Польский рассказ

Стефан Отвиновский ДЕЛЬФИНЫ

Меня давно уже ничто так не радовало, как эта комната для гостей в интернате. К трем ее окнам прижимались деревья большого густого парка. Я открыл окна настежь. В парке звенела тишина. Мне вспомнилось детство, затем в памяти воскресли картины трех далеких морских путешествий. Какое блаженство и как легко на душе — за окнами парк, за парком холмы, а километрах в двадцати настоящие горы. Я стоял у окна, наслаждаясь воздухом, тишиной, воспоминаниями, игрой воображения…

В свое время, в детстве, окно, открытое в ночь, и мерцающий огонек вдали говорили мне о море. Нужно было сдерживать себя, чтобы не удрать прямо из окна третьего этажа навстречу неизвестному…

Я должен был провести в лицее две тематические беседы. Первой темой было влияние путешествия на развитие личности. Море, острова, фауна, флора, география. Пригласили именно меня, а не путешественника-профессионала. Директор школы, мой старый знакомый, любил эксперименты и гордился ими; специалисты считали его человеком, добившимся серьезных успехов в педагогике. На профессиональном жаргоне его подход называли «контрметодом». Он сводился к тому, что в однообразную цепь уроков неожиданно вставлялась несхематичная беседа на свободную тему. Таким образом, я оказался в роли своеобразного педагога среди учеников и учениц лицея, а также и преподавателей гуманитарных дисциплин из нескольких повятов. Окружающая школу природа и при свете дня показалась мне преддверием рая.

Я решил, что поэтическое отступление о дельфинах оживит мои рассуждения. Так и случилось.

«…дельфин — это, собственно, не рыба, это морское млекопитающее, существо особого рода, отличное от всех других, ему присуще эстетическое чувство и даже чувство юмора…»

Учитель с симпатичным и интеллигентным выражением лица, сидевший во втором ряду, внезапно засмеялся. Смех его был агрессивно-иронический. Я спросил: «Вы видели дельфинов? Вам знакомо Эгейское море?» Он смутился и начал, ко всеобщему неудовольствию, объяснять, что трудная учительская жизнь не дает возможности путешествовать по свету. Но хотя бывал лишь в шести воеводствах Польши — о чем он заявил не без гордости, — точно знает, что из всех творений бога только человек обладает чувством юмора. «Да бросьте вы, коллега Костшевич. Почему только человек?» — «Не мешайте, пан учитель, мы хотим слушать о дельфинах». Зал зашумел дружно, даже примерные девочки. Они заглушили доказательства исключительности человеческой души, желая слушать о дельфинах. И тогда я уже не мог, не имел права обуздывать свою фантазию. Я сказал, что прыжок дельфинов — так следует назвать их выныривание из воды, — вертикальный прыжок дельфинов настолько высок и длится так необыкновенно долго, что его можно назвать полетом. «Давайте не будем, пан учитель, измерять его линейкой, дело не в метрах, а в стремлении подняться над обыденно-ровным существованием».

За обедом учителя из разных повятов горячо обсуждали выступление своего коллеги. Высказывались мнения почти обидные. А его протест был оценен как постыдно неловкий. Я промолчал. У интерната была своя ферма, огород — к столу были поданы ранние овощи. Я мог объяснить свое молчание хорошим аппетитом. После обеда я попросил директора показать мне весь дом и увидел уютные девичьи комнатки, светлую мебель, цветные занавески, на стенах картинки из журналов. На многих было изображено море. В одной из комнат я задержался. Директор пошел заниматься своими делами. Фотографии на стенах склонили меня к дальнейшему, уже менее фантастическому рассказу. Мне вспомнилась Адриатика и захотелось, чтобы девочки воочию представили себе это тихое ласковое море. Одна из них с увлечением читательницы приключенческих книг спросила, правда ли, что в Адриатическом море встречаются акулы. «Да, пожалуй, они там водятся». Раздались милые возгласы, в которых звучали неестественный, идущий от литературы страх и как нельзя более естественная надежда все увидеть своими глазами. «Но, — говорил я, — мне не довелось встретить более интересных животных, чем дельфины…» Девочка, которая, как потом выяснилось, родилась в горах, в высоких горах, неожиданно вернулась к выступлению учителя Костшевича, который защищал особые качества, присущие только человеку. «Такой бестактный!..» Я утихомирил критику рассказом, который и меня самого вдруг начал волновать. «Прямо над Адриатическим морем, — говорил я, — высятся большие горы: спирали шоссе чудом удерживаются на их склонах. Представьте себе, что мы на высоте более тысячи метров над уровнем моря. Там это выражение «над уровнем моря» перестает быть абстрактным понятием, проверяется на практике. Автомобиль, как червь, ползет по крутому склону. Посмотришь снизу — как же он держится? Наверно, с помощью специальных присосок, иначе никак не объяснить. Так это выглядит снизу. А когда сидишь в машине, смотреть в окно хотя и страшновато, но увлекательно. Земли не видишь — над тобой синева и под тобой синева. Стоит открыть дверцу, сделать один шаг — и ты окажешься в этой синеве. Дорогие мои, если бы человек умел летать, он был бы счастлив. Цивилизация родилась из этой мечты. Мы создаем все более совершенные машины, но этого мало. Мечта остается жить. А теперь, в наши дни, я бы сказал, что она особенно жизненна. В заключение расскажу вам еще один эпизод. Это было в Ионическом заливе, напротив Корфу, большого острова. Мы ехали туда сначала на автомобиле, потом на моторной лодке с водителем Асланом, цыганом по происхождению. Среди оливковых рощ я увидел интереснейшие раскопки. Город основали троянцы».

— Троянцы! — восторженно воскликнула девочка, родившаяся в высоких горах.

— Да, троянцы. Потом там были греки, потом римляне. Римлян побили готы. Следы перемешались. Там есть театр на тысячу человек, под открытым небом, с замечательной акустикой. Цыган Аслан показывал мне все это и радовался моему изумлению. Канализация, ванны, комфорт. Все уже было. «Раскопаем поглубже, — сказал он, — и найдем машины…» Они все засмеялись, лишний раз подчеркивая мелочный реализм бедного учителя.

Следующий день был целиком в моем распоряжении. Я провел его с книгой в парке. Лишь за ужином я разговорился с учителями. Разговор шел в основном о влиянии климата на характер человека; многие ученицы были из горных районов, они задавали тон в интернате и даже во всей школе. Смелость, фантазия, полет воображения. Учителя рассказывали охотно, называя это наглядной психологией. Наглядная психология.

И снова перед сном я стоял у окна моей тихой, райской комнаты. В какой-то момент я услышал легкий стук в дверь. «Пожалуйста». Вошел Костшевич.

Он начал деловито. Дескать, жалеет, что не слышал моего рассказа о раскопках города в Ионическом заливе. Его это очень интересует, он преклоняется перед классикой, знает наизусть почти всего Горация. О городе, который я видел и о котором вчера рассказывал, вспоминает Вергилий. Он любит и Вергилия.

Мы поболтали немного о поэтах, и вдруг, словно в одну секунду, он собрался с духом… Да, кроме нескольких воеводств в своей стране, он ничего не видел. Но тем не менее он умеет держать себя в обществе и хотел бы извиниться за свою грубость.

— Грубость? — удивился я искренне.

— Вы ведь понимаете, о чем я говорю.

Я понимал и в то же время не понимал.

— К сожалению, это следует назвать грубостью, — повторил он. — Вызывающее сопротивление общему настроению. А ведь, в сущности, я и сам тоже…

Разговор, такой оживленный, пока речь шла о древних поэтах, перестал быть гладким. Смущенный, я попытался затушевать дело:

— Я говорил, извините меня, неправду. Трудно назвать то, что делают дельфины, полетом. Просто я образно выразился.

— Так почему же все на меня в претензии?

— Несправедливо. Вы правы, дельфины не летают.

Лишь после долгого молчания он спросил со странным, неожиданным смирением:

— Не летают?

Я призвал на помощь все раздолье таинственной ночи, с полосой холмов и недалеких гор, с огоньком, как в детстве, мерцающим вдали, и сказал:

— Как правило, не летают. Только иногда, в исключительных обстоятельствах. Некоторые…

Я как-то не заметил, когда он ушел.

Перевод В. Хорева.