Воронье живучее

25

По широкой и ровной дороге, проложенной между садами и виноградниками, мчалась грузовая машина-пятитонка. Рядом с Туйчи, сгорбившись, сидел Дадоджон. Его глаза опухли и покраснели, лицо осунулось и пожелтело, на нем застыла печаль. Туйчи тоже молчал. Ой знал, что сейчас не место разговорам.

Когда он сдавал Мулло Хокироху мешки с зерном, тот, увидев в кузове чемодан, спросил, где Дадоджон. Узнав, что он на кладбище, сдвинул брови, наморщил лоб и покачал головой. Настроение у Мулло, и без того плохое, испортилось вконец. Он выговорил Туйчи за опоздание, не отпустил его на обед, подгонял при погрузке продуктов для чабанов. Едва Туйчи вынес последний мешок с картошкой, Мулло Хокирох закрыл амбар, велел завезти чемодан Дадоджона к нему домой и припустил в противоположную сторону.

Но Туйчи не отвез чемодан. Он вдруг вспомнил, как разъярился Бобо Амон, увидев Мулло Хокироха на похоронах дочери, как рассвирепел, услышав, что Дадоджон остался на могиле Наргис. В голове промелькнуло: «Может убить!..» И Туйчи погнал машину на кладбище, сердце его бешено стучало.

— Ффу, — выдохнул он облегченно и утер рукавом взмокший лоб, увидев, что Бобо Амон и Дадоджон сидят рядышком с опущенными головами.

Туйчи постоял немного в стороне, потом подошел к ним и предложил подвезти до кишлака. Бобо Амон отрицательно качнул головой, а Дадоджон словно бы не слышал. Туйчи уперся глазами в землю, разглядывая свои стоптанные порыжевшие башмаки, и, помолчав, произнес:

— Тогда я пойду. Мне в Дашти Юрмон ехать. К дядюшке Чорибою…

— Куда? — встрепенулся Дадоджон.

— На пастбище. К чабанам.

Дадоджон как-то странно посмотрел на него, что-то пробормотал себе под нос и, когда Туйчи зашагал к машине, вдруг вскочил, нагнал его и сказал:

— Я с тобой!..

И вот они едут мимо садов и виноградников, едут и безмолвствуют. Туйчи ни слова не сказал про Мулло Хокироха, не спросил, почему Дадоджон не захотел появиться в кишлаке, почему он отправился в степь к чабанам, останется с ними или вернется, а если останется, что будет делать. Как говорится,

Если бы Дадоджон мог о чем-то думать, он, несомненно, возблагодарил бы в душе Туйчи за то, что тот не лезет с расспросами.

Но Дадоджон ничего не замечал. Его терзали чувство вины и ненависть к себе. Из-за него жизнь Наргис оказалась столь же короткой, как у цветка наргис, который расцветает ранней весной и, хрупкий и нежный, не выдерживая холода, тут же увядает. Наргис вынесла тяготы разлуки, она ждала Дадоджона, мечтала, что он вернется героем, приедет сильным и смелым и вместе с ним придет радость и счастье, наступит сладкая жизнь. Но пришла смерть, пришла с ним, Дадоджоном, в его обличье… Да, в его! Если бы он не приехал, она жила и жила бы. Он стал убийцей Наргис, он и его старший брат Мулло Хокирох убили Наргис!..

Если бы там, на кладбище, Бобо Амон размозжил ему голову, это было бы справедливо, ибо только смертью можно искупить смерть. Дадоджон с радостью распростился бы с жизнью у могилы любимой. Без Наргис ему жизнь не мила. Он противен сам себе, ничтожный и жалкий трус, глупец, попавший в капкан ака Мулло и этой — будь она проклята! — Марджоны-Шаддоды. Всех обвел ака Мулло, всех! Наргис убило его коварство, отравил яд обмана и лжи. Воронье извело ее, воронье живучее, как сказал муаллим Салохиддинов. Ака Мулло из той же стаи…

Ах, Бобо Амон, Бобо Амон! Почему он был слепым? Почему не дал встретиться с Наргис, гнал в шею, как паршивую собаку, не верил ему, Дадоджону, и поверил брехне его брата? Боже, как глупо! Как мерзко! Бежать отсюда, бежать!..

