Верь

Глава 2. Охотники

Звук мотора, ритмичная музыка из магнитолы и тихий скулеж — слышу где-то на краю сознания. Ритмичные покачивания и чувство движения, как же это знакомо. Страшно открыть глаза, теперь чувства нереальности происходящего нет. А что если открою их, пойму, что все это было сном? Что если никто меня не спасал, что если и правда я все ещё в той машине и Лев Викторович везет куда-то? Резко открываю глаза, точнее один, вторым все ещё видеть не могу. Темно, но это точно багажник машины. Из глаз сами по себе рвутся слёзы, истерика вместе с болью давят на психику. Вот это уже больше похоже на реальность, не то, что пробуждение в реке и разговор во сне с волчьим божком. Даже странный мужик с оборотнем на поводке как-то попахивал нереальной обрядовостью. Не то, что этот багажник и тело Кристины. Все ещё рыдая, шарю рукой по багажнику, а тела то нет. Ее нет! Кристины нет! Зато есть кое-что другое, в темноте трогаю это на ощупь. Небольшая лопата, с грязным черешком.

Он закопал ее? Мою сестренку убил и закопал этот… человек? Да какой он после этого он человек? Падаль, самая настоящая падаль! Истерика усиливается, как только задаю себе вопрос: почему нас не закопали вместе? Бью целой рукой по двери багажника, даже ногами пытаюсь ее пробить, несмотря на адскую боль. Кричу, не в силах сдержать злость и просто ужасающий страх. Это продолжается и продолжается, так что я более чем уверена, что он слышит меня, но ничего не делает. Точнее он реагирует увеличением громкости магнитолы.

Машина останавливается по дороге несколько раз, я даже слышу приглушённые голоса, но на мой крик никто не реагирует. Все это так похоже на ту поездку в багажнике, но при этом и не похоже. Багажник больше. Может другая машина? Поменял ее? Мысли роем крутятся в голове даже тогда, когда машина останавливается и мотор глохнет. Хлопок двери, какой-то скрежет, как будто кто-то когтями по стеклу режет. Багажник открывается, но в этот раз я готова. Размашистый удар лопатой приходится по бедру, открывшему дверь, он отшатывается и падает в сторону. Увы, но я по инерции вываливаюсь из багажника. Сломанная рука хрустит под моим телом, угораздило же упасть на нее. Кричу, срывая голос от боли, заставляю себя скатиться на спину, она отдается болью не меньше сломанной руки. Голова кружится, не могу понять, где я и что происходит. Слышу шум, машина рядом трясется, задняя дверь с жутким звуком отлетает в сторону. Слышу крики, ругань, но ничего не могу понять. Собственное сердце бешено стучит в ушах, заглушая все остальные звуки. Знакомая мохнатая моська лижет лицо, пока прихожу в себя.

Я выпала из реальности, так все это было правдой: смерть Кристины, убийство волками этого чокнутого маньяка, мой глупый побег и его окончание. И эти двое тоже были правдой, разве что сон о божке уж точно бред. Волчица все еще на поводке, только цепь уже никто не держит. Она рычит, защищает меня от кого-то. Зачем? Зачем ей это? Кто я ей? Зачем защищать такое жалкое существо как я? Хотя даже сейчас, на грани безумия от боли, в моей голове проскальзывает желание жить. Редко, ненадолго и почти сразу исчезает в мареве боли, от которой можно только стонать тихо, как раненый зверь. Какая-то немая усталость заставляет не двигаться и еще дышать. Все что могу ощущать и понимать это боль, она пульсирует во всем теле и заставляет пылать кожу огнем.

— Она превращается, превращается! Стреляй! Ну же! Давай, стреляй! — кричит кто-то очень громко, но его почти сразу заглушает грозный рык волчицы.

Все тело начинает дрожать, в каком-то сумасшедшем припадке. Там, где-то возня, но мне она не важна. Мне уже даже почти все равно, что будет дальше, только одного хочется — что бы боль прекратилась. Если бы могла, я бы умоляла, чтобы они, а судя по разным голосам их тут много, закончили мои страдания.

— Ребёнок, кто же так тебя? Да и за что? — слышу как-то очень четко старческий женский голос.

Затем вижу длинную цветастую юбку, совсем рядом. Волчица испугано скулит, отползает от меня и какой-то странной старухи. Ее седые волосы сплетены в косу, в ушах золотые серьги — цыганка. Лицо доброе, глаза холодные — карие. Она нагибается и касается моего лба, от чего тело само по себе перестает дрожать и даже боль слегка уменьшается, но не исчезает.

