Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава LV РАСКРЫТИЕ ТАЙНЫ

Евнухи были самыми исполнительными слугами. Лишенные потомства, они нередко заботились о господах, как о собственных детях, щедро изливали на них доброту по-женски любвеобильных сердец, ухаживали, словно заправские няньки. Для бесхарактерного и податливого Урджуана Аббаса, которая, будучи ребенком, играла на его коленях, на всю жизнь осталась ненаглядным дитятком. Да и вся дворцовая челядь не чаяла в ней души.

Евнух распоряжался на кухне, где заканчивалась упаковка приготовленных в дорогу продуктов, когда его разыскал соседский стражник.

— Моя госпожа хочет тебя видеть, дядя Удржуан. На одну минутку, — проговорил наемник, который уже не раз выполнял поручения Зубейды.

— Сейчас, сынок, я должен предупредить сейиду Аббасу, — засуетился евнух, — она приказала никуда не отлучаться.

— Ты живо вернешься, дядя Урджуан, — уговаривал стражник, хорошо помнивший строгий наказ. — Всего на одну минутку. Разве это отлучка? Госпожа собирается почивать…

— Ну, тогда другое дело, — согласился Урджуан. Он повторил слугам, чтобы они не забыли взять любимые госпожой дыни, и следом за наемником вышел в сад.

Тем временем во дворце Пребывания все затихло: по вечерам, если не встречали гостей, спать ложились рано. Свет горел лишь в личных покоях госпожи. После ухода стражника прошло четверть часа, а поглощенные думами Харун ар-Рашид и Зубейда не проронили ни слова. Молчание становилось тягостным. Теряясь в догадках о том, что же визирь натворил постыдного, Харун ар-Рашид вышел на галерею. Когда он вернулся в гостиную, супруги там не было. Он понял, что она не хочет присутствовать при допросе; что ж, женская скромность похвальна. Догадливый Масрур принес и расстелил посреди гостиной кожаную подстилку, поставил на нее плаху, а сам расположился возле дверей.

Когда стражник привел бербера, палач первым делом отпустил наемника — свидетелей не нужно! — а затем, открыв потайную дверь, объявил:

— Урджуан прибыл!

— Пусть войдет!

Увидя халифа, ошеломленный евнух затрясся от страха. Ноги у него подкосились, и он едва не растянулся на полу.

Харун ар-Рашид приподнялся на ложе и прохрипел:

— Клянусь моим дедом, если ты не выложишь начистоту, что там творится у моей сестрицы, ты будешь мертв! И бойся солгать, я все разузнаю!

Язык у евнуха будто отнялся.

— Ах, ты молчишь, дохлый верблюд?! — вскричал халиф и глянул на палача. — Масрур, приготовься!

— Слушаю и повинуюсь, мой господин!

С легким звоном из ножен выскользнула сабля. Тут Урджуан внезапно обрел голос. Он издал дикий вопль и, распростершись перед халифом, взмолился, целуя ему ноги:

— Пощады, о эмир правоверных! Пощады!

— Ага, заговорил, пятнистая гиена! — Харун ар-Рашид оттолкнул евнуха. — А ну, выкладывай; что тебе известно предосудительного! Иначе голову с плеч!

— Ай, эмпр правоверных! Пощады!

— Будешь говорить без утайки — я дарую тебе жизнь, — пообещал халиф, будучи уверен в том, что человеческие слабости присущи всем людям и особенно евнухам; пусть бербер надеется. — Но знай, паршивая кошка, меня не проведешь; то, что ты собираешься сказать, мне уже известно.

Урджуан был сбит с толку. Мысли у него в голове путались.

«Если халиф знает, зачем спрашивает? Чтобы проверить? Лишний раз опозорить сейиду? А если ничего не знает? Ее тайна — моя тайна! Пусть меня изрежут на куски, я буду молчать! — размышлял он, и взгляд его невольно остановился на сверкающем лезвии. — Ой, какое острое! Зачем молчать, если тайна раскрыта? Мертвый, я не смогу прислуживать сейиде, даже не сумею предупредить ее. До отъезда осталось часов пять. О, аллах, за что мы погибнем? Но остаться живым — значит предать сейиду… Честно умереть или жить запятнанным?»

— Ах, ты снова умолк, безволосая обезьяна! — вскричал халиф. — Масрур, тащи его на плаху!

— Пощады, о эмир правоверных, пощады! — взмолился Урджуан. — Сейида… Она… У нее…

— Тащи, Масрур! Тащи, тебе говорят!

— Ай, пощады! Она… У нее… трое детей…

— Что?! — У халифа перехватило дыхание, он едва владел собой. — Что ты болтаешь, гнусная падаль?!

— Тро-ое детей, — заикаясь, повторил Урджуан, — один шести, другой семи годков. Третий жил год и помер. Визирь отослал их в город пророка. Сейида ждет четвертого.