Русская красавица

ГЛАВА ВТОРАЯ

Иван сидел в кресле, курил и смотрел, как сиреневые колечки дыма, едва видимые в сумраке комнаты, завиваясь, поднимаются к потолку.

Светало. Ночная тьма отступала, и за окном медленно, словно на фотографии, проступали розовые силуэты многоэтажек. Полумрак в комнате рассеивался, предметы медленно, словно нехотя, обретали четкость очертаний, цвет и вместе с тем какую-то особую значимость, незаметную ранее. Даже початая бутылка белого вина на журнальном столике, казалось, была исполнена скрытого смысла, а охотничий нож с засохшими капельками крови на рукоятке — таинственной многозначительности. Иван подошел к крану, вымыл нож, взял тряпку и начал тщательно протирать лезвие.

Вся его прежняя жизнь вдруг показалась мучительно нудной подготовкой к этому теплому летнему утру. Теперь прошлое представлялось ему сплошной заботой о будущем, предвкушением единственного прыжка, который вознесет его в иной мир, радостный и интересный.

Как глупо… С детства он мечтал стать путешественником, и все эти годы готовился в путь, засыпал, мечтая о том, как проснется, наденет на плечи рюкзак и отправится в неизвестность — увидит снежные горы, теплые моря, раскаленные добела пустыни и влажные джунгли, населенные раскрашенными дикарями.

«Главное — решиться. Потом будет легче, — каждый вечер думал Иван, укладываясь в постель. — Потом будет совсем легко удрать из города, отшагать тысячу километров, для начала — на берег лесного озера, пожить в палатке, питаться рыбой, грибами и ягодами, ходить в чем мать родила! А потом и дальше, за горизонт — все увидеть, все изведать!»

Весной же, когда просыхал асфальт на магистралях и зеленела земля вдоль обочин, мечта эта начинала терзать Ивана с особенной силой и тоска по перемене мест становилась просто невыносимой. Вечерами он заходил в магазин для охотников, и рыболовов, покупал нож, катушку лески, или новый компас, или фирменные сапоги из неопрена, удобные для путешествий, какую-нибудь сумку со множеством кармашков на двойных «молниях» или морское удилище для ловли крупной рыбы вплоть до акул. Дома с интересом разглядывал эти покупки, а потом убирал их в стенной шкаф или в ящик письменного стола, заваленного журналами и книгами об экзотических странах, ел пельмени, пил кефир, включал магнитофон или смотрел телевизор и грезил о будущем. Все время грезил о будущем, словно бы жизнь его была еще не жизнь, а всего лишь тень мечты о свободе и полной раскованности души.

Так было всегда. Покупая новую палатку, он думал о том, что эта палатка пригодится ему, когда он соберется в прекрасную далекую дорогу, на берег океана, к пальмам и шороху волн… Но палатка пылилась в стенном шкафу, и теперь Иван знал, что уже никогда не достанет ее оттуда, не развернет, не поставит в тени пальм на далеком южном острове. Не будет ни ночного костра, ни парусов, наполненных ветром, ни смуглокожих полногрудых туземок с татуированными лицами и цветами в волосах.

Когда-то он был женат, но о супружеской жизни вспоминать не любил — считал ее потерянным временем. Одним своим присутствием жена словно бы насмехалась над мечтами Ивана о будущем странствии. Она не скрывала, что считает мужа ненормальным, ленивым и тупым эгоистом, жалким циркачом, который не несет в дом деньги, а тратит их только на свои причуды, загромождая квартиру всяким барахлом. У жены были свои мечты, не имеющие ничего общего со странными прихотями мужа. Ивана она не понимала, да и сам он тоже не хотел понимать жену. И развод был естественным завершением этой несчастливой семейной жизни.

«Сдохни на обочине! — сказала ему на прощание жена. — Миклухо-Маклай хренов!»

Уход жены ничего не изменил в жизни Моховчука. Правда, он стал чаще захаживать в картографический магазин на Кузнецком мосту и коллекционировать туристские карты, которые с увлечением и надеждой изучал от корки до корки, а потом прятал навеки в ящик письменного стола.

