Верь

Глава 18. Правда

Вода слегка отвлекает на себя внимание, но мне именно это и нужно. Жду, когда он что-то скажет, но понимаю, что не дождусь. На душе мучительно больно, но на лице надеюсь нет ни одной эмоции. Не хочу быть слабой, жалкой в его глазах. Даже если это значит, что никогда не смогу с ним нормально поговорить. Правая рука трясется, в последнее время это происходит слишком часто, скорее всего дело не только в нервах, но и моем измученном организме.

За те месяцы что провела в охотников во мне так много чего поменялось, не только внешность — она результат пережитого стресса. В какой-то момент я чуть не сломалась, как они говорили, тронулось умом, как мать. Это случилось после пытки электричеством, ещё до того момента как Председатель забрала меня из этого чертового подвала.

Решетки, матрацы и запах сырости, я помню его так, словно это было вчера. Меня закрыли в той отвратительной клетке, словно животное. Почему-то время от времени я все ещё ощущаю себя там, в том тухлом подвале, тварью в клетке, на которую приходят посмотреть, как в зоопарке. В такие моменты я даже чувствую то же самое, что и тогда — едкое отчаянье. При всем том негативе, в свете которого для меня существует само понимание слова «охотник», я не испытываю к ним ненависти, не хочу их смерти. Думаю, для Кая это странно, да и для других тоже, но почему-то мне жаль охотников и даже слегка Рада, хотя, как по мне этому больному ублюдку давно место в закрытой тюрьме. Но кто я такая что бы решать чью-то судьбу? Я и своей не управляю, Кай делает это за меня.

Если учитывать то, что все говорят, что мой запах изменился, и рассуждать от лица альфы, то для него существует только два варианта. Хотя нет, может даже три, но третий слегка сомнительный, я же не знаю всех правил оборотней. О такой тонкости, как запах после секса даже и не думала раньше.

Теория первая и самая маловероятная, он может считать, что меня изнасиловал Лев Викторович. Времени то у него было много, да и после того, как я в реку упала они почему-то не смогли меня найти, а Тася смогла. Вот бы у нее спросить, как она вообще сумела это сделать?

Вторая теория, в основном очень похожая на первую, Кай может считать, что меня изнасиловали позже, уже охотники. Как бы мне не хотелось признавать, но она кажется вероятной самой. Есть в ней что-то такое, что объясняет часть изменений в его поведении, но только часть.

Теория третья: на самом деле я засланный от охотников с целью разузнать секреты оборотней. В эту теорию кстати ещё как вписывается добровольный секс с Радом. С точки зрения Кая она бы и казалась самой вероятной, если учитывать насколько вонючей я заявилась к нему в день побега. Он же не знает, чего мне стоила на самом деле свобода. Даже тот взгляд, что чувствовала на себе, когда его пытали, говорил об этом. Вот только что-то снова не клеиться, ибо он не вел себя позже так, как должен был бы в этом случае. Скорее уж сложилось впечатление, словно он боялся ранить меня ещё больше, словом или движением, словно думал о теории номер два. Вот только все равно не сходится все. Если он думал о теории номер два, пытался меня защитить, тогда зачем проснувшись чуть сам не оприходовал? Хотел проверить правда ли? Может это все игра? Может он решил, что теория три самая подходящая и все время притворялся, что верит мне? Как далеко он может зайти в своей попытке вывести меня на чистую воду за то, чего я не совершала? Кольцо, свадьба, секс? Вот будет забавно посмотреть на его лицо, когда…

Нет! Ничего я ему доказывать не буду! Почему я вообще должна что-то доказывать ему, Юрке, брату, родителям — да всем им? Почему я должна оправдываться? В конце концов к охотникам я не сама пришла, меня притащила Тася еле живую. Проблема в том, что об этом тоже сказать никому не могу, что бы он ее не убил. До сих пор пугает — то, с какой легкостью он готов за меня лишать жизни. Как же странно выглядят наши отношения со стороны: он убьет за меня, но в жизни не поверит на слово. Вот не поверит же, точно знаю. Ну и как ему доверять, как строить с таким человеком отношения? Ответ элементарен — никак. Мне уже слегка надоело идти ему на уступки, и теперь проблема не в этом. Он тоже идет на уступки, как с кольцом, но только когда это ему выгодно. Вот и получается, что ничего у нас с ним не получается.

Провожу рукой по водяной глади — холодная, вот и я должна быть сейчас холодной и плохой, но получается как-то не очень. Это перед Юрой и Кристиной не сложно нести весь тот бред, особенно зная, что это для их же блага.

— Когда любишь, обычно доверяешь любимому, — говорю тихо, себе под нос, напоминая, что это все так неправильно.

«Вот только я не могу тебе доверять полностью», — думаю с грустью. Поворачиваюсь слегка на бок, мои ноги не касаются пола, соскользнуть в ванную не составляет труда.

— Я тебе верю, — лжет он так просто и откровенно, далее несколько шагов ко мне.

Чёрт! Услышал меня, но не понял.

Ещё немного и я бы поверила ему, во все поверила только бы он был рядом. Ощущение похожее на ломку у наркомана, на то же самое что я чувствовала к Юре. Жестоко постоянно сравнивать их, но эта мысль все время возникает в голове, помимо моей воли. Даже несмотря на то, что этот паразит почти вытеснил всех из моего сердца, даже тех, кого я бы хотела там оставить.

— Если бы ты был на месте Юры, как бы поступил? — спрашиваю, сжимая край ванной, так что бы не было видно, как дрожат руки.

— Кажется я уже ответил на этот вопрос, — слышу, как он подходит ближе.

