Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ИСТОРИЯ ЖЕЛТОЛИЦЕГО ЮНОШИ

О благословенный царь, рассказывают, что халиф Гарун аль-Рашид вышел однажды среди ночи из своего дворца в сопровождении визиря Джафара, визиря Фадля, любимца своего Абу Ишаха, поэта Абу Нуваса, меченосца Масрура и начальника стражи Ахмеда Коросты. И все они, переодетые купцами, направились к берегу Тигра и уселись в лодку, которую предоставили течению реки. Ибо Джафар, заметив, что халиф страдает бессонницей и чем-то озабочен, уверил его, что самое действительное средство против скуки — это видеть то, чего еще не видел, слышать то, чего еще не слышал, и побывать там, где еще не бывал.

И вот по прошествии некоторого времени, когда лодка их неслась мимо окон одного дома, возвышавшегося над рекой, они услышали дивный, но печальный голос, который пел под аккомпанемент лютни следующие стихи:

Услышав эти стихи, халиф воскликнул:

— О Джафар, как прекрасен этот голос!

А Джафар ответил:

— О господин наш, никогда еще не слышал я более прекрасных и более пленительных звуков. Но, о господин наш, слышать голос за стеной — значит только наполовину слышать его. Что, если бы мы могли услышать его, разделенные от него только занавесом?

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что близится утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

^{Когда лодка их неслась мимо окон одного дома, возвышавшегося над рекой, они услышали дивный, но печальный голос, который пел под аккомпанемент лютни.}

Подслушать голос за стеной — значит только наполовину услышать его. Что, если бы мы могли услышать его, разделенные от него только занавесом?

Тогда халиф сказал:

— Войдем, о Джафар, в этот дом и попросим его хозяина оказать нам гостеприимство, и, быть может, мы услышим там этот голос.

И они остановили лодку и причалили к берегу; потом они постучались в двери дома, и, когда им отворил евнух, они обратились к нему с просьбой впустить их в дом. Тогда евнух пошел предупредить своего хозяина, который не замедлил выйти к ним. И сказал он им:

— Дружеский привет и щедрость да встретят посетителей! Будьте желанными гостями в этом доме, он весь к вашим услугам!

И он ввел их в большую прохладную залу с потолком, раскрашенным превосходными рисунками на фоне золота и темной лазури. Посредине этой залы в алебастровом бассейне бил высокий фонтан, издававший удивительные звуки. И хозяин сказал гостям своим:

— О господа мои, не знаю, кто из вас выше родом и званием. Бисмиллах![13] Благоволите же сами занять места, соответствующие вашему положению!

Потом он повернулся к противоположному концу залы, где на сиденьях из золота и бархата сидели сто молодых девушек, и сделал им какой-то знак. И тотчас же эти сто молодых девушек поднялись молча со своих мест и вышли одна за другой из залы. Тогда по новому знаку хозяина в залу вошли невольницы в платьях, приподнятых до пояса, и в руках у них были большие подносы, уставленные блюдами разных цветов, приготовленными из всего, что летает в воздухе, ходит по земле или плавает в море; были тут также пирожные, и варенья, и разные торты, на которых были выложены фисташками и миндалем стихи в честь гостей.

И когда они поели, попили и вымыли руки, хозяин дома спросил у них:

— О господа мои, если вы почтили меня своим присутствием, чтобы обратиться ко мне с какой-нибудь просьбой, то говорите без всякого стеснения, ибо все желания ваши будут исполнены, клянусь моей головой и глазами моими!

Джафар ответил:

— Знай, о хозяин наш, что мы пришли сюда, чтобы послушать чудесный голос, который доносился из этого дома, когда мы были на реке.

Услышав эти слова, хозяин дома сказал:

— Я рад служить вам!

И он ударил в ладоши и сказал прибежавшим на этот зов невольницам:

— Скажите вашей хозяйке Сетт Джамиле, чтобы она спела нам что-нибудь.

И через несколько минут за большим занавесом в глубине залы послышался голос, которому не было равных во всем мире, и ему нежно аккомпанировали лютни и цитры:

Голос умолк, но воздушный аккорд струнных продолжал еще некоторое время звучать. И халиф, восхищенный и удивленный, повернулся к Абу Ишаху и сказал:

— Клянусь Аллахом, я никогда не слышал ничего подобного!

И он сказал хозяину дома:

— Обладательница этого голоса страдает, вероятно, от разлуки со своим возлюбленным?

Тот ответил:

— Полагаю, что печаль ее имеет другие причины. Быть может, она разлучена с отцом и матерью и вспомнила о них во время пения?

Аль-Рашид сказал:

— Странно, что разлука с родными вызывает в душе ее такие звуки.

И, говоря это, халиф в первый раз внимательно взглянул на хозяина дома, как будто желая прочесть на лице его более вероятное объяснение. И он увидел, что это юноша необыкновенной красоты, но лицо его было желтым, как шафран. И он очень удивился этому открытию и сказал:

— О хозяин наш, мы хотели бы обратиться к тебе с еще одной просьбой, прежде чем проститься с тобою и отправиться в обратный путь.

Желтолицый юноша ответил:

— Заранее обещаю исполнить просьбу твою.

Тот сказал:

— Я и мои спутники, мы желали бы узнать, родился ли ты желтолицым или приобрел этот цвет лица впоследствии?

Тогда желтолицый сказал:

— О вы, гости мои, желтый цвет моего лица обусловлен таким странным происшествием, что, если бы оно было записано иголкой во внутреннем уголке глаза, оно могло бы послужить хорошим уроком для тех, кто будет читать его с почтением. Подарите же мне слух ваш и внимание ума вашего!

И все они ответили:

— Наш слух и внимание ума нашего принадлежат тебе. И мы сгораем от нетерпения…

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И наш слух, и внимание ума нашего принадлежат тебе. И мы сгораем от нетерпения услышать тебя.