— Вот так, лучше? — улыбается, так, будто знает ответ заранее.

— Председатель, — обращается к цыганке мужчина, который получил от меня лопатой по бедру, — она волчица.

Женщина презрительно цокает языком, смотря на меня, а затем разгибается, поворачиваясь к мужику. В этот раз не спешу разговаривать, похоже, сюда я попала именно по этой причине.

— Да какая из нее волчица, ты на нее посмотри! На ней же живого места нет. Если бы зверем девка была, то давно каждая рана на ней зажила.

— Но она…

— Ты откуда дите это привез, да ещё в таком состоянии? Бил ее, что ли? — запричитала женщина, уперев руки в бока.

— Председатель, я эту вот выгуливал, она как к речке побежала, а на берегу эта вот уже избитая. Очнулась и давай зверя защищать, а когда узнала, что вот это волчица, так вообще…

— Ты на нее посмотри, дурень. В таком состоянии она ещё и не то болтать может, хорошо, если до полудня проживет. Живо зови врача, чего встал? — цыганка махнула рукой, и мужчина, кажется, ушел.

Волчица опять заскулила, похоже, ее он увел следом за собой. Решилась спросить, кто они такие и что происходит, но не успела. Женщина повернулась куда-то в сторону, общаясь к другим людям:

— А вы что встали? Отнесите ее ко мне, живо! Осторожно несите, не покалечьте ещё больше.

Хотя она и сказала это, никто не рискнул приблизиться, словно я не побитая, а прокаженная. Специально даже голову в сторону не повернула, чтобы не видеть, как эти странные люди смотрят. Хочется закричать осуждающе: что же с вами не так, люди? Мелькает мысль, что волки человечней, но она угасает так же резко, как и появляется. Слух при мне, слышу их осуждающий шепот, но слов разобрать не могу. И мне дадут умереть здесь, на земле возле багажника машины?

— Рад, возьми ее. Видишь, эти трусы боятся избитой девочки, — опять презрительно цокает языком бабулька рядом.

Судя по всему, ее боятся больше, чем прокажённой меня потому, что кто-то всё-таки подошел. Я отвернула голову в сторону машины, когда сильные руки подхватили меня. Сдавленно охнула, когда рука скользнула по спине, даже до боли зажмурилась. Все внутри сжалось, ещё боль, ее так много, что не понимаю, почему ещё в сознании. Предательски хочется попросить старушку опять коснуться моего лба, чтобы ее странная то ли магия, то ли что-то ещё подействовала. Нет, мне надо видеть, где я нахожусь, потому заставляю себя молчать, не издавая ни звука и смотреть на укрытую камнем дорожку к дому. Тот, кто меня нес, идя вслед за странной бабулькой, вдруг понял, что ещё чуть-чуть и я свалюсь на землю, по сему резко подбросил в воздух, подхватывая выше. Я, конечно, похудела от нервного стресса, но не столько, чтобы кто-то меня вот так на руках носил. Не то, что подбрасывал в воздух, словно пушинку. Пушинке, то есть мне, приземление не понравилось, спина отдала ещё большей болью, так что крик вырвался сам собой. За ним последовал сдавленный вздох, когда руку из-под спины убрали и схватили теперь уже за плечи. Язык зачесался сказать спасибо, но губы слишком сильно болят, или может мне страшно снова сказануть что-то не то? Мельком смотрю на того, кто несет меня, парень, или скорее уж молодой мужчина. Внушительные мышцы, огромные плечи, ясно как он меня несет. На меня он не смотрит, чему я конечно рада. Лицо обычное, смуглая кожа, черные волосы и такие же черные глаза, настолько черные, что их цвет можно сравнить с цветом горячей смолы. Густые брови вразлет, прямой нос, губы полные, а лицо овальное. Обычная цыганская внешность. Он посмотрел на меня, и мне пришлось резко отвернуть голову и увидеть огромный особняк в современном стиле. Не розовый как дом волков, а в сдержанных зеленых оттенках. На фасаде камеры, в дом ведет большая металлическая дверь. Сбоку маленькая панель, женщина прикладывает к ней руку, мой единственный глаз чуть не вылез, когда после этого дверь открылась сама собой. Я думала такое только в фильмах можно увидеть.

