Скульптор твоего тела

Глава 18

Не знаю почему, но я не боялся. Злость и раздражение от того, что теперь моя жизнь опять круто изменится, конечно, присутствовали. А вот страха не было. Я все ждал, когда же зайдет речь об адамах, но полковник или не знал, или специально эту тему не затрагивал. В то, что никто в мире, кроме самих адамов, не знает об их существовании, верилось с большим трудом. А если точнее, то совсем не верилось, такого просто не может быть. Но полковник мог и не знать, скажем, не его уровень доступа, он знает только то, что ему положено по допуску и не более.

Доев третий бутерброд и запив его чаем, вкуса которого так и не понял, я спросил:

— Ну и что дальше?

— Дальше, — вздохнул полковник, я уже заметил, что он часто вздыхает. Интересно, это специально, чтобы показать, как ему не нравится то, что он вынужден делать со мной, или просто привычка такая?

— Теоретически, вас надо спрятать подальше так, чтобы и след ваш потерялся. Вот только как вы сами на это отреагируете, сможете ли работать не потому, что вам этого хочется, а потому что вас заставляют работать и, если сможете, то насколько хорошо?

Я промолчал и потянулся к последнему бутерброду.

— С другой стороны, Олег Игоревич, вы сами-то что думаете? Ситуацию я вам описал подробно. По сути, выбор такой: либо вы работаете на свою страну, как и положено добропорядочному гражданину. Либо вы будете работать на кого-то другого: другую страну, террористов или бандитов. И вы понимаете, что мы такого поворота событий никак допустить не хотели бы. Вот, что мне с вами делать?

Заход понятный, попытка неявно надавить на патриотизм, долг перед Отечеством и прочее в том же духе. С другой стороны, в его словах проскальзывает явная угроза — «мы такого допустить не хотели бы» следует понимать как: «всеми силами постараемся не допустить». Это очевидно.

Я крепко так задумался: я вообще патриот или нет? Люблю ли я свою родину? И вынужден был признать, что я не знаю, как-то никогда не думал об этом. Вот, город свой люблю точно, а он часть этой страны, ее порождение. За «наших» всегда болею на международных спортивных соревнованиях разных. Это патриотизм или нет? Скатывается ли у меня по щеке скупая мужская слеза, когда играет гимн? — Нет, не скатывается, но что-то такое в груди, вроде бы, порой и шевельнется. Но чаще все же нет.

Другой вопрос — о долге. Должен ли я что-то моей стране? С одной стороны, я ее не выбирал, рождение здесь — это некая рулетка. Но страна меня учила в школе и в институте почти бесплатно, если не считать регулярные сборы средств на то и на это с родителей. И это, вроде бы, долг. Но, с другой стороны, страна учила не просто так, а потому что стране нужны врачи. А еще, как только я устроился на работу, страна стала вычитать с меня все средства, которые, возможно, на меня затратила, в качестве налогов, пенсионных и прочих отчислений. А до этого вычитала у всех моих предков здесь. То есть, все у страны заранее продумано так, чтобы ей не остаться в проигрыше.

Медицинское обслуживание? Может быть бесплатным, но в бесплатных поликлиниках не хватает врачей, там очереди на запись к специалистам на недели вперед. Поэтому, несмотря на объявленную бесплатную медицину, ты идешь в платную, где те же самые врачи принимают тебя за деньги и лечат, кстати, ровно так же, как и в бесплатной и с тем же результатом. А как иначе, они же все в одних ВУЗах учились и лучшими специалистами от перехода в частную медицину не стали. А цены на лекарства? Вот и получается, что с моими долгами к родине большой вопрос: кто кому будет должен в результате? Лично я должником себя точно не ощущаю, по крайней мере, с этой стороны.

Но все же есть во мне что-то, что заставляет меня быть за наших. Наши разведчики у них — герои, не наши разведчики у нас — шпионы, да еще и подлые. Что-то, наверное, глубинное, древнее, что уже отмерло как атавизм у разлетевшихся по миру отечественных (псевдо?)интеллектуалов-либералов.

Однако есть ли у меня выбор? Могу ли я спрятаться от всех самостоятельно? И если смогу, то, как и на что жить, чтобы опять не спалиться? Да и как бросить все, чего уже добился? И даже если меня выкрадут какие-нибудь пиндосы, то и там мне не дадут жить свободно, поскольку и у них меня могут украсть те же террористы или еще кто — наши, например. Значит, будут прятать. Лучше уж дома работать на своих, если выбора нет. Или я его пока просто не вижу?

— Матвей Васильевич, что вы меня спрашиваете, говорите уж сразу, какой там у вас приказ? Вы же не самолично такие вопросы решаете, верно?

— Верно, парень, верно. Не та я фигура, чтобы что-то решать глобально. Мне приказали, я выполняю. Но вот как мне приказ выполнять, здесь у меня определенная свобода выбора есть, главное, чтобы приказ был выполнен. Да и не интересно это начальству, у них свой уровень. К тому же, я все-таки не последний человек в Управлении, право голоса имею, могу что-то предлагать. Могу даже совет дать, если у меня его, конечно, спросят.

— Ну и какой у вас совет для меня?

Полковник помолчал, повздыхал и, наконец, высказался:

— Вы думаете, Олег Игоревич, я не понимаю ваши сомнения? Еще как понимаю! Вот, вы только что выбились в люди, стали очень хорошо зарабатывать. Собираетесь, наверное, купить квартиру и машину. А тут — бац! — и все это коту под хвост. А что впереди, думаете вы, жизнь под чужим именем, изменение внешности? А как быть с мамой и бабушкой? А как с моей свободой передвижения, например? Вот, я недавно на океанском побережье отдыхал, этого больше не будет? Я невыездной? Да и сколько мне будут платить? Все это очень важные вопросы, просто потому что это ваша жизнь. Но и я хочу вас спросить: почему вы не подумали, что так будет, если вы открыто начнете практиковать? Это что, сложно было просчитать? Или вы даже не пробовали рассуждать в таком русле?

Я склонил голову, Он прав, тысячу раз прав, и я ведь думал об этом, но почему-то гнал от себя эти мысли. Отчего-то надеялся, что пронесет, никто ничего не узнает, не сопоставит. Ну, не было у меня такого опыта никогда, не было! Почему меня не предупредили адамы хреновы? Почему не остановили, не одернули? А я бы послушал? Мне хотелось денег, я думал, что деньги дадут свободу и кучу возможностей. А еще мне просто нравится лепить. В общем, что уж теперь, снявши голову по волосам не плачут. Сам во все это залез, самому и выпутываться.

— Если я соглашусь работать на вас…

— На кого это, на нас? — удивленно вскинулся полковник. — Я для себя, что ли это делаю? Мы государственная структура безопасности, а не частная лавочка!

— Вы, а не я, поэтому, все же, на вас, — спокойно отреагировал я. — Можете мне рассказать, что вы предлагаете или нет?

— Будем решать, — сдулся Матвей Иванович. — Теперь, когда мы установили точно, что вы Скульптор, нам нужно ваше согласие на проведение мероприятий по вашему прикрытию. Вот, кстати, возьмите, здесь мой личный телефон.

Я покрутил в пальцах визитку, спрятал в карман и посмотрел на полковника:

— Ну, допустим, я дам свое согласие, что дальше?

— В идеале, вы должны исчезнуть на какое-то время. Но я почему-то думаю, что вы на такое не пойдете. Или я ошибаюсь?

— А что конкретно значит «исчезнуть»?

— Ну, тут вариантов масса. От надежного убежища до радикального изменения вашей внешности. В обоих случаях для всех разыгрывается трагедия вашей смерти и похорон.

— А как же мама с бабушкой?

— Это самое слабое место, — признал он, вздохнув, — поскольку они тоже должны быть уверены в вашей смерти. Если о вас уже знают не только мы, а мы просто обязаны исходить из такого предположения, то их обязательно будут как-то проверять. И, поверьте, они расскажут все, что знают. Но, если не будут знать, то не расскажут. Мы, конечно, будем негласно охранять их, но, вы же понимаете, за всем не уследишь. Как видите, я предельно откровенен с вами.

