Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГАССАНА АЛЬ-БАСРИ

И сказала Шахерезада царю Шахрияру:

— Знай, о царь благословенный, что необыкновенная история, которую сейчас расскажу тебе, имеет и чудесное происхождение, и я должна сообщить тебе о нем перед началом моего повествования, иначе трудно будет понять, каким образом она дошла до меня.

В далекие, давнопрошедшие времена и годы жил царь из царей Персии и Хорасана, которому подвластны были Индия, Синд и Китай, а равно подвластны были и народы, живущие по ту сторону Оксуса[34], в странах варварских. Звали этого царя Кендамир. И был он герой по своей неукротимой храбрости и доблестнейший всадник, умевший играть копьем и страстно любивший турниры, охоту и воинственные предприятия; но всему этому он предпочитал беседу с обаятельными, избранными людьми и на пирах давал почетное место стихотворцам и рассказчикам. Более того, когда чужеземец, воспользовавшись его гостеприимством и испытав на себе его щедрость и великодушие, передавал ему какую-нибудь новую сказку или интересный рассказ, царь Кендамир осыпал его милостями и благодеяниями и отпускал на родину, лишь удовлетворив малейшие его желания и предоставив в его полное распоряжение блестящий конвой всадников и невольников. С обычными же рассказчиками своими и стихотворцами он обращался с таким же вниманием, как со своими визирями и эмирами. И таким образом дворец его сделался излюбленным местопребыванием всех, кто умел складывать стихи, строить оды — оживлять в слове давнопрошедшие времена и давно погребенные дела.

Поэтому не следует удивляться, что по прошествии некоторого времени царь Кендамир переслушал все известные арабам, персам и индусам сказки и сохранил их в памяти своей вместе с лучшими стихами поэтов и поучениями летописцев, сведущих в истории древних народов. И, перебрав все это в памяти своей, он увидел, что ему нечему более учиться и нечего более слушать. Когда же он увидел себя в таком положении, им овладела безмерная печаль и большое смущение. И, не зная, чем наполнить свои обычные досуги, он обратился к своему старшему евнуху и сказал ему:

— Ступай и приведи ко мне поскорее Абу Али!

Абу Али же был любимым рассказчиком царя Кендамира; и был он так красноречив и так богато одарен, что мог растянуть сказку на целый год и рассказывать ее без перерыва, не утомляя слушателей даже ночью. Но и он, так же как все его товарищи, истощил весь запас своих знаний, все источники своего красноречия и давно уже не мог сообщить ничего нового.

Евнух поспешил к нему и привел его к царю. Царь же сказал ему:

— Ну вот, о отец красноречия, ты истощил все свои знания и затрудняешься рассказать что-нибудь новое. Я же послал за тобой, потому что, несмотря ни на что, необходимо, чтобы ты нашел какую-нибудь необыкновенную сказку, мне еще неизвестную и никогда мною не слышанную. Более, чем что-либо, люблю сказки и рассказы о приключениях. И если тебе удастся очаровать меня прекрасными словами, в награду за это я подарю тебе обширные земли, укрепленные замки и дворцы и выдам фирман[35], которым ты будешь освобожден от всякого рода повинностей и податей, и назначу я тебя также своим великим визирем, и посажу по правую руку, и будешь ты управлять по своему усмотрению полновластно среди моих вассалов и подданных моего царства. И даже, если ты пожелаешь, сделаю тебя наследником моего престола, а при жизни моей все, что принадлежит мне, будет принадлежать и тебе.

Но если судьба твоя будет так злосчастна, что тебе не удастся удовлетворить выражаемое мною теперь желание, которым дорожу более, нежели обладанием целым миром, то можешь сейчас же проститься со своими родными и сказать им, что будешь посажен на кол.

Услышав такие слова царя Кендамира, Абу Али понял, что его ждет неминуемая гибель, и ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И опустил он голову, а лицо его сразу пожелтело, и безысходное отчаяние овладело им. Но через некоторое время он поднял голову и сказал:

— О царь времен, невежественный раб твой просит у тебя последней милости перед смертью.

Царь спросил:

— Что же это такое?

Он сказал:

— Отсрочить на год исполнение желания твоего, чтобы дать мне возможность найти то, что тебе требуется. Если же по прошествии этого срока требуемая сказка не будет найдена или если найденная не окажется самой дивной и необыкновеннейшей из слышанных человеческим ухом, то я без горечи в сердце перенесу казнь — сяду на кол.

Царь Кендамир сказал в ответ:

— Срок слишком длинен. Ни один человек не знает, будет ли жив завтра. — Потом он прибавил: — Впрочем, желание мое услышать новую сказку так сильно, что я согласен дать тебе эту годовую отсрочку; но только с условием, что в течение всего этого времени ты не будешь выходить из своего дома.

И рассказчик Абу Али поцеловал землю между рук царя и поспешил вернуться к себе.

Здесь после долгих размышлений он призвал пятерых молодых мамелюков своих, умевших читать, писать и, сверх того, отличавшихся ото всех остальных слуг понятливостью и преданностью, и дал каждому из них по пять тысяч динаров золотом. Потом сказал он им:

— Я воспитывал, кормил вас, заботился о вас в доме моем, и настал день, когда вы должны оправдать мои старания. Вы должны прийти ко мне на помощь и спасти от рук царя.

Они ответили:

— Приказывай, о господин наш! Души наши принадлежат тебе, и мы послужим выкупом за тебя!

Он сказал им:

— Вот в чем дело. Пусть каждый из вас отправится в чужие края по различным путям Аллаха. Вы должны изъездить все царства и все страны земли, разыскивая знаменитейших ученых, мудрецов, стихотворцев и рассказчиков, спрашивая у них для меня, не знают ли рассказа о приключениях Гассана аль-Басри. И если милостью Всевышнего кто-нибудь знает его, попросите рассказать вам или написать любой ценою. Только благодаря этому рассказу вы можете избавить господина вашего от ожидающей его казни.

Затем обратился он к каждому в отдельности.

И сказал он первому мамелюку:

— Ты отправишься в Индию и Синд и принадлежащие им области и края.

И сказал он второму:

— Ты отправишься в Персию, Китай и смежные с ними края.

И сказал он третьему:

— Ты должен изъездить Хорасан и принадлежащие ему земли.

И сказал он четвертому:

— Ты осмотришь весь Магриб, от востока до запада.

И сказал он пятому:

— Ты же, о Мобаран, посетишь страну Египетскую и Сирию.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Ты же, о Мобаран, посетишь страну Египетскую и Сирию.

Так говорил своим верным мамелюкам рассказчик Абу Али. И выбрал он для их отъезда благословенный день и сказал:

— Отправляйтесь в этот благословенный день. И возвращайтесь с рассказом, от которого будет зависеть мое избавление.

И простились они с ним и разошлись по пяти различным направлениям.

И вот по прошествии одиннадцати месяцев четверо вернулись один за другим с вытянутыми лицами и сказали господину своему, что, несмотря на самые усердные поиски в далеких краях, которые они объездили, судьба не навела их на след желаемого мудреца или сказочника и что везде, в городах и в степных палатках, они встречали лишь обыкновенных сказочников и стихотворцев, повествования которых всем известны; что же касается приключений Гассана аль-Басри, то никто, кого спрашивали они, не знал их.

Услышав это, старый сказочник Абу Али почувствовал, как безмерно сжимается у него грудь. И потемнело у него в глазах. И воскликнул он:

— Нет спасения и прибежища ни у кого, кроме Аллаха Всемогущего! Вижу теперь, что в книге судеб написана судьба моя — меня посадят на кол.

И стал он готовиться, написал завещание в ожидании этой страшной смерти.

Вот и все, что случилось с ним.

Пятый же мамелюк, которого звали Мобаран, уже обошел весь Египет и значительную часть Сирии, но не напал на след того, что искал. Даже пресловутые каирские сказочники ничего не могли сообщить ему, хотя сведения, доступные их уму, непостижимы. Более того, они даже никогда не слышали о существовании этого рассказа ни от отцов, ни от дедов своих, тоже сказочников. Поэтому молодой мамелюк направился в Дамаск, хотя уже потерял надежду на успех.

Когда он прибыл в Дамаск, то был тотчас же очарован его климатом, садами, орошением и великолепием. Восхищение его было бы более сильно, если бы ум его не был озабочен до сих пор не выполненным поручением. Был уже вечер, и мамелюк бродил по улицам, разыскивая какой-нибудь хан, чтобы переночевать, как вдруг, проходя по базарам, увидел толпу носильщиков, торговцев и водоносов, а также множество других людей, которые со всех ног бежали, и все в одном направлении. И сказал он себе: «Кто знает, куда они спешат?»

И в ту минуту, как и сам он собирался бежать за ними, его сильно толкнул молодой человек, споткнувшийся и запутавшийся в полах своего платья, так как он сильно спешил. Он помог ему подняться и, вытерев ему спину, спросил:

— Куда же ты так спешишь? Ты так озабочен и так торопишься, не знаю, что и думать, видя, что и другие делают то же, что и ты?

Молодой человек ответил:

— Сейчас видно, что ты чужеземец, потому что не знаешь, куда мы спешим. Знай же, что до меня, то я хочу добежать одним из первых в сводчатую залу, где находится шейх Ишах аль-Монабби, дивный рассказчик нашего города, повествующий изумительнейшие в мире вещи. А так как и снаружи, и внутри всегда толпа слушателей, а пришедшие позже не могут уже хорошенько расслышать то, что рассказывается, прошу извинить меня, что спешу туда и покидаю тебя.

Но молодой мамелюк уцепился за платье дамасского жителя и сказал ему:

— О сын честных родителей, умоляю тебя, возьми меня с собой, чтобы я мог найти хорошее место около шейха Ишаха! Мне тоже очень хочется послушать его, и именно ради него-то я и пришел из своего далекого края!

Молодой человек отвечал:

— Так беги за мной!

И оба пустились бежать, расталкивая направо и налево мирных жителей, возвращавшихся по домам, и бросились к зале, где заседал шейх Ишах аль-Монабби. Когда же они вошли в залу со сводчатым потолком, с которого спускалась приятная свежесть, Мобаран увидел на седалище среди молчаливой толпы носильщиков, торговцев, именитых людей, водоносов и других почтенного шейха с лицом, отмеченным благословением, с сияющим лбом, степенным голосом, продолжавшего рассказ, начатый более месяца тому назад, перед внимательными слушателями.

Но скоро голос шейха оживился, когда он стал говорить о несравненных подвигах своего воина. И вдруг поднялся он со своего седалища, будучи не в силах сдерживать свой пыл, и принялся бегать среди слушателей по всей зале, из одного конца в другой, махать мечом героя, разившего головы врагов и крошившего их на тысячи кусков, и восклицать:

— Так вот им! Смерть предателям! Да будут они прокляты и да погибнут в геенне огненной! Да предохранит воина Аллах! Он предохранит! Но нет! Где наши сабли, где наши палицы, чтобы лететь к нему на помощь?! Вот он! Он победоносно вышел из схватки, раздавив врагов с помощью Аллаха! Слава Всемогущему, слава Отцу доблести! И пусть воин идет теперь в палатку, где ждет его возлюбленная, и пусть красота девушки заставит забыть об опасностях, которым он подвергался ради нее! Слава Аллаху, сотворившему женщину для того, чтобы проливать бальзам в сердце воина и жечь огнем его внутренности!

Так как этими словами шейх Ишах заканчивал сегодняшнее заседание, то беспредельно восхищенные слушатели встали и, повторяя последние слова рассказчика, вышли из залы. И мамелюк Мобаран, восхищаясь таким изумительным искусством, подошел к шейху Ишаху и, поцеловав у него руку, сказал ему…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Мамелюк Мобаран, восхищаясь таким изумительным искусством, подошел к шейху Ишаху и, поцеловав у него руку, сказал ему:

— О господин мой, я чужестранец и желаю спросить тебя об одном предмете!

Шейх ответил на его приветствие и сказал:

— Говори. И чужеземец не чужд нам. Чего желаешь?

Тот же ответил:

— Я пришел издалека, чтобы предложить тебе в подарок от господина моего Абу Али из Хорасана тысячу золотых динаров. И это потому, что он считает тебя лучшим из рассказчиков нашего времени и желает тем выразить тебе свое восторженное восхищение.

Шейх Ишах ответил:

— Без сомнения! Кто же не знает знаменитого Абу Али из Хорасана?! Поэтому я от всего сердца принимаю подарок твоего господина и хотел бы, со своей стороны, послать ему что-нибудь через тебя. Скажи же мне, что он всего более любит, чтобы подарок мой пришелся ему по вкусу.

При этих так долго ожидаемых словах мамелюк Мобаран сказал себе: «Вот я и у цели. Это моя последняя надежда».

И отвечал он:

— Да осыплет тебя Аллах Своими благословениями, о господин мой! Но Абу Али щедро наделен благами мира и желает он только одного — украсить ум свой тем, чего еще не знает. Вот почему он послал меня просить у тебя как милости научить его какой-нибудь новой сказке, которою он мог бы усладить слух нашего царя. Так, например, ничто не тронуло бы его так, как если бы ты передал ему рассказ о приключениях Гассана аль-Басри, если только он тебе известен.

Шейх ответил:

— Клянусь головой и глазами моими! Твое желание будет удовлетворено превыше ожидания, так как я знаю этот рассказ, из всех рассказчиков на земле я один знаю его. Разыскивая его, твой господин Абу Али совершенно прав, так как, без сомнения, это один из самых изумительных рассказов, и его в былое время передавал мне один святой дервиш, ныне умерший, который слышал его от другого, также умершего уже дервиша. Я же, чтобы отблагодарить твоего господина за его щедрость, не только расскажу тебе эту историю, но и продиктую ее тебе во всех подробностях от начала и до конца. Но при этом я ставлю условие, и если ты желаешь получить этот список, то поклянись, что выполнишь условие.

Мамелюк ответил:

— Я готов принять всякие условия, даже подвергая гибели душу мою.

Тот сказал:

— Хорошо. Так как этот рассказ из тех, которые можно передавать не всякому, а лишь избранным, то ты должен поклясться мне своим именем и именем господина своего, что никогда ни одного слова из него не скажешь следующим лицам: невеждам, потому что их грубый ум не сумел бы оценить его; лицемерам, которых он оскорбил бы; школьным учителям, бездарным и тупоголовым, которые не поняли бы его; и неверным, которые не смогли бы извлечь из него полезного поучения.

И мамелюк воскликнул:

— Клянусь перед лицом Аллаха и перед тобою, о господин мой!

Затем он распустил свой пояс и вынул из него мешок, в котором хранил золотые динары, и передал их шейху Ишаху.

Шейх же, со своей стороны, подал ему чернильницу и калям и сказал:

— Пиши!

И стал он диктовать слово за словом всю историю приключений Гассана аль-Басри так, как ее передал ему дервиш. И диктовал он семь дней и семь ночей без перерыва. Потом мамелюк перечитал написанное шейху, который исправил некоторые места и описки.

А беспредельно обрадованный мамелюк Мобаран поцеловал руку шейха и, простившись с ним, поспешил направиться в Хорасан. А так как счастье сделало его легким, то он и прибыл туда вдвое скорее, чем обыкновенно прибывают караваны.

Между тем оставалось уже только десять дней до годового срока, назначенного царем, и скоро должны были поставить кол перед дворцом и совершить казнь над Абу Али. Несчастный сказочник потерял последнюю надежду и собрал вокруг себя всех родных и друзей своих, чтоб они помогли ему с меньшим ужасом перенести страшную ожидавшую его пытку. И вот как раз в то время, как раздавались жалобы и стоны, мамелюк Мобаран, размахивая рукописью, вошел в дом и, поцеловав руку господина своего, передал ему драгоценные листы, на первом из которых большими буквами написано было заглавие: «История приключений Гассана аль-Басри».

Увидав это, сказочник Абу Али встал, обнял своего мамелюка, посадил его рядом с собою по правую руку, снял с себя одежду и надел ее на него, а затем осыпал его почестями и благодеяниями; он даровал ему свободу и подарил десять чистокровных коней, пять кобылиц, десять верблюдов, десять мулов, трех негров и двух мальчиков. После этого он взял избавлявшую его от казни рукопись, сам переписал ее вновь на великолепной бумаге золотыми буквами и красивейшим почерком, широко расставляя слова, чтобы читать было легко и приятно. И употребил он на этот труд целые девять дней, едва успевая сомкнуть на минуту глаза или съесть финик. И в десятый день, в тот самый час, в который предстояло ему быть посаженным на кол, он положил рукопись в золотой ларец и пошел к царю.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И в десятый день, в тот самый час, в который предстояло ему быть посаженным на кол, он положил рукопись в золотой ларец и пошел к царю.

Царь Кендамир немедленно созвал своих визирей, эмиров и старших придворных, а также стихотворцев и ученых и сказал Абу Али:

— Слово царей непреложно. Читай же нам обещанный рассказ! Со своей стороны, и я не забуду того, в чем мы условились с самого начала.

И вынул Абу Али дивную рукопись из золотого ларца, развернул первый лист и приступил к чтению. И развернул он затем второй, третий и много других листов и продолжал читать среди восторга и удивления всего собрания. И такое сильное впечатление испытывал царь, что не хотел в тот день распускать собрание. Тут же ели, пили и снова начинали читать, и так, пока не дошли до конца.

Тогда беспредельно восхищенный царь, уверенный, что отныне ни на минуту не будет томиться скукой, так как у него теперь под рукою такая повесть, встал в честь Абу Али и тотчас же назначил его своим великим визирем, отставив прежнего от должности, и, накинув на плечи сказочника собственную царскую мантию, подарил ему целую область своего царства с городами, селами и укрепленными замками; и оставил он его при себе в качестве самого близкого товарища и наперсника. Потом приказал царь поставить ларец с драгоценною рукописью в шкаф, где хранились бумаги, с тем чтобы вынимать его и заставлять читать повесть каждый раз, как скука коснется пределов души его.

— И вот именно эту, о царь благословенный, — продолжала Шахерезада, — удивительную историю я могу рассказать тебе благодаря точному списку, который мне удалось получить.

Рассказывают — но Аллах мудрее, сведущее и благодетельнее всех, — что в давнопрошедшие времена в городе Басре жил юноша, который был красивейшим и изящнейшим из молодых людей своего времени. Звали его Гассаном[36], и воистину никогда не подходило человеческое имя до такой степени к наружности своего обладателя. Отец и мать Гассана очень любили его, так как родился он, когда оба они уже достигли глубокой старости, а родился он благодаря совету ученого, умевшего разбирать волшебные книги и посоветовавшего им съесть часть большой змеи, находящуюся между головою и хвостом, как предписывает господин наш Сулейман (мир и молитва над ним!). В назначенный Аллахом Всеведущим день отец Гассана переселился на лоно Его милосердия; и умер купец в Аллахе (да будет на нем всегда милосердие Аллаха!). И таким образом молодой Гассан оказался единственным наследником отцовского достояния. Но так как он был очень дурно воспитан родителями своими, избаловавшими его, то и поспешил сблизиться со сверстниками и в их обществе не замедлил проесть все сбережения отца своего, задавая пиры и предаваясь расточительности. И ничего не осталось у него в руках. Тогда мать его, имевшая жалостливое сердце, будучи не в силах видеть его огорчение, пожертвовала собственной долей наследства и открыла для него на базаре мастерскую серебряных изделий.

Скоро красота Гассана волею Аллаха стала привлекать внимание всех, кто проходил мимо; и никто не проходил по базару, не остановившись у его дверей, чтобы полюбоваться красотой Божьего создания и изумиться. И таким образом мастерская Гассана сделалась местом, около которого всегда толпились торговцы, женщины, дети, собиравшиеся здесь, чтобы смотреть, как действует своим молотком мастер, и беспрепятственно восхищаться им.

Однажды, когда Гассан сидел в своей лавке и, как обычно, начинала прибывать толпа, подошел персиянин с длинной седой бородой и в тюрбане из белой кисеи. Его поступь и осанка указывали на то, что это именитый и значительный человек. В руке он держал старую книгу. Он остановился перед лавкой и принялся рассматривать Гассана с необычайным вниманием. Потом подошел к нему поближе и сказал так, что мог быть услышанным:

— Клянусь Аллахом! Какой превосходный мастер! — И принялся он качать головой, видимо выражая тем самым беспредельное восхищение.

И стоял он тут до тех пор, пока прохожие не разошлись для совершения послеполуденной молитвы. Тогда он вошел в лавку и поклонился Гассану, который ответил ему тем же и вежливо попросил сесть. Персиянин сел, улыбаясь необыкновенно ласково, и сказал ему:

— Дитя мое, поистине ты очень приветливый молодой человек. Я же, так как у меня нет сына, хотел бы усыновить тебя, чтобы научить тебя тайнам моего искусства, единственного в мире и которому многие тысячи людей умоляли меня научить их. Теперь же душа моя и дружба к тебе, зародившаяся в ней, побуждают меня открыть тебе то, что я до этого дня так тщательно скрывал, чтобы после моей смерти ты стал носителем моего знания. И таким образом я воздвигну между тобою и бедностью непреодолимую стену и избавлю тебя от утомительного труда, от этого маловыгодного кузнечного ремесла, недостойного тебя, о сын мой, и которым ты занимаешься среди пыли, угля и огня.

Гассан же отвечал:

— Клянусь Аллахом! О достопочтенный дядя, я ничего лучшего не желаю, как быть твоим сыном и наследником твоих знаний! Когда же хочешь ты посвятить меня?

Тот ответил:

— Завтра.

И, поднявшись с места, он обеими руками обхватил голову Гассана и поцеловал его. А затем вышел, не прибавив более ни слова.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И обхватил голову Гассана обеими руками и поцеловал его. А затем вышел, не прибавив более ни слова.

Тогда Гассан, чрезвычайно взволнованный всем этим, поспешил закрыть свою лавку и побежал домой рассказать матери обо всем случившемся. И мать Гассана также взволновалась и ответила:

— Что это ты рассказываешь, йа Гассан? И как можешь ты верить словам еретика-персиянина?

Гассан же сказал:

— Этот почтенный ученый не еретик, так как тюрбан у него из белой кисеи, как у настоящих правоверных!

Она же ему:

— Ах, сын мой, не верь! Эти персияне — обманщики и соблазнители! А наука их — алхимия! Один Аллах знает, какие ковы[37] строят они в черных душах своих и сколько хитростей придумывают для того, чтобы обирать людей!

Но Гассан рассмеялся и сказал:

— О мать моя, мы люди бедные, и воистину у нас нет ничего такого, что могло бы соблазнить корыстных людей. Что же касается этого персиянина, то в целом городе нашем не найдется человека с более приветливым лицом и обращением. Я заметил в нем самые очевидные признаки доброты и добродетели. Лучше поблагодарим Аллаха за то, что Он внушил ему жалость к моему положению.

На эти слова мать ничего не ответила. Гассан же всю ночь не мог сомкнуть глаз от волнения и нетерпения.

На другой день рано утром отправился он на базар с ключами и отпер свою лавку раньше всех остальных торговцев. И тотчас же вошел к нему персиянин. И Гассан поспешил встать в честь его и хотел поцеловать у него руку, но тот не позволил, обнял его и спросил:

— Женат ли ты, Гассан?

Тот ответил:

— Нет, клянусь Аллахом, я холостой, несмотря на то что мать не перестает уговаривать меня жениться.

Персиянин сказал:

— Прекрасно. Если бы ты был женат, то не мог бы постигнуть всех моих знаний. — А потом прибавил: — Сын мой, нет ли меди у тебя в лавке?

Тот сказал:

— У меня тут есть старый, изломанный поднос из желтой меди.

Старик сказал:

— Именно это и требуется. Разведи же огонь в горне, поставь тигель на огонь и пусти в ход мехи. Потом возьми этот старый медный поднос и разрежь его ножницами на мелкие куски.

Гассан поспешил исполнить приказание.

А персиянин сказал ему:

— Теперь положи эти куски меди в тигель и раздувай огонь до тех пор, пока не расплавится весь этот металл.

