Убийство в хондзине

Глава 18 Красные амариллисы

Так кончается отчёт доктора Ф. Он также сделал некоторые записи относительно участия в деле Сабуро, но я получил эту информацию из других источников, так что попытаюсь сам её обобщить.

Когда Сабуро оправился от заражения столбняком, инспектор Исокава расспросил его об его родилв деле. Он сознался во всём. Коскэ Киндаити предвидел его показания более-менее точно. Он вмешался в план, когда наткнулся на репетирующего брата. Так сам Сабуро описал это:

— Никогда не забуду угрожающий взгляд брата… В ту ночь я заметил, что во флигеле горит свет, и прокрался посмотреть. В предыдущие дни мой брат пребывал в странном настроении. Он был словно в другом мире, глубоко о чём-то задумавшись, легко раздражаясь от малейшего шума. Совсем очевидно это стало в тот день, когда я вернулся от парикмахера и рассказал всем о трёхпалом человеке. Я видел, как изменилось выражение его лица. Это отпечаталось в моей памяти, так что, увидев в домике свет, я решил пойти и посмотреть, что он там делает. Садовые ворота были плотно заперты запором изнутри, так что я перепрыгрул через ограду в садик при флигеле. Я прокрался к его западной стене и подглядывал через щёлочку между ставнять. Представьте мой ужас, когда через ранму прямо над моей головой вдруг пролетела катана! Я бы закричал, но от ужаса не мог заговорить. Я стоял там ошеломлённый, а меч висел в воздухе. Вскоре он зазвенел, вроде пин-пин-дон, а затем перекувыркнулся в воздухе и приземлился у садового фонаря. Ровно в этот миг ставни открылись, и появилось лицо моего брата. Это всё случилось слишком быстро, чтобы я мог сообразить и спрятаться, так что Кэндзо увидел, что я стою там, как дурак. Его лицо было так гневно… Никогда этого не забуду. Он схватил меня за шею и потащил в домик, где я увидел, что на татами лежит мёртвый трёхпалый человек. А в его груди зияет кровавая рана… — Сабуро не мог сдержать дрожь, вспоминая эту ужасную сцену. — Я был убеждён, что мой брат потерял рассудок, и мне предстоит та же участь, что и человеку на татами. Кэндзо взволновался и держал меня так крепко, что я даже дышать не мог. Но постепенно он успокоился и, словно воздушный шар, сдулся. На самом деле, я никогда до тех пор не видел брата таким удручённым. Кэндзо всегда был слабым и воспринимал всё, как девица, но не выказывал это в повседневной жизни. Неизменно казался хладнокровным и надменным. Увидеть его павшим так низко, лишённым гордости и чести, было, честно говоря, стыдно, но в то же время я испытывал какой-то восторг… Наконец, Кэндзо смог собраться с силами и стал излагать мне свой план, точнее, только часть его. Он почти рыдал, умоляя меня не говорить никому ни слова. Я говорю, что он изложил только часть плана, поскольку мне он ни разу не упомянул Кацуко-сан — только что он хочет убить себя, но так, чтобы это не было похоже на самоубийство. И выглядело как убийство. Конечно, я был в ужасе и сказал ему, что он не должен так делать. А он спросил меня, почему не должен.

Ответ Сабуро на этот вопрос Кэндзо оказался примечательным и даже пугающим, он доказывает, что Сабуро поистине был фанатиком детективного жанра.

— Вот что я сказал Кэндзо. Когда совершено убийство, прежде всего подозревают того, кто больше всех выигрывает. В случае смерти Кэндзо это тот, кто наследует состояние семейства Итиянаги — то есть мой старший брат, Рюдзи. Но, раз Рюдзи в то время поблизости не было, он выпадает из списка подозреваемых. Я сказал ему, что тогда подозрение падёт на меня. Он спросил меня: «Почему? Почему кто-то тебя заподозрит? Ты едва ли выигрываешь от моей смерти. Всё это имущество отойдёт Рюдзи». Я ответил: «Не вполне так. Если вы умрёте, я наследую пятьдесят тысяч йен страховки»…

Должно быть, выражение лица Кэндзо, когда Сабуро это объяснил, было невероятным. Уверен, что он уставился на брата, как будто увидел инопланетянина.

— В конце концов, — рассказывал Сабуро, — лицо Кэндзо сжалось в отвратительную гримасу, а его тон переменился. «Сабуро, ты же умница, а? У тебя всегда была голова на плечах. Так вперёд — скажи каждому, что это не убийство, что я покончил с собой. Но если ты так сделаешь, то не сможешь получить от страховки ни йены. Ты понимаешь, что если выясняется, что покойник покончил с собой, страховка не выплачивается? Ты этого хочешь? Потерять надежду на пятьдесят тысяч йен? Да ты не так умён, как думаешь, а?»

Все братья, все члены семейства Итиянаги были по-своему своеобразны, но Сабуро, конечно, оказался страннее всех. Выслушав Кэндзо, он встал перед ужасной дилеммой. Но пришёл к удовлетворявшему его решению — чтобы освободиться от подозрений в убийстве Кэндзо, он попросил брата пообещать снабдить его алиби. Когда тот обещал, Сабуро развеселился, погрузился в разработку плана и применил своё превосходное знание детективных романов.

Думаю, Сабуро с такой охотой помогал брату именно ради пятидесяти тысяч йен, но, с другой стороны, впервые в жизни он мог почувствовать и превосходство над братом. Он упивался этим. Как и указывал Коскэ Киндаити, чем больше в дело входил Сабуро, тем больше замысел становился похожим на детективный роман, а статус обоих братьев менялся. Кэндзо с готовностью следовал всем приказам Сабуро. На все предложенные Сабуро причудливые трюки он горько улыбался и следовал указаниям брата. В этом была сила Сабуро, и, должно быть, он отлично провёл время.

Трюки с фотографией трёхпалого и сожжёнными листками из дневника придумал именно Сабуро. Не стоит говорить, что и задумка использовать руку трупа для отпечатков пальцев была его. Честно говоря, Кэндзо уже пришла в голову мысль использовать для убийста трёхпалого человека, но он не мог придумать, как это воплотить в жизнь. У него было смутное подозрение, что, если он зароет тело там, где его никто не найдёт, подозрение неизбежно падёт на трёхпалого… но дальше он зайти не мог. В дело вступил, приукрашивая и улучшая его, Сабуро и довёл представление до совершенства.

Есть в мире люди, одарённые в этой области, и Сабуро, безусловно, был из их числа. Вместо того, чтобы брать на себя главную роль, они берут набросок чужого сценария, украшают его, редактируют, советуют и предлагают, в итоге превращая в увлекательное театральное представление.

Но в деле об этом убийстве-самоубийстве Сабуро, в конечном счёте, вышел из роли режиссёра. Он просто не мог не вовлечься в него сильнее. Ситуация оказалась сильнее его, и, в конце концов, ему пришлось самому выйти на сцену. Он объяснял это так…

— Я планировал использовать отрубленную руку ещё раз на случай, если всё же заподозрят самоубийство. Я заставил Кэндзо спрятать её в гроб, чтобы её зарыли вместе с котом. На другую ночь я выскользнул из дома, чтобы выкопать её обратно. Как раз тогда у Судзуко случился приступ лунатизма. Я поднял голову и увидел, как она, шатаясь, идёт ко мне. Чтобы отпугнуть её, я поднял отрубленную руку с тремя пальцами. Но, поверьте, я вовсе не собирался вновь использовать эту руку для того же фокуса. Меня заставил этот влезший в дело попрыгунчик Коскэ Киндаити. Будь он более серьёзным, солидным сыщиком, я никогда бы не поступил так по-детски. Но появился он, человек моих лет, такой неряшливый и заметно заикающийся. Мне пришло в голову, что он просто крутится тут и притворяется сыщиком. И тут он пришёл и сказал мне, что механические трюки в делах об убийстве в запертой комнате скучны. Он бросил мне вызов. Оглядываясь назад, я понимаю, что это была обдуманная стратегия, а я попал в его ловушку… В любом случае, мне надо было доказать ему. Я решил ещё раз продемонстрировать мой трюк с убийством в запертой комнате. Взял руку, выкопанную прошлой ночью, окрасил пальцы собственной кровью и оставил ещё несколько отпечатков на ширме. Затем я зарыл руку обратно в могилу кота. А потом я подготовил ему спектакль Конечно, я не собирался ранить себя так сильно. Я хотел просто слегка порезаться мечом. Предприняв те же действия, что и мой брат, я зажал меч ширмой и попытался наскочить на него спиной, но просчитался и нанёс себя глубокую рану. Если вы посмотрите на камфорном дереве в саду, то найдёте бритву, которую я использовал вместо серпа.

Короче говоря, этот молодой человек, Сабуро, был несомненным психопатом. Его увлекали игры со смертью. Он до конца настаивал, что и понятия не имел, что Кэндзо собирался убить Кацуко. Быть может, это и правда. Но неужели, даже узнав про это, он не поколебался бы сделать то же самое? Испытывал ли бы он хоть какие-то сомнения?

Сабуро, конечно, предъявили обвинение, но, пока он ждал суда, политическая ситуация в Японии переменилась. Его призвали на фронт в Китай, где он вскоре погиб в бою. Милая юная Судзуко умерла на другой год. Но, быть может, ей повезло. Через несколько лет их двоюродный брат Рёскэ отправился в Хиросиму, оказавшись там как раз в тот момент, когда на неё сбросили атомную бомбу. Деревенские старожили отметили, что именно в этом городе умер его отец. Они задавались вопросом, не судьба ли это? Война, унеся жизнь отца, забрала, наконец, с собой и сына.

Рюдзи пережил войну в Осаке. Он отказался от эвакуации в родную усадьбу. Сельская жизнь никогда его не прельщала, а со времён убийства ему надоел старомодный образ жизни наследников хондзина. Так что ныне в огромной усадьбе Итиянаги обитают вдова Итоко и её старшая дочь Таэко, недавно вернувшаяся из Шанхая, не имея никаких пожитков, кроме одежды на ней. В домике младшей ветви семейства до сих пор живут вдова Рёскэ, Акико, и её трое детей, но в деревне сплетничают, что никто их лично не видел, и спорам нет конца.

Таковы факты «дела об убийстве в хондзине». Должен признаться, я стремился не обманывать своих читателей. Я с самого начала указал на местоположение водяного колеса. Более того, в первой же главе этой книги я пишу: «я чувствую себя обязанным убийце за разработку столь коварного метода закалывания этих мужчины и женщины». Конечно, упомянутые мужчина и женщина — это трёхпалый Кёкити Симидзу и невеста, Кацуко. Кацуко была, конечно, заколота насмерть, а Кёкити просто проткнули мечом. Я специально удержался от фразы: «преступнику, столь жестоко убившему мужчину и женщину». Если вы, дорогой читатель, решили, что я имел в виду Кэндзо и Кацуко, то это ваша вина.

В той же главе, описывая сцену преступления, я отмечаю: «лежащая там пара, докрасна пропитанная собственной кровью», но нигде не указываю, что их обоих убили. Я обучился этим приёмам на собственном опыте чтения детективных романов, особенно «Убийства Роджера Экройда» Агаты Кристи.

В заключение: заканчивая эту рукопись, я ещё раз навестил усадьбу Итиянаги.

В предыдущую мою поездку под холодным воздухом ранней весны нигде не показывалось и ростка зелени. Гряды земли на рисовых полях были голыми. Но теперь стояла осень, и, сколько хватало глаза, повсюду золотились волны созревшего риса. Я снова прошёл мимо разбитого водяного колеса и взобрался на холм, служивший северной границей усадьбы. Пробравшись сквозь бамбук, я, наконец, смог обозреть усадьбу.

Судя по собранным мной сведениям, налог на имущество вкупе с недавней аграрной реформой затронули даже семейство Итиянаги, и они не смогли предотвратить финансового краха. Быть может, это моё воображение, но, глядя на этот некогда величественный дом, осенённый тенью хондзина, я словно чувствовал запах тления.

Я опустил глаза, чтобы найти то место в северо-восточном углу усадьбы, где десятью годами ранее Судзуко похоронила любимого котёнка. Землю ковром покрыли красные амариллисы, которые порой называют цветами Равноденствия. Я не мог не представить, что они смочены кровью милой, бедной Судзуко.