Следы остаются

К. Фарниев ПЕРСТЕНЬ

Дорога была извилистой и опасной. Старенький автобус, нудно дребезжа и подвывая мотором, упрямо карабкался все выше и выше. По левую сторону дороги бездонно чернела пустота пропасти, по правую — нависли, казалось, готовые вот-вот упасть, крутые каменные лбы исполинских утесов.

Василий Петрович Зобин сидел с левой стороны и довольно спокойно относился к тому, что от зияющей рядом пропасти его отделяет лишь тонкая стена кузова автобуса.

Рейс был вечерний. Зобин точно знал, что едет по знакомым местам, но узнать что-либо в кромешной тьме было трудно, тем более, что всю дорогу за окном сыпал мелкий дождик.

Когда-то Зобин воевал в этих местах, а теперь ехал в санаторий, чтобы подлечить раны.

На заводе его уважали, как великолепного слесаря-лекальщика и жалели, как неудачника в жизни. Во время войны погибла под бомбежкой вся его семья: мать, жена и Двое сыновей — 4-х и 5-ти лет.

Зобин так и не женился. Жил замкнуто, был неразговорчив и угрюм. Только за работой лицо его менялось неузнаваемо: становилось мягким, добрым, почти ласковым. «Душа в нем проглядывает», — говорили в таких случаях старые товарищи. Только они временами заглядывали к нему в гости попить холостяцкого чайку, посудачить. Зобин в гости ни к кому не ходил. И не потому, что завидовал чужому семейному счастью. Просто не хотелось тревожить и без того не заживающую рану.

Чем выше поднимался автобус, тем надсаднее выл его мотор. Зобин сидел у окна, нахохлившись. Осенняя сырость, стоявшая в салоне автобуса, отгородила пассажиров друг от друга, оборвав первые контакты, которые возникли между людьми при первой встрече в автобусе. Сидевшая рядом с Зобиным женщина попыталась завязать с ним разговор, но потом замолчала и она.

До места добрались поздним вечером. Санаторий находился высоко в горах, где били целебные источники.

Дежурная сестра быстро распределила вновь прибывших по комнатам.

Проснулся Зобин утром, как всегда, в шесть. Санаторий со всех сторон окружали голые скалы. Чуть ниже виднелись деревья, но были они тоже голые, озябшие и поэтому малопривлекательные.

Столовая понравилась Зобину простором, чистотой, строгим порядком и уютом. Соседями по столу у него оказались три пожилые женщины.

— Ну вот и слава богу! — заметила одна из них. — Теперь и у нас за столом будет мужчина.

Зобин вежливо улыбнулся. Настроение у него было хорошее. В официантке, которая обслуживала их столик, он узнал свою вчерашнюю соседку по автобусу. Теперь он мог разглядеть ее получше. Была она уже не молодой и довольно полной. На некогда красивом лице ее лежала печать усталости. Так, по крайней мере, показалось Зобину при первом же внимательном взгляде на нее. Всю войну Зобин провел в разведке и отличался незаурядной наблюдательностью. Сам он не имел в своей внешности ничего привлекательного. Обычное лицо, светлоглазое, с четко высеченными морщинами. Грузное, склонное к полноте тело даже на вид казалось тяжелым и неповоротливым. Кисти рук выглядели плакатно-рабочими: грубые, с жесткими подушечками мозолей. На безымянном пальце левой руки блестел золотой перстень, не очень массивный, но оригинальный по форме и характеру выгравированного на золоте рисунка. Перстень этот никак не вязался с внешностью Зобина. Он знал об этом и давно бы избавился от него, но он, проклятый, как будто врос в палец и не снимался. Нужно было распилить его, но Зобин все ленился и откладывал до следующего раза.

После завтрака он спустился по ступенькам вниз на площадку — стоянку санаторного автобуса. Долго стоял там, будто ожидая появления кого-то из-за крутого поворота. Но дорога была молчалива и пустынна.

Зобину понравилось это место. Было здесь как-то особенно тихо и спокойно. Чуть дальше из-под скалы курилась белая шапка пара. Там стояла длинная скамейка, а на кустике рядом висела кружка для воды. Зобин присел.

После обеда он тоже долго сидел у источника. Санаторные развлечения не интересовали его. Отсиживаться в комнате было неинтересно.

В тот же вечер, после окончания киносеанса, Зобина нашли у источника с проломленным черепом.

Обнаружила его соседка по столу, которая имела обыкновение выпивать на сон грядущий кружку свежей минеральной воды. Сперва она не поняла, в чем дело, подумала — напился. А потом так закричала, что ее услышали в самых отдаленных уголках санатория.

Василия Петровича с большими предосторожностями подняли наверх. Заведующий отделением обработал рану. Была она глубокой. Зобин просто чудом остался в живых. Требовалось срочное переливание крови. Доноров нашлось более чем достаточно.

Часа через полтора в санаторий прибыла оперативная группа Управления внутренних дел.

Старший группы — пожилой капитан милиции — представился коротко: Замятин. Начали с места происшествия. Лежавшая в стороне кружка, пятно запекшейся крови — все, что удалось обнаружить при свете фар «газика».

Завотделением точно обрисовал положение Зобина, в котором его нашли. По словам врача, лежал он опрокинутый на спину, головой к дороге. Очевидно, сидел он лицом к источнику. В это время помощник Замятина лейтенант Колесников вел опрос женщины, первой обнаружившей пострадавшего.

«Ну и дельце, — подумал Замятин. — Попробуй найди в этом муравейнике муравья с отметиной». Капитан поднялся и пошел наверх, пригласив с собой завотделением.

— Давно он у вас?

— Со вчерашнего.

— Ничего особенного в нем не заметили?

— Одежда была в порядке. Правда, в крови, но не помята.

— А рана?

— Мне кажется, кастетная. Рисунок характерный.

— Глубокая?

— Порядочная.

— Как вы думаете, с какой стороны был нанесен удар: сзади, слева или справа?

— Полагаю, сзади.

— Почему?

— Рана в затылочной части, рисунок пролома таков, что били, вероятно, тычком, по-боксерски, чтобы наверняка — насмерть.

Замятин удивленно посмотрел на врача. Они уже сидели в его кабинете.

— Обычно, когда бьют кастетом с замахом по голове, края пролома получаются несколько смазанными, потому что черепная кость крепка, и кастет, как правило, какое-то время скользит по черепу. Поэтому по краям раны в подобных случаях кое-где бывает содрана кожа и, естественно, волосы.

— А у него?

— Чисто, как молотком.

— А может, молотком?

Врач отрицательно покачал головой.

— Нет.

— Много он пролежал?

— Минут 15—20. Еще бы минут пять и — конец.

В комнату вошли лейтенант, эксперт-криминалист, проводник служебно-розыскной собаки. Врач вышел.

— Ну что? — поднял голову Замятин.

— Ничего особенного. — Лейтенант бросил на стул полевую сумку. — Увидела, говорит, и закричала. Больше ничего не знает.

— Собака след не взяла, товарищ капитан.

— Да-а, дельце. Поговорить бы с пострадавшим.

В кабинет вошел врач.

— Нельзя ли поговорить с пострадавшим, Георгий Максимович?

— Можно, но только буквально минуту.

Зобин лежал на койке, неловко повернутый набок. Голова его была похожа на круглый белый ком.

Разговор с ним получился коротким и безрезультатным. Никого в санатории Зобин не знает, знакомых по дороге сюда не встречал. Сидел на лавочке спиной к дороге. Ничего не слышал. Неожиданно ударили сзади. И все.

Замятин обратил внимание, что левая рука пострадавшего забинтована.

— Что с рукой? — спросил он у врача в коридоре.

— Ничего особенного, палец у него припух немного.

— А раньше?

Врач пожал плечами:

— Не знаю.

— Благодарю вас, Георгий Максимович. Если вы не возражаете, мы с экспертом до утра останемся здесь.

— Пожалуйста, ради бога. Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам.

— Да, кстати, если можно, передайте, пожалуйста, соседям Зобина по столу, чтобы они подошли к нам. И еще: скажите, кино у вас начинается сразу после ужина?

— Минут через десять.

— Можно узнать, кто сегодня отсутствовал в кино?

— Проще простого.

— Как?

— Билеты продает диетсестра, а она знает всех.

— Тогда пригласите и ее, пожалуйста.

— Хорошо.

Капитан задумчиво постоял в коридоре, потом зашел в красный уголок, где его ждали товарищи.

— Ну как, — с порога спросил он, — есть соображения?

Лейтенант вскочил.

— Сиди, лейтенант.

— Что-нибудь прояснилось, товарищ капитан?

— Ничего. Сидел — ударили — упал. Ничего не видел, ничего не слышал, никого не знает.

— Странная история.

— Били сзади, — подал голос эксперт. — Если бы кто-нибудь спускался сверху, он бы обязательно заметил, потому что сидел лицом к ступенькам.

— Значит…

— Значит ждали, — торопливо подхватил Колесников.

В дверь постучали. Вошли три женщины — соседки Зобина по столу. Капитан, извинившись, попросил двоих из них выйти. Хотелось опросить каждую в отдельности.

Все трое единодушно утверждали, что левая рука Зобина на ужине была в полном порядке. Помнили они это хорошо, потому что на этой руке у него был красивый золотой перстень, которым они любовались. Никакой опухоли не видели. Женщина, обнаружившая Зобина, вспомнила, что вроде слышала в отдалении звук автомобильного мотора. Впрочем, она не была в этом уверена. Может, показалось со страха.

— Не помните, в какой стороне вам послышался шум мотора?

— В этой, — с готовностью ответила женщина, показывая рукой на север. — В другой стороне тупик — дальше дороги нет.

— Не знаете, был ваш сосед до этого у источника или нет?

— Как же… — Женщина замялась. — Вы знаете, он показался мне интересным мужчиной, и я…

— Кое-что заметили… Это вы хотите сказать?

— Совершенно верно. Он спускался туда после завтрака, потом после обеда.

— А после ужина — сразу или позже?

— Не знаю, я пошла в кино.

— И долго он там сидел?

— Может, по часу, а может, и по два. Не знаю точно… У меня процедуры.

— Оттуда вы видели его?

— С террасы столовой. Оттуда удобно смотреть вниз.

— И хорошо видно?

— Конечно. Здесь же близко. Мне кажется…

— Что? — живо спросил Замятин.

— Скала там у источника, понимаете. С той стороны скалы есть естественная ниша и там можно спрятаться.

— Больше ничего не заметили…

— Наталья Антоновна, — подсказала Замятину женщина.

— Наталья Антоновна, — как эхо повторил он.

— Нет, ничего больше.

— И на том спасибо.

— Пожалуйста. Подумать только — такой симпатичный мужчина!

Другие соседки по столу ничего нового не добавили. Пришла диетсестра. Она перечислила всех, кто был в кино. Кроме Зобина присутствовали все. Это диетсестра помнит отлично. Санаторий у них небольшой. Больных с Зобиным сейчас 61 и 15 человек обслуживающего персонала. Билетов она продала 74, включая и себя. Да и в лицо она помнит — были все за исключением Зобина и официантки, которая заболела и уехала утром сразу же после завтрака. Зобина нашли минуты через две после окончания сеанса. Наталья Антоновна обычно сразу спускалась к источнику. Зобина диетсестра видела только утром, когда определяла ему место за столом. Ничего в нем особенного не заметила. Это все, что она может сказать.

— Из карманов у него ничего не пропало? — спросил капитан.

— Нет, все на месте. Все ценное у него в чемодане, а чемодан в полном порядке, — ответил лейтенант.

— Товарищ капитан! — подал голос сержант. — Меня вот что удивляет… Собака у источника следа не взяла. А ведь там и пострадавший был, и эта женщина, и другие, наверное.

— А что здесь удивительного? — отозвался эксперт. — Площадка обработана химическим порошком, убивающим все запахи. Я уже провел анализ почвы.

— Вот именно, — еще более оживился сержант, — значит, все подготовили заранее, спланировали.

— Ты хочешь сказать, что его ждали?

— Так получается. Даже порошок подготовили.

— Да, но ведь Зобин случайно оказался у источника.

— Вот что, лейтенант, — немного подумав, сказал Замятин, — бери с собой Волина и отправляйтесь в управление. Сегодня же отправь запросы на всех больных, лечащихся в санатории. Завтра утром заскочи в Курортное управление и покопайся в личных делах работников санатория. А мы с Николаем пока остаемся здесь. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан!

— Вот еще что, обратите внимание на дорогу. Засеките, сколько времени потребуется вам для того, чтобы добраться отсюда до города. Жмите там, где можно, на всю железку. Если здесь был гость, то у него были основания торопиться.

Колесников и Волин уехали. Эксперт улегся на диван и сразу уснул. Капитан долго листал паспорта больных, тщетно выискивая зацепку, заслуживающую внимания. Только под утро он забылся непрочным сном.

Разбудил его стук в дверь. Пришел врач.

— Товарищ капитан. Пострадавший чувствует себя лучше и, если хотите, то можете поговорить с ним более обстоятельно.

Замятин тщательно выбрился, ополоснул лицо ледяной водой. Эксперта в комнате не было. Зобин, в самом деле, выглядел бодрее. Теперь он уже поверил, что останется в живых и повеселел.

Капитан попросил снять повязку с его руки. На пальце Зобина блеснул золотой перстень.

— Какой, вы говорите, палец был опухшим?

— Безымянный, — коротко бросил врач.

— Уж не из-за этого ли перстня началась вся история?

Зобин пошевелил пальцем и поморщился.

— Больно?

— Да.

— Давно болит?

— Вчера ничего не было.

— Интересно. Смотрите, Георгий Максимович, кожа рядом с перстнем натерта. Похоже на то, что перстень хотели снять.

Врач нагнулся, внимательно присмотрелся к пальцу.

— Да, действительно. Вчера в горячке я как-то не обратил внимания. Кожа не только натерта, но кое-где и содрана.

— Странно! Неужели из-за этой чепухи весь сыр-бор? Откуда он у вас?

— С войны, — с придыханием ответил Зобин. Говорить ему еще было трудно. — Нашел… На дороге… В пыли… Под Ригой.

Зобин совсем утомился. Продолжать допрос было нельзя.

Капитан спустился к источнику, обошел вокруг скалу. С противоположной от источника стороны в скале зияла ниша. При дневном свете капитан не увидел здесь ничего нового. Эксперт кружил вокруг источника, внимательно присматриваясь к земле.

— Ничего? — спросил его капитан.

— Почти ничего.

— В каком смысле?

— Следы машины есть за километр отсюда. «Волга» стояла. Протекторы новые, с иголочки, и ни капли масла на грунте.

— А дождь?

— Под скалой стояла. Сухо там. Причем слой пыли, поэтому и остались следы от протекторов.

— Человек ничего не оставил?

— Нет. Прямо с машины сходил на дорогу, а здесь следы не держатся. Камень. Дунет ветерок и — чисто.

— Может, давно стояла машина?

— Да нет, совсем свежие отпечатки. Снял их на всякий случай. И вот еще: на скале в верхней части, на потолке, удалось обнаружить следы краски. Видимо машина, либо въезжая под скалу, либо выезжая из-под нее, чиркнула крышей об острый выступ. Значит, на крыше машины должна быть продольная царапина.

— Какого цвета краска?

— Краска новая, цвета морской волны.

Эксперт показал место, где стояла машина. Скала здесь нависала над дорогой, образуя внизу своеобразный тоннель, похожий скорее на щель. В щели этой как раз и стояла неизвестная машина.

— Зачем он загнал ее сюда? Дорога же безлюдная.

— На всякий случай. Причем, предварительно развернул ее вот на этой площадке. — Эксперт показал пальцем на маленький пятачок чуть ниже щели. — Заезжал задним ходом. Хороший, видно, водитель. Здесь не каждый сумеет развернуться, да еще в темноте.

— Черт возьми! — огорченно воскликнул капитан. — Нужно же, а! Забыл сказать Колесникову, чтобы он навел справки на посту ГАИ. Там внизу есть такой пост.

«Волги» цвета морской волны никто в санатории не видел. И вообще осенью и зимой на легковых машинах сюда приезжают редко. Сами же работники санатория пользуются только санаторным автобусом, который делает два рейса в день: утром увозит тех, у кого заканчивается срок путевки, вечером привозит новых. Вчера вечернего рейса не было.

Часам к 11 подъехал Колесников. На часть запросов уже получены ответы. Ничего подозрительного.

— Все правильно, — подытожил свои ночные размышления Замятин. — Заметил, где стоит последний пост ГАИ?

— У развилки. Они еще спросили, чего я мотаюсь туда-сюда.

— И что?

— Спросил, не видели ли они вчера вечером машину, которая сворачивала к санаторию. Но вчера дежурил другой инспектор.

— Поехали домой, — заторопился капитан. — Нужно уточнить в отношении «Волги» и как можно скорее. Тебя, Николай, попрошу, — обратился он к эксперту, — осмотреть перстень Зобина, а если можно, то и снять.

Зобин не спал. Отдать перстень согласился сразу.

Приехав в город, капитан немедленно отправился в ГАИ. Инспектором, дежурившим на посту вчера вечером, оказался молодой сержант. В тот вечер, в самом деле, на дорогу, ведущую в санаторий, свернула «Волга». Сержант еще удивился про себя легкомысленности водителя, рискнувшего в поздний час пускаться в такую тяжелую дорогу. В обратном направлении «Волга» проскочила часа через полтора. Номеров сержант не заметил. А вот цвет запомнил. Машина была цвета морской волны. Выскочила она из-за поворота на большой скорости. Это было нарушение правил, но пускаться в погоню и оставлять пост он не рискнул. Нарушение было не таким уж грубым.

Замятин внимательно слушал сержанта, вызывавшего у него раздражение. Стоило постовому задержать машину, и не пришлось бы терять теперь время на ее поиски.

— Как вы думаете, машина собственная или государственная?

— Полагаю, что собственная.

— Почему?

— Интуиция.

— Интуиция, — повторил капитан и улыбнулся иронически. Он вяло пожал сержанту руку. Нужно было ехать докладывать в управление.

Доклад получился бледным. Замятин и сам понимал, что группа его поработала слабо.

— Плохо, — как отрубил, бросил начальник уголовного розыска полковник Поленов. — Плохо, что поздно узнали о машине, поздно опросили инспектора, плохо, что до сих пор нет ни одной рабочей версии. Может, я ошибаюсь? — Последнее адресовалось Замятину.

— Разрешите, товарищ полковник? — встал Колесников..

— Разрешаю, товарищ лейтенант.

— Предполагаю, что вся эта история… — лейтенант замялся. — Словом, я считаю, что начинать надо с перстня.

— Почему вы так полагаете?

— Потому что никаких мотивов дли нападения, как только изъятие у пострадавшего перстня, я не вижу.

— А может, цель была одна — убить Зобина, а перстень дернули так, для порядка, — заметил Замятин.

— Вполне возможно. — Полковник встал. — Вполне возможно и то, что Зобина хотели просто ограбить. Когда нет сколько-нибудь правдоподобной версии, все становится возможным. У вас, насколько я понял, пока есть одна зацепка — машина. Ее непременно нужно найти и как можно скорее. Немедленно объявить розыск этой машины. Опросите всех инспекторов, которые в тот вечер дежурили на трассе. Новых машин цвета морской волны у нас не так уж много. Причем она имеет или должна иметь отметину — царапину на крыше. Ее так просто не скроешь. Подключите к поискам работников ГАИ. Может, они регистрировали эту машину, как собственную. Сержанта Волина я оставляю в вашем распоряжении. Не следует упускать из виду и санаторную публику. Не исключена возможность, что преступник находился и находится в санатории. Советую вам, капитан, съездить туда еще раз.

В коридоре Замятин зябко передернул плечами. Вот уже несколько дней он чувствовал себя больным. Болела голова, ломило в суставах. Похоже было на грипп.

Колесников все порывался спросить у капитана, не болен ли он, но стеснялся. Уж очень не похож был Замятин на себя — всегда энергичного, быстрого, напористого.

Договорились, что Замятин сейчас же поедет в санаторий. Колесникову и Волину следовало объявить розыск машины и заняться ее поисками. Встречу назначили на 7 часов вечера в управлении.

Замятин на минуту заскочил домой. Выпил горячего чая, потеплее оделся.

В санатории он еще раз придирчиво просмотрел скупые записи в регистрационном журнале, паспорта отдыхающих. Все это он делал вяло, без всякого интереса. Диетсестра, которую он пригласил, просмотрела все паспорта и снова подтвердила, что в кино были все, кроме Зобина и уехавшей утром официантки. Память на лица у нее отличная.

Потом Замятин пригласил шофера санаторного автобуса. Может он видел разыскиваемую «Волгу» по дороге в санаторий, в городе или на трассе.

Машины, интересующей работников милиции, шофер никогда не видел. В день нападения на Зобина он утром по просьбе завотделением вне графика ездил в город, отвозил заболевшую официантку. Зобина последний раз видел утром, когда уезжал в город. Тот сидел у источника. Стоянка автобуса рядом. Перекинулись несколькими словами. Зобин сказал, что ему здесь очень нравится, даже уходить неохота. Разговор этот не слышал никто. Может, официантка? Но она уже сидела в автобусе. Вряд ли ее интересовали чужие разговоры. Отвез он ее в город. Сошла она у поликлиники, а он сразу поехал обратно, потому что хотел заняться на месте мотором, который начал постукивать.

Завотделением и диетсестра, к которым потом обратился Замятин, подтвердили, что официантка в самом деле была больна. У нее поднялась температура. Было похоже на грипп. Завотделением предложил Ровновой полечиться в санатории, но та категорически отказалась. Отказалась она и от сопровождения санитарки. Вообще-то ей следовало остаться в санатории и не пускаться в такую дорогу с высокой температурой. Но она отказалась, а настаивать было неудобно.

— Скажите, — обратился к врачу Замятин, — как можно связаться с городом.

— Только по телефону.

— Много у вас телефонов?

— Два, параллельные: один стоит у меня в кабинете, другой общий — в коридоре.

— А что у Ровновой: семья, дети, муж?

Врач ответил, что Ровнова живет одна в однокомнатной кооперативной квартире, которую купила сразу же, как только приехала в этот город. В санатории ни с кем особенно не дружит. Никто на квартире у нее не был.

Капитан поблагодарил врача и диетсестру и отпустил их. Ничего заслуживающего внимания. Порядка ради он решил побеспокоить Зобина по поводу уехавшей официантки. Тот сказал, что никогда в жизни с этой женщиной не встречался. Впервые увидел ее в автобусе, когда ехал в санаторий. Потом встретился в столовой — она обслуживала их столик. И еще видел ее после завтрака, когда сидел у источника. Собственно говоря, видел только ее спину, потому что она быстро села в автобус и больше оттуда не выходила. Его разговор с шофером она слышать, конечно, могла, потому что переговаривались они довольно громко.

Замятин прилег на диван в красном уголке, задумался. Сестра дала ему кое-каких лекарств. Он их выпил, и ему заметно полегчало. Уже не было тяжести в голове, перестало ломить в суставах. Капитан чувствовал себя почти здоровым. Лучше стало и Зобину. Это, как отметил про себя капитан, были единственные отрадные факты в деле, которое он вел. Если преступник приехал сюда на машине, а это вполне возможно, то значит кто-то известил его о приезде Зобина, либо он знал о его приезде много раньше. Второй вариант предполагал связь преступника с Ленинградом, откуда прибыл Зобин. Там многие могли знать о его отъезде: члены месткома, которые давали ему путевку, товарищи по работе, соседи. Да мало ли кто мог знать об отъезде Зобина! Если Зобина следовало убрать, то почему те, кому он мешал, не сделали этого раньше? Не может же быть так, чтобы они специально долгие годы ждали, когда ему дадут эту путевку. Первый вариант более реален: известили о приезде Зобина из санатория. Но как? Связь с городом можно осуществить либо по телефону, либо на санаторном автобусе. К телефону имеют доступ завотделением и практически все, кто живет в санатории. Как можно узнать, кто звонил отсюда в город позавчера вечером после прибытия новых больных и в течение дня вчера. Связь с городом прямая.

Капитан быстро поднялся с дивана. Завотделением находился у себя в кабинете. Замятин попросил разрешения позвонить, и врач дипломатично вышел из кабинета. Капитан позвонил на управленческий коммутатор. Положив трубку, он подошел к окну. Вид из окна был красивый. Белые вершины гор четко выделялись на чистой синеве неба. Это капитан отметил про себя механически. В городе в тот день были двое: шофер автобуса и официантка. Лично сведения о Зобине могли передать кому-то только они. Шофер работает в санатории еще с довоенных времен. Фронтовик, коммунист, полный кавалер ордена Славы. Менее известна — официантка.