Плохо, наша близость губительна, из-за связывания, или просто из-за того, что меня к нему тянет, а может быть причина в нашей ненормальной любови. Как же проще было не думать о последствиях, поступать неправильно, но за то так, как на самом деле хочется. Закрываю глаза, вспоминаю ту сцену на кухне и по телу идут мурашки, все внизу стягивается в узел. Если бы Юра не помешал бы нам, я бы скорее всего и не узнала никогда, что на самом деле им руководило. Не узнала, что за вопрос он хотел мне столько раз задать, но не задавал, и несомненно была бы счастлива. Незнание — это роскошь, которую у меня отбирает любопытство.

От размышлений меня отвлекает его рука, нежно коснулась щеки и заставила поднять голову. Люстра светит прямо за его головой, словно нимб у ангела. Корни у волос уже светлые, совсем скоро настоящие отрастут, и он снова станет тем самым блондином, что так бесил меня. Ведь так? Ведь так… Голубые глаза слегка ненормально блестят, брови нахмурены, словно он решает сложную головоломку. Губы… так манят, он точно знает, чего мне хочется сейчас, знает то, что я так хочу скрыть. Нагибается что бы поцеловать меня, но слишком медленно, успеваю в последний момент отвернутся.

— Это так несправедливо, — говорю, отбиваясь от его руки на моей щеке.

— Что именно? — спрашивает отстраненным голосом, давя на меня разницей в росте.

— Обычный запах позволяет вам судить о человеке, а не его желания и поступки. Это даже хуже, чем судить по внешнему виду, вид можно поправить, а от запаха не избавится. Несправедливо что у вас есть эта способность.

— Это не способность, а дефект. С его помощью мы знаем больше чем нужно, чем мне хочется.

Его голос спокойный, слегка поучительный, словно он ребёнку что-то объясняет. С него бы получился неплохой отец, почему-то уверенна в этом, даже несмотря на взрывной характер. Странная мысль, если учитывать его любовь к рукоприкладству.

— Нет, — упирается рукой о талию, а второй на стенку, — даже не дефект, а…

— Наказание? Или как ты там выразился, после того, как твой зверь чуть не убил меня? — поднимаю на него глаза с насмешкой.

— Я не…

— Да знаю, я, знаю! Ты не будешь извиниться, но ведь недавно ты это сделал, если мне изменяет память. Мне даже очень интересно, почему это вдруг ты стал таким добреньким, а затем снова… козлом?

Улыбаюсь, хотя мне на самом деле не весело. Даже язык болит, словно обзывать его для меня уже не то что непривычно и неправильно, но и больно.

— Даш, — говорит глубоко вздохнув, явно заводясь от моего нелестного сравнения с животным, — я тебя не обзывал и тебе меня не стоит.

— Это угроза? — склоняю голову на бок с улыбкой, скрещивая руки на груди.

Двусмысленная поза, если учитывать то, что там только кружевной бюстгальтер. Скулы на его лице видны ещё больше, когда он от злости сжимает зубы.

— Это просьба, хватит играть со мной, тебе не удастся вывести меня из себя, — говорит с полной уверенностью.

— А зачем мне тебя из себя выводить? Мы просто разговариваем, если так можно сказать о том, когда один задает вопросы, а второй уклоняется от ответов.

Он смотрит в мои глаза, слишком долго, а затем вдруг садится рядом на край ванной.

— Ладно, — говорит так, словно я его в конец достала, — что ты там спрашивала? Как я поступил бы в ситуации брата?

По самой интонации понимаю, что он все ещё разозлён, что даже слегка радует. Киваю, хотя мне сейчас хочется узнать сосем другое.

— Я не знаю, — произносит так твердо, что я слегка отклоняюсь от него. — Возможно потому что я — это я, а он — это он. Мы разные, наши цели, поступки и воспитание тоже разные. То же самое было бы, если бы я спросил тебя, что бы ты сделала на месте своей сестры?

Напор и интонация с какой он говорит мне все это давит на нервы. Уже силой вжимаю ногти в руки, стараясь не спасовать под его напором. Было бы легче, если бы я все ещё была зла, но это не так, даже не знаю почему.

— Что ещё? Что ещё ты хочешь знать? — спрашивает так, словно я здесь плохая.

И вот было у меня куча вопросов, да все они с головы как-то сами собой не вовремя улетучились. В этом точно виноват его взгляд — эта черная дыра. Нервно кусаю нижнюю губу, в голове звенящая пустота и вспышки чувств, что мешают думать и сосредоточится на важном. Силой заставляю себя отвернутся, только так, чувствуя то ли рвотный порыв, то ли желание расплакаться, могу собрать мысли в кучу. Что я хочу знать, что действительно хочу знать? На самом деле ничего, абсолютно ничего. Мне слишком страшно узнать что-то ещё, то что мне сделает мне ещё больнее. Трусиха, жалкая трусиха! Губы дрожат, глаза болят, так сильно стараюсь сдерживать слёзы. Жалкая, черт побери какая же жалкая! Радуюсь тому, что волосы не дают ему увидеть ему мои слёзы, незаметно стираю их с лица рукой и вдруг замечаю зеркало. Большое зеркало над умывальником рядом с ванной, в нем отражаемся мы оба, сидящие на краю ванной. Вижу его взгляд, совсем незлой, скорее уж взволнованный. Одна его рука тянется к моему плечу, почти касается его, но сцепив зубы он одергивает ее, прячет за спиной.

— Почему ты не можешь просто извинится за то, что сделал раньше? — спрашиваю все ещё смотря в зеркало, но тайком.

— А почему для тебя так важно, чтобы я извинился? Что от этого изменится?

— Я…

Собираюсь ответить, но замолкаю. Если скажу, что он так сделает, буду ему верить — солгу. Наша ненормальная любовь тоже от этого не зависит, я уже его люблю, что бы там не было в прошлом. Так зачем мне это? Зачем мне эти слова? Что бы стало легче, я знала, что ему жаль, стыдно за то, как вел себя со мной? А почему мне не стыдно? Почему я не чувствую стыда за свое поведение, ни за один свой поступок? Потому что не била его? Так я же ударила, с удовольствием выместила на нем свою злость. В каком-то смысле он наносил мне увечья, телесные и моральные так же, в порыве гнева, вспышке ярости. Мы слишком похожи, вспыхиваем так ярко и горим, сжигая все вокруг. Возможно поэтому меня так не хватало того, как мы выясняли отношения, скандалили, а в конце все почти всегда заканчивалось одинаково — поцелуем или чем-то куда откровенней. Мы как будто одна из тех парочек, чьи ссоры всегда кончаются примирительным сексом. Как-то это совсем не вяжется с моим идеалом спокойных нормальных отношений, с тем что я хотела для себя. Придётся признать, чёрт с два у меня будет нормальная жизнь.

— Просто мне это нужно, — произношу после долгой паузы смотря в пол.

— Зачем? Я не раскаиваюсь, это «прости» будет только ложью. Зачем тебе это?

— Ну, тогда, — поднимаю на него глаза, — солги мне.

Кай смотрит мне в глаза, а затем слегка отвернувшись улыбается, то ли грустно, то ли саркастично. Эта улыбка тает, как только он снова смотрит мне в глаза.

— Прости, — говорит так, что щемит в груди и предательские слезы чуть не наворачиваются на глаза.

— Тебе легче? — спрашивает, когда я отвожу взгляд, что бы не видел, как наворачиваются на глаза слезы.

— Зачем, — начинаю задавать другой вопрос, но понимаю, что голос сдает меня с потрохами.

Смотрю в зеркало тайком, вижу, как он сидит, опустив руки и прикрыв глаза. Нахожу в себе силы, сжимаю руки в замок.

— Почему ты был так жесток со мной? — спрашиваю и почти сразу понимаю, как это глупо.

Он же ни раз и не два говорил мне об этом. Связывание, то что я была толстой и страшной — это всего его причины. Разве не так? Может мне просто хочется верить, что у него была причина, хочется его оправдать? Любовь слепа, безжалостна и жестока, настолько что меня уже тошнит от нее.

— Разве только я был жесток? — спрашивает, вместо того что бы ответить, чем бесит меня.

Поворачиваюсь к нему лицом, чтобы увидеть такую знакомую ироничную улыбку.

— Сама судьба, как будто насмехается над нами.

Мне не нравится его слова, не нравится безысходность, что чувствуется в каждом слове. Он смерился, своевольный эгоист Кай смерился со связыванием. Как такое вообще возможно?

— Никакой судьбы нет, разве не ты так говорил? — спрашиваю, чувствуя себя в ловушке.

Улыбается, как-то грустно и тянется рукой к моей щеке, поглаживает ее, а затем почти сразу убирает руку. Снова такое ощущение, что ему нравится меня касаться, как будто это его успокаивает. Жаль меня это не успокаивает, мои чувства в смятении.

— Говорил, кричал, пытался доказать… но это не сделало счастливым ни меня, ни тебя.

Взгляд такой пронизывающий до костей, так что моё глупое сердце разнилось не на шутку. Все время забываю, почему он так себя ведет, зачем я ему вообще сдалась.

Запах, запах, запах… ненавижу его!

Я совсем забыла, почему у нас не может быть все по-нормальному. Забыла, что для него была отвратительна не только из-за внешности.

Запах, запах, запах…

А что мне делать? Для меня всему виной был не запах. То есть он конечно же вызвал у меня тягу к нему, почти животную временами, но сейчас то нет. Кстати, почему нет? Почему он не пахнет для меня, как раньше? Почему я не чувствую запах шоколада, мандаринов и корицы? Почему теперь для меня это его запах? Родной, любимый, словно мамин, но не сводящий с ума и не лишающий сна. Куда подевались все те штучки от волчьей крови? Почему ни одна рана на моем теле мистическим образом не исчезла, а меня не мучила бессонница все те месяцы, которые мы провели по отдельности?

Я не понимаю.

— Даш? — его рука касается моей щеки, стирает слёзы, но их слишком много.

Я плакса, рядом с ним просто маленькая плакса и вряд ли это хоть когда-то изменится. Что мне поделать с этим? Что мне делать со всей своей жизнью? Стираю со щек слёзы сама, но у меня не получается, слишком больно. Самый простой выход — ничего не делать, позволить Каю и дальше решать за меня. Позволить себе забыть, что его неправильная любовь только результат связывания.

Не могу.

Его рука хватает за шею, а затем он до боли знакомо упирается своим лбом, о мой, всего в нескольких сантиметрах от поцелуя. Его глаза смотрят на меня, но сам держится на расстоянии, на грани, которую почти сразу же переступает. Поцелуй с привкусом моих слёз, пока его руки самовольно пересаживают с ванны к нему на колени. Вздрагиваю от слёз, прекращая поцелуи только что бы вздохнуть, а затем снова поцеловать.

Не могу? А правда ли не могу? Ещё как могу, от части и хочу этого, но буду ли я тогда на самом деле счастлива? А он будет? Я так самовольно навязала ему свои чувства, если подумать меня никогда раньше не волновало, что он чувствует, только мои чувства, только моя боль. И кто из нас на самом деле эгоист? Не честно, я поступаю с ним нечестно и большей части меня это нравится. Вот только я не готова всю остальную жизнь бороться со своей совестью и видеть, как он страдает от отсутствия выбора. Я дам ему то, что он не готов мне дать — свободу.

Соскальзываю с его колен, и еле стоя на ногах отхожу ещё на несколько шагов, ибо наша близость после таких поцелуев пьянит. Как мне сказать? Как сделать все правильно? Не знаю, сжимаю волосы в кулак и дергаю, что бы было больно. На глаза наворачиваются снова слёзы, но спишу их на боль.

— Эй, ты чего? — слегка улыбается, от чего становится ещё трудней. — Что происходит в твоей голове, я совсем не понимаю.

Нужно что-то делать, а то желание запрыгнуть на него, как вчера становится уже некой манией. В дверь ванной стучат, приходится вспомнить что мы здесь не одни. Не собираюсь открывать, потому просто зажмуриваюсь, когда это сделает он.

— Проваливай, — слышу от Кая и зажмуриваюсь на мгновение, потому что кажется, что это он мне говорит.

— Я этим и собираюсь заняться, но ты бы не мог поболтать с дедом, насчет моего прохода по его территории? — слышу за дверью голос Говерлы и слегка расслабляюсь.

— Сам с ним разбирайся, он твой дед, а не мой.

— Ладно, я буду тебя ждать на нашем месте, не задерживайся.

Странная фраза, учитывая то, что мы ещё у врача и не были. И что это за место? У него столько тайн, что я как будто жена незнакомца. Кстати об этом, кольцо надо бы отдать, давно надо было. Отворачиваюсь к двери, что бы он не видел, как снимаю его с пальца. Получилось это легко, но сжимая его в руке не могу заставить себя повернутся и отдать кольцо. Ну же, Даша, не бойся, сейчас надо будет сказать вещи куда похуже. Вот так, только обернись и отдаю ему эту проклятую вещицу.

— Одень обратно, — слышу шепот над самым ухом, и вздрагиваю от неожиданности.

Это был приказ, а не просьба. Закрываю глаза, чувствуя его грудь спиной, а точнее бить шеей. Дыхание обжигает затылок, от этого идут мурашки по всему телу.

— Он ушел? — спрашиваю вместо того что бы слушаться.

— Все, сел в лифт, — говорит через мгновение, когда его руки скользят от моих плеч к бедрам.

Моё тело, как будто само по себе прогибается за этим движением, прижимаясь к нему спиной крепче. Похоже он настроен продолжить с того места, где нас прервал Говерла.

— Одень обратно, — повторяет, целуя в ушко и в этот раз руки от плеч проходятся до самих сжатых в кулаки ладонь. Ему ничего не стоит разжать мои руки и забрать кольцо, а затем оно снова на моем пальце.

— Больше никогда не снимай его, — сжимает мою руку, на которой снова кольцо.

— Почему ты смерился со связыванием? — выдыхаю на судорожном вдохе.

— Я же говорил тебе, нет у нас никакого связывания, — повторяет со вздохом, а затем поворачивает лицом к себе. — Ты из-за этого плакала?

— Я не понимаю, что значит нет? Объясни! — прячу взгляд, глаза точно подпухли и раскраснелись.

— Ты помнишь, когда мы встретились в первый раз? Ты ещё тогда мелкой была и убежала в лес, где наткнулась на волков?

Растерянно поднимаю на него глаза, это что действительно был не сон, а воспоминание? Тогда почему я не помнила его раньше?

— Значит помнишь, — вздыхает, когда я вспоминаю о глупом своем поведении и отворачиваюсь. — Ты заметила, что в тот день не было никакого связывания? Твой запах тогда не сводил меня с ума.

— Подожди, но разве ты тогда тоже не был ребёнком? Ты же ещё не перешел был, так что это вполне…

— Я уже перешел тогда, — прерывает меня ледяным голосом.

— В смысле? Так… рано? — растерянно переспрашиваю, видя на его лице столько эмоций, что просто разрывает от желания обнять, пожалеть и защитить.

Сколько ему лет было? Восемь, девять, десять? Совсем ребёнок, как он вообще выжил?

— Ты видела могилы моих родителей? В тот день когда они умерли, я перешел и стал оборотнем.

Растерянно смотрю на него, не зная, что и сказать, словно мы снова стоим на том кладбище.

— Мой зверь убил их, когда я перешел. Так что ты несомненно была права, называя меня монстром.

Он не смотрит мне в глаза, или это я прячу взгляд. Как было ему, совсем ещё ребёнку потерять родителей в таком возрасте и знать, что это сделала часть его. Юра говорил, что в оборотня человек и волк — одно целое, в альфы все по другому. Не зря все время казалось, что он мог разобраться в том, чего хочет, его желания и желания зверя не совпадали.

— Когда мы встретились впервые он привязался к тебе настолько, что даже спустя годы не забывал твой запах. Мне казалось, что это связывание, всем так казалось, на самом деле мой зверь полюбил тебя. Чем больше сопротивлялся, чем больше пытался отогнать тебя от себя, тем больше он за тебя держался. Если честным быть до конца, я хотел убить тебя, чтобы отомстить ему, заставить страдать так же сильно, как он заставил страдать и меня. Хотел так сильно, что пропустил момент, когда ты стала для меня нечем большим чем просто способ отомстить.

Не знаю, что чувствовать, не знаю, что и думать. Вообще кажется, что это происходит не со мной. Сердце и все его не скрытые от меня эмоции подсказывают — он не лжет. Возможно поэтому мне страшно, потому что раньше никогда такого не было?

— Эмоции зверя, мои — они сливались в одно целое, стоило тебе, в который раз вывести меня из себя. И с каждым разом мне все проще было понять, чего хочу я, а чего зверь. Когда же понял, что наши желания совпадают, было уже слишком поздно.

Растерянно смотрю в его глаза, пока внутри все сжалось в комок. Хочу обнять, настолько что пытаюсь это сделать, но он то ли не специально, то ли умышлено отходит на несколько шагов. Мои руки слегка подняты, прячу их за спиной.

— Твой совет сестре был весьма точным, — улыбается, как-то грустно. — Когда между нами появился ещё Юрка я просто сходил с ума от ревности и боли. Мне хотелось задушить брата, человека, который после смерти всех моих родных стал единственной моей семьей. И тебя кучу раз хотелось придушить к чертям, когда ты смотрела на него вод так, как смотришь сейчас на меня.

Он замолкает, словно давая мне переварить информацию, держа между нами дистанцию.

— То есть на той кухне, когда ты…

— Я уже говорил тебе, но похоже ты была слишком пьяна, чтобы запомнить. Я не хочу быть только заменой брату, моё — значит только моё.

— Но…

А как же теории? Как же все что происходило с ним после того, как он очнулся? Да не может же быть такое, что на самом деле я просто не знала эту его сторону? Или может?

— Ты спросила, что бы я сделал, оказавшись на месте Юры? Я бы никогда не бросил тебя. Мне плевать почему твой запах изменился. Спала ты с кем-то или даже беременна от него — это совсем не изменит моих чувств к тебе. Впрочем, как и того, что я убью каждую падаль, что прикасалась к тебе.

— Ты слишком просто убиваешь людей из-за меня — это пугает, — шепчу, прикрыв глаза.

— Даже если тебе страшно, я не дам тебе снова убежать от меня.

— Как ты не понимаешь, я не хочу, чтобы из-за меня умирали люди, моя жизнь не настолько ценна!

— Для меня она бесценна, — говорит так, что у меня кончаются слова.

Закрываю глаза, мои губы дрожат, как и все внутри. Ещё несколько слезинок стекают по щекам на шею, а затем по груди. Другие девушки растаяли от такого романтичного высказывания, но это другие, не я. Да и он не говорит в романтичном контексте, а моё глупое сердце все равно повелось и теперь надрывно бьется в груди.

— А ты не думаешь о том, как мне живется с тем, что из-за меня умерло два человека? — чувствую, что его слова заставили разозлиться. — Как мне жить зная, что я виновата в чужой смерти?

Это было слишком откровенно, да и немного глупо вот так вот набросится на него в ответ на откровенность. Я должна была это понимать, должна чувствовать благодарность за спасение собственной жизни, но я не чувствовую.

— Они заслуживали смерти, — сказал он так холодно, что моё предательское сердце сжалось и упало где-то в пятки. — Их убил я, это было моё решение, не твоё — тебе не за что себя винить.

Не смотрю ему в глаза, не могу себе этого позволить. Знакомое чувство, словно между нами целая пропасть. Знаю, что не должна говорить что-то похожее, но все равно говорю:

— Не убивай больше из-за меня.

Это просьба или приказ? Не знаю, не уверена, что мои слова прозвучали мягко, учитывая, что я избегала его холодного взгляда.

— Не могу, — слышу в ответ холодное и чувствую, что злюсь.

— Пожалуйста, — прошу, все так же, не поднимая на него взгляда, а изучая его босые ноги на кафельном полу с подогревом.

— Нет, — все так же холодно отвечает мне.

— Почему «нет»? — поднимаю на него глаза уже не скрывая, что злюсь. — Можно же решать проблемы без кровопролития, без убийств! Есть тюрьмы в конце концов! Убивать то, зачем?

— А зачем, по-твоему, тот преподаватель убивал девушек и женщин? — на его лице ироничная улыбка, а тон снисходительный.

Этот вопрос завел меня в тупик, только на несколько секунд.

— Он был сумасшедшим.

— Он убивал потому что ему нравилось, — от крадущегося шепота голубоглазого становится не по себе, — вкус крови и то чувство, когда повелеваешь чужой судьбой ни с чем не сравнить.

Альфа делает ко мне шаг и я, находясь под впечатлением от его слов, делаю шаг назад, чтобы упирается спиной о закрытую дверь ванной.

— Ты запугиваешь меня? — замечаю, как он ухмыльнулся в ответ на мою реакцию.

— Зачем мне это? — улыбается мне с небольшой иронией, и я невольно улыбаюсь тоже.

Вот это мой Кая, наглый, эгоистичный, который бесит так же сильно, как вызывает желание его поцеловать. Наверное, мою улыбку заметили, потому что его взгляд из слегка раздражённого и игривого сменился на холодную льдину, даже мурашки по коже прошлись.

— Просто хочу, чтобы ты понимала, кто кому может здесь диктовать условия.

От взгляда, которым он подтвердил свои слова стало совсем нехорошо, настолько что упрямство заставило гордо поднять подбородок и сложить руки под грудью.

— Значит ты мне угрожаешь? — криво улыбаюсь, потому что на самом деле не смешно.

Он закрывает глаза на небольшое мгновение и в этом действие столько муки что силой давлю улыбку. Ему со мной трудно, серьёзно? А ничего что я терплю все его закидоны и замашки тирана? Кстати, а зачем я это делаю? Потому что мне удобно, или потому что ненормальная любовь повредила мой мозг?

— Считай, как пожелаешь, — отвечает, пронзая до костей своими голубыми льдинками.

— Хорошо, — соглашаюсь все так же с натянутой улыбкой, — буду считать, что ты больной на всю голову маньяк, так лучше?

От взгляда, которым он наградил меня в ответ невольно появилась ухмылка, потому отворачиваюсь стараясь ее скрыть, но без особенного энтузиазма. Он заставляет посмотреть на себя просто подойдя к двери и упершись об нее руками, по обе стороны от моей головы.

— У тебя не получится…

— Вывести тебя из себя? — глумливо заканчиваю за него фразу. — Повторюсь: я и не пытаюсь! Все что я хочу ответы на свои вопросы, и у тебя не получится просто запугать меня.

Он улыбается, находясь всего в нескольких сантиметрах от меня, что вызывает не страх, а некий трепет. Резкий звук и я даже не сразу понимаю, что произошло, воздух выбило с легких, когда Кай прижал к себе, только одной рукой за талию. Вторую руку использовал что бы разнести дверь в ванную одним ударом. От испуга, а может и не только от него, сердце забылось быстро и надрывно.

— Можешь считать меня кем угодно, даже самым страшным существом в мире, только бы это заставило тебя сто раз подумать, прежде чем решится на свою очередную глупость.

В его голосе неприкрытая угроза, но не боюсь его ни капли, что очень странно для него, а не для меня.

— Глупость? — еле слышно повторяю, словно не поняла о чём он, мы оба понимаем, что я просто издеваюсь.