И Гассан бросил куски меди в тигель, раздул огонь и дул на металл до полного его расплавления.

Тогда персиянин встал, подошел к тиглю, открыл свою книгу и стал что-то читать над кипевшею жидкою массою на незнакомом языке, а потом, повысив голос, закричал:

— Гакх! Макх! Бакх! О презренный металл! Да пронижет тебя солнце своими свойствами! Гакх! Макх! Бакх! О презренный металл! Да прогонит твои нечистоты свойство золота! Гакх! Макх! Бакх! О медь! Превратись в золото!

И, произнеся эти слова, персиянин поднес руку свою к тюрбану и вынул из складок кисеи маленький бумажный пакетик, который развернул; и взял он из него щепотку порошка, желтого, как шафран, который поспешно бросил в тигель, в расплавленный металл. И тотчас же расплавленная масса затвердела и превратилась в лепешку из чистейшего золота.

Увидав это, Гассан остолбенел от удивления; и по знаку персиянина взял он свой напилок и потер им для пробы уголок блестящей лепешки; и убедился он, что это действительно золото, и самого тонкого и ценного качества. Тогда восхищенный Гассан хотел было поцеловать руку персиянина, но тот не позволил и сказал:

— О Гассан, иди скорей на базар и продай эту золотую лепешку! Возьми деньги и спрячь их у себя дома, не говоря ни слова о том, что знаешь!

И Гассан пошел на базар и отдал лепешку аукционисту, который, осмотрев ее и взвесив, открыл аукцион; и сперва давали за нее тысячу динаров, а потом — две тысячи. За эту последнюю цену и купил ее один купец; Гассан же взял две тысячи динаров, не чуя под собою ног от радости, полетел к матери и отдал ей деньги. Увидав золото, мать Гассана не могла вымолвить ни слова, до такой степени это удивило ее; потом, когда Гассан, смеясь, рассказал ей, что все это доставили знания персиянина, она встала, подняла руки к небу и с ужасом воскликнула:

^{И Гассан бросил куски меди в тигель, раздул огонь и дул на металл до полного его расплавления.}

— Нет Бога, кроме Аллаха, и нет силы и могущества ни в ком, кроме Аллаха! Что ты сделал, о сын мой, с этим персиянином, сведущим в алхимии?

Но Гассан ответил:

— Вот именно, о мать, этот достопочтенный ученый обучает меня алхимии. Он начал с того, что показал мне, как превращают низший металл в чистейшее золото.

И, не обращая внимания на предостережения и увещания матери, Гассан взял в кухне большую медную ступку, в которой его мать толкла чеснок, лук и хлебные зерна, из которых приготовляла шарообразные пирожки, и побежал в свою лавку, где его ждал персиянин.

Поставив ступку на пол, он принялся раздувать огонь. Персиянин же спросил его:

— Что ты хочешь делать, Гассан?

Тот ответил:

— Хочу превратить в золото ступку моей матери.

Персиянин расхохотался и сказал:

— Безумно, Гассан, два раза в день показываться на базаре с золотыми слитками и возбуждать подозрение в торговцах, которые догадаются, что ты занимаешься алхимией, и это может навлечь на нас большие неприятности.

Гассан ответил:

— Ты прав. Но я так хочу узнать от тебя тайну твоего искусства!

Тогда персиянин еще громче рассмеялся и сказал:

— Ты ничего не понимаешь, Гассан, если думаешь, что наука и ее тайны познаются вот так, на улице или на площади, и что можно учиться посреди базара, на глазах у городских стражников. Но если ты, Гассан, действительно имеешь твердое намерение серьезно учиться, то тебе стоит только собрать свои рабочие инструменты и последовать за мною в мое жилище.

Гассан без всякого колебания ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И встал он, собрал свои инструменты, запер мастерскую и последовал за персиянином.

Но по дороге Гассан вспомнил слова матери своей о персиянах, и тысяча мыслей вторглись в ум его; он остановился, сам не зная, что делать, и, опустив голову, погрузился в глубокие размышления. Персиянин, обернувшись, увидел его в таком состоянии, засмеялся, а потом сказал ему:

— Это нелепо, Гассан! Если бы твоя рассудительность равнялась твоей привлекательной наружности, то ты не стал бы колебаться перед ожидающей тебя прекрасной будущностью. Как?! Я желаю тебе счастья, а ты предаешься сомнениям?! — Затем он прибавил: — Впрочем, сын мой, для того чтобы у тебя не оставалось и малейшего сомнения относительно моих намерений, я могу открыть тебе тайны моих знаний и в твоем собственном доме!

И Гассан ответил:

— Да, клянусь Аллахом, это успокоило бы мать мою!

Персиянин сказал:

— Иди же вперед и показывай мне дорогу.

И пошел Гассан впереди, а персиянин за ним; и пришли они таким образом к матери.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Пришли они таким образом к матери. Гассан попросил персиянина подождать в прихожей, сам же, как молодой конь, скачущий весною по полям, бросился к матери и предупредил ее, что персиянин пришел к ним в гости. И прибавил:

— С той минуты, как поест он в нашем доме, между нами установится хлеб и соль и тебе уже нечего будет беспокоиться.

Но мать отвечала:

— Да хранит нас Аллах, сын мой! Союз хлеба и соли священен для нас, но эти мерзкие персияне, огнепоклонники, развращенные и вероломные, нисколько не почитают его. Ах, сын мой, какое несчастье преследует нас!

Он же возразил:

— Когда ты увидишь сама этого почтенного ученого, ты не захочешь отпустить его из нашего дома.

Она же сказала:

— Нет, клянусь могилой отца твоего, я не останусь в доме, пока будет здесь этот еретик. А когда он уйдет, я вымою каменный пол в доме, окурю его ладаном и до тебя самого не дотронусь целый месяц, чтобы не осквернить себя таким прикосновением. — Затем она прибавила: — Однако так как он уже в доме нашем и у нас золото, им присланное, то я поспешу приготовить для вас обоих еду, а сама сейчас же уйду к соседям.

И пока Гассан ходил за персиянином, она, накупив всего, постелила скатерть и положила на поднос жареных цыплят, огурцы и десять сортов печений и варений, сама же спряталась у соседей.

Тогда Гассан ввел друга своего, персиянина, в дом и просил занять место за столом, говоря:

— Следует, чтобы между нами был заключен союз хлеба и соли!

А персиянин ответил:

— Конечно! Этот союз нерушим! — сел рядом с Гассаном и принялся за еду, беседуя с ним. И сказал он ему: — О сын мой Гассан, клянусь священным союзом хлеба и соли, отныне существующим между нами, если бы я не был одушевлен сильною любовью к тебе, я не стал бы передавать тебе тайн, ради которых мы пришли сюда! — И, говоря это, он вынул из своего тюрбана пакетик с желтым порошком и, показав ему, прибавил: — Ты видишь этот порошок? Ну так вот, знай, что одной щепотки его достаточно для превращения в золото десяти ок[38] меди. И это потому, что этот порошок — не что иное, как квинтэссенция сгущенного и обращенного в порошок эликсира, который извлечен мною из тысячи трав и тысячи веществ, одни сложнее других. И я добился этого открытия путем тяжелого труда, с которым и ты когда-нибудь ознакомишься.

И передал он пакетик Гассану, который принялся так внимательно рассматривать его, что и не заметил, как персиянин быстрым движением достал из своего тюрбана кусок критского банжа и подмешал его в пирожное. И предложил персиянин это пирожное Гассану, который, не переставая рассматривать порошок, проглотил пирожное и тотчас же скатился на пол без чувств головой вперед.

У персиянина вырвался крик торжества, он вскочил на обе ноги и сказал:

— А, прелестный Гассан, сколько лет уже искал я тебя и не находил! Но теперь ты в моих руках, и ты не ускользнешь от меня!

И засучил он рукава, стянул пояс свой и, подойдя к Гассану, перегнул его пополам, голову к коленям, и связал его, руки к ногам. Потом взял он платяной сундук, опорожнил его и уложил в него Гассана вместе с золотом, добытым с помощью алхимических операций.

Затем вышел позвать носильщика, взвалил ему сундук на спину и велел нести к морю, где стоял уже готовый к отплытию корабль.

Капитан, дожидавшийся только прибытия персиянина, приказал сниматься с якоря. И подгоняемый ветром, дувшим с берега, корабль на всех парусах стал удаляться от берега.

Вот и все, что случилось с персиянином, похитителем Гассана и сундука, в котором тот был заперт.

Что касается матери Гассана, то с нею было вот что. Когда она увидела, что сын ее исчез вместе с сундуком и золотом, а платье из сундука было разбросано по всей комнате, она поняла, что Гассан навеки потерян для нее и что приговор судьбы свершен. Тогда предалась она отчаянию, стала бить себя по лицу, разорвала одежды свои, стала стенать, рыдать, кричать, проливать слезы и сказала:

— Увы, о дитя мое, ах! Увы, кровь сердца моего, ох!

И всю ночь бегала она как безумная по всем соседям, спрашивая о сыне, но все было напрасно. Соседки пытались успокоить ее, но она оставалась безутешной. И с той поры ночи и дни проводила она в слезах и печали у памятника, который велела воздвигнуть в самом доме своем и на котором написала имя сына своего Гассана и число того дня, когда был он отнят у любящей матери. И велела она также выгравировать на мраморе памятника следующие стихи:

И так жила бедная мать в горести и печали.

Что же касается персиянина, уплывшего в море с сундуком…

В эту минуту Шахерезада увидала, что восходит утренняя заря, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Но что касается персиянина, уплывшего в море с сундуком, то он был действительно опасным чародеем; звали его Бахрам Гебр, по ремеслу же был он алхимиком. И каждый год выбирал он из сынов мусульманских стройного юношу, для того чтобы творить с ним то, к чему побуждали его безбожие, развращенность и проклятая раса его; ибо, как сказал отец пословиц, это был пес, сын песий, внук песий, и все предки его были псами. Как же мог он быть кем-нибудь иным и поступать не по-собачьи?

Во все время морского пути он раз в день спускался в трюм, где стоял сундук, приподнимал крышку и давал еду и питье Гассану, причем сам клал ему в рот еду, продолжая оставлять его в полусонном состоянии. И когда корабль прибыл к месту своего назначения, он велел вынести сундук и сам сошел на берег, между тем как корабль снова вышел в открытое море.

Тогда чародей Бахрам открыл сундук, развязал Гассана и привел его в чувство, дав понюхать уксусу и всыпав ему в ноздри антибанжа. Гассан тотчас же пришел в сознание и стал осматриваться; и увидел он себя лежащим на морском берегу, гальки и песок которого были красного, зеленого, белого, голубого, желтого и черного цвета; и узнал он таким образом, что это берег чужого моря. Тогда, удивляясь тому, что находится в незнакомом месте, он встал и увидел позади себя, на скале, персиянина, смотревшего на него одним глазом, между тем как другой был закрыт. И, только взглянув на него, он почувствовал, что тот обманул его и что отныне он находится во власти этого человека. И вспомнил он о бедах, которые предсказывала ему мать, и покорился он велениям судьбы и сказал:

— На Аллаха возлагаю упование мое!

Потом, подойдя к персиянину, который сидел неподвижно, он, сильно взволнованный, спросил его:

— Что же все это значит, отец мой? И разве между нами никогда не было хлеба и соли?

А Бахрам Гебр расхохотался и воскликнул:

— Клянусь светом и огнем! Что это ты вздумал говорить мне о хлебе и соли, мне, Бахраму, поклоннику огня и искры, солнца и света? И разве не знаешь, что я уже имел таким образом в своей власти девятьсот девяносто девять молодых мусульман, мной похищенных, которыми я обладал? Ты же тысячный! Но клянусь огнем и светом, ты, несомненно, красивейший из всех! И не думал я, о Гассан, что ты так легко попадешь в мои сети! Но — слава солнцу! — ты в моих руках и скоро увидишь, как сильно я люблю тебя. — А потом он прибавил: — Прежде всего ты отречешься от своей веры и поклонишься тому, чему поклоняюсь я!

При этих словах изумление Гассана превратилось в безграничное негодование, и закричал он чародею:

— О проклятый шейх, как смеешь ты предлагать мне это?! И какую гнусность хочешь ты заставить меня совершить?!

Когда персиянин увидел Гассана в таком гневе, то, так как у него были на него другие виды, он не захотел более настаивать в тот день и сказал ему:

— О Гассан, предлагая тебе отречься от веры твоей, я хотел только испытать тебя, и это испытание поведет лишь к великой заслуге твоей пред лицом Воздаятеля! — а потом прибавил: — Приведя тебя сюда, я имел единственной целью посвятить тебя среди уединения в тайны науки. Взгляни на эту высокую, остроконечную гору, возвышающуюся над морем. Это Гора облаков. Здесь-то и находятся необходимые для превращения в золото вещества. И если ты согласишься и позволишь отвести себя на ее вершину, клянусь тебе огнем и светом, ты не будешь иметь повода к раскаянью! Если бы я хотел отвести тебя туда помимо твоей воли, то мог бы это сделать во время твоего сна. Когда мы дойдем до вершины, мы станем собирать стебли растений, растущих в том поясе, над облаками. И тогда я укажу, что ты должен делать.

Гассан, на которого помимо его воли действовали слова чародея, не посмел отказать ему и сказал:

— Слушаю и повинуюсь!

Потом, вспомнив о матери и о родном крае, он горько заплакал.

Тогда Бахрам сказал ему:

— Не плачь, Гассан! Скоро ты увидишь, как много выиграешь, если будешь следовать моим советам!

Гассан же спросил:

— Но как же поднимемся мы на эту гору, отвесную, как стена?

Чародей ответил:

— Не смущайся этим затруднением! Мы взлетим туда легче птицы!

И, сказав это, персиянин вытащил из одежды своей маленький медный барабан, на котором была натянута петушиная кожа и были написаны таинственные слова. И принялся он стучать пальцами по этому маленькому барабану. И тотчас же поднялось облако пыли, из которого раздалось конское ржание, — вмиг явился перед ними большой черный крылатый конь, который стал бить землю копытом, извергая пламя из ноздрей своих. Персиянин тотчас же вскочил на коня и помог Гассану сесть позади него.

Конь забил крыльями и полетел; и скорее, чем успевает человек опустить веко или открыть глаз, он опустил их на землю на вершине Горы облаков. Сам же исчез.

Тогда персиянин, зловеще взглянув на Гассана одним глазом, как там, на берегу, громко засмеялся и воскликнул…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И тогда персиянин, зловеще взглянув на Гассана одним глазом, громко засмеялся и воскликнул:

— Теперь, Гассан, ты окончательно в моей власти; и ни одно существо не в силах помочь тебе! Готовься же покорно удовлетворить все мои прихоти и начни с того, что отрекись от своей веры и признай единственным божеством огонь, отца света!

Услышав эти слова, Гассан сделал шаг назад, воскликнув:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его! А ты, презренный персиянин, ты безбожник и еретик! И Всемогущий покарает тебя чрез мое посредство!

Быстрый, как молния, Гассан бросился на чародея и вырвал у него из рук барабан; потом толкнул он его к самому краю скалы и, вытянув руки, изо всей силы швырнул в пропасть.

Вероломный и безбожный чародей завертелся, разбился о прибрежные скалы и отдал душу еретиком. И Иблис принял дыхание его, чтобы раздуть им огонь гееннский.

Вот какой смертью умер Бахрам Гебр, чародей-обманщик и алхимик.

Гассан же, избавленный от человека, который хотел заставить его совершать разные гнусности, принялся прежде всего рассматривать со всех сторон волшебный барабан, на котором натянута была петушиная кожа. Но, не зная его употребления, он предпочел ничего с ним не делать и привесил его к своему поясу. Потом осмотрелся и увидел, что вершина горы, на которой он стоял, так высока, что облака носятся у ее подножия. Обширная долина простиралась на этой высоте между небом и землей и казалась подобною морю без воды. А вдали горел и сверкал большой огонь. И подумал Гассан: «Там, где горит огонь, должны быть люди».

И пошел он по направлению к этому огню по долине, в которой никого не было, кроме Аллаха. И, подойдя к цели, он рассмотрел наконец, что сверкавший огонь — не что иное, как золотой дворец с золотым же куполом, поддерживаемым четырьмя высокими золотыми колоннами.

Увидев это, Гассан спросил себя: «Какой царь или какой дух может жить в таком месте?»

А так как он был очень утомлен волнениями того дня и продолжительной ходьбой, то сказал себе: «Войду милостью Аллаха в этот дворец и попрошу привратника дать мне немного воды и какой-нибудь еды, чтобы не умереть с голоду. И если это добрый человек, он приютит меня на ночь в каком-нибудь уголке».

И, вверившись судьбе своей, он подошел к входной двери, вытесанной из цельного изумруда, вошел в нее и проник в первый двор.

Не успел Гассан сделать и нескольких шагов, как заметил двух молодых девушек ослепительной красоты, сидевших на мраморной скамье и игравших в шахматы. А так как они были погружены в свою игру, то сначала и не заметили Гассана. Но младшая из девушек, услышав его шаги, подняла голову и увидела прекрасного Гассана, который остановился, заметив их. Она быстро поднялась со скамьи и сказала сестре своей:

— Посмотри, сестра, на этого красивого молодого человека! Это, наверное, один из тех несчастных, которых каждый год приводит на Гору облаков чародей Бахрам. Но каким образом удалось ему спастись из рук этого дьявола?

При этих словах Гассан, не осмеливавшийся сперва двинуться с места, приблизился к молодым девушкам и, бросившись к ногам младшей из них, воскликнул:

— Да, о госпожа моя, я именно тот несчастный!

И молодая девушка, увидав у ног своих такого красивого юношу, в черных глазах которого блестели слезы, была тронута до глубины души; она встала с лицом, выражавшим сострадание, и сказала сестре своей, указывая ей на молодого Гассана:

— Будь свидетельницей, сестра моя, что с этой минуты, клянусь перед Аллахом и тобой, я буду почитать братом этого молодого человека и хочу делить с ним удовольствия и радости счастливых дней и печали и огорчения менее счастливых!

И взяла она Гассана за руку, помогла ему подняться и поцеловала, как целует любящая сестра любимого брата. Потом, не выпуская его руки, она ввела его во дворец, где прежде всего предложила ему ванну в хаммаме, что вполне освежило его; затем надела она на него роскошное одеяние, отбросив его прежнее платье, запылившееся во время дороги, и вместе с сестрой ввела в собственную залу, причем поддерживала его под руку с одной стороны, между тем как сестра поддерживала с другой. И обе молодые девушки пригласили его сесть между ними и закусить.

Потом младшая сказала ему:

— О возлюбленный брат мой, о дорогой, ты, от прихода которого радостно заплясали камни этого жилища…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Затем младшая сказала ему:

— О возлюбленный брат мой, о дорогой, ты, от прихода которого радостно заплясали камни этого жилища, не скажешь ли нам своего пленительного имени, а также и того, по какой причине ты пришел к дверям нашего дома?

Он ответил:

— Знай, о сестра, вопрошающая меня, и ты также, наша старшая, что зовут меня Гассаном, что же касается причины, приведшей меня в этот дворец, то это моя счастливая судьба. Правда, я пришел сюда лишь после больших напастей.

И рассказал он обо всем, что случилось с ним по милости чародея Бахрама Гебра, от начала и до конца. Но повторять это нет надобности.

И обе сестры, возмущенные поведением персиянина, воскликнули в один голос:

— О проклятая собака! Он заслужил свою смерть! И как хорошо сделал ты, о брат наш, что навсегда лишил его возможности дышать воздухом жизни!

После этого старшая обратилась к младшей и сказала ей:

— О Нераспустившаяся Роза, теперь твоя очередь рассказать брату нашу историю, чтобы он сохранил ее в своей памяти.

И прелестная Нераспустившаяся Роза сказала:

— Знай, о брат мой, о прекраснейший, что мы принцессы. Меня зовут Нераспустившаяся Роза, а сестру мою — Зерно Мирта, но у нас есть еще пять сестер, более красивых, чем мы; они теперь на охоте, но скоро вернутся. Старшую из нас всех зовут Утренняя Звезда, вторую — Вечерняя Звезда, третью — Сердолик, четвертую — Изумруд, а пятую — Анемон. Я же младшая из всех семи. Мы дочери одного отца, но не одной матери; я же и Зерно Мирта, мы дочери одной матери. Отец наш — один из могущественных царей джиннов — маридов, — гордый тиран, который, не почитая никого достойным быть супругом одной из его дочерей, поклялся никогда не выдавать нас замуж.

И для того чтобы быть уверенным в том, что воля его никогда не будет нарушена, он призвал своих визирей и спросил у них:

— Не знаете ли такого места, куда не проникают ни люди, ни джинны и которое могло бы служить жилищем для моих семи дочерей?

Визири ответили:

— А для чего же это, о царь?

Он же сказал:

— Для того, чтобы укрыть моих дочерей от людей и джиннов мужеского пола.

Тогда они сказали:

— О царь наш, мы всегда думали, что женщины и молодые девушки для того и созданы Всеблагим, чтобы соединяться с мужчинами посредством своих деликатных частей тела. К тому же пророк (мир и молитва над ним!) сказал: «Ни одна женщина не состарится девственницей среди сынов ислама». Поэтому было бы великим стыдом для царя, если бы дочери его состарились девственными. Да и — йа Аллах! — как жаль их молодости!

Но отец наш ответил:

— Я желаю их видеть лучше мертвыми, чем замужними! — и прибавил: — Если вы сейчас же не укажете мне такое место, какое я требую, головы ваши слетят с плеч!

Тогда визири ответили:

— В таком случае, о царь, есть место, которое укроет твоих дочерей, — это Гора облаков, на которой в прежние времена жили ифриты, восстававшие против велений Сулеймана. Там стоит золотой дворец, построенный некогда ифритами-мятежниками и служивший им убежищем, но с тех пор дворец был покинут и никто не живет в нем. Климат в той местности благоприятный, там много деревьев, плодов, превосходной воды, которая холодна, как лед, и сладка, как мед.

Услышав это, отец наш поспешил отослать нас сюда под громадным конвоем джиннов — маридов, — которые, водворив нас здесь, вернулись в царство отца нашего. Мы же, прибыв сюда, увидели, что этот пустынный и безлюдный край — цветущий, богат лесами, зелеными лугами, плодовыми садами и обильными ключами, подобными жемчужным ожерельям и слиткам серебра; что ручейки бегут один за другим, чтобы любоваться на цветы, улыбающиеся им, и отражать их в зеркале своих вод; что воздух наполнен щебетанием птиц и ароматами; что голуби и горлинки поют на ветвях деревьев, стоящих в весеннем уборе, и воспевают они Творца; что лебеди величественно плавают на озерах и что павлины в своем великолепном одеянии, сверкающем кораллами и тысячей ярких красок, походят на новобрачных; что земля чиста и благоухает, сияя всеми красотами рая; одним словом, что это благословенный край. Поэтому, о брат мой, мы не почувствовали себя несчастными, живя благодаря Раздавателю щедрот за Его милостям в таком краю и в этом золотом дворце; и мы сожалели лишь об одном — что лишены общества человека, лицо которого было бы приятно для глаз при утреннем пробуждении и сердце которого было бы любящим и благожелательным. Вот почему, о Гассан, мы так обрадованы твоим приходом.

И, сказав все это, очаровательная Нераспустившаяся Роза осыпала Гассана предупредительностью и подарками, как то водится между братьями и друзьями, и продолжала дружественно беседовать с ним.

Тем временем прибыли пять других принцесс, сестер Нераспустившейся Розы и Зерна Мирта; восхищенные и очарованные наружностью прекрасного юноши и прелестного брата, они встретили его самым любезным и сердечным образом. И после первых поклонов и приветствий они заставили его поклясться, что он останется у них на долгое время. И Гассан, не видевший тому препятствий…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И Гассан, не видевший тому препятствий, от всего сердца поклялся им в этом. И остался он у них, в этом дивном дворце, и с того дня сделался товарищем их и на охоте, и на прогулках. И радовался он тому, что у него такие прелестные и очаровательные сестры; они же восхищались прекрасным и чудесным братом. И резвились они целыми днями в садах и на берегах ручьев, а вечерами поучали друг друга. Гассан рассказывал им об обычаях своей родины, а молодые девушки рассказывали ему о джиннах — маридах и ифритах. И от такой приятной жизни он с каждым днем становился прекраснее, и лицо его сияло, как луна. И братская дружба его с семью сестрами, в особенности же с юною Нераспустившеюся Розой, укреплялась и была подобна привязанности, существующей между детьми одного отца и одной матери.

И вот однажды, когда все они сидели и пели в роще, вдруг увидели они столб пыли, затемнивший небо и скрывший лицо солнца, и столб этот быстро приближался к ним и гремел, как гром. Семь принцесс, объятые ужасом, сказали Гассану:

— О, беги скорей и спрячься в садовой беседке!

А Нераспустившаяся Роза взяла его за руку и повела в эту беседку. Между тем пыль рассеялась, и из-за нее появилось целое войско джиннов — маридов. То был конвой, присланный дочерям царем Джиннистана, чтобы доставить их на большое празднество, которое он собирался устроить в честь одного из соседних царей.

Узнав об этом, Нераспустившаяся Роза побежала к Гассану в его убежище; она обняла его со слезами на глазах, грудь ее сотрясали рыдания, и объявила она ему об отъезде своем и сестер своих и сказала:

— Но, о возлюбленный брат мой, ты дождешься нашего возвращения в этот дворец, которым можешь располагать как хозяин. Вот и ключи от всех комнат. — И, передавая ему ключи, она прибавила: — Но только умоляю тебя, йа Гассан, заклинаю тебя благом дорогой души твоей, не отпирай комнату, ключ которой украшен бирюзой! — И показала она ему этот ключ.

Гассан же, огорченный ее отъездом и отъездом сестер ее, поцеловал ее со слезами, обещая дождаться их возвращения и не отпирать комнату, ключ которой был украшен бирюзой.

И молодая девушка и остальные шесть сестер, присоединившиеся к ней, чтобы повидаться с братом перед отъездом, простились с Гассаном нежно и ласково, перецеловали его все одна за другою, а потом посреди конвоя своего немедленно пустились в путь, в страну отца своего.

Гассаном же, когда он остался один, овладела глубокая печаль; почувствовав себя одиноким, ведь до этого он проводил время в обществе семи сестер своих, он загрустил, и грудь его сжалась от тоски; и чтобы развлечься и хоть немного успокоиться, он стал обходить комнаты молодых девушек одну за другою. И при виде мест, которые они занимали, и предметов, которые принадлежали им, душа его волновалась, а сердце трепетало. И дошел он таким образом до двери, которая отпиралась ключом, украшенным бирюзой. Но он не хотел отпирать эту комнату и отошел прочь. А потом подумал: «Кто знает, почему сестра моя, Нераспустившаяся Роза, так уговаривала меня не отпирать эту дверь? И что же может быть там такого таинственного, чтобы уж нельзя было и взглянуть? Но коль такова воля сестры моей, мне остается только слушать и повиноваться».

И ушел он, а так как наступала ночь и его тяготило одиночество, он отправился спать, чтобы забыть о своем огорчении. Но ему не удавалось уснуть — до такой степени преследовала его мысль о запретной двери; эта мысль так сильно мучила его, что он наконец сказал себе: «А что, если бы я отпер эту дверь?» Но затем он подумал: «Лучше отложить это до утра». Потом, изнемогая от бессонницы, он встал, говоря себе: «Нет, лучше сейчас же отпереть эту дверь и посмотреть, что в той комнате, хотя бы меня встретила там сама смерть».

И зажег он факел и направился к запретной двери. И вставил он ключ в замочную скважину и повернул его без затруднения — дверь отворилась без шума, как будто сама собой, и Гассан вошел в комнату.

Но как он ни осматривался по сторонам, ничего не было видно: ни мебели, ни ковра, ни циновки. Но, обходя комнату, он заметил в углу прислоненную к стене лестницу из черного дерева, верхушка которой выходила в отверстие на потолке. Гассан отложил свой факел, поднялся по лестнице до потолка и высунулся в отверстие. Просунув туда голову, он очутился на свежем воздухе, вровень с террасой, находившейся над потолком комнаты. Тогда Гассан вышел на террасу, покрытую растениями и деревцами, как какой-нибудь сад, и при дивном лунном сиянии увидел расстилавшуюся среди ночного безмолвия прекраснейшую из долин, когда-либо восхищавших человеческие взоры.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И тогда Гассан вышел на террасу, заросшую растениями и деревцами, как какой-нибудь сад, и при дивном лунном сиянии увидел среди ночного безмолвия прекраснейшую из долин, когда-либо восхищавших человеческие взоры. У ног его дремало тихое, спокойное озеро, в которое гляделась красота небес; берега его улыбались качавшимися ветвями лавров и миртов, покрытых цветами, миндальных деревьев, осыпанных цветом, как снегом, гирляндами глициний. Тысячи птиц пели гимн ночи, а шелковистая скатерть вод, обрамленная высоким лесом, там, дальше, омывала подножие дворца причудливой архитектуры, с хрустальными куполами, возвышавшимися до небес. От этого дворца к самой воде мраморной и мозаичной лестницей спускался царственный помост из рубинов, изумрудов, золота и серебра. А над этим помостом, поддерживаемым четырьмя легкими колоннами из розового алебастра, расстилался зеленый шелковый полог, осенявший трон превосходной работы из дерева алоэ и золота, вдоль которого ползла виноградная лоза с тяжелыми гроздьями, ягоды же были из жемчуга величиною с голубиное яйцо. И все это было окружено решеткой из золотых и серебряных пластинок. И так прекрасно и гармонично было здесь все, что ни один человек, хотя бы он был хосроем[39] или цезарем[40], не мог бы придумать или осуществить такое великолепие.

Ослепленный всем этим, Гассан не смел пошевелиться, боясь нарушить дивный мир этого места, как вдруг увидел он, что с неба спускаются и приближаются к озеру большие птицы. Вот они уже и опустились на берег озера; и было их десять; их прекрасные белые густые перья волочились по траве, между тем как сами птицы шли, небрежно покачиваясь. И казалось, что во всех своих движениях они повиновались одной более крупной и более красивой птице, медленно направившейся к помосту и севшей на трон. И вдруг все десять грациозным движением сбросили с себя перья. И когда сбросили они с себя этот покров, то явились десятью лунами чистой красоты в образе десяти нагих девушек. Они, смеясь, прыгнули в воду, и вода приняла их, разбрасывая брызги самоцветных камней. И наслаждались они купанием и резвились, играя друг с другом; и самая красивая из них гонялась за ними, виясь вокруг, ласкалась тысячей ласк, щекотала и покусывала их — и с каким смехом, с какой негою!

Выкупавшись, они вышли на берег, и красивейшая из них снова вошла на помост и села на трон, а единственной одеждой служили ей ее волосы. И Гассан, созерцая ее красоту, почувствовал, что теряет рассудок и подумал: «Ах, теперь я понимаю, почему сестра моя, Нераспустившаяся Роза, запрещала мне отпирать эту дверь! Теперь я навсегда утратил покой».

И продолжал он смотреть и любоваться красотою нагой девушки. О, какое чудо красоты! Ах, что видел он! Воистину, это было совершеннейшее из созданий, вышедших из рук Творца! О, какая дивная нагота! Черные глаза ее были прекрасны, и блеск их был ярче, чем у газели. Стройностью и гибкостью стана она превосходила арак[41]. Черные волосы ее были густы и темны, как зимняя ночь; ротик был подобием розы и печати Сулеймана; зубы напоминали молодую слоновую кость и нить жемчужин; шея ее была серебряным слитком; в ее животе были углубления, а на ягодицах — ямочки; ее пупок был достаточно большим, чтобы вместить унцию черного мускуса; ее бедра были тяжелые и в то же время твердые и упругие, как подушки, набитые страусиными перьями, а между ними в теплом и очаровательном гнезде как будто сидел кролик без ушей, и в эти террасы и воронковидные долины можно было упасть, чтобы забыть обо всех горестях жизни. Ее можно было принять за хрустальный купол, округлый со всех сторон и покоящийся на твердом основании, или за опрокинутую серебряную чашу. Именно о такой девушке сказал поэт:

Такова была девушка, в царственной наготе своей севшая на трон на берегу озера.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Такова была девушка, в царственной наготе своей севшая на трон на берегу озера.

Отдохнув после купания, она сказала подругам своим, лежавшим около нее на помосте:

— Дайте мне мое нижнее платье!

И молодые девушки приблизились и вместо всякой одежды накинули ей на плечи золотой шарф, на голову — зеленый газ и вокруг стана — парчовый пояс. Так одели они ее! И казалась она новобрачной и чудом из чудес! И Гассан смотрел на нее, спрятавшись за деревья террасы, и, несмотря на желание приблизиться, не в силах был сделать никакого движения, до такой степени овладело им восхищение и волнение.

А девушка между тем сказала:

— О царевны, уже наступает утро, пора подумать об отъезде, потому что край наш далек и мы успели отдохнуть.

Тогда они облекли ее снова в перья, сами оделись таким же образом, и все вместе улетели, осветив белизною крыльев своих утреннее небо.

Вот и все, что было с ними.

Остолбенев от изумления, Гассан следил за ними глазами и долго после того, как они исчезли, продолжал вглядываться в далекий горизонт, охваченный такою сильною страстью, какой не внушала ему ни одна земная дева. Слезы любви и желания потекли у него по щекам, и воскликнул он:

— Ах, Гассан, несчастный Гассан! Теперь сердцем твоим завладели дочери джиннов, сердцем, которым ни одна красавица в твоем родном краю не успела завладеть!

И, погрузившись в глубокую задумчивость, подперев щеку рукою, он произнес следующие стихи:

И продолжал он вздыхать таким образом до самого восхода солнца.

Потом спустился на берег озера, бродил там и сям, вдыхая свежий воздух и в нем то, что осталось от их испарений. И томился он целый день в ожидании ночи, чтобы тогда снова выйти на террасу в надежде, что птицы возвратятся. Но никто не явился ни в эту, ни в следующие ночи. Доведенный до отчаяния, Гассан не мог ни есть, ни пить, ни спать, и страсть к незнакомке овладевала им и опьяняла его все с большей и большей властью. И потому он стал худеть и желтеть; постепенно лишался он сил и наконец упал в изнеможении на землю, говоря себе: «Сама смерть лучше такого страдания».

Тем временем семь принцесс, семь дочерей царя джиннистанского, возвратились с празднеств, на которые были приглашены отцом своим. Младшая, не успев даже переменить дорожного платья, побежала искать Гассана. И нашла она его в его комнате лежащим на постели, побледневшим и сильно изменившимся; глаза его были закрыты, и слезы медленно текли по его щекам. Увидав все это, молодая девушка издала скорбный вопль, бросилась к нему, обняла его шею руками, как сестра обнимает брата, поцеловала его в лоб и глаза и сказала:

— О возлюбленный брат мой, клянусь Аллахом! Сердце мое разрывается, при виде тебя в таком состоянии! Ах, скажи мне, чем страдаешь ты, чтобы я могла найти для тебя целебное средство!

Грудь Гассана приподнялась от рыданий, головою и рукою сделал он движение, означавшее: «Нет!», и не произнес ни слова. Обливаясь слезами, с бесконечною ласкою в голосе молодая девушка сказала ему:

— О брат мой Гассан, душа души моей, радость глаз моих, жизнь сделалась мне тесной и лишилась всякой прелести для меня, когда увидела я исхудалые и поблекшие щеки твои, провалившиеся очи твои! Заклинаю тебя священной привязанностью, нас соединяющей, не скрывай своего горя и своего недуга от сестры, которая готова тысячу раз пожертвовать жизнью своею, чтобы только спасти жизнь твою!

И, вне себя от печали, она осыпала его поцелуями, и, приложив руки к груди его, она стояла на коленях у его ложа и молила его. И спустя некоторое время Гассан вздохнул несколько раз скорбным вздохом и угасшим голосом сымпровизировал следующие стихи:

Потом обильные слезы потекли из глаз Гассана, и он прибавил:

— Ах сестра, чем можешь ты помочь тому, кто страдает по собственной вине своей? Боюсь, что тебе остается только дать мне умереть от горя и несчастья!

Но девушка воскликнула:

— Имя Аллаха над тобою и вокруг тебя, о Гассан! Что говоришь ты?! Если бы даже пришлось душе моей расстаться с телом, я не могла бы не прийти к тебе на помощь!

Тогда Гассан с рыданиями в голосе сказал ей:

— Так знай же, о Нераспустившаяся Роза, сестра моя, что вот уже десять дней, как я не принимаю пищи, и это по такой-то и по такой-то причине.

И рассказал он ей о своем приключении, не пропуская ни одной подробности.

Когда Нераспустившаяся Роза выслушала рассказ Гассана, она не только не оскорбилась, как того можно было ожидать, но выказала сострадание и стала плакать вместе с ним.

Но в эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

продолжила:

Она выказала сострадание и стала плакать вместе с ним. Затем сказала ему:

— О брат мой, успокой душу свою, освежи глаза свои и осуши слезы! Я же, клянусь тебе, готова отдать жизнь свою и душу свою, чтобы помочь тебе и исполнить желание твое, доставить тебе ту, которую ты любишь. Иншаллах! Но советую тебе, о брат мой, хранить это в тайне, не говорить ни слова сестрам моим, иначе ты можешь навлечь гибель и на себя, и на меня. И если они заговорят с тобою о запретной двери и будут спрашивать о ней, отвечай им: «Я не знаю этой двери». И если они будут огорчаться твоим изнуренным видом и станут задавать тебе вопросы, отвечай им: «Если у меня такой изнуренный вид, то это потому, что я слишком долго томился в одиночестве и горевал от разлуки с вами. Сердце мое много тосковало по вас».

И Гассан ответил:

— Так я и скажу. Мысль твоя превосходна!

И обнял он Нераспустившуюся Розу и почувствовал, что душа его успокаивается и грудь расширяется оттого, что избавился он от опасения прогневить сестру своим неповиновением относительно запретной двери. С этой минуты он перестал бояться, вздохнул свободно и попросил чего-нибудь поесть.

А Нераспустившаяся Роза еще раз поцеловала его и со слезами на глазах поспешила к сестрам, которым сказала:

— Увы, сестры мои, бедный брат мой Гассан очень болен. Вот уже десять дней, как не принимал он никакой пищи, потому что был в отчаянии от разлуки с нами. Мы оставили его здесь одного, бедного любимца нашего, и не с кем было ему слово сказать; и тогда вспомнил он о своей матери и о своей родине, и эти воспоминания наполнили горечью сердце его. О, как достойна жалости его участь, сестры мои!

Выслушав эти слова Нераспустившейся Розы, принцессы, у которых были добрые и чувствительные души, поспешили принести брату своему еду и питье; и старались они утешать его и развлекать своим присутствием и речами; и чтобы развлечь его, они рассказывали ему обо всех празднествах и обо всех чудесах, виденных ими во дворце отца, в Джиннистане. И в течение целого месяца осыпали они его своими заботливыми попечениями, но вполне излечить его им все-таки не удалось.

По прошествии этого времени принцессы, за исключением Нераспустившейся Розы, которая просила оставить ее во дворце, чтобы Гассан не скучал в одиночестве, отправились, по своему обыкновению, на охоту; и они были очень благодарны меньшой сестре за ее внимание к гостю.

Когда же они уехали, молодая девушка помогла Гассану подняться с постели, взяла его на руки и отнесла на террасу, возвышавшуюся над озером. Здесь она положила его голову к себе на плечо и сказала ему:

— Скажи же мне теперь, ягненок мой, в которой из беседок над озером ты увидел ту, что причиняет тебе столько волнений?

Гассан ответил:

— Не в беседке увидел я ее, а сперва в воде, а потом на троне, там, на том возвышении!

При этих словах молодая девушка сильно побледнела и воскликнула:

— Горе нам! О Гассан, ведь это сама дочь царя джиннов, владетеля обширного царства, в котором отец мой только один из наместников. Край, где живет наш царь, находится на недостижимом расстоянии, окружен морем, переплыть которое не могут ни люди, ни джинны. У него семь дочерей, из них та, которую ты видел, — меньшая. У него есть стража, состоящая исключительно из воинственных дев знатного происхождения, каждая из которых начальствует над корпусом в пять тысяч амазонок. Та, которую ты видел, самая красивая и самая воинственная из девственниц, окружающих царя; она превосходит всех остальных храбростью и ловкостью. Зовут ее Сияние.

Она прилетает сюда с каждым новолунием вместе с дочерьми вельмож отца своего. Что же касается плащей из перьев, в которых они носятся по воздуху, как птицы, то эти плащи из гардероба джиннов. Вот эти-то одеяния и помогут нам достигнуть нашей цели.

Знай, о Гассан, что единственный способ овладеть ею — это похитить ее волшебное одеяние. Для этого тебе стоит только ждать здесь украдкой ее возвращения; ты воспользуешься минутой, когда она спустится в озеро купаться, и похитишь ее плащ, но только один плащ. Таким образом ты овладеешь и ею самой. Тогда не поддавайся ее мольбам, не отдавай плаща, иначе ты погиб безвозвратно, и мы все будем жертвами ее мщения, и отец наш также. Схвати ее лучше всего за волосы и тащи за собой — и она подчинится и будет слушаться тебя. И случится то, что случится.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И случится то, что случится.

При этих словах Нераспустившейся Розы Гассан пришел в восторг и почувствовал, что новая жизнь вливается в него и возвращает ему силы. И встал он, взял обеими руками голову сестры своей и нежно поцеловал, благодаря за ее дружбу. И оба они вернулись во дворец и стали проводить время в тихой беседе о том о сем в обществе остальных молодых девушек.

На другой же день, который и был днем новолуния, Гассан дождался ночи, чтобы идти спрятаться за помост на берегу озера. И не успел он туда прийти, как среди ночной тишины послышался шум крыльев, и при свете луны столь нетерпеливо ожидаемые птицы прилетели и спустились к озеру, сбросив плащи из перьев и шелковые исподние платья. И дивная дочь царя царей джиннов также погрузила в воду свое ослепительно-прекрасное тело. И была она еще красивее и пленительнее, чем в первый раз. Гассан, несмотря на свое восхищение и волнение, успел, однако же, пробраться, не будучи замеченным, к тому месту, где была сложена одежда, чтобы схватить плащ из перьев царской дочери и спрятаться за возвышение.

Когда красавица вышла из воды, она тотчас же заметила по беспорядку в одеяниях, что чужая рука прикасалась к ним. Она подошла и убедилась, что плащ ее исчез. Она вскрикнула от испуга и отчаяния и ударила себя в грудь и в лицо. О, как была она прекрасна при свете луны и в таком отчаянии! Услышав ее крик, подруги бросились узнать, в чем дело, и, поняв, что случилось, все схватили свои плащи и, не осушив мокрого тела и не надев шелкового исподнего платья, накинули перья и, быстрые, как вспугнутые газели или голубки, преследуемые соколом, вспорхнули и исчезли в воздухе. И исчезли они в мгновение ока, оставив на берегу огорченную, полную отчаяния и негодования дочь царя, отца своего.

Тогда Гассан, хотя и дрожал от волнения, выскочил из своей засады и бросился к девушке, но она побежала. И гнался он за нею вокруг озера, звал ее, называя самыми нежными именами и уверяя, что не желает ей зла. Но она, как преследуемая лань, бежала, вытянув руки вперед, задыхаясь, с развевающимися волосами, взволнованная тем, что ее застали в обнаженной девичьей красе. Гассан, однако же, сделал последний прыжок и настиг ее; и схватил он ее за волосы, накрутил ее волосы на руку свою и заставил следовать за собою.

Тогда она закрыла глаза и, покорившись судьбе своей, перестала сопротивляться и пошла за ним. Гассан же отвел ее в свою комнату, где, не внимая ее мольбам и слезам, запер ее и, не медля ни минуты, побежал предупредить сестру свою и известить ее о своей удаче.

Нераспустившаяся Роза вошла в комнату Гассана и увидела там безутешную красавицу Сияние, в отчаянии кусавшую себе руки и заливавшуюся слезами. И бросилась Нераспустившаяся Роза к ее ногам, чтобы оказать ей честь, и, поцеловав землю, сказала ей:

— О государыня моя, мир, милость и благословение Аллаха над тобой! Ты освещаешь это жилище, и присутствие твое наполняет его благоуханием.

А Сияние ответила ей:

— Как?! Это ты, Нераспустившаяся Роза?! Ты позволяешь сынам людей так обращаться с дочерью царя твоего?! Тебе известно могущество моего отца; ты знаешь, что ему подвластны цари джиннов, что он повелевает легионами ифритов и маридов, бесчисленных, как песок морской; и ты осмелилась принять в своем жилище человека, чтобы он мог подстеречь меня, ты предала дочь своего царя. Иначе как мог бы этот человек найти дорогу к озеру, в котором я купалась?

На такие слова сестра Гассана ответила:

— О царевна, дочь нашего государя, о прекраснейшая и восхитительнейшая из дочерей джиннов и людей! Знай, что тот, кто подстерег тебя во время твоего купания, о лучезарная, юноша, ни с кем не сравнимый. Обращение его так очаровательно, что он не мог иметь и малейшего намерения обидеть тебя. Но когда что-нибудь предназначено судьбою, оно должно свершиться. А судьбе было угодно, чтобы этот юный красавец страстно влюбился в твою красоту; влюбленных же надо прощать. И ты не можешь обвинять его за то, что он так полюбил тебя. К тому же разве Аллах не создал женщин для мужчин?! А этот разве не прекраснейший из юношей земли?! Если бы ты знала, о госпожа моя, как он был болен с того дня, как впервые увидел тебя! Он едва не лишился самой жизни! Вот как все было… — И продолжала она рассказывать царевне о том, как сильна страсть, загоревшаяся в сердце Гассана, и закончила так: — Не забывай, о госпожа моя, что он выбрал именно тебя из десяти подруг твоих, как самую прекрасную и дивную! А между тем все они были нагие, и каждую одинаково легко было подстеречь во время купания.

Слушая эти речи сестры Гассана, красавица Сияние поняла, что нечего было и думать о побеге, и ограничилась тем, что глубоко вздохнула с покорностью судьбе. А Нераспустившаяся Роза поспешила принести ей великолепное платье, в которое и одела ее.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И Нераспустившаяся Роза поспешила принести ей великолепное платье, в которое и одела ее. Потом подала она ей еду и всячески старалась развеселить ее. И красавица закончила тем, что немного утешилась и сказала:

— Вижу я, судьбе угодно, чтобы я рассталась с отцом, семейством моим и родным домом. Я должна покориться велениям судьбы.

А сестра Гассана не преминула укреплять ее в таком решении и так старалась, что скоро царевна перестала плакать и подчинилась своей участи. Тогда сестра Гассана оставила ее на короткое время и побежала к брату, чтобы сказать ему:

— Поспеши к своей возлюбленной, потому что наступила удобная минута. Когда войдешь в комнату, начни с того, что целуй ее ноги, потом руки, потом голову. И только после этого заговори с нею, и заговори ласково и красноречиво.

И, дрожа от волнения, Гассан пошел к царевне, которая, узнав его, внимательно посмотрела на него и, несмотря на свою досаду, была тронута его необыкновенной красотой. Но она опустила глаза, а Гассан стал целовать у нее руки, ноги, а затем поцеловал в лоб между глаз, говоря:

— О прекраснейшая из цариц, жизнь души, радость взоров, вертоград ума, о царица, о госпожа моя! Молю тебя, успокой свое сердце и осуши очи свои, потому что участь твоя преисполнена счастья! У меня относительно тебя только одно намерение — быть твоим верным рабом, подобно тому как сестра моя уже и теперь верная раба твоя. Я не совершу никакого насилия над тобою, но женюсь на тебе по закону Аллаха и пророка Его. И тогда я повезу тебя в Багдад, на мою родину, где куплю тебе невольников и невольниц и жилище, достойное тебя своим великолепием. Ах, если бы ты знала, в каком дивном крае стоит Багдад, Город мира, и как любезны, вежливы и приветливы его жители, и как доброжелательно и прелестно их обращение! Кроме того, у меня есть мать, лучшая из женщин, которая будет любить тебя как родную дочь и будет готовить для тебя превосходные блюда, потому что никто в стране Иракской не стряпает лучше ее!

Так говорил Гассан дочери царя Джиннистана, молодой красавице по имени Сияние. А царевна не отвечала ему ни единым словом, ни единым звуком. И вдруг постучали у дверей дворца. Гассан же, которому было поручено отворять и запирать двери, сказал:

— Извини меня, о госпожа моя, я должен отлучиться на минуту.

И побежал он отворять. Это сестры возвращались с охоты, и, увидев, что он здоров и что щеки его засияли, они обрадовались до последних пределов радости.

Гассан же ничего не сказал им о царевне Сияние и принялся помогать им нести добычу, привезенную с охоты, и это были газели, лисицы, зайцы, буйволы и всякого рода дичь. И был он с ними чрезвычайно приветлив, одну за другою целовал в лоб, ласкал, выражал свою дружбу с такою горячностью, к которой они не привыкли с его стороны, так как все свое внимание он отдавал меньшой сестре — Нераспустившейся Розе. Поэтому их приятно удивила такая перемена; старшая же из девушек заподозрила даже, что есть особая причина для такой перемены; она взглянула на него с лукавой улыбкой, подмигнула и сказала:

— Воистину, о Гассан, такая чрезмерная приветливость с твоей стороны удивляет нас, потому что до сих пор ты только принимал нашу ласку и никогда не отвечал на нее. Или ты находишь, что мы стали красивее в охотничьей одежде, или больше любишь нас теперь, или то и другое вместе?

Но Гассан потупил очи и так вздохнул, что самое жестокое из сердец могло бы расколоться надвое!

А удивленные принцессы спросили:

— Почему же ты так вздыхаешь, о брат наш? И кто же мог так смутить твой покой? Не желаешь ли вернуться к матери, на родину? Говори, Гассан, открой сердце свое сестрам твоим!

Но Гассан повернулся к сестре своей Нераспустившейся Розе, которая подошла именно в эту минуту, и сказал ей, сильно покраснев:

— Говори лучше ты. Мне же слишком стыдно объяснять им причину моего смущения.

И Нераспустившаяся Роза сказала:

— Сестры мои, это пустяки и ничего не значит. Наш брат просто поймал красивую птицу и желает, чтобы вы помогли ему приручить ее.

И все воскликнули:

— Конечно, это пустяк! Но почему же Гассан так покраснел?

Она ответила:

— Вот в чем дело. Гассан любит эту птицу, и какою любовью!

Они сказали:

— Йа Аллах! Как же ты будешь, о Гассан, любить птицу перелетную?

А Нераспустившаяся Роза сказала, между тем как Гассан опустил голову и еще сильнее покраснел:

— Словом, движением и всем остальным.

Они же сказали:

— Так, значит, это очень большая птица?

Нераспустившаяся Роза сказала:

— Она нашего роста. Выслушайте-ка лучше меня! — и прибавила: — Знайте, о сестры мои, что ум сынов Адама очень ограничен. Вот почему, когда мы оставили здесь одного нашего бедного брата Гассана, он стал тосковать и для развлечения стал бродить по дворцу. Но ум его был так смущен, что он перепутал ключи от комнат и нечаянно отпер дверь запретной комнаты, той, где находится терраса. И случилось с ним то-то и то-то. — И рассказала она, но смягчая вину Гассана, всю историю, прибавив: — Во всяком случае, можно извинить Гассана потому, что девушка прекрасна. Ах, если бы вы знали, сестры мои, как она хороша собою!

Выслушав эти слова Нераспустившейся Розы, сестры сказали ей:

— Если она так хороша, как ты говоришь, опиши нам ее немного, прежде нежели покажешь.

Нераспустившаяся Роза сказала:

— Описать ее, — йа Аллах! — но кто смог бы это сделать! Язык мой оброс бы шерстью раньше, чем успела бы я хотя бы приблизительно описать ее прелести. Впрочем, я попытаюсь хотя бы для того, чтобы вы не упали навзничь от изумления, увидев ее! Бисмиллах, о сестры мои! Слава Тому, Кто создал сияние ее жасминно-белой наготы! Красота ее темени и блеск глаз превосходят газель, гибкость стана затмевает арак. Волосы ее густы и черны, как зимняя ночь; рот ее, напоминающий розу, сама печать Сулеймана; зубы ее точно молодая слоновая кость, или жемчужное ожерелье, или льдинки одинаковой величины; шея ее точно слиток серебра; в ее животе есть углубления, а на ягодицах ямочки; ее пупок достаточно большой, чтобы вместить унцию черного мускуса; ее бедра тяжелы и в то же время тверды и упруги, как подушки, набитые страусиными перьями, а между ними в теплом и очаровательном гнезде как будто сидит кролик без ушей, и в эти террасы и воронковидные долины можно упасть, чтобы забыть обо всех горестях жизни. И не обманитесь, о сестры мои, так как вы можете принять ее за хрустальный купол, округлый со всех сторон, или за опрокинутую серебряную чашу. К такой девушке вполне подходят слова поэта:

Вот, о сестры мои, что с первого взгляда могла я рассмотреть в царевне Сияние, дочери царя царей Джиннистана.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Вот что могла я рассмотреть в царевне Сияние, дочери царя царей Джиннистана.

Когда молодые девушки услышали такие слова сестры своей, они с восхищением воскликнули:

— Ты прав, о Гассан, что влюбился в такую великолепную девушку! Но ради Аллаха, поспеши привести нас к ней, чтобы мы могли увидеть ее собственными глазами!

Гассан же, успокоившись относительно сестер, повел их в ту часть дворца, где находилась царевна Сияние. Они же, увидев ее несравненную красоту, поцеловали землю между рук ее и после первых «салам», сказали ей:

— О дочь царя нашего, без сомнения, твое приключение с этим юношей необычайно. Но мы все здесь стоящие предсказываем тебе в будущем счастье и уверяем тебя, что во всю твою жизнь тебе придется только радоваться жизни с этим юношей, деликатности его обращения, ловкости его во всем и привязанности к тебе. Подумай также о том, что, вместо того чтобы искать посредника, он сам открылся тебе в своей страсти и не просил у тебя ничего противозаконного. Мы же, если бы не были уверены, что девушки предназначены для замужества, не имели бы смелости просить об этом тебя, дочь царя нашего. Позволь же выдать тебя замуж за нашего брата, и, клянемся тебе головою, ты будешь им довольна!

И, сказав это, они стали ждать ответа. Но так как красавица Сияние не говорила ни да ни нет, то Нераспустившаяся Роза подошла к ней, взяла ее руку в свои руки и сказала:

— С твоего позволения, о госпожа наша! — И, обернувшись к Гассану, она сказала ему: — Протяни руку!

И Гассан протянул руку, а Нераспустившаяся Роза взяла ее и соединила ее с рукою царевны Сияние, говоря им обоим:

— Волею Аллаха и в силу закона посланника Его обручаю вас! И вне себя от счастья Гассан сымпровизировал следующие стихи:

Молодые же девушки, услышав эти стихи, воскликнули все в один голос, повернувшись к царевне:

— О царевна, будешь ли осуждать нас теперь за то, что мы привели к тебе юношу, который умеет так прекрасно выражаться и в таких дивных стихах?

Царевна спросила:

— Так он поэт?

А они ответили:

— Да, разумеется! Он сочиняет с изумительною легкостью стихи и оды, в которых всегда есть живое чувство!

Эти слова, так ясно указавшие на новое достоинство Гассана, победили сердце невесты. Она взглянула на Гассана, и глаза ее улыбнулись из-под длинных ресниц. Гассан же, только ждавший знака этих глаз, взял ее на руки и унес в свою комнату. И там с ее согласия он открыл в ней то, что должен был открыть, и сломал то, что должен был сломать, и распечатал то, что было запечатано. И насладился он до последних пределов наслаждения, и она также. И в краткое время испытали они все радости мира. И любовь к юноше с беспредельною страстностью поселилась в сердце царевны. И долго пели в нем птицы радости. Слава Аллаху, соединяющему верных рабов Своих в наслаждении и без счета расточающему счастливые дары Свои! Тебе, Господин наш, поклоняемся мы, о Твоей помощи умоляем! Направь нас, тех, кого осыпал Ты Своими благодеяниями, на прямой путь, а не на тот путь, которым следуют прогневавшие Тебя и заблуждающиеся!

Гассан же и Сияние провели вместе сорок дней среди всех радостей, доставляемых любовью. Семь принцесс, и в особенности Нераспустившаяся Роза, старались ежедневно разнообразить развлечения молодых и делать для них пребывание во дворце насколько возможно более приятным. Но на сороковой день Гассан увидел во сне мать свою, упрекающую его в том, что он забыл о ней, между тем как она денно и нощно проливает слезы над гробницей, которую велела построить в своем доме. И проснулся он со слезами на глазах и так вздыхал, что вздохи его разрывали душу. И все семеро принцесс, сестры его, прибежали, услышав, что он плачет; Нераспустившаяся же Роза, встревоженная больше всех остальных сестер, спросила у дочери царя джиннов, что же случилось с мужем ее. А Сияние ответила:

— Не знаю.

Нераспустившаяся же Роза сказала:

— Я сама спрошу о причине его волнения. — И спросила она Гассана: — Что с тобой, ягненок мой?

Тогда слезы еще обильнее потекли из глаз Гассана, и рассказал он наконец о своем сне и много плакал.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И рассказал он наконец о своем сне и много плакал. Тогда заплакала и застонала, в свою очередь, и Нераспустившаяся Роза, между тем как сестры ее говорили Гассану:

— Если так, о Гассан, мы не можем более задерживать тебя здесь и мешать возвратиться на родину к любимой матери. Мы умоляем тебя только о том, чтобы ты не забывал нас и обещал навещать нас один раз в год.

А сестрица его Нераспустившаяся Роза бросилась к нему на шею, рыдая, и наконец лишилась чувств от горя. И когда пришла в себя, то произнесла прощальные стихи и, спрятав голову свою в колени, не стала слушать никаких утешений. Гассан же поцеловал, приласкал ее и поклялся ей приезжать ежегодно. Тем временем остальные сестры по просьбе Гассана стали готовить все к отъезду. А когда все было готово, они спросили:

— Каким же образом думаешь ты вернуться в Басру?

Он же ответил им:

— И сам не знаю.

Потом он вдруг вспомнил о волшебном барабане, который отнял у чародея Бахрама и на котором была натянута петушиная кожа, и воскликнул:

— Йа Аллах! Вот каким образом! Но я не умею им пользоваться.

Тогда плачущая Нераспустившаяся Роза осушила на минуту слезы свои, встала и сказала Гассану:

— О брат мой возлюбленный, я научу тебя, как обращаться с этим барабаном!

И взяла она барабан, прижала к животу и сделала вид, как будто барабанит по нему пальцами, а потом сказала Гассану:

— Вот как нужно делать.

А Гассан сказал:

— Я понял, сестра моя.

И, в свою очередь, взял он барабан из рук молодой девушки и забарабанил по примеру Нераспустившейся Розы, но с большей силой. И тотчас же со всех концов горизонта появились большие верблюды, и вьючные, и верховые, мулы и лошади. И все стадо подскакало галопом и выстроилось длинными рядами: сперва двугорбые, потом одногорбые верблюды, затем мулы и лошади.

Тогда сестры выбрали лучших животных и прогнали остальных, и навьючили они на оставленных ценные вьюки, подарки, разные вещи и дорожную провизию. А на спину одногорбого верблюда прикрепили роскошный двухместный паланкин для супругов. И тогда стали прощаться.

О, как горестно было расставание! Бедная Нераспустившаяся Роза! Как ты была печальна и как плакала! Как разрывалось сестринское сердце твое, когда ты обнимала Гассана, уезжавшего с дочерью царя! И стенала ты, как горлица, которую разлучают с ее другом! Ах, не знала ты до этой поры, сколько горечи кроется в чаше разлуки! И не ожидала ты, что любимый тобою Гассан, счастье которого ты устраивала, о преисполненная жалостливости, так скоро будет оторван от любящего сердца твоего! Но ты увидишь его снова, будь в том уверена! Успокой же добрую душу свою и осуши глаза свои! От слез щеки твои, уподоблявшиеся розам, стали походить на цветки граната! Осуши же слезы свои, Нераспустившаяся Роза! Ты снова увидишься с Гассаном, потому что так хочет судьба!

И пустился в путь караван среди раздирающих криков прощания, и исчез он вдали, а Нераспустившаяся Роза снова без чувств упала на землю.

И с быстротою птицы пролетел караван по горам и долинам, по равнинам и пустыням и милостью Аллаха, даровавшего ему благополучный путь, без помех достиг Басры.

Когда очутились они у дверей дома, Гассан услышал, как стонет мать его, оплакивая отсутствие сына; и глаза его наполнились слезами, и постучался он в дверь, и изнутри дрожащий голос старухи спросил:

— Кто там, у дверей?

А Гассан ответил:

— Отвори нам!

И пришла она, дрожа, на своих слабых ногах отворить дверь и, несмотря на ослабевшие от слез глаза, узнала Гассана. Тогда из груди ее вырвался глубокий вздох, и упала она без чувств. Гассан же стал ухаживать за нею вместе со своей супругой и привел ее в чувство. Тогда бросился он к ней на шею, и нежно обнялись они, плача от радости. И после первых излияний Гассан сказал матери:

— О мать, вот твоя дочь, супруга моя, которую я привез для того, чтобы она служила тебе!

Старуха взглянула на Сияние и, увидав такую красоту, ослеплена была ею и едва не лишилась рассудка.

И сказала она ей:

— Кто бы ты ни была, дочь моя, добро пожаловать в этот дом, который ты осветила своим присутствием!

И спросила она Гассана:

— Сын мой, как же зовут твою супругу?

А он отвечал:

— Сияние, о мать моя!

Она же сказала:

— И как подходит ей имя! Какая счастливая мысль пришла тому, кто его дал тебе, о дочь благословенная!

И взяла она ее за руку и села рядом с ней на старый ковер своего дома. Гассан же принялся тогда рассказывать матери все свои приключения, от внезапного исчезновения своего до возвращения в Басру, и не забыл ни одной подробности. И мать беспредельно удивлялась тому, что слышала, и уже не знала, как и чем почтить дочь царя царей Джиннистана.

Прежде всего она поспешила на базар, чтобы купить всякого рода провизии самого первого сорта; потом отправилась она в шелковые ряды и купила десять великолепных одеяний, самых дорогих, которые имелись у лучших купцов; и привезла она их супруге Гассана и надела на нее все десять платьев зараз, чтобы показать, что ничто не может быть лишним для особы такого чина. И поцеловала она ее как родную дочь. А потом принялась готовить для нее самые необыкновенные блюда и ни с чем не сравнимые печенья. После этого она обратилась к сыну и сказала ему:

— Не знаю, Гассан, но мне кажется, что город Басра недостоин высокого звания твоей супруги; и для нас во всех отношениях лучше было бы переселиться в Багдад, Город мира, под благодетельное крыло халифа Гаруна аль-Рашида. К тому же, сын мой, мы внезапно разбогатели, и я очень боюсь, что, если останемся в Басре, где нас все знают как бедняков, мы обратим на себя внимание и подвергнемся подозрению и обвинению в том, что занимаемся алхимией. По-моему, лучше всего будет, если мы как можно скорее уедем в Багдад, где с самого начала прослывем князьями или эмирами, приехавшими из далеких краев.

Гассан же ответил матери:

— Это превосходная мысль!

И тотчас же встал он, продал вещи и дом. А после этого взял волшебный барабан и забил пальцами по петушиной коже…

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тут взял он волшебный барабан и забил пальцами по петушиной коже — и тотчас же явились из воздуха большие одногорбые верблюды, которые и выстроились перед домом. Гассан, его мать и его супруга взяли то, что было у них самого драгоценного и легкого на вес и, усевшись в паланкин, погнали верблюдов рысью. И через более короткое время, чем то, которое понадобилось бы, чтобы отличить правую руку от левой, прибыли они на берег Тигра, к воротам Багдада. Гассан пошел вперед за маклером, который купил для него за сто тысяч динаров великолепный дворец, принадлежавший визирю из визирей. И поспешил Гассан привести туда свою мать и свою супругу. И убрал он дворец роскошно, и купил он рабов и рабынь, отроков и евнухов, и ничего не жалел он для того, чтобы дом его был первым в Багдаде.

Поселившись в своем дворце, Гассан зажил с тех пор в Городе мира счастливейшею жизнью с супругой своей, окруженный заботами и попечениями почтенной матери своей, которая каждый день придумывала какое-нибудь новое блюдо и стряпала по рецептам, которые доставала от соседок и которые во многом отличались от рецептов Басры, и это потому, что в Багдаде можно было приготовлять многие кушанья, которых нельзя было приготовить ни в каком другом месте мира. После девяти месяцев такой счастливой жизни и такого заботливого питания, супруга Гассана благополучно разрешилась от бремени двумя мальчиками-близнецами, красивыми, как луны. И назвали одного Нассером, а другого — Мансуром[43].

По прошествии года Гассан живо вспомнил сестер и вспомнил также о данном им клятвенном обещании. Но в особенности хотелось ему увидеть снова сестру свою Нераспустившуюся Розу. Поэтому стал он собираться в путь, накупил прекраснейших во всем Багдаде и Ираке тканей и вещей, которые могли быть достойно предложены в дар, и сообщил матери о своем намерении, прибавив:

— Прошу тебя об одном: во время моего отсутствия тщательно храни плащ из перьев жены моей Сияние. Я спрятал его в самом потайном месте дома. Знай, о мать моя, что, если, к великому нашему несчастью, жена моя увидит этот плащ, она тотчас же вспомнит о своей прирожденной способности летать по воздуху и ее непреодолимо потянет улететь отсюда. Остерегайся же, мать моя, чтобы она не увидела этого плаща! Если же случиться такое несчастье, я умру с горя или убью себя. Кроме того, прошу тебя заботиться о ней, так как она очень деликатного сложения и привыкла к неге; служи ей лучше сама, потому что служанки не знают, что пригодно, что нет, что грубо и что утонченно. А главное, о мать моя, не пускай ее никуда из дома, не позволяй ни высовываться из окна, ни даже выходить на террасу дворца; дело в том, что я очень боюсь, какое действие окажет на нее свежий воздух, боюсь, что так или иначе она соблазнится воздушным пространством. Вот о чем прошу. Если не исполнишь просьбы моей, то погубишь сына.

Мать же Гассана отвечала:

— Да хранит меня Аллах от ослушания, дитя мое! Будем молиться пророку! Разве я сумасшедшая, что мне нужно так много приказывать?! Разве я могу не исполнить малейшего из твоих приказаний?! Поезжай и не беспокойся, о Гассан, успокой ум свой. А когда милостью Аллаха вернешься, тебе стоит только спросить жену, все ли шло так, как ты того хотел. Но и у меня, о дитя мое, есть к тебе просьба: не оставайся там долго, повидайся с семью сестрами и возвращайся поскорее.

Так говорили друг другу Гассан и мать Гассана. И не знали они, что готовит им неведомое в книге судеб, между тем как красавица Сияние слышала каждое их слово и запечатлевала их в своей памяти.

Гассан обещал матери не оставаться долго в отсутствии, простился с нею, обнял жену свою и двух сыновей, Нассера и Мансура, сосавших грудь матери своей. Затем побарабанил он по петушиной коже…

В эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Затем побарабанил он по петушиной коже и сел на тотчас же явившегося верхового верблюда, и, повторив матери свои приказания, он поцеловал у нее руку. Потом отдал приказ стоявшему на коленях верблюду, который встал на ноги и побежал, или, вернее, полетел, отдаваясь воле ветра, поглощая пространство, и скоро стал лишь точкой на горизонте.

Нечего и говорить о том, как обрадовались принцессы Гассану, но в особенности радовалась Нераспустившаяся Роза. Они убрали дворец цветами и осветили его. Оставим же его рассказывать сестрам обо всем, о чем он имеет рассказать им, а главное, о рождении близнецов Нассера и Мансура; оставим его развлекаться и охотиться с ними.

Вы же, почтенные и великодушные слушатели, окружающие меня, воротитесь со мною в Багдад, во дворец Гассана, где мы оставили его мать и супругу. Сделайте мне такую милость, щедрые господа, и вы увидите и услышите то, чего ваши честные уши и дивные очи никогда в жизни не слыхивали, не видывали и даже не подозревали! И да будут над вами благословение Раздавателя избраннейших милостей! Слушайте же внимательно, господа!

Итак, именитейшие, когда Гассан уехал, супруга его Сияние не двигалась с места и ни на шаг не отдалялась от его матери, и так было два дня. Но утром третьего дня она поцеловала руку старухи, пожелала доброго дня и сказала:

— О матушка, мне очень бы хотелось сходить в хаммам, я не купалась с тех пор, как кормлю Нассера и Мансура!

А старуха сказала:

— Йа Аллах! О, какие необдуманные слова, дочь моя! Идти в хаммам, да это чистая беда! Разве ты не понимаешь, что мы здесь чужеземки и не знаем здешних хаммамов. И как могла бы ты идти туда без того, чтобы супруг твой не приготовил сперва залу для тебя и не осмотрел, все ли там чисто и не падают ли там с потолка тараканы, жуки и мокрицы! Муж твой уехал, и я не знаю никого, кто бы мог заменить его в таком важном деле; я же сама не могу сопровождать тебя, потому что слишком стара и слаба. Но если желаешь, я велю согреть воды здесь и сама вымою тебе голову, и ты отлично искупаешься в нашем домашнем хаммаме. У меня есть все необходимое, и еще третьего дня получила я коробку с благовонной халебской землей, и амбру, и мазь для выведения волос, и лавзонию. Итак, дочь моя, можешь быть спокойна в этом отношении — все будет превосходно.

Но Сияние ответила:

— О госпожа моя, с каких же это пор запрещают женщинам ходить в хаммам? Йа Аллах! Если бы ты сказала эти слова даже невольнице, она не снесла бы их и не осталась бы у вас в доме, а просила бы лучше продать ее на базаре с аукциона. Но, о госпожа моя, как нелепо, что мужчины воображают, что все женщины похожи одна на другую и что нужно принимать против них тысячу тиранических предосторожностей, для того чтобы они не делали ничего противозаконного! Но ты ведь должна знать, что когда женщина твердо решилась сделать что-нибудь, то она всегда найдет к тому возможность вопреки всяким помехам; ничто не может воспрепятствовать ей в исполнении ее намерений, как бы ни были они неосуществимы и опасны! Увы! Моя молодость! Меня подозревают и не доверяют моему целомудрию! Мне остается только умереть!

И, проговорив это, она заплакала, зарыдала и призвала на свою голову самые черные беды. Тогда мать Гассана сжалилась над нею, да к тому же и поняла, что отныне невозможно заставить ее отказаться от ее намерения. Несмотря на свою глубокую старость и настоятельное запрещение сына, она приготовила все, что требуется для хаммама по части белья и благовоний. Потом сказала:

— Не огорчайся, дочь моя! Да хранит нас Аллах от гнева твоего супруга!

И вышла старуха с нею из дворца и сопровождала ее в знаменитейший из хаммамов города.

Ах! Лучше было бы, если бы мать Гассана не обращала внимания на ее жалобы и не переступала бы через порог этого хаммама! Но кто может читать в книге судеб, кроме Единого Всевидящего?! И кто может сказать заранее, что случится с ним на расстоянии двух шагов?! Но мы, мусульмане, верим и полагаемся на волю Всевышнего! И говорим мы: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его». Молитесь пророку, о правоверные, именитые слушатели мои!

Когда красавица Сияние вслед за матерью Гассана, которая несла узел с чистым бельем, вошла в хаммам, все женщины, отдыхавшие в центральной зале, вскрикнули от восхищения и изумления, до такой степени поразила их ее красота.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Когда красавица Сияние вслед за матерью Гассана, которая несла узел с чистым бельем, вошла в хаммам, все женщины, отдыхавшие в центральной зале, вскрикнули от восхищения и изумления, до такой степени поразила их ее красота. И они уже не могли отвести от нее глаз, так они были ослеплены ее красотой, хотя молодая женщина была еще закутана в покрывало.

Но каков же был их восторг, когда она сбросила все покровы!

О лютня Дауда-царя, восхищавшая Талута-льва[44]; и ты, дева пустыни, возлюбленная Антары, воина с курчавой головой, о девственница Абла[45] с прекрасными бедрами, поднявшая все племена вдоль и поперек Аравии и заставившая их биться из-за себя; и ты Сетт Будур, дочь царя Гайюра, владыки Эль-Убура и Эль-Косейра, ты, чьи пламенные очи смутили до крайней степени джиннов-ифритов; и ты, музыка источников; и ты, весеннее пение птиц! Что сталось с вашей прелестью пред лицом дивной наготы этой газели?! Слава Аллаху, создавшему тебя, о Сияние, и смешавшему в твоем дивном теле славу рубинов и мускуса, чистой амбры и жемчуга, о вся золотая!

^{Но каков же был их восторг, когда она сбросила все покровы!}

Женщины, бывшие в хаммаме, покинули свои бассейны и места для отдыха и пошли за ней. И слух о ее чарующей красоте разнесся из хаммама по всему околотку, и в один миг залы переполнились теснившимися в них женщинами, которых любопытство привлекло полюбоваться этим чудом красоты. Среди толпы незнакомых женщин находилась и одна из невольниц Сетт Зобейды, супруги халифа Гаруна аль-Рашида.

И эта молодая невольница, которую звали Тохва, была еще более других поражена совершенством этой чародейки-луны; с широко открытыми глазами стояла она неподвижно в первом ряду и смотрела на красавицу, купающуюся в бассейне. И когда Сияние выкупалась и оделась, маленькая невольница не могла не последовать за нею и на улицу, притягиваемая ею, как магнитом; и шла она за ней из улицы в улицу, пока Сияние и мать Гассана не дошли до своего дома. Тогда молодая невольница Тохва, не имея возможности войти во дворец, приложила пальцы к губам, послала красавице звонкий воздушный поцелуй и бросила ей розу. Но к несчастью для нее, привратник-евнух заметил и розу, и поцелуй, рассердился до крайности, осыпал ее страшною руганью и вытаращил глаза, поэтому она, вздохнув, вынуждена была удалиться. И воротилась она во дворец халифа и поспешила к госпоже своей Сетт Зобейде.

Сетт Зобейда же заметила бледность и волнение своей любимой невольницы и спросила у нее:

— Где же ты была, милая, что вернулась такой бледной и взволнованной?

Та же ответила:

— В хаммаме, о госпожа моя.

Сетт Зобейда спросила:

— Что же такое видела ты в хаммаме, моя Тохва, что так расстроилась и что глаза твои так печальны?

Невольница ответила:

— О госпожа моя, как не быть мне печальной и как было грусти не овладеть моим сердцем! Я видела то, что отняло у меня рассудок!

Сетт Зобейда рассмеялась и сказала:

— Что ты такое говоришь, о Тохва, и о ком говоришь?

Та сказала:

— Какой юноша или какая юница, какая лань или какая газель могут сравниться с нею красотою и очарованием?!

Сетт Зобейда сказала:

— О глупая Тохва, да назовешь ли ты, наконец, ее имя?

Невольница ответила:

— Я не знаю его, о госпожа моя! Но клянусь тебе, о госпожа моя, клянусь твоими благодеяниями! Ни одно земное создание прошлых, настоящих и будущих времен не может сравниться с нею! Я знаю о ней только то, что она живет на берегу Тигра, во дворце, одни ворота которого выходят на реку, а другие — в город. Кроме того, мне сказали в хаммаме, что она супруга богатого купца Гассана аль-Басри. Ах, госпожа моя, если ты видишь меня дрожащей между рук твоих, то причина тому — не одно только волнение, возбужденное ее красотой, но и крайняя боязнь при мысли о пагубных последствиях, которые грозят нам в том случае, если, на беду, и халиф услышит о ней. Он, наверное, велит убить мужа и вопреки всем законам справедливости женится на этой дивной молодой женщине. И таким образом, он продал бы неоцененные блага бессмертной души своей ради временного обладания прекрасным, но смертным созданием.

При этих словах невольницы Тохвы Сетт Зобейда, знавшая, до какой степени она обыкновенно бывала рассудительна и сдержанна в речах, была до крайности поражена и озабочена и сказала ей:

— Но, Тохва, уверена ли ты, по крайней мере, что ты не во сне видела такое чудо красоты?

Та отвечала:

— Клянусь головою и твоими благодеяниями, о госпожа моя, я только что видела ее и послала воздушный поцелуй и розу этой красавице, подобной которой не встретить ни у арабов, ни у турок, ни у персиян!

Тогда Сетт Зобейда воскликнула:

— Клянусь своими чистыми предками! Нужно и мне взглянуть на эту жемчужину!

И тотчас же приказала она позвать меченосца Масрура и, после того как он поцеловал землю между рук ее…

Но тут Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И тотчас же она приказала позвать меченосца Масрура и, после того как он поцеловал землю между рук ее, сказала ему:

— О Масрур, поспеши во дворец, у которого двое ворот: одни выходят на реку, а другие — в город. Там спроси живущую в нем молодую женщину и приведи ее ко мне, иначе голова твоя слетит с плеч!

И Масрур ответил:

— Слышать — значит повиноваться!

И выбежал он стремглав из дворца и поспешил в тот дворец, о котором было ему сказано и который действительно был дворцом Гассана. И вошел он в ворота на виду у евнуха, узнавшего его и поклонившегося ему до земли. Подошел к входной двери и постучался.

Тогда старуха, мать Гассана, пришла сама отворить. А Масрур вошел в прихожую и пожелал старухе мира. И мать Гассана ответила на приветствие и спросила:

— Чего желаешь?

Он же отвечал:

— Я Масрур, меченосец! Меня послала сюда эль-Сетт Зобейда, дочь Джафара, супруга Гаруна аль-Рашида бен-Мухаммеда ибн Мансура аль-Махди, пятого потомка Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди пророка Мухаммеда (мир и благословение Аллаха над ним!). Я пришел, чтобы увести с собой во дворец молодую красавицу, живущую в этом доме.

При этих словах испуганная до полусмерти и дрожащая мать Гассана, воскликнула:

— О Масрур, мы здесь чужеземки, сын же мой, муж молодой женщины, о которой ты говоришь, находится в отсутствии! Уезжая, он строго запретил ей выходить из дома и со мной, и с кем бы то ни было под каким бы то ни было предлогом. Боюсь, что, если отпущу ее, с ней может случиться какое-нибудь несчастье по причине ее красоты, а сын мой, вернувшись, вынужден будет лишить себя вследствие этого жизни. Умоляем тебя, о благодетельный Масрур, сжалься над нашим затруднительным положением и не проси у нас того, чего мы не в силах дать!

Масрур же ответил:

— Не бойся, добрая старушка. Будь уверена, что никакого несчастья не приключится с молодой женщиной. Просто дело в том, что госпожа моя Сетт Зобейда желает видеть молодую красавицу, чтобы убедиться собственными глазами, что молва не преувеличивает, восхваляя ее прелести и великолепие ее красоты. К тому же не в первый раз приходится мне исполнять такого рода поручения; могу уверить тебя, что ни одной из вас не придется пожалеть, если подчинитесь желанию госпожи моей, совсем напротив. Кроме того, если я в полной безопасности доставлю вас обеих предстать между рук Сетт Зобейды, то обязуюсь привести вас обратно целыми и невредимыми.

Когда мать Гассана поняла, что всякое сопротивление бесполезно и даже опасно, она оставила Масрура в передней и отправилась одевать и украшать Сияние, а также и обоих детей, Нассера и Мансура. И взяла она детей, посадила их себе по одному на каждую руку и сказала их матери:

— Уж если нам приходится уступить желанию Сетт Зобейды, идем все вместе.

И выступила она вперед и сказала Масруру:

— Мы готовы.

И Масрур вышел и пошел впереди, а за ним следовала мать Гассана, неся на руках детей, а за нею — Сияние, вся закутанная в покрывала. Масрур привел их во дворец халифа и довел до широкого и низкого трона, на котором величественно сидела эль-Сетт Зобейда, окруженная многочисленной толпой невольниц и любимиц, а в первом ряду стояла маленькая Тохва.

Тогда мать Гассана, передав детей красавице Сияние, еще не снимавшей своих покрывал, поцеловала землю между рук Сетт Зобейды и после поклона произнесла приветствие; Сетт Зобейда ответила на поклон, протянула ей руку, которую старуха приложила к губам, и попросила ее встать. Потом, повернувшись в сторону супруги Гассана, она сказала ей:

— Почему, о желанная, не снимаешь ты покрывал? Здесь нет мужчин.

И подозвала она Тохву, которая подошла, краснея, к красавице Сияние, притронулась к краю ее покрывала, а затем приложила к губам и ко лбу пальцы, касавшиеся ткани. Потом она помогла ей откинуть большое покрывало, и сама приподняла малое, закрывавшее лицо.

О Сияние! Ни полная луна, вышедшая из-за облака, ни солнце во всем его блеске, ни нежное покачивание ветвей под дуновением весеннего ветерка, ни сумеречный воздух, ни смеющаяся вода — ничто, чарующее взоры, слух и ум смертных, не могло бы восхитить смотревших на тебя так, как сделала это ты! От сияния красоты твоей осветился и заблестел весь дворец! От радости при виде тебя сердца в груди запрыгали и заплясали, как ягнята! И все обезумели! И невольницы с восторгом взирали на тебя и шептали:

— О Сияние!

Но мы, о слушатели мои, мы скажем: «Слава Создавшему тело женщины подобным лилии долины и Давшему его правоверным как знак рая!»

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Но мы, о слушатели мои, мы скажем: «Слава Создавшему тело женщины подобным лилии долины и Давшему его правоверным как знак рая!»

Очнувшись от потрясения, причиненного зрелищем необыкновенной красоты, Сетт Зобейда встала и, сойдя с трона своего, подошла к красавице Сияние, обняла ее, прижала к груди своей и поцеловала ей глаза. Посадила она ее рядом с собой на широкий трон, сняла со своей шеи и надела не нее ожерелье из десяти рядов крупного жемчуга, которое носила с того дня, как сделалась супругою аль-Рашида, а потом сказала:

— О царица очарования, воистину она ошиблась, невольница моя Тохва, говорившая мне о твоей красоте! Твоя красота выше всяких слов! Но скажи мне, о совершенная, умеешь ли ты петь, танцевать, знаешь ли музыку? Такая, как ты, должна в совершенстве знать все.

Сияние ответила:

— Воистину, о госпожа моя, я не умею ни петь, ни играть на лютне и на гитаре и не отличаюсь ни одним из искусств, которые обыкновенно известны молодым женщинам. Впрочем, должна сказать тебе, я обладаю одним искусством, которое, быть может, покажется тебе чудесным: я летаю в воздухе, как птица!

При этих словах красавицы Сияние все женщины воскликнули:

— О волшебство! О чудо!

А Сетт Зобейда сказала:

— Хотя это и очень удивительно, о прелестная, но как не усомниться в том, что ты обладаешь таким искусством? Разве ты и без того не стройнее лебедя и не легче птицы? Но если ты хочешь увлечь наши души за собой, не согласишься ли ты полететь без крыльев?

Красавица сказала:

— Вот именно крылья-то и есть у меня, но они не при мне. Я могу, если такова твоя воля, достать их. Тебе стоит только попросить мать моего супруга принести мой плащ из перьев.

Сетт Зобейда тотчас же обернулась к матери Гассана и сказала ей:

— О почтенная женщина, мать наша, не пожелаешь ли принести этот плащ из перьев, чтобы я могла видеть, какое употребление делает из него твоя прелестная дочка?

Бедная старуха подумала: «Вот и пропали мы все. Как увидит она свой плащ, так сейчас и проснется ее природное влечение, и одному Аллаху известно, что случится тогда».

И дрожащим голосом она ответила:

— О госпожа моя, дочь мою Сияние смутило твое царственное присутствие, и она сама не знает, что говорит. Кто же носит одежду из перьев, это прилично только одним птицам.

Но Сияние вмешалась и сказала Сетт Зобейде:

— Клянусь твоею жизнью, о госпожа моя, мой плащ из перьев заперт в сундуке, стоящем у нас в доме.

Тогда Сетт Зобейда сняла с руки своей драгоценный браслет, стоивший всех сокровищ хосроя и цезаря, и, протянув его матери Гассана, сказала:

— О мать наша, заклинаю тебя, иди домой за этим плащом из перьев и принеси его сюда, просто чтобы показать нам. А потом ты возьмешь его обратно.

Но мать Гассана клялась, что никогда такого плаща из перьев и ничего подобного не видела.

Тогда Сетт Зобейда закричала:

— Йа Масрур! — И сейчас же меченосец халифа явился между рук своей государыни, а она сказала ему: — Масрур, беги скорей в дом этих господ и ищи повсюду плащ из перьев, который заперт в потайном сундуке!

И Масрур заставил мать Гассана передать ему ключи и побежал на поиски, и искал до тех пор, пока не нашел плащ из перьев в сундуке, скрытом под землей. И принес он плащ Сетт Зобейде, которая долго любовалась им и рассматривала его, а потом передала красавице.

Тогда Сияние стала разглядывать каждое перышко и убедилась, что все цело и находится в таком же состоянии, как в тот день, когда плащ был похищен у нее Гассаном. И развернула она плащ и вошла в него, и запахнула полы и оправила их. И стала она похожа на большую белую птицу. И — о изумление присутствующих! — она сперва скользнула вперед по полу, потом вернулась назад, не касаясь пола, и затем поднялась, покачиваясь, до потолка! Потом, легкая и воздушная, она спустилась, взяла детей своих на плечи и сказала Сетт Зобейде и другим женщинам:

— Я вижу, что мои полеты доставляют вам удовольствие, поэтому я еще больше порадую вас. — И вспорхнула она, взлетела на верхнее окно и села на подоконник. Отсюда она закричала: — Слушайте меня! Я покидаю вас!

Взволнованная до чрезвычайности Сетт Зобейда сказала ей:

— Как, о Сияние, ты уже покидаешь нас и отнимаешь у нас свою красоту, о царица цариц?!

Сияние отвечала:

— Увы! Да, о госпожа моя. Кто покидает, тот не возвращается.

Потом повернулась она к бедной матери Гассана, которая, обезумев от горя, рыдала, упав на ковер, и сказала ей:

— О мать Гассана! Конечно, меня огорчает разлука из-за тебя и из-за сына твоего Гассана, супруга моего, так как мое отсутствие разорвет его сердце и омрачит вашу жизнь, но — увы! — что же мне делать?! Воздух опьяняет душу мою, и я должна улететь в пространство. Но если твой сын захочет когда-нибудь встретиться со мною, то ему стоит только отправиться за мной к островам Вак-Вак. Прощай же, мать супруга моего!

И, произнеся эти слова, Сияние поднялась в воздух и взлетела на минуту на купол дворца, чтобы пригладить свои перья. Потом она снова полетела и исчезла в вышине с двумя детьми.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Затем, произнеся эти слова, Сияние поднялась в воздух и взлетела на минуту на купол дворца, чтобы пригладить свои перья. Потом она снова полетела и исчезла в вышине с двумя детьми.

Бедная мать Гассана едва не умерла от горя и без движения лежала на полу. Сетт Зобейда нагнулась и сама стала ухаживать за ней; приведя ее в чувство, она сказала ей:

— Ах, мать моя, почему не предупредила ты меня, вместо того чтобы отрицать, что Сияние может так использовать это волшебное платье?! И все это случилось из этого рокового плаща. Если б я знала, не дала бы ей возможности воспользоваться им. Но как могла я догадаться, что супруга твоего сына из рода воздушных джиннов? Прошу тебя, добрая мать, прости мне мое незнание и не слишком осуждай меня за необдуманный поступок мой!

А бедная старуха отвечала ей:

— О госпожа моя, я одна виновата. Раба не может прощать государыню. Каждый несет свою судьбу на плечах. Мне и сыну моему, видно, суждено умереть от горя.

И, сказав это, она вышла из дворца, окруженная плачущими женщинами, и кое-как дотащилась до своего дома. И там стала она искать внучат своих — и не нашла; и стала она искать супругу сына своего — и не нашла. Тогда облилась она слезами, и разразилась рыданиями, и в эту минуту была ближе к смерти, чем к жизни. И велела она воздвигнуть в доме три гробницы: одну большую и две маленьких, и около этих гробниц проводила она ночи и дни в слезах и стенаниях. И произносила она среди многих других такие стихи:

Вот и все, что случилось с нею.

А Гассан, проведя три месяца с семью принцессами, собрался уезжать, чтобы не тревожились мать его и супруга его. Побарабанил он по петушиной коже — и одногорбые верблюды явились. И сестры выбрали для него десять верблюдов и отослали остальных. И навьючили они пять верблюдов золотыми и серебряными слитками, пять — драгоценными каменьями. И заставили они его обещать, что через год он снова посетит их. Потом поцеловали они его одна за другой, став в ряд, и каждая прочла ему одну или две нежных стихотворных строфы, в которых выражалась их печаль от разлуки с ним. И ритмично покачивались они, сопровождая движениями размер стихов. Гассан же ответил им следующими сочиненными тут же стихами:

Потом Гассан удалился на своем верблюде во главе каравана и благополучно прибыл в Город мира — Багдад.

Но, войдя в дом свой, Гассан с трудом узнал мать свою, — до такой степени изменили несчастную слезы, посты и бессонные ночи. Не видя жены и детей, не прибежавших ему навстречу, он спросил у матери:

— Где жена? Где дети?

Мать же могла ответить ему только рыданием. Гассан как безумный побежал по комнатам и увидел в приемной зале открытый и пустой сундук, в котором хранился волшебный плащ. И, обернувшись, заметил он посредине залы три гробницы. Тогда упал он во весь свой рост лбом на камни и лишился чувств. И, несмотря на усилия матери, прибежавшей к нему на помощь, он оставался в таком состоянии с утра и до ночи. Но наконец он пришел в себя, разорвал на себе одежды и посыпал голову свою пеплом и пылью. Потом вдруг бросился он к своему мечу и хотел проколоть им себя. Но мать бросилась между ним и мечом, простирая руки. И прижала она его голову к своей груди, и удалось ей усадить его, хотя он от отчаяния извивался по полу, как змея. И стала она ему рассказывать мало-помалу обо всем случившемся в его отсутствие и так закончила свой рассказ:

— Видишь, сын мой, как ни велико наше горе, отчаяние не должно овладевать сердцем твоим, так как ты еще можешь встретиться с супругой своей на островах Вак-Вак.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что уже брезжит утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Видишь, сын мой, как ни велико наше горе, отчаяние не должно овладевать сердцем твоим, так как ты еще можешь встретиться с супругой своей на островах Вак-Вак.

Эти слова матери внезапно освежили веера души Гассана, он сейчас же встал и сказал матери:

— Я уезжаю на острова Вак-Вак.

А затем подумал: «Да где же они могут находиться, эти острова, имя которых похоже на крик хищной птицы? На Индийских или Синдских морях, Персидских или Китайских?»

И чтобы узнать об этом, он вышел из дома, несмотря на то что все казалось ему черным и безнадежным, и пошел к ученым и книжникам при дворе халифа и у всех у них стал спрашивать, не известны ли им моря, где находятся острова Вак-Вак. И все отвечали:

— Мы этого не знаем. И никогда не слыхали мы о таких островах.

Тогда Гассан снова пришел в отчаянье и воротился домой, подавленный горем. И, упав наземь, сказал он матери своей:

— О мать моя, не на острова Вак-Вак следует мне ехать, а туда, где расположилась мать коршунов![46]

И залился он слезами, зарыв голову в ковер. Но, вдруг поднявшись, он сказал матери:

— Аллах внушил мне мысль вернуться к семи принцессам, зовущим меня братом, и спросить у них о пути к островам Вак-Вак!

И, не медля ни минуты, он простился с несчастной матерью, смешав свои слезы с ее слезами, и сел опять на верблюда, которого еще не успел отпустить после своего возвращения. И прибыл он благополучно во дворец семи сестер на Горе облаков.

Увидев его, сестры обрадовались живейшею радостью. Они целовали его, кричали от счастья и приветствовали его. Когда же дошла очередь поцеловать брата до Нераспустившейся Розы, она глазами любящего сердца своего заметила, какая перемена произошла в лице Гассана и какое смятение наполняет душу его. И, ни о чем не спрашивая, она залилась слезами у него на плече. И Гассан плакал вместе с нею, потом сказал ей:

— Ах, сестра моя, Нераспустившаяся Роза, я жестоко страдаю и пришел к тебе за единственным средством облегчить мои муки. О аромат Сияния, ветер больше не принесет тебя освежить мою душу! — И, произнеся эти слова, Гассан громко вскрикнул и без чувств упал на землю.

Увидав это, сестры столпились вокруг него и сталь плакать, а Нераспустившаяся Роза обрызгивала ему лицо розовой водой и обливала его слезами. И семь раз пытался встать Гассан и семь раз снова падал на землю. Наконец, после еще более долгого, чем все остальные, обморока, он открыл глаза и рассказал сестрам всю печальную историю от начала и до конца. А потом прибавил:

— Так вот, благодетельные сестры, я пришел спросить вас, каким путем мог бы я добраться до островов Вак-Вак. Супруга моя Сияние, покидая мою бедную мать, сказала ей: «Если сын твой захочет когда-нибудь со мною встретиться, ему стоит только приехать ко мне на острова Вак-Вак».

Услышав эти последние слова, сестры Гассана опустили головы, ими овладело беспредельное оцепенение, и долго смотрели они друг на друга, не произнося ни слова. Наконец нарушили они свое молчание, и все вместе воскликнули:

— Подними руку к небесному своду, Гассан, и попробуй достать его и коснуться его. Это будет все-таки легче, чем добраться до островов Вак-Вак, где находятся жена твоя и дети твои!

При таких словах слезы ручьем потекли из глаз Гассана и смочили всю его одежду. А семь сестер, все сильнее и сильнее проникаясь его горем, пытались утешать его. Нераспустившаяся Роза нежно обвила его шею руками и сказала, целуя его:

— О брат мой, успокой свою душу, осуши глаза и терпеливо переноси враждебную судьбу, потому что Царь изречений сказал: «Терпение есть ключ к утешению, а утешение помогает достигать цели». Ведь ты знаешь, о брат мой, что судьба каждого должна свершиться, но тот, кому суждено жить десять лет, никогда не умирает на девятом году. Мужайся и осуши слезы свои; я же сделаю все возможное, чтобы доставить тебе средство встретиться с женой твоей и детьми, если на то будет воля Аллаха (да будет прославлено имя Его!). Ах, этот проклятый плащ из перьев! Сколько раз думала я о том, что надо посоветовать тебе сжечь его, но каждый раз не решалась сказать тебе это из боязни рассердить тебя. Одним словом, что предопределено, то должно совершиться. Мы постараемся помочь тому твоему горю, которому можно помочь.

И, обратившись к сестрам своим, она бросилась к их ногам и умоляла их присоединиться к ней, чтобы узнать, каким путем брат их может доехать до островов Вак-Вак. И сестры обещали ей это от всего сердца.

Надо сказать, что у семи принцесс был дядя, брат их отца, который особенно любил старшую из сестер; он посещал ее всегда один раз в году.