В кабинет вошел врач.

— Вы еще здесь?

— Надоел, наверное.

— Да нет, что вы. Я так просто. — Врач вздохнул и устало опустился на кушетку, застеленную клеенкой. — Тяжелый случай.

Капитан уже знал, что Георгий Максимович более двадцати пяти лет проработал судебно-медицинским экспертом в органах прокуратуры и только по состоянию здоровья вынужден был уйти на другую работу. Об этом рассказал капитану полковник Поленов.

— Георгий Максимович, что из себя представляет Ровнова, заслуживает ли она полного доверия?

— Как вам сказать, капитан… Человек она не очень общительный.

— Часто она бывает в городе?

— Не очень, но в месяц один раз она там обязательно бывает. Нужно квартиру посмотреть, уплатить за все, купить себе кое-что.

— Одевается как?

— Со вкусом. Это ее слабость. Всегда аккуратна, элегантна, красива. — Врач помолчал. — В прошлом году отдыхал у нас один довольно молодой генерал. Так он, знаете, всерьез увлекся Ровновой! Предложение сделал. У него умерла жена, детей нет. Казалось бы, идеальный для Ровновой вариант. Отказала в самой категорической форме. Странная она немного. Но как работница — ничего не скажешь!

— Сотрудники пользуются вашим телефоном?

— Редко. Вчера я весь день провел у Зобина, и кабинет был закрыт. Ключ от него есть только у меня. Звонят обычно из коридора. Я понимаю, над чем вы бьетесь. С того телефона почти невозможно поговорить с кем-нибудь без свидетелей. Рядом с телефоном стоит диван, и он никогда не пустует. Можете мне верить. Там всегда сидят женщины: вяжут, сплетничают понемногу, обсуждают санаторные новости.

— Можно еще как-нибудь связаться с городом?

— Можно пешком дойти до развилки и там сесть на попутную машину.

— Да, — бросил капитан. — Уравнение со всеми неизвестными.

— Схожу-ка я к Зобину, — поднялся врач. — Жалко мне его. Приехать лечиться и попасть в такой переплет!

Врач вышел, а Замятин позвонил в управление. Никаких сообщений от Колесникова и Волина не поступало. Нужно было проверить, дома Ровнова или нет. Капитан решил сделать это сам, тем более, что здесь оставаться уже не имело смысла. Попрощавшись с Георгием Максимовичем и Зобиным, капитан уехал.

Ровнову решили пригласить на собрание жильцов.

Дома Ровновой не оказалось: 24 ноября после обеда уехала к своей дальней родственнице в какую-то деревню. Уехала с чемоданчиком. Зашла к соседке и сказала, что уезжает, даже показала бюллетень, чем чрезвычайно удивила последнюю. Обычно она не считала нужным отчитываться перед кем-либо о своих делах. Бюллетень был выписан на три дня. 28 обещала приехать. В какую деревню уехала, неизвестно. Родственников ее никто ее знает.

Все это словоохотливая женщина выложила сама. Председатель домового комитета, майор в отставке, помня наказ Замятина, сам ни о чем не спрашивал.

Такой поворот дела огорчил Замятина. Если Ровнова замешана в нападении на Зобина, то она может и не вернуться. Тогда придется искать и ее. Участковый не мог добавить ничего к тому, что Замятину было известно. Живет одна, ни у кого не бывает, дома видят ее редко. Когда бывает в городе, ходит одна в кино — в ближайший кинотеатр. Вот, пожалуй, и все. Да, как-то видели выходившего от нее мужчину. Участковый заметил, что более подробно об этом может сказать сосед Ровновой по площадке, отставник.

Бывший артиллерист, сразу понял, что от него хотят. Да, он тоже видел пару раз, как тот мужчина выходил рано утром из подъезда. Мужчину этого он встретил однажды в ресторане «Весна». Забежал туда купить внучке плитку шоколада — магазины были уже закрыты — и увидел там гостя Ровновой. Тот разговаривал с буфетчиком. На нем был белый халат и поварской колпак. Видимо, работает там поваром или еще кем. Ошибиться он никак не мог. На лица у него память крепкая.

До встречи с помощниками у Замятина оставалось два часа, и он решил использовать их для визита в ресторан «Весна».

Директор ресторана назвал фамилию, имя и отчество интересовавшего Замятина человека. Это шеф-повар Спиридонов Владимир Филатович. Пятьдесят три года. Не женат, бездетен. По крайней мере, алиментов никому не платит. Живет один в собственном доме, кажется, в пригороде. В ресторане работает 8 лет. Приехал сюда из Якутска, где тоже работал в ресторане шеф-поваром. Всегда вежливый в обращении, скрупулезно честный в работе человек. Зарабатывает хорошо, но не транжира. Недавно взял отпуск и уехал в Москву покупать машину. Ждать здесь в очереди не хотелось. К женщинам относится довольно спокойно. Поговаривают, правда, что есть у него подруга, но вместе их вроде бы никто не видел. Через три дня отпуск у него заканчивается, и он должен выйти на работу. Человек он общительный, компанейский, но никто из ресторана в гостях у него дома не был. Пить может много, но пьяным его не видели. Да, он участник войны. Прошел с боями от Москвы до Варшавы. Имеет три ранения. Одно в левую ногу, поэтому немного прихрамывает. За 8 лет ни разу не болел, не опоздал на работу. На редкость исполнительный и честный работник. Слышал, что из Москвы он уже вернулся на машине своим ходом, но в ресторан еще не заходил.

— От кого слышали о приезде Спиридонова?

— Кто-то из кухонных рабочих видел его вечером в городе на машине.

— Нельзя ли пригласить этого человека, но только так, чтобы разговор с ним не получил никакой огласки ни в ресторане, ни за его пределами?

— Можно, конечно.

Директор вышел и минут через пять вернулся в кабинет с пожилой женщиной. Та на ходу вытирала фартуком мокрые руки.

— Мария Тимофеевна Ефремова, — представилась она.

— Садитесь, пожалуйста, Мария Тимофеевна.

Женщина села, положив на колени узловатые руки.

— Скажите, Мария Тимофеевна, когда вы видели своего шефа?

— 24 числа. В этот день у нас бывает аванс, и поэтому я задержалась в городе.

— Вы не можете сказать, где это произошло и в какое время?

Женщина задумалась.

— Видела я его хорошо. Потому что стояла на переходе, ждала, когда зажжется зеленый свет. Только он зажегся, как к переходу подскочила «Волга» и затормозила прямо рядом со мной. Машина новая, красивая, а за рулем — гляжу — сидит наш Владимир Филатович. Я ему кивнула, но он меня не заметил.

— Цвет машины не запомнили?

— Как же — запомнила. Зелено-голубоватая, как морская волна.

— Во сколько это было?

— Около десяти.

— Не заметили, Мария Тимофеевна, машина пыльная была на вид или нет?

— Вроде снизу чуток подпыленная. Я еще удивилась про себя — может, из самой Москвы гонит, а машина только чуть запылилась.

— А сам он как выглядел?

— Кто его знает, кажется, в плаще был с поднятым воротником. Только лицо и видела.

— Может, вы ошиблись?

— Еще чего. Восемь лет с ним работаю. Знаю его как облупленного, слава богу.

— А лицо какое у него было, не помните?

Женщина пожала плечами.

— Ну, спокойное, растерянное или, может быть, угрюмое, — пояснил Замятин.

— Во! — подхватила Мария Тимофеевна. — Мне тоже так показалось. Расстроенный он был.

— На переходе светло было?

— Как днем. Слава богу — понавешивали ламп!

— Номера случайно не заметили?

— Нет.

— Больше ничего не заметили? Подумайте.

— Нет. Больше ничего не заметила.

Мария Тимофеевна встала.

— Спасибо и на этом. Может, мы еще побеспокоим вас. О нашем разговоре, пожалуйста, никому ни слова. Посуда, мол грязной показалась клиенту — вот и вызвали.

Прощаясь с директором, капитан уточнил: есть ли у Спиридонова дома телефон или нет. Оказалось, есть.

Замятин решил заехать в управление. По дороге заскочил в отдел кадров треста ресторанов и столовых. Уточнил анкетные данные Спиридонова. Затем заглянул к участковому. Ровнова еще не приехала.

В управлении дежурный подал Замятину конверт, который передал ему после обеда шофер санаторного автобуса. В конверте была записка Ровновой, в которой она извещала заведующего отделением о том, что заболела и вернется, как только поправится. В коротенькой записке Георгий Максимович сообщал капитану, что письмо было получено после его отъезда из санатория и что Зобину стало лучше.

Замятин заметил, что письмо было отправлено 24 в полдень из отделения связи, которое обслуживает район, где живет Ровнова.

Колесникова с Волиным еще не было. Капитан набросал запрос в Якутск. Времени терять не следовало.

Ровно в 7 Колесников и Волин сидели в кабинете Замятина. Ни машины, ни ее хозяина найти не удалось. «Волгу», соответствующую описанию, в тот вечер видело несколько инспекторов. Никто из них раньше машины этой не встречал. Все утверждали, что имела она транзитный номер. За рулем сидел мужчина. Больше в машине никого не было. Описать мужчину никто не мог, потому что нарушений с его стороны не наблюдалось и его не останавливали. Трасса, на которой видели машину, междугородняя, так что незнакомых машин по ней за сутки проносится сотни. Вторично машину никто из опрошенных инспекторов не видел. Если она и возвращалась обратно, то, видимо, кружным путем.

Недалеко от развилки к санаторию есть дорога, ведущая от трассы в большое село, соединенное с городом другой дорогой. Колесников с Волиным побывали в этом селе. Там сказали, что в тот вечер через село проезжала «Волга» голубовато-зеленого цвета. Машина проскочила на большой скорости. Центральная дорога в селе была на редкость ровная и прямая. Вот, пожалуй, и все. Колесников замолчал и виновато опустил голову. Результаты его дневной работы равнялись нулю. Капитан, впрочем, так не думал.

— Говорите, видели многие?

— Да. В клубе как раз закончился киносеанс, а она проскочила рядом с клубом.

— Во сколько закончилось кино в клубе?

— В 21.00.

— А в санатории?

— В 20 ровно.

— Так. На Зобина напали минут за пятнадцать-двадцать до конца сеанса. Значит, где-то в 19.40. Как вы думаете, можно за час 15 минут пробежать километр до машины и оказаться у сельского клуба ровно в 21.00?

— Вполне, товарищ капитан. От санатория до развилки мы спускались 35 минут.

— За сколько может пробежать километр пожилой человек лет 53?

— Минут за 10—15. А за остальные 25 он при хорошей скорости и при хорошей дороге вполне мог доехать до клуба.

— Кто нибудь видел машину на той дороге?

Колесников отрицательно покачал головой. Был уже вечер. Трасса эта тоже междугородняя с интенсивным движением.

— Может, машина поехала в противоположную от города сторону?

— Нет. Поворот в город начинается сразу же за клубом, и все видели, что машина повернула к городу.

— Так. — Капитан встал, упруго зашагал по комнате. Лицо его впервые за эти дни утратило выражение сонливой вялости.

— Мне удалось установить, что Ровнова, санаторная официантка, имеет приятеля, который иногда захаживал к ней в гости. Я уже взял его анкетные данные. Кажется, Ровнова приехала сюда из Якутска? — повернулся капитан к Колесникову. Тот утвердительно кивнул головой. — Ответа на запрос о ней пока нет. Дело в том, что приятель ее, Спиридонов, тоже прибыл сюда из Якутска, Это уже о чем-то говорит. Предлагаю сегодня же заняться Спиридоновым. Адрес у меня есть. Пока узнаем, дома он или нет. Поехали.

Все встали. В это время звякнул телефон. Поленов вызывал капитана к себе.

— Пришел ответ из Москвы по поводу перстня. Нам удалось переправить его на попутном самолете. — Полковник молча прошелся по комнате. — Перстень оригинальный и по форме, и по характеру рисунка. Эксперты утверждают, что по манере исполнения он относится к киевским ювелирам времен нэпа. Перстень довольно дорогой. Теперь им занимаются в Киеве.

Капитан молчал. Полковнику хотелось спросить, как идут у него дела, но по лицу Замятина было видно, что спрашивать не следует.

Сообщение о перстне не взволновало ни капитана, ни его помощников. Этот путь поисков казался им долгим и нереальным.

