Загадка старого клоуна

Глава 14 Нам поставили телефон. Лофофора. Что такое юмор? Отправляемся во времена Богдана Хмельницкого

Сурена снова сегодня не было в школе. Снова — съёмки. А мне очень хотелось с ним увидится. Как же! Он же тоже Муха. Как и я. Я почувствовал к Сурену нежность. Я непроизвольно улыбался безо всякой причины. Хотя не, причина всё-таки была. Кроме того, что Сурен оказался Мухою. И кроме того, что меня ожидало новое путешествие в прошлое с Чаком и Елисеем Петровичем (мы договорились встретиться сегодня).

Была еще одна причина.

Когда вчера я пришел домой, оказалось, что нам поставили телефон. Красный блестящий аппарат с черно-белым диском стоял на подоконнике и словно улыбался мне. И наша полупустая, еще не меблированная квартира сразу стала иной — уютнее, красивее.

У меня от радости перехватило дыхание, когда я поднес к уху трубку и услышал ровное беспрерывное гудение (так называемый зуммер). Я должен куда-то позвонить. Я не мог не позвонить. Я набрал номер, не задумываясь, просто так. В трубке клацнуло, и послышался голос:

— Слушаю!

— Здравствуйте! — дрожащим голосом сказал я.

— Здравствуйте! — вежливо ответили в трубке. — Вам кого?

— Извините… До свидания… Я быстро положил трубку и нервно загоготал: «Ого-го-го». Как огогокал, убегая с мальчишками из чужого сада при появлении хозяина.

Это было так волнующе-прекрасно, что я должен был еще куда-то позвонить.

У телефона лежала памятка, на не было несколько телефонов: пожарная охрана — 01, милиция — 02, скорая помощь — 03.

Я набрал 01.

— Пожарная охрана, — услышал я приятный женский голос.

— Здравствуйте… Не волнуйтесь, пожалуйста… У нас всё в порядке… Выполняем все требования пожарной безопасности… До свидания… — и, снова почувствовал в груди нервный холодок правонарушителя, повесил трубку.

Потом я позвонил в «скорую помощь» и сказал, что чувствую себя хорошо, что у нас все здоровы, что беспокоиться и присылать врача не надо.

Звонить в милицию было страшновато, но я всё-таки позвонил.

— Дежурный лейтенант Варфоломеев слушает, — послышался низкий голос.

Я втянул голову в плечи и, не сказав ни слова, тихонько положил трубку.

Больше звонить было некуда. А так хотелось с кем-нибудь поговорить по телефону!

Конечно, я понимаю, вы презрительно улыбаетесь. Конечно!

Тем, кто прожил всю жизнь в городе, кто родился с телефоном, кого бабушки подносили кричать к телефонной трубке, а потом говорили родителям на работу по телефону первые слова, для кого телефон с первой минуты жизни был таким же обычным, как погремушка, соска и манная каша, — тем этого не понять.

— Что ты улыбаешься? — спросила Туся и сама улыбнулась.

— Ничего. Просто так, — сказал я.

— Я тоже иногда просто так улыбаюсь. Вот бывает такое настроение, что хочется улыбаться, — солнце отразилось в её очках и пустило зайчика мне в глаза.

— Скажи, а у вас телефон есть? — спросил я.

— Есть. А что?

— А какой номер?

— А вам телефон поставили?

— Ага.

— Ой, тогда я тебе позвоню.

— Давай лучше я тебе.

— Давай.

Мы обменялись номерами телефонов.

у меня сразу охватило нетерпение. Я уже подгонял время, чтобы быстрее кончились уроки и я мог позвонить ей по телефону.

Она сидела рядом со мной, я слышал её дыхание, я мог говорить с ней сколько угодно, но я сгорал от желания поговорить с ней по телефону. Чудеса! Я даже старался как можно меньше разговаривать с ней сейчас. Мне казалось, что я тогда больше смогу поговорить по телефону.

После уроков я бежал домой так, словно за мной гнались волки. Запыхавшийся, вскочил я в комнату и бросился к телефону. Едва от волнения попадая пальцем в дырочки диска, набрал номер.

В трубке щёлкнуло.

— Алло!

— Туся! — закричал я изо всех сил, во всё горло.

— Ой! Что случилось? Кто это? — беспокойно спросили в трубке.

— Это я… Стёпа. Ты что не узнаешь меня? Туся!

— Это не Туся, а её бабушка. Туси нет. Она еще в школе. Должна скоро прийти.

Какие же у них одинаковые голоса!

— Ой! Извините! Извините! — и я быстро положил трубку, хотя бабушка, кажется, хотела о чем-то спросить.

Естественно, я понял, что Туся еще не успела прийти домой. Я очень быстро бежал, и живет она чуть дальше от школы, чем я. Но всё равно тревожные мысли зашевелись в голове. А что, если она просто посмеялась надо мной и не позвонит. И не захочет говорить со мной. И вообще…

Я почувствовал себя почти несчастным.

Смотрел на телефон, а он стоял на подоконнике молчаливый, неприветливо, холодно мигая мне пучеглазым диском…

Он позвонил так неожиданно и резко, что я даже подскочил.

— А..алло! — прохрипел я, потеряв от волнения голос.

— Стёпа! Это ты? Алло! Стёпа!

— Я! Я! Привет! — овладел я собой.

— Ой! Ты так мою бабушку напугал. Она уже думала что-то случилось. Позвонил и повесил трубку. Разве так можно? Хорошо, что я сразу же пришла. Ну, как ты поживаешь? Что делаешь?

— Ничего… По телефону с тобой говорю.

— И я по телефону говорю. С тобой, — она засмеялась. — Сейчас буду обедать.

— И я буду обедать.

— Ну, приятного аппетита! Пообедаешь, позвони.

— Хорошо. И тебе приятного!

— До свидания.

— До свидания.

Зазвучали короткие гудки — она положила трубку. Разогревая обед, я пел. Пел бодрую революционную песню:

Мы с папой всегда пели эту песню, когда у нас было хорошее настроение.

Я пообедал, помыл посуду, походил по комнате, трижды подходил к телефону и трижды себя сдерживал («Еще рано? Она еще не пообедала. Она еще только второе есть»). Наконец выдохнув, как перед прыжком в воду, я набрал номер.

— Алло! — Послышался в трубке такой знакомый голос.

— Туся!

— Я.

— Привет!

— Привет!

— Ну, как обедалось? Вкусно было?

— Вкусно. А тебе?

— Тоже вкусно. А что ты делаешь?

— Ничего. А ты?

— Тоже ничего.

Я замолк. Дальше говорить было нечего.

Она тоже молчала.

— Ты что молчишь? — наконец сказал я.

— А ты что?

— Просто так.

— И я просто так.

И вдруг мне стало смешно. Я засмеялся. И она подхватила.

Мы ничего не говорили, а просто смеялись по телефону. И это было почему-то так весело, что я даже захлебывался. Наконец она спросила:

— А почему мы смеемся?

— Не знаю.

— И я не знаю.

И мы засмеялись еще сильнее.

— Ой!.. Ха-ха-ха!.. Мы словно смех-травы наелись, — не знаю, как это у меня вырвалось. Сказал и только потом понял, что я сказал.

— Ты знаешь, — сказала она, — моя бабушка давно где-то читала, что в Аравии растет «веселое» дерево. Если человек съест с него ягоду чуть больше горошины, у него начинается приступ смеха, который продолжается несколько часов. За плодами особенно гоняются подростки. Но родители строго следят за тем, чтобы они не подходили к дереву.

— Серьезно? Есть такое дерево? — у меня похолодело внутри. — А как оно называется?

— Не знаю. И бабушка не помнит. Она это где-то читала, но не помнит даже где.

— Интересно.

— Конечно. Ты представляешь, если плохое настроение, съел — и хохочешь себе.

— Ага.

— А папа сказал, что в Мексике растет кактус без колючек — лофофора, священное растение ацтеков. Если его пожевать, то тоже будет хорошее настроение. Еще и разные галлюцинации — цветные, зрительные и слуховые.

— Ага…

— Ну, хорошо… Я тебя уже заговорила. Нужно уже за уроки садиться. До свидания.

— До свидания.

Я положил трубку. Она, наверно, почувствовала, что я почему-то скис, и, ничего не спрашивая, поспешила закончить разговор. Я был благодарен ей за это. Я ничего бы не смог сказать. Мне почему-то сразу стало жутко, когда услышал про это «веселое дерево» и лофофору. Значит, вправду есть такие растения. До сих пор я всё-таки часто думал о смех-траве, как о чем-то нереальном, сказочном, как о порождении творческой фантазии народа (сказал Чак). И леший Елисей Петрович, и моё бестелесное падение в прошлое — все это было, но было в том гипнотическом состоянии полусна-полумечты, в которое неведомо каким образом погружал меня Чак.

