Зной прошлого

В разгар схваток

Миновали радостные дни, когда пришла в отряд и приняла присягу большая группа новых партизан. Атанас Манчев — Моц с энтузиазмом и ликованием встречал каждого нового бойца. Как хотелось ему сказать каждому из них что-то доброе, единственное и неповторимое, но слова не шли, не складывались, и Моц лишь по-братски обнимал каждого из вновь пришедших партизан, радостно при этом смеясь и что-то восклицая. Многие годы он терпеливо ждал и верил, что наступит этот день, но сейчас, когда рядом с ним был целый отряд единомышленников, сердце поэта молчало. Моц словно все еще не мот поверить, что эти бойцы с пятиконечными звездочками, о которых он столько мечтал и столько писал, на самом деле стоят перед ним в партизанском строю.

В отряде у Моца не было ответственной руководящей должности. Он сам пожелал по-прежнему работать с населением, укреплять связь отряда с народом, потому что понимал всю ответственность своей задачи. В конце концов именно от его деятельности зависело и пополнение отряда новыми партизанами. Но тем не менее каждый раз ему было тяжело надолго расставаться с отрядом, с боевыми товарищами. Еще 6 мая — сразу после присяги — Моц простился со всеми и заторопился вниз, в долину. Таким и запомнился он боевым друзьям — озаренное улыбкой лицо и высоко вскинутая вверх рука. Работа, долг звали его в села, а сердце оставалось здесь, в горах, с верными друзьями.

Когда Моц на этот раз уходил из партизанского лагеря, он то и дело оборачивался и подолгу махал рукой. Затем снова шагал по тропе, а рука по-прежнему была вскинута вверх, лишь пальцы крепко сжимались в кулак, словно призывая к борьбе и клянясь в верности. Рассказывают, что в последнем своем разговоре с матерью Моц горячо и убежденно говорил: «Будет у нас партизанский отряд, и не один, а много. Мы добьемся победы и завоюем свободу». «А чем же ты будешь заниматься после победы?» — спросила его мать. Не задумываясь, Моц ответил; «Буду жить среди людей и писать о них, буду делать все, чтобы жизнь их была радостной».

Атанас Манчев покинул отряд вместе с руководителями районного боевого штаба, присутствовавшими при принятии партизанской присяги. До села Рыжица их сопровождал партизан Петко Баев. Оттуда Атанасу Манчеву и его товарищу Ивану Ченгелиеву предстояло пробираться вдвоем в Айтосский район, чтобы выполнить задание командования.

7 мая группа достигла села Рыжица, но до вечера оставалась в лесу. Настроение у Моца было прекрасное — он много шутил и смеялся, рассказывал забавные истории. Но не забывал и о деле — обсуждал с руководителями районного штаба, чем конкретно штаб сможет помочь отряду, через кого будет поддерживаться связь, какие каналы будут использоваться для переброски людей, для передачи оружия и продовольствия. После полудня неподалеку от них проехал верхом на ослике какой-то крестьянин. Он, конечно, заметил партизан, но невозмутимо продолжал свой путь.

— Надо бы его задержать на время, — предложил кто-то из штаба.

— Этих, на осликах, нечего бояться, — шутливо ответил Манчев. — Смотрите, как бы кто-нибудь на коне да в форме не проехал мимо. Те куда как опаснее.

Вечером вся группа незаметно пробралась в дом ятаков Ивана Кирякова и Димитра Янева. Здесь имелся тайник, которым Манчев и прежде пользовался не раз. Там продолжилось обсуждение вопросов взаимодействия партизанского отряда и районного боевого штаба.

Через несколько дней, 12 мая, большинство членов районного штаба покинули тайник, решив пробираться в Бургас. Остальные — заместитель командира районного штаба Тодор Георгиев, Иван Ченгелиев, Петко Баев и Атанас Манчев — на следующий день отправились в село Пештерско, где укрылись в доме старого коммуниста бая Христаки. Манчев незамедлительно отправил весточку товарищам из Айтоса. Настаивал на встрече, назначил день. Сделал попытку связаться и с товарищами из села Пирне, от которых должен был получить заранее оговоренную сумму денег, предназначенную для нужд партизанского отряда. «Мы должны иметь свои отрядные деньги, — убеждал Моц еще Михаила Дойчева. — Если придется что-то брать у бедных, то сможем заплатить за все».

Дни проходили в мучительном ожидании. Сидеть и ждать, когда для отряда были необходимы деньги и новое пополнение, когда неизвестны исход операции по захвату оружия на постах береговой охраны и дальнейшая судьба отряда, было невыносимо. Ночами Моц проводил встречи с местными товарищами и вновь возвращался в тайник. Однажды, к удивлению всех, он вытащил из кармана три мелко исписанных листочка и принялся читать свое последнее стихотворение. В тесном тайнике звучали пламенные строки о любви, о боевом товариществе, о близкой победе.

Посланцев из Айтоса все не было, и Атанас Манчев несколько раз сам порывался пробраться в город. «Слишком опасно, — отговаривали его товарищи. — Город блокирован войсками и полицией. Надо еще подождать, может быть, связные все же появятся». В конце концов Моц все же решил отправиться в город, но в этот момент другой партизанский ятак — Продан Стойков пришел к тайнику Михаила Дойчева с группой товарищей. Михаил на этот раз был, как никогда, необходим Моцу. Он был давним и преданным другом, и от него Моц рассчитывал услышать самый верный совет. Нежданной встрече с Михаилом Моц радовался, как ребенок. Настроение у него было приподнятое, он много шутил, от души ликовал, что операция по захвату оружия на постах береговой охраны прошла успешно. Затем Михаил и Атанас надолго уединились. Было это 16 мая.

На следующий день, нагрузив полную подводу продуктами, бай Христаков, Михаил Дойчев и остальные партизаны отправились в горы, в расположение отряда. С Манчевым остался только Иван Ченгелиев, в доме которого в Айтосе был оборудован тайник. Решение, принятое Михаилом и Атанасом, предусматривало, что Моц и Иван проберутся в город и выполнят поставленные перед ними задачи.

Крепкая дружба с юных лет связывала Атанаса Манчева и Михаила Дойчева. Один из них жил и работал в сельской местности, другой учился сначала в Бургасе, а затем в Софии, но, несмотря на это, они поддерживали между собой тесную связь и часто встречались. Позднее, когда Моц вернулся в родные края как представитель ЦК РМС в округе, а затем стал секретарем окружной ремсистской организации, двое друзей стали просто неразлучными. Лишь полиция сумела разлучить их на целый год, когда арестовала Михаила и бросила его в тюрьму. Весь этот год Манчев чувствовал себя очень одиноким. Поэтому, когда Дойчеву удалось совершить побег и они снова встретились в доме ятака Желю Ангелова в селе Гылыбец, первыми словами, которые сказал Моц другу, были: «Не могу без тебя…»

Михаил был смел, тверд, по-народному смекалист, сдержан в поступках, в любом деле терпеливо искал правильное решение. Он был прирожденным организатором. Атанас — натура лиричная и возвышенная, он легко воспламенялся, но в то же время отличался мужеством и решительностью, имел хорошую теоретическую подготовку. Они взаимно дополняли друг друга. Время от времени их разделяли задачи борьбы, но затем они вновь оказывались вместе.

19 мая Атанас Манчев и Иван Ченгелиев сумели пробраться в город и укрылись до наступления темноты в маленькой тополиной рощице неподалеку от дома Ивана. Около восьми вечера сначала Моц, а затем и Иван незаметно проскользнули в дом Ченгелиевых. Встретил их самый младший из братьев Ченгелиевых — Димитр, который позднее вспоминал: «Позвали старшего брата Тодора, все прошли в комнаты и стали что-то горячо обсуждать. Помню, что упоминали какие-то деньги, которые необходимо было получить для отряда. Затем Атанас Манчев написал записку и велел Тодору передать ее Ивану Грудеву».

Тодор отсутствовал не очень долго. По словам Димитра, он вернулся сильно встревоженным. Димитр не слышал того, что Тодор сообщил Манчеву, и не понял, что так встревожило брата, потому что в этот момент наблюдал за обстановкой на улице. Он лишь слышал, что Манчев в ответ сказал: «Если нас и обнаружат, то будет лучше, если это произойдет где-нибудь в другом месте».

По всей видимости, Тодор принес тревожные вести об активизации в городе полиции. Кроме того, человек, на встречу с которым он был послан, не пришел на условленное место. Не появился он там и на следующий день — 20 мая.

Два последних дня, проведенных в доме Ченгелиевых в вынужденном бездействии, для партизан тянулись мучительно долго. А ведь предстояло еще решить вопросы, связанные с переброской в партизанский отряд ряда товарищей и с поддержанием нелегального канала связи. Единственным человеком, с которым Атанасу Манчеву и Ивану Ченгелиеву удалось встретиться, был командир городского боевого штаба Асен Йорданов.

По дороге в Ямбол Асен заскочил в Айтос, куда была эвакуирована его семья. Там его отыскал Тодор Грудев и сообщил о записке от Моца. Затем Асен в одном из трактиров встретился с Иваном Ченгелиевым и Тодором Грудевым и, прочитав записку, принял решение повидаться и с посланцами отряда.

…Разобраться в обстановке в городе был послан Тодор Ченгелиев. Он потолкался по улицам, заглянул в кафе и трактиры, всюду присматриваясь и прислушиваясь к разговорам. «В городе полно жандармов, — сообщил он, вернувшись. — Да и полиция что-то оживилась». К тревожным новостям Манчев отнесся довольно спокойно, но тут же написал около десятка писем, которые младший из братьев Ченгелиевых опустил в почтовый ящик.

Мне очень хотелось видеть эти письма, но, к сожалению, до сих пор не удалось обнаружить ни одного из них. Содержание писем — а они были адресованы близким и друзьям Моца — могло бы, по всей видимости, многое рассказать о последних часах жизни двух партизан, которые, несмотря на реальную угрозу собственной безопасности, не попытались покинуть город, а предпочли остаться, чтобы любой ценой выполнить стоящие перед ними задачи. Все же на второй день Манчев решил принять меры предосторожности: на ночь партизаны перебрались в расположенный во дворе тайник. Вход в него прикрывал громоздкий сундук, доверху набитый разным железным хламом, который собрал работавший машинистом на паровой молотилке Тодор.

Поздно ночью оба партизана покинули тайник и затаились во дворе: они все же опасались возможной полицейской блокады. Однако, убедившись, что все вокруг спокойно, перед самым рассветом вновь укрылись в тайнике.

Тайник! Как легко произносится сегодня это слово! Можно подумать, что Моц и Иван спустились в надежное и безопасное убежище, где им уже не грозила никакая опасность. На самом же деде они с трудом протиснулись в узкую, тесную нору, в которой и одному-то человеку негде было повернуться. Отодвинуть сундук, загораживающий вход в тайник, находясь внутри, было чрезвычайно трудно. Уже через час-другой пребывания в таком убежище у человека начинало ломить все тело. Однако ни Моц, ни Иван не обращали на это внимания. Оба они были на нелегальном положении еще с 1941 года и привыкли ко всяким перипетиям. Иван два года укрывался на конспиративных квартирах в Софии, прежде чем в январе 1944 года вернулся в свой родной край. И Атанасу Манчеву частенько приходилось обитать в подобных «квартирах», куда не заглядывал даже солнечный луч. Сначала он скрывался у верных людей в Бургасе, затем в своем родном доме, где были оборудованы два тайника — один под крыльцом и другой в глубине двора, под хозяйственным навесом. Около четырех месяцев прятался Моц от полиции в пекарне Георгия Черкезова. Затем, выполняя особое задание, побывал в селах Рыжица, Гылыбец, Кошарица, Пештерско, Обзор, Дюлино, Приселци, Попович… Где бы ни появлялся Моц, повсюду тайники, в которых он скрывался, превращались в штабы антифашистского движения. С ним всегда были пишущая машинка, авторучка и стопка листков из ученических тетрадей: Курьеры доставляли письма и указания Моца в партийные и ремсистские организации. Почти каждую ночь он проводил встречи с активом, ну а если выпадала свободная минута — писал стихи, которые были подчинены главному в его жизни — борьбе за свободу.

Из одной, конспиративной квартиры в другую, из тайника в тайник — и так в течение многих лет. Откуда черпал силы этот двадцатилетний юноша, принявший на свои плечи такой груз ответственности, отдававший себя без остатка нелегальной работе? Еще в гимназии приятели отмечали его эмоциональность, его поэтическую натуру и немного сентиментальный характер. Всем своим существом революционера он был беспредельно предан родному народу, сердцем поэта глубоко чувствовал и любил природу и ее «вольную ширь», но вот уже около трех лет был вынужден сторониться дневного света и жить на чердаках, в погребах и в похожих на норы тайниках. Перед Моцем всюду открывались двери. Даже там, где он появлялся впервые, недоверие и настороженность рассеивались в первые же минуты, и самые разные люди, и молодые, и старые, с нетерпением ждали новой встречи с Моцем.

За все время не было ни одной попытки выдать Моца властям, хотя немало людей знали о его маршрутах и многим доводилось встречаться с ним лично. Лишь от внедренного в подпольную организацию провокатора полиция время от времени получала сведения о том, в каком районе находится Атанас Манчев — Моц, этот опаснейший партийный работник. Полицейские ищейки рыскали по всему округу, надеясь напасть на его след, но тщетно. А в это время Моц перебирался из села в село, из тайника в тайник. Среди ночи, когда товарищи сообщали ему, что вокруг не замечено ничего подозрительного, он незаметно покидал тайник, подняв воротник полушубка, закутавшись в плащ или переодевшись в женскую одежду. Не раз, находясь в тайнике, приходилось ему, сжав в руке пистолет и затаив дыхание, слышать над собой топот кованых сапог полицейских. После одного такого обыска в его родном доме, когда он прятался под крыльцом, Атанас с улыбкой сказал испуганной матери: «Вот видишь, не так все и страшно». Здесь же, в тайнике под крыльцом, узнал Моц об аресте Михаила Дойчева и Георгия Черкезова в пекарне, а затем и об аресте Гочо Иванова, Ивана Танева и почти всего окружного комитета РМС. Провокатор на этот раз и о нем сумел дать точную информацию: «Он в пекарне… или у себя дома…» К счастью, нагрянувшей полиции так и не удалось обнаружить тайник.

2 июня 1942 года, в день памяти Ботева, фашисты расстреляли двух первых каблешковцев — Ивана Немцова и Йовчо Желева. Несколько месяцев, пока велось следствие и заседал военно-полевой суд, село жило в атмосфере страха и угроз. За это время родители и близкие арестованных солдат-ремсистов не раз побывали в Сливене. Одни привозили в село успокоительные новости, другие — день ото дня все более тревожные. В числе арестованных были наиболее видные представители каблешковских ремсистов.

Иван Немцов слыл на селе ученым человеком. Его доклады по многим трудным для понимания сельской молодежи проблемам ждали с нетерпением. Там, где ему не хватало собственных знаний, помогала переписка с известным философом-марксистом Тодором Павловым. Еще в 1939 году Иван был выдвинут в руководство сельской ремсистской организации, а вскоре стал и членом районного комитета РМС. В обеих организациях он отвечал за агитацию и пропаганду. Всегда серьезный и сосредоточенный, он не пропускал ни одной новой книги, но никогда не рассматривал теорию в отрыве от жизни, всегда стремился преломить ее выводы и положения через призму практики и исторического опыта. У жителей села Иван пользовался заслуженным авторитетом, к его мнению прислушивались и стар, и млад, люди шли к нему с тем, что их волновало. Он был организатором и активистом молодежной группы, кружка по изучению эсперанто и общества «Земледельческий воспитанник». Лишь только наступала весна — Иван отправлялся по селам строить дома. С приходом зимы он возвращался домой и продолжал пропагандистскую деятельность.

К наиболее передовым представителям каблешковской молодежи относился и Йовчо. Окончив прогимназию, он уехал в Бургас учиться ремеслу, но каждое лето возвращался в село помогать в хозяйстве. В 16 лет он вступил в ряды РМС, в 20 уже был членом окружного комитета в Бургасе. Его становление как ремсистского руководителя, вся многогранная деятельность тесно связаны с рабочей молодежью, с борьбой против продажных казенных профсоюзов. Войдя по заданию партии в руководство одного из местных профсоюзов, Йовчо полностью оправдал доверие товарищей. Деятельность, проводимая Йовчо среди рабочих, была направлена на рост их политической активности. Совершались совместные экскурсии и походы, во время которых велась интенсивная воспитательная и агитационная работа. Были созданы рабочий театр и группа чтецов-декламаторов. В скором времени профсоюз, в руководство которого входил Йовчо, превратился в легальный партийный и ремсистский клуб, где проводилась не угодная властям, а целенаправленная работа по сплочению и подготовке рабочей молодежи к борьбе против фашистского режима. Венцом упорной и самоотверженной работы Йовчо явилось массовое участие молодых рабочих в движении за поддержку советского предложения о заключении пакта о ненападении между Болгарией и СССР.

В 1941 году, когда Иван и Йовчо были призваны в армию и отправлены в Сливен, они очень скоро установили там связь с местными партийными и ремсистскими активистами. Началась их мужественная, полная ежеминутного риска деятельность, которая поставила их в первую шеренгу борцов за свободу…

Известие о расстреле Ивана и Йовчо застало Моца в родном селе.

— Атанас был дома, — рассказала мне как-то раз его мать, — когда над селом разнеслись плач и стенания матерей казненных. Дом Немцовых был совсем близко от нас. Все было слышно. Мы с мужем долго не могли решить, как поступить. Попытаться скрыть скорбную весть от Атанаса — так он и сам, возможно, уже все понял. Направилась я к тайнику. Смотрю: Атанас стоит возле входа в него, поджидает меня, в глазах беспокойство. «Почему плачет тетушка Иванка?» — были первые его слова. Обняла я его, старалась казаться спокойной, а у самой сердце кровью обливалось. Ведь это несчастье могло в любой момент постучаться и в наш дом. Рассказала Атанасу, что Ивана казнили в Сливене, а Йовчо расстреляли в Елхово перед строем солдат. Выслушав все, он стремительно вскочил на ноги: «Неужели посмели?» Глаза его расширились, лицо побледнело как полотно. Иван и Йовчо были его друзьями с самого детства. Вместе росли, вместе учились… Стояла я рядом с сыном, говорила ему о чем-то, пытаясь отвлечь, но он больше ни слова не произнес. Решили мы не оставлять его одного. Когда отец, когда старшая моя дочь Мария — все время старались, чтобы возле него кто-то был. Хотели увезти его в другое село, но он тогда еще не совсем оправился от воспаления легких…

— Все так и было, как мама рассказала, — подтвердила Мария. — Узнав о казни друзей, брат замкнулся в себе. Не помню точно, но мне кажется, что это продолжалось несколько недель. Время от времени он что-то шептал, словно бы декламировал. Рассказывала ему о сельских новостях, о событиях на фронтах, о том, что говорят о процессе над членами окружного комитета. Слушал он меня или нет — не знаю, но сам ничего не говорил и ни о чем не опрашивал. В эти дни мы узнали, что в Бургасской тюрьме был повешен Гочо Иванов, а Михаил Дойчев был приговорен к пожизненному заключению. Вновь мы встревожились: как воспримет тяжелую новость Атанас? Наконец мама рассказала ему обо всем… Прошло несколько дней. Как-то утром я спустилась в тайник. «Сестричка, — встретил он меня, — послушай и скажи, хорошо или нет» — и принялся читать:

Он так пламенно декламировал, что ни разу даже не взглянул на меня, и казалось, вообще забыл о моем присутствии. Я слушала его, смущенная и потрясенная, из моих глаз текли слезы боли и радости, я вновь видела брата таким, каким он был прежде. Когда Атанас закончил читать, я выхватила у него из рук листки и бросилась к дому. Еще в дверях я закричала: «Брат выздоровел, брат поправился!» Мама прочитала стихотворение и сразу же пошла к Атанасу…

— Кажется, в тот же день, — рассказала мне Иванка, сестра Йовчо Желева, — Манчев прислал мне написанное им стихотворение «Товарищам», посвященное памяти Гочо, Ивана и Йовчо. Под стихотворением имелась приписка: «Поется на мелодию советской песни „Расстрел коммунаров“». Стихотворение, явившееся первым значительным признанием вклада погибших в борьбу за свободу, в том числе и моего брата, внесло хоть какое-то успокоение в наш дом. Каждый вечер мы собирались все вместе — отец и мать, брат Иван и моя сестра, — читали и перечитывали стихотворение, тихонько напевали его и не могли сдержать слез. Вскоре полиция арестовала и меня. Листки со стихотворением были тогда у меня, спрятать их было негде, и я проглотила их, чтобы они не попали в руки фашистам…

— Расстрел Йовчо Желева и Ивана Немцова, — поделился бай Георгий, — еще сильнее сплотил наши ряды, так что отпала всякая необходимость убеждать и агитировать людей. Их подвиг превратился в наше знамя, а стихотворение Манчева — в страстный призыв к борьбе против фашистского режима. Пример мужества и верности павших борцов и посвященная им песня превратились в грозное оружие…

И вот Атанас Манчев в очередном тайнике, на этот раз под заботливой опекой тетушки Кали — матери его друга Ивана Ченгелиева. Прошлой ночью второй раз в этом году увидела тетушка Каля сына в родном доме. Радостно забилось материнское сердце, но, вместо того чтобы обнять и расцеловать сына, тетушка Каля, лишь на миг опустив голову на плечо Ивану, встревоженно спросила:

— Не видел ли вас кто-нибудь?

— Да ты, никак, не привыкла еще, мама? — в свою очередь спросил Иван и улыбнулся.

— Ко всему уже я притерпелась, — вздохнула тетушка Каля и, обернувшись к незнакомому ей гостю, которого сын назвал Моцем, спросила: — А у тебя есть мать?

— Есть, — ответил тот. — Такая же молодая, веселая и сердечная, как и вы.

— Давно она не видела тебя?

— С марта, — ответил Моц и задумался. — Еще немного потерпите, конец уже близок.

— Если б я могла превратиться в птицу, — продолжила тетушка Каля, — полетела бы сейчас к ней и сказала, чтобы не беспокоилась она о тебе и заснула спокойно, потому что каждая мать тревожится о детях своих… Пойду приготовлю что-нибудь перекусить, а вы переоденьтесь пока, чтобы ваша одежда к утру просохла.

Утром, увидев сохнувшую во дворе простиранную одежду, заглянула в дом Ченгелиевых Мара, сестра Ивана, которая заботилась о нем все те годы, что он жил в Софии. Встретив во дворе мать, она испуганно спросила:

— Когда он пришел?

— Этой ночью, пробираются в село Пирне.

Весь день 20 мая тетушка Каля не выходила из дома — ей хотелось побыть с Иваном. Она прислушивалась к разговорам, то радостным, то тревожным, а глаза ее постоянно искали сына. Как сильно он изменился, повзрослел, на лице появились первые морщинки. Но волосы по-прежнему были густыми и черными, вот только виски уже тронула седина. Не изменились и глаза — они все так же открыто смотрели на мир и с первого взгляда внушали доверие. Прежней осталась и улыбка — такая родная и знакомая ей с детства. Хотелось ей похвалиться перед близкими и соседями, что сын вернулся, что он вновь рядом с ней, но надо было молчать, нельзя, чтобы кто-нибудь догадался о материнской радости. Пора бы уже свадьбу сыграть, чтобы нянчить потом долгожданных внуков, но сейчас надо таиться, потому что убийцы охотятся за ее сыном. Как быстро летят годы. Еще в 1919 году она осталась вдовой с четырьмя малолетними детьми. Но плохое быстро забывается. Забыла о нем и тетушка Каля, когда выросли и стали на ноги ее дети. Тодор стал машинистом молотилки. Вместе с ним зарабатывал на хлеб и младший сын — Иван. А как народ соберет и обмолотит всю пшеницу, братья перебирались в Софию, где жила их сестра Мара. Старший работал на фабрике, а младший прислуживал в кафе. В столице они встречались с прогрессивно настроенными рабочими и студентами, которые приобщили их к революционной борьбе. Очень скоро они оба стали членами РМС. В 1934 году братья вернулись в родной город. Иван вошел в состав околийского комитета РМС и одновременно отвечал за ремсистские группы в одном из кварталов. В декабре того же года перед околийским комитетом была поставлена ответственная задача.

— Окружной комитет РМС, — проинформировал своих товарищей секретарь околийского комитета, — поручил нам отыскать надежное место для организации подпольной типографии.

— Раз необходимо, — не задумываясь откликнулся Иван, — найдем такое место.

— Где? — поинтересовались члены комитета.

— Например, у нас дома. Оборудуем тайник во дворе под собачьей будкой. По крайней мере будет надежный сторож.

— Но как скрыть все это от твоей матери? — спросил секретарь.

— А зачем скрывать, мама будет нам самым верным помощником.

Вскоре тайник был выкопан и оборудован под типографию. Товарищи из окружного комитета доставили технику, и в январе 1935 года типография «Крум Делчев» начала работу. Часть отпечатанных прокламаций распространялась в городе, остальные переправлялись в окружной центр. В опасной работе Ивану и его товарищам помогали тетушка Каля и все члены семьи Ченгелиевых. Затем произошел крупный провал. Были арестованы многие ремсистские активисты из Бургаса и Айтоса. Иван был приговорен к шести годам лишения свободы, три с половиной из которых он провел в Бургасской, Хасковской, Пловдивской и Сливенской тюрьмах. Выйдя на свободу, он очень недолго пробыл в родном городе, а затем уехал в столицу, чтобы целиком посвятить себя деятельности профессионального революционера. В Софии товарищи — бывшие политические заключенные — привлекли Ивана к активному участию в подпольной работе. Не знала в те годы тетушка Каля, какой вклад в победу над фашизмом внес ее сын, потому что он никогда не рассказывал об этом. С нетерпением ждала она вестей об Иване от своей Мары, радовалась, что он жив и здоров, и молилась, чтобы ничего плохого с ним не случилось. Даже боевые друзья Ивана не знали всего о его многолетней революционной деятельности, потому что одним он был известен под именем Коленце, другим как Коле, третьим как Колца, четвертым как Ламбо… Мало кто знал, что настоящее имя этого мужественного борца Иван Ченгелиев. Партийные и ремсистские активисты из полка связи и училища телеграфистов в Софии, с которыми он работал в 1941 году, запомнили его как представителя военной комиссии при окружном комитете партии в столице. Многим соратникам по борьбе его имя стало известно лишь во время судебного процесса, на котором Иван был заочно приговорен к смертной казни. Немало его друзей из боевых групп партии в Софии даже после победы еще долго пытались выяснить что-либо о его судьбе. Одни еще тогда узнали, что он погиб в родном краю, другие позднее увидели его фотографии, опубликованные в газетах и альбомах, и вспомнили о давних тревожных днях и товарищах по борьбе…

— Как не помнить, конечно, я прекрасно помню Коленце, — начал свой рассказ Марин Ницов, боевой товарищ Ивана Ченгелиева. — Подпольная работа свела нас в марте сорок третьего. Организовавший нашу встречу товарищ предупредил, что человек, с которым мне предстояло выполнить целый ряд ответственных заданий, заочно приговорен к смертной казни. Еще в апреле мы провели первую операцию. Необходимо было ликвидировать одного опасного полицейского агента. Я и еще один член боевой группы, которого все мы знали как Мишо — его настоящее имя не известно мне до сих пор, — пришли на квартиру агента. Коленце ждал нас на улице. Мы выполнили задачу и двинулись по направлению к речке Сливница. «Ты почему выстрелил только один раз?» — поинтересовался Коленце у Мишо. «Заело гильзу, так что я теперь без оружия», — ответил тот. Уловив тревогу в голосе товарища, Коленце сказал: «Пока ты с нами, тебе нечего бояться. Будем все вместе прорываться из блокированного района. — Затем он распахнул плащ и добавил: — Посмотри, какое оружие я прихватил». Увидев пистолет и гранату, Мишо немного успокоился. На мосту дежурили полицейский и несколько штатских агентов, но отступать нам было некуда. Мы приготовились к худшему, крепко сжали в руках пистолеты и двинулись прямо на них. Однако штатские агенты как по команде вытащили руки из карманов и принялись смотреть куда-то в сторону. Полицейский же, заложив руки за спину, уставился себе под ноги. Мы быстро проскочили мимо них, в любую минуту готовые вступить в бой. Миновав мост, мы с Мишо бросились бежать по спускавшейся к реке улице, Коленце прикрывал нас сзади. Затем и он догнал нас.

— Почему после победы вы ничего не написали о нем? — спросил я.

— Я слишком поздно понял, кто такой был Коленце. Если бы в то время в газетах была опубликована его фотография, многие его боевые товарищи написали бы о своих встречах с ним. У Коленце было несколько конспиративных квартир. И мне он не раз помогал укрыться от полицейских агентов. С марта по август сорок третьего года мы занимались изготовлением фальшивых документов, удостоверяющих личность. У нас было достаточно бланков и фотографий, но не было печатей. И опять выручил Коленце — за несколько дней он раздобыл четыре печати различных полицейских участков и одну даже из софийской городской управы. Как он их достал — не знаю. Однако ни один документ не вызвал подозрения у властей. Коленце вообще был мастер на все руки. Не раз ему приходилось ремонтировать вышедшие из строя пистолеты самых различных систем, которыми были вооружены члены боевых групп. Обычно он выполнял эту работу в мастерской одного своего товарища. Однажды, когда на столе в мастерской были разложены ремонтируемые пистолеты, туда вошла жена хозяина. Увидев оружие, она испугалась, подняла крик и бросилась к выходу. Коленце первым понял, что женщина может невольно выдать их, и сказал ее мужу: «Иди верни ее!» Когда женщина вернулась, Коленце стал успокаивать ее: «Ты напрасно так испугалась. Мы не разбойники, мы боремся за счастье болгарского народа. А своим криком ты можешь повредить и нам, и себе». Испуганная женщина все продолжала повторять: «А мои дети, дети…» Тогда Коленце сказал ей: «Именно за их счастье мы и боремся, не щадя собственной жизни. Иди и забудь обо всем, что ты видела». Хозяин мастерской начал оправдываться, при этом он называл своего товарища Иваном. Я тогда подумал, что это еще одна его подпольная кличка. Не догадался, что это его настоящее имя… Коленце целиком отдавал себя подпольной работе, для личной жизни у него не оставалось времени. Рассказывать о себе он не любил. Лишь однажды он мне поведал один эпизод из своей жизни.

Дело происходило в июле сорок третьего года. Согласно решению Центрального Комитета партии члены боевых групп должны были влиться в действующие партизанские отряды. Коленце предстояло стать бойцом отряда «Чавдар», в котором он когда-то проходил месячный курс минноподрывного дела. Мы дружески простились, но через пятнадцать — двадцать дней я, неожиданно для себя, вновь встретился с ним в Софии. «Не повезло мне, — начал свой рассказ он. — Товарищи оказали мне доверие, включили в группу подрывников, которая должна была уничтожить резервуары с бензином на станции Макоцево, но вышло так, что я по дороге отстал от группы…» Коленце переживал, что подвел товарищей, хотя все дело было только в том, что он плохо знал горы и не умел передвигаться в них ночью. Затем он мне рассказал, как среди бела дня возвратился в Софию, какие мытарства пришлось ему перенести при этом. На одной из улиц его остановил полицейский и потребовал предъявить документы. Коленце выхватил пистолет, упер его дуло в грудь полицейскому и сказал: «Вот тебе мой документ». Полицейский испугался: «Погоди, я ведь тебя просто так спросил, иди себе с богом». Коленце велел ему повернуться лицом к забору и стоять так в течение часа. «Если хочешь, и до вечера простою», — с готовностью согласился полицейский. Коленце об этом случае рассказывал так остроумно, так заразительно смеялся над незадачливым полицейским, что мне подумалось тогда: «Вот он, оказывается, какой веселый человек, а я даже и не замечал этого».

— С Коле я встретился летом сорок третьего года в доме ятака Жеко Николова, — рассказал мне другой товарищ Ивана Ченгелиева Методий Дойчинов. — Мы вместе участвовали в нескольких операциях. Дважды обезоруживали полицейских. Именно Коле разрабатывал план действий. Встретив двух полицейских в безлюдном месте, мы отобрали у одного пистолет, а затем заперли в каком-то строении, второму полицейскому приказали оставаться полчаса на месте, пригрозив, что за ним наблюдают наши люди. Однажды нам поручили подготовить операцию по уничтожению гитлеровской станции радиопомех. Мы провели тщательную разведку, и оказалось, что силы слишком неравны — станцию охраняло большое количество солдат. Риск был чересчур велик, и план взрыва станции не был принят. Помню, как Коле негодовал. «Если уж погибать, то в каком-нибудь большом деле», — говорил он.

— Ламбо впервые пришел ко мне в сорок втором году, — рассказал Тодор Михайлов. — С тех пор он не раз укрывался в моей квартире. Он никогда не рассказывал о выполняемых задачах, да я его и не спрашивал. Он довольно часто исчезал на какое-то время, потом неожиданно появлялся вновь. Как-то раз в апреле сорок третьего года он возвратился еще до наступления полицейского часа. Выглядел несколько возбужденным и явно был чем-то доволен. На следующий день я узнал, что накануне вечером был убит тайный полицейский агент Йорданов. Помню, протянул газету Ламбо, а он лишь мельком взглянул на заметку и усмехнулся. Я понял, что и он был одним из исполнителей вынесенного провокатору приговора. Летом сорок третьего года Ламбо привел ко мне Моиса Аврамова, которому фашистский суд заочно вынес суровый приговор. В январе сорок четвертого года Ламбо сказал мне, что уезжает в свой родной край. Тогда я не знал, откуда он родом.

— С Ламбо я установил связь через товарищей в сорок втором году, — рассказал Моис Аврамов, — когда он был командиром боевой группы. Он тщательно подготавливал каждую операцию, прежде чем ставить вопрос о ее проведении перед руководством. Расскажу только об одном случае. Однажды в Суходоле я случайно встретил одного подпольщика — тот попал в очень тяжелое положение — оказался без явок и без средств к существованию. Он рассказал мне, что приключилось с ним. Вместе со своим другом он сумел вынести пулемет и боеприпасы из военной мастерской в Божуриште и передать их в надежные руки. После этого им пришлось перейти на нелегальное положение, но голод вынудил их спуститься с Витоши в Княжево. Там их опознал какой-то офицер из мастерской. Мой знакомый сумел скрыться, а его напарник был задержан и позднее расстрелян. Я сообщил Ламбо имя того офицера, и он сказал, что предатель, безусловно, заслуживает смерти, но этот вопрос необходимо предварительно согласовать с руководством. Наш разговор с Ламбо состоялся летом сорок второго года, а окончательно смертный приговор предателю был вынесен только в мае сорок третьего. Возможно, пришлось долго проверять, что за человек был тот офицер. В одно из воскресений мы направились к его дому, за которым уже в течение нескольких дней наши люди вели наблюдение. Ламбо остался охранять снаружи, а двое вошли в дом и привели приговор в исполнение. Выстрелы взбудоражили весь квартал, из окон выглядывали любопытные обыватели, кто-то принялся истошно кричать: «Полиция, полиция!» И все же нам удалось благополучно скрыться. По дороге нам дважды попадались блюстители порядка, торопившиеся к месту происшествия. Когда мы достаточно удалились от опасного места, Ламбо определил день и час следующей встречи, и мы разошлись… После победы я сразу попытался разыскать Ламбо через наших ятаков Тодора Михайлова и Симеона Киркова. От них я и узнал о его трагической гибели.

О жизни и деятельности Ивана Ченгелиева в Софии известно далеко не все, но достаточно, чтобы понять, что жизнь этого человека была всецело отдана служению партии, борьбе с фашизмом. Вернувшись в январе 1944 года в свой родной край, он активно включился в работу по расширению партизанского движения. В феврале в доме бая Христаки в селе Пештерско он встретился с Атанасом Манчевым и вместе с ним отправился в горы, где позднее стал одним из основателей партизанского отряда «Народный кулак». А вот теперь ему вновь пришлось укрываться в тайнике во дворе родного дома, на этот раз вместе с Моцем.

Солнце еще только поднималось из-за горизонта, когда Димитр Ченгелиев занял свой пост у калитки, чтобы вести наблюдение за улицей. И он почти сразу заметил крадущихся по улице жандармов, которые со всех сторон окружали их дом.

…Пройдут годы, а люди по-прежнему будут спрашивать, как могла произойти эта трагедия. Ведь Атанас Манчев находился на нелегальном положении уже более двух с половиной лет, так что даже полиция считала его неуловимым. Ему удалось благополучно выскользнуть из рук полиции во время крупного провала в ноябре 1941 года в Средецком (Грудовском) районе. Не смогли схватить Моца и в мае 1942 года, когда в результате предательства Васила Георгиева был казнен секретарь окружного комитета РМС, а многие его товарищи брошены в тюрьмы.

Трудно по прошествии стольких лет установить с полной достоверностью, каким образом полиции удалось выйти на след укрывавшихся в доме Ченгелиевых партизан.

В показаниях капитана Русева написано следующее: «Однажды Косю Владев сообщил мне, что, по имеющимся у него сведениям, в Айтосе появились двое подпольщиков. В тот момент у меня не было достаточно людей, чтобы полностью блокировать город. Все же в Айтос выехали Косю Владев и подпоручик Цветанов с поручением на месте организовать их задержание».

Косю Владев показал во время следствия: «Мой тайный агент из Айтоса сообщил, что в городе, по всей видимости, скрываются двое подпольщиков».

Таким образом, Манчев и Ченгелиев оказались в западне, скорее всего, в результате предательства. Это подтверждают и показания, данные на заседаниях Народного суда провокатором и платным агентом полиции и жандармерии Тодором Грудевым, работавшим под непосредственным руководством Косю Владева.

Товарищи, которые сразу после народной победы занимались расследованием этого преступления, так и не пришли к единому мнению. И все же некоторые из собранных фактов проливают свет на трагические события в Айтосе. Тогдашний секретарь околийского управления показал на следствии, что 20 мая в Айтос на мотоцикле приехал Косю Владев и они вдвоем отправились в какую-то корчму. Вино еще не было допито, когда со стороны местности Хисарлыка донеслись два пистолетных выстрела. Владев тут же помчался туда на мотоцикле. Вернувшись через некоторое время обратно, он потребовал адрес Тодора-машиниста и послал к нему домой своих людей. Когда привели арестованного, Владев сказал, что это не тот. Лишь тогда догадались, что он имел в виду Тодора Ченгелиева. Но у Косю Владева к тому времени, видимо, уже созрел другой план, и, дав указания Милеву, начальник жандармской разведки умчался в Бургас доложить обо всем капитану Русеву. Ночью Владев вновь вернулся в Айтос, чтобы лично руководить операцией.

Но есть и другая версия. По словам одного из подручных Косю Владева по разведывательной группе, еще 19 мая полицейский из Айтоса доложил начальнику околийской полиции Димитру Милеву, что неподалеку от дома Ивана Ченгелиева им замечены какие-то подозрительные лица.

В любом случае можно с уверенностью утверждать, что, когда полиция и жандармерия оцепили дом Ченгелиевых, еще не было известно, что там прячется именно неуловимый Атанас Манчев. Полиция могла лишь предполагать, что одним из подпольщиков является Иван Ченгелиев.

Скорее всего, предатель не знал, кто именно скрывается под псевдонимом Моц, и даже никогда не видел его, что следует из документов от 22 и 25 мая, обнаруженных в штабе жандармерии. Донесение № 9: «21 мая в перестрелке в г. Айтосе ликвидированы двое подпольщиков и двое ятаков — мужчина и женщина». Донесение № 11: «От осведомителя стало известно, что 20 мая в Айтосе появились двое подпольщиков, которые укрылись в доме Тодора Ченгелиева, машиниста молотилки, бывшего политического заключенного. Как установлено, они прибыли для встречи с членом окружного комитета партии Асеном Йордановым… Во время перестрелки были убиты оба подпольщика, а также ятак Тодор Ченгелиев и его мать Каля Ченгелиева. Одним из убитых оказался Иван Ченгелиев, находившийся на нелегальном положении с 1941 года. Личность второго убитого подпольщика установить не удалось. Благодаря принятым мерам задержан Асен Йорданов».

Таким образом, можно считать документально установленным факт предательства, совершенного агентом Косю Владева. Человек этот в различных жандармских отчетах фигурировал под псевдонимами П. Иванов и Божидар Бойчев. Неясно лишь, откуда пошли все те вымыслы и недомолвки, которыми в течение многих лет была окружена гибель болгарского поэта Атанаса Манчева…

…Трагическая развязка приближалась. В ночь на 21 мая полиции удалось незаметно окружить дом Ченгелиевых. Действиями полицейских руководил начальник околийской полиции Милев. Для оказания помощи полиции в город прибыли более сорока жандармов во главе с поручиком Стефановым. Чтобы не дать подпольщикам возможности ускользнуть, вторым кольцом оцепления был охвачен весь квартал. Усиленные посты были выставлены и на окраинах города. На рассвете, когда все пути для отступления партизанам были уже перекрыты, к дому Ченгелиевых направились, чтобы произвести обыск, местный полицейский Никола Димитров и подпоручик Цветанов с группой жандармов. Давая инструкции подпоручику, Косю Владев категорично заявил: «В доме Ченгелиевых прячутся двое партизан, вы должны взять их».

Когда Димитр Ченгелиев увидел приближающихся жандармов, он успел предупредить об этом своего брата Тодора и подать условный сигнал об опасности находившимся в тайнике партизанам. Димитр встретил незваных гостей у калитки.

— Где твой брат Иван? — спросил его Никола Димитров.

— Я лишь на днях приехал из Софии и о брате ничего не знаю, — стараясь не выдать волнения, ответил юноша.

— Что-то ты побледнел, — ухмыльнулся полицейский. — Ну-ка, позови своего брата Тодора, может быть, он окажется поразговорчивее.

Затем жандармы приступили к обыску. Но ни в доме, ни во дворе им не удалось обнаружить ничего подозрительного. Тогда было принято решение любой ценой вырвать признание у Димитра и Тодора Ченгелиевых. Их отвели в околийское управление, где Димитра заперли в арестантском помещении, а к допросу Тодора сразу же приступили такие опытные инквизиторы, как Косю Владев, Чушкин и Милев.

Услышав от подпоручика Цветанова, что обыск не дал никаких результатов, Чушкин лишь презрительно процедил:

— Подпольщики где-то там, куда им было деться. Просто вы искать не умеете или боитесь получить пулю.

— Все проверили, весь дом перевернули, — стал оправдываться подпоручик. — Больше и искать-то негде. Видимо, они успели перебраться в другое место.

Прибытие капитана Русева прервало допрос Тодора Ченгелиева. Все собравшееся в околийском управлении жандармское и полицейское начальство отправилось к дому Ченгелиевых, распорядившись произвести в их присутствии повторный, более тщательный обыск. Под конвоем полицейских туда был доставлен и Тодор Ченгелиев. В суматохе забыли о младшем из братьев Ченгелиевых — Димитре, что фактически решило его судьбу — лишь ему одному из семьи Ченгелиевых суждено было остаться в живых.

Повторный обыск дома Ченгелиевых проходил под непосредственным руководством капитана Русева и шефа разведывательной группы жандармерии Косю Владева. Позднее, когда настало время расплачиваться за совершенные преступления, оба они утверждали, что не имели ни малейшего отношения к разыгравшейся в доме Ченгелиевых трагедии, пытались доказать, что вообще не были там, перекладывали вину на других.

Но и повторный обыск не дал никаких результатов. Тогда, чтобы ошеломить партизан, прячущихся, по мнению поручика Русева и Косю Владева, где-то в доме, в искусно сделанном тайнике, и заставить их чем-нибудь выдать себя, толпящиеся вокруг дома Ченгелиевых жандармы и полицейские открыли по нему беспорядочную стрельбу из винтовок, бросили внутрь несколько гранат и принялись истошно кричать: «Выходите! Сдавайтесь! Вы окружены!»

Однако Атанас Манчев и Иван Ченгелиев по-прежнему сохраняли выдержку и ничем не выдавали себя. Безусловно, их положение в этот момент было чрезвычайно сложным. Оно многократно отягощалось тем, что партизаны не знали, что же на самом деле происходит там, наверху, во дворе дома Ченгелиевых. До них доносились отрывистые команды, топот ног, пальба из винтовок и взрывы гранат. В любой момент кто-нибудь из шныряющих по двору жандармов мог обнаружить тайник, и тогда им пришлось бы принять неравный бой. Но все же оставалась какая-то надежда, что тайник так и не будет обнаружен, все уладится, жандармы и полицейские, оставив бесплодные поиски, уберутся восвояси и тогда можно будет спокойно подумать и решить, что делать дальше.

Однако Косю Владев был абсолютно уверен в достоверности полученной им от своего агента информации и считал, что поиски необходимо продолжать. Капитан Русев, хотя он и сомневался уже в конечном успехе, поддержал своего начальника.

В нескольких шагах от шефов жандармерии под охраной и в наручниках стоял Тодор Ченгелиев. Рядом с ним — его мать, тетушка Каля, чуть в стороне, у своего дома, — сестра Тодора и ее муж. Им ничего не было известно о прячущихся в тайнике партизанах, и они надеялись, что все ограничится разрушением дома и никто из родных и близких не пострадает.

Через некоторое время стрельба прекратилась, Чушкин заторопился выполнить новое приказание Косю Владева: тетушка Каля должна была отправиться к подпольщикам и уговорить их сдаться. С сжавшимся от боли сердцем, с трудом воспринимая слова, выслушала тетушка Каля требование жандармов. Но разве могла мать предать своего сына? И вот под дулами нацеленных ей в спину винтовок медленно побрела она по двору, но не к тайнику, а к дому. Тяжело вздыхая, обошла разрушенные комнаты, с трудом пробираясь между обломками мебели, кусками штукатурки, битыми стеклами. Затем, застыв на пороге дома, широко развела руками и крикнула: «Никого нет!» В то же мгновение полицейские и жандармы вновь открыли стрельбу. «Прекратите стрелять, вы убьете мою мать!» — рванулся из рук стражей Тодор. А тетушка Каля, обезумев от ужаса, так и продолжала стоять у порога и все разводила руками, показывая, что там никого нет. Лишь голос Тодора вернул ее к действительности, и прямо под пулями она заторопилась от дома.

Новое распоряжение, полученное Чушкиным от капитана Русева и Косю Владева, было еще более бесчеловечным. Решено было отвести Тодора Ченгелиева в дом и там убить. Палачи надеялись, что партизаны попытаются что-то предпринять, чтобы помешать казни их укрывателя, и тем самым выдадут себя. Профессиональный убийца Драгия Янков с готовностью согласился исполнить чудовищный приказ.

Жандармы втолкнули Тодора в полуразрушенный дом, и там его настигла автоматная очередь, выпущенная Драгией Янковым. Стоны смертельно раненного Тодора были слышны и в тайнике. До предела напряженные нервы Ивана Ченгелиева не выдержали нового потрясения, и он застрелился — местоположение тайника было раскрыто. Атанасу Манчеву не оставалось ничего другого, как попытаться с оружием в руках прорваться через кольцо блокады или по крайней мере заставить жандармов дорого заплатить за свою жизнь. Выбравшись из тайника, он бросился к забору, отстреливаясь при этом из пистолета от преследующих его жандармов. Уже получив несколько тяжелых ран, Моц с трудом перевалился через забор и очутился во дворе, принадлежащем сестре Ивана Ченгелиева. Почти теряя сознание от боли, он все-таки сумел добраться до дома и войти внутрь, но здесь силы окончательно покинули его. Понимая, что надежды на спасение нет, и не желая попасть живым в руки врага, Атанас Манчев выпустил себе в висок последнюю пулю.

…Я посетил место гибели поэта. Сохранились и дом, и комната, где пронеслись последние мгновения его жизни. На месте и балка, на которую он оперся левой рукой, прежде чем сделать последний выстрел. Когда его нашли, он лежал на глиняном полу, словно бы обняв балку левой рукой. Там, в этом доме, в тот день вместе со мной были боевые друзья Моца.

— Он был непримирим в борьбе и отдавался ей целиком, — первой нарушила тишину Радка.

— Моц был стройный и сильный, полный обаяния, — сказала Марга.

— У него были большие добрые глаза, — дополнила Радка. — Мне кажется, что в мужественном революционере Атанасе Манчеве именно они выдавали мечтателя и поэта.

— Теплым и сердечным словом, находившим отзвук в душе каждого человека, Моц легко завоевывал симпатии людей, — начал свой рассказ Минко. — Когда Николай Лысков принял командование отрядом, перед нами, старыми партизанами, он поставил две основные задачи: добыть оружие и обеспечить базы продовольствием. «До прихода новых партизан, — заявил он, — необходимо решить и ту, и другую задачу». 17 апреля 1944 года я, Манчев и еще один партизан, по прозвищу Дядка, отправились в села Айтосского района. На обратном пути зашли в село Гылыбец. Хотели остановиться в доме ятака Желю Ангелова, но, подумав, решили, что это рискованно, так как его дом находился в самом центре села и в случае блокады села жандармами можно было оказаться в ловушке. Тогда Дядка отвел нас к другому ятаку, по прозвищу Калпачка. Манчев послал хозяина к Желю и приказал передать, чтобы тот ни в коем случае не появлялся у нас. Но, несмотря на запрет, около полудня Желю все-таки пришел. Моц не на шутку рассердился и принялся выговаривать ему. Ятак, немолодой уже человек, сначала молча слушал его, потупив глаза, словно провинившийся школьник, но затем степенно произнес: «Не бранись понапрасну, пришел к тебе за советом. И другие пусть слушают, но мне важно твое мнение. Как скажешь, так и сделаю». Моц примирительно улыбнулся. «Извини, если я наговорил лишнего. Раз дело серьезное, давай выкладывай, только побыстрей: у нас мало времени». Желю Ангелов несколько смущенно, глядя куда-то в потолок, сказал: «Решил разводиться». «Что? Разводиться?» — не поверил своим ушам Моц и весело рассмеялся. «Не смейся, — продолжал ятак, — а лучше присоветуй мне что-нибудь дельное. Не у властей же мне просить совета. Развод будет только для видимости. С женой мы уж обо всем договорились. Пошумим, покричим немного перед людьми, потом посажу ее вместе с ребенком в телегу и отвезу к ее отцу. А то ведь в нашем деле в любой момент можно ждать беды. Так пусть хоть они будут в безопасности». Моц задумался, лицо его как-то сразу посуровело: «Правильно решил. Нам-то легче — с одного места прогонят, другое найдем. А вот у вас, ятаков и укрывателей, нет выбора». Весь день Манчев оставался под впечатлением этого разговора. Да и после он всегда беспокоился о Желю, дом которого постоянно был открыт для нас…

— Первый раз я увидела его зимой сорок четвертого, — продолжила рассказ Радка. — Стоял холодный февральский день. В карьере у села Ахелой проводилась нелегальная околийская конференция. Участвовали в ней и мы, молодые партизаны. Манчев встретил нас, по обыкновению, приветливо и шутливо поинтересовался: «А сил-то хватит воевать?» Я не сразу нашлась, что ответить, и он сам продолжил: «Хватит, конечно. Ведь чем меньше человек ростом, тем он упорнее». Потом, когда он начал говорить о стоящих перед нами задачах, то весь преобразился. Лицо стало суровым, взгляд строгим, а слова вселяли в присутствующих небывалую силу и готовность без колебаний вступить в бой с врагом.

— Он был крестным отцом нашего отряда, — вновь взял слово Минко. — Когда Титко Черноколев объявил о создании отряда, зашла речь и о том, какое ему дать название. Много было разных предложений, но ни одно из них не вызвало общего одобрения. Помню, Манчев поднял руку, словно ученик прося слова, затем шагнул вперед и сказал: «Предлагаю назвать наш отряд „Народный кулак“. И хотя он пока и небольшой, но, как железный кулак, опустился на головы фашистской нечисти». Все заулыбались и непроизвольно зааплодировали. Предложение Моца всем пришлось по душе…

— Что рассказать тебе об Атанасе Манчеве? — начал дед Ганчо. — Много раз довелось мне встречаться с ним. Не раз я укрывал его в своем доме, не раз сопровождал в самые дальние села. И из снежных сугробов мне его вызволять приходилось, и на своей спине лишившегося сознания носить. Одного лишь не могу припомнить — чтобы он когда-нибудь жаловался и сетовал на судьбу. Когда наступали тяжелые времена, он любил повторять: «Пусть нам сегодня плохо, но завтра будет лучше». Зимой сорок четвертого года спустились мы с ним с гор, чтобы наведаться в ряд сел. Надо нам было пересечь одну речку, а она от снегов набрала силу, вышла из берегов. Ну я кое-как перебрался, а Манчев упал, и вода закрутила его и понесла. Я бросился по берегу вслед за ним, но куда там — ни догнать, ни помочь не могу. А метрах в ста ниже по реке опасные пороги. Здорово испугался я тогда. Да, видно, везучий был Манчев: на одном из поворотов реки течение вынесло его ближе к берегу. Подал я ему руку и помог выбраться из воды. День был морозный, одежда на нем тут же замерзла, так что он и идти-то не мог. Кое-как добрались мы до ближайшего села и постучались в дом моего давнего знакомого. Спутника своего я представил как торговца щетиной и кожами. Отогрелись мы у огня, обсушились, поужинали и легли спать. Рано утром двинулись дальше. Хозяин нас проводил до околицы и на прощание шепнул мне: «Этого торговца Моцем зовут, я его еще вечером признал». Поинтересовался я, где же он слышал это имя, а он мне этак самодовольно ответил: «И мы не лыком шиты, знаем, кто такой товарищ Моц…» Должен тебе сказать, что если бы зависело только от меня, то я никогда бы не разрешил Моцу участвовать в рискованных операциях. Спрятал бы его где-нибудь в глубоком тайнике под землей, чтобы после победы передать нашему народу живым и здоровым…

— Еще в младших классах, — вспоминал Георгий Атанасов — Фурна, — Атанас Манчев написал хорошее детское стихотворение. Его учитель Злати Захариев, участвовавший в создании партийной и ремсистской организаций в Каблешково, прочитав это стихотворение, сказал мне: «Мы имеем будущего революционного поэта». «Кто же это?» — спросил я. «Сын Ивана Манчева». — «Так ведь он из богатой семьи, вряд ли из него получится наш поэт». Ну а Злати мне в ответ: «От нас зависит, по какому он пути пойдет и для кого писать будет. Надо лишь помочь ему выбрать свою дорогу». Так все и получилось. Манчев нашел свое место в наших рядах. Когда он поехал учиться в Софию, мы дали ему адрес Тодора Павлова, через которого получали прогрессивную литературу. Павлов познакомил Манчева с товарищами из ЦК РМС и рекомендовал его в литературный кружок при Болгарском общенародном студенческом союзе. Во время весенних каникул сорок первого года Манчев приехал в родное село. Он был одним из самых активных организаторов районного молодежного слета в местности Калето. Тогда он дал нам прочитать свои новые стихи, чтобы узнать наше мнение. Ну мы ему и заявили в один голос примерно следующее: «Хватит тебе писать о полях и цветочках, о любви и храбрых молодцах. Пиши лучше о революции, например что-нибудь такое: „Готовь винтовку, рабочий, последний бой наступает“». Выслушал он нас и сказал: «Придет время, будем писать и о винтовках. И не только писать — возьмем их в руки и пойдем сражаться за свободу».

Однажды Михаил Дойчев поделился со мной:

— Моц уже около трех лет участвовал в антифашистской борьбе, но за все это время ему ни разу не довелось вступить в открытый бой с врагом. Перестрелка в Айтосе была его первым и последним сражением. Здесь, расстреляв по врагу все патроны, последнюю пулю он выпустил в себя, предпочтя смерть плену. Его могучим оружием были пламенная революционная поэзия и страстное слово агитатора. Однажды я пошутил: «Моц, к чему тебе пистолет? Только зря таскаешь лишнюю тяжесть». А он с усмешкой ответил: «Знал бы ты, Михаил, как чужда и ненавистна мне песнь пистолетов. Я воюю словом и стихами, чтобы поднять на борьбу трудовой люд, но если придется столкнуться с врагом в бою, то рука моя не дрогнет».

…Жандармы не знали, что оставшийся в тайнике Иван Ченгелиев мертв, и продолжали беспорядочную стрельбу. В это время из полуразрушенного дома во двор, собрав последние силы, выбрался тяжело раненный Тодор. Попросил напиться — никто и не подумал дать ему глоток воды. Протянул руки, чтобы сняли ненужные теперь наручники, — жандармы лишь рассмеялись, а Чушкин даже несколько раз ударил его прикладом автомата. Все это происходило в присутствии Русева и Косю Владева, которые позднее заявят Народному суду: «Там всем распоряжался начальник околийской полиции Милев».

— Что с партизаном, который спрятался в доме? — поинтересовался капитан Русев у своих подручных.

— Сейчас пошлем кого-нибудь проверить, — ответил Чушкин.

Так как жандармы опасались, что укрывшийся в доме партизан все еще жив и может оказать сопротивление, решено было послать туда сестру Ивана Ченгелиева. Ее муж Петр Станчев так вспоминал об этом:

— Атанас Манчев, пробежав по двору, скрылся в нашем доме. Вскоре стрельба утихла. Жандармы подозвали мою жену и велели ей пойти в дом и проверить, жив ли еще скрывшийся там партизан. Приказали также забрать у него оружие. И только потом в дом вошли жандармы. Атанас Манчев лежал на полу мертвый, в луже крови.

Операция закончилась. «Храбрые вояки» капитана Русева вытащили во двор тела Атанаса Манчева и Ивана Ченгелиева и положили их рядом с умирающим Тодором Ченгелиевым. Три окровавленные жертвы лежали у ног начальника третьего батальона жандармерии, о котором позднее кое-кто из его бывших приятелей и подчиненных напишет: «Добрый был человек…»

В этот момент, весь в пыли от долгой дороги, примчался на мотоцикле Тодор Стоянов. На этот раз он опоздал — все уже было кончено без него. Некого было избивать, пытать, расстреливать, нечего поджигать и разрушать. Но разве поручик Стефанов мог «обидеть» своего верного связного, разве мог оставить его без причитающейся награды за расправу над партизанами? Нет, следовало подыскать «работу» и для Тодора Стоянова! В голове поручика родилась и нашла благосклонное одобрение капитана Русева идея тут же, на месте, не откладывая, расстрелять за укрывание партизан мать братьев Ченгелиевых.

Тетушка Каля, убитая горем и потрясенная до глубины души, нашла приют в доме своей дочери. Она все еще не могла поверить, что двое ее сыновей лежат мертвые во дворе их собственного дома. Здесь ее и нашел Тодор Стоянов.

«Дом горел, подожженный жандармами, — писал он позднее в своих показаниях. — Во дворе лежали три трупа. Увидев меня, поручик Стефанов велел мне разыскать и привести мать братьев Ченгелиевых».

Затем Тодор Стоянов отвел тетушку Калю в глубь двора, к тайнику, под предлогом того, что она должна что-то показать ему. С ним увязался и Драгия Янков с налившимися кровью глазами, считавший несправедливым, чтобы только что прибывший Тодор Стоянов хоть в чем-то обошел его. Вынужденный «уступить» распаленному уже пролитой в тот день кровью палачу, Тодор Стоянов позднее вспоминал: «Драгия Янков втолкнул приведенную мною женщину внутрь тайника и застрелил ее. Я в Айтосе никого не убивал».

Не забыл Чушкин и о самом младшем из братьев Ченгелиевых — Димитре, запертом в тот момент в околийском управлении. Расправе над ним помешало прибытие в Айтос командира 24-го пехотного черноморского полка полковника Абаджиева, который, выслушав доклад своего бывшего подчиненного капитана Русева, сказал, что крови на сегодня пролито больше чем достаточно. В результате Димитр чудом остался жив.

К десяти утра тела убитых были вынесены на сельскую площадь. Поручик Стефанов лично принялся их фотографировать. Фотографии должны были послужить документальным подтверждением «подвигов» возглавляемой им группы жандармов. Его подручным за добросовестное выполнение «служебного долга» полагались награды, сам же он надеялся на продвижение по службе.

На площади Косю Владев расставил тайных соглядатаев, чтобы выяснить, кто осмелится прийти проститься с убитыми. Пусть отдыхают другие, разведгруппа свою работу еще не закончила — жандармские ищейки должны выследить новые жертвы, подготовить почву для новых «подвигов» верных стражей царя и отечества…

Димитр Ченгелиев еще не знал о разыгравшейся в их доме трагедии, о злодейском убийстве жандармскими палачами самых дорогих и близких ему людей. Уже вечером в дверях камеры появился полицейский агент Георгий Георгиев, в приподнятом настроении по случаю перепавших и на его долю похвал от начальства, и приказал: «Собирайся, поедешь в Бургас».

Только через два-три дня, уже в Бургасе, когда Косю Владев спросил его на допросе, знает ли он человека, убитого в их доме, только тогда догадался Димитр о судьбе матери, братьев и Атанаса Манчева.

…Молва о трагедии в Айтосе быстро разнеслась по всему району. Достигла она и Каблешково. Оттуда в Ахелой тайно от властей приехали две женщины. Долго стояли они на пепелище, вытирая украдкой слезы. Стояли и молчали, не смея ни о чем расспросить соседей. Потом постучались в дом к своим знакомым.

— Наших-то мы сразу узнали, — рассказали им те. — А вот третьего никто не признал. Да и лицо у него было обезображено.

— А во что был одет?

— Белая вышитая рубашка была на нем.

— Белая вышитая рубашка! — тихо, словно сама себе, повторила одна из женщин. — Надел ее, когда приходил… последний раз…

Партизанские ятаки принесли в горы скорбную весть о гибели Атанаса Манчева и Ченгелиевых. Отряд, располагавшийся тогда в Айтосских горах, в торжественном строю прощался с героями. Пламенные слова об их подвиге, о жизни своего друга Атанаса Манчева — Моца сказал тогда Михаил Дойчев. Ненавистью к врагу и решимостью сражаться до полной победы горели сердца народных борцов.