Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли

Глава двенадцатая

Первые несколько недель, пока я устраивалась на новом месте, были заняты покупками, мелкими делами и обдумыванием различных возможностей. Однажды вечером ко мне приехала Джуди с маленькими пластиковыми контейнерами, в которых был домашний овощной суп. «Следи за собой, девочка, — сказала она, — что тебе нужно? Что я могу тебе привезти?» С ней был Кенни. Он очень волновался и хотел знать, сдержу ли я слово и оставлю ли на кухонном окне принадлежавший Уэсу санкэтчер, раскрашенный в цвета «Оберна». Это был большой прямоугольник из разноцветных стекол с буквами AU, выкрашенными в оранжевый и синий цвета команды. Когда Кенни в первый раз зашел в дом, то сразу его заметил. Так он понял, что я буду жить в правильном месте.

Я, правда, знала, что это украшение в цветах «Оберна» принесет мне проблемы с поклонниками команды Алабамского университета, которых было много в моем медленно расширявшемся кружке друзей. Футбол в здешних местах был на втором месте после Бога в списке священных понятий, но даже Господь, наверное, с облегчением думал о том, что ежегодный матч между «Алабамой» и «Оберном» не совпадал с расписанием воскресных служб. Во время таких матчей никто не ходил в гости, точно так же, как никто не беспокоил сестер Ли, когда проходил «Мастерс». Позже в том году Алиса будет с восторгом читать книгу уроженца Алабамы Уоррена Сент-Джона «Rammer Jammer Yellow Hammer», посвященную субкультуре твердолобых фанатов «Бамы», повсюду следующих за командой в своих фургонах.

Методист ты или баптист. Фанат «Алабамы» или «Оберна». Это здесь много значило. Это определяло круг твоих близких. А я в некотором смысле была чистым листом.

— Я еще не решила, — сказала я Кенни, — что скажут фанаты «Алабамы»?

Я шутила, но он серьезно встревожился.

— Обещаю тебе, Кенни, оставить его.

Он просиял:

— Ты моя сестра!

На прощание он меня обнял. Кенни обнимал людей не формально. Он обхватил меня руками и сделал то, что мой трехлетний племянник Эндрю называет «давить сок».

Когда Кенни и Джуди отправились домой, я снова осталась одна в этом непривычном доме. Мне хотелось, чтобы в моей комнате звучали голоса. Грозы уничтожили телеантенну. Я могла включить только канал CBS. Там были сплошные помехи. Я решила не возиться с телевизором, так как в своей жизни уже насмотрелась «Закона и порядка». Я стала всех спрашивать: как настроить мой транзистор на канал NPR? Никто не знал. Это было странно, у Хильды Баттс радио на кухне постоянно передавало NPR, так что каким-то образом это можно было сделать. Когда я в следующий раз оказалась в гостях у Тома, оказалось, что у них на крыше стояла специальная антенна, позволявшая принимать передачи дочерней компании NPR, вещавшей из Тускалузы, в ста пятидесяти милях отсюда. Это было единственным условием, которое поставила Хильда перед переездом в Монровилль.

— Но можно попробовать одну штуку, — сказал Том, — прижми радио к телу вот так.

Он прижал воображаемый приемник к своей грудной клетке.

— И направь антенну по направлению к своему заднему двору.

Тем вечером, оставшись дома наедине со своими мыслями, свистом и грохотом обогревателя, я попыталась включить радио. Я растянулась на кровати, глядя в потолок. На потолке была паутина, которую я до этого не замечала. Я откинулась как можно дальше назад, чтобы только мои ступни свисали с кровати. Один из моих сабо свалился с правой ноги и со стуком упал на деревянный пол. Я сбросила и левый башмак, еще больше отползла назад и легла, согнув ноги в коленях и поставив ступни на матрас. Я включила радио, прижала его левой рукой к ребрам, а другой рукой направила длинную серебряную антенну через правое плечо в ту сторону, где мой задний двор подходил ко двору сестер Ли.

Сработало! Победа! Я слушала гладкую привычную речь комментатора, говорившего из Тускалузы. Помех почти не было, и голос диктора звучал в знакомом ритме. Неужели NRP отправляла своих сотрудников куда-то, где те должны были перенять интонации, пригодные для общественного радио? Акцент здесь был другим, но слегка профессорские, привычные для NRP интонации были знакомы. Этот тон так и просился, чтобы его пародировали, особенно здесь, и я не сообщала о своей привязанности к этим передачам, точно так же, как не выпячивала свое унитарианское универсалистское воспитание. Я лежала на кровати, наслаждаясь возможностью слушать радио без помех, а приемник то слегка поднимался, то опускался вместе с моими ребрами. Таким образом я наконец смогу послушать передачу «Свежий воздух». Но проблема заключалась в том, что я должна была оставаться в этом положении или же лишиться связи. Это мне довольно быстро надоело. Я встала. Поражение.

Однажды я рассказала об этом Нелл. Через пару дней она позвонила мне. Мы предварительно договаривались тем утром выпить кофе у меня. Я знала, поднимая трубку, кто мне звонит, и что она скажет.

— Привет. Кофе готов?

— А как же. Уже на плите.

Я достала украшенные изображениями уток чашки и блюдца и вытащила с верхней полки слева от раковины чайные ложки. Я распахнула кухонную дверь, чтобы Нелл могла сразу войти. Она просунула голову в дверь, оставив свои белые кроссовки на маленькой крытой террасе. Я как раз вышла на минутку в гостиную в поисках подставки, которую можно было бы положить в центре стола.

— Ух-ух! — услышала я.

— Входите, — я закрыла дверцу большого темного буфета, где только что обнаружила подставку. Нелл закрыла за собой дверь.

— Вот, — сказала она, протянув мне две кассеты в пластмассовых футлярах, — это для тебя.

Нелл принесла мне лекарство, которое должно было облегчить мне невозможность слушать NPR и мое желание, чтобы в комнате звучали голоса, отличные от тех, которые можно было услышать на каналах религиозных передач или музыки кантри. Когда она замышляла какую-то проказу или же дарила подарок, то, несмотря на свои седые волосы и морщинистые руки, казалась девочкой.

Я повернула одну из кассет и прочитала надпись на обложке.

— Катрин Такер Уиндхэм, — сказала сияющая Нелл, — она прекрасна.

— Ух ты. Спасибо! — я прочитала надпись на кассете, — «То, что мой папа рассказывал дома», а на другой стороне: «Женщины, о которых надо помнить». Я слышала кое-что об Уиндхэм, журналистке и авторе рассказов из Алабамы, которой теперь было уже за семьдесят. Иногда она выступала на NPR. Ее голос успокаивал, как объятие, и из нее буквально лились рассказы о хитрых проделках в маленьком городе рядом с Сельмой, где она росла. Слушатели NPR любили ее истории, и они всегда были гвоздем национальных фестивалей рассказов. Они были полны ностальгии, но не сентиментальны. Ее забавляли особенности человеческой природы.

В этом она была похожа на Нелл, которая уже сидела за столом на своем обычном месте. Она пододвинула ко мне свою чашку в ожидании кофе. Почувствовав запах кофе, она уже не в силах была дальше терпеть.

Я отложила кассеты и взяла кофейник.

— Крепкий кофе уже готов.

— Пожалуйста!

Нелл не осталась надолго. Она быстро выпила одну чашку и обсудила то, как мы будем сегодня вечером смотреть кино с Джуди и Айлой. Мы собирались посмотреть сатирический фильм Кристофера Геста «Победители шоу». Я заказала его на «Нетфликс», и уже через несколько дней в моем ящике на почте появился прямоугольный красный пакет. Нелл считала, что должна участвовать в этом процессе. Она всегда давала мне советы, как выполнять ее запросы относительно фильмов, как будто надо было сделать что-то еще помимо того, чтобы кликнуть по кнопке «арендовать» на сайте «Нетфликс». Я пыталась объяснить ей, как все это просто, но она отмахивалась. Сестры Ли всегда подходили к технике, исходя из принципа минимальной осведомленности. Чем меньше деталей им требовалось знать, тем лучше. Если фильмы можно было смотреть, то как это делалось, совершенно не важно. Мне было интересно услышать, что еще она попросит заказать. В следующий раз она попросила «Могучий ветер» и серии британской телекомедии «Да, премьер-министр».

В выборе британских и американских фильмов явно проявлялась ее любовь к сатире. За то время, что я была в Монровилле, мы посмотрели «Уоллес и Громит», «Добрые сердца и короны» (черную британскую комедию, снятую «Илинг Студиос», где Алек Гиннес сыграл восемь различных членов одной и той же семьи), «Фарго», «Небеса над нами» (британский фильм, где священника случайно отправляют в снобистский приход, с Питером Селлерсом в главной роли), «Помогите нам, небеса!» и «В ожидании Гаффмана» Геста.

Я стояла у окна, на котором стоял санкэтчер, и смотрела, как Нелл уходит по моему переднему двору. Я взяла кассеты и отнесла их по широкому, покрытому деревянным полом коридору в свою спальню. Я сбросила сабо и улеглась на кровать. Было еще утро, но ночью я явно не выспалась. Я вытащила из коробки кассету с «Тем, что мой папа рассказывал дома», вставила ее в магнитофон и поставила рядом с кроватью. Теплый, почти золотой голос Уиндхэм наполнил комнату.

Я свернулась, лежа на боку под зеленым шерстяным покрывалом, нежно прижав к себе подушку. Потом закрыла глаза и стала слушать.

«Я Катрин Уиндхэм, я живу в Сельме, штат Алабама, — длинная пауза, — и вспоминаю то, что мне рассказывал мой отец и другие члены моей семьи, — пауза, — сидя в своем кресле-качалке, и обсуждая те истории, которые он мне рассказал, и те истории, которые я услышала о нем и от него — пауза, — много лет назад в Томасвиле, штат Алабама».

Ее рассказы лились, как мед: нежно, то быстрее, то медленнее.

«Время от времени кто-то говорит мне: "Я замечаю, что, когда вы рассказываете свои истории, то всегда делаете паузы, а иногда вообще долго ничего не говорите". И тут мне приходит в голову, что, может быть, дело в том, что мой отец, рассказывая что-то, делал паузу, зажигая погасшую трубку. И, хотя я не курю трубку, — Уиндхэм засмеялась, — но это, может быть, повлияло на то, как я рассказываю».

Позже Нелл предложила, чтобы Уиндхэм приняли в Почетную академию Алабамы, и сама присутствовала при этом мероприятии.