А тут целиком живая действительность. И в ней, оказывается, существуют «веселое» дерево и священный кактус лофофора.

Я был взволнован.

И вообще, что это такое — юмор? Откуда он берется в человеке? Чем он питается, как появляется и почему исчезает?

Почему то, что говорит один, смешно, а что говорит другой — совсем не смешно (хотя видно, что хочет рассмешить)?

Почему один и тот же человек говорит один раз очень смешные вещи, а в другой рак, как не старается, не может сказать ничего смешного?

И как же горько клоуну, который утрачивает способность веселить людей! А это, я читал, пережили чуть ли не все клоуны мира. И публика так безжалостна. Еще вчера она смеялась над шутками своего любимца, а сегодня она возмущается его неуклюжим скоморошеством. Ведь смех — это радость. Это непременная составная часть человеческого счастья!

Мы договорились с Чаком встретиться в четыре на площади Богдана. Уже было четверть третьего, мне еще нужно успеть сделать уроки, а я не могу ни за что взяться. Нет сил сосредоточиться, мысли скачут, путаются, перепрыгивают друг через друга.

Впервые за всё время я вынужден буду, наверно, соврать Чаку. Письменные я еще так-сяк сделал, а устные не смог. Оставил на вечер.

Чак сидел на лавочке, а Елисея Петровича не было.

— Нужно немного подождать, — поприветствовав, сказал Чак. — Елисей Петрович в зоопарке. Привезли новый экспонат — бурого медведя, и он с непривычки очень тоскует в неволе.

Я был даже доволен, что его нет. Я хотел рассказать Чаку о «веселом» дереве и лофофоре.

Выслушав меня, Чак улыбнулся.

— А ты думал, что это выдумка? Что никакой смех-травы, зелья-веселья существовать не может? Нет, Степа. Даже в каждой выдумке есть доля правды.

— А знаете… нам телефон поставили, — выпалил я.

— Ну-у! Поздравляю! Теперь к тебе можно звонить?

— Ага.

— Давай номер. — Чак вытянул из кармана авторучку и записную книжку, записал номер нашего телефона. — Значит, так… Мы с Елисеем Петровичем предварительно уже виделись. Он с помощью своего времявизора заглянул в ту эпоху и всё разведал. Ситуация такая… Пока его нет, я тебе расскажу. Весной 1648 года Богдан Хмельницкий поднял козаков в Запорожье. Началась освободительная война украинского народа против польского короля. В мае в битве у Желтых Вод, а потом в битве под Корсунем козаки Богдана Хмельницкого разгромили войска шляхты. Росло войско Богдана. Отовсюду, бросив всё, потянулись к Хмельницкому и козаки, и селяне. Только женщины и дети оставались в городах и селах. По приказу Богдана трехтысячный отряд двинулся на Киев. И Тимоха Смеян среди них. Сбежал из города киевский воевода Адам Кисель. Сбежали шляхтичи, осталось только «простонародье» — мещане, козаки и селяне, которые присоединились к повстанцам. но недолго пробыли козаки Хмельницкого в Киеве. Уже в июле они выступили в поход на Брацлавщину[10]. И шляхта с помощью митрополита Сильвестра Косова восстановила в Киеве власть польского короля. Вот в это время братья-доминикане Игнаций Гусаковский и Бонифаций Пантофля (которых ты уже знаешь) коварно захватили раненного бесчувственного Тимоху Смеяна и заперли его в темной келье своего монастыря. Несколько месяцев держали его в там, выпытывая секрет зелья-веселья. Но он лтшь смеялся над ними. И вот настал декабрь.

Послышались быстрые шаги. К нам подбегал запыхавшийся Елисей Петрович.

— Извините… Здравствуйте… что задержался, — лицо Елисея Петровича было взволнованное, очки съехали на кончик носа. — Так, знаете, Мишка (новенький наш) переживает — больно смотреть. Как маятник, по клетке — из угла в угол, из угла в угол. Первый день в зоопарке. Тяжело. Давайте я вас быстренько перенесу и снова к нему. — Он достал из кармана времявизор, покрутил окуляр, ставя «экспозицию». — Та-ак! Тысяча, значит, шестьсот сорок восемь. Пять… четыре… три… два… один!.. Поехали!

У меня уже знакомо зашумело в голове и поплыло все перед глазами.