Теперь Дадоджону никто не нужен. Он ничего не желает. Не хочет видеть ака Мулло, к черту его! Кишлак без Наргис — зиндан — темница, тюрьма, — к черту кишлак! Хорошо, что Туйчи едет в степь к чабанам и баранам. Дадоджон будет кочевать с ними. С баранами лучше, чем с людьми, бараны бесхитростны и безвредны.

— К какому чабану мы едем? — поднял Дадоджон голову.

— К дядюшке Чорибою, — ответил Туйчи. — Вы знаете его?

— Дядюшку Чорибоя? — произнес Дадоджон, чуть помедлив. — Знаю. А что?

— Ничего, — пожал плечами Туйчи. — Говорю, что мы едем к нему.

— Хорошо…

Кто не знает Чорибоя в этом краю! Знатный животновод, он возглавлял ферму мелкого рогатого скота чуть ли не со дня организации колхоза и только недавно перешел в старшие чабаны. Круглый год он пропадает на пастбищах, перевез в Дашти Юрмон всю семью, в кишлаке бывает редко. Его старший сын уходил на войну с первым призывом: говорят, вернулся…

— Дядюшка Чорибой в прошлый раз давал мне квитанцию, чтобы забрал на почте его радиоприемник, — сказал Туйчи, нарушив молчание. — «Шесть эн-один» называется.

— На что им в степи радиоприемник? Там же нет электричества.

— У дядюшки Чорибоя есть. Он по вечерам пускает движок…

— Хорошо, — и Дадоджон снова умолк.

Дорога постепенно сужалась, и вскоре долина осталась позади, машина запетляла между холмами и пригорками, поползла по крутому подъему вдоль зигзагообразного обрыва. На такой дороге водителю приходится удесятерять внимание, ехать с большой осторожностью. Туйчи крепче сжал баранку и стиснул зубы, на лбу заблестели капельки пота.

На перевале по-осеннему сумрачно и сыро, наплывают грязные, рваные тучи, кажется, что все вокруг утопает в безысходной грусти. Вокруг нет ни деревца, ни травинки. Все прекрасное, способное радовать сердце, осталось позади. «Совсем как в моей жизни», — подумал, вздохнув, Дадоджон.

Туйчи искоса глянул на него и сказал:

— Сейчас будет кишлак Чортеппа, а за ним пойдет степь.

Машина миновала еще один поворот, и сразу же показался кишлак Чортеппа, расположенный в котловине между четырьмя холмами. Это был относительно большой кишлак с чайханой, столовой и магазином, с желтеющими тополями у обочины, залитый ярким теплым солнцем. Его считали воротами Дашти Юрмона — беспредельно просторной степи. Зимой эта степь — поистине райский край для овцеводов. Земля здесь плодородная, весной и осенью вырастают обильные травы. Высокие горы, окаймляющие степь с севера и запада, надежно защищают ее от студеных ветров, никогда не бывает сильных морозов и гололеда. Снег долго не задерживается, быстро тает и овцы всегда находят подножный корм, многочисленные колодцы собирают и хранят воду… Вокруг колодцев и селились чабаны. Колодцы издревле распределены между кишлаками, что предохраняло от скандалов и недоразумений. Один лишь колхоз «По ленинскому пути» — держит в Дашти Юрмон двенадцать тысяч овец. Дашти Юрмон — Степь Сусликов — можно смело переименовать в Дашти Густфанд — Овечью Степь.

Туйчи остановил машину у Чортеппинской чайханы и сказал:

— Передохнем немного, перекусим и поедем дальше. Согласны?

— Как хочешь, — ответил Дадоджон и, открыв дверцу кабины, спрыгнул на землю.

