Перевернутый полумесяц

Коль работать, так работать!

На карте у названия «Бергама» поставлен кружочек, каким турки отмечают города с населением до двадцати тысяч.

С приморской равнины Бергама выглядит подобно сотням городков турецкой провинции. Два-три минарета вонзаются в небо, поднимаясь из одноэтажной глади домиков. Кое-где в центре эта гладь несколько нарушена вторыми этажами. Там же проходят две-три беленые борозды — это главная улица, магазины и здания местных властей.

Собственно, можно было бы и уезжать отсюда, но мы не можем повернуться к Бергаме спиной только из-за того, что увидели лишь частицу сегодняшней Турции, а надеялись увидеть частицу древней Греции и древнего Рима. На нашем пути это первый турецкий городок, не заслоненный от нас грудой предписаний о запретных зонах. Как же живут здесь восемнадцать тысяч жителей?

По дороге от моря к Бергаме тянется караван верблюдов. Их много, и каждый тащит на горбе огромную связку дров, а с боков у каждого еще висят большие корзины, доверху набитые хворостом. Разве такая поклажа достойна верблюда? Ведь он испокон веков переносил через пустыни кофе, чай и пряности, индийскую парчу и китайский шелк… А здесь на него навалили хворост! Впрочем, дрова в Турции — это не какой-нибудь завалящий товаришко. То, что у нас сгорает в обычном лагерном костре, здесь считается драгоценностью. Лесов и дров в Турции никогда не хватало.

Верблюды, неторопливо покачиваясь, идут по краю асфальта и с высоты своего роста глядят на мир раздраженно и сердито, как это умеют только верблюды. Но, но, но, вы не очень-то задирайте нос! Лучше посмотрите, кто вас ведет на веревочке! Кто ваш поводырь! Осел! Да, да, совсем обыкновенный маленький осел, и при этом один, самостоятельно. Его хозяин отстал, заговорившись с кем-то.

— Ну и темп! И как только они выдерживают? Жара на дворе, пекло у горна и у мехов…

Два полуобнаженных турка в кожаных фартуках, на наковальне — полоска раскаленного железа, принимающая форму подковы. Так, еще удар, загнуть шипы на концах, пробить отверстия для подковных гвоздей, дзинь — и готовая подкова летит в кучу других. А молотки уж бьют по новой раскаленной полоске. Не отрываясь от дела, продолжая звонко стучать молотками, кузнецы буркнули свое «хос гелдиниз», здороваясь с нами; старший кивнул головой — мол, подойдите поближе, раз уж это вас так интересует. Но молотки не остановились ни на секунду. И вот уже опять готовая подкова летит в кучу.

— Сигарету?

— Тешеккюр эдерим. Спасибо!

Сигарету каждый из них заложил за ухо: работать так работать, покурить можно и потом.

А еще говорят, Восток ленив…

Этим утром мертвые каменные стены перестали привлекать нас. Возле них было так много жизни, и она не пряталась от нас за стену молчания и презрительных взглядов. Прошло немного времени, и мы уже не казались себе чужеземцами из далекой Европы. Куда только не наводили мы объектив, всюду нам отвечали дружелюбными кивками: конечно, снимай, приятель, раз уж я тебе так понравился! Старенький дедушка — подметальщик улиц — с седой бородой и, к нашему удивлению, в чистенькой, наглухо застегнутой полосатой рубашке и пуловере совсем, бедняга, оробел. Он словно окаменел и замолчал. Застыл как изваяние и боялся глазом моргнуть, пока не щелкнул затвор. Спасибо, готово. Ты не обиделся на нас, папаша?

Какое там «обиделся»! Старик швырнул в угол у ближайших ворот метлу и совок и побежал в чайную. Ведь за такие деньги можно выпить пару чашек чаю. И вот они уже перед ним на столике, обе сразу.

Смешно? Нет, скорее грустно. Этому старому человеку давно бы пора на отдых. Но он продолжает работать на улице. За сколько? Невелик, должно быть, у него заработок, если несколько курушей на щепотку чаю доставили ему такую радость.

Муэдзин созывает верующих к полуденной молитве. Центральная улица превращается в настоящую пекарню. Нечем дышать от жары. На северной стороне улицы вдоль стен остается лишь узенькая полоска тени, и, пытаясь спрятаться в ней, медленно бредут женщины, закутанные в черные покрывала. Вероятно, до Бергамы еще не дошли строгие законы Ататюрка, запрещающие турецким женщинам закрывать лицо. У этих черных привидений, шлепающих босыми ногами по мостовой, виден лишь один глаз, да и то плохо. Не больше и не меньше, чем то, что позволили нам в свое время увидеть ливийские женщины. Как там, так и здесь женщина на улице — это один глаз и две голые пятки.

В полуденной Бергаме жизнь замерла только на главной улице. Стоит лишь свернуть в путаницу соседних переулков, как сразу дышится легче. От дома к дому через улочки натянуты «крыши» из мешковины. Мостовая мокрая, на нее то и дело выплескивают из дверей кувшин воды — лишь бы охладить камень! Это бергамская «установка для кондиционирования воздуха», действует она отлично.

Все живое ищет прохлады в тени этих парусиновых крыш. У дверей жмурятся сонные кошки, на порогах своих лавок клюют носами торговцы. Мясник распродал весь товар и улегся на прохладные кафельные плитки пустой витрины: до четырех часов его никто не разбудит.

Но не вся Бергама спит в полдень. В улочке сапожников — точно в улье. Низкие сапожные столики выстроились один за другим, мостовая усыпана сломанными деревянными гвоздиками. И всюду шутки, песенки, взрывы смеха…

За углом целая улица шьет вручную, кое-где стрекочет швейная машина. Рабочий день здесь начался еще до восхода солнца, а закончится в сумерках. Люди трудятся. Хорошо еще, что работа есть, куда хуже, когда ее не хватает.

Пусть никто не рассказывает нам больше сказок о сладостном безделье Востока. В Турции, как и всюду в мире, нежится лишь тот, кто живет чужим трудом. Тем же, кто честно трудится, отдыхать некогда.

Что ж, до свидания, сапожники и портные Бергамы! Мы желаем вам здоровья, работы и лучших времен, чтобы вы смогли хоть к вечеру немного отдохнуть.