Без футболки он выглядит так сексуально, даже с этими шрамами. Откуда они взялись, разве на них не заживает все раны? Вряд ли он ответ, если спрошу, да и мне страшно, что услышу что-то похуже истории его жизни. Какая же у него приятная на ощупь кожа, так нравится проводить по ней пальцами, особенно по позвоночнику, от этого у него появляются мурашки на коже, и он хмурится.

Да, да, я использую твой нюх против тебя, но кто в этом виноват? Терпи, мой дорогой, это только начало.

— Ты меня поняла? — с нажимом спрашивает, словно я его не слушаю вовсе, от того голос сердитый, или из-за поглаживаний.

— А то что? Что ты мне сделаешь? — спрашиваю с улыбкой отмечая, как его взгляд то и дело сползает ниже моего лица. — Побьешь? В клетку посадишь, или браслет с бомбой нацепишь для послушания, как охотники? Но это же не твой метод, наверное, просто убьешь всех, кто мне дорог или просто покалечишь? Да?

Мне не стоило этого делать, не стоило говорить эти слова, но часть меня желавшая подчинится его заморочкам явно проиграла остальному сознанию. Его руки на моей талии сжались, заставляя стоять нас ещё более неприлично близко. Мои босые ноги касаются его, можно сказать почти стою на них, теплее чем от пола с подогревом, да и так я слегка выше, не приходится задирать высоко шею, чтобы видеть его холодный взгляд.

— Значит вчера ты вернулась, потому что решила, что я убью твоего братца? — не знаю можно ли считать это вопросом, ибо он смотрит не на меня, а в сторону. — Что это, комплекс старшей сестры вернулся?

— Конечно решила, ты же больной на всю голову маньяк, вот и пришла его спасать, — говорю сладко, потому что откровенно издеваюсь. — Чего не сделаешь ради родного брата?

Отступаю назад, по сломанной двери в коридор, медленно, еле расцепив его руки на своей талии. Упираюсь спиной о стену, не отрывая от него взгляда. Кай улыбается, с иронией, как, будто не веря в происходящее.

— Ты что серьёзно? — спрашивает, еле сдерживая злость.

— Вполне, — слегка дергаю плечом, что бы шлейка лифчика слетела с плеча. — Так что там с моими родными? Будешь продолжать их запугивать, и угрожать им?

— Я никогда не…

— Не ври, я слишком хорошо тебя знаю, — перебываю его сложив руки под грудью так, чтобы и вторая шлейка слетела с плеча.

— Не перебивай меня! — рычит недовольно, делая шаг ко мне и останавливается.

— Хочешь сказать ты моего отца не запугивал? — говорю уже не с притворством, а со злостью.

Бесит не сам факт, что он это сделал, скорее то, что пострадала от его слов. Память просто так не старается, и когда я думаю об отце, сразу же вспоминаю нашу последнюю встречу, удар по лицу и свою угрозу. Что бы не сказал или не сделал с ним Кай, он явно или переусердствовал, или недожал.

— Я с ним встретился впервые, когда отправлял твоих родителей в аэропорту на рейс, максимум несколькими словами перекинулись.

— Но почему тогда…

Замолкаю на полуслове, мне не приятно об этом, не то что говорить, но и думать.

— Он тебя больше и пальцем не коснется, я тебе это гарантирую.

— Звучит, как угроза, — неловко улыбаюсь, смотря в пол и сжимая правую руку левой до боли.

Кто ему рассказал? Ваня? Да вряд ли, ему всегда было плевать, не помню даже, чтобы отец его бил. Не хочу об этом говорить. Может стоит просто сказать и все?

— Давай я буду разбираться со своей семьей сама? Все-таки они мои родители, а Ваня мой брат.

— Я не могу просто смотреть, когда тебе делают больно, — делает ещё один шаг ко мне, протягивает руку и касается щеки.

— А что, — опускаю взгляд, что бы подавив комок в горле улыбнутся и посмотреть на него, — предпочитаешь делать это сам?

Знаю, что намеренно бешу его. Знаю, что его последние слова затронули в моем сердце куда больше, чем мне хотелось, знаю, но не могу иначе. Закрывает глаза, сжимая руки в кулаки, а затем открыв их говорит только моё имя, так что бы поняла, что ходжу по тонкому лезвию ножа.

— Говорила тебе: я не пытаюсь тебя взбесить, — говорю прекрасно зная, что не надо так делать.

Его глаза красные с вытянутым зрачком говорят красноречивей остальных слов. Делает ещё шаг ко мне, давя своим ростом и телосложением, упирается одной рукой о стенку за моей спиной и рычит, так что волосы встают дыбом.

— Я не пытаюсь, я уже это сделала, — улыбаюсь ему с иронией.

— И ты это зря, — шепчет, наклоняясь к самим моим губам, вызывая поток мурашек на затылке.

Его грудь вздымается часто, а горячие дыхание опаливает кожу на лице, заставляя на шее и груди появится гусиной коже. Даже лифчик не очень скрывает нестандартную реакцию моего тела, от чего кажется, что щеки горят от стыда.

— А что ты мне сделаешь? Побьешь? — тем не менее говорю с вызовом, смотря только в его красные глаза.

— Да что ты раскудахталась: побьешь, побьешь… Если уж бить честным, я тебя никогда по-настоящему не бил, но это можно легко исправить.

«Он хочет меня запугать, просто запугать, а не убить к чертям!» — говорю себе, когда от удара бывшего блондина трескается стена возле моей головы и меня осыпает штукатуркой.

Кай убирает руку, что бы я увидела сквозную дыру, можно сказать поверила его угрозам.

— Мне кажется, или ты слегка промазал? Моя голова здесь.

Стучу у себя по виску пальцем, шепча «попробуй левее». Он тяжело дышит носом, пока на коже появляются белые волоски, обращаться он здесь удумал! Трус! Кладу руки ему на плечи, слегка наклоняю голову в бок, издевательски улыбаясь.