— Входите, — говорит женщина, с улыбкой пропуская нас внутрь.

Мужчина по имени Рад остановился в прихожей, на удивление уютной и чистой. Никакой вычурной мебели, здесь и правда есть такое ощущение, что здесь живут, не то, что в особняке волков. В большинстве комнат дома оборотней было чувство, что ты в кукольном домике из розовых мечтаний Барби, самое то для съемок фильмов ужасов.

— В ванну неси, сначала нужно ее раздеть, — командует цыганка, и меня несут куда-то по коридору мимо гостиной.

Слово ванная здесь не уместно, это скорее уж бассейн. Джакузи чего стоит, там таких, как я поместиться может человек семь, а может и больше. Мало того, что комната больше нашей квартиры, так ещё и оборудована всякой дорогой сантехникой.

— Куда ее? — спросил тот, что держит меня, так резко, что я даже вздрогнула.

Может я прогадала с возрастом, и он старше? Голос более грубый, с нотками хрипотцы.

— На кушетку, — указывает бабушка на широкую софу, что больше на кровать похожа.

От боли захотелось кричать, но я сдержалась, только часто задышала. Мужчина никуда не ушел, стоит рядом с кушеткой вместе с бабулькой смотрит на меня странно. Цыганка склонила голову на бок, снова цокнула языком. Чего они тянут?

— Раздевай, — скомандовала бабулька и мой глаз, в который раз чуть не выпучился.

Что значит «раздевай»? Почему этот мужик меня должен раздевать, а не она? А главное, как активно он принялся за дело: пуговицу на джинсах и ширинку расстегнул, затем принялся стаскивать штаны вместе с трусами. Целая рука сама собой ударила по лапище, посмевшей с меня белье стащить до середины икры, и задернула такую важную деталь обратно. Сказать, что мужчина удивился, ничего не сказать, его густые брови взмыли вверх. Дернулась, чтобы сесть, но вместо этого чуть не свалилась с кушетки. Мужик схватил меня за плечи и сам посадил на кушетке. Дальше я раздевалась сама, кое-как управляясь одной рукой. Стащить единственный носок не составило труда, но вот снять то, что осталось от свитера и кофты, самостоятельно не смогла. Мужские руки удерживают за плечи, это слегка усложняет задание, как боль и сильное головокружение.

— Ну, давай помогу, — запричитала, до этого не сказавшая ни слова, бабулька и ткнула мужика слегка в сторону.

Она взялась за низ кофты и свитера и дернула вверх, мой крик боли отбился эхом от стен. Больно, как же больно. Слёзы ручейком текут по щекам, не сразу понимаю, что уткнулась лицом в мужскую грудь, пускай и в кожаной куртке. Пытаюсь отодвинуться, но мне не дают. Кофта и свитер задраны в районе груди, их так и не сняли.

— Ох, девочка, — вздыхает где-то за спиной бабулька.

Мужчина наклоняется вперед через меня, чтобы увидеть, что так впечатлило бабушку. Мне одной не интересно, не хочу знать, что там такое. И почему я все ещё в сознании? Это было бы как нельзя кстати.

— Сейчас, — бубнит бабулька и выходит из ванной, оставив нас наедине.

— Если ты волчица, — говорит мужчина где-то над ухом, так что незаметно начинаю дрожать, — я убью тебя.

От звука этого голоса к горлу подступает ком рыданий, начинаю судорожно икать, пряча взгляд от этого жуткого человека. Я же ничего ему не сделала, за что? Тот мужчина привез меня сюда насильно, за что и получил от меня лопатой. Но ему-то что я сделала? Какая разница, что я эта их волчица? Что это меняет? Икание усиливается и меня трясет всем телом во время икания, так сильно, что руки, удерживающие за плечи, делают нестерпимо больно, чтобы удержать меня.

— Ты что ей сделал, болван? — цыганка вернулась и мне будто легче стало.

Подошла к нам с большими ножницами в руках. Ее прохладная ладонь коснулась лба, и, стало легче дышать, икота ушла, даже боль уменьшилась. Вот это руки, в них магия какая, что ли? Ну а что, оборотни существуют, так от чего же не существовать магам?

Она нагнулась ко мне и заглянула в глаза (глаз) словно в душу.

— Прости деточка, отрастут, — обещает она, но я не понимаю ее.

