Семиклассницы

История на географии

Утром из окна своей комнаты на седьмом этаже Дашенька видела восходящее солнце. Оно являлось над серебристо-голубым туманом, затянувшим восточный край неба, сначала в виде чуть выгнутой кроваво-красной полоски, и, поднимаясь, принимало форму величаво-спокойного царственно-пурпурного диска. Облака и утренние тучки, застигнутые в полусонном небе восходом, словно по удару смычка, загорались всеми цветами — от оранжевых и золотых до изумрудных, как морское тихое дно. Снег на крышах, румянясь, теплел. Трубы фабрик не дымили, а курились светлым дыханием.

Волшебство длилось всего несколько мгновений. Затем солнце бледнело, краски в небе стихали, утро шло своим чередом.

Подсторожив у окна эти несколько коротких мгновений, Даша думала с нежным и острым замиранием сердца: «Длинный мир! Хочу жить, жить бесконечно! Хочу радоваться!»

Но стоило чуть повернуть голову — над столом фотография Зои. Мраморный лоб с размётанными волосами (казалось, они влажны от мук), гордо и горестно сомкнутые губы.

Они не давали Дашеньке забыть о войне. Помни, помни, обыкновенная девушка, и в это утро война! Кто-то в последний раз увидал восход солнца…

У Даши был свободный от уроков день, но она в обычный час вышла из дому. Крепкий бодрый морозец встретил на улице Дашеньку, скрипел под ногами, резал щёки, как щипцами прихватывал уши, подгоняя веселее шагать, наслаждаться упругим холодом воздуха и свежим запахом снега. Выпавший за ночь, нетронутый снег лежал на скамейках сквера, накрыл шапками телеграфные столбы, расселся в ветвях деревьев белыми гнёздами.

День был ярок и звонок и как-то особо, по-зимнему, душист.

К остановке подошёл седой от инея, обросший зелёными сосульками трамвай. Вскочить разве на подножку да махнуть на лыжную станцию? Укатить куда-нибудь далеко, в деревенское поле, надышаться на целую неделю, чтобы грудь ломило от мороза и радости!

Трамвай пронзительно забренчал, дёрнулся, как будто с усилием отрываясь от места, и рельсы под колёсами загремели, наполняя улицу звоном льда и железа.

«Не сегодня, — сказала себе Даша. — Но в следующий выходной обязательно».

Она предъявила в проходной будке паспорт, миновала заснеженный двор и вошла в госпиталь. В дверях Даша невольно остановилась, привыкая после яркого света к полумраку, в котором долго ничего не могла различить, а привыкнув, разглядела в глубине вестибюля девушку. Девушка с ленивой медлительностью расстёгивала перед зеркалом больничный халат. Увидев в зеркале Дашу, она обернулась. У девушки было матово-бледное лицо, подстриженные скобкой волосы и тёмные, подведённые глубокой тенью глаза, казавшиеся от того огромными.

— Другие продежурят ночь и хоть бы что, а я зверски хочу утром спать. Бессовестно кисну после ночного дежурства!

Она истомлённо потянулась, постояла, закинув на затылок руки, и резко опустила, словно бросив вдоль тела.

— Если вам нужен главврач, придётся подождать, — снимая и аккуратно складывая халат, сказала она Даше.

— Мне нужен политрук.

— Политрука тоже нет. Вы слишком рано пришли. Будете ждать?

— Буду, — ответила Даша, садясь на деревянный диванчик возле стены.

— Важное дело? — спросила девушка, надев пальто и берясь за дверную ручку.

— Да. Очень важное.

— Ну что ж, задержусь, — покорным тоном промолвила девушка, села рядом с Дашей на деревянный диванчик и откинулась на спинку, закрывая глаза. — Рассказывайте. Приходится помогать политруку по культчасти.

— Я учительница, — начала Даша.

— Учительница? — Чуть приоткрыв глаза, девушка недоверчиво покосилась на неё из-под ресниц. — Не ожидала… Я думала, ну… пионервожатая, может быть.

— И пионервожатая и учительница, — сдержанно ответила Даша, по обыкновению краснея. — Из шестьсот седьмой женской школы. Здесь недалеко.

С девушки точно рукой сняло сон. Она быстро выпрямилась, с необыкновенным любопытством и радостью всматриваясь в Дашеньку.

— Из шестьсот седьмой? Так, значит, вы Дарья Леонидовна?

— Странно. Как вы догадались?