А ведь у него было все или почти все, чтобы отправиться наконец-то в путешествие, о котором он мечтал с детства: был отличный американский рюкзак, была легкая байдарка, был непромокаемый финский костюм для рыбалки и новые болотные сапоги, был японский спиннинг с набором блесен и воблеров, были надувные матрасы и теплые, из собачьей шерсти носки и, наконец, была белая «Нива», в багажнике которой лежала без дела портативная коптильня для рыбы, газовая плитка, компактный несессер с набором легкой и удобной в дороге посуды, были чайник и котелок… У него все это было! Но тот человек, вчерашний, совсем другой человек, который бредил кочевьями и кострами, исчез без следа, растворился, как ночная мгла за окном, как колечки табачного дыма, как сон…

Пузырек с соляной кислотой, которую он плеснул в лицо Светлане, стал залогом нового будущего, пусть даже совсем не того, о котором он мечтал. И этот новый открывшийся путь был для него не менее заманчив, чем прежний.

Моховчук налил в стакан еще немного вина, но не успел сделать глоток, как зазвонил телефон. В тишине комнаты трель телефонного звонка показалась слишком резкой — неуместной, что ли. Как капли крови на молочно-белой груди той красотки… Но этого звонка Моховчук ждал с нетерпением. Он схватил трубку.

— Слушаю. Да, это я… Что скажешь?.. Ага… Хорошо. Топайте ко мне прямо сейчас. В дверь не ломитесь: она открыта. Ага… Я жду.

Иван аккуратно положил трубку на рычаг и нервно затушил окурок в пепельнице.

— Отлично… Просто замечательно. Дело почти закончено. Осталась ерунда, сущая безделица…

Он вскочил с кресла, прошел на кухню и достал из холодильника запечатанную бутылку водки. Он уже не раз прокручивал в голове эту сцену, и потому все его движения были четкими, почти механическими. Не торопясь, без суетливости Моховчук отломил головку у ампулы, наполнил шприц жидкостью изумрудного цвета, аккуратно, чтобы не сломать иглу, проколол пробку и влил содержимое шприца в водку. Затем встряхнул бутылку, поднес к глазам. Водка почти не поменяла цвет — осталась такой же прозрачной, только, может, чуть с зеленоватым оттенком. Когда хлопнула входная дверь и в комнату, переминаясь с ноги на ногу, вошли двое парней, Иван сидел в кресле — курил.

Некоторое время парни нерешительно топтались у стены, удивленно разглядывая комнату, похожую на филиал охотничье-рыболовного магазина. Затем один из них, худой, высокий, с немытыми патлами, собранными за спиной в косичку, решительно шагнул вперед. Он поднял руку, видно собираясь грохнуть кулаком по столу, требуя обещанных денег, но, поймав взгляд Ивана, осекся.

— Привет, — сказал он, пряча руки за спину. — Вот… Пришли.

— Вижу, Колян. Не слепой, слава богу, — вместо приветствия бросил Иван. — Что так долго-то? Или дорогу забыл?

Моховчук знал Коляна, когда тот еще был сопливым мальчишкой. Давно, еще до переезда в эту квартиру, отец его, Евгений Николаевич, был соседом Моховчука по коммуналке. Парнишка, помнится, подавал большие надежды. На турнике «солнце» шутя вертел. А что на кольцах выделывал — не рассказать!.. Тренер по гимнастике прочил Кольке большое будущее — звание мастера, чемпионаты мира, олимпиаду, премии, золото медалей… А Евгений Николаевич хотел пристроить своего сынка в цирк к Ивану. Даже упросил Моховчука обучить мальчишку метанию ножей, в чем Иван был большой мастер. А потом Колькин отец уснул спьяну в подворотне, а дело зимой было — мороз стоял лютый. Замерз. И Кольку взяла на воспитание бабка, которую парень в грош не ставил. И пошло-покатилось. Подворотни, топтание в стаях таких же лоботрясов, как сам, прогулы в школе, приводы в милицию, первая кража… Правда, в тот раз обошлось — дали условно. Но мальчишка почувствовал вкус свободы и вседозволенности и совсем от рук отбился — ничего не боялся, никого не слушал, но Ивана за умение владеть ножом уважал по-прежнему, даже побаивался. Потому, наверное, и согласился на это дело. Да и на деньги, конечно же, позарился. Сумма для него немалая… Напарника себе сам отыскал — дружка своего Мишку Пончика.

— Да вы присаживайтесь, — приветливо улыбнулся Иван. — Чего стоять-то?! На кухне возьмите табуреты и сюда, к столику.