Тогда желтолицый юноша сказал:

— Знайте, о господа мои, что я родом из страны Оман[14], где отец мой был самым знатным купцом между купцами-мореходами; и у него было тридцать кораблей, доставлявших ему ежегодно до тридцати тысяч динаров прибыли. Отец мой был человек просвещенный и сам обучал меня письму и всему тому, что подобает знать образованному человеку. И когда настал его последний час, он подозвал меня к себе и обратился ко мне с наставлениями, которые я выслушал с благоговением; после этого Аллах взял его к Себе в милосердии Своем. Да продлит Он жизнь вашу, о гости мои!

И вот через некоторое время после смерти отца, все богатства которого перешли ко мне, сидел я в моем доме среди гостей моих, когда вошел один из моих слуг и доложил мне, что пришел капитан одного из моих кораблей с корзиной каких-то необыкновенных плодов. Я велел ввести его, принял его дар и убедился, что превосходные плоды, принесенные им, действительно совсем неизвестны у нас. И я дал ему сто золотых динаров в знак моей признательности. Потом я стал угощать гостей моих этими плодами и спросил капитана:

— Откуда же привез ты эти плоды, о капитан?

Он ответил:

— Из Басры и из Багдада.

Услышав это, гости мои стали восторгаться чудесами Басры и Багдада, прославляя жизнь в этих странах, и превосходство климата, и добродетели населения; и они рассыпались в похвалах, и каждый старался превзойти в этом других. И я был до того очарован всем этим, что, недолго думая, принял решение отправиться туда, будучи не в силах противостоять желаниям души моей, жаждущей этого. И я поспешил продать с аукциона все мое имущество, мои владения, товары и судна (за исключением одного судна, которое я оставил для себя), моих невольников и невольниц и таким образом реализовал капитал в тысячу динаров, не считая драгоценностей, самоцветных камней и слитков золота, которые хранились в моих сундуках. Захватив все эти богатства, я сел на судно, которое оставил для себя, и отплыл в Багдад.

И Аллах даровал мне благополучное плавание, и я прибыл в добром здравии со всеми моими богатствами в Басру, где я пересел на другое судно и поднялся по Тигру до самого Багдада. Здесь я прежде всего навел справки насчет того, в какой части города удобнее всего устроиться, и мне указали на Кархский[15] квартал, где жили самые знатные лица города. И я отправился в этот квартал и нанял великолепный дом на улице Зафран, куда и перенес все свои вещи и драгоценности.

После этого я совершил обычные омовения, и при мысли, что я наконец-то очутился в славном Багдаде, цели моих желаний и предмете зависти всех городов, душа моя возрадовалась и грудь расширилась; и я облекся в лучшие одежды мои и вышел погулять по наиболее людным улицам города.

Это было как раз в пятницу, и все жители были в праздничных нарядах и прогуливались по городу, чтобы подышать свежим воздухом.

И я следовал за толпой и шел туда, куда шли другие; и таким образом я дошел до Карх-аль-Сирата, который служит конечным пунктом для всех прогулок в Багдаде. И тут среди многих прекрасных зданий я увидел одно, которое было красивее других и выходило фасадом на реку. И у входа на мраморном пороге сидел почтенный старик в белой одежде и с белой бородой, спускавшейся до самого пояса. Вокруг него стояли пять отроков, прекрасных, как луны, и надушенных, как и старик, самыми изысканными благовониями.

Тогда, привлеченный красотой старца и окружавших его отроков, я спросил у одного прохожего:

— Кто этот почтенный шейх? И как зовут его?

Он ответил:

— Это шейх Тагер Абуль Ола, покровитель юных. И все входящие в его дом могут вволю пить, есть и забавляться с юношами или девушками, которые постоянно там находятся.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что близится утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И все входящие в его дом могут вволю пить, есть и забавляться с юношами или девушками, которые постоянно там находятся.

При этих словах я пришел в безграничный восторг и воскликнул:

— Слава Тому, Кто поставил на моем пути этого шейха с доброжелательным лицом! Ибо я отправился из моей страны в Багдад только для того, чтобы найти человека, подобного этому!

И я подошел к шейху и, пожелав ему мира, сказал:

— О господин мой, я должен обратиться к тебе с одной просьбой.

Он улыбнулся мне, как улыбается отец сыну, и ответил:

— Чего же желаешь ты, сын мой?

Я сказал:

— Я хочу провести эту ночь в твоем доме.

Тогда он еще раз взглянул на меня и сказал:

— Сердечный привет и щедрость да встретят тебя! — Затем он добавил: — Сегодня вечером, о сын мой, у меня новое поступление молодых девушек, цена которых за вечер меняется в зависимости от их достоинств. Некоторым назначают десять динаров за вечер, другим — двадцать, а другие достигают пятидесяти и ста динаров за вечер. Это зависит от тебя.

И я ответил:

— Ради Аллаха! Я хочу начать с одной из тех, чья цена достигает только десяти динаров за вечер, — затем добавил: — Вот триста динаров за месяц, потому что для хорошей пробы требуется месяц.

И я отсчитал триста динаров и положил их на весы, которые стояли возле него. Тогда он подозвал одного из отроков, окружавших его, и сказал ему:

— Проводи твоего хозяина.

И отрок взял меня за руку, повел в хаммам того дома, приготовил мне чудесную ванну и выказывал мне самое заботливое внимание. После этого он повел меня к одному павильону и постучал в одну из его дверей.

И тотчас же нам отворила двери молодая девушка с улыбающимся, приветливым лицом, она любезно поприветствовала меня.

И юноша сказал ей:

— Поручаю тебе твоего гостя.

И он удалился. Тогда она взяла меня за руку и ввела в залу с фантастическими украшениями. На пороге этой залы стояли две маленькие невольницы, походившие на две прелестные звезды. И, внимательно всмотревшись в их госпожу, я убедился, что она действительно прекраснее луны во время полнолуния. И она усадила меня и сама села возле меня; потом она сделала знак маленьким невольницам, и они тотчас принесли нам большой золотой поднос, на котором было различное жаркое: жареные цыплята, перепела, голуби и фазаны. И мы ели, пока не насытились. И во всю мою жизнь не пробовал я более тонких блюд, чем эти, не пил более сладких напитков, чем те, которыми она угощала меня, как только был убран поднос с яствами, не нюхал более душистых цветов, не вкушал таких необыкновенных плодов, варений и печений.

А потом она выказала такую доброту, обаяние и такие сладострастные ласки, что я провел с ней целый месяц, не подозревая о беге дней. В конце месяца маленький невольник отвел меня обратно в хаммам, откуда я ушел, чтобы найти почтенного шейха, и я сказал ему:

— О мой господин, я хочу одну из тех, что стоит двадцать динаров за вечер.

И он ответил:

— Отвесь золото.

И я пошел к своему дому за золотом и вернулся, чтобы отсчитать еще шестьсот динаров, для того чтобы провести месяц испытаний с юной девушкой за двадцать динаров за вечер.

И шейх позвал одного из отроков и сказал ему:

— Отведи господина твоего.

И отрок отвел меня в хаммам, где служил с еще большей заботливостью, чем в первый раз, а затем подвел меня к помещению, дверь которого охраняли четыре маленькие невольницы, которые, как только увидели нас, побежали предупредить госпожу свою. И дверь отворилась, и я увидел перед собой юную христианку из страны франков, гораздо более прекрасную, чем первая, и богаче одетую. И она, улыбаясь мне, взяла меня за руку и ввела в свою залу, поразившую меня богатством убранства и отделки. И она сказала мне:

— Добро пожаловать, прекрасный гость!

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что занимается утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И угостив меня яствами и напитками, еще более необыкновенными, чем те, которыми угощали меня в первый раз, она, обладая прекрасным голосом и умением играть на сладкозвучных инструментах, пожелала еще более опьянить меня, чем я уже был опьянен, и, взяв персидскую лютню, запела:

И на этот раз, о господа мои, я провел целый месяц с этой дочерью франков и должен признаться, что нашел ее бесконечно более опытной в движениях, чем моя первая возлюбленная. И действительно, я нашел, что я не переплатил за удовольствия, которые она доставляла мне с первого дня до тридцатого. Поэтому, когда отрок вернулся, чтобы забрать меня и отвести в хаммам, я не преминул найти почтенного шейха и похвалить его за выбор, который он сделал, предлагая мне своих юниц, и я сказал ему:

— Ради Аллаха! О шейх, я хочу всегда жить в твоем щедром доме, где можно найти радость для глаз, прелесть чувств и очарование избранного общества!

И шейх был весьма доволен моими похвалами и, чтобы выразить свое удовольствие, сказал мне:

— Сегодняшняя ночь, о гость мой, является для нас ночью необычайного празднества, и принимать участие в этом празднестве могут лишь избранные посетители моего дома. И мы называем эту ночь ночью чудных видений. Тебе стоит только подняться на террасу, чтобы убедиться в этом собственными глазами.

И я поблагодарил старика и поднялся на террасу. И первое, что я заметил, взойдя на террасу, был большой бархатный занавес, разделявший террасу на две части. И за этим занавесом на роскошном ковре, освещенные луною, покоились друг возле друга молодая девушка и ее возлюбленный, которые целовали друг друга в губы. И я при виде этой молодой девушки и ее несравненной красоты был ошеломлен и очарован, и долго глядел на нее, затаив дыхание, и не знал, где я нахожусь. Наконец смог я выйти из этой неподвижности, и, будучи не в силах успокоиться, не узнав, кто они, я спустился с террасы и побежал к молодой девушке, с которой я только что провел месяц любви, и рассказал ей о том, что только что видел. А она увидела, в каком состоянии я нахожусь, и сказала мне:

— Но что тебе за дело до этой молодой девушки?

Я ответил:

— Клянусь Аллахом! Она вырвала и разум мой, и совесть!

Она сказала мне с улыбкой:

— Так ты желал бы обладать ею?

Я отвечал:

— Это заветное желание души моей, ибо она царит в сердце моем!

Она сказала мне:

— Ну так знай, что девушка эта — дочь самого шейха Тагера Абуль Олы, господина нашего, и все мы лишь подвластные ей рабыни. Ты знаешь, сколько стоит провести с ней ночь?

И я ответил:

— Откуда мне знать?

Она сказала мне:

— Пятьсот динаров золотом. Это плод, достойный уст царей.

Я же ответил:

— О Аллах! Я готов потратить все свое состояние, чтобы владеть ею хотя бы в течение одного вечера!

И я провел всю ночь не смыкая глаз, настолько ум мой был занят мыслью о ней. Поэтому на следующий же день я поспешил облечься в лучшую свою одежду и, одетый по-царски, предстал перед шейхом Тагером, отцом ее, и сказал ему:

— Я хочу ту, чья ночь стоит пятьсот динаров.

И он ответил:

— Отвесь золото.

И я сразу же взвесил цену тридцати ночей, всего пятнадцать тысяч динаров. И он взял их и сказал одному из отроков:

— Проводи господина твоего к госпоже твоей такой-то.

И отрок повел меня в залу, подобной которой по богатству и красоте глаза мои не видели на всем белом свете.

И я увидел молодую девушку, сидящую в небрежной позе, с веером в руке, и дух мой был сразу поражен очарованием, о почтенные гости мои.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И дух мой был сразу поражен очарованием, о почтенные гости мои. Ибо она была поистине как луна в четырнадцатый день появления своего, и уже одним своим ответом на мое приветствие она окончательно похитила мой разум звуком голоса своего, более певучего, чем созвучия лютни; и поистине, вся она была прекрасна, и во всем, со всех сторон грациозна и равно хороша. И это о ней, без сомнения, сказал поэт:

И когда читал эти стихи, я видел, как она теребила в руке и прижимала к телу своему цветок.

И она сказала мне, испуская грустные и болезненные вздохи:

— Подобно тому, как красивые зубы кажутся очень красивыми, только когда их потрешь ароматическим стеблем, так зебб для прекрасных вульв — то же, что чистящий стержень для молодых зубов. О мусульмане, на помощь! Неужто среди вас больше нет хозяина зебба, который умеет вставать?!

И как только она сказала это, я почувствовал, как мой зебб словно хрустнул, закостенел и поднял одежды, триумфально увеличившись. И на своем языке он говорил красавице: «Да вот же я! Вот!» И я ответил на призыв ее завесы.

Однако она испугалась и спросила меня:

— Кто ты?

И я ответил:

— Тот молодец, чей зебб встал, чтобы ответить на твой призыв.

И без дальнейших церемоний я набросился на нее, и мой зебб размером с руку осторожно задвигался между ее бедер. И когда я закончил забивать третий гвоздь, она сказала мне:

— Еще, о молодец! Глубже! Еще! Сильнее!

И я ответил:

— Да, глубже, госпожа моя! Глубже! Вот так!

После окончания я приветствовал ее пожеланием мира, и она ответила мне таким же приветствием и сказала:

— Ласка, радушие и щедрость да встретят гостя!

И она взяла меня за руку, о господа мои, и усадила подле себя; и молодые девушки с чудными грудями пришли и стали подавать нам на подносах прохладительные напитки, как того требует гостеприимство, изысканные плоды, редкие варенья и восхитительное вино, какое пьют лишь в царских дворцах; и они поднесли нам также розы и жасмины, в то время как душистые кустарники и алоэ, курившееся в золотых курильницах, распространяли вокруг нас свои сладкие благоухания. Потом одна из невольниц принесла ей атласный футляр, из которого она вынула лютню из слоновой кости, и, настроив ее, спела следующие стихи:

И я, о гости мои, после первых своих успехов ободрился, и рука моя стала дерзкой, а глаза мои и губы мои пожирали ее; и я обнаружил в ней такие необычайные красоты и такие познания, что я не только провел с ней уже оплаченный месяц, но и продолжал оплачивать седовласому старику, отцу ее, один месяц за другим и так далее. И так продолжалось до тех пор, пока вследствие столь значительных трат у меня не осталось более ни одного динария из всех богатств, привезенных мною из страны Оман, моей родины. И тогда, размышляя о том, что я вскоре буду вынужден расстаться с нею, я не мог удержать слез, лившихся целыми реками по щекам моим, и не отличал более дня от ночи.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что занимается утренняя заря, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И я не мог удержать слез, лившихся целыми реками по щекам моим, и не отличал более дня от ночи. А она, увидав меня всего в слезах, сказала мне:

— О чем плачешь ты?

Я же сказал:

— О госпожа моя, о том, что у меня нет больше денег, ведь сказал поэт:

Вот почему я плачу, о свет очей моих, плачу, опасаясь, что отец твой разлучит меня с тобою.

И она сказала мне:

— Знай же, что когда какой-то из клиентов этого дома доводит себя в этом доме до крайнего разорения, то мой отец обычно оказывает ему гостеприимство еще три дня со всей возможной щедростью, не лишая его любого из привычных удовольствий, но после этого он просит его уйти и больше никогда не появляться в этом доме. Что же касается тебя, мой дорогой, то оставь все опасения на этот счет, поскольку в моем сердце горит огромная любовь к тебе, а потому я найду способ держать тебя здесь столько, сколько ты захочешь. Иншаллах![16] Ведь все мое личное состояние в моих руках, и мой отец даже не знает, сколь оно огромно. Поэтому я собираюсь давать тебе по пятьсот динаров каждый день, то есть цену за ночь, а ты будешь отдавать их моему отцу, говоря: «Отныне я буду платить тебе за каждую ночь день за днем». И мой отец, зная, что ты заслуживаешь доверия, примет это условие; и согласно его обычаю он будет приходить, чтобы отдавать мне сумму, которая мне причитается; а я снова буду давать ее тебе, чтобы ты мог заплатить этим за другую ночь; и так будет продолжаться до тех пор, пока Аллах будет желать этого, и ты не будешь скучать со мною.

Тогда, о гости мои, я в радости своей почувствовал себя легким, как птица, и поблагодарил ее и поцеловал ей руку, и потом я оставался с нею при этом новом порядке вещей в течение целого года, как петух в курятнике.

Но по прошествии этого времени злой судьбе было угодно, чтобы возлюбленная моя в припадке гнева, вспылив против одной из рабынь, больно ударила ее; и рабыня воскликнула:

— Клянусь Аллахом, я нанесу такой же удар твоему сердцу, какой ты нанесла мне!

И она в ту же минуту побежала к отцу подруги моей и открыла ему, как было дело, от начала и до конца.

Услышав речь рабыни, старый Тагер Абуль Ола вскочил и побежал отыскивать меня, тогда как я, будучи еще в неведении всего того, что произошло, находился возле подруги моей, предаваясь приятнейшим любовным забавам; и он крикнул мне:

— Хо! Эй ты!

Я ответил:

— Что прикажешь, о дядя мой!

Он сказал мне:

— Наш обычай здесь таков: когда клиент разоряется, его не лишают всего лишь в течение трех дней. Но ты уже целый год обманным путем пользовался нашим гостеприимством: ел, пил и совокуплялся, к своему удовольствию. — Затем он повернулся к своим невольникам и крикнул им: — Выгоните отсюда этого сына распутника!

И они схватили меня и, совершенно голого, вытолкали за дверь, сунув мне в руку десять мелких серебряных монет и бросив мне старый, заплатанный и весь в лохмотьях халат, чтобы я мог прикрыть наготу свою.

И седой шейх сказал мне:

— Уходи! Я не хочу ни колотить тебя, ни бранить! Но поспеши исчезнуть; ибо если ты, на беду, останешься еще в нашем городе Багдаде, то твоя кровь брызнет выше головы твоей!

Тогда, о гости мои, я вынужден был удалиться наперекор своему влечению, не зная, куда идти в этом городе, которого совсем не знал, несмотря на то что прожил в нем шестнадцать месяцев. И я чувствовал, что на сердце мое тяжело наваливаются все невзгоды мира, а дух мой подавляется отчаянием, печалями и заботами. И я сказал в душе своей: «Как могло случиться, что я, прибывший сюда из-за моря, имея миллион золотых динаров и, сверх того, сумму стоимости моих тридцати кораблей, истратил все свое состояние в доме этого злосчастного старика и вышел от него теперь обнаженным, с разбитым сердцем и оскорбленной душой?! Но нет спасения и прибежища, кроме Аллаха Всевышнего и Преславного!»

И, погруженный в эти грустные мысли, я очутился на берегу Тигра и увидел там корабль, направлявшийся вниз по течению к городу Басре. И я отправился на корабль этот и предложил капитану свои услуги в качестве матроса, дабы этим заплатить за проезд. И таким образом доехал я до Басры.

Там я немедленно отправился на рынок, ибо меня терзал голод, и обратил на себя внимание…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И там я немедленно отправился на рынок, ибо меня терзал голод, обратил на себя внимание одного продавца сластей, который поспешно приблизился ко мне, и, бросившись ко мне на шею, заключил меня в свои объятия, и назвал себя старинным другом отца моего; затем он стал расспрашивать меня, и я рассказал ему, не утаив ни одной подробности, обо всем, что случилось со мною. И он сказал мне:

— Йа Аллах! Так разумные люди не поступают. Что было, то прошло. Что же думаешь ты делать теперь?

Я ответил:

— Не знаю.

Он сказал мне:

— Не согласишься ли ты остаться у меня? А так как ты умеешь писать, то не согласишься ли записывать приход и расход моего товара, получая за это одну серебряную драхму в день, не считая еды и питья?

И я согласился с благодарностью и остался у него в качестве писца, записывая приход и расход купли и продажи. И я прожил у него до тех пор, пока не скопил сто золотых динаров.

Тогда я нанял, уже за свой счет, небольшое помещение на берегу моря и стал ждать прибытия какого-нибудь корабля, нагруженного товарами дальних стран, чтобы накупить на скопленные деньги каких-нибудь вещей, пригодных для продажи в Багдаде, куда я хотел возвратиться в надежде найти случай увидеться с возлюбленной моею.

И вот судьбе было угодно, чтобы однажды приплыл издалека корабль, нагруженный теми товарами, которых я ждал; и я, вмешавшись в толпу других купцов, направился к кораблю и поднялся на палубу.

И тогда из глубины корабля вышли двое и, усевшись на стульях, стали раскладывать перед нами свои товары. И какие товары! Что за ослепительный блеск! Мы только и видели, что геммы, жемчуга, кораллы, рубины, агаты, яхонты — драгоценные камни всех цветов. И один из двух продавцов обратился к туземным купцам и сказал:

— О вы, собравшиеся здесь купцы, все это не будет распродаваться сегодня, ибо я еще слишком утомлен морским переездом; я разложил это лишь для того, чтобы вы могли себе представить, что за распродажа будет завтра.

Но купцы стали так упрашивать его, чтобы он согласился начать продажу немедленно, и глашатай принялся выкрикивать о продаваемых каменьях, одно название за другим. И купцы всякий раз надбавляли цену один перед другим, пока цена первого мешочка с драгоценностями не поднялась до четырехсот динаров. В эту минуту владелец мешка, знававший меня некогда на родине моей, когда отец мой стоял во главе торговли Омана, обратился ко мне и спросил:

— Почему же ты ничего не говоришь и не надбавляешь цену, как другие купцы?

Я ответил:

— Клянусь Аллахом, о господин мой, из всех благ мира у меня осталось лишь сто динаров!

И я был страшно смущен, произнося эти слова, и капли слез скатились из глаз моих. И при виде этого владелец мешка всплеснул руками и воскликнул в полном изумлении:

— О аль-Омани, как же случилось, что от такого огромного богатства у тебя осталось лишь сто динаров?

И затем, взглянув на меня с соболезнованием, он проникся участием к моему тяжелому положению и вдруг обратился к купцам и сказал так:

— Будьте свидетелями, что я продаю этому молодому человеку за сто динаров этот мешок со всем, что в нем содержится по части драгоценных камней, металлов и гемм, хотя и знаю, что истинная его стоимость равняется тысяче динаров. Это, значит, будет подарок ему от меня.

И купцы, совершенно пораженные, засвидетельствовали, что они видят и слышат, и купец вручил мне мешок со всем, что в нем заключалось, и даже подарил мне еще ковер и стул, на котором сидел. И я поблагодарил его за его великодушие и, сойдя на берег, направился к ювелирному ряду.

Там нанял я себе лавку и стал продавать и покупать, получая ежедневно довольно значительный барыш. Но среди драгоценных вещей, содержавшихся в мешке, находился кусок черепаховой чешуи темно-красного цвета, который, судя по таинственным письменам в виде муравьиных лапок, начертанным на нем с обеих сторон, был, вероятно, амулетом, изготовленным каким-нибудь мудрецом, весьма сведущим в приготовлении амулетов. Он весил полфунта, но мне было неизвестно ни название его, ни стоимость. И я несколько раз объявлял через глашатая о продаже его, но за него предлагали глашатаю лишь от десяти до пятнадцати драхм. И тогда, не желая все же уступить его за столь ничтожную цену в предвидении случая продать его с большей выгодой, я бросил этот кусок черепаховой чешуи куда-то в угол лавки, где он и пролежал целый год.

Но однажды, когда я сидел в лавке своей, ко мне вошел…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что занимается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Вот однажды, когда я сидел в лавке своей, ко мне вошел чужестранец, пожелал мне мира и, заметив кусок чешуи, несмотря на покрывавшую ее пыль, воскликнул:

— Хвала Аллаху! Наконец я нашел то, что искал! И он взял этот кусок чешуи и поднес его к губам своим и ко лбу и сказал мне:

— О господин мой, согласен ли ты продать мне это?

Я ответил:

— Согласен вполне!

Он спросил:

— А какова цена?

Я сказал:

— А сколько предлагаешь за него ты сам?

Он ответил:

— Двадцать динаров золотом!

Я же при этих словах подумал — настолько высокой показалась мне эта цена, — что он насмехается надо мною, и сказал с раздражением:

— Ступай себе своей дорогой!

Тогда он подумал, что я нахожу эту цену слишком ничтожной, и сказал мне:

— Даю пятьдесят динаров!

Но я, все более и более убеждаясь в том, что он смеется надо мною, не только не стал отвечать ему, но даже не взглянул на него и сделал вид, что не замечаю более его присутствия и желаю, чтобы он ушел.

Тогда он сказал мне:

— Тысячу динаров!

Подумать только! А я, о господа мои, не отвечал ему; он же улыбался моему молчанию, полному сдержанной ярости, и говорил мне:

— Почему же ты не отвечаешь мне?

И я наконец ответил еще раз:

— Ступай себе своей дорогой!

Тогда он стал набавлять одну тысячу динаров за другой, пока не дошел до двадцати тысяч динаров. А я все не отвечал.

Подумать только! И прохожие, и соседи, привлеченные этим странным торгом, толпились вокруг нас в лавке и на улице и громко роптали на меня и делали неприязненные замечания в мой адрес, говоря:

— Нам не следует позволять ему требовать больше за этот несчастный кусок черепаховой чешуи!

А другие говорили:

— Йа Аллах! Тупая башка, бессмысленные глазища! Если он не уступит ему этого куска чешуи, мы выгоним его из города!

Подумать только! А я все еще не понимал, чего от меня хотят. И тогда, чтобы покончить со всем этим, я спросил у чужестранца:

— Да скажи же мне наконец толком, вправду ли ты покупаешь или смеешься надо мной?

Он ответил:

— А ты? Желаешь ли ты в самом деле продавать или насмехаешься?

Я сказал:

— Продавать.

А он сказал:

— Ну так я предлагаю тебе как последнюю цену тридцать тысяч динаров. И совершим наконец торг.

И тогда я обратился к присутствующим и сказал им:

— Я беру вас в свидетели этой продажи. Но хочу сначала узнать от покупателя, что будет он делать с этим куском чешуи.

Он ответил:

— Заключим сначала сделку, а затем я расскажу тебе о свойствах и использовании этой вещи.

Я ответил:

— Я продаю ее тебе.

Он сказал:

— Аллах свидетель.

И он достал мешок, полный золота, отсчитал и отвесил мне тридцать тысяч динаров, взял амулет, положил его себе в карман, глубоко вздохнув, и сказал мне:

— Так это окончательно продано?

Я ответил:

— Продано окончательно.

И он обратился к присутствующим и сказал им:

— Будьте свидетелями в том, что он продал мне этот амулет и получил условленную цену — тридцать тысяч динаров.

И, покончив с этим, он повернулся ко мне и голосом, полным соболезнования и глубокой насмешки, сказал:

— О, ты беднейший их бедных, клянусь Аллахом! Если бы ты сумел твердо держаться в этой продаже, отстаивая ее еще, то я бы вынужден был заплатить за этот амулет не тридцать или сто тысяч динаров, а тысячу тысяч динаров, если не больше.

Я же, о гости мои, услышав эти слова и увидав, что я лишился вследствие недостатка чутья такого баснословного богатства, ощутил сильнейшее потрясение внутри, и вследствие внезапного волнения во всем теле вся кровь отхлынула от лица моего и вместо нее появилась эта желтая окраска, которая и осталась у меня с тех пор и в сегодняшний вечер привлекла ко мне ваше внимание.

И я оставался некоторое время в отупении, но потом сказал чужестранцу:

— Не можешь ли ты теперь рассказать мне о свойствах и пользе этого куска черепаховой чешуи?

И чужестранец ответил мне:

— Знай, что у царя Индии есть любимая дочь, с которой никто на всем белом свете не сравнится красотой, но она подвержена жестоким головным болям. И вот отец ее, царь, испробовав все средства и лекарства, которые бы могли облегчить ее страдания, велел созвать самых мудрых книжников, и ученых, и прорицателей, но ни одному из них не удалось избавить дочь его от головных болей, которые мучили ее.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И ни одному из них не удалось избавить дочь его от головных болей, которые мучили ее. Тогда я, присутствовавший на этом собрании, сказал царю:

— О царь, я знаю одного человека по имени Садаллах Вавилонец, равного которому нет на всем белом свете, и тем более превосходящего его в знании лекарств от головной боли. И если ты найдешь уместным послать меня к нему, то сделай это!

Царь ответил мне:

— Иди и приведи его!

Я сказал:

— Дай мне тысячу тысяч динаров, кусок черепаховой чешуи темно-красного цвета и, сверх того, подарок.

И царь дал мне все, что я просил, и я отправился из Индии в страну Вавилонскую. И там я спросил о мудром Садаллахе, и меня направили к нему; и я предстал перед ним и вручил ему сто тысяч динаров и подарок царя; потом я дал ему кусок черепаховой чешуи и, доложив ему о цели моего путешествия, попросил его изготовить амулет, всесильный против головной боли. И вавилонский мудрец употребил семь полных месяцев на то, чтобы совещаться со светилами, и наконец по прошествии этих семи месяцев выбрал благоприятный день, чтобы начертать на этом куске чешуи эти полные таинственности, волшебные письмена, которые ты видишь на обеих сторонах этого амулета, который ты мне продал. И я взял этот амулет и возвратился к царю Индии, которому и передал его.

И тогда царь вошел в залу возлюбленной дочери своей и нашел ее, согласно данным приказаниям, по-прежнему привязанной четырьмя цепями, прикрепленными к четырем углам залы, дабы она не могла во время приступов боли убиться, выбросившись из окна. И как только он приложил амулет к челу дочери своей, в тот же миг она была исцелена. И царь, увидав это, возрадовался, как только можно радоваться, и осыпал меня богатыми дарами, и приставил меня к своей особе в числе своих приближенных.

А дочь царя, излеченная таким чудесным образом, привязала амулет к своему ожерелью и больше не расставалась с ним.

Но однажды царевна во время прогулки на лодке играла со своими подругами, и одна из них каким-то неловким движением оборвала нить ожерелья, и амулет упал в воду. Так исчез амулет. И в ту же минуту на нее вновь нашло наваждение, и она вновь стала одержима ужасным духом беснования, который причинял ей такие жестокие головные боли, что разум ее помутился.

Горе царя, когда он узнал об этом, было сильнее всяких слов; и он призвал меня и поручил мне вновь отправиться к шейху Садаллаху Вавилонцу, чтобы он изготовил другой амулет. И я отправился.

Но, прибыв в Вавилон, я узнал, что шейх Садаллах скончался. И с тех пор, сопровождаемый десятью людьми, которые должны помогать мне в моих поисках, объезжаю я все страны земли с целью

найти у какого-нибудь купца, или продавца, или прохожего один из тех амулетов, которые один только шейх Садаллах Вавилонец умел наделять целебными и волшебными свойствами. И судьбе было угодно поставить тебя на пути моем и дать мне найти и купить в твоей лавке эту вещь, которую я уже отчаивался когда-либо отыскать.

Затем, о гости мои, чужестранец, рассказав мне эту историю, затянул пояс свой и ушел.

И такова, как я уже говорил вам, причина желтой окраски лица моего.

Что же касается меня, то я обратил в деньги все свое имущество, продав свою лавку, и, снова сделавшись богатым, поспешил отправиться в Багдад, и тотчас по прибытии полетел во дворец седого старика, отца моей возлюбленной. Ибо, с тех пор как мы расстались с нею, она и днем и ночью наполняла мысли мои, и свидеться с ней было целью моих желаний и всей моей жизни. И разлука лишь разжигала пламя души моей и возбуждала дух.

И вот я спросил о ней у отрока, который сторожил входную дверь. И отрок сказал мне, чтобы я поднял голову и посмотрел вверх. И я увидел, что дом почти развалился, что окно, у которого сидела обыкновенно моя возлюбленная, было выбито и придавало всему жилищу глубоко печальный и унылый вид. Тогда слезы набежали на глаза мои, и я сказал молодому невольнику:

— Что же сделал Аллах с шейхом Тагером, о брат мой?

Он ответил мне:

— Радость покинула этот дом и несчастье обрушилось на нас, с тех пор как нас покинул один молодой человек из страны Оман, называвшийся Абуль Гассан аль-Омани. Молодой купец этот целый год жил с дочерью шейха Тагера, но так как по прошествии этого времени у него не осталось больше денег, то шейх — хозяин наш — прогнал его из дому. Но молодая госпожа наша, любившая его пылкой любовью…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

С тех пор как нас покинул Абуль Гассан аль-Омани, несчастье обрушилось на дом наш. Молодая госпожа наша, любившая его пылкой любовью, была так потрясена этим расставанием, что захворала тяжкой болезнью, которая чуть не свела ее в могилу. Тогда господин наш шейх Тагер раскаялся в том, что он сделал, увидав смертельную тоску, в которой находилась дочь его; и он поспешил разослать гонцов во все стороны и во все страны, чтобы отыскать юного Абуль Гассана, и обещал в награду сто тысяч динаров тому, кто приведет его. Но до сих пор все усилия отыскивающих были напрасны, ибо ни один не напал на его след и не получил вестей о нем. И потому молодая госпожа, дочь шейха, находится теперь при последнем издыхании.

Тогда я с раздирающей болью в душе спросил отрока:

— А шейх Тагер как поживает?

Он ответил:

— Он был от всего этого в таком горе и таком отчаянии, что продал девушек и юношей и горько раскаялся перед Всевышним.

Тогда я сказал юному невольнику:

— Хочешь, я укажу тебе, где находится Абуль Гассан аль-Омани? Что ты на это скажешь?

Он ответил:

— Заклинаю тебя Аллахом, о брат мой, сделай это! И ты возвратишь к жизни умирающую от любви красавицу, отцу вернешь дочь, возлюбленному — его подругу и извлечешь из бедности раба твоего и родителей раба твоего.

Тогда я сказал ему:

— Ступай же к господину своему шейху Тагеру и скажи ему: «Ты должен мне награду, обещанную за добрую весть, ибо у дверей дома твоего стоит сам Абуль Гассан аль-Омани».

При этих словах юный невольник полетел с быстротою мула, убегающего с мельницы, и в мгновение ока вернулся назад в сопровождении шейха Тагера, отца подруги моей. Но как он изменился!

И куда девался его прежний цвет лица, когда-то столь свежий и моложавый, несмотря на лета?! В два года он постарел больше чем на двадцать лет! Тем не менее он тотчас узнал меня, и бросился ко мне на шею, и стал со слезами обнимать меня, и сказал мне:

— О господин мой, где был ты все это время? Ведь прошло два года! Дочь моя из-за тебя на краю могилы! Иди же! Войди вместе со мною в дом твой!