Ножницы щелкают за спиной, не знаю, что она там делает, но мне нет до этого дела. Клонит в сон, мне хочется уснуть, но при всем желании не могу. Ножницы все щелкают, затем бабуля на удивление легко снимает одежду спереди, отрезав ее от задней части. Со сломанной рукой возится дольше всего. В конце подрезает лифчик, неуклюже закрываю целой рукой грудь. Странно, что со спины ткань она не снимает, оставляет на месте.

— Председатель, — слышу ещё один мужской голос и поднимаю голову, чтобы увидеть человека, которому он принадлежит.

Мужчина с саквояжем в руках, лет за сорок, одет в белый халат поверх армейского камуфляжного костюма.

— Где ты ходишь, Андрей? Иди, посмотри, в жизни подобного не видела, — махает рукой цыганка.

Доктор нерешительно заходит в комнату, кивает мужчине, удерживающем меня, и заходит мне за спину. Следом слышу задумчивый вздох, и мне впервые хочется посмотреть, что они такое там увидели.

— Посмотрим — ка, — говорит доктор, судя по звукам роясь в саквояже.

Что-то холодное качается спины, но я ничего не чувствую, пока доктор что-то там делает. Даже боли нет в спине, за то во всех остальных частях тела боль не прекращается. Все трое странных людей смотрят на меня как на какой-то странный эксперимент, от этого всё больше становится не по себе.

— Всё, — выдает врач после какой-то возни.

На спине появляется неприятное ощущение, а затем врач ругается матом.

— Это можно удалить? — спрашивает бабка со странной интонацией.

— Да… Только не понимаю, как она все еще жива, да ещё и в сознании. Это просто… невозможно. Первый случай подобного в моей практике.

Мужчина, удерживающий меня, тоже нагибается посмотреть на что-то на моей спине, а потом снова смотрит на меня, поджав губы. Что они там видят? Что там такое? Мех? Я превращаюсь? Что происходит? Меня убьют?

— Ее надо в операционную, срочно. Если началось заражение крови…

— Ты думаешь, с подобным может такое случится? — с иронией выдает второй мужчина, перебивая доктора.

— Рад, — недовольно шикает на него бабка.

— Нет, я хочу знать, что оно такое, прежде чем разрешать жить, — он сдавливает моё лицо одной ладонью, заставляя смотреть в черные глаза.

Молчу, ничего не говорю. Взгляд мне знаком, столько презрения и уверенности в своем превосходстве, что даже тошно.

— Рад, она ещё ребенок, — пытается защитить меня доктор, но его слова не имеют эффекта.

— Что ты такое? — говорит он, выразительно давя пальцами на и так болящие щеки.

— Рад, — снова неодобрительно зовет бабка.

— Говори, а то убью тебя, — обещает он.

Вторая рука сжимает шею, не только чтобы напугать. Как так можно? Раз они так сильно ненавидят волков, тогда кто они? Люди? Все эти примочки, как в голливудских фильмах, оборотни на поводках…

— Кто… вы? — выдыхаю вместо ответа.

Голос не слушается меня, губы болят жутко.

— Отвечай! — кричит этот мужчина на меня, так что зажмуриваюсь.

— Прекращай ее пугать, — шипит зло бабка, даже хватает мужчину за руку.

— Отойди, — кричит в ответ этот Рад, а затем поднимает меня на ноги.

Точнее пытается, ибо ноги меня не держат. Сдавливает шею, поднимая за нее в воздух. Дыхание перехватывает, хриплю, пытаясь освободиться. Когда мне кажется, что это уже конец моих мучений, меня отпускают, так что падаю на пол не в силах пошевелиться больше. Жадно хватаю ртом воздух, понимая, что скоро, наконец, вырублюсь.

— Что ты такое? — повторяет свой вопрос этот Рад, наклонившись надо мной.

— Человек, — шиплю в беспамятстве.

Меня резко поднимают с пола и снова хватают за шею. Только в этот раз я выключаюсь быстрее, чем успеваю снова чуть ли не задохнуться.

— Проснулась? — спрашивает бабушка.

— Нет, — слышу голос доктора, но не тороплюсь открывать глаза.

Запах медикаментов повсюду, и я понимаю, что ко мне вернулось обоняние. Слегка поворачиваю голову, понимая, что лежу на животе. Боли нет, зато есть какая-то пустота. Кажется, я под сильными лекарствами и обезболивающими из разряда «с наркотическим эффектом». Открываю глаза, точнее глаз, второй открыть не получается, скорее всего он плотно забинтован.