Он замолчал, а я тоже не знал, что на это ответить. Мне казалось, что мама с бабушкой просто не перенесут такого испытания. Хотя, как врач, я понимал, что люди умирают постоянно, в том числе — молодые. И их родственники, конечно, горюют, но все же продолжают жить дальше и с годами рана постепенно затягивается. Тем не менее, это тяжелейшее испытание и я не хотел такого для своих родных. Поэтому твердо ответил:

— Так не пойдет. Нужен другой вариант.

Полковник только кивнул, вздохнув в очередной раз. Похоже, он не сомневался в моем ответе.

— Ну, тогда сейчас вы едете к ним и сообщаете, что уезжаете на какое-то время за границу. Например, вас пригласили куда-то на работу или учебу.

— Нет. Я продолжу жить, как жил и работать, как работал. Мне наплевать на все эти ваши шпионские игры, — неожиданно услышал я, и только потом понял, что эти слова были сказаны мною. — Если нужна моя помощь, обращайтесь, но я не собираюсь скрываться, не нужна мне такая жизнь. Если хотите присматривать за мной, смотрите. Но не суйтесь в мою личную жизнь!

Вот это да! Это что, и правда я так сказал? Да я крутой! Я даже зауважал сам себя немного. И неожиданно понял, что мне и правда плевать на все их проблемы, не люблю политику, политиков, спецслужбы и всю их подковерную игру. Да, понимаю, что без этого не обойтись и никуда от этого не деться, только вот, пожалуйста, без меня! Да, я услышал все его угрозы и намеки, понимаю, что во многом он прав, но вот пошли они все нахрен и всё тут!

А полковник внимательно посмотрел на меня, что-то там себе понял, что-то решил. Возможно, и даже вероятно, что у них изначально был план «б», но Матвей Иванович не стал спорить и переубеждать.

— Надеюсь, Олег Игоревич, вы передумаете.

Он нажал кнопку селектора:

— Проводите, пожалуйста, господина Виноградова.

И уже обращаясь ко мне:

— До свидания, Олег Игоревич. Несмотря на такое ваше решение, это не последняя наша встреча.

— До свидания, — ответил я и встал навстречу вошедшему в кабинет секретарю.

Тот молча проводил меня до коридора, где меня уже ждали те самые два товарища из «Мерседеса». Один встал впереди меня, другой позади и мы пошли. Шли почему-то долго и спускались, как мне показалось ниже, чем поднимались, но я не сразу обратил на это внимание, поглощенный мыслями о прошедшем разговоре. А когда все же насторожился, то было уже поздно.

***

Камера оказалась чистой и одиночной, но без окон. Железная дверь с грохотом закрылась за моей спиной, я огляделся и рассмеялся. Глупый и наивный придурок я, а вовсе никакой не герой, как мне недавно показалось. И, отсмеявшись, я успокоился. Нет, правда-правда! Я на самом деле почему-то совершенно успокоился. Возможно, из-за того, что хоть как-то неким образом подвешенная ситуация разрядилась. Пусть даже таким. А еще я очень захотел спать, прямо глаза слипались. Этот день меня сильно вымотал, а на дворе, вероятно, ночь. И я повалился, не раздеваясь, прямо поверх заправленной узкой железной кровати, только скинул обувь.

Не успела моя голова коснуться твердого блина подушки, как я провалился в сон. Но только я заснул, как меня кто-то осторожно потряс за плечо. Ну, что еще им надо, неужели до утра не потерпеть? Но глаза открыл, а куда денешься?

Возле кровати стоял мужчина лет…, скажем, в промежутке от сорока до пятидесяти на вид (никогда не умел определять возраст на глаз), одетый в тонкий зеленый свитер, явно на голое тело, темно-красные джинсы и легкие летние красные же туфли. Он, улыбаясь, смотрел на меня, а я замер на кровати, потому что этот человек показался мне знакомым и одновременно совершенно незнакомым. Что-то такое в чертах лица…

Я сел на кровати и автоматически глянул на дверь. Дверь была закрыта, и я не слышал, чтобы она отпиралась. Может, слишком крепко уснул? Взгляд поднялся выше, остановившись на камере видеонаблюдения — огонек горел, камера работала, и вновь сместился к мужчине.

— Вы за мной?

— Я к тебе, Олег.

— Это что, вы тут ночные допросы практикуете?

— Я здесь не работаю и никакого отношения не имею ни к Конторе, ни к каким либо иным государственным учреждениям. Я сам по себе. И это не допрос, я пришел к тебе просто поговорить.