— Ну давай, давай… Волк мне все равно больше нравится.

Провожу рукой по его легкой щетине, от чего он резко дергается назад, освобождаясь от моих своеобразных объятий. Успокоился, белые волоски с кожи начали пропадать, в отличие от злого взгляда красных глаз.

— Давай же, давай! — повторяю слегка истерично, когда он отходит к противоположной стенке, не сказав и слова. — Не можешь или не хочешь?

Мне обидно, до чёртиков обидно! Не потому что он не превратился, а потому что угрожал и продолжает угрожать, как будто я по-другому не понимаю, как будто со мной по-другому нельзя!

— Иди мойся, — говорит так, словно разговор окончен.

Поднимает с пола футболку и свою куртку и идет в сторону входной двери. Только когда надевает кроссовки понимаю — хочет позорно сбежать, оставив меня одну.

— Стой! — вскрикиваю, когда нажимает на ручку входной двери подбегаю к нему и хватаю за руку. — Ты куда собрался? Может хватит сбегать, а?

— Это я у тебя спросить хотел, — рычит, повернув только голову в мою сторону. — Может хватит сбегать от меня?

— От тебя? Когда я сбегала от тебя? — наш разговор повышается в децибелах, перерастая в ссору. — Не обольщайся.

Кай вырывает свою руку и бросив на пол свои вещи, оборачивается ко мне. Ничего не говорит, просто делает шаг вперед, что бы я позорно отступила назад, потом снова шаг от него в перед и от меня назад. Первая выдерживаю нашу игру, отступаю ещё на шаг раньше, чем он сделает шаг вперед.

— Почему? — вырывается наконец, когда понимаю, что больше не могу так.

Мне надоело, чертовски надоело ходить вокруг да около, надоело бояться.

— Что «почему»? — от его холодной интонации теряю уверенность в себе. — Что ты от меня все время хочешь, Даша? Что? Чего тебе не хватает? Почему ты все время мучаешь меня?

Он хватает меня за плечи и встряхивает, причиняя боль, но я даже не думаю жаловаться на это, даже несмотря на то, что на глаза наворачиваются слёзы.

— Почему ты думаешь, что только тебе больно, что только ты мучаешься? Мне тоже больно, чертовски больно! — мои руки упираются в его грудь, сдерживая меня от желания обнять.

Молчит, только вижу с каким усилием сжимает челюсть, явно сдерживая себя. Ну и хорошо, пусть сдерживает, посмотрим на сколько его хватит!

— Почему ты решил, что имеешь право все решать за меня? Почему не хочешь просто спросить, чего я хочу? Может я и не собиралась от тебя убегать, никогда не собиралась! Но ты все время держишь меня на дистанции, не желая даже поинтересоваться моего мнения, а навязываешь свое!

Ударяю его кулаком по груди, потому что слишком больно, потому что не знаю, как ещё дать ему сдачи. Он выносит это, даже не моргнув, так что надежда, что его хоть мои слова ранят испаряться, в отличие от моего желания выговорится.

— Может я и свадьбы хотела, белого платья, лимузина с мишками на капоте, ресторана, повенчаться в храме? И все это с тобой — идиотом! Но нет, где большому и страшному альфе спросить чужого мнения, ведь куда проще запугать, сделать без моего ведома, заставить силой подчинится, словно я не человек, а домашнее животное. Куда меня не поставь — там буду стоять, куда не поведи, туда пойду. Я всю жизнь подчинялась чужим желаниям, но твоим не буду! Ничьим больше не буду, понял? А теперь вали, куда собирался!

Вот все сказала, да? Нет, не все, но эффектно разворачиваюсь и иду в гостиную, может повезет и там не весь алкоголь пропал. Ну где же альфе просто дать мне уйти?! Схватил за руку, больно заломил ее, не давая и пошевелится.

— Что? Что смотришь? — кричу на него, потому что гад ничего не говорит.

Вот значит, как, да? Плевать ему на все мои слова, на меня саму плевать. Как он там говорил? Плевать спала ли я с кем или даже беременна от кого? Ну, это мы сейчас проверим!

— Знаешь, что бесит меня так же сильно, как твои замашки тирана? Твоё безразличие! Всем интересно что со мной у охотников было, а великому белому альфе плевать. Ты ведь даже не спросил, в отличие от Кристины или Ваньки, тебя не интересует. А может мне хотелось рассказать всю правду, как на самом деле было в том аду, только тебе? Может я думала, что только ты меня поймешь, но как обычно, сильно ошиблась, ведь тебе даже не интересно. Главное же только твои чувства, а все остальное просто незначительные мелочи.

Не вижу, что ему больно, вообще ничего не вижу из-за слёз. Как же он меня бесит, сволочь! Молчит, сказать ему нечего. Вырываю свою руку с его хватки, почти вывихнув себе плечо. Мне не больно, это просто рука, это просто человек, которого ненавижу так же сильно, как и люблю.

Надо его стукнуть, где там тот торшер? Вот приложу его им пару сотню раз и мне полегчает, сердце не так сильно будет болеть. Поворачиваюсь в сторону гостиной и кухни и замечаю, что кто-то сломал здесь добрую половину мебели. Чем они здесь занимались? Дрались? Почему совсем Каю не досталось и почему меня не позвали посмотреть? Что-то не уверена за кого бы я болела: за Юру — кобеля или за эту сволочь?

Чёрт, как же мне больно, сердце разрывается, дышать не могу. Стираю слезы рукой, а взглядом ищу чем и буду бить этого гада. Где, мать его, торшер?

— Все сказала? — слышу его голос и жалею, что нечем бросить в его наглую рожу.

— Не все! — вскрикиваю. — Далеко не все!

Замолкаю, чтобы вдохнуть и подавить желание набросится на него, то ли с кулаками, то ли что бы изнасиловать. О чём я вообще думаю? Сумасшедшая!

— А что ещё? — его спокойствие вызывает желание дать ему по лицу кулаком, и я бы сделала это с удовольствием, да силы не равны.

— Ещё, — резко вдыхаю воздух, — что у тебя с этой шваброй было, а? Какого хрена она тебе так глазки строила и намекала на общее бурное прошлое? Что это за прошлое такое? А?

Смотрю на него еле сдерживая злость и ревность — поистине гремучую смесь чувств. Вот я сдерживаюсь, а он просто взял и, как раньше, самодовольно улыбнулся! Мол не скажу я тебе ничего, или что похуже. Все, плевать, что силы не равны. Пытаюсь дать ему кулаком в челюсть, но он мало того, что перехватывает мою руку, но и как-то умудряется забросить меня на плечо. Вскрикиваю и пытаюсь двинуть гада коленом в живот, за что получаю по мягкому месту пятерней.

— Теперь моя очередь, — объявляет с некой насмешливой интонацией и несет меня не в ванную, не в гостиную, а одну из закрытых комнат.

В нос ударяет затхлый запах, а затем чихаю от пыли. Меня возвращают в вертикальное положение и даже отпускают, что бы могла осмотреться. Детская, старая детская для мальчика. Большая застеленная одеялом с Черепашками ниндзя кровать. На полках игрушки, книжки, в одном углу составлены плюшевые игрушки.

— В этой квартире моя семья жила, когда отцу нужно было часто посещать его фирму. Видишь ту вмятину на шкафу?

Невольно присаживаюсь на запыленную кровать и оглядываюсь по сторонам в растерянности. Знакомая обстановка, на некоторых фотографиях видела ее. Шкаф тоже вижу, в углу возле занавешенного окна, и вмятина на нем тоже есть, причем не одна. Странно, разве они недостаточно богаты что бы купить новую мебель? Или вмятины появились позже? Такое впечатление что в этой комнате не было никого многие годы, фотографии на стенке совсем запылились.

— Ее оставил отец, избив мою мать. Мама тогда чуть не умерла, потому что он решил, что она «не так» посмотрела на доставщика еды. На человека, которого видела первый и единственный раз в жизни! Мой отец был просто человеком, а не оборотнем, но его тоже можно назвать монстром. Много людей, например, охотники — монстры. Я не могу этого изменить, как и то, что я тоже монстр.

Не понимаю, что он хочет сказать, но от самой интонации все внутри замирает, словно мне открыли секрет, о котором никто не знает. Мне жаль его, но смею ли утешать того, кто в утешении не нуждается? Теперь понимаю, что от части стало причиной смерти его родителей, но не могу сказать и слова по этому поводу. Перед глазами все время появляется образ того мальчишки, которого очень давно пообещала спасти. Видела бы меня сейчас маленькая я, была бы очень разочарована. Что со мной случилось, что сделало меня такой? Когда стала такой трусихой?

Кай опускается на колени перед кроватью и берет меня за дрожащие руки. Наши пальцы сразу же переплетаются в крепкий замок, связывая нас куда сильнее чем штамп в паспорте. Мы смотрим друг другу в глаза, его уже обычные, голубые словно небо в летний день. Не чувствую боли, разве что немного, потому что не могу пока прижать его к груди и отдать всю жалость, любовь и заботу, которые чувствую своим больным сердцем.

— Я говорю тебе это, что бы знала: если не спрашиваю — не значит, что не хочу спросить. Просто есть то, чем делится невыносимо больно, как например моё прошлое. И есть то, что мне страшно узнать. За что я не смогу себя никогда простить, как то, что не был рядом, не защитил, когда был больше всего нужен.

Поджимаю губы, по щекам текут слезы, как-то не так я себе представляла этот разговор. Расцепляю наши руки, чтобы притянуть его за голову и обнять, чувствуя, как снова плачу.

— Плакса, — слышу перед тем, как он мягко выбирается с моих объятий, толком и не дав себя пожалеть. — Задушишь же…

На его лице улыбка, мягкая и нежная настолько, что провожу по ней пальцем, желая ее не только видеть, но и чувствовать. Волосы взворошенные, ещё немного мокрые и торчат в разные стороны, приглаживаю их, только для того что бы челка не мешала его поцеловать. Мои губы почти касаются его, когда он хватает меня и забрасывает на кровать, поднимая столп пыли.

— Ах ты вредный волчонок! — бурчу, толкая его в бок, когда перестаю чихать, а он смеяться с этого.

— Моя плакса, — говорит мне в губы, прежде чем поцеловать.

Как-то это неправильно, заниматься подобным в его детской, да ещё на одеяле с Черепашками ниндзя, но у нас же все неправильно. Его руки вызывают волну мурашек, за волной, но куда меньше возбуждают, чем поцелуи, от которых горит кожа. С застёжкой на лифчике справился все так же быстро, как и в прошлый раз. Где-то на краю сознания возникает мысль о том, что он снова бросит, унизив ещё больше чем тогда. Хочу отбросить ее, избавится раз навсегда, потому тороплю его, помогая стянуть не только свои, но и его джинсы. Он отрывается от моей шеи и, по-видимому, хочет что-то сказать, но наученная горьким опытом общения с ним в подобные моменты затыкаю его рот поцелуем. Так продолжается ещё несколько раз, в ходе которых я оказалась сверху, а он весь в пыли из подушек.

— Так, заткнись и сделай то, что должен был сделать давно. Понял? — наезжаю на него, за что в ответ получаю его искреннюю улыбку.

Меняемся местами, он делает вид, что закрывает рот на замок, а потом выбрасывает ключ куда-то далеко. Забавный, нежный и ранимый, когда не прячется от меня за сплошной стеной большого и страшного монстра, как от остального мира. Мне нравится всего его стороны, даже те, которые все время бесят. Наверное, это и значит любить — принимать человека таким, каким он есть, со всеми потрохами.