В чайхане было много народу. Около нее, вдоль дороги, вытянулась длинная цепь автомашин и арб, и среди них — райкомовский «виллис». Пока Туйчи пристраивал свою пятитонку, Дадоджон разыскал свободное место и присел на краешек ката.

— Здравствуйте, Дадоджон! — услышал он вдруг за спиной чей-то голос и, оглянувшись, увидел первого секретаря райкома партии Аминджона Рахимова.

Аминджон сидел, подобрав под себя ноги, на соседнем кате и пил чай в кругу нескольких людей, — верно, местных начальников, его глаза смотрели приветливо.

— Здравствуйте, — ответил Дадоджон, вскочив: сработала армейская привычка вставать перед старшим в звании и должности. Смутившись, он повторил: — Здравствуйте, — и подошел к Аминджону. Ему быстро освободили место. Он сел, и тут сработала другая привычка, приобретенная в доме ака Мулло, — он провел по лицу ладонями и глухо произнес:

— Аминь.

Его мгновенно бросило в жар. Однако и остальные сделали то же самое. А Аминджон, словно не обратив на это внимания, налил в пиалу чай, протянул ему и, глядя все так же приветливо, спросил:

— Откуда и куда держим путь?

— В степь, к дядюшке Чорибою, — ответил Дадоджон и, спохватившись, прикусил язык, ибо и сам толком не знал, с какой целью едет. Он просто бежал из кишлака, бежал от горя, от коварства и лжи, от своего вероломного брата. Но разве про это кому-нибудь скажешь?

Дадоджон поспешно отхлебнул из пиалки, чай был горячим.

— По делу едете? — все-таки спросил секретарь райкома.

Дадоджон замялся:

— Нет, просто так, посмотреть…

— А как съездили в Сталинабад? — снова спросил Аминджон.

«Господи, откуда он знает?» — подумал Дадоджон и, подавив вздох, сказал:

— Ничего съездил…

Аминджон помолчал. Потом, словно бы размышляя вслух, сказал:

— А у нас страда, последние сражения за урожай. Хлопка на полях еще много, а людей для уборки не хватает.

— Вот и к нам приехали за людьми, — вставил седоусый мужчина с удлиненным усталым лицом, судя по виду — председатель здешнего колхоза, а может быть, сельсовета.

— Что ж, — поддержал Аминджон, — хлеборобы и животноводы сезон в основном завершили, дел у них сейчас меньше, поэтому и просим их помочь хлопкоробам. — Он посмотрел на Дадоджона в упор. — Мне звонили из Сталинабада. Мы подобрали вам работу в районной прокуратуре. Когда намерены вернуться в Богистан?

Дадоджон не успел ответить, так как в этот момент к Аминджону подошли несколько человек с какими-то бумагами и он занялся ими. Дадоджон воспользовался моментом, торопливо встал и подошел к Туйчи, который сидел на его прежнем месте и ел лепешку, запивая ее чаем.

— Да вы бы посидели с ними, — сказал Туйчи. — сам…

— Они люди занятые…

— Дел у них всегда много. Но Рахимов хороший человек…

— Да, — согласился Дадоджон.

Хороший, добрый, чуткий человек! Все он знает, до всего ему есть дело. Смотрел участливо, будто знает, какая беда свалилась на Дадоджона, а потом строго, словно он, Дадоджон, дезертир, — бежит, когда сбор хлопка в разгаре и каждый человек на счету. Какую работу ему подобрали? «Звонили из Сталинабада». Значит, знает, что не дали диплома, обнаружили подлог в личном деле… Никакой стоящей работы теперь не дадут. Кем он станет в районной прокуратуре? Секретарем? Помощником? Следователем? Помощник Бурихона — это самый высокий пост, о котором он может теперь мечтать. Бурихона, который связан с ака Мулло одной веревочкой! У него под пятой. Ну их всех к черту! К черту диплом, работу, должность! Лучше стать чабаном, ходить по вольному воздуху, смотреть за барашками и козами!