Спиридонов жил в пригороде. Решили действовать и здесь через участкового инспектора. Инспектор, несмотря на молодость, участок свой знал хорошо.

Спиридонов приехал из Москвы 23 числа. Машина — новая «Волга», цвета морской волны. Купил он ее через автомагазин. Документы на машину в полном порядке. Машина, естественно, имела транзитные номера. Лейтенант назвал их.

Капитан тут же связался с управлением и дал по розыску машины новые сведения.

Спиридонов в настоящее время находится в отпуске. 25 рано утром он уехал на похороны тетки. Куда, никому неизвестно. До сих пор не появлялся. Никаких дефектов в машине лейтенант не заметил. Видел он ее хорошо, потому что зашел к Спиридонову предупредить, чтобы тот не тянул с оформлением машины в ГАИ. Дружен Спиридонов со всеми соседями, но особенно дружит с участковым врачом Самохваловым Николаем Андреевичем. Врач — человек пожилой. Старый фронтовик, всю войну прошел с полевым госпиталем. У Спиридонова все документы в полном порядке. Приехал он сюда из Якутска, видимо, при деньгах. Сразу купил этот домик. Приехал сюда потому, что заболел, и врачи посоветовали сменить климат. Более подробно о нем можно узнать у Самохвалова.

Идти к Самохвалову капитану не хотелось. И Спиридонов, и участковый, и Самохвалов жили рядом. Решили пригласить врача к лейтенанту Юдину, тем более, что Самохвалов иногда заходил к участковому сыграть в шахматы.

Врач оказался человеком высоким, болезненного вида. Голос у него был тихий и удивительно мягкий. Со Спиридоновым он дружит давно. Сосед — человек интеллигентный, в меру общительный, компанейский, по-своему интересный. Воевали они на разных фронтах, но в их судьбе было много общего: довоенное детство, юность, потом война. Правда, сосед на 7 лет моложе Самохвалова, но в их возрасте такая разница почти не ощущается. Машину сосед купил в Москве. Приехал 23, пригласил Самохвалова. Посидели, немного выпили. По всему было видно, что Владимир Филатович чрезвычайно рад своему приобретению. «Волга» совсем новенькая, хотя и прошла уже что-то около 10 тысяч километров. Там же, в Москве, Спиридонов обновил все четыре протектора, потому что здесь резину достать трудно. Номера на машине транзитные. Собрался съездить в ГАИ и оформить машину, но не успел. Получил телеграмму о смерти тети где-то в Вологде. Телеграмму вроде бы получил до востребования.

24 вечером видел, как Спиридонов выезжал из ворот. Было это где-то после пяти. Если точнее, то минут 15 шестого. Приехал поздно, почти в 10 часов и сразу же улегся спать. Так показалось Самохвалову. 25 уехал часа в 4 утра. Это врач знает точно, потому что утром рано всегда принимает лекарство — у него язва желудка. Живет Спиридонов один. Сам убирает, стирает, готовит себе пищу. Готовит — пальчики оближешь. Однажды Самохвалов случайно застал у него женщину, которую Спиридонов представил, как свою дальнюю родственницу. Женщине уже за сорок, но показалась она врачу еще довольно красивой. Больше никогда этой женщины у Спиридонова не видел. Было это с год тому назад. Это все, что он может сказать о соседе.

Врач ушел. Замятин поручил участковому следить за квартирой Спиридонова и позвонить, как только повар появится дома.

От участкового поехали в управление. Нужно было обсудить план на завтрашнее утро. В 11 часов утра предстоял доклад полковнику. Прошли сутки с тех пор, как они начали расследование. Замятин был доволен. Кажется, скоро оно должно сдвинуться с мертвой точки. Был доволен и Колесников. Как никак, это было первое серьезное дело, в котором он принимал непосредственное участие. Волин предложил, ее откладывая дела до утра, запросить о Спиридонове и Ровновой по месту жительства.

— Нет, — возразил Замятин. — Эти сведения следует получить из первых рук. Давайте лучше отдохнем до утра.

Волин вышел.

— Товарищ капитан!

— Ну? — Замятин удивленно взглянул на лейтенанта.

— Нам же надо еще достать фотографии Спиридонова и Ровновой. В крайнем случае, переснять с личных дел. Потом запросить архив Министерства обороны по поводу прохождения Спиридоновым службы и участия в войне. И еще: не мешало бы съездить кому-нибудь из нас в Москву и уточнить, у кого, когда и где именно Спиридонов приобрел машину. Или запросить.

— Правильно, лейтенант. Об этом я уже побеспокоился. Сержанту Волину дано указание.

— Предлагаю, товарищ капитан, объехать все близлежащие станции технического обслуживания. Спиридонов наверняка попытается перекрасить машину, с царапиной она слишком заметна, — продолжал лейтенант.

— Боюсь, что царапиной нам заниматься будет некогда. Волин управится и сам. Деталь эта, бесспорно, для следствия важна и ее нужно уточнить. Как только появится Спиридонов, нужно пригласить его в ГАИ и пожурить за то, что до сих пор не зарегистрировал покупку. Машину можно задержать под каким-нибудь предлогом и обследовать. Если он перекрасит машину на станции техобслуживания, то в дефектном акте обязательно будет значиться и царапина. Зарегистрировать машину он не успел. Приехал позавчера вечером, днем получил сообщение о Зобине, которого он, вероятно, боится. Естественно, ему было не до регистрации. Вечером он был в санатории, а сегодня утром рано уехал из города. Прошляпили мы это дело, лейтенант. Узнай мы о существовании машины вчера, он бы от нас не ушел.

— Здесь мы дали маху. Но я как-то и не подумал связать внезапный отъезд официантки с нападением на Зобина. Иногда я, знаешь, о чем думаю? — Капитан хрустнул сцепленными пальцами. — Не попали ли мы в ловушку косвенных доказательств?

— Вы полагаете, что линия Спиридонов — Ровнова может не иметь никакого отношения к делу?

— Вполне возможно, лейтенант. Помнишь, что сказал полковник? «Когда нет сколько-нибудь определенной версии, все становится возможным». А версии у нас как раз и нет.

— Но почему же нет.

— Например.

— Все очень просто. Ровнова извещает Спиридонова о приезде Зобина. Последний в такой степени опасен для Спиридонова, что оставлять его в живых нельзя. Единственный выход для него — ехать в санаторий. Только там он может убрать опасного для себя человека. Он едет, видимо, с продуманным планом. В конце концов, если он опытный преступник, то убрать человека в глухом санатории, где нет даже сторожа, для него не представляет никакого труда. Он приезжает в санаторий, и ему дико везет — Зобин один у источника.

— Тогда почему Спиридонов останавливает выбор на кастете? Почему бы ему не действовать ножом, чтобы наверняка. Почему он так небрежно сработал?

— Может быть, потому, что кастетом он владеет лучше, чем ножом. Ведь у каждого преступника такого пошиба есть свое излюбленное оружие. Почему Зобин все-таки остался в живых? Если бы он сидел напряженно, то все было бы по-другому. Но ведь он отдыхал и сидел расслабившись. Голова от удара сразу подалась вперед и тем самым в какой-то мере самортизировала удар. Спиридонов не учел этого момента.

— Почему?

— Потому что спешил, во-первых. Во-вторых, вполне возможно, что этот прием был у него отработан, и он привык полагать, что после такого удара его жертва не может оставаться в живых. Своего рода психологический стереотип.

— Ого, лейтенант, далеко ты забрался. Уж не думаешь ли ты, что Спиридонов профессиональный убийца, что у него были широкие возможности отрабатывать свой коронный номер с кастетом.

— А почему нет? Ведь все было сработано быстро и чисто. На вполне профессиональном уровне.

— Ну, а что ты скажешь о мотивах?

— Только то, что говорил раньше: связь Спиридонов — Зобин проходит через перстень.

— Кстати, лейтенант, как бы не забыть назавтра. Нужно представить Зобину фотографию Спиридонова на опознание. Если тот его узнает, то яснее станут и мотивы нападения. И еще нужно уточнить, получал ли Спиридонов телеграмму о смерти тети или нет.

В кабинет вошел Волин, доложил, что отправил запрос в Москву.

— Что будем делать, если и Спиридонов и Ровнова скрылись? — спросил лейтенант.

— Думаю, этого не случится, — бросил капитан.

— Почему?

— Так мне кажется. Нет у них причин исчезать — ведь все было сделано чисто, и у Ровновой вроде бы железное алиби. Все было сделано слишком чисто. Если бы у нас была какая-нибудь другая зацепка, я бы еще долго не обращал внимания на поспешный отъезд Ровновой. Конечно, Спиридонов не мог этого учесть. Не мог он предполагать, что именно в тот вечер все население санатория будет смотреть кино. Когда преступник не оставляет никаких следов, это тоже неплохой след. Только вот что я не могу понять: неужели он не видел, что под скалой, куда он ставил машину, слой пыли.

— Вполне возможно, товарищ капитан, — подал голос Волин. — Ведь в щель он въезжал задним ходом. Сперва проехал мимо нее, развернулся, проехал мимо еще раз, а потом подал задним ходом. Вряд ли у него было время изучать поверхность дороги под скалой. У меня есть предложение, товарищ капитан.

— Давай.

— Если бы завтра в управлении нам дали «Волгу», я бы повторил все, что проделал в тот вечер Спиридонов, за исключением нападения, конечно. — Волин улыбнулся. — Ведь нам же нужно точно прохронометрировать весь его путь от города до санатория и обратно. И еще, я бы точно по его следам въехал в щель.

— Предложение дельное. Но проделаем мы все это, когда у нас будет машина Спиридонова и когда мы точно будем знать о существовании царапины. Может случиться так, что ни Спиридонов, ни его машина никакого отношения к делу не имеют и что это редкий случай сочетания случайностей. Кроме того, царапина — очень серьезная улика. Мы вызовем экспертов и в их присутствии проделаем всю эту операцию, о чем составим соответствующий акт со всеми полагающимися в таких случаях подписями. А теперь — спать! По домам!

Утром капитана поднял телефонный звонок. Была суббота — в доме все еще спали. Звонил Поленов. В 11 он будет занят, и поэтому капитану следует доложить о деле сейчас же. Пусть по дороге захватит и своих помощников.

Замятин быстро побрился, надел новый костюм. Дежурная машина уже ждала его у подъезда.

Полковник слушал молча. Замятин докладывал спокойно, обстоятельно. Колесников и Волин тоже внимательно слушали капитана. В логически связном, последовательном отчете все выглядело очень убедительно. Замятин замолчал, зашуршал листами бумаги.

— Ну что ж, — встал из-за стола Поленов. — Поработали вы, надо сказать, неплохо. Не так, как в тот вечер. Но ведь все, что вам удалось установить, всего лишь цепочки или звенья малодоказательной гипотезы. Допустим, ездил Спиридонов к санаторию, ставил свою машину в щель, встречался иногда с Ровновой, а дальше что? А что, если на все ваши запросы придут положительные ответы. Что вы тогда будете делать? — Вопрос был обращен ко всем, и все промолчали.

— Как вы докажете, что именно Спиридонов совершил покушение на Зобина и что именно Ровнова известила Спиридонова о приезде в санаторий пострадавшего?

— Мы представим Зобину фотографию Спиридонова на опознание.

— А вдруг он его не знает, лейтенант. Или даже знает, но ведь он его не видел рядом с собой, не видел, как тот его бил. Нет, товарищ, так дело не пойдет.

Полковник присел на стул рядом с Волиным.

— Мы не знаем самого главного — мотивов совершенного преступления. За что и почему хотели убить человека. И в этом плане поправляющийся на виду у всех пострадавший служит нам плохую службу. Георгий Максимович опытный врач и прекрасный человек. Свяжитесь с ним. Пусть он сегодня же утром объявит всем, что Зобин неожиданно скончался.

Если Ровнова и Спиридонов замешаны в этом деле — такое сообщение их успокоит. Вполне возможно, что они имеют какую-то связь с городом и выжидают, что же будет. Может, они уже знают, что Зобин остался в живых и боятся его так же, как боялись раньше. Он должен, обязан знать Ровнову. Иначе чего бы она так поспешно сбежала. Но, оказывается, он не знает ее.

Полковник прошелся по кабинету.