И он сел на стул, которого секунду назад не было. Что-то щелкнуло в моих мозгах.

— Кто вы? — спросил я, заранее зная ответ, но, не зная, что я с этим ответом буду делать.

— Я твой отец.

Ну, вот и все, я не ошибся. Ко мне приперся мой папаня собственной, пропавшей много лет назад персоной. Или это сон? Да нет, не надо себя обманывать.

— А, знаете…, знаешь, я сразу догадался. Ты похож на меня.

Он улыбнулся:

— Скорее уж, ты на меня.

Ну да, само собой. Не знаю, как реагировать. Хотя, я ждал этой встречи с тех пор, как узнал об адамах. Было предчувствие.

— Ладно. Хорошо, просто прекрасно! Ты заявился ко мне в камеру посреди ночи и уверяешь меня в том, что не имеешь отношения к Конторе?

— В некотором смысле меня здесь нет. Например, видеокамера, — он кивнул головой в сторону двери, — меня не видит. Да и никто меня не увидит, кроме тебя.

— То есть, охрана видит, как я сам с собой говорю, сидя на кровати?

— Она видит, что ты спокойно спишь.

— Ах, так это все же сон…

— Это не сон, но ты и правда, в некотором смысле спишь. В одном из своих состояний. И одновременно не спишь и беседуешь со мной.

— Хрень какая-то!

— И не говори! — засмеялся папаша.

— Ты что, долбаный призрак? — я почему-то был зол.

— Почему сразу «долбаный»? — развел руками мужик, назвавшийся моим отцом. — Да и не призрак я, можешь потрогать. Просто так воспринимает меня твое сознание. Ну, что, поговорим?

Я пожал плечами, почему бы и нет? Тем более что, похоже, нам никто и ничто не мешает. Да и сон ушел.

— Ну, говори, — разрешил я. — Только начни сначала. Например, с того, почему ты нас бросил.

— Во времени мы не ограничены, — перестал улыбаться он. — Слушай.

Если кратко, с его слов получалось так, что у них с мамой возникли разногласия в отношении того, как меня следует воспитывать. Мама (и здесь он не врал) изначально была против того, чтобы воспитывать меня как адама и вообще против того, чтобы рассказывать мне о том, кто я такой. Он был другого мнения. И чем старше я становился, тем разногласия между ними принимали все более острый характер. К тому же отец постоянно экспериментировал со своим даром, а мама запрещала ему это делать в семье. Потом, во время одного из своих экспериментов папаня, как он выразился, неожиданно перешел на иной план бытия. А когда, наконец, он сумел вернуться, то я уже ходил в пятый класс, и мама в резкой форме запретила ему появляться и хоть как-то контактировать со мной. И тогда он решил продолжить свои эксперименты, по его мнению, очень важные для понимания сути происходящего. Где происходящего? — В каком-то Веере, большего я не понял, но одновременно и здесь, и еще много где. И потому мой предок снова свалил с нашего плана бытия. Потом как-то узнал, что я в беде и отцовский долг (это его слова), вынудил его придти ко мне на помощь. И вот он здесь.

История, честно говоря, вполне себе банальная, если бы не эта его мистическая составляющая. Родители не сошлись во взглядах и, в результате, расстались. Но от мистики, похоже, мне все равно никуда не деться, она теперь обыденная часть моей жизни.

— А какой у тебя дар? — спросил я.

— Сейчас я Маг.

— Это что, дар такой?

— Дар, да. Возможность проникать в суть и не только.

— Суть? Суть чего?

— Да чего угодно. Всего!

— Не понимаю, — признался я.

— Мало кто понимает, — согласно кивнул он. — До понимания надо дорасти.

— Ладно, оставим пока этот вопрос. Лучше скажи… э-э-э, отец, ты собираешься меня отсюда вытаскивать?

— А чего ты сам хочешь? — неожиданно прищурился он, закинув ногу за ногу.

— Ну, не знаю, — замялся я. — Наверное, просто жить и наслаждаться жизнью. Лепить людей, мне это нравится. И чтобы ко мне никто не лез и не мешал. Я ведь еще и не жил толком, только начал.

— Понятно, желаешь насладиться иллюзией.

— В смысле, иллюзией?

— Да неважно это пока для тебя, Олег. Разве нет? Кстати, повторю, о времени не беспокойся, мы можем говорить сколь угодно долго, это вообще не займет нисколько времени.

Я честно задумался и ответил:

— Наверное, важно. Я хочу знать правду.

— Правду? — весело рассмеялся отец. Странный он какой-то. — Правд много, какую предпочитаешь?

— Ту, которая настоящая, — с сомнением ответил я.

— Они все настоящие,— махнул рукой отец.

— Это как?

— Да вот так! Не знаю, поймешь ли ты сейчас и примешь ли то, что я могу тебе сказать. Я знаю, что ты слышал от Ивана ту историю мира, которую он тебе выдал. Я там некоторым образом — не полностью, но присутствовал. Я всегда некоторым образом там, где ты, мы с тобой связаны. Так вот. То, что он тебе рассказал, это правда. Но лишь на определенном уровне познания. И одновременно полная ерунда — на другом уровне познания. Зависит от того, какую версию ты примешь, та и будет правильной для тебя и не только для тебя, но и вообще — в принципе. Понимаешь?

— Нет, — не стал скрывать я очевидного.

— Ну и хорошо, — отец опять улыбнулся. — Давай, я скажу так: есть мнение, что правда в том, что ничего нет. Вообще нет. Нет этого мира, нет тебя и меня.

— А что есть? — не то, чтобы я был удивлен, каких только теорий я не слышал!

Отец почесал бровь (совсем как я, таким же точно жестом!):

— Некоторые называют это иллюзией, которую мы сами для себя создаем.

— Кто же тогда мы и где мы?

— Вот это я и пытаюсь узнать, Олег. Это и является предметом моей, если можно так выразиться, исследовательской деятельности. Пока получается, что мы никто и нигде, но при этом можем быть кем и где угодно.

— Да уж, — высказал я свое мнение об услышанном. — На научную теорию вообще не похоже.

— То, что сейчас в этом мире или, если угодно, на данном пласте бытия называется наукой, это еще не наука в полном смысле этого слова. Это пока только самые ее зачатки. Со временем представления о том, что научно, а что нет, будут неизбежно меняться, как они, собственно, и менялись всегда до этого. Говорить о научной точке зрения вообще можно лишь с привязкой к определенному временному отрезку. То, что когда-то считалось ненаучным, сегодня вполне себе научно и наоборот. И так было всегда и так будет всегда. Люди только начали изучать мир. На некоторых планах бытия наука достигла такого уровня, что ничем не отличается от представлений о волшебстве на этом плане.

— Ладно, — хлопнул я ладонью по колену. — Это все философия, пока для меня непонятная. Что с моей участью?

— Ну, смотри, Олег, — папаня оживился, — все зависит от тебя самого. Теоретически, возможно все, что ты только можешь себе представить. Любой вариант развития событий.

— А практически? — уточнил я.

— А практически, — подмигнул отец, — у тебя еще нет к этому навыков. Но я тебе помогу. Готов?

— Всегда!

— Итак, твое желание в том, чтобы продолжать свою новую жизнь Скульптора и наслаждаться тем, что дает тебе твой дар?

— Ну, в целом, так и есть.

— А не скучно, сынок? — вдруг подмигнул мужик, оказавшийся моим отцом. — Может, интереснее было бы жить с приключениями? Как долго тебя еще будет устраивать работа по лепке из старух липовых красавиц?

— Почему это липовых? — возмутился я. — Они настоящие!

— Только телом, — ответил папаша, — только телом, сынок. Мозги ты им на молодые не переделаешь.

— Все равно! — заупрямился я.

— Молодец! — парадоксально похвалил он. — Умеешь настоять на своем. Но иногда стоит и думать.

И папаня вновь заразительно засмеялся. Так, что я невольно тоже улыбнулся, глядя на его довольную физиономию. Похоже, мой предок человек веселый. Нет, не человек, конечно, адам. Впрочем, моя мама может не согласиться с такой оценкой. Потому что она знает его лучше, или потому что у них были противоречия еще до того, как отец ушел? Это большой вопрос. От чего зависит та или иная наша оценка других людей и что на нее влияет? Впрочем, я, кажется, отвлекся.