И он ввел меня в дом и, упав на колени, возблагодарил Аллаха, дозволившего нам свидеться; и он поспешил выдать юному невольнику обещанную награду — сто тысяч динаров. И отрок удалился, призывая на мою голову благословение.

И шейх Тагер вошел сначала один к дочери своей, чтобы осторожно сообщить ей о моем прибытии. И он сказал ей:

— Я принес тебе, о дочь моя, добрую весть. Если ты согласишься съесть хоть кусочек и совершить омовение в хаммаме, то я сегодня же приведу к тебе Абуль Гассана.

Она воскликнула:

— О отец, правду ли ты говоришь?

Он отвечал:

— Клянусь Аллахом Преславным, что я говорю тебе правду!

Тогда она воскликнула:

— Йа Аллах! Если я увижу лицо его, то мне не нужно будет ни есть, ни пить!

Тогда старик повернулся к двери, за которой стоял я, и крикнул мне:

— Войди, йа Абуль Гассан!

И я вошел.

Но, о гости мои, как только она увидела и узнала меня, то лишилась чувств и долго не могла прийти в себя. Наконец она смогла подняться, и, смеясь и плача от радости, бросились мы друг другу в объятия и долго оставались в крайнем волнении и блаженстве. А когда мы в состоянии были обратить внимание на то, что происходило вокруг, то увидели посреди залы кади и свидетелей, которых шейх поторопился призвать и которые тут же написали брачный договор наш. И свадьбу отпраздновали с неслыханной роскошью, среди празднеств и ликований, длившихся тридцать дней и тридцать ночей.

И с тех пор, о гости мои, дочь шейха Тагера — возлюбленная супруга моя. И это она пела здесь эти грустные песни, которые нравятся ей потому, что, напоминая горестные годы нашей разлуки, заставляют ее еще сильнее чувствовать полное счастье, в котором протекают дни нашего союза, благословленного рождением сына, столь же прекрасного, как мать его. И его-то хочу я сейчас представить вам, о гости мои!

Но в эту минуту Шахерезада увидала, что уж близок рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И его-то хочу я сейчас представить вам, о гости мои!

И, сказав это, Абуль Гассан, желтолицый юноша, вышел на минуту и вернулся, ведя за руку мальчика лет десяти, прекрасного, как месяц в четырнадцатый день. И он сказал ему:

— Пожелай мира гостям нашим!

И ребенок исполнил это с утонченной грацией. А халиф и спутники его, все еще не узнанные, были до крайности восхищены как красотой, грациозностью и приветливостью ребенка, так и необычайной историей отца его. И, распрощавшись со своим хозяином, они удалились, очарованные тем, что видели и слышали.

А на следующий день утром халиф Гарун аль-Рашид, который не переставал думать об этой истории, позвал Масрура и сказал ему:

— О Масрур!

Он ответил:

— Что изволишь приказать, о господин мой?

Он сказал:

— Ты должен немедленно сложить в этой зале все подати, собранные золотом с Багдада, Басры и Хорасана!

И Масрур тотчас велел принести к халифу и свалить в зале подати золотом трех самых больших округов государства, составлявшие такую огромную сумму, что один Аллах мог бы ее сосчитать.

Тогда халиф сказал Джафару:

— О Джафар!

Он ответил:

— Я здесь, о эмир правоверных!

Халиф сказал:

— Ступай скорей и приведи ко мне Абуль Гассана аль-Омани!

Он ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И он тотчас отправился за ним и привел его, трепещущего, к халифу, у ног которого он облобызал землю и ждал, опустив глаза, в полном неведении: какое преступление мог он совершить, для чего понадобилось его присутствие?

Тогда халиф сказал ему:

— О Абуль Гассан, знаешь ли ты имена тех купцов, которые были вчера твоими гостями?

Он ответил:

— Нет, клянусь Аллахом, о эмир правоверных!

Тогда халиф обратился к Масруру и сказал ему:

— Сними покрывало, скрывающее кучи золота!

И когда покрывало было снято, халиф сказал молодому человеку:

— А можешь ли ты, по крайней мере, сказать мне, превышают ли эти богатства те, которых ты лишился благодаря своей поспешности при продаже куска черепаховой чешуи? Превышают или нет?

И Абуль Гассан, пораженный тем, что халифу известна эта история, прошептал, глядя во все глаза вокруг:

— Йа Аллах! О господин мой, эти богатства неизмеримо значительнее тех!

И халиф сказал ему:

— Знай же тогда, что твои вчерашние гости — пятый потомок племени Бани Аббас и его визири и спутники, а все собранное здесь золото — твоя собственность, подарок тебе от меня, чтобы восполнить то, что ты упустил при продаже волшебной черепаховой чешуи.

Услыхав эти слова, Абуль Гассан был так взволнован, что новый переворот потряс его внутренности, и желтая окраска сошла с его лица, и вместо нее прихлынула алая кровь, которая и вернула ему его прежний цвет лица и прежний румянец, равный в блеске своем луне в ночь полнолуния. И халиф, приказав принести зеркало, приблизил его к лицу Абуль Гассана, который пал на колени, чтобы возблагодарить освободителя. И халиф, приказав перенести в дом Абуль Гассана все сложенное здесь золото, пригласил его почаще приходить к нему и воскликнул:

— Нет Бога, кроме Аллаха! Хвала Тому, Кто может производить одну перемену за другой и Кто один остается Неизменным!

— И такова, о царь благословенный, — продолжала Шахерезада, — история желтолицего юноши. Но она, конечно, не может сравниться с историей Цветка Граната и Улыбки Луны!

И царь Шахрияр воскликнул:

— О Шахерезада, я не сомневаюсь в правдивости слов твоих! Поспеши же рассказать мне историю Цветка Граната и Улыбки Луны, ибо я не знаю ее!

И Шахерезада начала: