Как рубашка в поле выросла

Марья Ивановна сильно огорчилась: как это ей самой в голову никогда не пришло так провести этот урок? А эта молоденькая девчонка с грустными глазами сообразила. Надо же!.. Она сидела на последней парте, урок наблюдала, а ревность ее в сердце опять кольнула. Который раз кольнула.

Фелицата, как режиссер в театре, действовала:

— Будьте вежливыми, дети! Может, бабушка, что и не так скажет. Она старенькая, она не училась... Верунька, пригласи бабушку!

В класс из коридора вплыла самая злая старуха в деревне, бабка Пашиха. Но она так была польщена, что ей почет и уважение оказывают, что совсем про свою злость забыла.

Она важно опустилась на стул, поставила перед собой старинную прялку, — резную, узорчатую! — а сама все смотрела на ребят, улыбалась им, кивала...

И школьники тоже улыбались ей, и тоже головами кивали, и с интересом рисунки на старинной прялке рассматривали...

— Вы теперь отцов “папами” называете, а мы “тятей” звали, — начала она неспешно. — Так вот... Выходим мы в поле — тятя лен сеет. А как сеяли? А вот так... — и показала взмахом руки, как сыплют семена в распаханную землю.

И все в классе: и дети, и Фелицата, и Марья Ивановна — увидели, как грузная старуха словно сбросила с плеч свои годы, глаза засияли, движения стали ловкими и быстрыми...

— Мне, бывало, тятя скажет: ”Разравнивай”, я иду следом и разравниваю. А когда вырастет лен, мы его брали.

— А как это “брали”? — Наташа Сторожева спросила.

— А вот так, милая, — руками, руками. Все поле, каждый кустик руками... А потом теребим... Вот так. А потом колотим в кадке. И мочим его...

И смотрит на класс старуха: понимают ли дети, какая тяжелая да кропотливая работа это была?

Дети, кажется, понимали...

Довольная бабка Пашиха продолжала:

— А уж когда изо льна кудель получится, мы начинаем прясть. Бабы, девки все прядут... Вот эта прялка еще моей бабушки! Вот сюда куделю я сейчас привяжу... Для вас приготовила по девочкиной просьбе... — бабка Пашиха ласково на Фелицату кивнула.

Дети засмеялись, что она учительницу Фелицату Сергеевну девочкой назвала.

Пашиха в ответ на детский смех сама заулыбалась было, но потом строга лицом стала и к рассказу вернулась:

— А уж когда все напрядем, тогда только начинаем полотно ткать!.. Вот так, деточки, всю долгую зиму пряли. Каждый день до полночи...

И бабка Пашиха глаза закрыла, как заснула, а руки ее все тянули и тянули нитку, веретено крутилось и крутилось...

— А чтоб спать не хотелось, прядем и песни поем...

И неожиданно для всех, неожиданно даже для Фелицаты, бабка Пашиха, ловко навивая нить на веретено, старинную песню начала:

“Отчего же наша сваха

Бяла и румяна?

У ней дети соколы

По морю лятали.

По морю лятали,

С моря пену брали,

Они с моря пену брали,

Сваху умывали...”

Дети улыбались во весь рот, кто-то, кажется, Паша Гришанин ногой прихлопывал по полу, рукой по парте... В такт, ладно так и негромко!

... За огромными окнами класса — стихия сибирских снегов.

На подоконнике восемь алых цветков на зеленых стрелках выбросил цикламен, редкий, незнаемый в этих краях цветок. От белых снегов за окнами он еще ярче и прекраснее кажется.

И сидит у школьной доски бабушка у прялки, все прядет и все поет...

— “Запрягу я коня,

Коня быстрого,

Да поеду искать

Свою молодость...”

Марья Ивановна не отводила глаз от детей — очень разные, но какие добрые, какие светлые лица!

Потом она увидела, как Фелицата растрогана, и лицо у нее такое же, как и у детей — просветленное. А печальные ее глаза — как блюдца — огромные-преогромные!

Бабке Пашиха всегда хотелось рассказать кому-нибудь о своей жизни, да ее не слушал никто, не интересовался, а тут столько ребятишек, да такие внимательные и добрые..

И бабка Пашиха платочком глаза вытерла и уже совсем не про лен и пряжу начала разговор:

— Остались мы в Отечественную войну молодые. Мужики-то на фронт ушли! Сначала сомневались: можно ли петь, ведь война... А Дуся Сторожева говорит: если мы все слезами заливаться будем, так и работать не сможем... Пойте, женщины!.. И пели мы. Да как пели!.. Тележку с дровами из тайги на себе тащим, валимся, помираем от тяжести, а чуть остановка — поем да пляшем...

И, старая, легко вскакивает, под свою же песню приплясывать начинает:

“Мы с комариком,

С комариком плясали,

Мне комарь, комарь,

Комарь ножку отдавил...”

Вдруг Паша Гришанин, а потом и Настя, и Верунька, и еще кто-то из-за парт выскочили, перед классной доской в пляс пошли.

Кто как умел, так и плясал! Песню подхватили. И Фелицата всех учеников в круг вытащила Марью Ивановну обняла, и обе учительницы вместе со старой Пашихой и со своими учениками запели-заплясали.

Веселилось на славу все общество:

... “Комарь ножку отдавил,

Все суставчики,

Суставчики раздробил.

Ах, комарь, комарь,

Неловок ты, мил-милок!..

Полечи меня,

Я опять-то плясать,

Ох, плясать хочу...”

И некоторые видели, что вместе с ними еще кто-то пляшет.

Это, конечно, Кеша был. Но он был такой быстрый, как молния, и никому его разглядеть не удавалось, просто думалось, что от быстрой пляски голова идет кругом, вот какая-то тень и чудится...

Тут мотоцикл затрещал. Это в школу Венька Гришанин приехал компьютерный урок проводить с учительницами.

Он очень удивился:

— Что за шум, а драки нет? — весело спросил, потом сориентировался и тоже в пляс пошел, да в присядку, с коленцами всякими...

И рыжие усы у него так браво топорщились, что все мальчишки решили: когда они вырастут — тоже себе такие усы отрастят!

Веселый урок получился. Дети довольны были.

А уж как бабка Пашиха Фелицату за честь и уважение благодарила, то ни в сказке сказать, ни пером описать...

— Ну, молодец! — шепнул домовой Кеша Фелицате. — А я на урок останусь...

Домового Кешу никто не видел и не слышал, одна Фелицата.

— Какой урок? — удивилась она.

— Компьютерный! — рассердился Кеша, что она забыла. — Мне интересно! У нас таких машин нет...

— Где это “у вас”? — удивилась Фелицата.

Но Кеша только фыркнул и ничего не объяснил. Он упорно ничего не хотел о себе рассказывать.

Загрузка...