— Некогда нам рассиживаться. Понял?! — пробасил из-за спины Мишка. Он стоял, прислонившись спиной к обшитой вагонкой стене и щурил глаза, пытаясь привыкнуть к полумраку комнаты. — Ты, дядя, бабки-то отстегивай, и привет-пока, пишите письма.

— Какой у тебя приятель-то, — погасил улыбку Иван. — Шустрый. Вперед батьки в пекло так и норовит. Нехорошо… Просто некрасиво.

— Ты репу не толкай, — начал заводиться Мишка Пончик. — Дело заметано, пора сводить дебет с кредитом. Понял? Или ты, дядя, бабки наши заныкать решил? Так мы их из тебя запросто вытрясем!

От волнения толстое лицо парня покраснело, а рот приоткрылся, стали выделяться пухлые щеки и двойной подбородок. Молодой шибко. Так и нарывается на неприятности!

Одним движением Иван схватил со стола охотничий нож, подбросил его в воздух, перехватывая за лезвие, а потом метнул в Пончика. Нож со свистом пронесся около Колькиного уха, отчего тот охнул и присел, и с глухим ударом вонзился в доски вагонки.

Теперь лицо Мишки Пончика уже не было красным. Оно побелело, и это было заметно даже в полумраке. Нож торчал у него прямо над головой, буквально касался темени. Казалось, что даже прядь волос срезана. Тихо, затаив дыхание, парень съехал по стене вниз и озадаченно потрогал ладонью голову.

— Мимо, — выдохнул он. — Промазал, падла!.. Ну щас я тебя…

— Тихо, Пончик, — остановил приятеля Колька. Он ошарашенно посмотрел на Ивана. — Не промазал он. Я знаю. Куда метил, туда и попал. Так что — засохни и пасть больше не открывай! Накладно слишком…

Он молча выпрямился и потопал на кухню за табуретками. Мишка угрюмо посмотрел на Ивана и последовал за Колькой. Моховчук подождал, пока они усядутся. Он снова благожелательно улыбался.

— Ну, друзья мои, рассказывайте, как и что. А я послушаю. Хочу в деталях знать, за что бабки отстегиваю.

— Дело было так… — начал Коля.

Первую девку, напарницу Витьки по дискотеке, они сделали легко. Заранее выкрутили лампочку, и когда та, возвращаясь со скачек, вошла в подъезд, плеснули ей в лицо кислоту. Вон, пара капель Мишке клешню прожгла, так нужно бы включить в счет, как молоко за вредность производства. А со второй шмарой, с бывшей подружкой Витьки, заминочка случилась. Она в очках, туда ее, ходит. И с электрошокером в сумочке. Вертлявая такая, а ногти почище твоего кишкореза!.. Мишка Пончик плеснул ей в рыло, а она своей хреновиной электрической вырубила его напрочь да потом такой писк подняла, весь подъезд на уши поставила. Чудно, так ее раз так!.. У нее кожа на морде пузырями лопается, мясо тает, как сахар, а она вцепилась в Мишку, не отпускает. Чуть когтями своими зенки ему не выцарапала. Короче, разглядела она нас… Пришлось пару раз заехать ей по морде как полагается, очки сорвать… Вторая пайка месива ей по глазам пришлась. Полный верняк. Никого она не опознает, гляделки-то растаяли. Ха!.. А Мишка Пончик все в себя не приходил — полный отруб. Пришлось тащить его на себе, как бревно, мол, пара пьянтосов с халявы на халяву рулят. Такие вот дела!

Все это время Иван сидел в кресле, казалось, даже не слушал — прихлебывал вино, разглядывал стакан на просвет. Его так и подмывало спросить, что же чувствовали эти сопляки, когда выплескивали кислоту в лица женщин: перевернулся ли мир, как это случилось с ним, или ничего не изменилось — так, рутина, легкий способ скосить немного капусты?..

Герои!.. Наверное, они чувствуют себя героями, переступившими запретную для большинства грань, отстранившимися от толпы, поднявшимися над посредственностью. Вряд ли им дано постижение истины, а истина эта сводится к тому, какую огромную власть имеют над человеческим умом мучения и страдания — свои и особенно чужие. Но наверняка им хочется думать, что они выше этого, что они сами выбирают дороги и сами правят тройкой залетных.

Но времени понять это у парней не будет, и Иван промолчал. Любой вопрос о содеянном казался банальным, а кроме того, делал их его сообщниками, а это было не так. Какие они сообщники?! Так, средство, инструмент.

Колька закончил рассказ и замолчал. Сидел на табуретке, рассматривая свои руки, будто видел их в первый раз, и не поднимал глаз. Видно, до парня начало доходить, что он сделал. А вот Мишке Пончику, похоже, все было до фонаря. Его волновали только ожог на руке да поцарапанные щеки.

— А время? — спросил Иван. — Все по графику?

— Как ты сказал, — кивнул Колька, по-прежнему не поднимая глаз. — Первую сделали в час, а вторую в половину второго. Еле успели. Такси пришлось брать. Далековато, а метро, знаем, уже закрыто.

Иван понимающе закивал. Теперь ему не было жалко этих щенков. Они наследили. Впрочем, как и он. Та баба с фотоаппаратом его видела. Но с ней он разберется… А вот парни… Бывшая подружка Витьки их видела, опять же таксист, да мало ли еще кто… А значит, путь их определен, и колесо завертелось. Только денег им давать нельзя. Будет странно, если в карманах этих голодранцев окажется по пачке «зелени».

— Отлично сработано, — сказал Иван. — Если, конечно, все было именно так, как вы мне тут рассказали.

— Все так и было, — кивнул Колька. Он переглянулся с приятелем. — А бабки?.. Ты обещал!

— Я помню. Но мне нужно все проверить.

— Мы так не договаривались, дядя, — набычился Мишка Пончик. — Вижу, крутишь с нами карусель! Как бы чего с тобой не вышло, понял?

— Пасть закрой, — попросил Моховчук. — А то я ее заштопаю. А будешь из себя крутого строить — отшлепаю и поставлю в угол.

— В чем дело, Иван? — напрягся Колька. — Ты нам не веришь?

— Работа у меня такая, — извиняюще развел руки Моховчук. — Доверяй, но проверяй.

— А бабки?

— Бабки будут завтра. Если все сработано на совесть, то получите еще и небольшую премию.

— Небольшую? — заинтересовался Колян.

— На мотоцикл хватит. А теперь — все. О деле, сами понимаете, никому. По телефону — никаких базаров. Придете завтра часиков в двенадцать. Э-э… — Иван растерянно посмотрел на стол. — Что ж мы так сидим-то?.. Это дело нужно слегка замочить! Прав я или нет?

— Конечно, — оживились парни. — Без этого — никак. Разве можно нарушать традиции?!

— Вина? — Иван потянулся к бутылке. — Или, может, водочки? У меня стоит пузырек в холодильнике. Холодненькая, прозрачненькая, как роса.

Расчет оказался верен. Парни предпочли водку. Колька сам сбегал на кухню и принес запотевшую бутылку. Сам ее открыл, сам налил — себе и своему приятелю. Иван поднял свой стакан с вином.

— За то, что хорошо кончается, — сказал он.

Парни кивнули и молча выпили. Иван демонстративно посмотрел на часы, озабоченно покачал головой.

— Ох, времечко бежит!.. Пора делами заняться. Так что извините, парни, но… А бутылку берите с собой. Добьете ее где-нибудь.

Он проводил их до порога, похлопал по плечу, пожал руки, пожелал удачи, наверняка зная, удача от них отвернулась, — через полчаса, максимум через час и Колька и Мишка Пончик будут мертвы. Босс уверял, что изумрудная жидкость из ампулы в соединении с водкой действует безотказно. И никаких улик. Обычный диагноз — отравление «левым» продуктом.

Моховчук закрыл дверь, подошел к телефону и набрал номер.

— Босс, это я, — сказал он. — Все прошло гладко. Да… Я прибрал за собой.

Он положил трубку и, на ходу срывая с себя одежду, торопливо направился в ванную. Он чувствовал себя очень грязным и надеялся, что горячая вода смоет тяжесть с тела и души.

В то время, когда Иван наполнял ванну горячей водой, Бойко сидел в своем кабинете за столом и чертил на листе бумаги квадратики. Делал он это сосредоточенно, с интересом, и со стороны могло показаться, что Владимир Семенович пишет тезисы к будущему выступлению или составляет некий стратегический план. В принципе, так оно и было.