— Угощайтесь! — сказал Туйчи, протягивая пиалку с чаем. — Может, съедите шурпу?

— Нет, не хочу, — вздохнул Дадоджон. — Ты возьми себе, братишка, на меня не смотри.

— А я хлебом наелся, с меня хватит, — улыбнулся Туйчи. — Боюсь растолстеть. Когда Приезжаю к дядюшке Чорибою, он смеется надо мной, говорит, что сижу за рулем и отращиваю брюхо. Пустая, говорит, это радость — раскатывать на машине.

— А на свой живот не смотрит? По-моему, дядюшка Чорибой был толстяком.

— Нет, — сказал Туйчи. — Дядюшка Чорибой здоровый, а не толстый. И сыновья все в него пошли, такие же сильные и большие. Они ведь кушают только мясо и масло, другой еды у них нет или очень мало, поэтому они крепкие, у них мускулы, а не жир. Если вы поживете там один-два месяца, тоже поправитесь.

— А сейчас, по-твоему, я худой и больной? — спросил Дадоджон.

— Нет, не худой… Только все равно: подышите здешним воздухом — станете еще здоровее.

Туйчи, конечно, приврал. Тревоги и неудачи последних дней не прошли бесследно, а весть о смерти Нарсис вконец доконала Дадоджона. Он осунулся, похудел и пожелтел, сам это чувствовал.

Дадоджон усмехнулся и хотел было попросить Туйчи скорее тронуться в путь, но тут подошел Аминджон и сказал:

— Если не возражаете, Дадоджон, давайте пройдемся, я хочу показать вам Чортеппа.

Это предложение удивило Дадоджона, он подосадовал в душе, но встал и пошел рядом с секретарем райкома. Они молча перешли улицу и медленно зашагали, щурясь от солнца.

— Будьте мужественным, не поддавайтесь горю, — заговорил Аминджон. — Я понимаю, словами в таких случаях не утешить, но, как говорил мой комполка, живым надо идти вперед и исполнять свой долг. Вы простите, что я затрагиваю больную для вас тему, но, поверьте, не только для того, чтобы выразить вам сочувствие и соболезнование. Смерть Наргис удар для вас, и вдвойне тяжелый — оттого, что вините в ней себя. И правильно делаете! — Аминджон сказал: — Я все знаю. Позавчера ко мне приходил ваш брат.

— Мой брат?!

— Да. Он каялся в том, что причастен к вашей ссоре с Наргис и был против вашей женитьбы на ней якобы из-за того, что она — единственный ребенок в семье, а это, дескать, плохая примета, можете остаться без потомства. Предрассудки сделали свое дело, сказал он, и просил помочь вам…

— В чем? — вырвалось у Дадоджона.

— Справиться с горем и устроить жизнь. Скажу откровенно: многое в вашем брате удивляет меня и не нравится. Он энергичный человек, деятельный и волевой, но какой-то скользкий. Вроде бы добр, всем желает помочь, но порой, как в вашем случае, его доброта оборачивается злом. Он умеет подчинять людей своей воле и вертеть ими.

Аминджон, естественно, не мог сказать Дадоджону, что Мулло Хокирох подозревается в крупных преступлениях. Внезапная ревизия, проведенная на складе по просьбе тетушки Нодиры, не выявила прямых недостач и хищений, но дала ряд косвенных улик, позволивших завести дело о злоупотреблениях. Пока оно держится в тайне, чтобы не спугнуть ни Мулло Хокироха, ни тех, кто связан с ним и в районе, и в области, и даже в столице. Насколько известно Аминджону, дело принимает серьезный оборот. Кажется, в нем замешаны гораздо более крупные фигуры, чем Мулло Хокирох.