Дядю этого звали Абд аль-Каддус.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Звали дядю Абд аль-Каддус. В последнее посещение свое он подарил старшей мешочек, наполненный благовониями, и сказал, что ей стоит только сжечь немного из этих благовоний, если представится когда-нибудь случай, при котором ей понадобилась бы его помощь. Поэтому, когда Нераспустившаяся Роза так умоляла ее помочь, старшая сестра подумала, что, быть может, дядя и выведет бедного Гассана из затруднения. И сказала она Нераспустившейся Розе:

— Принеси мне поскорее мешочек с благовониями и запасной таганчик!

И Нераспустившаяся Роза побежала за этими двумя предметами и принесла их сестре, которая взяла щепоть благовоний и бросила ее на угли, подумав о дяде и мысленно призывая дядю своего Абд аль-Каддуса.

Как только над жаровней показался дым, тотчас же поднялось и облако пыли, которое скоро приблизилось, и из-под него появился сидящий на белом слоне шейх Абд аль-Каддус. И сошел он со слона, и сказал он старшей сестре и другим сестрам, дочерям брата своего:

— Вот и я! Почему услышал я запах благовоний? И чем могу я быть тебе полезен, дочь моя?

А молодая девушка бросилась к нему на шею, поцеловала у него руку и ответила:

— О милый дядя, вот уже более года не навещал ты нас, и твое отсутствие беспокоило и мучило нас. Вот почему я сожгла благовония, чтобы увидеть тебя и успокоиться.

Он же сказал ей:

— О прелестнейшая из дочерей моего брата, о любимица моя! Не думай, что я забыл о тебе, если в нынешнем году замедлил с приездом. Я как раз завтра собирался к тебе. Но не скрывай от меня ничего, — у тебя, вероятно, есть какая-нибудь просьба до меня?

Она отвечала:

— Да хранит тебя Аллах и да продлит твои дни, о дядя! Коль скоро ты позволяешь, я хочу попросить тебя о чем-то!

Он сказал:

— Говори! Я заранее согласен исполнить твою просьбу.

После этого молодая девушка рассказала ему историю Гассана и прибавила:

— А теперь вместо всякой милости прошу тебя сказать брату нашему Гассану, каким путем мог бы он добраться до островов Вак-Вак.

При этих словах шейх Абд аль-Каддус опустил голову и, приложив палец к губам, с час предавался глубоким размышлениям. Потом он отнял палец ото рта, поднял голову и, не говоря ни слова, принялся чертить фигуры на песке. Наконец шейх нарушил молчание и, покачав головой, сказал сестрам:

— Дочери мои, скажите брату вашему, что он только напрасно мучит себя. Ему невозможно ехать на острова Вак-Вак.

Тогда молодые девушки со слезами на глазах повернулись к Гассану и сказали ему:

— Увы, о брат наш!

Но Нераспустившаяся Роза взяла его за руку, велела ему приблизиться и сказала шейху Абд аль-Каддусу:

— Добрый дядя, дай ему доказательство того, что ты только что сказал нам, и дай ему мудрый совет, который он выслушает со смиренным сердцем.

И старик дал поцеловать Гассану руку свою и сказал ему:

— Знай, сын мой, что ты напрасно мучишься. Тебе невозможно ехать на острова Вак-Вак, хотя бы вся летучая кавалерия джиннов, бродячие кометы и крутящиеся планеты пришли к тебе на помощь. В самом деле, сын мой, на этих островах живут амазонки-девственницы, а царствует там отец твоей жены, царь царей Джиннистана. От этих островов, куда никто не ездил и откуда никто не возвращался, отделяют тебя семь обширных морей, семь бездонных долин и семь гор без вершин. И находятся эти острова на краю света, и за ними уж не имеется ничего известного. Поэтому я не думаю, чтобы тебе удалось преодолеть препятствия на этом пути. И я думаю, что всего благоразумнее было бы тебе вернуться домой или же остаться здесь с твоими сестрами, которые прелестны. Что же касается островов Вак-Вак, то забудь и думать о них.

Услышав слова шейха, Гассан пожелтел, как шафран, громко вскрикнул и лишился чувств. А принцессы не выдержали и зарыдали; меньшая же разорвала на себе одежду и избила себе лицо; и все вместе стенали они и плакали вокруг Гассана. Очнувшись, он мог только плакать, положив голову на колени к Нераспустившейся Розе. При виде всего этого старик и сам растрогался и, сочувствуя их горю, повернулся к жалобно стенавшим принцессам и сказал им грубоватым голосом:

— Замолчите!

И принцессы сдержали вылетавшие у них из горла стоны и с тоской ждали, что скажет им дядя. А шейх Абд аль-Каддус положил руку на плечо Гассана и сказал ему:

— Перестань плакать и стенать, сын мой, и мужайся! С помощью Аллаха я поправлю твое дело! Вставай и следуй за мной!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Затем шейх Абд аль-Каддус положил руку на плечо Гассана и сказал ему:

— Перестань плакать и стенать, сын мой, и мужайся! С помощью Аллаха я поправлю твое дело! Вставай и следуй за мной!

Гассан же, которому эти слова внезапно возвратили жизнь, поднялся, быстро простился со своими сестрами, несколько раз поцеловал Нераспустившуюся Розу и сказал старику:

— Я раб твой.

Тогда шейх Абд аль-Каддус посадил его позади себя на белого слона и отдал приказ громадному животному, которое пришло в движение. Быстрый, как падающий с неба град, как гром поражающий и молния сверкающая, громадный слон отдал себя воле ветра и углубился в пространство, пожирая под своими ногами расстояние.

В три дня и три ночи пролетели они путь, на который требуется семь лет. И прилетели они к Голубой горе, все окрестности которой были также голубые, а посреди той горы находилась пещера, запертая дверью из голубой стали. И шейх Абд аль-Каддус постучал в эту дверь, и из пещеры вышел голубой негр, державший в одной руке голубую саблю, а в другой — голубой щит. С неимоверной быстротой шейх вырвал это оружие из рук негра, который сейчас же испуганно посторонился и пропустил их; и вошел шейх с Гассаном в пещеру, а негр снова запер дверь.

Тогда они прошли некоторое расстояние по широкой сводчатой галерее, где свет был голубой, а скалы — голубые и прозрачные, а в конце галереи было две громадные золотые двери. И шейх Абд аль-Каддус отворил одну из этих дверей и велел Гассану подождать, пока он вернется. И исчез он за этой дверью. Но через час вернулся, держа на поводу голубую лошадь, оседланную и взнузданную во все голубое, и приказал Гассану сесть на нее. И отворил он тогда и вторую дверь — и увидели они перед собою громадное голубое пространство и беспредельный луг.

И сказал шейх Гассану:

— Сын мой, решишься ли ты теперь ехать и встретить бесчисленные опасности, тебя ожидающие? Или предпочтешь последовать моему совету и вернуться к племянницам моим, принцессам, которые сумеют утешить тебя в потере супруги твоей Сияние?

Гассан ответил:

— Я предпочитаю тысячу раз встретить смертельную опасность, лишь бы не страдать от мук разлуки.

Шейх возразил:

— Сын мой Гассан, у тебя есть мать, и отсутствие твое будет для нее неиссякаемым источником слез. И не желаешь ли ты лучше возвратиться к ней, чтобы утешить ее?

Гассан ответил:

— Я не возвращусь к матери без жены и детей моих!

Тогда шейх Абд аль-Каддус сказал ему:

— Хорошо, Гассан, поезжай, и да будет над тобою покровительство Аллаха!

И дал он ему письмо, на котором голубыми чернилами написан был такой адрес: «Славному и знаменитому шейху из шейхов, господину нашему, достоуважаемому Отцу Перьев». Потом сказал он ему:

— Возьми это письмо и ступай туда, куда повезет тебя твоя лошадь. Она подвезет тебя к Черной горе, окрестности которой тоже черные, и к черной же пещере. Тогда слезай с лошади, привяжи поводья к седлу и пусти лошадь одну в пещеру. Сам же жди у дверей и увидишь, что из дверей выйдет черный старик в черной одежде, весь черный, кроме длинной белой бороды, доходящей ему до колен. Ты поцелуешь у него руку, приложишь к голове своей полу его платья и передашь ему это письмо, которое и даст тебе доступ к нему. Это-то и есть шейх Отец Перьев. Он господин мой и венец головы моей. Он один на всей земле может помочь тебе в твоем безумно-отважном предприятии. Поэтому ты должен расположить его к себе, и ты будешь повиноваться ему во всем. Уассалам!

Тогда Гассан простился с шейхом Абд аль-Каддусом и пришпорил голубого коня, который заржал и полетел как стрела. А шейх Абд аль-Каддус снова вошел в голубую пещеру.

В течение десяти дней Гассан предоставлял коню лететь, как ему угодно, и летел он так, что не могли обогнать его ни птицы, ни вихри. И пролетел он пространство, которое можно было бы пробежать только в десять лет. И наконец прибыл он к подошве Черной горы. Вершины были невидимы и тянулись от востока к западу. И, приближаясь к этим горам, конь стал ржать и замедлять полет свой.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидала, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

А приближаясь к этим горам, конь стал ржать и замедлять полет свой. И тотчас же со всех сторон прибежало бесчисленное, как капли дождя, множество черных коней, которые стали обнюхивать голубого коня и тереться о бока его. И Гассан испугался их числа и того, что они хотят преградить дорогу, но все же продолжил путь и доехал до входа в черную пещеру среди скал, которые были чернее ночи. Это именно и была та пещера, о которой говорил ему шейх Абд аль-Каддус. Он слез с коня и, привязав поводья к седлу, пустил лошадь одну в пещеру; сам же сел ждать у входа, как приказано ему было шейхом.

Не прошло и часу, как увидел он выходящего из пещеры почтенного старца, одетого в черное, черного с ног до головы, за исключением длинной белой бороды, доходившей ему до колен. Это был шейх из шейхов, славный Али Отец Перьев, сын царицы Балкис[47], супруги Сулеймана (мир и молитва над ними!). Увидав его, Гассан бросился на колени перед ним, поцеловал у него руки, ноги и приложил к голове своей полу его платья, отдавая себя таким образом под его покровительство. Потом подал он ему письмо Абд аль-Каддуса, и шейх Отец Перьев взял письмо и, не сказав ни слова, вернулся в пещеру. Не видя его, Гассан стал уже приходить в отчаяние, как вдруг он появился снова, на этот раз во всем белом. И сделал он знак, чтобы Гассан следовал за ним, и повел его в пещеру. Гассан шел за ним, и пришли они в обширную квадратную залу, вымощенную драгоценными камнями, и в каждом из четырех углов ее было по старику в черном одеянии; они сидели на ковре, окруженные бесчисленным множеством рукописей, а перед ними курились благовония в золотых жаровнях, и вокруг каждого из этих четырех мудрецов было семь других ученых, их учеников, которые переписывали рукописи, читали и размышляли. Но когда вошел шейх Отец Перьев, все эти почтенные особы встали в знак уважения к нему; а четверо главных учеников вышли из своих углов и сели около него посредине залы.

И когда все заняли свои места, шейх Али повернулся к Гассану и велел ему рассказать о своих приключениях.

Сильно взволнованный, Гассан начал с того, что пролил целые потоки слез, потом, осушив их, он стал рассказывать прерывающимся от рыданий голосом всю свою жизнь, от похищения Бахрамом Гебром до встречи с шейхом Абд аль-Каддусом, учеником Отца Перьев и дядей семи сестер. И все время, пока он рассказывал, мудрецы не прерывали его; но когда он закончил, все они в один голос воскликнули, обращаясь к своему учителю:

— О почтеннейший учитель, о сын царицы Балкис, участь этого молодого человека достойна жалости, он страдал и как отец, и как супруг. Может быть, мы можем содействовать ему, чтобы вернуть эту красавицу и двух столь прекрасных детей?

Шейх же Али ответил:

— Почтенные братья мои, это трудное дело. Вам, как и мне, известно, как трудно достигнуть островов Вак-Вак и еще труднее оттуда возвратиться. И вы знаете, что, и очутившись на этих островах, и преодолев все препятствия, крайне трудно подойти к амазонкам-девственницам, охраняющим царя джиннов и его дочерей. И вы хотите, чтобы при таких условиях Гассан смог приблизиться к принцессе Сияние, дочери их могущественного царя?!

Шейхи ответили:

— Уважаемый Отец Перьев, ты прав! Кто может отрицать это? Но этого молодого человека поручает твоему вниманию брат наш, почтенный и славный шейх Абд аль-Каддус, и ты можешь отнестись только благоприятно к его намерениям.

Услышав эти слова, Гассан бросился к ногам шейха, покрыл голову полой его одежды и, обвив колени старика руками, стал умолять возвратить ему супругу и детей. И поцеловал он также руки всех шейхов, которые присоединили свои мольбы к его мольбам, прося своего учителя Отец Перьев сжалиться над несчастным молодым человеком.

И шейх Али ответил:

— Клянусь Аллахом! Во всю мою жизнь не видел я человека, который так пренебрегал бы жизнью, как этот молодой Гассан. Он не знает, чего хочет и что его ожидает, этот безумно смелый человек. Но все-таки я хочу сделать для него все от меня зависящее.

И, сказав это, шейх Али Отец Перьев целый час предавался размышлению среди почтенных старцев — учеников своих; потом он поднял голову и сказал Гассану:

— Прежде всего я дам тебе нечто, способное предохранять тебя от опасности.

И вырвал он из бороды своей клок волос, именно из того места, где они были всего длиннее, подал его Гассану и сказал ему…

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тут вырвал он из бороды своей клок волос, именно из того места, где они были всего длиннее, подал его Гассану и сказал ему:

— Вот что я делаю для тебя! Когда будешь находиться в большой опасности, тебе стоит только сжечь этот клок волос — и я немедленно явлюсь к тебе на помощь.

Потом он поднял голову к сводам залы и ударил в ладоши, как будто призывая кого-то. И тотчас же явился между рук его спустившийся с потолка крылатый ифрит. И спросил его шейх:

— Как зовут тебя, о ифрит?

Тот ответил:

— Раб твой Дахнаш бен-Роркач, о шейх Али Отец Перьев!

А шейх сказал ему:

— Подойди!

Ифрит Дахнаш подошел к шейху Али, а тот приложил губы свои к его уху и что-то сказал ему шепотом. Ифрит же ответил ему наклонением головы, означавшим: «Да».

Шейх обратился к Гассану и сказал ему:

— Садись, сын мой, садись на спину к этому ифриту. Он перенесет тебя в область облаков, а оттуда опустит тебя на Землю Белой Камфоры. И здесь, о Гассан, ифрит оставит тебя, потому что он не может идти дальше. Тебе придется идти одному по Земле Белой Камфоры. А когда выйдешь из этого края, то перед тобою будут острова Вак-Вак. Там Аллах позаботится о тебе.

Тогда Гассан снова поцеловал руки шейха Отец Перьев, простился с другими мудрецами, поблагодарил их за их доброту, сел на плечи Дахнаша и поднялся с ним в воздух. Ифрит отнес его в область облаков, оттуда спустился на Землю Белой Камфоры, оставил его тут и исчез.

Таким образом, о Гассан, о уроженец Басры, ты, которым восхищались некогда на базарах родного города, ты, чаровавший все сердца и поражавший красотою своею всех, кто смотрел на тебя, ты, живший так долго и счастливо среди принцесс и возбудивший в сердцах их столько нежности и столько жалости, ты, побуждаемый любовью к Сиянию, теперь достигаешь на крыльях ифрита Земли Белой Камфоры, где придется тебе испытать то, чего никто не испытывал до тебя и никто не испытает после тебя!

Когда ифрит опустился с ним на эту землю, Гассан пошел, глядя прямо перед собою, по блестящей и ароматной поверхности. И шел он долго и наконец различил вдали что-то похожее на палатку. И направился он туда и наконец подошел к этой палатке. Но так как он шел в то время по очень густой траве, то и не заметил, как наткнулся на что-то скрытое в ней; он посмотрел и увидел, что это было что-то белое, похожее на кусок серебра, и такое большое, как одна из колонн города Ирама[48].

На самом деле это был великан, а то, что показалось Гассану палаткой, было не чем иным, как его ухом, которое и защищало его, наподобие палатки, от солнца. И пробужденный таким образом ото сна великан поднялся с ревом, впал в гнев и набрал в себя воздух так, что в животе у него забурчало, и выпустил он из зада своего ветры с такой силой, что Гассана сначала бросило лицом вниз, на землю, а потом подняло в воздух вверх тормашками. И прежде нежели он успел снова упасть на землю, великан подхватил его за шею в том месте, где кожа всего нежнее, и держал его на весу, как сокол держит в когтях воробья. И собрался уже великан покрутить его в руке и приплюснуть затем на земле, искрошив ему кости…

Когда Гассан понял, что его ожидает, он стал отбиваться изо всех сил и закричал:

— Ах, кто спасет меня? Ах, кто избавит меня? О великан, сжалься надо мною!

Услышав эти крики Гассана, великан сказал себе: «О Аллах! А недурно поет эта птичка! Мне нравится ее щебетанье! Отнесу-ка я ее нашему царю».

И, осторожно держа его за ногу, чтобы не помять, он вошел в густой бор, где посреди лужайки сидел на скале царь великанов Земли Белой Камфоры. Вокруг него стояла стража из пятидесяти великанов ростом в пятьдесят локтей.

Тот, который держал Гассана, подошел к царю и сказал ему:

— О царь наш, вот птичка, которую я поймал за лапку и принес тебе, потому что у нее красивый голосок. Она приятно щебечет.

И, слегка ударив Гассана по носу, он сказал ему:

— Спой-ка что-нибудь царю!

Гассан, не понимая языка, на котором говорил великан, подумал, что настал его последний час и стал отбиваться, крича:

— Ах, кто меня спасет? Ах, кто избавит меня?

Царь же, услышав его голос, затрясся от радости и сказал великану:

— О Аллах! Она прелестна! Ее надо сейчас же отнести моей дочери, она восхитится ею! — И прибавил он, повернувшись к великану: — Да скорей посади ее в клетку и повесь ее в комнате дочери моей, возле ее кровати, чтобы птичка развлекала ее своим пением и щебетаньем!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И скорей посади ее в клетку да повесь ее в комнате дочери моей, около ее кровати, чтобы птичка развлекала ее своим пением и щебетаньем!

Тогда великан поспешил посадить Гассана в клетку и поставил ему туда две большие чашки: одну для пищи, другую для воды. И просунул ему в клетку две жердочки, чтобы он мог петь и прыгать вволю; и отнес он клетку в комнату царской дочери и повесил птичку у изголовья ее кровати.

Когда царская дочь увидала Гассана, она восхитилась лицом его и красивыми формами его и стала ласкать его и всячески баловать. И чтобы приручить, говорила нежным голосом, хотя Гассан не понимал ничего из ее речи.

Но так как он видел, что она не желает ему зла, то пытался внушить ей жалость к своей участи, плакал и стенал. А царевна каждый раз принимала его стоны и вздохи за стройное пение, и нравилось оно ей чрезвычайно. И в конце концов почувствовала она к нему необыкновенное влечение; и не могла расставаться с ним ни днем ни ночью.

И чувствовала она, что все существо ее волнуется от приближения к нему.

И часто делала она ему разные знаки, но он ничего не понимал. И вот однажды царевна вынула Гассана из клетки, чтобы вычистить ее, а ему переменить одежду.

И когда она раздевала его, то увидела, — о великое открытие! — что он вовсе не был лишен того, что было у гигантов отца ее, хотя все это было чрезвычайно маленького размера. И она подумала: «Клянусь Аллахом! Я впервые вижу птицу с такими частями тела!» И она принялась тискать Гассана, и поворачивать его, и переворачивать во все стороны, удивляясь с каждым мгновением тому, что в нем обнаруживала. И Гассан был в ее руках точно воробей в руках охотника. А юная великанша, увидев, что под ее пальцами его огурец превращается в кабачок, так рассмеялась, что опрокинулась на спину. И она воскликнула:

— Какая удивительная птица! Он поет, как птицы, и ведет себя с женщинами так же галантно, как гигантские мужчины!

И так как она хотела воздать ему должное за выказанное уважение, то поставила его против себя и принялась ласкать его повсюду, словно бы он был мужчиной, делая ему тысячу предложений, но не словами, потому что птичка не могла их понять, а жестами и движениями, так чтобы он вел себя с ней так же, как воробей со своей воробьихой.

И с того часа Гассан сделался петушком для царской дочери.

Но, несмотря на то, что его ласкали и баловали, словно птичку, и что он пользовался всеми достоинствами великанши, и ему хорошо жилось в клетке, куда царевна-великанша запирала его каждый раз после того, как заканчивала свое дело с ним, Гассан был угрюм, ибо не забывал супруги своей Сияние, дочери царя царей Джиннистана, и островов Вак-Вак — цели своего путешествия, которая, как он знал, была уже близка.

Чтобы выйти из затруднительного положения, он бы охотно обратился к волшебному барабану и к данному ему мудрецом пучку волос, но, переменяя ему платье, дочь царя великанов отняла у него эти драгоценные предметы; и, как он ни просил возвратить их ему, причем делал все знаки и движения, принятые у арабов, она ничего не понимала и каждый раз думала, что он требует от нее совокупления. И каждый раз, как он требовал барабан, великанша отвечала ему совокуплением, и каждый раз, как он просил отдать ему пучок волос, он принужден был совокупляться с нею, так что, по правде говоря, через несколько дней он пришел в такое состояние, что боялся подать малейший знак, сделать какое бы то ни было движение, опасаясь в ответ действий ужасной великанши.

Вот что было с ним.

И положение Гассана не изменялось; он худел и желтел в своей клетке, не зная, на что решиться. Но однажды великанша после удвоенных ласк заснула и выпустила его из объятий своих. Гассан тотчас же бросился к сундуку, где лежали его вещи, взял пучок бороды и сжег один из волосков, мысленно призывая Али Отец Перьев. И вот…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Однажды великанша после удвоенных ласк заснула и выпустила его из объятий своих. Гассан бросился к сундуку, где лежали его вещи, взял пучок бороды и сжег один из волосков, мысленно призывая Али Отец Перьев. И вот задрожал дворец, и одетый во все черное шейх вышел из-под земли и стал перед Гассаном, который бросился на колени. И шейх спросил его:

— Что тебе нужно, Гассан?

А молодой человек сказал ему:

— Умоляю тебя, не шуми, она проснется! И тогда я пропаду и буду петушком в ее руках! — И показал он ему пальцем на спящую великаншу.

Тогда шейх взял его за руку и тайной силой своей вывел из дворца. А затем сказал ему:

— Расскажи мне, что случилось с тобою.

И рассказал ему Гассан все, что делал со времени прибытия своего в Землю Белой Камфоры, и прибавил:

— Клянусь Аллахом, если бы я хотя бы один день еще остался при этой великанше, душа моя вышла бы у меня из носа!

Шейх же сказал ему:

— Я предупреждал тебя, однако, о том, что тебе придется испытать. Но это только начало. К тому же, о дитя мое, я должен в последний раз посоветовать тебе возвратиться, потому что на островах Вак-Вак волосы мои потеряют свою силу и ты будешь предоставлен только самому себе.

А Гассан ответил:

— Все равно я должен идти искать жену мою! И у меня останется еще этот волшебный барабан, который может служить мне в случае опасности и выводить меня из затруднения.

Шейх Али взглянул на барабан и сказал:

— А, узнаю его. Это барабан, принадлежавший Бахраму Гебру, одному из прежних учеников моих, единственному уклонившемуся от путей Аллаха! Но, о Гассан, знай, что и этот барабан не поможет тебе на островах Вак-Вак, где становятся бессильными все чародейства и где джинны, обитатели островов, повинуются одному лишь царю своему!

И сказал Гассан:

— Тот, кому суждено жить десять лет, не умрет на девятом году. Если судьбе угодно, чтобы я умер на этих островах, то пусть так и будет. Поэтому, умоляю тебя, достопочтенный шейх, укажи мне туда путь!

Тогда вместо всякого ответа шейх Али взял его за руку и сказал ему:

— Закрой глаза и открой их!

И закрыл Гассан глаза, потом тотчас же снова открыл их. И все исчезло: и шейх Отец Перьев, и дворец царской дочери, и Земля Белой Камфоры. И увидел он себя на берегу моря, где гальки были самоцветными камнями разных цветов. И не знал он, те ли это острова.

Не успел Гассан повернуться, как из прибрежных камней и морской пены появились стаи больших белых птиц и затемнили небо густой и низкой тучей. И вся стая налетела на него вражеским вихрем, грозно стуча клювами и махая крыльями; и из горла всех этих пернатых вылетел глухой, тысячу раз повторяемый крик, в котором Гассан различил наконец слоги: «Вак-Вак!» — название этих островов.

Тогда понял он, что находится на этой запретной земле и что птицы смотрели на него как на непрошеного гостя и старались отбросить его к морю. И побежал Гассан и спрятался в пещеру, находившуюся неподалеку, и принялся обдумывать положение свое.

Вдруг услышал он глухой рокот под ногами и почувствовал, что земля дрожит под ним; и прислушался он, затаив дыхание, и увидел вдали другое разраставшееся облако, из которого постепенно выступали, блестя на солнце, концы копий, верхушки шлемов и воинские доспехи. Амазонки! Куда скрыться от них? И бешено скакали они, сыпались, как град с неба, сверкали, как молния, и в мгновение ока приблизились к нему. То были выстроенные чудовищным четырехугольником воительницы, сидевшие на рыжеватых кобылицах; кобылицы были цвета чистейшего золота, с длинными хвостами, мощными поджилками; высоко и свободно несли они поводья и были быстрее северного ветра, когда с непреодолимою силою дует он с моря.

Вооруженные как для битвы, воительницы держали каждая по тяжелой сабле на боку, по длинному копью в одной руке и по множеству страшного оружия в другой; а под их бедрами было по четыре страшных дротика.

Когда эти воительницы внезапно увидели Гассана, стоявшего у входа в пещеру, они все вдруг остановили своих бешено скакавших кобылиц. И вся масса копыт, упершись в песок, подняла целое облако прибрежных мелких камней и глубоко погрузилась в песок. И широкие ноздри трепетавших от бега животных дрожали в лад с трепетавшими ноздрями воительниц; а открытые лица, смотревшие из-под шлемов, были прекрасны, как луны; а округлые и тяжелые крупы их продолжали рыжие крупы кобылиц и сливались с ними. А длинные волнистые волосы, темные, светлые и черные, смешивались с волосами хвостов и грив. А металлические шлемы и изумрудные панцири переливались на солнце, как чудовищные драгоценные украшения, и сверкали, не сгорая.

Тогда из середины этого светозарного четырехугольника вышла амазонка ростом выше остальных…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тогда из середины светозарного четырехугольника вышла амазонка ростом выше остальных; лицо ее было совершенно скрыто опущенным забралом, а высокая грудь ее блестела под золотой кольчугой, петли которой были чаще чешуек крыльев саранчи. Она вдруг остановила свою кобылицу в нескольких шагах от Гассана. Не зная, враждебно или гостеприимно расположена она к нему, он бросился к ее ногам, лицом в пыль, а потом поднял голову и сказал ей:

— О госпожа моя, я здесь чужеземец, которого судьба привела в этот край, и я отдаю себя под покровительство Аллаха и под твое покровительство! Не отталкивай меня! О госпожа моя, сжалься над несчастным, который разыскивает жену свою и детей!

Услышав такие слова Гассана, всадница соскочила с лошади и, обратившись к своим воительницам, знаком приказала им удалиться. И подошла она к Гассану, который тотчас же поцеловал у нее руки, ноги и приложил ко лбу своему край ее плаща. Она внимательно осмотрела его, потом, подняв забрало, открыла лицо свое. Увидев это лицо, Гассан громко вскрикнул и отступил в ужасе — вместо молодой женщины, по крайней мере, настолько же прекрасной, как и только что виденные им воительницы, он увидел перед собою очень некрасивую старуху, у которой был нос толстый, как баклажан, брови кривые, щеки морщинистые и отвислые, глаза косые, и казалось, что в каждом из девяти углов ее лица сидело по бедствию! А потому очень походила она на свинью! Чтобы не видеть этого безобразия, Гассан закрылся полою своей одежды. Старуха же приняла это за знак большого уважения и подумала, что Гассан закрылся, чтобы не показаться ей дерзким, глядя ей прямо в лицо; и очень тронула ее такая почтительность, и сказала она ему:

— О чужестранец, успокойся! С этой минуты ты будешь пользоваться моим покровительством. И обещаю тебе содействие мое во всем, в чем ты будешь нуждаться. — А потом прибавила: — Но прежде всего необходимо, чтобы тебя никто не видел на этом острове. Для этого, хотя я и желала бы поскорее узнать о тебе поподробнее, я поспешу принести тебе все, что нужно, чтобы переодеть тебя амазонкой, так чтобы тебя не могли отличить от воительниц-девственниц, составляющих стражу царя и его дочерей.

И ушла она, а несколько минут спустя возвратилась с панцирем, саблей, шлемом и другим оружием, ни в чем не отличавшимся от амазонского. И подала она все это Гассану, который и переоделся. Тогда взяла она его за руку и повела на скалу, возвышавшуюся у морского берега, села рядом с ним и сказала ему:

— Теперь, чужестранец, расскажи мне поскорее, какая причина привела тебя на эти острова, на которые еще не ступала нога сына Адама?

И Гассан, поблагодарив ее за доброту ее, ответил:

— О госпожа моя, история жизни моей — это история несчастного, утратившего единственное благо, которым он владел, и странствующего по земле в надежде вернуть себе это благо! — И рассказал он ей о своих приключениях, не пропуская ни малейшей подробности.

А старая амазонка спросила его:

— Как же зовут молодую женщину, жену твою, и как зовут детей твоих?

Он сказал:

— В моей стране детей моих звали Нассер и Мансур, а имя жены моей — Сияние. А какие имена носят они в стране джиннов, мне неизвестно.

И, замолчав, Гассан залился слезами.

Когда старуха узнала все это о Гассане и увидела его горе, сострадание окончательно овладело ею. И сказала она ему:

— Клянусь тебе, о Гассан, что и мать не принимает такого участия в своем ребенке, какое я принимаю в тебе. А так как ты говоришь, что жена твоя, быть может, находится среди амазонок, то завтра я покажу тебе их всех нагими в море. И все они пройдут перед тобой, чтобы ты мог различить среди них свою супругу.

Так говорила старая Мать Копий Гассану аль-Басри. И успокоила она его, утверждая, что таким образом он найдет красавицу Сияние.

И провела она с ним целый день, водила его по острову и заставляла его любоваться на все тамошние чудеса. И полюбила она его великой любовью и сказала ему:

— Успокойся, дитя мое! Я держу тебя в глазах моих. И если бы ты попросил, я от всего сердца отдала бы тебе всех моих воительниц, которые все молоды и девственницы!

Гассан же ответил ей:

— О госпожа моя, клянусь Аллахом, только смерть заставит меня покинуть тебя!

А на другой день согласно обещанию старая Мать Копий явилась во главе своих воительниц, и под звуки барабана Гассан, переодетый амазонкой, взошел на возвышавшуюся над морем скалу и сел. И таким образом, его можно было принять за одну из царских дочерей.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

На другой же день согласно обещанию старуха Мать Копий явилась во главе своих воительниц, и под звуки барабана Гассан, переодетый амазонкой, взошел на возвышавшуюся над морем скалу и сел. И таким образом, его можно было принять за одну из царских дочерей.

Между тем по знаку старой Матери Копий, военачальницы своей, воительницы соскочили с кобылиц и сбросили оружие и панцири. И явились они во всей блестящей и стройной красе своей — и в какое отчаяние пришли розы и лилии! И вышли девушки из своих одежд, как лилии из своих листьев и розы из шипов. Белые и легкие, окунулись они в море. И пена морская смешалась с их распущенными, или скрученными, или возвышавшимися, как башни, волосами, а волны, поднимаясь, продолжали возвышение — теперь уже их девственных станов. И казались они лепестками, брошенными на поверхность воды.

Но среди стольких лиц, прекрасных, как небесные светила, среди стольких гибких станов, крутых бедер, черных очей, белых зубов и волос всех оттенков Гассан, как ни смотрел, не узнал несравненной красоты возлюбленной красавицы своей Сияние.

И сказал он старухе:

— О добрая мать, Сияния нет среди них!

А старая всадница отвечала:

— Кто знает, сын мой, быть может, расстояние мешает тебе различить?

И ударила она в ладоши — и все девушки вышли из воды и выстроились на песке, сверкая еще не обсохшими каплями воды.

И одна за другою, гибкие и стройные, прошли они перед скалой, на которой сидел Гассан с Матерью Копий, имея единственным украшением рассыпавшиеся по спине волосы и неся лишь мощные драгоценности своих обнаженных тел.

И тогда, о Гассан, увидел ты то, что увидел. О кролики всех цветов и сортов между бедрами юных царских дев! Вы были выпуклыми, вы были круглыми, вы были пухлыми, вы были белокурыми. Вы были как купола, вы были толстыми, вы были сводчатыми, вы были высокими, вы были цельными, вы были выпирающими, вы были сомкнутыми, вы были нетронутыми; вы были как троны, и вы были тяжеловесны. Вы были губастыми, но вы были немыми, и вы были как гнезда, вы были как кролики без ушей, и одни были безволосы, а другие кудрявы, и вы были теплыми, вы были как палатки, и одни напоминали мордочки, и одни были большими, а другие маленькими. И вы были расщепленными и чувствительными, и вы напоминали бездну, и вы были сухи, и вы были, безусловно, превосходны, но… не могли сравниться красотою и прелестью с несравненной красавицей, с Сиянием!

И равнодушно пропустил их всех Гассан и сказал старой Матери Копий:

— О госпожа моя, клянусь твоей жизнью! Ни одна из этих молодых девушек ни вблизи, ни вдали не походит на Сияние!

А удивленная старая воительница сказала ему:

— Тогда, Гассан, после всех тех, кого ты видел, остается только семь дочерей самого царя нашего. Расскажи же мне, по какому признаку могу узнать при случае твою супругу, и опиши мне все ее особенности. Я же запомню все это. И обещаю тебе, что, получив все эти сведения, я непременно разыщу ту, которую ты ищешь!

А Гассан ответил:

^{И одна за другою, гибкие и стройные, прошли они перед скалой, на которой сидел Гассан с Матерью Копий, имея единственным украшением рассыпавшиеся по спине волосы.}

— Описать ее, о госпожа моя, — значит умереть от бессилия, потому что нет слов, способных выразить все ее совершенства. Но я хочу дать тебе о ней приблизительное понятие. Лицо у нее, о госпожа моя, бело, как благословенный день, стан ее так тонок, что солнце не может отбросить от него тени на землю; волосы ее черны и длинны и лежат на спине, как ночь над днем; груди ее прорывают самые плотные ткани; язык ее подобен языку пчелы; слюна ее подобна воде источника Сальсабиль[49]; глаза ее светятся, как вода источника Каусар[50], она гибка, как ветвь жасмина; зубы похожи на градины; у нее родимое пятнышко на правой щеке, а под пупком — желание; рот как сердолик, который освобождает от чаши и кувшина; щеки похожи на анемоны из Нумана[51]; живот как огромный и белый мраморный чан; круп ее тверже и крепче купола ирамской башни, бедра ее упруги, ослепительны, совершенной формы, и они такие же сладкие, как дни встречи после горькой разлуки, а между ними восседает трон халифата, святилище покоя и опьянения, о котором сказал поэт:

И, сказав все это, Гассан не в силах был сдержать слез и заплакал. А потом воскликнул:

— Мучение мое, о Сияние, так же горько, как мучение дервиша, потерявшего свою чашку, или как страдание пилигрима от раны в пятку, или боль человека, у которого отрезаны руки и ноги!

Когда старая амазонка услышала все это, она опустила голову, погрузившись в глубокое раздумье, а потом сказала Гассану:

— Какое несчастие, о Гассан! Ты губишь себя и меня губишь вместе с собой! Дело в том, что только что описанная тобою молодая женщина, несомненно, одна из семи дочерей нашего могущественного царя. Безумна твоя отвага, и ты напрасно льстишь себя надеждой. Между тобой и ей такое же расстояние, как между небом и землей. И если ты будешь упорствовать в своем намерении, то готовишь себе неминуемую гибель! Выслушай же меня, Гассан! Откажись от своего дерзкого плана и не подвергай опасности жизнь свою!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

Послушай меня, Гассан! Откажись от своего дерзкого плана и не подвергай опасности жизнь свою!

Эти слова старухи так потрясли Гассана, что с ним сделался обморок; а когда он пришел в себя, то так много плакал, что вся одежда его была смочена слезами; и с беспредельным отчаянием воскликнул он:

— Так, значит, о благодетельная тетка моя, мне нужно возвратиться ни с чем, после того как я пришел из таких далеких краев?! И уйти в ту минуту, когда я уже приблизился к цели?! После твоих уверений могу ли я сомневаться в успехе моего предприятия и в силе твоего могущества?! Не ты ли начальствуешь над войсками одного из семи островов Вак-Вак и можешь преодолевать всякие затруднения этого рода?

Она же отвечала:

— Конечно, сын мой, я многое могу сделать со своим войском и имею большое влияние на каждую из амазонок, его составляющих. Поэтому, чтобы отклонить тебя от будущего предприятия твоего, я хочу, чтобы ты выбрал из этих молодых воительниц ту, которая тебе более всего нравится, я отдам тебе ее взамен супруги твоей. А затем ты вернешься с ней на родину, и тебя не постигнет там месть нашего царя. Иначе и моя, и твоя гибель неминуемы.

Но Гассан ответил на этот совет старухи лишь новыми слезами и новыми рыданиями. Старуха же, донельзя растроганная его горем, сказала ему:

— Аллах над тобою, о Гассан! Что же ты хочешь, чтобы я сделала для тебя? Уже и теперь, если узнают, что я допустила тебя высадиться на наши острова, мне не сносить головы. И если узнают когда-нибудь, что я показала тебе своих девственных воительниц, которых никогда ни один мужской глаз не видел и к которым не прикасалась рука мужчины, то мне не быть живой.

Гассан же воскликнул:

— О госпожа моя, могу уверить тебя, что я не бросал нескромные взгляды на этих молодых девушек и даже не обращал внимания на их наготу!

Старуха же сказала:

— Напрасно, о Гассан, потому что во всю свою жизнь не увидишь ты такого зрелища! Во всяком случае, если ни одна из этих девушек не нравится тебе, то, для того чтобы заставить тебя возвратиться на родину и спасти таким образом жизнь твою, я готова наделить тебя богатствами и драгоценными произведениями наших островов, и так щедро наделю я тебя, что ты будешь богат до конца дней своих.

Но Гассан бросился к ногам старухи, обнял ее колени и сказал ей со слезами:

— О благодетельница моя, о зеница ока моего, о государыня моя, как я могу возвратиться на родину, после того как претерпел такое утомление и преодолел столько опасностей?! Как я могу покинуть эти острова, не увидев возлюбленную, любовь к которой и привела меня сюда?! Ах, подумай, о госпожа моя, быть может, самой судьбе угодно, чтобы я нашел мою супругу, после всего, что пришлось мне испытать!

И, сказав это, Гассан воспламенился душою и сымпровизировал такие стихи:

Прослушав эти стихи, старая амазонка поняла, что было бы действительно жестоко лишать его навсегда надежды увидеться с женой; она сжалилась над его скорбью и сказала ему:

— Сын мой, отгони от мыслей своих огорчение и отчаяние! Теперь я твердо решилась на все, чтобы возвратить тебе супругу. — А потом прибавила: — Я сейчас же начну заниматься твоим делом, о бедный мой. Вижу, что влюбленный теряет слух и понимание. Покидаю тебя, чтобы идти во дворец царицы этого острова, который и есть один из семи островов Вак-Вак. Надо тебе знать, что каждым из этих островов управляет одна из дочерей нашего царя, все они дочери одного отца, но не одной матери. Та, которая управляет здесь, — старшая из сестер, и зовут ее Нур аль-Гуда. Я пойду к ней и постараюсь расположить ее в твою пользу. Успокой же свою душу, осуши глаза и жди меня со спокойным сердцем.

И простилась она с ним и направилась к дворцу царевны Нур аль-Гуды. Старую амазонку уважали и любили дочери царя и сам царь за ее мудрость и за то, что она воспитывала молодых принцесс и ухаживала за ними в детстве. Как только она вошла к царевне, тотчас же поклонилась и поцеловала землю между рук Нур аль-Гуды. И царевна сейчас же встала в знак уважения к ней, обняла ее, посадила рядом с собою и сказала ей:

— Иншаллах! Да будут благоприятны известия, приносимые мне тобою! А если у тебя есть просьба ко мне или желаешь просить какой-нибудь милости, то говори! Я слушаю тебя со вниманием.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

Пусть будут благоприятны известия, приносимые мне тобою! Иншаллах! Если у тебя есть просьба ко мне или желаешь просить какой-нибудь милости, то говори! Я слушаю тебя со вниманием.

И старая Мать Копий отвечала:

— О царица времен, о дочь моя, я пришла к тебе, чтобы сообщить о необыкновенном происшествии, которое, надеюсь, послужит тебе развлечением и забавой. Знай, что я нашла на берегу одного из семи островов Вак-Вак молодого человека дивной красоты, он горько плакал. Когда же я спросила его, кто он такой, он ответил, что судьба забросила его на наши берега в то время, как он искал свою супругу. А когда я спросила, кто его супруга, он дал описание, сильно взволновавшее меня по поводу тебя и царевен, сестер твоих.

И должна я также сказать тебе, о царица моя, что никогда у джиннов, ни у ифритов, ни у маридов, не видала я юноши такой красоты.

Услышав такие слова старухи, царевна Нур аль-Гуда страстно разгневалась и закричала старой амазонке:

— О проклятая старуха, о гнусная дочь несчастья, как смела ты привести самца в среду наших девственниц, в наши владения?! О бесстыдное племя, кто даст мне глоток твоей крови или кусок мяса твоего?!

И старая воительница задрожала, как тростник во время бури, и упала на колени перед царевной, которая закричала ей:

— Разве не боишься ты наказания, которое навлечет на тебя моя месть и гнев мой?! Клянусь головою отца моего, великого царя джиннов! Не знаю, что удерживает меня и почему я сейчас же не приказала разрезать тебя на куски, чтобы это послужило примером на будущее для всех тех гнусных проводников, которые вздумали бы приводить путешественников на наши острова?! — Потом она прибавила: — Но прежде всего ступай и приведи поскорее ко мне дерзкого сына Адама, осмелившегося переступить нашу границу!

Старуха поднялась, не различая от страха правой руки от левой, и пошла за Гассаном. И думала она про себя: «Этой страшной бедой, насылаемой на меня Аллахом чрез посредство царевны, я всецело обязана этому молодому Гассану! Зачем я не заставила его покинуть наш остров и повернуть к нам спину во всю ширину ее?!»

И пришла она с такими мыслями к месту, где ждал ее Гассан, и, как только завидела его, сказала ему:

— Вставай, о тот, чей конец уже близок! И иди к царице, она хочет говорить с тобой!

И пошел Гассан за старухой, говоря:

— Йа ас-Салам![53] В какую бездну буду я ввергнут!

И пришел он таким образом во дворец стал между рук царевны. Она приняла его, сидя на троне, с лицом, совершенно закрытым покрывалом. При таких затруднительных обстоятельствах Гассан нашел, что лучше всего поцеловать землю перед троном и после «салам» обратиться с к царевне. Тогда она обернулась к старухе и сделала знак, означавший: «Спрашивай его!»

И сказала старуха Гассану:

— Наша могущественная царица отвечает на твой «салам» и спрашивает тебя, как твое имя, из какого ты края, как имя твоей супруги и как зовут твоих детей?

И Гассан милостью судьбы отвечал, обращаясь к царевне:

— Царица мира, государыня времен, о единственная в ряду времен и годов, смиренное имя мое — Гассан, преследуемый злоключениями, а родом я из Басры, что в Ираке. Что же касается моей супруги, то ее имя мне неизвестно. Детей же моих зовут Нассер и Мансур.

Царица чрез посредство старухи спросила его:

— А почему покинула тебя супруга твоя?

Он отвечал:

— Клянусь Аллахом, я этого не знаю! Но, вероятно, против своего желания!

Та спросила:

— А откуда она убежала? И каким образом?

Он отвечал:

— Она бежала из Багдада, из самого дворца халифа Гаруна аль-Рашида, эмира правоверных. Для побега она только надела свой плащ из перьев и поднялась в воздух.

Та спросила:

— А ничего не сказала она, улетая?

Он ответил:

— Она сказала матери моей: «Если сын твой, терзаемый горестью разлуки, захочет когда-нибудь встретиться со мной, ему стоит только прибыть на острова Вак-Вак. А теперь прощай, о мать Гассана! Меня огорчает мой отъезд, и мне очень грустно, потому что дни разлуки растерзают его сердце и омрачат вашу жизнь. Но, увы, я ничего не могу сделать. Я чувствую, как воздух опьяняет меня, и мне нужно улететь в пространство». Так сказала супруга моя. И она улетела. И с той поры свет почернел в глазах моих, а в груди моей поселилось отчаянье.

И царевна Нур аль-Гуда ответила, покачав головой:

— Йа Аллах! Без сомнения, если бы твоя супруга не желала более свидеться с тобою, она не открыла бы твоей матери, в какое место уходит. Но также следует сказать, что, если бы она действительно любила тебя, она никогда не покинула бы тебя.

Тогда Гассан поклялся самыми страстными клятвами, что супруга любила его воистину, что она тысячу раз доказала ему свою привязанность и свою преданность, но не в силах была противостоять своей природной склонности летать птицей по поднебесью. И прибавил он к этому:

— О царица, я рассказал тебе печальную повесть жизни моей. И вот я стою перед тобой, милостиво умоляя тебя простить мою дерзкую попытку и помочь мне найти супругу мою и детей моих! Именем Аллаха, о государыня моя, не отталкивай меня!

Выслушав эти слова Гассана, царевна Нур аль-Гуда думала с час, потом подняла голову и сказала Гассану:

— Какую бы ни придумывала я казнь за твое преступление, ни одна не была бы достаточной, чтобы наказать твою дерзость!

Тогда старуха, несмотря на то что оцепенела от страха, бросилась к ногам госпожи своей, взяла полу ее одеяния, накрыла ею себе голову и сказала ей:

— О великая царица…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

Тогда старуха, несмотря на то что оцепенела от страха, бросилась к ногам госпожи своей, взяла полу ее одеяния, накрыла ею себе голову и сказала ей:

— О великая царица, по праву воспитавшей тебя кормилицы прошу, не спеши казнить его, тем более что теперь ты уже знаешь, что он несчастный чужеземец, преодолевший многие опасности и испытавший много злоключений. И только потому противостоял он всем превратностям, что судьбе было угодно даровать ему долгую жизнь. Более достойно твоего благородства и твоего величия, о царица, простить его и не нарушать относительно него правил гостеприимства. Кроме того, прими в соображение, что только любовь побудила его предпринять эту роковую попытку, а влюбленным следует прощать многое. Наконец, о царица и венец главы моей, знай, что если я осмелилась прийти к тебе и ходатайствовать за этого столь прекрасного юношу, то это потому, что никто, как он, из сынов человеческих не умеет так слагать стихи и оды. А чтобы проверить мои слова, тебе стоит только открыть лицо твое, и ты сама увидишь, как он будет прославлять красоту твою.

При этих словах старухи царица улыбнулась и сказала:

— Воистину, только этого недоставало для переполнения чаши!

Но втайне царевна Нур, несмотря на выказываемую ею суровость, была взволнована до глубины существа своего красотой Гассана и ничего лучше не желала, как испытать его уменье и относительно стихотворства, и относительно того, что всегда обычно следует за стихами. Она сделала вид, что уступает просьбе своей кормилицы, и, подняв покрывало, показала лицо свое.

При виде этого лица, Гассан вскрикнул так громко, что задрожал дворец, потом он лишился чувств. Старуха стала ухаживать за ним и привела его в чувство, а затем спросила:

— Что с тобою, сын мой? И что же увидел ты такое, чтобы испугаться до такой степени?

Гассан же ответил:

— Что я видел, йа Аллах! Сама царица — моя супруга, или по крайней мере она походит на нее, как одна долька боба походит на другую!

Услышав это, царица так расхохоталась, что повалилась набок и сказала:

— Этот молодой человек сошел с ума! Он говорит, что я его супруга! Аллах, с каких же пор девственницы зачинают без помощи самца и родят детей от воздуха? — Потом, обернувшись к Гассану, она сказала ему, смеясь: — О любезный, не скажешь ли мне, чем похожа я на твою жену и в чем разница между нами? Во всяком случае, вижу, что моя наружность сильно встревожила тебя.

Он же ответил:

— О царица цариц, прибежище великих и малых, лишила меня рассудка красота твоя! Ты похожа на мою супругу глазами, сияющими ярче звезд, свежестью цвета лица твоего, пурпуром щек, правильною линией твоих грудей, нежностью голоса, легкостью и изяществом стана и многими другими прелестями, о которых умолчу, потому что они скрыты. Но, всматриваясь в твою красоту, я нахожу и различие, усматриваемое только моими влюбленными глазами и которое не могу выразить тебе словами.

Когда царевна Нур аль-Гуда услышала эти слова, она поняла, что сердце его никогда не привяжется к ней; это сильнейшим образом раздосадовало ее, и она поклялась, что откроет, которая из сестер ее сделалась женою Гассана без согласия их царя-отца. И сказала она себе: «Я отомщу и Гассану, и его жене и вымещу на них мое справедливое неудовольствие».

Но эти мысли она скрыла в глубине души своей и, обратившись к старухе, сказала ей:

— О кормилица, ступай скорее и посети каждую из шести сестер моих на островах, где они живут, и скажи им, что разлука с ними тяготит меня чрезвычайно, так как вот уже два года, как они не посещали меня. Пригласи их от меня и приведи их с собой. Но главное, ни слова не говори им о том, что случилось, и не сообщай о прибытии к нам молодого чужеземца, разыскивающего свою супругу. Ступай и не медли!

Старуха, не подозревавшая о намерениях царевны, вышла из дворца и быстрее молнии помчалась к островам, где обитали сестры Нур аль-Гуды.

И без труда удалось ей уговорить пять первых сестер. Но когда же она прибыла на седьмой остров, где меньшая сестра жила у отца своего, царя царей джиннов, ей лишь с большим трудом удалось заставить ее принять приглашение Нур аль-Гуды. Действительно, когда меньшая царевна по совету старухи пошла просить позволения отправиться вместе с Матерью Копий в гости к старшей сестре, царь сильно встревожился и воскликнул:

— Ах, дочь моя любимая, что-то говорит сердцу моему, что я уж более не увижу тебя, если ты выйдешь из этого дворца. К тому же сегодня ночью я видел ужасающий сон, который и расскажу тебе, о зеница ока моего.

В эту минуту Шахерезада заметила, что наступает утро, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Узнай же, дочь моя любимая, зеница ока моего, что сегодня ночью сон давил меня и сжимал грудь мою. Мне снилось, что я гуляю среди сокровищ, сокрытых от всех глаз и видимых мне одному. И восхищался я всем, что видел, но взоры мои останавливались лишь на семи драгоценных камнях, которые сверкали особым блеском среди остальных.

Но прекраснее и привлекательнее всех был самый маленький из камней. Поэтому, чтобы вдоволь налюбоваться им и оградить его от посторонних взоров, я взял его, спрятал у себя на сердце и ушел, унося его с собой. Когда же я вынул его и держал перед глазами под лучами солнца, вдруг птица какого-то необыкновенного вида, неведомого на наших островах, бросилась на меня, вырвала у меня драгоценный камень и улетела. Я же остался погруженным в скорбь и оцепенение. Когда я проснулся после мучительной ночи, то велел призвать толкователей снов и попросил, чтобы они объяснили мне сон мой. И они сказали мне: «О царь наш, семь драгоценных камней — это семь дочерей твоих, и самый маленький камень, вырванный птицей из рук твоих, — это меньшая дочь твоя, которая будет отнята силой у твоего любящего сердца».

Вот почему, дочь моя, и боюсь отпустить тебя с сестрами и Матерью Копий к старшей сестре твоей Нур аль-Гуде, ведь неизвестно, что может случиться с тобой во время пути туда или обратно.

А Сияние (а это была она сама, супруга Гассана) ответила:

— О господин, и отец, и великий царь, ведь тебе известно, что старшая сестра моя Нур аль-Гуда готовит для меня праздник и ждет меня с живейшим нетерпением. И вот уже два года собираюсь я к ней и все не могу попасть, а теперь она имеет право быть недовольной мной. Но не бойся ничего, о отец мой! И вспомни, что несколько времени тому назад я совершила далекое путешествие с подругами, а ты думал, что я погибла, и уже оплакивал меня. А между тем я возвратилась благополучно и в добром здравии. Так и теперь я буду в отсутствии не более месяца и вернусь, если то будет угодно Аллаху. К тому же тебе нечего беспокоиться, я ведь не покину пределов нашего царства, а здесь, на наших островах, какого же врага можем мы опасаться? Кто мог бы добраться до островов Вак-Вак чрез Гору облаков, Голубую гору, Черную гору, семь долин, семь морей и Землю Белой Камфоры, тысячу раз не лишившись жизни во время пути? Прогони же тревогу, о отец мой, осуши глаза и успокой сердце свое!

Услышав такие слова дочери своей, царь джиннов, хотя и неохотно, согласился отпустить ее, но заставил пообещать, что она только несколько дней пробудет у сестры своей. И дал он ей конвой из тысячи амазонок и нежно обнял ее на прощание. И Сияние простилась с ним, и, поцеловав детей своих, о существовании которых никто и не подозревал, так как со дня прибытия своего она поручила их двум преданным ей невольницам и спрятала в верном месте, она последовала за старухой и за сестрами на остров, где царствовала Нур аль-Гуда.

Ожидая сестер, Нур аль-Гуда надела платье из красного шелка, украшенное золотыми птицами, глаза, клюв и когти которых были из рубинов и изумрудов; отягченная украшениями и драгоценными камнями, сидела она на троне в своей приемной зале. А перед нею стоял Гассан; по правую руку от царевны выстроились молодые девушки с обнаженными мечами, а по левую — другие девушки, с длинными и острыми копьями.

В эту-то минуту и явилась Мать Копий с шестью царевнами. Она попросила аудиенции и по приказанию царицы ввела сперва старшую из шести, которую звали Благородство Крови. На ней было голубое шелковое платье, и была она еще красивее Нур аль-Гуды. И приблизилась она к трону и поцеловала руку у сестры своей, которая встала в знак почтения, поцеловала ее и посадила рядом с собою. Потом, повернувшись к Гассану, она сказала ему:

— Не эта ли супруга твоя, о сын Адама?

И Гассан отвечал:

— Клянусь Аллахом, о госпожа моя, она дивно-прекрасна, как луна при своем восходе; волосы ее черны как уголь, щеки нежны, рот улыбается, грудь высока, связки ее тонки, оконечности прелестны; и в ее честь я скажу:

Такою вижу я ее, о госпожа моя! Но между ней и супругой моею есть различие, которое язык мой отказывается вымолвить!

Тогда Нур аль-Гуда знаком велела старухе ввести вторую сестру. И вошла девушка в платье абрикосового цвета. И была она еще прекраснее первой, и звали ее Счастье Дома. И, поцеловав ее, сестра посадила ее рядом с первой и спросила у Гассана, признает ли он в ней свою супругу.

И Гассан отвечал…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И спросила у Гассана, признает ли он в ней свою супругу. И Гассан отвечал:

— О госпожа моя, эта похищает рассудок у тех, кто на нее смотрит, и приковывает сердца тех, кто приближается к ней; и вот какие она внушает стихи:

Такою вижу ее, о госпожа моя! Но между ней и супругой моей есть различие, описать которое бессилен язык мой.

Тогда Нур аль-Гуда сделала знак Матери Копий, и та ввела третью сестру. И вошла девушка в платье из шелка цвета граната, и была она еще прекраснее двух первых, и звали ее Ночная Луна. И, поцеловав ее, сестра посадила ее рядом с предыдущей и спросила Гассана, узнает ли он в ней свою супругу.

И Гассан ответил:

— О госпожа моя и венец главы моей, эта способна похитить разум у мудрейших, и восхищение ею внушает мне такие стихи:

А затем он добавил:

— Такой вижу я ее, о царица времен! Но все же душа моя отказывается признать в ней мою супругу, несмотря на чрезвычайное сходство черт лица и походки.

Тогда старая амазонка по знаку Нур аль-Гуды ввела четвертую сестру, которую звали Чистота Неба. Девушка была одета в платье из желтого шелка с продольными и поперечными разводами.

И, поцеловала ее сестра посадила рядом с остальными. И, увидав ее, Гассан сымпровизировал следующие стихи:

И он добавил:

— И не описал я ее вполне, так как для этого потребовалось бы сочинить длинную оду. И однако, о госпожа моя, я должен сказать тебе, что и не эта моя супруга, хотя сходство поразительное во многих отношениях.

Тогда Нур аль-Гуда приказала ввести пятую сестру, которую звали Белая Заря и которая подошла, покачивая бедрами; и была она гибка, как молодая ветвь, и легка, как юная косуля. И, поцеловав старшую сестру, она села на назначенное ей место, рядом с остальными, и расправила складки своего платья из зеленого шелка, затканного золотом. И, увидев ее, Гассан сымпровизировал такие стихи:

Когда Гассан закончил, все присутствующие изумились его необыкновенному дарованию; и сама царица, несмотря на свою досаду, не могла не выразить ему своего восхищения. Поэтому старая амазонка, покровительница Гассана, воспользовалась благоприятным оборотом дела и попыталась расположить к Гассану мстительную царевну и сказала ей:

— О госпожа моя, ты видишь, что я не обманула тебя, говоря о дивном даровании этого молодого стихотворца. И разве он не деликатен и не скромен в своих импровизациях? Поэтому прошу тебя забыть о дерзости его предприятия и оставить его при себе в качестве поэта, чтобы пользоваться его талантом во время празднеств и других торжественных случаев.

Нур аль-Гуда же ответила:

— Хорошо, но прежде я желала бы покончить с испытанием. Введи поскорее мою меньшую сестру!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Хорошо. Но прежде я желала бы покончить с испытанием. Введи поскорее мою меньшую сестру!

И старуха вышла, а минуту спустя вернулась, держа за руку меньшую, ту, которую звали Украшение Мира и которая была не кто иная, как Сияние.

Так вошла ты, о Сияние, облаченная лишь в собственную красоту, пренебрегая украшениями и лживыми покровами! Но как бедственна была судьба твоя! Не знала ты еще всего, что было написано о тебе в книге судеб!

Когда стоявший посредине залы Гассан увидел приближавшуюся Сияние, он громко вскрикнул и без чувств упал на пол. Услышав этот крик, Сияние обернулась и узнала Гассана. И, потрясенная тем, что видит супруга своего, о котором думала, что он далеко, она ответила другим криком и упала во весь рост свой, лишившись чувств.

Тогда царица Нур аль-Гуда ни минуты уже не сомневалась, что именно эта сестра и была женой Гассана, и не в силах была долее скрывать свою ревность и бешенство. И закричала она своим амазонкам:

— Возьмите этого сына Адама и вышвырните его вон из города!

И стража исполнила =на берегу, за городом. Потом царица обернулась к сестре, которую уже привели в чувство, и закричала ей:

— О развратная! Каким образом ты познакомилась с этим сыном Адама? И как преступно вела ты себя во всех отношениях! Ты не только вышла замуж без согласия отца и семейства твоего, но ты, сверх того, еще бросила мужа и дом твой! Этим ты унизила род свой и запятнала его благородство! Такая гнусность может быть омыта только кровью твоей! — И закричала она своим служанкам: — Принесите лестницу, привяжите к ней эту преступницу за ее длинные волосы и бейте розгами до крови!

Потом вышла она из приемной залы вместе с сестрами и ушла к себе писать царю, отцу своему, письмо, в котором во всех подробностях описывала приключения Гассана и сестры своей, и, сообщая о том, какой позор ложится на всех джиннов, в то же время извещала о наказании, которому нашла нужным подвергнуть виновную. И в заключение письма она просила отца ответить ей как можно скорее и высказать мнение о том, какое окончательное наказание должно быть назначено преступной дочери. И передала она письмо быстроногой посланнице, которая поспешила отнести его царю.

Когда царь прочитал письмо Нур аль-Гуды, у него потемнело в глазах, и, беспредельно вознегодовав на любимую дочь свою, он ответил, что всякое наказание будет легким в сравнении с таким преступлением, что преступницу следует казнить смертью и что он предоставляет старшей привести этот приговор в исполнение, полагаясь на ее мудрость и справедливость.

Между тем как Сияние, переданная таким образом в руки сестры, стенала, привязанная волосами к лестнице, и ждала казни, Гассан, брошенный на берегу, очнулся от обморока, но только для того, чтобы вспомнить о своем несчастье, размеры которого ему еще не были известны. На что мог он теперь надеяться?! Теперь, когда никакая сила не могла прийти к нему на помощь, на что мог он решиться?! Как теперь уйти с этого проклятого острова?! И встал он и, полный отчаяния, стал бродить по морскому берегу. И все-таки он еще надеялся чем-нибудь помочь своему горю. И тогда-то пришли ему на память стихи:

Это мудрое правило придало мужества Гассану, продолжавшему бродить наудачу по берегу и пытавшемуся угадать, что могло произойти, в то время как он лежал в обмороке, и почему он покинут здесь, на песке. И вот, бродя таким образом, встретил он двух маленьких амазонок лет десяти, которые дрались на кулачках. Невдалеке от них лежала брошенная на песке кожаная шапка с изображением каких-то фигур и букв. Гассан подошел к девочкам, попробовал их разнять и спросил, из-за чего они поссорились. И они сказали, что поссорились из-за этой кожаной шапки. Тогда Гассан спросил, не хотят ли они выбрать его своим судьей, чтобы помирить их и решить, кому достанется шапка.

Когда же девочки согласились, Гассан поднял шапку и сказал:

— Ну хорошо, я брошу вдаль камень, та из вас, которая принесет его мне, и получит шапку.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И та из вас, которая принесет его мне, и получит шапку. Маленькие амазонки сказали:

— Превосходно!

Тогда Гассан поднял на берегу гальку и швырнул ее изо всех сил вдаль. Пока же девочки бежали за камешком, Гассан надел шапку на голову, чтобы примерить, да так в ней и остался. Несколько минут спустя девочки возвратились, и та, которой удалось схватить камешек, кричала:

— Где ты, человек? Я выиграла!

И добежала она до того места, где стоял Гассан, и осмотрелась по сторонам, но Гассана не увидела. Он же спрашивал себя: «Однако ведь они не слепые, эти маленькие амазонки! Почему же они не видят меня?»

И закричал он им:

— Я здесь! Бегите же сюда!

Девочки посмотрели в ту сторону, откуда слышался голос, но не увидели Гассана; они испугались и заплакали. Гассан подошел к ним, тронул за плечо и сказал:

— Я здесь. Зачем плакать, девочки?

Девочки подняли головы, но не увидели Гассана. Тогда они так перепугались, что пустились бежать со всех ног и кричали во все горло, как будто за ними гнался какой-нибудь самый опасный джинн.

Гассан же сказал себе: «Нет более сомнения, эта шапка волшебная. И волшебство ее заключается в том, что она делает невидимым того, кто ее наденет». И заплясал он от радости, говоря себе: «Это Аллах посылает мне ее! С этой шапкой на голове я могу бежать повидаться с женой моей, и меня никто не увидит!»

И тотчас же возвратился он в город, и, чтобы вернее испытать действие шапки-невидимки, он захотел испробовать его в присутствии старой амазонки. Искал он ее повсюду и наконец нашел в одной из дворцовых зал, по приказу царицы прикованной цепью к железному кольцу, вделанному в стену. Тогда, чтобы убедиться, что он действительно невидим, он подошел к полке, на которой стояли фарфоровые вазы, и сбросил на пол самую большую, которая разбилась у ног старухи. Она страшно испугалась и закричала, думая, что с ней сыграл какую-то злую шутку один из вредных ифритов, повиновавшихся Нур аль-Гуде. И принялась она произносить заклинание и сказала:

— О ифрит, приказываю тебе именем, вырезанным на печати Сулеймана, сказать мне свое имя!

Гассан же ответил:

— Я не ифрит, а покровительствуемый тобою Гассан аль-Басри. И я пришел освободить тебя.

Сказав это, он снял шапку-невидимку; старуха увидела, узнала его и воскликнула:

— Ах, горе тебе, несчастный Гассан! Разве не знаешь, что царица уже пожалела, что не велела казнить тебя у себя на глазах и разослала повсюду рабов своих искать тебя, обещая гору золота тому, кто доставит тебя живым или мертвым. Не теряй же ни минуты и спасайся бегством!

Потом сообщила она Гассану о страшной казни, которую царица готовит сестре с согласия царя джиннов. Но Гассан отвечал:

— Аллах спасет ее и спасет нас всех от рук этой жестокой царевны! Взгляни на эту шапку! Она волшебная! Благодаря ей я могу ходить всюду, оставаясь невидимым.

А старуха воскликнула:

— Слава Аллаху, о Гассан, слава Оживляющему кости мертвецов и Пославшему тебе эту шапку для спасения нашего! Освободи меня поскорее, чтобы я могла показать тебе темницу, в которой заперта жена твоя!

И Гассан разрезал путы старухи, взял ее за руку и надел шапку-невидимку. И тотчас же стали они оба невидимыми. И старуха привела его в темницу, где лежала супруга его Сияние, привязанная волосами к лестнице и ежеминутно ожидавшая смерти в страшных мучениях. И услышал он, что она вполголоса читает такие стихи:

И, увидав возлюбленную свою Сияние и услышав ее голос, Гассан забыл о том, что не хотел волновать ее внезапным появлением своим, сорвал с головы шапку, бросился к ней и обвил ее руками своими.

И она узнала его и лишилась чувств в его объятиях. И при помощи старухи Гассан разрезал путы, осторожно привел в чувство Сияние, посадил ее к себе на колени и стал обвевать лицо ее рукой своей. Она открыла глаза и со слезами на щеках спросила его:

— Не сошел ли ты с неба или не вышел ли из-под земли, о супруг мой?! Увы, увы! Что можем сделать мы против судьбы?! Что предначертано, то должно совершиться! Беги отсюда, пока не нашли тебя, предоставь меня участи моей и возвращайся, откуда пришел, чтобы не имела я огорчения видеть и тебя жертвой жестокосердия сестры моей!

Но Гассан ответил:

— О возлюбленная моя, о свет очей моих, я пришел освободить тебя и увести в Багдад, подальше от этой жестокой страны!

Она же воскликнула:

— Ах, Гассан, какую еще неосторожность ты хочешь совершить? Молю тебя, уходи и не прибавляй к моим мучениям еще и своих.

Но Гассан отвечал:

— О Сияние, о душа моя, знай, что я выйду из этого дворца только с тобой и нашей покровительницей, вот этой доброй женщиной. А если ты хочешь знать, каким способом я это сделаю, то покажу тебе эту шапку.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Сияние, о душа моя, знай, что я выйду из этого дворца только с тобой и нашей покровительницей, вот этой доброй женщиной. А если ты хочешь знать, каким способом я это сделаю, то покажу тебе эту шапку. И показал ей Гассан волшебную шапку, надел ее при ней и внезапно исчез, а потом, явившись снова, рассказал, каким образом Аллах бросил ее на его пути, чтобы она была способом их избавления.

И Сияние со слезами радости и раскаяния сказала Гассану:

— Ах, все наши муки случились по моей вине, потому что я покинула наше жилище в Багдаде без твоего позволения. О возлюбленный господин мой, молю тебя, пощади меня и избавь меня от заслуженных мной упреков, потому что теперь я поняла, что жена должна уметь ценить мужа своего! Прости вину мою! Молю о прощении и Аллаха, и тебя! И будь снисходителен ко мне, так как душа моя не в силах была противостоять волнению, охватившему ее при виде плаща из перьев!

Гассан же ответил:

— Клянусь Аллахом, о Сияние, я один, оставивший тебя одну в Багдаде, виновен. А надо было каждый раз увозить тебя с собой. Но на будущее можешь быть спокойна, так я и буду делать.

И, произнеся эти слова, он посадил ее к себе на спину, взял за руку старуху и надел шапку. И все трое стали невидимыми. И вышли они из дворца и направились к седьмому острову, где были спрятаны их дети, Нассер и Мансур.

Тогда Гассан, хотя и беспредельно взволнованный при виде детей, которых нашел живыми и здоровыми, не захотел терять времени в излияниях родительской нежности; он поручил малюток старухе, которая посадила их к себе на плечи. Потом никем не видимая Сияние успела взять три новых плаща из перьев; и надели они их. Потом все трое, держась за руки, без сожаления покинули острова Вак-Вак и улетели в Багдад.

Аллах даровал им благополучный путь, и после путешествия, прерываемого многими остановками для отдыха, они прибыли в Город мира.

И спустились они на плоскую кровлю своего дома, сошли по лестнице и вошли в залу, где находилась бедная мать Гассана, которая от горя и беспокойства давно одряхлела и почти лишилась зрения. Гассан с минуту прислушивался у дверей и услышал, как стенала и печалилась бедная женщина. Тогда он постучался, а старуха спросила:

— Кто там?

Гассан отвечал:

— О мать моя, судьба сжалилась над нами!

При этих словах мать Гассана, не зная еще, сон это или действительность, побежала к дверям на своих слабых ногах. И увидела она сына своего Гассана с женой и детьми и старую амазонку, скромно державшуюся позади. Потрясение было слишком сильным, и она без чувств упала к ним в объятия. Гассан привел ее в чувство, обливая слезами своими, и нежно прижал ее к груди своей. И Сияние подошла к ней, осыпала ее тысячей ласк и просила прощения за то, что дала увлечь себя и подчинилась своей природной склонности. Потом заставили они приблизиться Мать Копий и представили ее как свою покровительницу и избавительницу. Тогда Гассан рассказал матери обо всех дивных приключениях своих, которые бесполезно повторять. И все вместе прославляли они Всевышнего, допустившего их свидание.

И с той поры жили они вместе, счастливые и довольные. И каждый год отправлялись они целым караваном благодаря волшебному барабану в гости к семи принцессам, сестрам Гассана, во дворец с зеленым куполом на Горе облаков.

И после многих и многих лет посетила их неумолимая разрушительница радостей и удовольствий — смерть. Но слава Тому, Кто господствует над миром, видимым и невидимым, слава Живому, Вечному, не ведающему смерти!

Когда Шахерезада закончила эту необыкновенную сказку, маленькая Доньязада бросилась к ней на шею, поцеловала ее в губы и сказала:

— О сестра моя, как дивно хороша и очаровательна эта сказка и как приятно было ее слушать! Ах, как люблю я Нераспустившуюся Розу и как сожалею, что Гассан не взял ее себе в жены одновременно с Сиянием!

А царь Шахрияр сказал:

— Шахерезада, эта история изумительна! Слушая ее, я едва не забыл о многом, что должно быть приведено в исполнение завтра!

Шахерезада же сказала:

— Да, о царь, но она ничто в сравнении с рассказом об историческом пуке!

А царь Шахрияр воскликнул:

— Что ты говоришь, Шахерезада? Что же это за исторический пук? Я о нем ничего не знаю.

Шахерезада ответила:

— Я расскажу об этом завтра, если буду еще жива!

А царь Шахрияр воскликнул:

— Разумеется!

И он подумал про себя: «Я убью ее только после того, как она расскажет об этом».

В эту минуту Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

— Этот рассказ, о царь благочестивый, передан нам Советом веселых и не соблюдающих приличий людей. Я сейчас же расскажу его! И Шахерезада начала: