Про домового Кешу и деревню Медведа

Ответы на вопрос...

Как же у тебя получилось, что они Явдошку дразнить перестали? — однажды за чаепитием спросила Марья Ивановна.

А Фелицата смотрела на нее удивленно и отвечала растерянно:

— Не знаю... Я ничего не делала особенного!..

— Совсем — совсем ничего? — не верила Марья Ивановна.

— Вроде ничего, — раздумывала Фелицата.

А потом вспомнила:

— Может, это так сочинение на них подействовало?

— Какое сочинение? Почему я не знаю? Покажи!

Фелицата из кухни в горницу пошла, а там на ее столе уже Кеша сидит, листочки с сочинениями ей подает, предупреждает:

— Не забудь, обо мне ни слова! Она ни за что не поверит, что я существую. И по-настоящему с ума сойдет!

— Конечно, Кеша! Не беспокойся!

— Я не о себе, я о ней волнуюсь! Она, в общем, человек неплохой, жаль будет, если с ума сойдет!..

Марья Ивановна из кухни крикнула:

— С кем это ты разговариваешь?

Бабка Явдошка засмеялась:

— Да с Кешей она! С кем же еще?!

Фелицата в кухню вышла, с улыбкой листочки протянула:

— Да это и не сочинение вовсе, я просто вопрос задала, а они письменно отвечали...

— Какой вопрос?

— “Почему нельзя смеяться над старыми людьми?”

Марья Ивановна сердито у нее из руки листочки выдернула, вслух ответы читать начала:

— “Потому что они были как мы”, “Потому что они старые”, “Потому что, когда смеешься, старому обидно, а тебе потом самому стыдно бывает...” Кто ж это? — перевенула листок Мария Ивановна и на фамилию посмотрела. — А-а! Верунька!..

— А вы дальше читайте! — попросила ее Фелицата.

Мария Ивановна заулыбалась:

— Смотри-ка, а кто это такое длинное написал? Наташа Сторожева?..

И вслух опять читать начала:

— “Старым надо помогать. Некоторые воевали на фронте, были ранены, и у них стало здоровье плохое. Даже женщины в тылу, они поднимали тяжелые мешки, работали днем и ночью за мужей, за сыновей и тем надрывали свое здоровье.

У меня есть дедушка Ваня. Он был в плену, бежал два раза. Он не любит рассказывать о себе, какие он сделал подвиги, а говорит всегда о других. Он был контужен, а теперь стал плохо слышать. У него пять наград: “За оборону Москвы”, “За отвагу”, Золотая Звезда Героя и еще одна “За отвагу”, а последняя — “За Победу над Германией”.

А второй дедушка, Вася, был летчиком и погиб в первый день войны. Я горжусь ими!”

Бабка Явдошка слушала это не в первый раз, а все равно и смеялась, и горевала, слезы платочком вытирала:

— Надо же, как девонька пишет! И все, главное, правда!

Марья Ивановна тоже растрогалась, у нее даже голос задрожал, когда она сочинение дочитала:

— Ах, умница! Ах, умница! — проговорила она и бережно тетрадочный листочек на другие положила.

Фелицата ее за плечи обняла:

— А вы посмотрите, как Павлик Гришанин на этот вопрос ответил!

Бабка Явдошка согласно головой закивала:

— Кеша говорит, что Паша писателем будет!

Слова про Кешу Марья Ивановна мимо ушей пропустила. Нравится старухе в домовых верить, ну, и пусть верит: в конце концов, никому это не вредит!

— Слушайте! — и Фелицата, волнуясь, прочитала: “Почему нельзя смеяться над старыми? Потому что они свою красоту отдали детям”.

— Да-а!. — подняла на Фелицату повлажневшие глаза Марья Ивановна. — Коротко и ясно! Это же надо так мудро сообразить: “Почему нельзя смеяться над старыми? Потому что они свою красоту отдали детям”... — с чувством повторила она. — Хорошо и правильно!

Кеша сидел за ее спиной на печке, ножками болтал, смотрел вниз на гостью.

Кеша не мог, не умел еще предсказывать далекое будущее, только близкое, но в этом случае он точно знал, что судьба впереди у Паши хорошая, и он станет писателем, и книжки будет сочинять для детей, чтоб они становились умнее и добрее...

— Я хочу когда-нибудь еще один вопрос всем задать, — раздумывала Фелицата.

— Какой?

— “Что бы я сделал, если бы был волшебником?”

— Очень тут интересные ответы могут быть! — согласилась Марья Ивановна. — И откуда ты только такие удивительные вопросы выкапываешь?

— Это Януш Корчак придумал, не я...

— Знакомая фамилия, — наморщила лоб, припоминая, Марья Ивановна.

— Польский учитель.

Марья Ивановна припомнить не смогла...

— Он детей учил в Варшавском гетто. А когда его учеников фашисты в газовую камеру повели, а его отпустить хотели, он детей не бросил, не захотел сам спасаться и погиб вместе с ними...

— Вспомнила! — сказала Марья Ивановна.

— Конечно, вспомнили, — подтвердила Фелицата. — Вы же тоже педагогику учили.

— Давно это было, — вздохнула Марья Ивановна и задумалась. Почему это Фелицата все помнит, а она подзабыла? Постарела ли? Или училась неважно?

И ей очень захотелось что-то хорошее сказать Фелицате, от всей души похвалить ее.

Кеша знал, что ей даже подумалось, не рассказать ли, как все девочки в школе хотят, чтобы им всем в будущем поменяли имена на имя “Фелицата”. Потому что это самое красивое имя на свете.

Но Марья Ивановна подавила в себе это благородное желание.

“А она Фелицату к детям ревнует, — думал Кеша с огорчением. — Вот и сейчас — ласковых слов Фелицате не сказала, сидит, злится на Фелицату и на себя тоже, и даже скрыть этого не может!”

Но Кеша, хотя и мог бы внушить Марье Ивановне добрые и справедливые мысли, не хотел вмешиваться и чудеса совершать. Внушенные мысли — мысли непрочные, как дым улетучиваются, без следа... Надо, чтоб она сама поняла, что это плохо — завидовать человеку, который делает что-то лучше, интереснее тебя. Надо не завидовать, а самому стараться!

Кеша искренне надеялся, что когда-нибудь она это поймет.