— Догадалась? — вскричала девушка, и Даша уловила какие-то знакомые и милые нотки в её голосе. — Удивительно, что не узнала сразу! Наталка нам с мамой уши прожужжала про вас. И знаете, довольно точно описала. Именно такой я и представляла вас! Да… волосы, внешность. А я Катя Тихонова.

Хрупкая, с мальчишеской узкой фигуркой, коротко остриженная, Катя была совсем не похожа на коренастую, по-деревенски плотную Наташу, но что-то, почудилось Дашеньке, было очень общее в сёстрах. Может быть, живость, естественность, энергия внутренней жизни, которая сказывалась во всём поведении?

— Уж раз я так удачно вас встретила, наверное, вы поможете нам, — обрадованно вымолвила Дашенька.

— Конечно, конечно! Но в чём?

— Я руководительница седьмого «А». Мне часто случается разговаривать с девочками.

— Знаю! Мы с мамой считаем, что вы на них замечательно действуете, — солидно вставила Катя.

— В седьмом «А» серьёзные девочки.

— Ну уж, про Наталку такого не скажешь! — рассмеялась Катя. — Ловко же она вас проводит!

— Именно серьёзные, — настойчиво подчеркнула Дашенька, чувствуя, что снова краснеет, как школьница. — Если человек задумывается над смыслом жизни — это не серьёзность, по-вашему? Заводные куклы никому не нужны. Ничего не нахожу в них хорошего! Дело в том, что мы хотим помогать фронту.

— Так. Понимаю, — кивнула Катя. — В таком случае, вы можете работать у нас в госпитале, — быстро нашлась она. — Читать в палатах, писать письма. Да, вот какое дело… — Катя понизила голос, хотя они были в вестибюле одни на деревянном диванчике. — Один паренёк в моей палате скоро выписывается, я за него беспокоюсь. Первые дни после госпиталя самые трудные. Страшно трудные, пока не привыкнешь обходиться с одной ногой! Особенно если… человек колючий, как ёж, и непонятный. Не знаю, не знаю…

Она сердито потёрла ладонью нахмуренный лоб, пытливо вглядываясь в розовое от мороза и смущённое лицо Дашеньки.

— Что они могут, ваши серьёзные девочки?

— Сразу трудно сказать…

— Ну ладно, — вздохнула Катя. — Может быть, вам удастся то, что не удаётся мне. Приводите своих учениц! Только предупреждаю: никаких ахов и охов и чувствительных слов. Отношения строго деловые. Попробуем с ним заниматься. К примеру, повторять математику за семилетку. Сумеют? Ручаетесь?

Она так сурово допрашивала Дашеньку, что та немного порастеряла уверенность, с какой шла сюда, в госпиталь.

— Оробели? — заметила Катя. — Ничего. Попытка — не пытка, — энергично решила она и, вытянув руки, хрустнула пальцами: — Ах, как устала, дотащить бы ноги до дома!

Она вскочила, запахнула пальтишко, глубже нахлобучила берет.

— Побежим! Значит, Наташа Тихонова у вас на хорошем счету? — спрашивала уже на улице Катя, блаженно жмурясь от блеска и сияния солнца и со вкусом подшвыривая ногой рыхлый снег. — Бог ты мой, как вы с ними справляетесь, такая молоденькая, такая хорошенькая, недаром они в вас влюблены! Вы здорово на них влияете, как я погляжу. А всё-таки держите ухо востро!

Катя болтала, пока они не расстались на углу переулка, и Дашенька пошла в школу проведать своих учениц походкой счастливого человека, привыкшего встречать удачи на каждом шагу.

В учительской Зинаида Рафаиловна отвела Дашу в сторону и тихонько поведала новость:

— Опять ваш седьмой «А» отличился.

— Что такое? — мгновенно упала Дашенька духом, невольно оглядываясь: всем ли известно новое происшествие в её ужасном, неисправимом, несноснейшем классе!

— Карта во время урока исчезла. Провалилась как сквозь землю!

— Но как? Каким образом? — шёпотом восклицала Даша, думая с горькой иронией: «Вот твои серьёзные девочки! Что ни день, то конфуз».

— Скажите спасибо, что у меня на уроке такое колдовство приключилось, а не у Анны Юльевны, — усмехнулась Зинаида Рафаиловна. — Было бы шуму!

Колдовство, или исчезновение карты, произошло таким образом.