— Как дела у нашей больной? — спрашивает бабулька больно радостным тоном.

— Ну, а как могут быть дела у человека со сломанной рукой, ребрами, носом и сотрясением мозга? Это я ещё порезы и простые неопасные для жизни раны не считал. Ну, и конечно, вершина этого букета травм, что невероятно, но факт — гвоздь, вбитый в позвоночник. Кстати, вот он, герой медицинских журналов и статей. Если бы ты позволила мне описать подобный случай, я может и диссертацию по этой теме защитил. Прославился бы на целый мир!

В голосе доктора насмешка, и слегка мечтательный тон. Он сидит за столом, что-то записывает в журнал. Рядом с кроватью, на которой лежу я, пикают медицинские приборы.

— Любой человек прославится, если откроет тайну существования оборотней, но тогда перебьют не только их, но и охотников. Охотники нужны только для одного — убивать оборотней, а так ты лишишь их смысла существования.

Скрипнул стул, его поставили рядом со мной, так что поспешно закрыла глаз, имитируя сон. Вот только интерес перевесил доводы разума, и слегка приоткрыв глаз, я продолжаю наблюдать за ними. Бабушка села спиной ко мне, на ее плечах лежал пушистый платок. Образ, манера поведения и слова, обращенные ко мне ранее, никак не сочетались с такими жестокими словами сейчас. Ей как будто все равно, как будто оборотни для нее не люди, а животные.

— Наверно, ты права, в таком случае за короткую известность придётся заплатить слишком много. Но все же, ты только посмотри на это! Разве не чудесно? — он кивает на какой-то навороченный микроскоп на соседнем столе.

— Андрей, мне до вашей биологии нет дела, — устало махает головой бабушка.

— Да здесь не нужно быть биологом, чтобы понять, что кровь этой девчонки отличается от нормы. Кровяные тельца, тромбоциты… ну в смысле то, что увеличивает эффективность работы организма в три раза выше нормы! И это не у оборотня, у человека! Я несколько раз проверил результат, никакого совпадения. Да и скорость регенерации в разы ниже скорости оборотней. Думаю, мы нашли ее — не тронутый образец!

Доктор резко встал и даже в ладоши самому себе захлопал. От его жутких слов прошли мурашки по всему телу. Или возможно меня больше испугал его тон.

— Уверен? — спокойно спрашивает цыганка.

— Да, но на всякий случай послал образец знакомому генетику. В любом случае я уверен — она носитель генов.

— Да? — иронично переспрашивает бабулька.

— То есть мы ее не убьем? Шикарно! — услышала резкое высказывание того страшного Рада и вздрогнула всем телом.

Это, конечно же, заметили, заскрипел стул, когда бабулька повернулась ко мне. Ее прохладная ладонь коснулась лба, и я почему-то посмотрела на нее. На смуглом лице, укрытым сетками морщинок возле глаз и рта, было странное выражение, особенно напрягала улыбка женщина.

— Что? Проснулась? И стоило меня наказывать за такую мелочь? — говорит с упреком Рад, обращаясь к бабке.

— Стоило, ты часто забываешь, кто здесь главный, а я этого не поощряю, — бабушка даже пальцем ему погрозила словно ребенку.

— Как тебя зовут, девочка? Может нам нужно позвонить твоим родителям? Скажи мне их номер, — ее голос был нежен и доверителен, но я не поверила ни одному слову.

Серьёзно, о чем она вообще думала? Что я не слышала ничего, или просто забыла о том, что случилось? Вот верно Кирилл говорил, что эти охотники сумасшедшие, на голову больные. Нелюди.

— Ты что правда думаешь, что она тебе так просто ответит? Или Андрею мало образцов для экспериментов? — иронично замечает все тот же Рад.

— Нет, конечно, но, если удастся, я бы хотел проверить кровь родителя, который передал ген от оборотня. Думаю, свойства его организма будут ещё более увлекательными.

Доктор улыбается, мне становится жутко, поджимаю губы и сразу чувствую неприятные ощущения, как будто вот-вот порвется кожа.