Владимир Семенович Бойко уже давно перестал замечать проскакивающее мимо время. Дни, месяцы и годы были для него деталями конструктора, квадратиками на листе бумаги, из которых он строил в воображении свою мечту — «Крепость», как он ее называл. А каждый прожитый час, день, месяц и год Владимир Бойко расценивал как еще один шаг к своей цели — и только. В этом смысле он не умел жить, хотя именно такая неврастеническая, тревожная забота о будущем, боязнь что-то не успеть сделать для постройки «Крепости» сегодня, что-то упустить, в чем-то быть неготовым, — эта скрупулезная забота помогла ему многого достичь в том деле, которым он занимался. Тем более что его дело было процветающим, и он, отыскивая таланты и зажигая «звезды» шоу-бизнеса, тоже, можно сказать, процветал, и успех сопутствовал всем его начинаниям.

Так же как для Моховчука, будущее не было пустым звуком для Бойко — только для него оно представлялось как бы неприступным, отгороженным от суеты и будничности величественным замком — «Крепостью», в которой он будет наслаждаться необыкновенным, беззаботным, праздным счастьем. Надо сказать, что при всей своей работоспособности истинное счастье Бойко представлял только праздным, видя себя эдаким великим философом, отстраненным созерцателем с едва заметной улыбкой Будды — невозмутимым и словно бы плывущим над людскими страстями…

Стиснутый рамками бизнеса, в свободную минуту Владимир Семенович словно распускал паруса подавленных чувств и плыл по воле волн безо всяких усилий. Любое физическое или умственное напряжение стало со временем казаться ему нарушением душевного комфорта, потому что как бы разрушало его устойчивое представление об истинном счастье, которое возможно лишь в бездеятельной неге, в чувственных наслаждениях, и только в них! Трясина повседневных дел засасывала как болото. И нужно было в очередной раз проталкивать наверх какую-нибудь смазливую дуреху, куда-то тащиться, кому-то улыбаться, кого-то уговаривать и работать, работать, работать… Ну нет! В такой жизни было совсем мало смысла и радости.

Бойко давно пребывал в этом странном и даже опасном состоянии, не замечая в себе раздвоения, и единственной реальной дорогой для него была дорога к «Крепости», в ее спокойствие и незыблемость. И потому он не мог себе позволить неудачи в бизнесе.

Когда квадратики и прямоугольники заполнили всю поверхность листа, а сообщение Моховчука было принято к сведению, Владимир Семенович скомкал бумагу и бросил ее в корзину для мусора. Затем потянулся к телефону.

— Алло, — мягко сказал он. — Алексей Андреевич? Это я… Да. Не разбудил?.. Ну, извини, дорогой, но тут я получил такое неприятное известие… Светлана Родина, девчонка та, что я тебе сосватал, не сможет выступать… Такие дела. Мне тут позвонили, сказали, что беда с ней приключилась. Сам толком не знаю… То ли ранена, то ли чего похуже… Но ты не расстраивайся — дело поправимое… Да. Я тебе другую на замену пришлю, даже двух. Танец у них поставлен на уровне, у одной и голос неплохой… Не беспокойся, номер их я смотрел, мне понравилось. Не блеск, но вполне, вполне… Восточная экзотика. Но сумму придется увеличить. Договорились? Ну какой же я вампир?! Ты что, Алексей Андреевич!.. Вот и ладненько. Да, чуть не забыл… Парнишка мой с ними отправится. Да я тебе о нем раньше говорил. Да… Циркачом работал, покажет себя на сцене, тряхнет стариной. Ножики бросает. Так ты три места, а не два оставь. И счастливого плавания! Попутного ветра, как говорится, вам… в спину. И до встречи.

Бойко отключил интерком и опять склонился над списком приглашенных на теплоход «Нимфа». Он еще раз пробежал список глазами, отметил одну фамилию. Потом едва заметно улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Похоже, дорога к «Крепости» приобрела зримые очертания. Скоро он достигнет конечной цели и будет по-настоящему счастлив, что бы там ни говорил Профессор. Как это он вчера выразился?.. «Лучше путешествовать с надеждой, чем достичь пункта назначения». Странная фраза, странный человек… Кстати, он приглашал меня на завтрак…

Владимир Семенович взглянул на часы, охнул и направился к двери.