Дежурные в седьмом «А» назначались по партам. Перед уроками староста объявляла очередной парте: «Сегодня дежурите вы», а подружки с удовольствием выпроваживали во время перемен всех из класса, настежь открывали форточки, вытирали мокрой тряпкой доску, особенно тщательно для Захара Петровича, приносили из учительской пособия и весь день были суетливо и весело заняты.

На этот раз, как обычно, Валя Кесарева объявила:

— Сегодня дежурит Наташина и Тасина парта.

— Вот и чудесно! — обрадовалась Тася. — По крайней мере, не надо в перемены из класса выходить, в тишине уроки хорошенько повторим.

Тасе выпал на диво удачный день! Надежда Фёдоровна, которая после салюта жила в состоянии возбуждённой активности и то переворачивала весь дом, устраивая генеральную уборку, как будто подполковник Добросклонов завтра явится с фронта, то целый вечер донимала детей поучительными беседами, сегодня утром объявила:

— Будем всей семьёй писать папе письмо. Напишем каждый о своих достижениях. Тася, кажется, у тебя налаживаются в школе дела?

— Очень даже, мама! — без лишней скромности ответила Тася.

И если ещё утром такой ответ можно было счесть хвастовством, то сейчас он сошёл бы за истинную правду. На уроке Захара Петровича Тасина участь решилась. Решилась выше всех ожиданий. Выйдя к доске, Тася при общем молчании, без запинки повторила вчерашний урок Вали Кесаревой, не перепутала ни одного икса и игрека, раскрыла скобки, перенесла известные в одну часть уравнения, неизвестные — в другую и безошибочно сделала приведение подобных членов. Оставалось ждать похвалы. Тася вперила в учителя наивно и требовательно вопрошающий взгляд.

— Изрядно вас натаскали, — неопределённо отозвался Захар Петрович.

Так или иначе, Тасин успех был общепризнан.

Она разошлась и решила ещё раз блеснуть. Наспех перелистав учебник истории и убедившись, что имена и даты держатся в голове более или менее прочно, она небрежно бросила Наташе:

— Ты подежурь здесь одна, а я сбегаю в учительскую. Попрошу историчку, чтобы вызвала.

— Смотри сорвёшься, — остерегла Наташа, изумляясь такой неслыханной прыти.

— Не беспокойся. Уж я знаю так знаю. Зато будет о чём папе написать.

И на истории Тася не сорвалась. Весь день она исправно несла дежурство, усердно вытирала доску и учительский стол, без ропота подбирала разбросанные под партами бумажки, была добра и настроена на самый радужный лад. В последнюю перемену дежурная из соседнего класса притащила карту:

— Вешайте. Зинаида Рафаиловна прислала.

— Разве сегодня география? — ахнула Тася. Посмотрела в расписание: география! — Всё кончено, — прошептала Тася, опускаясь за парту. Нижняя губа у неё горько отвисла, толстые щёки запрыгали, из круглых глаз покатились крупные, как дождевые капли, слёзы. — Пропала! Всё понапрасну! Белый медведь закатит мне двойку.

— Может, она тебя и не спросит, — утешала Наташа, вешая на доску географическую карту с голубыми морями и зелёными низменностями без единого названия.

— Где это видано, чтобы не спросили, если урока не знаешь! — зло фыркнула Тася. — Что я теперь на передовую позицию папе буду писать? Так всё шло хорошо и прекрасно, и под самый конец — нá тебе!

Она раза два всхлипнула, сморкнулась в платочек и вдруг успокоилась.

— Ничего не поделаешь, придётся соврать.

— Кому соврать? Отцу на фронт? — хмуро спросила Наташа.

— А ты посоветуешь папе настроение портить, когда он, может быть… может быть…

— Я тебе помогу, — коротко оборвала Наташа. Она задумалась, ища выход, и через секунду-другую лихо щёлкнула пальцами: нашла!

— Отвернись, — приказала она Тасе. — Зажмурься. Не оглядывайся, пока не велю.

Тася послушно отвернулась, а Наташа скрутила карту, отцепила с гвоздя и проворно сунула на дно шкафа, закидав сверху старыми газетами, тетрадями и другим сваленным там хламом.

— Можешь повернуться. Ты ничего не знаешь, Тася, понятно?

— Да что же мне знать? Я и не представляю даже, что ты здесь сделала. Да ты ничего и не сделала, — суетливо бормотала Тася, с трудом удерживаясь, чтобы не таращить глаза на пустую стену и шкаф.

Зазвенел звонок, в класс ворвалась буйная девчачья ватага.

— Белый медведь спрашивает! По всему пройденному гоняет весь час! — шумели девочки, пугая друг друга.

Зинаида Рафаиловна вошла с тем скучноватым видом, по которому сразу можно было понять, что ничего интересного сегодня от урока ждать не приходится, зато ученицам предстоит водить указкой по карте, разыскивая истоки и устья рек, зоны тундр, степей, лесов и полупустынь. Зинаида Рафаиловна раскрыла журнал, а в Наташином сердце шевельнулась тревога.

Маня первая заметила беспорядок:

— Карты нет.

— Дежурная, повесьте карту, — велела Зинаида Рафаиловна, щуря близорукие глаза над журналом. — Поторопитесь.

Она поставила точки против чьих-то фамилий.

— Карта пропала, — деревянным голосом ответила Наташа, тупо рассматривая чёрную доску за спиной учительницы.

— С ума сошла, ужас! — донёсся до неё испуганный шёпот Лены Родионовой. И восхищённый — Люды-Совы:

— Ой, девочки! Приключения барона Мюнхаузена!

— Я видела, карту внесли в ваш класс, — возразила Зинаида Рафаиловна, с любопытством поднимая курчавые белые брови.

— А потом она пропала.

— Вы одна были в классе?

— Одна. Я смотрела в окно и ничего не заметила.

Глупая Наташа, она решительно не умела соврать, чтобы хоть капельку было похоже на правду! Ломила напролом, и, конечно, Белому медведю с первых слов стало ясно, что дежурная несёт несусветную чушь.

— Странные события происходят в вашем классе, — сказала Зинаида Рафаиловна, насмешливо покачав головой, и закрыла журнал.

Учебники на партах охотно захлопнулись. Тася шумно перевела дыхание. А Зинаида Рафаиловна поставила локти на стол, оперлась подбородком на ладони и знакомо, чуть нараспев, как говорят сказки, начала:

— Вот наконец вы достали билет. Вещи давно в чемодане. Вы едете сутки, вторые, третьи. За Оренбургом начинаются среднеазиатские пески.

Тася аккуратно записала: «Климат Средней Азии».

— Поезд идёт и идёт. Сутки, вторые, третьи из окон видна одна только бескрайняя песчаная гладь. Горячий ветер тяжко дышит в лицо. Редки пустынные станции…

Наташа сидела неподвижно, как истукан, боясь встретиться с учительницей взглядом, почти не слыша её. Загадочный человек Зинаида Рафаиловна, Белый медведь! Она не обращала на Наташу никакого внимания, как будто начисто позабыла о необыкновенном происшествии с картой, и только после звонка, укладывая книги в портфель ни к кому не обращаясь, сказала:

— А я задержусь сегодня в учительской, дел накопилось!

Едва они остались одни, Тася подбежала к шкафу и с торжеством достала злополучную карту.

— Вот она, мучительница моя! К следующему разу уж я тебя, голубушка, вызубрю. Наташа, а здорово ты Белого медведя обвела вокруг пальца! Я-то дрожу: влепит за поведение кол.

— Кому?

— Кому?! Кто карту спрятал?

— Вот как, — неопределённо протянула Наташа.

Некоторое время они работали молча, заканчивая после уроков дежурство. Вдруг Наташа поставила щётку к стене, взяла сумку с книгами и направилась вон.

— К ней? — догадалась Тася. — Про меня рассказывать?

— Умница, как пёстрая курица! — презрительно дёрнула плечами Наташа.

Она приоткрыла дверь в учительскую, украдкой подглядывая привычную мирную картину. Захар Петрович, задумчиво постукивая палкой, расхаживал взад и вперёд, за зелёным столом несколько учительниц проверяли тетради; поодаль от всех, возле самой двери, негромко беседовали географичка и Дарья Леонидовна.

— Каждая мелочь, сегодняшний случай — всё возвращает к мыслям о ней, — услыхала Наташа чужой, надтреснутый голос Белого медведя. — А и жива, так детства не знает, забыла, должно быть, как шалят и смеются…

Наташа нечаянно навалилась на дверь и распахнула во всю ширь обе створки. Учительницы оглянулись, и Наташа в страхе увидела: Зинаида Рафаиловна, их Белый медведь, поднесла к глазам смятый платок и торопливо вытерла слёзы.

— Я знала, что ты придёшь, — сказала Дарья Леонидовна.