— Нет-нет, не разговаривай, ещё недельку точно, пока я не сниму швы. Кто-то очень постарался изуродовать твоё прелестное личико, но ты не переживай, я старался все зашить аккуратно, так что больших шрамов быть не должно. Только, боюсь, с глазом дела плохи, прости. Да и рука заживать будет долго, перелом со смещением не редкое явление в моей практике, но я никогда раньше не вправлял открытые переломы. Пришлось зашивать мышцы, артерии. Удивительно, что ты не умерла от кровопотери или болевого шока. Спешу этот факт на особенности организма. Такая тяжелая операция была, семь часов работал с нашей медсестрой…

Доктор все говорил, говорил, говорил… И мне становилось очень жутко от той радости с которой он все это рассказывал, гордости за свою работу. А когда он начал описывать всю операцию до мельчайших подробностей: как вытягивал из моей спины плоскогубцами гвоздь, как на него намотались волосы, грязь и порванная одежда, да ещё он загнулся в левую сторону… Я уже начала мечтать, чтобы он заткнулся. Некоторые вещи просто не хочешь знать в таких подробностях.

— Ой, да заткнись уже! Кому это интересно? — перебивает его Рад, и я на мгновение чувствую к нему что-то похожее на благодарность.

Потом вспоминаю о том, что он меня душил и обещал убить и забрасываю свою благодарность куда подальше. Не дождется.

— Андрей, не забывай, что сейчас главное здоровье и скорейшее выздоровление девочки. Не сомневаюсь, она расскажет нам много интересного, — бабка встает со стула, касается моего лба снова, и я мгновенно засыпаю.

— Может, ты уже начнешь говорить? — слышу все тот же надоедливый голос, но молчу.

Сегодня цыганка принесла мне книгу почитать, «Мастер и Маргарита» Булгакова. Я читала ее в школе, все проходят ее по программе. Уже третий раз перечитываю пятую страницу, не поняв и слова. Все дело не в моей сосредоточенности, а в моем надзирателе. Цыганка назвала его моим телохранителем, но как по мне Рад скорее уж надзиратель в тюрьме. Этот лазарет больше всего на нее и похож, даже металлические решетки на окнах, я уже молчу о камерах на каждом углу.

Впервые я поднялась с кровати уже на второй день, хотя и трудно было. Но лучше уж терпеть боль, обезболивающие мне быстро отменили, чем ходить под себя. Медсестру, пугливую девчонку, дергающуюся от меня как от прокажённой, позвать я не могла, а доктора просить помочь ещё и не хотела. Так что медленно, с горем пополам, встала с кровати и по стеночке поползла к местному клозету, благо доктор к тому времени вышел по каким-то делам. Доползла до дверей, а дальше по коридору открывая все двери подряд пока не нашла нужную комнату. Пока я все это делала, вернулся доктор, меня не застал и поднял всех на уши. Я же на белом друге еле уселась, дела свою делаю, и тут дверь в туалет выламывают с ноги. Словом, третья наша встреча с этим Радом оставила неизгладимые впечатления, такие же отвратительные как первые две.

После этого случая этот мужик все время торчит в моей палате, и в туалет я хожу под его бдительным надзором. С одной стороны, при нем этот безумный врач Андрей предпочитает не торчать в моей палате все время, как делал до этого, с другой от его взгляда становится не по себе. Хотя может все дело в автомате за его спиной? Реальное оружие, реальные камеры, реальные сумасшедшие. Сколько раз я спрашивала себя, как сюда умудрилась попасть? Лучше уж мои знакомые оборотни, чем эти странные фанатики. Но получилось, так как и получилось, может в этом есть какой-то смысл? Пока смысла я найти не смогла, как и способа вернуться домой.

— Уже две недели прошло, швы давно сняли, и ты можешь разговаривать. Так что давай уже отвечать на мои вопросы, — он подходит и забирает книгу силой.

Целых пять дней мне мотали все лицо бинтом, так что я сильно смахивала на мумию. Думаю, это делали не для обеззараживания ран, а чтобы уберечь мои нервы. Хотя это глупо, они уже и так на пределе от понимания, что теперь я, скорее всего, останусь слепой на один глаз. Красавицей никогда не была, но, когда сняли швы, и дали зеркало рыдала несколько часов. Глаз все еще за марлевой повязкой, совсем скоро и ее снимут, и я узнаю, как все с ним плохо. А пока мой рацион — это протертый суп, который в меня пихает чуть ли не силком этот сумасшедший врач. И дело даже не в том, что я не могу есть левой рукой, дело в том, что ему нравится это делать. Иногда я начинаю чувствовать себя живой куклой этого человека, и меня это пугает. Может даже не куклой, а подопытной крысой. Вчера он меня вообще по голове погладил, когда попыталась съесть еду сама. По спине до сих пор холодный пот выступает, как вспомню, почему-то на него у меня стойкая ассоциация с Львом Викторовичем, он так же меня пугает. Хотя меня пугает здесь не только он, а почти все.