— Да, он умеет вертеть людьми, — повторил Аминджон и, остановившись, положил руку на плечо Дадоджону. — Но пусть все, что случилось, станет для вас уроком. Живите впредь своей головой, слушайте свое сердце! Не обижайтесь на меня. Если бы вы активно включились в колхозные дела, пользу принесли бы огромную. Но, разумеется, не в таком состоянии. Жаль, конечно, очень жаль… Но раз решили, поезжайте в степь, развейтесь и возвращайтесь. Степь сейчас полезнее тысячи санаториев.

Дадоджон поблагодарил и больше ничего не сказал. Он был поражен тем, что ака Мулло приходил к секретарю райкома. Значит, смерть Наргис не оставила равнодушным и его. А не уловка ли это? Хотя какая может быть здесь хитрость? Просто брат боится, что зло, которое они, сами того не желая, учинили, повредит им и что он, Дадоджон, никогда не простит ему враждебного отношения к Наргис. Секретарь райкома точно сказал: иногда добрые побуждения ака Мулло оборачиваются злом. Судя по разговору, он раскусил ака Мулло, поэтому и предупреждает: живите своей головой. Времена изменились, многое из того, чем жили люди до войны, навсегда ушло в прошлое.

— Ака Мулло — старый человек, — сказал Дадоджон, нарушив молчание, — вы уж простите его. Лучше, если его освободят от должности. Времена изменились, а он живет и работает по старинке!

— Времена действительно изменились, — согласился Аминджон. — Но ваш брат мог бы, — подчеркнул он это слово, — жить и работать, как говорится, в ногу со временем. Когда вернетесь, мы еще поговорим с вами на эту тему.

— Хорошо, — сказал Дадоджон.

— Как я понял, вы не очень рветесь работать в прокуратуре. Или ошибаюсь? — спросил Аминджон и, не дожидаясь ответа, даже не взглянув на Дадоджона, продолжил: — Вам вышлют свидетельство об окончании юридической школы. Мне звонил сам нарком.

— Диплом?

— Диплом! Как получите, приступайте к работе.

— Я благодарен вам за ваши заботы, — сказал Дадоджон после небольшой паузы. — Но есть… некоторые обстоятельства… словом, я пока не знаю, где хотел бы работать. Когда вернусь, с вашего позволения, приду к вам и тогда, куда ни пошлете, постараюсь оправдать ваше доверие.

Дадоджон хотел было рассказать о том, что, поступая в юридическую школу, скрыл социальное происхождение и теперь это с чьей-то помощью открылось. Но в последний момент не решился. Ему очень хотелось знать, сказал ли об этом нарком, и он с замиранием сердца ждал, что скажет Рахимов. Но Аминджон только пожал плечами.

Они дошли до конца кишлака, остановились и стали смотреть на убегающую за горизонт степь.

— Вон там, — показал Аминджон рукой, — возьмет свое начало Даштиюрмонский канал.

— Канал? — удивленно произнес Дадоджон. — Вы собираетесь орошать Дашти Юрмон?

— Да, уже есть такой проект, включается в пятилетний план. Работы предполагается начать в будущем году. Перегородят плотиной Равот и направят ее воды сюда.

— Тогда Дашти Юрмон превратится в земной рай! — воскликнул Дадоджон.

Аминджон улыбнулся.

— Предполагается создать три хлопководческих колхоза и один садово-виноградный.

— Это было бы здорово!

— Еще бы! — снова улыбнулся Аминджон. — Ну что ж, пора ехать. Доброго вам пути! Хорошенько отдохните, помогите Чорибою. Он очень любит технику. Говорят, мечтает о мотоцикле. Передайте ему, чтобы не покупал. Если хорошо проведет зимовку скота, мы наградим его мотоциклом с коляской.

— Обязательно передам! — сказал Дадоджон.

Они попрощались. Аминджон свернул в боковую улочку и направился к сельсовету, а Дадоджон возвратился в чайхану, сел рядом с Туйчи, выпил пиалку чая.

— Ну что, братишка, — сказал он потом, — тронемся? Время не ждет, посмотри на солнце!..

— Поехали! — мигом поднялся Туйчи.