— Разумеется, Спиридонов понимает, что рано или поздно мы установим его связь с Ровновой. Это элементарно. Исчезнув оба, они в какой-то мере подтверждают ваше предположение об их участии в деле. Он понимает, что в таком случае их начнут искать. Нам известны их фамилии, немного прошлое, они оставили здесь свои документы, личные дела, фотографии. Это значит, нужны новые документы, новая крыша и все остальное. Сменить документы довольно легко, сменить лицо — труднее. Им выгоднее переждать, и если опасность для них минует, то вернуться обратно и продолжать жить здесь, как ни в чем не бывало. Полагаю, что вариант с Зобиным, который я вам предлагаю, делу не повредит ни с какой стороны. Тебе, капитан, советую самому поехать в Архангельскую область, где родился Спиридонов, лейтенант пусть едет на родину Ровновой. Поезжайте. Сегодня же. Самолетом. Все остальное мы здесь берем на себя. По делу проходит перстень, но до сих пор не ясно, какое он имеет к нему отношение. Из Киева пришло сообщение: перстень принадлежал талантливому мастеру-ювелиру греку Папандопуло. Родственники мастера утверждают, что сделал он его для себя и продал в 27 году на киевском толчке. Кому — неизвестно. Так что перстень сам ничего не скажет, пока вы или Спиридонов, или Ровнова, или еще кто-нибудь не объяснят его роли в деле. У меня все.

— Все понятно, товарищ полковник. Только вот надо бы дать Волину «Волгу», чтобы он кое-что проверил по делу. — Капитан коротко ознакомил Поленова с планом Волина.

— «Волга» будет. А вы берите фотографии и в аэропорт. Я позвоню, чтобы вам дали два билета на Москву. Вам по пути. — Полковник улыбнулся. — Постарайтесь обернуться поскорее.

Через два часа Замятин и Колесников уже летели в Москву.

В Москве пути их разошлись: капитан полетел на север, лейтенант — в Смоленскую область, на родину Ровновой.

В Архангельск Замятин прилетел ночью, и уже в 5 часов утра садился в «газик», который прислал ему дежурный по управлению. В «газике» сидел старший лейтенант. Ему было поручено сопровождать Замятина в поездке.

Председатель сельсовета оказался на месте. Звали его Петром Емельяновичем Шориным. Сам он был из коренных. Спиридоновых знал хорошо. Все в анкете правильно. Только вот неизвестно, куда он делся. До 44 года писал письма. В последнем письме сообщал, что был ранен в левую ногу, что его вчистую демобилизовали и что скоро он вернется домой. Письмо последнее пришло из Риги, где он лежал в госпитале. Старики его, бедные, так и умерли, не дождавшись сына. Он у них был единственный. Спиридоновых в селе, конечно, много: двоюродные братья Владимира, сестры, дяди, тети.

— Петр Емельянович, взгляните, пожалуйста, на документы Спиридонова.

Замятин положил перед Шориным автобиографию Спиридонова.

Шорин внимательно прочитал ее вполголоса.

— Все правильно. Только вот кажется мне, что почерк не очень похож на почерк Владимира. Он крупно писал, размашисто, а этот мелкий, какой-то тесный, что ли.

— Значит, Петр Емельянович, вы подтверждаете, что человек, изображенный на этой фотографии, — капитан подал Шорину увеличенную фотографию Спиридонова, — является Спиридоновым Владимиром Филатовичем, 1917 года рождения, призванный из вашей деревни в 1938 году?

— Нет, не подтверждаю. — Шорин отстранил поданную фотографию. — Путаете вы что-то, товарищи. Ищете не того, кого следует. Этого человека я никогда в жизни не видел.

— Извините, товарищ Шорин. Накладка вышла. Значит, не ту дали нам фотографию. — Вы отсылали куда-нибудь фотографию Владимира?

— Нет. Писали в госпиталь, в котором он лечился, в часть, где он служил, обращались несколько раз в Министерство обороны.

— И что вам отвечали?

— Сперва отвечали, что ищем, а потом совсем перестали. Не до того, видно, было.

«Так, — подумал Замятин, — значит, мы имеем дело с двойником. То, что он сегодня с утра в спешке не побывал в военкомате и паспортном столе и не запросил о Спиридонове военкомат Якутска, по-настоящему огорчило Замятина. Такая небрежность казалась ему непростительной. Замятин знал, что никакой телеграммы о смерти тетушки Спиридонов не получал, но на всякий случай спросил у Петра Емельяновича.

— Я что-то не пойму, товарищ, жив он, что ли. Потому как телеграммы могут получать только живые люди.

Замятин пожал плечами.

— Ищем его, Петр Емельянович, ищем. Пригласите, пожалуйста, сюда кого-нибудь из родственников Спиридонова. Может, они что-нибудь получали о нем.

— Навряд ли. У нас деревня. О таких новостях узнают сразу все.

— Люба! — крикнул в открытую дверь председатель.

На пороге появилась девушка лет шестнадцати.

— Быстро позови сюда тетку Анфису и Степана Спиридоновых.

— Пусть они прихватят с собой свои семейные альбомы, — добавил Замятин. — Наверно, он присылал им фотографии с фронта.

— А как же.

В комнату вошли женщина лет сорока и пожилой мужчина.

— Владимиром интересуются, — кивнул головой на капитана Шорин.

Замятин представил себя и своего помощника. Вошедшие были двоюродные брат и сестра пропавшего Спиридонова. Замятин сразу представил им фотографию. Оба, как и Шорин, заявили, что никогда в жизни не видели этого человека.

— Дело в том, товарищи, что мне поручили розыск вашего брата, но дали не ту фотографию. — Замятин улыбнулся. — Нам бы хотелось, чтобы вы показали нам несколько писем брата и его фотографии.

Женщина раскрыла альбом и положила его на стол. На обоих листах красовалась фотография бравого капитана, жгучего брюнета с лихо подкрученными усиками. Никакого, естественно, сходства с двойником Спиридонова!

— Значит, вы утверждаете, что человек, изображенный на представленной вам фотографии, не является вашим братом Спиридоновым Владимиром Филатовичем.

— Утверждаем, — одновременно ответили брат и сестра. Не признали они и почерка Спиридонова и его профессии. Никакого отношения брат их не имел к стряпне. Замятин сразу, как только увидел фотографию истинного Спиридонова, заметил, что Степан был поразительно похож на своего брата.

Председатель заметил удивление приезжего.

— Мы сами до сих пор удивляемся их сходству. Бывает такое в природе. В их роду сроду не было черных, а эти уродились, как галчата. В детстве их даже путали друг с другом, потому как Владимир на год только старше Степана.

— Вы не встречались с братом во время войны? — спросил Замятин у Степана.

— Не довелось.

— Когда вы получили от него последнее письмо?

— Отдельно он нам не писал. В армии, правда, получал, да не сохранились они. Сюда матери писал.

— Письма целы?

— Конечно. — Анфиса полистала альбом и подала капитану тонкую пачку писем. — Это мне тетка завещала. Ищите, мол, Володьку и после моей смерти.

— Давно умерла?

— Давно — лет двадцать, а следом и отец. От переживаний, наверно.

— Не искали… после смерти матери?

Анфиса виновато опустила глаза.

— А чего писать-то! — с обидой в голосе бросил Степан. — Писали раньше, да толку никакого не было. Ежели по горячим следам не нашли, то… — Степан махнул рукой. — Пропал он, однако, доверчив слишком был. В такой кутерьме всякое бывает.

— Ну, ничего, — вскинул голову Замятин. — Мы взялись за это дело по-настоящему. Может, и найдем.

— Дай-то бог, — вздохнула Анфиса.

— Если вы не возражаете, товарищи, я под расписку возьму с собой все его письма и несколько фотографий. Вам они сейчас не очень нужны, а мне пригодятся.

Замятин, присев к столу, быстро набросал расписку.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился он к своему помощнику. — Ознакомьте, пожалуйста, всех с протоколом опознания.

Старший лейтенант глуховатым баском зачитал присутствующим протокол. Те выслушали внимательно, потом расписались.

— Мы очень благодарны вам, товарищи. Как только я что-нибудь выясню, сообщу немедленно.

Все вышли на улицу. Замятин взял под руку Степана, отошел с ним в сторону. Степан, выслушав капитана, согласно кивнул головой. Потом капитан, пожав всем на прощанье руки, уехал.

До Архангельска на этот раз доехали быстрее.

В Архангельском управлении Замятин сразу же связался с Поленовым. Обстоятельно доложив о результатах поездки, он замолчал в ожидании дальнейших распоряжений. Полковник посоветовал формальности ради взять официальную справку в областном военкомате о призыве на срочную службу Владимира Спиридонова. Далее полковник сообщил, что и Ровнова, и Спиридонов уже вышли на работу. За ними ведется тщательное наблюдение. Контактов между ними не зафиксировано. Машину Спиридонов перекрасил в серый цвет. Царапина зафиксирована в дефектном акте. Эксперты установили ее и на машине Спиридонова. Совпали и следы протекторов машины со следами, снятыми экспертом на месте стоянки. Направили в Москву отпечатки пальцев Спиридонова. Не числится ли он как уголовник. Замятину следует зайти в МУР и поинтересоваться запросом. Пока решили ничего не предпринимать. Прежде нужно уточнить кое-какие детали. То, что они упустили из виду военкоматы, действительно непростительно, и эту ошибку следует исправить. Из Якутска пришел ответ и на Ровнову, и Спиридонова. Все данные, указанные в их анкетах, подтвердились. Только вот в Якутске они жили вместе, как муж и жена. Непонятно, почему здесь они решили жить отдельно.

Звонил лейтенант Колесников. Ему удалось найти подругу Ровновой, с которой она дружила в детстве. Деревня, в которой родилась и выросла Ровнова, была полностью сожжена немцами. Почти все жители погибли, и родители Ровновой тоже. К началу войны Ровновой было 15 лет. Война застала ее в городском ремесленном училище. В 1942 году ее вместе с другими немцы угнали в Германию. С тех пор о ней ничего не известно. Никто ее не искал, потому что в живых никого из родственников не осталось. Сама Ровнова тоже никого не искала, быть может, потому что знала о гибели родных. Колесников уже вылетел и скоро будет дома. Следует торопиться и капитану.

Полковник коротко попрощался и положил трубку. Замятин быстро навел нужные справки в областном военкомате и вылетел в Москву.

Удобно устроившись в кресле, он еще раз перечитал фронтовые письма Спиридонова. Было их штук двадцать. Больше одного тетрадного листа Спиридонов не писал. В письмах он был скромен и малословен, как истинный северянин. Писал, что воюет. Сперва писал, как отступали, потом, как наступали.

Из госпиталя он написал всего одно письмо. Писал, что госпиталь, в котором он лечится, расположен в городе Риге, что город этот очень красивый и что воевать капитану Спиридонову больше не придется, что намерен он, как только выпишут, ехать домой — руки соскучились по земле-матушке. До войны Спиридонов работал в колхозе трактористом, действительную службу проходил в танковых частях. Лже-Спиридонов работал до войны поваром и служил тоже в танковых частях.

В последнем письме Спиридонов писал, что подружился в госпитале с одним хорошим человеком, который потерял за войну всех и которого он обязательно привезет к себе в деревню. Последнее письмо датировалось 24 декабря 1944 года. Больше писем от него не было.

В Москве Замятин сразу же отправился в МУР. Там его уже ждали. Никакими сведениями о лже-Спиридонове МУР не располагал. Человек с предъявленными отпечатками пальцев нигде не регистрировался и ни по какому делу не проходил.

Замятин отправился в архив Министерства обороны. Полковник, оказывается, звонил уже и туда. У Замятина взяли фотографию Спиридонова, попросили написать все, что капитан о нем узнал, а заодно и о лже-Спиридонове, приложив к записям и его фотографию, и ждать ответа в Москве.

В этот день Замятин долго бродил по зимней столице. За 7 лет, что он не был здесь, город очень изменился, похорошел. Около 12 ночи капитан пришел в гостиницу и лег спать. Утром он проснулся с чувством острого голода. За окном мела снежная пороша. Замятин быстро оделся и вышел на улицу. Вчера он заметил поблизости от гостиницы кафе «Пирожок». «Кажется, такие кафе открываются рано», — подумал он.

Кафе, в самом деле, было открыто. Замятин заказал две порции сосисок. Со свежей горчицей они показались ему необыкновенно вкусными.

После завтрака на улице показалось уже ее так холодно. Нужно было идти в управление и ждать звонка из архива. Заодно можно позвонить домой.

