Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР ИШАХА ИЗ МОСУЛА

Любимый певец аль-Рашида, музыкант Ишах из Мосула, передает следующее происшествие:

— Однажды зимней ночью сидел я у себя дома, и, в то время как на дворе ветер ревел, как лев, а тучи разверзались, как широкий, наполненный водою мех, я грел руки над медной жаровней и был печален, потому что по причине раскисших дорог, дождя и темноты не мог ни сам куда-нибудь пойти, ни надеяться, что меня посетит кто-нибудь из друзей. А так как я все сильнее и сильнее чувствовал стеснение в груди, то я сказал рабу своему:

— Дай мне чего-нибудь поесть, чтобы скоротать время. А пока раб собирался подать мне что-нибудь, я невольно вспомнил об очаровательной девушке, которую в былое время знавал во дворце; и не знаю, почему воспоминание о ней до такой степени овладело мною и почему мысль моя останавливалась именно на этом лице, а не на каком-либо другом из многочисленных лиц, которыми любовался я в давнопрошедшие ночи. И так овладело мною желание увидеть ее, что я наконец перестал замечать присутствие раба, который стоял со сложенными на груди руками и который, разостлав передо мной скатерть на ковре, ждал только знака глаз моих, чтобы принести подносы. Я же, погруженный в свои грезы, громко воскликнул:

— Ах, если бы молодая Саида была здесь, она рассеяла бы мою грусть своим нежным голосом!

Я произнес эти слова, как сейчас помню, громким голосом, хотя не имею обыкновения думать вслух. И сам я удивился до крайности, услышав, таким образом, звук своего голоса в присутствии раба, широко раскрывшего глаза от удивления.

Но не успел я выразить свое желание, как кто-то нетерпеливо постучался в дверь, и молодой голосок вздохнул:

— Можно ли возлюбленной войти к другу своему?

Я же подумал в душе своей: «Наверное, кто-нибудь в темноте ошибся дверью, или, может быть, бесплодное дерево моих желаний уже принесло плоды».

Однако я поспешил вскочить и сам побежал отворять дверь, а на пороге увидел столь желанную Саиду, но в каком странном виде и в каком необыкновенном наряде! На ней было короткое платье из зеленого шелка, а на голове золотая ткань, которая не могла защитить ее от дождя и от воды, лившейся с крыш. К тому же она, по-видимому, все время шла по грязи, о чем ясно свидетельствовали ноги ее. И, увидав ее в таком состоянии, я воскликнул:

— О госпожа моя, к чему же выходить в такую погоду и в такую ночь?!

Она же сказала мне своим милым голоском:

— Э! Разве я могла не преклониться пред желанием, которое передал мне сейчас твой гонец? Он сказал мне, как горячо желаешь ты меня видеть, и, несмотря на ужасную погоду, я пришла!

Я же, хотя и никого не посылал к ней (да если бы и приказал что-либо подобное, то мой единственный раб не мог бы исполнить такого приказания, оставаясь при мне), не хотел показать своей подруге, до какой степени ум мой взволнован всем этим, и я сказал ей:

— Слава Аллаху, дозволившему нам увидеться, о госпожа моя, и превращающему в мед горечь желания! Да заблагоухает дом мой с твоим приходом и да возрадуется сердце хозяина! Поистине, если бы ты не пришла, я сам пошел бы к тебе, до такой степени в этот вечер ум мой был занят тобою!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что брезжит утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Ум мой был занят тобою в этот вечер до такой степени, что я сам пошел бы к тебе!

Затем приказал я рабу:

— Принеси скорей горячей воды и эссенций!

И когда невольник исполнил мое приказание, я сам принялся омывать ноги моей подруги и вылил на них склянку розового масла. После этого я надел на нее прекрасное платье из зеленой шелковой кисеи и посадил ее рядом с собой, перед подносом с плодами и напитками. И когда она несколько раз выпила вместе со мною из кубка, я захотел, чтобы сделать ей удовольствие, спеть ей новую сочиненную мной песню, между тем как обыкновенно я соглашаюсь петь лишь после долгих упрашиваний. Но она ответила, что душа ее не желает меня слушать.

Тогда я сказал:

— В таком случае, о госпожа моя, соблаговоли сама спеть что-нибудь!

Она ответила:

— И этого не надо! Душа моя не желает этого!

Я же сказал:

— Однако, о глазок мой, радость неполна без пения и музыки! Как ты думаешь?

Она сказала мне:

— Ты прав. Но сегодня вечером, не знаю почему, мне хотелось бы слушать пение только человека из простого народа или какого-нибудь нищего, поющего на улице. Не хочешь ли взглянуть, не проходит ли у твоих дверей кто-нибудь, способный удовлетворить мое желание?

И чтобы не причинить ей неудовольствия, я, несмотря на то что был уверен, что в такую ночь не может быть никого на улице, пошел, приотворил входную дверь и просунул голову в отверстие. И к великому удивлению своему, я увидел старого нищего, который стоял, опираясь на палку, у противоположной стены и разговаривал сам с собою:

— Как грохочет буря! Ветер относит мой голос и не дает людям услышать меня! Горе бедному слепцу! Когда он поет, его не слушают! А если перестанет петь, то умрет с голоду!

И, произнеся эти слова, старый слепец принялся ощупывать палкой своей землю и стену, стараясь продолжить путь.

Тогда я, удивленный и обрадованный этой неожиданной встречей, сказал ему:

— О дядя, так, значит, ты умеешь петь?

Он ответил:

— Люди говорят, что умею.

Я же ему:

— В таком случае, о шейх, не хочешь ли ты провести с нами эту ночь и порадовать нас своим присутствием?

Он ответил мне:

— Если ты этого желаешь, возьми меня за руку, потому что я слеп на оба глаза!

И взял я его за руку, провел в дом и, тщательно притворив дверь, сказал моей подруге:

— О госпожа моя, я привел тебе певца, и к тому же слепого. Он может доставить нам удовольствие и не будет видеть того, что мы делаем. И тебе не придется стесняться или закрывать лицо свое.

Она же сказала:

— Веди его сюда поскорее!

И я привел его. Прежде всего я посадил его перед нами и просил отведать чего-нибудь. Он ел очень мало, еле прикасаясь к еде. Когда же он закончил и вымыл руки, я предложил ему напитки; он выпил три полных кубка и затем спросил меня:

— Не можешь ли сказать мне, у кого я нахожусь в гостях?

Я ответил:

— У Ишаха, сына Ибрагима, из Мосула.

Имя мое не особенно удивило его, он сказал только:

— А! Да, я слыхал о тебе. Я рад, что нахожусь у тебя.

Я сказал ему:

— О господин мой, и я очень рад, что принимаю тебя у себя в доме.

Он же сказал мне:

— В таком случае, о Ишах, если хочешь, дай мне услышать твой голос, который, как говорят, очень хорош, ведь хозяин должен первый доставить удовольствие гостям своим.

Я ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И так как все это начинало сильно забавлять меня, я взял свою лютню, заиграл и запел как только мог лучше. И когда я закончил, особенно тщательно стараясь пропеть конец, и когда рассеялись последние звуки, старый нищий насмешливо улыбнулся и сказал мне:

— Воистину, йа Ишах, из тебя мог бы выйти настоящий музыкант и превосходный певец!

Я же, услышав такую похвалу, звучавшую скорее порицанием, почувствовал себя ничтожным в собственных глазах и от досады и упадка духа отбросил от себя лютню. Но так как я не хотел нарушать долга гостеприимства по отношению к моему гостю, то предпочел не отвечать ему и не сказал ни слова.

Тогда он сказал мне:

— Никто не поет и не играет? Разве здесь нет еще кого-нибудь?

Я сказал:

— Здесь еще есть молодая невольница.

Он же сказал:

— Прикажи ей петь, чтобы я слышал ее!

Я сказал на это:

— Зачем ей петь, коль скоро с тебя довольно и того, что ты уже слышал?

Он сказал:

— Все равно пусть споет!

Тогда молодая девушка, моя подруга, взяла, хотя и неохотно, лютню и после умелого вступления спела как только могла лучше. Но старый нищий вдруг прервал ее пение и сказал:

— Тебе надо еще многому научиться!

И взбешенная подруга моя бросила лютню и хотела встать. Я с трудом уговорил ее, бросившись перед нею на колени. Потом, обратясь к слепому нищему, я сказал:

— Клянусь Аллахом, о гость мой, душа наша не может дать больше того, на что способна! Впрочем, мы всячески старались доставить тебе удовольствие. Теперь твой черед показать нам, чем ты владеешь, чтобы отплатить нам вежливостью.

Он улыбнулся, и рот его растянулся до ушей, и сказал он мне…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И теперь твой черед показать нам, чем ты владеешь, чтобы отплатить нам вежливостью.

Он улыбнулся, и рот его растянулся до ушей, и сказал он мне:

— Так начни с того, что принеси мне лютню, к которой еще не прикасалась ни одна человеческая рука.

Я пошел открыть ящик и принес ему совершенно новую лютню, которую и вложил ему в руки. Он взял огненное гусиное перо[23] и слегка притронулся к благозвучным струнам.

И с первых звуков узнал я, что этот слепой нищий во много раз превосходит всех музыкантов нашего времени. Но каково же было мое изумление и мое восхищение, когда он исполнил одну вещь в совершенно незнакомой мне манере, хотя меня никто не считал невеждой в искусстве!

Потом ни с чем не сравнимым голосом он пропел такие стихи:

Когда мы услышали эту песню старого слепца, я и подруга моя переглянулись и остолбенели от удивления. Потом она, покраснев от гнева, сказала мне так, что один я мог слышать ее:

— О вероломный! Не стыдно ли тебе, ибо ты воспользовался несколькими мгновениями, когда пошел отворять дверь, и выдал меня, рассказывая о моем посещении этому старому нищему! Воистину, Ишах, не думала я, что ты так слаб, что и в течение какого-нибудь часа не можешь хранить чужую тайну! Позор людям, похожим на тебя!

Я же клялся ей тысячей клятв, что я ни при чем в этой нескромности, и сказал ей:

— Клянусь тебе могилой отца моего Ибрагима, что я ничего не говорил этому старому слепцу!

И подруга поверила мне и наконец позволила ласкать и целовать себя, не опасаясь, что это увидит наш гость. Я же то целовал ее в щеки и уста, то щекотал, то щипал ей груди, то слегка покусывал ее в деликатных местах; а она смеялась чрезвычайно. Потом я обратился к старику и сказал ему:

— Споешь ли нам еще что-нибудь, о господин мой?

Он ответил:

— Почему же нет?

И, снова взяв лютню, он пропел:

Тогда, услышав это, я уже перестал сомневаться в том, что старик притворяется слепым, и попросил подругу свою закрыть лицо покрывалом. Нищий же вдруг сказал мне:

— Мне бы нужно выйти на минуту, покажи мне место уединения.

Тогда я встал, вышел, чтобы принести свечу и посветить ему, и вернулся за ним. Но когда я вернулся, то никого уже не было в комнате: слепой исчез, а вместе с ним исчезла и девушка. Я же, когда опомнился от удивления, искал их по всему дому, но нигде не нашел. А между тем двери и замки оставались запертыми изнутри, и потому уж не знал я, как они ушли: через потолок или сквозь землю, которая открылась и снова закрылась над ними.

Убедился я только в том, что сам Иблис сперва служил мне сводней, а затем похитил у меня девушку, которая была лишь видимостью, призраком.

И, рассказав это, Шахерезада умолкла. Царь же Шахрияр был чрезвычайно взволнован рассказом и воскликнул:

— Да смутит Аллах злого духа!

И, видя, что он насупил брови, Шахерезада захотела его успокоить и рассказала следующее: