Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ЕГИПЕТСКИЙ ФЕЛЛАХ И ЕГО БЕЛЫЕ ДЕТИ

Каирский губернатор эмир Могаммед так передает это в книге летописей:

— Объезжая Верхний Египет я остановился однажды ночевать в доме одного феллаха[24], бывшего местным шейх-аль-баладом[25]. Это был пожилой человек, кожа у него была чрезвычайно темного цвета, а борода уже седела. Но я заметил, что у него были малолетние дети, кожа которых была чрезвычайно бела, щечки у них были румяные, волосы белокурые, а глаза голубые. Когда он, оказав нам широкое гостеприимство, пришел побеседовать с нами, я спросил его:

— Почему у тебя, такого темнокожего, сыновья имеют такую белую кожу, румянец на щеках и такие светлые волосы и глаза?

Феллах же привлек к себе детей своих и, лаская их тонкие волосы, сказал мне:

— О господин мой, мать моих детей — дочь франкского[26] народа, и я купил ее как военнопленную во времена Саладина Победоносного[27], после битвы при Хаттине[28], которая навсегда освободила нас от чужеземцев-христиан, завладевших Иерусалимским царством. Но это было очень давно, в дни молодости.

Я же сказал ему:

— Так расскажи нам об этом, о шейх, доставь нам удовольствие!

И феллах сказал:

— От всего сердца как дань должного уважения к гостям. Приключение же мое с супругой моей, дочерью франков, очень необычайно.

И рассказал он нам следующее:

— Вы должны знать, что по ремеслу я возделыватель льна; отец и дед мой также сеяли лен, и по происхождению своему я феллах из феллахов этого края. Был год, когда милостью Аллаха мой лен, посеянный, выращенный, очищенный и доведенный до совершенства, дошел до стоимости пять золотых динаров. Я предложил его на рынке, но мне не давали настоящей цены, и купцы сказали мне:

— Отвези свой лен в Акру[29], ты продашь его там с большим барышом.

И послушался я их, взял свой лен и повез его в Акру, которая в ту пору была в руках франков. И действительно, я заключил выгодную сделку, уступив половину моего льна маклерам с кредитом на шесть месяцев; остальное я оставил себе и остался в городе, продавая лен в розницу с громадной прибылью.

Однажды, когда я занимался продажей моего льна, подошла покупать его у меня молодая франкская девушка с открытым лицом и без покрывала на голове по обычаю франков. И стояла она передо мною красивая, беленькая, прекрасная, и я мог свободно любоваться ее красотою и свежестью. И чем дольше смотрел я на лицо ее, тем сильнее овладевала моим рассудком любовь. И я старался как можно медленнее отпускать ей лен.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И чем дольше смотрел я на лицо ее, тем сильнее овладевала моим рассудком любовь. И я старался как можно медленнее отпускать ей лен. Наконец завернул я ей сверток и уступил очень дешево. И ушла она, а я долго следил за нею взглядом.

Несколько дней спустя она снова пришла за льном, и я продал ей еще дешевле, нежели в первый раз, и не допустил ее торговаться. И поняла она, что я влюблен в нее, и ушла; но вскоре она пришла опять в сопровождении старухи, которая оставалась все время, пока шла покупка, и возвращалась каждый раз, когда молодая девушка приходила за льном.

В один из таких приходов, так как любовь совершенно завладела моим сердцем, я отвел старуху в сторону и сказал ей:

— Можешь ли ты сблизить меня с нею? Я же сделаю тебе подарок.

Старуха ответила:

— Я могу устроить тебе свидание, но при условии, что это останется между нами, и, кроме того, тебе придется заплатить.

Я ответил:

— О спасительница моя, если бы душа и жизнь моя должны были бы пойти в уплату за ее благосклонность, я отдал бы и жизнь и душу. А что касается денег, то это уже не такое важное дело.

И уговорился я с ней и обещал в виде куртажа сумму в пятьдесят динаров, и отсчитал их немедленно. И, покончив дело таким образом, старуха ушла, чтобы переговорить с молодой девушкой, и скоро принесла благоприятный ответ. А потом сказала:

— О господин мой, у этой девушки нет места для таких свиданий, потому что она еще девственница и ничего не понимает в таких вещах. Поэтому ты должен принимать ее у себя, она будет приходить и оставаться у тебя до утра.

И я покорно согласился и отправился домой, чтобы приготовить все, что нужно по части блюд, питья и печенья. И стал я ждать.

И скоро я увидел приближающуюся франкскую девушку, отворил ей двери и ввел к себе в дом. Так как было лето, я приготовил все на террасе. И посадил я ее рядом с собой и пил и ел вместе с нею. Дом, в котором я жил, стоял на самом берегу моря; терраса была прекрасна под лунным сиянием, а небо горело звездами, которые отражались в воде. И при виде всего этого я взглянул на себя со стороны и подумал: «Не стыдно ли тебе перед Аллахом под сводом неба и перед лицом моря восставать против Прославленного, развратничая с этой христианкой, которая не твоей расы и не твоего закона?!»

И, несмотря на то что я уже лежал рядом с молодою девушкою, которая любовно прильнула ко мне, я сказал в душе своей: «Господь, Бог славы и правды, будь свидетелем, что я целомудренно воздерживаюсь от связи с этой христианкой, дочерью франков». И с этими мыслями я повернулся к ней спиной, не прикасаясь к ней даже рукою; и уснул я под благосклонным сиянием неба.

Когда наступило утро, франкская девушка встала, не говоря мне ни слова, и ушла сильно опечаленная. Я же отправился в свою лавку и снова принялся, по обыкновению, продавать лен. Но около полудня молодая девушка в сопровождении старухи, видимо рассерженная, прошла мимо моей лавки; я же снова возгорелся желанием обладать ею, тянуло меня к ней до смерти. И это потому, что, клянусь Аллахом, она была прекрасна, как луна, и не в силах я был противиться искушению, и думал я, щупая себя: «Да кто же ты таков, о феллах, чтобы так обуздывать свое желание обладать этой юницей? Разве ты аскет, суфий, евнух, кастрат или один из тех несчастных оскопленных, живущих в Персии или Багдаде? Разве ты не принадлежишь к мощной расе феллахов Верхнего Египта или мать не кормила тебя грудью?

И, не думая больше ни о чем, я побежал за старухой и, отведя ее в сторону, сказал ей:

— Я желал бы второго свидания.

А она ответила:

— Клянусь, теперь это было бы возможно только за сто динаров.

Я же тотчас отсчитал сто динаров золотом и отдал ей. И молодая франкская девушка пришла ко мне во второй раз. Но перед лицом открытого неба совесть снова заговорила во мне с прежней силою, и второе свидание кончилось так же, как и первое, и я снова целомудренно воздержался. Она же, сильно раздосадованная, встала и ушла.

А на следующий день, когда она проходила мимо моей лавки, меня охватило то же чувство, и сердце мое затрепетало, и снова пошел я к старухе и говорил с ней о том же. Но она гневно посмотрела на меня и сказала:

— Разве люди твоей веры так обращаются с девушками?! Клянусь, о мусульманин, никогда более не увидишь ты ее, разве что захочешь на этот раз уплатить мне пятьсот динаров!

И она ушла.

Я же, дрожа от волнения и сгорая от любви, решил собрать всю стоимость моего льна и пожертвовать пятьсот динаров. И, завернув их в кусок полотна, я собирался уже отнести их старухе, как вдруг…

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Она ушла.

Я же, дрожа от волнения и сгорая от любви, решил собрать всю стоимость моего льна и пожертвовать пятьсот динаров. И, завернув их в кусок полотна, я собирался уже отнести их старухе, как вдруг услышал голос глашатая, который кричал:

— Го! Мусульмане, проживающие по своим делам в нашем городе, знайте, что перемирие, заключенное между нами и вами, кончено. Вам дается неделя для окончания дел ваших, а затем вы должны выезжать и возвращаться в свои края!

Услышав это, я поспешил продать оставшийся у меня на руках лен, собрал долги, накупил товаров, которые могли быть проданы в наших краях, и покинул Акру с тысячей сожалений в сердце, тоскуя о христианской девушке, овладевшей моим сердцем и мыслями. И отправился я в Дамаск, в Сирию, где продавал товары, купленные в Акре, с большим барышом вследствие прерванных по случаю возобновления войны отношений. И торговля моя шла прекрасно, и милостью Аллаха (да будет прославлено имя Его!) все спорилось у меня в руках. И таким образом я получил возможность с большой выгодой торговать христианскими военнопленными. Три года прошло после моего приключения в Акре, и мало-помалу горечь внезапной разлуки с франкской девушкой начинала смягчаться в сердце моем.

Мы продолжали одерживать блистательные победы над франками и в Иерусалимском крае, и в Сирии. И с помощью Аллаха султан Саладин после многих славных битв окончательно победил франков и всех неверных; и увел он пленниками в Дамаск их королей и военачальников, отвоевав у них все города, которыми они владели на берегу, и водворив мир во всей стране. Слава Аллаху!

Тем временем отправился я с очень красивой невольницей в лагерь султана Саладина. Я показал ему невольницу, а он пожелал купить ее. Я уступал ее за сто динаров, но у султана Саладина (да будет милостив к нему Аллах!) было только девяносто, так как все деньги его казны шли на войну с неверными. Тогда султан Саладин, обращаясь к одному из своих стражей, сказал ему:

— Ступай отведи этого купца в палатку, где собраны пленницы, захваченные при последнем сражении, и пусть он выберет себе ту, которая ему всего более понравится, взамен тех десяти динаров, которые я ему должен.

Так поступал справедливый султан Саладин.

Страж повел меня в палатку франкских пленниц и, проходя среди них, я прежде всего заметил молодую франкскую девушку, в которую был так влюблен в Акре. С той поры она сделалась женою одного из франкских начальников кавалерии. Узнав ее, я обнял ее, чтобы увести с собою, и сказал:

— Вот эту желаю взять.

Взял и увел ее.

Когда же привел ее в свою палатку, я сказал ей:

— О юница, разве не узнаешь меня?

Она же ответила:

— Нет, не узнаю тебя.

Я же сказал ей:

— Я друг твой, тот самый, к кому ты два раза приходила в Акре благодаря старухе, в первый раз за пятьдесят динаров, второй раз — за сто; тот, кто воздержался от обладания тобою и от кого ты ушла опечаленною. Тот самый, который хотел видеть тебя в третий раз за пятьсот динаров и которому теперь султан уступает тебя за десять.

Она опустила голову и, вдруг подняв ее, сказала:

— То, что произошло, составляет отныне тайну исламской веры, так как я поднимаю палец и свидетельствую: нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед — пророк Его!

И таким образом она торжественно исповедала нашу веру и облагородилась исламом.

Тогда я, со своей стороны, подумал: «Клянусь Аллахом, не буду обладать ею до тех пор, пока не дам ей свободу и не соединюсь с нею законным браком!»

И тотчас же пошел я к кади Ибн-Шаддаду и рассказал ему, в чем дело, и пришел он в мою палатку вместе со свидетелями, чтобы написать брачный договор. После этого я обладал ею, и она забеременела от меня. И поселились мы в Дамаске.

Прошло несколько месяцев, и в Дамаск приехал посланник франкского короля, посланный к султану Саладину для обмена пленными.

И все пленные, мужчины и женщины, были добросовестно возвращены франкам в обмен на пленных-мусульман. Но когда франкский посланник заглянул в список, он заметил, что недостает еще жены такого-то военачальника, того, который был первым мужем супруги моей.

И султан послал свою стражу искать ее повсюду, и наконец сказали стражникам, что она находится у меня в доме. И стражники пришли требовать ее у меня. Я изменился в лице и со слезами пошел к жене и сказал ей, в чем дело. Но она встала и сказала:

— Все равно отведи меня к султану! Я уж знаю, что сказать ему!

И взял я жену свою и, закрытую покрывалом, привел к султану Саладину; и увидел я франкского посланника, сидевшего по правую руку его.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что брезжит утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

Тогда я поцеловал землю между рук султана Саладина и сказал ему:

— Вот эта женщина!

И обратился он к моей жене и сказал ей:

— Что скажешь? Желаешь вернуться на родину с посланником или предпочитаешь остаться при муже?

Она ответила:

— Я остаюсь с мужем, так как я мусульманка и ношу под сердцем его дитя, а если я вернусь к франкам, то не будет мира в душе моей.

Тогда султан обратился к посланнику и сказал ему:

— Ты слышал? Но если хочешь, поговори с нею сам.

И посланник франков стал делать жене моей выговоры и увещания и наконец сказал:

— Предпочитаешь ли остаться со своим мужем-мусульманином или вернуться к военачальнику такому-то, франку?

Она отвечала:

— Я не расстанусь с моим мужем-египтянином, так как мир в душе моей только среди мусульман.

И, сильно раздосадованный, посланник топнул ногою и сказал мне:

— Так уведи эту женщину!

И взял я жену мою за руку и вышел из залы.

Но вдруг посланник снова позвал нас и сказал:

— Мать жены твоей, франкская старуха, жившая в Акре, велела передать дочери этот сверток. — И передал он мне сверток и прибавил: — И она поручила мне сказать дочери, что надеется увидеть ее в добром здравии.

Я взял сверток и с женою вернулся домой. И когда мы развернули посылку, то нашли в ней все платья, которые жена моя носила в Акре, и, сверх того, первые пятьдесят динаров, которые я ей отдал, и другие сто динаров — за второе свидание, завязанные в платок мною самим сделанным узлом. Тогда познал я, какое благословение принесло мое целомудрие, и возблагодарил Аллаха.

Впоследствии увез я жену мою, франкскую женщину, ставшую мусульманкой, сюда, в Египет. И она-то, о гости мои, сделала меня отцом этих белых детей, благословляющих своего Создателя. И до сего дня жили мы счастливо, пожиная то, что посеяли.

Такова моя история. Но Аллах мудрее всех!

И, рассказав все это, Шахерезада умолкла. И царь Шахрияр сказал:

— Как счастлив этот феллах, Шахерезада!

А Шахерезада сказала:

— Да, о царь, но, без сомнения, он не счастливее Халифа-рыбака с его морскими обезьянами и халифом.

И царь Шахрияр спросил:

— А что же это за история о Халифе и халифе? Шахерезада ответила:

— Я сейчас расскажу ее тебе!

И Шахерезада начала: