Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли

Глава первая

— Ты не хочешь съездить в путешествие? Можно отказаться.

У входа в рабочий кабинет стоял мой редактор из «Чикаго Трибьюн» Тим Бэннон. Он возглавлял в газете отдел, находившийся на пятом этаже готической башни «Чикаго Трибьюн» в центре Чикаго, и по газетным стандартам был на удивление спокойным человеком. Тим знал, что я люблю ездить в командировки, особенно если в поисках сюжета можно отправиться в необычное место. Мне понравилось в монастыре в глубинке штата Миссури или в «Цитадели», военном колледже в Южной Каролине. Кроме того, Тим знал, что в течение того 2001 года я очень много болела. В 1995 году у меня диагностировали волчанку, аутоиммунное заболевание, из-за которого я часто чувствовала себя усталой. Я хотела доказать ему, что все еще могу нормально работать. Поэтому я сразу согласилась, даже не узнав никаких подробностей.

— Конечно хочу. Куда ехать?

— Монровилль, Алабама.

Тим заметил мой удивленный взгляд и улыбнулся.

— Это родной город Харпер Ли. Мы знаем, что она не дает интервью. Но я думаю, все-таки стоит попытаться.

Этого было достаточно.

За несколько недель до этого Чикагская публичная библиотека выбрала книгу «Убить пересмешника» скрывавшейся ото всех писательницы для первого проекта в рамках программы «Одна книга, один Чикаго». Идея заключалась в том, чтобы жители Чикаго на каждом углу читали и обсуждали одну и ту же книгу. То, что «Убить пересмешника» была любимой книгой мэра Чикаго Ричарда М. Дейли, тоже не мешало делу, он сам рассказал мне об этом пару месяцев назад, когда я писала о его круге чтения. Многие были удивлены, узнав, что он вообще читает книги. За его пресс-конференциями было сложно следить. Он не всегда заканчивал начатые предложения. Но он любил книги, и особенно ему нравилась «Убить пересмешника». В этом отношении он был составляющей феномена, начавшегося в 1960 году и продолжающегося до сегодняшнего дня.

Когда в июле того года вышел роман, Харпер Ли было тридцать четыре года и несколько месяцев. С самого начала она была полна противоречий. Она была уроженкой Алабамы, и ее любовь к проселочным дорогам этого штата можно было сравнить только с ее любовью к улицам Нью-Йорка. За ее застенчивостью скрывалось язвительное остроумие. На публичных мероприятиях, посвященных выходу ее книги, она часто отводила взгляд, но в ее темных глазах все равно можно было разглядеть то пронзительное понимание, то озорной блеск. В ней была удивительная смесь привлекательного и ускользающего.

Ли работала над романом несколько лет. Она создавала эту историю на механической пишущей машинке «Ройял» в своей маленькой квартире на Манхэттене, где не было горячей воды, или во время приездов домой. Аттикус Финч — принципиальный адвокат и овдовевший отец двух детей. Роман начинается, когда его задиристой дочке Глазастику вот-вот должно исполниться шесть. Ее старшему брату Джиму почти десять. Им вместе со своим отцом приходится терпеть подозрительность и открытую ненависть их сегрегированного городка, ведь Аттикус защищает Тома Робинсона, чернокожего, которого лживо обвинили в изнасиловании белой женщины, Майеллы Юэлл. Развязка романа наступает в тот момент, когда Боб Юэлл, отец Майеллы, нападает на детей Аттикуса. Их спасает Страшила Рэдли, затворник, живущий в соседнем доме, одновременно пугающий и завораживающий детей.

Описывая переживания Глазастика, Джима и их лучшего друга Дилла, Ли показывает живую картину детства в маленьком городке на сегрегированном Юге. Кроме того, она рассматривает сложные темы, связанные с жизнью ее героев, начиная с душевной болезни и заканчивая дурными привычками, расизмом и ограничениями, которое общество накладывало на женщин.

История о детстве в маленьком городке и расовом неравенстве в штате Алабама в эпоху Депрессии получила восторженные рецензии и оставалась бестселлером почти два года. В 1961 году Ли получила за нее Пулитцеровскую премию. Снятая в 1962 году экранизация ее романа с Грегори Пеком в главной роли получила «Оскар» и тоже стала классикой.

Это был блистательный дебют. Со временем роман Ли стал чем-то большим, чем просто книга: он превратился в краеугольный камень для целой нации, чья культура становилась все более фрагментированной. В 1991 году Библиотека Конгресса попросила своих читателей назвать ту книгу, которая сильнее всего повлияла на их жизни, — «Убить пересмешника» уступила только Библии. За прошедшие годы было продано примерно сорок миллионов экземпляров, а может быть и больше, она была переведена на три десятка языков от шведского до урду. Она является обязательной для чтения по меньшей мере в семидесяти процентах американских школ.

Роман стал классикой при том, что он не подходил под сформулированное Марком Твеном определение классической книги, как «книги, которую люди восхваляют, но не читают». «Убить пересмешника» упоминают в фильмах, на телевидении, в бесконечном количестве других книг, в комиксах, мультфильмах, в словах песен. Люди называют эту книгу причиной того, что они сами стали писателями или адвокатами. Необычные имена героев стали знакомыми даже тем, кто уже много лет не перечитывал книгу, а может быть, и вообще ее не читал. Аттикус Финч. Глазастик. Страшила Рэдли. Необычные имена из Алабамы эпохи Депрессии теперь появляются на глянцевых страницах «Пипл» или «ЮЭс Уикли», когда знаменитости, как и множество обычных людей, называют своих детей Харпером, Аттикусом или Глазастиком.

По мере того, как росло культурное влияние романа, возрастало и число тайн, окутывавших жизнь Ли. Через несколько лет после того, как книга была опубликована, Харпер Ли почти полностью перестала давать интервью. Второй роман, о котором она когда-то говорила, так и не вышел. Редкие появления Харпер на публике становились сенсацией. Ее речи при получении очередной премии обычно состояли из одного слова: «Спасибо». Если она была особенно красноречивой, то речь увеличивалась в два раза: «Большое спасибо».

Из-за столь долгого молчания многие люди вообще предполагали, что Харпер Ли умерла. В 1993 году, когда ей было шестьдесят шесть лет, она сухо упомянула об этом в предисловии к еще одному изданию романа. Ли сообщила своим читателям, что она «все еще жива, но живет очень тихо».

К тому моменту, когда в 2001 году я получила свое задание, ей было семьдесят пять. В современном мире она невероятно любима и неизвестна. Она живет то на Манхэттене, то в своем родном городе в Алабаме. Вот и все, что мы о ней знаем. Ее полное имя Нелл Харпер Ли, но тесный круг друзей, охранявших ее частную жизнь, называет ее Нелл. Появляющиеся год за годом статьи «В поисках Харпер Ли» рассказывают о каких-то моментах жизни автора, увиденных издалека. Одна из газет описала дом, находящийся на окраине Монровилля и похожий снаружи на хижину «Дэвиде Кэтфиш Хаус» с его покрытыми линолеумом полами, и сообщила разведданные, полученные от официантки. Писательница и ее старшая сестра, адвокат Алиса Ли, всегда сидят за столиком в глубине зала. Обе они плохо слышат. Официантка точно могла сообщить, о чем они препирались и кто из них заплатит. Больше о ее жизни после создания одного из самых популярных романов двадцатого века ничего не было известно.

Ответы Ли на бесконечные просьбы об интервью варьировались между «Нет» и «Нет, черт возьми». Обычно от имени Харпер Ли отказывал ее литературный агент и издатель. В Монровилле Алиса работала юристом в старой фирме их отца, «Барнет, Багг и Ли», и кроме того выполняла роль привратницы при своей сестре, к которой все так стремились.

Я предполагала, что меня прогонят так же, как и многих других журналистов. В таком случае я смогу написать о маленьком городке, породившем автора и ставшем прототипом ее вымышленного Мейкомба. Но сначала мне надо было найти карту. И я взяла атлас.

Монровилль, как и Мейкомб, находится на юге Алабамы в глухой провинции. Он вдалеке от всех больших городов, рядом нет ни большого аэропорта, ни даже автотрассы. Несмотря на это, в городок, где живут шесть с половиной тысяч человек, постоянно приезжают литературные паломники со всего мира. Люди хотят посмотреть на воспроизведенное в фильме здание суда. Они хотят провести рукой по полированной балюстраде балкона, с которого в молодости Харпер Ли (как и Глазастик в романе и в фильме) смотрела, как ее отец вел дела. Они хотят пройти мимо того места, где Ли забиралась на куст персидской сирени вместе со своим другом детства и соседом Труменом Капоте. Верные поклонники романа, те, кто могут наизусть цитировать целые отрывки, хотят увидеть все в подробностях. Падают ли до сих пор ядовитые желтые ягоды с дерева на Алабама-авеню? На месте ли еще дерево и те два дома, где прошло их детство? Сохранилась ли еще та атмосфера детства в южном маленьком городке, которую воспроизвела Ли?

Готовясь к этому неожиданно возникшему путешествию, я, не испытывая особых надежд, отправила стандартную просьбу об интервью, зная, что вероятность положительного ответа так же велика, как вероятность снега в августе. Я собиралась полететь туда и попытаться передать читателям в Чикаго ощущение города, где выросла Харпер Ли, и где каждый год ставят пьесу в двух действиях, написанную по ее роману.

Библиотечная система готовилась к программе «Одна книга, один Чикаго» и рассчитывала на увеличение интереса к книге. Семьдесят восемь городских библиотек поставили на свои полки примерно две тысячи дополнительных экземпляров романа, включая переводы на испанский и польский языки. Ли отклонила приглашение города выступить перед читателями, но совершила редкий для нее поступок — отправила заявление в поддержку программы. Она написала: «Если жители Чикаго будут собираться в разных местах в городе, чтобы читать и обсуждать «Убить пересмешника», то это будет самой большой честью, какая только может быть оказана роману. Что может быть восхитительнее, чем встреча людей разного происхождения и разных культур, совместно использующих свое критическое мышление!»

Я, как и миллионы других людей, читала эту книгу в школе, когда была застенчивой четырнадцатилетней девочкой, любившей уроки английского языка, боявшейся математики и выступавшей в составе команды своей школы в кроссе в Мэдисоне, штат Висконсин. С первых же страниц я перенеслась из заснеженного вечера в покрытые красной глиной улицы в глубине штата Алабама времен Депрессии.

Теперь у меня было редакционное задание, билет на самолет и фотограф Терренс Джеймс, которого отправляли со мной. Я раньше не работала с Терренсом, но видела его в газете. Он афроамериканец, носит черные джинсы, сапоги и афрокосички до плеч. Он был в восторге от нашего задания, как и я.

По дороге в Алабаму мы с Терренсом все обсудили. Мы расписали, что собирались делать, куда хотели пойти и кого увидеть. В Атланте мы взяли машину и почти шесть часов ехали до округа Монро. Мы, как новички, напрасно полетели в Атланту: можно было бы купить билеты до Монтгомери, Мобила или до Пенсаколы на побережье Флориды. Все эти города были ближе. Но билет до Атланты стоил дешевле. И на карте наша дорога не казалась нам такой далекой, как в реальности. Эта поездка дала нам возможность представить себе географический контекст, в котором находился Монровилль. Когда ты, как большинство журналистов, прибываешь прямо на место событий, то что-то теряешь.

Примерно за полчаса до приезда в Монровилль мы съехали с автострады. На дороге 84 листва стала гуще. Повсюду стояли столетние дубы, покрытые занавесями пуэрарии. Пуэрария ползла по всем оврагам. Она забиралась на провалившиеся крыши заброшенных деревенских хижин. Она создавала такую плотную зеленую сеть, что начинало казаться, будто за ней кто-то прячется.

Дорога вилась вокруг холмов. Мимо громыхали грузовики, нагруженные только что срубленными деревьями. Терренс крепче схватился за руль. Мы увидели тот «островок среди пестрого моря хлопковых плантаций и густых лесов», который описывает Ли в своем романе. Теперь хлопок собирают большие машины. Это быстрее и дешевле. Во времена «Убить пересмешника» хлопок собирали целые шеренги мужчин, женщин и детей. Это была работа на удушающей жаре, от которой потом разламывалась спина и горели пальцы, так как приходилось вытаскивать пучки хлопка из коробочки и складывать их в джутовые мешки.

Иногда мы проезжали мимо заправок и магазинов, где были видны выцветшие белые надписи «Кока-кола» на облупившемся красном фоне. Мы остановились на одной из таких заправок. Казалось, что здесь все еще могут продавать кока-колу в маленьких зеленых бутылочках по шесть с половиной унций, в которые мой дед разливал ее собственноручно в городе Блэк-Ривер-Фоллз в штате Висконсин. Я проверила. Нет, даже здесь были только банки или пластиковые бутылки. Рядом с кассой и ящиком «Марша гривенников», благотворительный организации, стояла огромная пластиковая миска со сваренными вкрутую яйцами в уксусе. Рядом была еще одна миска, где в рассоле плавало что-то розоватого оттенка. Это была маринованная свиная нога. Ни того ни другого я никогда не пробовала. Лучше я пока буду пить диетическую колу.

По мере нашего приближения к Монровиллю, передачи NPR было слышно все хуже. Теперь мы могли выбирать между музыкой кантри, консервативными комментариями современных событий или огненными проповедями. За каждым поворотом нам встречалась церковь из красного кирпича или же маленькая белая церквушка со шпилем, устремленным в синее небо, и кладбищем позади. Большинство из них принадлежало баптистам, но были и методистские, и пятидесятнические.

На лужайке между школьным зданием из красного кирпича и заросшими кудзу деревьями мы разглядели баскетбольную площадку. На ней играли юноши. Молодые девушки смотрели.

Терренс притормозил и посмотрел на меня.

«Ну, давай», — сказала я.

Мы остановились на примятой траве, где были припаркованы другие автомобили, наша арендованная машина казалась подозрительно сверкавшей и новой рядом с большими широкими шевроле, которые не разваливались только благодаря запасным частям и большой выдумке. Пока мы шли вдоль площадки, люди, не стесняясь, глазели на нас с Терренсом. У него на шее висел большой фотоаппарат. Да и он сам довольно высокий. Мой рост пять футов и три с половиной дюйма, у меня голубые глаза, светлые волосы и то, что милосердно называют алебастровой, то есть белой до бледности кожей. Мое лицо было единственным белым в толпе.

Мы объяснили, зачем приехали, и просто поболтали с собравшимися. Это была наша первая возможность познакомиться с округой, понять, что люди могут рассказать о жизни в этих местах. Задавали ли им читать «Убить пересмешника» в школе? Некоторым да. Большинству нет. В первый, но далеко не в последний раз я порадовалась, что у нас различные социальные роли: мужчина и женщина, черный и белая. Конечно же, как только мы открыли рот и заговорили, наш акцент показал, что у нас было общего. Мы оба были янки.

Пока мы разговаривали с этими молодыми людьми, жара постепенно спадала. Я взглянула на часы. Было 6:35 вечера. Это время фотографы называют золотым часом, магическим промежутком, когда все вокруг купается в мягком свете и, говоря словами художника Джеймса Уистлера, «к обычным вещам прикасается тайна, и красота их преображает».

Терренс согнулся, чтобы сфотографировать с выгодной точки двух игроков в уличный баскетбол.

Начался легкий дождик. Он придал нежную мягкость спертому августовскому воздуху. Когда он пошел, Терренс надел крышечку на объектив. Я закрыла свой блокнот от падавших капель. Один из молодых людей помахал нам рукой: «Приходите снова в любое время».

Мы с Терренсом продолжили двигаться по направлению к Монровиллю по двухполосному шоссе. Нам нужно было в темноте найти дорогу к отелю «Бест Вестерн» на окраине города, а завтра встать пораньше, чтобы в первый же день проинтервьюировать как можно больше народу.

По мере приближения к городу ощущение пребывания вне времени вдруг оборвалось. Возникли названия знакомых сетевых магазинов. В «Бест Вестерн» наши комнаты выходили на привычные парковку и ограду. За широким полем нежно светились огни «Дэвиде Кэтфиш Хаус».

Чтобы раздобыть нам ужин, я принялась бросать четвертаки в стоявшие на улице автоматы. Я вытащила крекеры с ореховым маслом из глубины автомата и с блажеством приложила ко лбу холодную банку диетической колы. Ощущался какой-то непонятный запах. Это не был запах большой урны в холле, его приносил легкий ветерок со стороны поля. Запах был похож на тот, что бывает рядом с бумажной фабрикой, с каким-то горьким привкусом, как от вареной капусты. Позже я узнала, что так пахнут удобрения.

Это был бедный округ в бедном штате. Куда делись те рабочие места, которые здесь создавала компания «Вэнити Фэйр»? Этот производитель одежды открыл тут магазин в 1937 году и был главным двигателем экономики города, который помог ему продержаться в самые тяжелые годы Депрессии. Они создали много рабочих мест для мужчин и впервые для женщин за ту же зарплату. Но большая часть производства в последнее время была перенесена в какие-то другие места. Деньги, которые туристы тратили на еду и мотели, не компенсировали те, что были потеряны из-за сокращений и закрытия предприятий. Уровень безработицы в Монровилле достиг восемнадцати процентов.

Терренс постучал ко мне в дверь. В округе Монро сухой закон сохранялся еще с двадцатых годов, а в округе Конека — нет. Теренс предложил купить выпивку за границей округа. Мы прошли мимо «Расфасованных товаров Ли», не имевших никакого отношения к сестрам, и обернулись. Это место было одновременно заброшенным и негостеприимным. На зарешеченных окнах виднелись облезшие рамы. Рядом с нами была только надпись «Добро пожаловать в округ Монро» и магазин, а дальше шли сплошные поля.

Колокольчик на дверях возвестил о нашем появлении. Грузная молодая белая женщина за прилавком взглянула на нас. Смотрела на нас и азиатская женщина средних лет, вышедшая из задней комнаты. Они не улыбались, а просто смотрели без всякого выражения. Они оценивали своих освещенных резким светом покупателей. Мы, похоже, не должны были создать им проблем.

Мы вернулись в мотель и быстро выпили в округе с сухим законом.

— Мне только полстакана, спасибо, — я хотела еще до завтра просмотреть свои записи.

— Вот тебе полстакана.

Терренс налил мне вино во взятый из ванной мотеля стакан.

Он предложил тост.

— За Монровилль.

— За Монровилль.

Мы чокнулись. Не пойло. Но и не прекрасное вино.

Вернувшись к себе в комнату, я вытащила роман в мягкой обложке и залезла под одеяло. Я устала от нашего путешествия. Но прежде чем знакомиться с родным городом Ли, хотела снова затеряться в ритме ее языка. Я бы все равно сейчас не заснула.

У издания «Уорнер Букс» на обложке была простая иллюстрация: силуэт птицы, улетающей с дерева. В дупло от выпавшего сучка кто-то положил клубок бечевки и карманные часы.

Всего несколько недель назад книга была чистой и новой, с целым корешком и 281‑й хрустящей и нетронутой страницей. Теперь некоторые из них были загнуты. Некоторые куски текста были выделены желтым цветом, предложения подчеркнуты черной ручкой, а на полях нацарапаны условные знаки.

На пятой странице я подчеркнула один из самых часто цитируемых отрывков романа.

«Мейкомб — город старый, когда я его узнала, он уже устал от долгой жизни. В дождь улицы раскисали и под ногами хлюпала рыжая глина; тротуары заросли травой, здание суда на площади осело и покосилось… Крахмальные воротнички мужчин размокали уже к девяти утра. Дамы принимали ванну около полудня, затем после дневного сна в три часа и все равно к вечеру походили на сладкие булочки, покрытые глазурью из пудры и пота».

Выросшая Джин Луиза оглядывается на мир своего детства. Она не торопится начинать рассказывать свою историю. Но мы сразу же ощущаем ее тепло, остроумие и чуть заметную смутную тоску. Она приглашает нас узнать о событиях, которые все изменили тем летом, когда она была маленькой девочкой; о событиях, которые начались, по мнению ее брата, задолго до того, как кто-либо из них родился.

Хортон Фут, работая над сценарием фильма, выбрал для его начала именно этот отрывок. Он сам вырос не в Алабаме, а в маленьком городке в Техасе, но сказал, что Ли смогла показать город его детства. Сама Ли назвала фильм по сценарию Фута одной из лучших экранизаций всех времен. Грегори Пек получил «Оскара» за то, что считал главной ролью своей жизни. Хортон Фут тоже получил «Оскара» за сценарий. Ли не хотела сама писать сценарий. Она доверяла Футу. Как он сказал, «было ощущение, что мы двоюродные брат и сестра. Мне казалось, что я знаю этот город. Он был просто копией моего родного города». Так началась продлившаяся десятилетия дружба не только с Футом, но и с Пеком, который, готовясь к роли, познакомился с ее отцом в Монровилле.

Молодой актер Роберт Дюваль начал свою карьеру с роли затворника Страшилы Рэдли, который появляется только в конце фильма. С первых нот удивительной музыки к фильму можно было узнать ее автора — Элмера Бернстайна. Она напоминает простое бренчание ребенка по клавишам. В первой сцене мы видим, как руки девочки открывают старую коробку от сигар. Она что-то напевает, перебирая свои сокровища. Здесь есть несколько монеток Буффало, мелки, стеклянные шарики, губная гармошка, свисток и карманные часы. Ясно, что этот ребенок много времени проводит на свободе и, используя свое ничем не скованное воображение, создает при помощи этих простых вещиц истории, полные драматизма и смертельно опасных подвигов.

Когда в 1962 году фильм вышел на экраны, в центре Монровилля был кинотеатр. Молодая Харпер Ли с коротко стриженными темными волосами широко улыбалась с фотографии на рекламном щите с афишей «Убить пересмешника». Больше этого щита нет, кинотеатр сгорел. Его не стали отстраивать заново.

На следующее утро я вышла из своей комнаты в мотеле в пекло августовского Монровилля. «Бест Вестерн» находится на дороге 21, которая переходит в Алабама-авеню. Служащий отеля объяснил мне, что до суда нам надо будет идти по этой дороге примерно пять миль. Она приведет нас прямо к городской площади. Мы прошли мимо невыразительной полосы магазинов автодеталей и других заведений. Затем перед нами оказалась окружная больница, стоявшая на невысоком, но крутом холме слева от дороги, потом большой торговый центр с супермаркетом «Вин-Дикси», аптекой «Райт Эйд» и магазином «Все за доллар». Мы прошли «Деликатесы Рэдли», потрепанное серое здание, названное в честь Страшилы Рэдли. Потом мы проехали мимо ничем не примечательного отрезка, который можно увидеть повсюду в Америке, — «Макдоналдс», «Бургер Кинг», KFC, — а затем увидели приземистое здание «Вэ-нити Фэйр». Типичная захламленная старая бензоколонка «Пит Тексако» выглядела так, как и много десятилетий назад. На перекрестке Алабама-авеню с улицей Клэрборн находилась компания «Ли Мотор», тоже не имевшая никакого отношения к автору книги. Я читала о ее недовольстве тем, что на стене этого кирпичного здания был нарисован гигантский пересмешник. На другой стороне улицы было еще одно граффити, Глазастик и Джим стояли рядом с деревом. Аккуратное здание почты, построенное в тридцатые годы, украшало юго-восточную сторону площади. Мы оставили машину на одном из диагональных мест для парковки, выделенных на улице, прямо перед старым зданием суда. Рядом находится то, что все называют новым зданием суда. Его построили в 1963 году.

Как пишет Ли, «не считая южного фасада с порталом, мейкомбский окружной суд был выдержан в ранневикторианском духе и с севера выглядел безобидно. А вот если подойти с юга, греческие колонны просто резали глаз — уж очень плохо они сочетались с башенкой девятнадцатого века, в которой гнездились ржавые, неизменно врущие часы, но все вместе ясно говорило, что жители Мейкомба полны решимости свято хранить каждый осколочек прошлого».

В Монровилле действительно когда-то существовал такой не вызывавший никакого доверия прибор, но для этой проблемы нашли современное решение. Теперь, когда часы отбивают время, это на самом деле с башни звучит запись.

Мы прошли по нескольким ступенькам, затем через пару высоких тяжелых дверей, на которые сразу наталкиваются туристы, интересующиеся «Пересмешником». Здание суда — магнит для людей со всей страны, которых волнуют роман и фильм, для тех, кто хочет взглянуть на реальный мир, вдохновивший на создание воображаемого. В маленькой сувенирной лавке продаются футболки с надписью «Убить пересмешника», брелоки для ключей и афиши ежегодной городской постановки спектакля.

И мы с Терренсом заглянули в большой зал суда, воспроизведенный в фильме. Он был большим, выкрашенная в белый цвет галерея тянулась вдоль всех стен второго этажа, а большие окна выходили на площадь. Терренс начал фотографировать, а я поднялась по слегка неровным ступенькам на душный второй этаж.

Прежде чем я увидела Кэти МакКой, директора музея и ежегодного постановщика «Убить пересмешника», из-за закрытой двери раздался ее голос. Она громко и оживленно говорила по телефону. У нее был южный акцент, но не такой, как у всех вокруг. Она родом из Кентукки.

Мне хотелось услышать мнение МакКой о здешних людях и о пьесе, которую она каждый год ставила здесь, в здании суда, о значении Ли для города, и о тех, кто еще помнит старый Монроввиль и согласится поговорить со мной. Я спросила ее о туристах и о Харпер Ли, так как знала, что уже много лет существует напряжение между сестрами Ли и теми, кто пытается извлечь выгоду из славы книги.

«Харпер Ли не хочет, чтобы мы коммерциализировали ее книгу, — сказала мне МакКой, — но мы считаем, что оказываем услугу здешним жителям и всему остальному миру». Она со своими помощниками создала путеводитель под названием «Монровилль: в поисках Мейкомба Харпер Ли» и опубликовала маршруты, по которым можно осматривать город. На городской площади поклонники романа видят здание из красного кирпича, где была юридическая фирма отца Ли и где она написала часть своего романа. На Алабама-авеню вместо дома, где прошло детство Ли, теперь находится «Молочная мечта Мела», белая хижина с выходящим на улицу окошком, там можно заказать мороженое и бургеры. Нет и соседнего дома, в котором какое-то время жил Трумен Капоте со своими тетками. Здесь видна мемориальная табличка и маленький кусочек каменной ограды.

В тот день мы повстречали нескольких приезжих, осматривавших главную достопримечательность суда, — воспроизведенный в фильме зал с деревянным полом, куда маленькая Харпер Ли приходила на выступления своего отца. Посетители сидят на галерее «для цветных», как Глазастик во время суда над Томом Робинсоном. Самые решительные подходят к судейскому месту, поднимают молоток и с властным видом стучат им по столу. На стене висят те предметы, которые должны напоминать зрителям спектакль о Мейкомбе из романа: например, календарь той эпохи.

Оказавшись на улице, ощутить очертания и аромат тогдашнего Монровилля становится сложнее. Даже на момент выхода книги в 1960 году он резко отличался от города в эпоху Депрессии. Все было другим — размеры, внешний вид, ощущения.

Когда продюсер Алан Пакула и режиссер Роберт Муллиген решили перенести роман на киноэкран, им пришлось отказаться от идеи снимать некоторые сцены в Монровилле. Здесь не было ничего похожего на тот город тридцатых годов, который они пытались воссоздать. Город сохранил часть своего обаяния, но был слишком современным для Мейкомба тридцатых годов. Вместо этого они воспроизвели зал суда, где маленькая Нелл смотрела, как ее отец защищает подсудимых, и создали свой Мейкомб на площадке в Голливуде. Для съемок на улице они использовали некоторые старые дома в Калифорнии, которые можно было сделать похожими на дома в Мейкомбе Нелл.

Главный художник фильма Генри Бамстед написал продюсеру Алану Пакуле из Монровилля письмо. Монровилль он сокращенно называл Мв, а «Убить пересмешника» — УП. Письмо датировано ноябрем 1961 года.

«Дорогой Алан,

Я приехал в Мв сегодня вечером, проехав очень интересной и красивой дорогой из Монтгомери… По дороге на меня большое впечатление произвело отсутствие машин, прекрасные виды и негритянские хижины, которыми усыпана вся местность.

Харпер встретила меня, она очаровательна. Она настаивает, чтобы я называл ее Нелл — кажется, что мы знакомы уже много лет. Не удивительно, что она смогла написать такой теплый и прекрасный роман.

Мв — прекрасный городок с населением примерно в 2 500 человек. Он мал по размерам, но у него широкий южный характер. Я очень рад, что ты дал мне возможность изучить округу перед тем, как разрабатывать декорации для УП.

Большинство домов здесь деревянные, одноэтажные, поставленные на кирпичные основания. Почти у каждого дома есть терраса и качели, свисающие с ее перил. Уверяю тебя, жизнь здесь куда более расслабленная, чем в Голливуде.

Я побывал на площади перед старым зданием суда и внутри зала суда, о котором писала Нелл. Не могу тебе передать, как меня взволновала его архитектура и разные маленькие детали, которые я добавлю к нашим декорациям. Зал суда все еще обогревают старые пузатые печи. Рядом с каждой из них стоит бочонок с углем. Нелл говорит, что, когда мы будем снимать эту сцену, нам надо обязательно положить у входа в суд глыбу льда. Оказывается, люди откалывали от нее льдинки и несли с собой в суд, чтобы сосать их и ощущать прохладу. Это напомнило мне мою молодость, когда я бегал за фургончиком с мороженым и выпрашивал у продавцов кусочки льда. Нелл очень понравилось, как я фотографирую, и как я делаю измерения, чтобы потом удвоить размеры того, что здесь увидел. Она сказала, что не подозревала, какая тяжелая у нас работа. Сегодня утром она встретила меня такими словами: «Я вчера похудела на пять фунтов, пока ходила за вами и смотрела, как вы фотографируете дверные рукоятки, дома, фургоны, капусту и все остальное, — можно будет сегодня сделать перерыв на обед?» Нелл говорит, что на стенах дома миссис Дюбоз краска должна быть облезлой. А внутри все надо покрыть темными деревянными панелями, поставить викторианскую мебель, и все сделать мрачным. В ее доме есть электропроводка, но она все еще использует масляные лампы, чтобы сэкономить деньги, — так говорит Нелл. А дом Страшилы Рэдли должен выглядеть так, как будто его никогда не красили — почти как дом с привидениями.

Всего доброго,

Генри Бамстед»

Когда читатели «Убить пересмешника» впервые попадают в Монровилль, то они хотят, чтобы это был точно тот город, который известен им по роману и по фильму. Они ищут то место, где живут и играют, работают и мечтают их любимые герои: Глазастики Аттикус, Джим, Дилл и Страшила.

«Люди в те годы двигались медленно. Разгуливали по площади, обходили одну лавку за другой, все делали с расстановкой, не торопясь. В сутках были те же двадцать четыре часа, а казалось, что больше. Никто никуда не спешил, потому что идти было некуда, покупать нечего, денег ни гроша, и ничто не влекло за пределы округа Мейкомб. Но для некоторых это было время смутных надежд: незадолго перед тем округу Мейкомб объяснили, что ничего не надо страшиться, кроме страха».

Поэтому посетители, приезжающие в поисках Мейкомба, приходят к выводу, что они недостаточно хорошо ищут или ищут не там. Мейкомб должен где-то быть. Он обязательно должен существовать.

«Трудней забыть былое, чем внешность города пересоздать! Увы!..»[1], — сказал однажды Бодлер. Монровилль, как и любой другой город, за время, прошедшее после тридцатых годов, много и существенно менялся. Но тех, кто любит роман, не переубедить. Они твердо знают, чего ждут. МакКой сказала мне, что два десятилетия назад в округ Монро приезжало около двух тысяч посетителей в год. Теперь количество посетителей достигло двадцати тысяч и продолжает расти, причем примерно четыре пятых этих людей говорят, что приехали из-за книги.

Ежегодная весенняя постановка «Убить пересмешника» в музее привлекает зрителей возможностью увидеть пьесу на такой сцене, которой нет нигде кроме Монровилля. Первый акт происходит на газоне перед музеем старого здания суда, куда ветер приносит аромат розовых азалий, и на ветках дерева иногда сидят пересмешники. Второй акт, изображающий позорный суд, происходит внутри, в старинном зале суда, который знаком каждому, кто смотрел фильм. Каждый год на спектаклях был аншлаг.

МакКой вывела меня из старого здания суда и провела по газону к новому зданию, чтобы я смогла взять интервью Оты Ли Биггс, окружного судьи по делам о наследстве. Биггс важная фигура в округе, он каждый год помогает ставить спектакль и вообще связан с «Пересмешником».

Судья Биггс работает в кабинете, заваленном до потолка книгами и бумагами. Это был пожилой темноволосый человек, и вел он себя с определенной долей театральности. Официальной его обязанностью было руководство делами округа, а неофициальной — выманивание информации из журналистов, которые думали, что интервьюируют его. Мы поговорили о городе в целом, о книге, о семье Ли, которую он знает уже давно.

Я поняла, что Ли очень часто именно от Биггса узнавали, кто приезжал в город и зачем. У них была разработана система раннего оповещения. Когда они очень сильно хотели не дать кому-то постучаться в их дверь, то уезжали в дом своей сестры Луизы в Юфауле или даже не так далеко от дома, в мотель в Эвергрине, соседнем местечке в округе Конека.

Мой следующий визит по указаниям МакКой был к Чарли МакКорви, преподавателю и выборному окружному администратору, который каждую весну исполнял роль Тома Робинсона. Мы встретились с МакКорви в средней школе Монровилля, он тепло поздоровался со мной и спросил, кого я уже успела повидать. МакКорви — большой человек в очках в серебряной оправе. Раз в году, исполняя роль Тома Робинсона, он менял свою традиционную рубашку и галстук на поношенный комбинезон.

Каждый год труппа составляется из местных жителей: адвокатов и докторов, проповедников и водопроводчиков, бизнесменов и хозяев магазинов. И учителей. В одной особенно сложной сцене Боб Юэлл оскорбляет Тома Робинсона, выплевывая поток расистских оскорблений, в том числе слово, начинающееся на «н». Белому актеру нелегко это произнести. А чернокожему актеру нелегко это слышать. Иногда друзья-афроамериканцы спрашивают МакКорви, имеет ли смысл показывать то унижение и насилие, которому подвергается его герой. Но инстинкт МакКорви, как преподавателя, подсказывает ему, что это просто другая форма обучения. «Некоторые дети думают, что время сегрегации и всех этих "да, сэр", "нет, сэр" давно прошло, но это не так. Эта сцена делает подобные проблемы более реальными для них».

Кроме того, Кэти МакКой предложила мне поговорить с ушедшим на покой бизнесменом по имени А. Б. Бласс. Он ходил в школу вместе с Нелл, носил мячи и клюшки за ее отцом на местном поле для гольфа, построенном «Вэнити Фэйр», и теперь часто беседует с приезжающими в город репортерами.

Бласс пригласил меня в свою гостиную и рассказал о начале шестидесятых годов, когда А. К. Ли успокаивающе положил руку на плечо Бласса и просто сказал: «Сынок, ты поступил правильно». Бласс по-своему тоже противостоял Ку-Клукс-Клану, угрожавшему насилием членам оркестра, которые должны были участвовать в первом интегрированном параде. Бласс отменил парад, решив, что не хочет ни подвергать марширующие оркестры опасности, ни позволить сохранить традицию сегрегированного парада.

Бласс так часто рассказывал свои истории о семье Ли журналистам, что в конце концов Ли словно окаменели и отполировались временем и словами. Его низкий медленный голос оказывал почти гипнотическое воздействие. Мне показалось, что Кэти МакКой намекала на недовольство сестер Ли тем, что А. Б. Бласс рассказывал об их семье, хотя она и не объяснила, чем конкретно они были не довольны.

Во время его рассказа я подумала: может быть, дело было в том, что он говорил о матери Нелл как об эмоционально неуравновешенной женщине?

«Она была немного тронутой, — сказал Бласс, — я помню, как маленьким мальчиком ходил в школу и видел, как она сидела на их переднем крыльце и разговаривала сама с собой. Я возвращался тем же путем из школы, и иногда она все еще была там и все еще разговаривала сама с собой».

Позже я узнала, что сестры Ли, мягко говоря, не согласны с этой характеристикой. Я услышала, как они вспоминали Фрэнсис Ли, называя ее «нежной душой», рассказывали, как она играла на пианино и пела, как любила разгадывать кроссворды и с каким энтузиазмом обменивалась книгами с жившей в соседнем доме матерью Трумена Капоте. В какой-то момент Фрэнсис Ли перенесла нервный припадок из-за некоего мучительного переживания, который сестры Ли не хотят публично обсуждать. Ее второй ребенок, Луиза, беспрерывно плакала месяцами и не могла нормально переваривать пищу, которую ей предлагали отчаявшиеся родители. Малышка пришла в себя, когда педиатр нашел для нее специальную формулу еды. Как я узнала от сестер Ли, им больше всего хотелось бы исправить то, как в течение многих лет описывали их мать.

Нелл, по словам Бласса, была драчливой девчонкой, не боявшейся ругаться грубыми словами и пускать в ход кулаки, совершенно такой же боевой, как и Глазастик Финч. Бласс запомнил А. К. Ли как спокойного человека с выдержанным темпераментом. У него было непоколебимое чувство приличия и вежливости. Даже когда все изнемогали от жары и влажности, мистер Ли приходил на поле для гольфа в своем деловом костюме. Бласс был очень огорчен тем, что Нелл Харпер больше не общалась с некоторыми из тех, с кем она вместе росла, включая его самого. Он предполагал, что тут дело в том, как охотно он рассказывал журналистам о семье Ли. Позже я узнала, что он был прав.

Через несколько дней я уже собрала большую часть нужного мне для статьи материала с учетом того, что сестры Ли и их ближайшие друзья не давали интервью. Мы с Терренсом уже собирались домой. Но сначала мне надо было хотя бы попросить об интервью Харпер Ли или ее сестру Алису. Если кто-либо мне откроет дверь, я вежливо спрошу, а потом уйду.

Терренс подъехал на нашем арендованном автомобиле в старый район домов из красного кирпича, стоявших напротив большой просторной начальной школы. На этом месте раньше была новая средняя школа, в которой училась Харпер Ли.

Дом Алисы Ли не был указан в местной телефонной книге. Человек из справочного отдела «Трибьюн» — «морга», как его называют старожилы, — легко нашел номер в Интернете. Но одну вещь я никак не могла обнаружить в моей набитой статьями и дополнительными материалами папке — изображение дома сестер Ли. На одной из самых часто воспроизводимых фотографий Ли в молодости она сидит в качалке рядом с отцом. Серия фотографий была опубликована в 1961 году в журнале «Лайф», разместившем материал о жизни Ли дома. На ней видна белая закрытая веранда, размещенная сбоку от входа, но по этому изображению нельзя определить, как дом выглядит с улицы. Судя по прочитанным мной статьям, даже расположение дома хранилось в секрете, по крайней мере некоторые местные жители отказывались называть его адрес туристам и журналистам.

Постучав в дверь Ли, я чувствовала себя довольно неловко. Но мне было необходимо сказать редактору, что я хотя бы попыталась.