К телефону подошла жена. Дома все в порядке. Правда, девочки — у Замятина было две дочери — скучают по отцу. Обе они ушли в школу и поговорить с ними не удалось. Капитан позвонил в управление. Может, Колесников уже на работе. Так оно и было. Колесников коротко рассказал о результатах своей поездки. Никого из тех, кто вместе с Ровновой был угнан в Германию, найти пока не удалось и вряд ли удастся, потому что никто из них домой не вернулся.

Спиридонов ведет себя спокойно, пригласил домой кое-кого из ресторана — обмывал покупку. Ровнова сразу приехала в санаторий. Дома не появлялась. В деле наступило затишье, и Волин вернулся к своим непосредственным обязанностям. Спиридонова можно уже брать, но полковник почему-то тянет. Вот, пожалуй, и все новости.

Замятин был доволен, что полковник согласился с его планом: с арестом Спиридонова торопиться не следовало.

Домой капитану в этот день улететь не удалось. После звонка из архива Замятин полетел туда, как на крыльях. Сначала его огорчили, сказав, что по фотографии установить в архиве имя человека почти невозможно. Но тут же обрадовали, сообщив, что помогла случайность. Оказывается, в архиве работает на общественных началах майор в отставке Николай Петрович Стешин, который служил вместе с гражданином, изображенным на фотографии. Это был Мякишин Николай Федорович, 1916 года рождения, уроженец города Караганды. До 1942 года служил в Н-ской части, а потом, попав в окружение, пропал без вести. Никаких запросов на розыск о нем не поступало ни во время войны, ни после. Звание рядовой, служил поваром в хозвзводе, беспартийный, образование 7 классов, никаких наград и поощрений по службе не имел.

Капитан поблагодарил работников архива и заторопился в МУР. Нужно было срочно связаться с полковником. Поленова сообщение капитана ничуть не удивило. Замятину следовало немедленно лететь в Караганду. Работники МУРа помогли капитану с билетом. В 11 часов утра он уже летел в Караганду. Прилетел туда после обеда. Мякишиных искал недолго. Здесь их знали все. Старший брат Василий Федорович, принял Замятина хорошо. На вопрос, известна ли им судьба младшего брата, он молча вышел в другую комнату и принес два извещения. Первое извещало о том, что он пропал без вести от 12 февраля 1942 года, второе — от 16 июня 1943 года извещало, что он погиб смертью храбрых.

— Писем никаких не осталось?

— Одно. — Василий Федорович тяжело поднялся и снова пошел в другую комнату.

Замятин повертел в руках замусоленный треугольник без обратного адреса. В письме было несколько строк. Мякишин-младший сообщал, что в 1942 году попал в окружение, партизанил в тылу. Потом снова был зачислен в регулярную армию, но уже в другую часть, координаты которой пока сообщить не может. В письме не было ни названия местности, где он партизанил, ни названия отряда, в котором воевал.

Пока капитан читал письмо, Мякишин-старший сидел, грузно привалившись к спинке дивана. Он не задал нежданному гостю еще ни одного вопроса.

Капитан сложил письмо. Не зная, как быть дальше, он тянул время. То ли все рассказать старшему брату, то ли и здесь покривить немного душой для пользы дела. К счастью, старики отсутствовали. Замятин знал, что Василий Федорович заслуженный шахтер, возглавляет передовую бригаду на шахте, фронтовик, прошел всю войну от начала до конца, коммунист. Одним словом, это был человек, которому можно было открыть правду.

— Так, чем мы обязаны, так сказать, вашему визиту, Анатолий Антонович? — нарушил молчание Мякишин-старший. — Насколько я в курсе дела, милиция так просто людьми не интересуется.

— Я отвечу на этот вопрос, Василий Федорович, немного позже. Что вы можете сказать о своем младшем брате вообще?

— Ничего хорошего, — угрюмо сказал хозяин, — хотя вроде бы о мертвых плохо не говорят. — Василий Федорович испытующе посмотрел в глаза гостю. — Скверный он был человек. Позорил семью. Правду говорят, — горько усмехнулся он, — в семье не без урода. Шахтеры мы потомственные, а он… Школу бросил в седьмом классе. На шахту идти отказался. Я, мол, не желаю быть рабочей скотинкой. Пошел в кулинарную школу. Учился, правда, хорошо, ничего не скажешь. А потом в ресторан послали помощником шефа. И пошло: пьянки, бабы, приводы в милицию. Чуть было не засадили. Из уважения к нашей фамилии осудили условно.

Василий Федорович помолчал, как бы вспоминая что-то. А потом сказал:

— Ненавидел он меня, да и не только меня. Всех нас. Презирал. Мол, дураки вы все — вкалываете и жизни никакой не видите. И откуда у него это бралось?! — Василий Федорович замолчал, как бы ожидая реплики гостя, но Замятин решил молчать.

— На волоске висел — вот-вот должны были посадить. А тут война. Ну, все и перевернулось. Мы с Виктором сразу ушли добровольцами, потом забрали и его. Отец писал, что плакал он — не хотел идти на фронт. Вот и все.

Замятину нравился этот человек и тем тоскливей становилось от мысли, что рано или поздно придется нанести ему тяжелый удар.

— Не переписывались вы с ним во время войны?

— Куда там — будет он нам писать, гнида паршивая. Через отца все узнавали. Прорвался он-таки к кухонному котлу, чтоб шкуру не попортить, наверно, да жрать вдоволь. Уж это он любил.

— Писем никаких больше не осталось?

— Ничего. Все отец спалил. Скульня там была и больше ничего. Стыдно было читать. Вот отец и палил его письма. Он у нас старик правильный.

— А это как осталось? — кивнул капитан на письмо.

— Старуха не дала. Мол, посмертное, не берите грех на душу. Вот и не взяли — оставили, — криво усмехнулся хозяин.

— В письме его почерк?

— Его.

— Никто не интересовался им за все эти годы?

— Звонила какая-то женщина лет пять тому назад.

— По междугороднему?

— Да нет — отсюда звонила. Интересовалась, есть о нем известия или нет. С отцом говорила.

— Не сказала, кто?

— Нет. Мало у него их было, что ли, баб этих? Уж не живой ли он? — подозрительно глянул на Замятина хозяин.

— Вам знаком этот человек? — Замятин протянул Мякишину фотографию лже-Спиридонова.

Василий Федорович потянулся к серванту, достал очки. Рука, в которой держал фотографию, вдруг задрожала, и он положил ее на стол.

— Живой, значит. — Голос Мякишина был на удивление спокоен и тверд. — Вывернулся, подлец. Постарел, шельма, погрузнел, а был стройненький, как тополек. Любил покрасоваться. Только вот откуда извещение о смерти? Впрочем, — махнул он рукой, — это такой подлец, что мог и сам… — Василий Федорович снял очки, осторожно положил на стол фотографию.

— Если мать увидит… — Лицо Мякишина покраснело, стало угрюмым.

— Я думаю, матери показывать эту фотографию не стоит.

— Правильно! — оживился Мякишин. — Умер он для нее и пусть таким будет. Любила она его, подлеца, не выдержит ее сердце.

— Пусть все останется между нами, Василий Федорович. Дело в том… — И капитан вкратце рассказал хозяину о цели своего приезда в Караганду. Мякишин слушал молча и очень внимательно.

— И что же теперь будет? — спросил он, когда Замятин замолчал.

— Теперь вам нужно будет поехать со мной.

— Зачем? Я не желаю его видеть!

— Надо, Василий Федорович. Без вас мы никак не обойдемся… Дело в том, что он скрывается под чужой фамилией и только вы поможете доказать, что он Мякишин — ваш брат.

— Вот оно что, — протянул Мякишин. — Ну ладно, — вздохнул он. — Я сделаю все, что нужно, только очень прошу вас, больше никому ни слова. Не за себя боюсь, за стариков. Известные мы здесь люди, понимаете. Не вынесут они этого позора.

— Обещаю. — Замятин встал. — Я сейчас в аэропорт за билетами. Думаю, долго мы вас не задержим.

— У меня отгул двухнедельный. Так что время терпит. Вы мне позвоните, когда подъехать к самолету.

Замятин кивком головы попрощался с хозяином и вышел в прихожую. Билеты удалось достать на ближайший рейс. Из Карагандинского управления он позвонил Поленову.

— Очень хорошо, — выслушав его, резюмировал тот. — Забирай с собой Мякишина, а мы уже вызвали брата Спиридонова. Боюсь, что одними легкими кавалерийскими атаками мы не прорвем оборону двойника. Без тяжелой артиллерии не обойтись. Ставка у него слишком крупная и неясностей уйма. Если сам не расскажет, нужно годы убивать на проверку. Боюсь, что Ровнова в его деле пятое колесо в телеге. Заварил ты кашу, капитан, густую и вязкую — ни ног, ни рук не вытащишь.

Замятин улыбнулся и положил трубку. В голосе полковника звучало явное одобрение. В самом деле, кашу он заварил густую. Кто мог подумать, что это дело получит такое длинное продолжение.

За час до вылета Мякишин был уже в аэропорту. Места в самолете у них были рядом. Замятин все порывался расспросить спутника о нем самом, об их шахтерской семье, но не решался, боясь, что эти расспросы Мякишин истолкует в дурную сторону.

Василий Федорович сидел у иллюминатора, полуотвернувшись от своего спутника. Глаза его были закрыты, но он, конечно же, не спал. Замятин сперва читал газеты, а потом решил вздремнуть.

— Я вот что не могу понять, — неожиданно обернулся к спутнику Василий Федорович. — Еду я к брату, которого считал погибшим и который оказался жив, и ничего — пусто у меня здесь, — постучал он по груди. — А ведь все-таки брат, одна кровь вроде бы. Как это получается? — Василий Федорович помолчал. — Все-таки, кажется мне, что главное не то, кто тебе этот человек: брат или еще кто, а как он жизнь свою проживает, как живет он среди людей.

— Кто его знает, Василий Федорович, не все так рассуждают. Ведь ситуации возникают самые неожиданные. Но если затрагивается что-то для нас большое и святое, то мы в таких случаях в основном бываем одинаковыми.

— Вот именно — это я и хотел сказать. Отказаться от отца, матери, от своих родных и даже от своей фамилии… Мыслимое ли это дело?! Нет, Анатолий Антонович, что-то здесь не так, скажу я вам…

Василий Федорович замолчал и снова отвернулся к окну. За всю дорогу он не сказал больше ни слова. В Москве им повезло — сразу удалось сесть в нужный самолет.

На месте они были уже часов в восемь утра. В аэропорту их ждала машина из управления. Замятин завез Мякишина в гостиницу и, строго-настрого запретив ему выходить на улицу, поехал в управление. Полковник сразу повел его к комиссару.

— Заходи, заходи, капитан, — радушно пригласил тот Замятина. Комиссар был на удивление молод, лет этак сорок с маленьким хвостиком. — Садись, в ногах, говорят, правды нет.

Поленов и Замятин сели рядом. Комиссар опустился на жесткий стул, положив суховатые кисти рук на полированную крышку стола.

— Кто будет докладывать?

— Наверно, я, товарищ комиссар, капитан только что с самолета.

— Ну давайте, послушаем.

Поленов говорил долго. Закончив доклад, он решительно сказал:

— Пора ставить точку, товарищ комиссар. Спиридонова можно брать уже за то, что он живет под чужой фамилией.

— А Ровнову? — быстро спросил комиссар.

Поленов пожал плечами.

— Раз с ним связана, то, значит, имеет прямое отношение к его прошлому.

— А если не имеет? И что мы знаем о его прошлом? — Комиссар поднялся из-за стола. — Капитан и его помощники, безусловно, поработали хорошо. Если бы не абсолютное алиби Ровновой, им пришлось бы хуже.

— Разрешите, товарищ комиссар! — встал Замятин.

— Слушаю.

— У меня в кармане фотографии… Спиридонова настоящего. Надо бы представить их Зобину на опознание. Может, он знает его?

— Дело.

Комиссар вызвал дежурного.

— Срочно лейтенанта Колесникова.

Колесников появился минуты через две. Четко отдав честь, он вытянулся перед комиссаром. С Замятиным он успел переброситься мимолетным взглядом. Получив фотографию, он так же четко повернулся и исчез за дверью.

Комиссар проводил его доброжелательным взглядом, чуть приметно улыбнулся.

— Итак, — повернулся он к Поленову и Замятину, — что мы имеем? Первое: подозрительную личность Спиридонова-Мякишина, второе: подозрительную личность по фамилии Ровнова, третье: факт покушения на жизнь гражданина Зобина. Если судить по вашему докладу, то три этих компонента стоят весьма далеко друг от друга. Спиридонова мы можем арестовать хоть сейчас. Здесь полковник, безусловно, прав. А вот Ровнову — не знаю. Ни один уважающий себя прокурор не даст сейчас санкции на ее арест. Да, да, не удивляйтесь, капитан, не даст, потому что в ее образе жизни нет никакого состава преступления. — Комиссар помолчал. — Что из того, что в день покушения она уехала из санатория. У нее железное алиби, да еще бюллетень и запись в поликлинике. Формально мы не должны иметь к ней никаких претензий. Согласны?

— Я полагаю, — неожиданно для себя перебил комиссара Замятин, — что…

— Что, — повторил комиссар интонацию капитана.

— Что Спиридонов не очень-то будет отпираться от обвинения в покушении на Зобина. Мы ведь обязаны сказать ему, что тот остался в живых.

— Обязаны, — подтвердил комиссар. — Но почему он не будет отпираться?

— Если человек так тщательно и сложно скрывает свое прошлое, то у него есть на это серьезные основания. И он совсем не заинтересован, чтобы мы в этом прошлом копались. Дело, которое мы начали, переросло свои рамки.

— Так, капитан, продолжайте.

— Ему выгоднее поэтому сразу признаться и ускользнуть от нас в тюрьму в качестве уголовного преступника.

— Надо полагать, — подал голос полковник, — что у них с Ровновой есть какая-то договоренность в этом плане. Поэтому вполне вероятно, что…

— Ровнова тоже не будет отпираться, — закончил за полковника комиссар.

— Вот именно.

— Что вы предполагаете?

— Начинать со Спиридонова-Мякишина.

— Нет, товарищ полковник, я с вами не согласен.

— Почему?

— Потому что мы ничего не знаем о его прошлом, кроме того, что он сменил фамилию.

— Но если мы представим доказательства, если мы разоблачим его с помощью брата Спиридонова и его собственного, то он заговорит и расскажет все, — заметил капитан. Поэтому я предлагаю начать с Ровновой. Она, наверняка, должна знать прошлое своего приятеля. Вдруг он вообще откажется говорить? Судя по всему, этот человек — трус, который больше всего боится за свою шкуру. Если он сознается в нападении на Зобина, то у него есть весьма реальная возможность получить сравнительно небольшой срок и сохранить себе жизнь. Если же мы коснемся его прошлого, то он может замолчать, потому что молчание будет единственной возможностью спасти себя. Вполне вероятно, что в прошлом он совершил или совершал преступления, которые по нашим законам караются смертной казнью. Иначе, чего бы он так скрывался. Почему бы нам не начать с Ровновой? Ведь мы о ней почти ничего не знаем.

— Она может тоже ничего не знать о его прошлом, и ее арест может спугнуть его. Кто знает, кто он такой и на что способен, — усомнился полковник.

— Надо его спугнуть. И посмотреть, как он себя поведет, куда кинется? Может, у него есть сообщник? Может, он в конце концов не просто трус, а человек, выполняющий работу на хозяина.

— Навряд ли, — покачал головой полковник. — Он бы не сидел тогда 20 лет в Якутске.

— Кто его знает, — заметил комиссар, — они могут надолго консервировать свою агентуру. Для резидента самое подходящее место. А что скажет капитан? Он у нас в этом деле главная скрипка.

— Если судить о Ровновой по отзывам о ней санаторного врача и по донесениям Вари, то она не похожа на преступника. Это скорее странный человек и только… Я вполне допускаю, что она просто жертва шантажа со стороны Мякишина. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в том, что причина нападения на Зобина не он сам, а его перстень.

— Что вы предлагаете, капитан?

— Предлагаю начать с Ровновой, но только без ареста, без шума…

— Продолжайте, капитан.

— Если она не запачкана прошлым, а это вполне возможно, то с ней можно договориться и сделать ее своим союзником. Если же она такой же матерый волк, как Мякишин, то… тогда придется нам изобличать обоих.

— Вот и отлично. Поезжайте в санаторий, капитан, сами. Как там действовать, подсказывать вам не буду. Спиридонова нельзя брать и по другой причине. — Комиссар повернулся к Поленову. — КГБ возражает. Там уже начали наводить справки. Ну, все кажется ясно?

Все встали.

— Ты бы забежал домой, Антонович, на дочек хоть посмотрел бы. Так и не дал я тебе отпуск.

— Обещали после этого дела, помните?

— Помню. Только какой отпуск в декабре?

— Ничего, я лыжи люблю.

— Ну ладно, там договоримся. Ты мне позвони сразу, как там обернется все.

— Хорошо.

В санаторий приехали в полдень. Здесь было тихо и безлюдно. Отдыхающие уехали на экскурсию. Капитан попросил Георгия Максимовича под каким-нибудь предлогом пригласить в кабинет Ровнову. Колесникова он пока оставил в красном уголке.

Увидев в кабинете врача незнакомого мужчину с сумрачным строгим лицом, Ровнова невольно положила руку на сердце. Ноги у нее сразу стали ватными, и она почти упала на стул.

— Что с вами, Лидия Сергеевна, на вас лица нет! — искренне воскликнул врач и подал ей воды.

Ровнова жадно сделала несколько глотков. Врач вышел. Когда она оторвала взгляд от стакана, то увидела на столе золотой перстень.

— Вам знакома эта вещь? — Голос у мужчины был глухой, без всякого выражения.

Ровнова медленно поставила стакан на стол. Сзади отворилась дверь. Женщина невольно ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Советую вам не запираться, Ровнова. — Голос незнакомца вернул ее к действительности.

«Нужно защищаться, — мелькнуло у нее в голове. — Ничего страшного пока не произошло».

Ровнова выпрямилась на стуле и даже попыталась улыбнуться. В лице ее не было ни кровинки.

«Будет защищаться», — огорченно подумал Замятин.

— Вы извините меня… сердце… пошаливает. Я… даже не поняла о… о чем вы спрашиваете. Сама не понимаю… что со… мной приключилось. — Голос у Ровновой был грудной и очень приятный. Правда, сейчас он немного дрожал, но это была уже игра.

— Я говорю, знакома вам эта вещь?

Капитан протянул женщине перстень. Та было потянулась к нему, а потом отдернула руку. Лицо ее выразило откровенный страх.

— Первый раз вижу… Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству.

— Инспектор уголовного розыска Анатолий Антонович Замятин.

— Очень приятно, Анатолий Антонович. — Ровновой удалось даже улыбнуться.

— Так вам незнакома эта вещь?

— Первый раз вижу, — повторила Ровнова.

— И Зобина вы не знаете?

— Какого Зобина? — недоумение женщины было искренним.

— Которого хотели убить здесь, в санатории.

— Как! — воскликнула Ровнова. — Он жив?!

— Представьте себе, жив.

— Слава богу! — неожиданно перекрестилась Ровнова и облегченно вздохнула. Лицо ее при этом выразило искреннее удовлетворение.

Капитан несколько опешил от такого резкого поворота в допросе.

— Вы в самом деле рады, что он остался в живых?

— Конечно, пусть живет на здоровье.

— Ну, а Спиридонова вы тоже не знаете? — неожиданно спросил капитан, пуская в ход свой последний козырь в этой трудной для него игре.

Ровнова вздрогнула и сразу как-то обмякла. Лицо ее потускнело. Она опустила голову. В пышной, хорошо уложенной прическе не было видно ни одного седого волоса. «Красит, наверное», — совсем некстати подумал Колесников.

В комнате повисло гнетущее молчание. Замятин видел, что его удар попал в цель. Нужно было наносить следующий, но он не знал, как это сделать. Женщина, сидевшая против него, возбуждала жалость.

— Слушайте меня внимательно, Лидия Сергеевна… — капитан помолчал.

Ровнова подняла голову и тут же опустила ее. В глазах ее Замятину почудилась мольба. Это подтолкнуло его продолжить разговор в мягком, доверительном тоне.

— Если на вашей совести нет тяжких преступлений, если в вашем прошлом нет ничего такого, что достойно суровой кары, если вы… Одним словом, мы знаем Спиридонова, знаем, что это за птица, знаем, что вы около 20 лет прожили с ним в Якутске, как законная жена. Мы даже знаем, что он совсем не Спиридонов. Вам знаком этот перстень?

— Да, — тихо ответила Ровнова. — Этот перстень принадлежал Вольдемару.

— Кто такой Вольдемар?

Женщина подняла голову. Глаза ее были полны слез. Колесников налил в стакан воды. Она вяло отвела его руку со стаканом.

— Вольдемар — это Спиридонов.

— Вам известна его настоящая фамилия?

Женщина покачала головой.

— Все звали его Вольдемаром.

— Кто и где?

— В Минске… В гестапо…

— Он что, служил там или как?

— Служил, — со странной интонацией произнесла женщина. — Я никаких преступлений не совершала! — вдруг воскликнула она и упала головой на стол. — Это все война, будь она проклята!

— Тихо! — строго сказал Замятин. — Не нужно нервничать, Лидия Сергеевна. Людей тревожить нельзя. Разберемся, что к чему. Выпейте воды и успокойтесь.

В комнату заглянул врач. Ровнова в это время пила воду.

— Извините, Георгий Максимович, мы скоро закончим. — Врач закрыл дверь.

— Так вы познакомились с ним в гестапо?

— Не-ет, — протянула Ровнова. Голос у нее стал сдавленным и глухим. — Когда меня в сорок втором угнали в Германию, я попала в офицерский дом терпимости в Минске. Жить хотелось, — простонала она. — Если бы я знала, какой ценой придется потом платить за эту жизнь… Там в сорок третьем году я познакомилась с Вольдемаром.

— Он гражданским был или как?

— Кто его знает, ходил в гражданском.

— И его пускали в офицерский дом терпимости?

— Он был там всего один раз. Повар у нас заболел в тот день, вот он и был за него. Русский человек все-таки, я к нему и потянулась. — Ровнова, всхлипнув, закрыла лицо руками.

— Успокойтесь, Лидия Сергеевна, и расскажите все, как было. Главное — не бойтесь нас.

— Хорошо, — подняла голову Ровнова.

Вольдемару удалось перевести ее из дома терпимости в гестаповскую столовую, где он работал поваром. Она работала официанткой. Начальник гестапо разрешил им жить вместе. В полуразрушенной части здания, к которому примыкало гестапо, они нашли целую комнату. Однако ночевал он дома очень редко. Приходил утром смертельно уставший и сразу же валился спать. Скоро она узнала, что он принимает участие в допросах арестованных. Нет, не в качестве переводчика, хотя немецкий язык он знал сносно — нахватался в лагере, где пробыл несколько месяцев. Каким образом ему удалось вырваться оттуда, ей неизвестно. Перстнем своим он очень дорожил. Говорил, что ему подарили его за большие заслуги и за большое мужество. Однажды, когда он спал — она работала во вторую смену — из кармана его брюк вывалился окровавленный кастет. Потом она спросила у него, что это за штука. Он похвалился, что этим кастетом он одним ударом может отправить человека к праотцам и что ни один из тех, с кем он имел дело, не ушел живым. С тех пор она начала его бояться. В его присутствии она испытывала ужас. Он ее любил. По крайней мере, относился к ней очень хорошо. Жили они совершенно изолированно от внешнего мира.

В начале сорок четвертого года один из отделов гестапо перевели в Ригу. Взяли с собой Вольдемара и ее. Там строили какой-то секретный объект. Охрана почти сплошь состояла из офицеров и унтер-офицеров. Она работала в столовой официанткой, он — поваром. И здесь она не видела его ночами. Наверно, он и здесь занимался тем же. Заключенных в лагере было мало — человек двести. Все они были обречены. Они, конечно, знали и ее, и Вольдемара. Однажды ночью он пришел весь в крови. Оказывается, заключенные устроили засаду. Его могли убить, если бы не часовой. Заключенные разбежались. А наутро не досчитались двух. Во время потасовки с руки Вольдемара кто-то сдернул перстень. С тех пор он озверел совсем. Теперь ни одна акция не проходила без его участия. Однажды она видела в окно, как он расправился с заключенным. Подошел к нему незаметно и коротко ударил кастетом в затылок, как боксеры бьют в живот. Он все надеялся найти свой перстень, но кто-то из заключенных сказал ему, что перстень остался у одного из тех, кто сбежал из лагеря. С тех пор он потерял покой. Потом настало время ликвидации лагеря. Вольдемар пропадал сутками. Заключенные были уничтожены все до одного. Потом гестаповцы бежали, бросив их с Вольдемаром на произвол судьбы. Вольдемар сказал ей, что он ничего не боится, потому что у него все чисто. Единственное, что его страшит, это встреча с человеком, который сбежал с его перстнем.

— Когда Ригу заняли советские войска, у Вольдемара, — продолжала Ровнова, — не было никаких документов. У меня был паспорт, который мне вернули, когда я перешла на работу в гестапо. В той лагерной потасовке ему здорово повредили левую ногу, и он начал заметно прихрамывать. Он сам пошел в политотдел одной из частей, назвал себя, сказал, что сидел в лагере и хотел бы вернуться домой, поскольку воевать он уже не может. Те, видимо, запросили часть, в которой он служил, и там, наверно, подтвердили, что был у них такой боец и прочее. Дней через пять Вольдемару выдали временное удостоверение личности, по которому он устроился истопником в госпитале. Меня взяли нянечкой. Он все хотел перекинуться на ту сторону, но немцы были уже далеко. В госпитале он познакомился с капитаном Спиридоновым. Стали они друзьями — водой не разольешь. Вольдемар готовил иногда для врачей обеды, а те снабжали его спиртом, а Спиридонов любил выпить.

Потом Спиридонов выписался из госпиталя и уехал. Вольдемар сказал, что тот подарил ему на память документы. Но он, наверно, убил его. Я считала себя уже человеком погибшим, и поэтому мне было все равно. Хотела сбежать от Вольдемара, но ничего не получилось — он следил за мной постоянно. До сих пор удивляюсь, почему он не убрал меня. В конце сорок четвертого года мы двинулись в Россию. Сразу решили ехать в Якутск. Вольдемар сказал, что там он все устроит, и устроил.

Когда он заболел, врачи потребовали немедленно поменять климат. И мы приехали сюда. Я уже не могла жить с ним и поэтому решила устроиться на работу куда-нибудь подальше от города. Он долго не разрешал мне устраиваться в санаторий, но я настояла на своем. Здесь я уже меньше боялась его. Он запретил мне тогда жить с ним вместе.

Чем дальше, тем больше он боялся встречи с единственным свидетелем своих злодеяний, человеком, унесшим перстень. Сколько раз он говорил, что отдал бы многое, чтобы узнать, что он умер, исчез.

И вдруг я вижу человека с перстнем Вольдемара на руке. Это был тот, который бежал из лагеря. За завтраком он посмотрел на меня очень внимательно, и я решила, что он приглядывается ко мне. Я так испугалась, что заболела на самом деле. Я поехала в город и сразу позвонила Вольдемару. Он меня выслушал и приказал немедленно уезжать, предварительно взяв бюллетень, что я и сделала. Я взяла бюллетень и улетела в Москву. Билет взяла на чужую фамилию, на всякий случай. Где был Вольдемар, не знаю. В Москве мне делать было нечего. Там мне стало еще страшнее, и решив, будь что будет, вернулась обратно. В санатории я узнала, что Зобин умер и что преступники уже найдены. Вот и все.

Ровнова тяжело вздохнула.

— Как-то он сказал, что я для него — единственный человек, рядом с которым он тоже чувствует себя человеком.

— Вам знакома эта личность? — Замятин положил на стол фотографию лже-Спиридонова.

— Это Вольдемар.

— Когда вы в последний раз видели настоящего Спиридонова?

— Перед отъездом. Они пошли в котельную обмывать его выписку.

— Время позднее было?

— Рано утром, часов в восемь.

— Не видели, выходил потом из котельной Спиридонов или нет?

— Не видела.

— Вы в тот же день покинули госпиталь?

— В то же утро.

Замятин замолчал, задумался.

— Лейтенант. — Колесников вскочил. — Посиди-ка с гражданкой Ровновой в красном уголке.

Колесников с Ровновой вышли из комнаты.

Замятин набрал номер телефона Поленова. Тот слушал, не перебивая, потом сказал:

— Молодец, Антоныч! Если все это правда, то миндальничать со Спиридоновым нечего. Позвони комиссару, что он скажет.

Комиссар остался доволен докладом Замятина. Спиридонова нужно брать и немедленно. В КГБ он нигде не проходит, но его придется потом передать им. Что касается Ровновой, то суд определит ей справедливую меру наказания.

Санаторий по-прежнему был тих и пустынен. Капитан попрощался с врачом. Ровнова собиралась недолго. Минут через пять машина капитана уже отъехала от санатория.

— Я вот еще о чем хочу вас спросить, Лидия Сергеевна. Кастет свой Спиридонов выбросил тогда?

— Нет. Он привез его и сюда. Дорогая, говорит, память.

— Может, он у него дома?

— Вполне. Он им дорожит так же, как и перстнем.

Замятин замолчал. Слава богу, подходит к концу и это дело. Устал он за эти несколько дней неимоверно. В самый раз идти в отпуск.

Спиридонова взяли прямо на работе. Он не сопротивлялся, спокойно вытер о фартук руки, спокойно переоделся, спокойно сел в милицейскую машину. Рядом стояла его «Волга» стального цвета. Во взгляде, который он бросил на машину, Колесников увидел сожаление и больше ничего.

В кабинет Замятина задержанный вошел ровным, неторопливым шагом. Глаза, почти полностью спрятанные под набрякшими веками, напоминали две узкие амбразуры. Рыжие волосатые руки слегка подпрыгивали на коленях, куда он их положил, сев на стул. Голова его была почти лысой. Только на затылке курчавилось рыжее облачко редких волос, скорее похожих на пух, чем на волосы.

— Вы в уголовном розыске нашего города, — сказал Замятин. — Есть какие-нибудь претензии по задержанию?

— Претензий нет, — ответил задержанный. Голос у него был глуховатый, но довольно приятный. — Только вот цель мне неизвестна.

— Объясним. Фамилия, имя, отчество?

— Спиридонов Владимир Филатович.

— Год рождения? Образование?

На все анкетные вопросы он отвечал размеренно, четко.

— Вы обвиняетесь в покушении на жизнь гражданина Зобина Василия Матвеевича.

В глазах задержанного сперва метнулся испуг.

— Будем отпираться или, может, не будем?

Задержанный пожал плечами и нагнул голову. Замятин помолчал. Интересно, что даст обыск в квартире двойника Спиридонова. Найдут кастет или нет?

— Где вы были на своей машине 24 ноября этого года от восемнадцати двадцати вечера до двадцати двух примерно?

— Катался.

— Где?

— Не помню уже.

— Можем напомнить. Читайте. — Замятин протянул задержанному акт экспертизы, удостоверявший идентичность следов протекторов в нише со следами протекторов автомашины лже-Спиридонова.

— Может, и стоял там, не помню.

— Вам знакома эта вещь?

Задержанный впился глазами в перстень. Лицо его исказилось страхом, но ему удалось взять себя в руки.

— Может, видел где, кто его знает.

— Послушайте, Спиридонов. Бросьте валять дурака. Польстились на такую дешевку, и подругу свою подвели под монастырь. Любитель антикварных вещичек! Чуть не убил человека из-за такой чепухи?

Замятин подбрасывал подследственному «спасительные» соломинки. Ухватится или нет.

— Было дело, — глухо выронил Спиридонов. — Рассказала она мне про эту вещичку, будь она проклята. Так расписала… Неравнодушен я к таким вещам.

— Откуда это у вас такое?

— С войны, наверно. Насмотрелся там всего и заразился.

— Много воевали?

— До сорок четвертого.

— Вот видите: заслуженный фронтовик и награды имеете, а из-за такой чепухи все перечеркнули.

— Сам не знаю, как все получилось. Как в тумане. Это все Лидка, расписала… Знает она мою слабость.

— Жена она вам?

— Да нет, в Якутске крутил с ней, а потом привез сюда и разошлись. — В голосе Спиридонова скользнули нотки настороженности.

— Чем же вы его?

Спиридонов помедлил, подбирая ответ.

— Кастет у меня был.

— Откуда?

— Сам не помню, как попал ко мне. Кажется, якут какой-то подарил.

— А где он?

— Выбросил, конечно, не оставлять же у себя такое…

— Чего же вы оставили перстень-то. Ради него все делалось, а тут взяли и оставили.

— Не мог сдернуть проклятый. Как прирос. Да я уже, когда ударил, ничего не хотел. Поскорее бы смотаться.

— В себя пришли, что ли?

— Вроде этого.

— Так вы знали этого человека или нет?

— Откуда?

— А как же вы? Не видно же было в темноте, тот этот человек или нет.

— Светло было, а Лидка мне его хорошо обрисовала.

— А порошок где взяли, чтоб следов не осталось?

— В доме нашел случайно.

— Не ваш, значит, порошок?

— Откуда у меня такое. Повар я — не фармацевт.

— А если бы тот не спустился вниз. Что бы вы делали?

— Уехал бы, наверное. Я уж с дороги хотел возвратиться, да очень хотелось посмотреть на эту штучку.

— Ну и посмотрели бы — зачем убивать.

— Затмение.

Спиридонов поднял голову, впервые посмотрел прямо в глаза следователя. Взгляд его был жалким и в то же время насмешливым.

«Хорошо, — подумал про себя Замятин. — Значит клюнул на удочку. Теперь его нужно срочно опускать в ледяную воду».

В кабинет вошел Колесников, положил на стол что-то завернутое в тряпочку. Капитан опустил сверток в выдвинутый ящик, развернул. В свертке лежал кастет и десятка два золотых изделий.

— Ваши? — выложил он их на стол. Кастет он оставил в ящике.

— Мои. Не будь их у меня, не сидел бы я сейчас перед вами.

— А насчет кастета, гражданин Спиридонов, неправду сказали. Разве это не он?

— Ты смотри! — натурально удивился Спиридонов. — А я-то думал, что выбросил.

— Значит, вы подтверждаете, гражданин Спиридонов, что вечером 24 ноября этого года в девятнадцать часов сорок пять минут вы были в санатории «Подснежник», где совершили нападение на гражданина Зобина Василия Тимофеевича. Ударили его кастетом в затылочную часть черепа, а потом пытались сдернуть с его пальца вот этот перстень?

— Подтверждаю, — коротко бросил Спиридонов.

— Вот и отлично. Подпишите протокол и идите отдыхать.

Спиридонов внимательно прочитал протокол, что-то бурча себе под нос, аккуратно подписал каждую страницу. Замятин вызвал конвойного и Спиридонова увели.

— Ну что? — обратился капитан к Колесникову. — Где вы нашли эту штуку?

— Очень легко. Половица под комодом прогнила. Туда он его и бросил. Помыл, конечно.

— Все здесь?

— Да, в соседней комнате.

Зазвонил телефон. Комиссар интересовался, как прошел первый допрос. Замятин коротко доложил.

— К тебе подойдет майор из КГБ. Поприсутствует.

Через пару минут в кабинет пришел сухощавый, с белой, как лунь, головой майор.

Ввели Спиридонова. Вид у него был недоуменный и явно недовольный. Увидев человека в гражданском, он запнулся на пороге, как бы натолкнувшись на невидимую преграду.

— Садитесь, гражданин Спиридонов. Нужно уточнить кое-какие детали.

Спиридонов сел. Руки теперь он положил не на колени, а ухватился ими за край стула между ногами. Голову опустил низко.

— Фамилия, имя, отчество?

Спиридонов исподлобья посмотрел на Замятина.

— Спиридонов Владимир Филатович.

— Неправда, — бросил капитан.

Спиридонов сразу напрягся.

— Хорошо, кого из этих людей вы знаете?

Капитан выложил перед Спиридоновым несколько фотографий. Тот протянул к ним руку. Она заметно дрожала. Среди фотографий было фото Ровновой и Мякишина-старшего.

— Сука! — просвистел он сквозь зубы, увидев фотографию Ровновой.

— А еще кого знаете?

— Никого.

— А ну-ка, гражданин Спиридонов, обернитесь назад.

Арестованный медленно повернул голову, а потом рывком весь повернулся к двери. Там стоял Мякишин-старший и… Степан Спиридонов.

Мякишин-младший поднял, как бы защищаясь, руки, кулем свалился на землю и пополз, скуля по-собачьи, к ногам стоящих мужчин. Те брезгливо отступили назад и вышли из кабинета.

— Хватит, Мякишин, скулить, — жестко бросил Замятин. — Садитесь и отвечайте на вопросы.