В окно, даже за решеткой видно небольшой агро-городок. Кажется, эти охотники живут общиной, и большинство из них знает кто я, точнее думают, что знают. В окна палаты часто бросают камни, и несколько раз в коридоре был скандал. Кто-то хотел прорваться к «гадкой твари» и заставить ее заплатить за все его страдания или его семьи. Но «гадкой твари» в лице меня не было страшно, ибо до двери тот человек так и не дошел, а виноватой в чем-то подобном я себя не чувствовала.

Бросаю взгляд на Рада. Телохранитель значит? А что они будут со мной делать потом, когда их безумному ученому надоест со мной играться? Усыпят?

Слегка склоняю голову на бок, так лучше видно его смуглое лицо. Это сделает он, без тени сомнения, без чувства раскаянья. В их глазах я виновна только тем, что родилась. Как же это знакомо, так что невольно улыбаюсь. Почему я должна все время расплачиваться за сам факт своего существования? Что во мне такого особенного? Я всегда хотела быть обычной, такой как все, но у меня не получалось. Не потому, что я не такая, а потому, что окружающие меня люди были не такими как все: что брат, что мать, что отец. Может от этого пошел сдвиг в моем мышлении? Казалось бы, я ничего плохого не сделала, но из-за меня страдают и умирают люди. Никогда не хотела для себя такой судьбы, ни для кого не хотела.

Он смотрит на меня, я на него, это длится слишком долго. Отворачиваюсь первая, ложусь на бок, поворачиваюсь к стенке лицом. Разговор закончен, даже не начавшись.

Скрипит дверь, бубня что-то под нос, входит врач.

— Рад? Опять что ли допросы устраивал? — даже не видя его лица, чувствую, как он мерзко и в то же время натянуто улыбается.

Эти двое недолюбливают друг друга, но видимость нормальных отношений поддерживают. Даже сейчас Рад отходит к двери, пропуская его ко мне.

— Ну что, милочка, сделаем рентген? Нужно проверить, как там кости срастаются, — он и сейчас улыбается.

Глупо зажмуриваюсь, делаю вид что сплю. Третий раз за неделю, да сколько можно? Он поднимает меня, хлопнув, как какую-то кобылу, по заднице. Давлю подкатившиеся к горлу слёзы, встаю с кровати и иду к двери, стараясь держаться от этого врача подальше. Рад идет за нами по коридору, специально держусь к нему поближе. Вот только в комнату с рентгеном он не заходит.

— Тебе вредно столько излучения, — останавливает его на входе врач.

А мне не вредно? Как будто я не знаю, зачем ты это делаешь! Сжимаю свою ночную рубашку целой рукой. Не хочу идти туда, но Рад толкает в спину, бежать все равно не куда.

— Раздевайся, — командует доктор, делая что-то за рубкой с защитным стеклом.

Стою на месте, не двигаюсь, не хочу раздеваться, знаю, что будет дальше.

— Ты как маленькая, — смеется он, совсем не замечая моей реакции.

Раздевает меня сам, при этом отвратительные руки шарят по телу так, как будто я ему принадлежу. Подталкивает к специальной пластине, а затем начинается самое мерзкое. Делает вид, как будто я неправильно стою, касается моих плеч руками, затем опускает руки все ниже. Ладони накрывают грудь, слегка сжимают ее, и я дергаюсь в сторону. Пощёчина — всё, что я могу ответить на это, затем пытаюсь убежать, но он догоняет. В лицо ударяет кулаком, да так сильно, что я падаю на пол, там уже получаю ботинком в живот.

— Нужно слушаться меня, маленькая моя, — говорит он с придыханием.

Это уже не просто его игра, к рентгену ставит силой, теперь не дергаюсь, он и не домогается больше. Одеваюсь сама, доктор идет впереди со снимком.

— Надо проявить, отведи ее обратно, — командует он, уходя в соседний кабинет.

Стою возле двери в рентген кабинет и смотрю перед собой. Как же это мерзко, до слёз мерзко. Поворачиваюсь к Раду, он смотрит на меня, но я не знаю, что это за выражение на его лице. Полное безразличие? Стираю кровь с разбитой губы, так она никогда не заживет. Может, потому что это не в первый раз и с каждым разом он заходит все дальше и дальше? Мне везет на подонков, насильников и маньяков. Карма, не иначе. Но где же нормальные люди? Где те, кто понимает, что так нельзя?

— Если я тварь, не заслуживающая человеческого обращения, то, что такое он? — поворачиваюсь к Раду лицом. — Что такое ты?

Он не отвечает, это риторический вопрос, возвращаемся в палату. Ненавижу ее, я так много в жизни ненавижу. В первый раз, когда эта мразь погладила меня по бедру — я плакала полчаса, теперь не проронила ни слезинки. Кажется, с каждым разом страха все меньше, за то желания убивать все больше. Проблема в том, что я не слишком сильная. С одной рукой, на один глаз не видя ничего, да ещё и с трещиной в ребрах много не сделаешь.

Сажусь на край кровати и смотрю перед собой. Мне нужно оружие, что-то острое, а ещё нужно придумать план побега и пути отхода отсюда. Меня на улицу ни разу не выводили, не знаю, есть ли в этом поселении забор. Возможно, здесь и собаки есть, помимо охранников с автоматами. Чем больше думаю об этом, тем становится хуже. Склоняю голову, мои криво обрезанные волосы падают на лицо, их совершенно не было жалко.

— Так теперь ты разговариваешь? — слышу голос этого Рада рядом.

Он подходит ко мне и берет за руку. Загибает мои пальцы, сворачивает их в кулак и подгибает большой палец, чтобы он шел поперек верхней половины указательного и среднего пальцев.

— Чтобы ударить со всей силы и противник после этого упал, нужно вкладывать в удар весь свой вес. И держать пальцы — вот так. Вперед выставляешь левую ногу, затем перемещаешь весь вес с левой ноги на правую и бьешь левой рукой в кадык или пах. Так противник точно упадет сразу.

Он отпускает мою руку и отходит к двери.

— Зачем? — спрашиваю, смотря на свою руку.

— Ты сказала, что человек, пока ты поступаешь как он, я на твоей стороне. Если человек поступает как зверь, то относиться к нему нужно соответственно.

Он замолчал, давая понять, что разговор закончен. Отвернулась, смотря на собственную руку. Мне еще никто не говорил, что он на моей стороне, странное чувство. Я как будто не верю, и в то же время мне хочется верить, что есть тот, кто меня защитит. Нет, это я уже проходила и с меня хватит. Заливаюсь смехом, так что побитый живот болит ещё больше.

Скрипнула дверь, а я смеюсь, не могу остановиться.

— Рентген показал удивительную вещь…

Доктор замолчал не договорив, подошел ближе, сделав роковую ошибку.

— Почему ты…

Как он там говорил? Встаю, выставляю левую ногу вперед, рука все еще зажата как нужно.

— Маленькая моя, — говорит этот удивленно, пытается схватить мою целую руку.

Переношу вес на правую ногу и с размаху даю ему в лицо кулаком. Он падает, даже если это не кадык, потому что я сразу добавляю коленом в пах.

— Меня волки делили, да не переделили, связыванием вязали, как суку какую! Маньяк сестру убил, и меня на всю жизнь изуродовал! Я видела ад, я в нем побывала, пережила и не сломалась! А ты чмо в медицинском халате, решил, что я ничто? Решил, что тебе все можно?

Бью его безжалостно в живот ногой, пускай и босой. Хватаю деревянный стул и разбиваю об его спину, когда пытается подняться.

— Пускай я зверь, но ты падаль драная. Гнить тебе в земле, как червяку гадкому, — плюю на него, понимаю, что он не рискнет подняться.

Нападет на слабых, тех, кто не может себя защитить. Как та же медсестра, оттого она такая дерганая, оттого бросала на меня такие взгляды, не одну меня этот гад «пригладил». Бешено стучит сердце в груди, но впервые мне все равно на последствия. Впервые чувствую себя сильной, и это мне нравится. Нравится, что я смогла дать отпор сама, а не просила помощи, как раньше. Как же хорошо не терпеть и бояться, а действовать и в боли обидчика купаться. Сейчас как никогда понимаю Кая, сила она и правда дурманит голову.

Беру в руку сломанную ножку стула, даю в живот доктору ногой, преступая через него.

— Ты же понимаешь, что у тебя нет и шанса? — снисходительно улыбается Рад.

— Я попробую, — отзываюсь с кривой улыбкой.