— Ты пойми, Олег, все вокруг — это лишь игры твоего сознания. Учись управлять собой, и ты сможешь управлять миром вокруг себя. Нет никакой камеры вокруг, ты сейчас у себя в квартире. Ну, если хочешь, конечно. Хочешь?

— Хочу! — воскликнул я.

И вдруг понял, что вокруг меня привычный интерьер снимаемой мной хаты. Я стою посреди комнаты, отец рядом. Я прошелся вокруг и все ощупал, все было настоящее. Подошел к двери на балкон и вышел на улицу. Все настоящее и это пугает.

— Может, кофейком угостишь нерадивого предка? — донесся из квартиры голос отца.

Я молча пошел в сторону кухни, на ходу отмечая, что обувь на мне. Я помнил, что я разувался и во время нашего разговора с отцом в камере, был в одних носках. Но раз так, то я завернул в прихожую, где увидел висящую на вешалке куртку, которую у меня отобрали там, в Конторе, перед тем, как закрыть в камере. Пожав плечами, надел домашние тапки. Удивляться уже надоело.

Через десять минут мы сидели с отцом за кухонным столом, пили кофе с бутербродами и молчали. И я поймал себя на мысли о том, что я уже почти не понимаю, где настоящее, а где нет. Может, не было сегодня никакой поездки в Контору и ареста? Кажется, я пришел с работы, а потом в дверь позвонил отец. И с тех пор мы с ним общаемся на разные темы.

Отец, молча поглядывающий на меня время от времени, заговорил:

— Чувствуешь, да?

— Чувствую, — машинально кивнул и тут же опомнился, — что чувствую, ты о чем?

— Чувствуешь смещение реальностей, как одна постепенно заменяет другую. Пройдет еще немного времени, и ты забудешь о том, что было сегодня вечером на том плане. Если захочешь. А если не захочешь, то будешь помнить, надо лишь не дать иллюзии поглотить сознание, немножко, так сказать, напрячь мозги и заставить себя все помнить.

— Хорошо, а-а-а…

— А конторщики на этом плане бытия тебя сегодня не принимали и даже не собирались.

— А на том плане?

— А того плана нет, он остался лишь воспоминанием в твоей голове.

— Я ничего не понимаю, отец.

— Я тоже, сынок, я тоже. Я пока еще только Маг и потому знаю, как это работает, но не еще знаю почему. Умею пользоваться, но не более. Но я обязательно разберусь. Если захочешь когда-нибудь присоединиться ко мне, я буду счастлив.

— Почему мама не хотела, чтобы я знал?

Отец долго не отвечал, молча глядя в темное окно, словно вспоминая что-то из прошлого. Потом улыбнулся и я вдруг понял, что он очень красиво улыбается.

— Твоя мама очень хорошая адама, — сказал он. — Просто она хотела, чтобы ты был счастлив так, как она сама понимает счастье.

Я хотел что-то ответить, но он продолжил:

— «Во многих знаниях много печали, и кто умножает познание, тот умножает скорбь»[1]. Ты это поймешь со временем. Трудно серьезно радоваться, печалится, вообще что-то по-настоящему чувствовать, когда ты понимаешь, что все вокруг, включая тебя самого, лишь иллюзии. В этом смысле неведение гораздо предпочтительнее. Тогда все для тебя серьезно, тогда весь спектр твоих чувств воспринимается как настоящий: любовь, разлука, скорбь, радость, печаль, даже боль и страдания. Твоя мама решила, что неведение лучше, но она не права, это ловушка. Впрочем, решать тебе. А сейчас, извини, мне пора. Если захочешь увидеть меня, просто позови, я всегда рядом, даже если очень далеко. Обнимаемся?

Он встал, подошел и обнял меня. Я на секунду засомневался, но потом тоже обнял его. Так мы и стояли, обнявшись, пока я, наконец, не понял, что в квартире никого, кроме меня нет, и я обнимаю пустоту.

Я подошел к окну и уставился в темноту ночи, пытаясь понять, что сегодня произошло со мной, но так и не смог. Была ли камера в Конторе, был ли отец или ничего из этого не было?

[1] Библия, Книга Екклесиаста, 1: 18.