Поэма Уединений

Павел Грушко Поиск естественной неестественности Воссоздание образа поэмы Луиса де Гонгоры-и-Арготе «Сказание о Полифеме и Галатее» на русском языке

Это произведение, одно из наиболее барочных у великого испанского поэта XVII века Луиса де Гонгоры-и-Арготе, требует определённых познаний и немалых усилий даже от читателей испанского оригинала. С избытком наделённая приёмами изощрённого стиля, поэма изобилует тёмными местами, порой трудно поддающимися расшифровке, — в то же время многие из её октав привлекают неповторимыми, поразительно свежими красками.

Содержание поэмы — любовь нимфы Галатеи к Акиду, вызвавшая ревность и гнев циклопа Полифема, который убивает соперника, — история, пересказанная многими авторами, и прежде всего Овидием, однако перо Гонгоры придало этому сюжету редкостную яркость и завершённость.

При переводе главной трудностью и явилось посильное воссоздание образа поэмы, которая должна восприниматься современным русским читателем как произведение приверженца тёмного стиля, эрудита, не только знакомого со всем объёмом позднеренессансной культуры, но намеренно затемняющего своё творение.

Сам Гонгора объяснил, почему он это делает: «Открыв то, что находится под спудом этих тропов, сознание поневоле будет пленено и, пленившись, доставит себе удовольствие». Иными словами, Гонгора хотел пробудить любопытство читателя, распалить его страсть к разгадыванию, тем самым льстя себе разгадкой.

Что же это за тропы? Каковы способы их воссоздания на русском языке? Прежде всего рассмотрим лексический материал, словесную массу.

Это широкий круг имён, названий и понятий мифологических (Талия, Полифем, Галатея, Нептун, Амур и т. п.), географических (Ниэбла, Уэльва, Пиренеи, Европа, Эритрея и т. п.), космических (Солнце, созвездие Пса и т. п.). Они легко поддаются воссозданию и — в силу несколько большей отдалённости русской культуры от античных мифологий и средиземноморской географии — хорошо подчёркивают в переводе вычурный стиль поэмы, особенно в случаях придания отдельным именам архаичного написания: Талья, Нептунов. В некоторых местах, из соображений рифмовки и для большего ритмического удобства, я заменял латинское имя греческим аналогом (Амур — Купидон) и наоборот, исходя из того, что и Гонгора не был в этом последователен.

Это и затемняющие стиль заимствования слов из других языков (чаще всего из латинского). За невозможностью черпать в большинстве случаев из этого источника (ибо у русского слуха нет родственной чуткости к латыни, как у испанского), я решил в данном случае использовать русские архаизмы и редкие синонимы, зачастую черпая из церковно-славянского, играющего в данном случае роль «русской латыни». Это такие глаголы, как насказать, мниться, торить, сребритьи т. д.; существительные цевница, чертог, зрак, лилея, овчар, персты, око, первины, оратай, первоприплодье и т. д.; прилагательные полунощный, норовистый, светозарный, тороватый и т. д.; наречия от веку, доселе, стократ, тяжеле и т. д. и другие формы: сей, сколь, вкруг и т. д. Из этого материала в сочетании с обычным, общеупотребительным словарём и реконструировались изобретательные гонгоровские приёмы.

Во-первых, метафоры-загадки, которые у Гонгоры образуются эпитетом в сочетании с подчас далёким существительным:

Во-вторых, замечательные гонгоровские двучленные, распахнутые, как крылья бабочки, строки:

В-третьих, причудливые волюты инверсий, как в нижеследующем фрагменте октавы:

В-четвёртых, большие, порой переходящие из октавы в октаву периоды. В-пятых, аллитерации, как мягкие, так и обострённо подчёркнутые:

Лишь в особо сложных случаях мы позволили себе поиск эквивалентов исходя из функции образа, стараясь посильно сохранить его структуру, а также звуковые и колористические черты, как, например:

Здесь, за отсутствием совпадающих по корню слова аналогов, мы заменили пару rosas-rosicler на мальва-мак, перенеся внимание с корневого подобия на звуковое (при сохранении «цветочной» природы образа) и усилив аллитерационный заряд строки новой парой день-денница. Мы сочли уместным уплотнение русского поэтического материала с помощью повышенной компрессии, сжатия, напряжения строки, а порою и целых блоков, что сближает, на наш взгляд, перевод с барочным оригиналом и отчасти с испанским стихосложением вообще, в котором наличие синалефы (соединение воедино последней гласной слога с первой гласной последующего слова) и дифтонгов повышает удельный вес строк:

При этом я исхожу, в противовес некоторым нормам «благочтения», из того, что русская речь, при всём консонантизме языка, обладает прекрасными артикуляционными возможностями, звуковым симфонизмом, который в данном случае как нельзя более уместен. В отдельных случаях я намеренно оставил неточности, встречающиеся у Гонгоры, как, например:

Выбирая способ рифмовки, я счёл необходимым чередовать от начала до конца поэмы мужские и женские рифмы, что соответствует балансу окончаний в русской поэзии. (Перевод одними женскими рифмами, какие только и наличествуют в оригинале «Полифема», практикой русского стихосложения определяется как монотонность.) Для придания ритму менее закованного хода я использовал ударения, «возбуждающие» канонический двенадцатисложный ямб, что, к слову сказать, «намекает» на менее акцентируемую структуру испанской силлабики. К примеру:

Избранный метод перевода мы определили бы как формально (отнюдь не формалистически) жёсткий метод, максимально использующий приёмы самого автора для перевыражения формы, которая является дополнительным «сопутствующим» содержанием. Иными словами, мы попытались подобным образом воссоздать образ поэмы, последовательно заимствуя у Гонгоры, как у «иноплеменника», несколько странные для языка перевода средства (по примеру самого поэта, откровенно заимствовавшего из других источников).

Разумеется, данный подход уместен далеко не всегда, а лишь в случаях, подобных этому, когда естественна неестественность, когда имеешь дело с произведением подобного стиля, который Дамасо Алонсо назвал «конденсатом, уплотнением до крайности всех элементов поэзии Возрождения».