Зной прошлого

Триста пятнадцать полицейских

После победы революции капитану Асену Русеву пришлось перед Народным судом ответить на ряд вопросов, касающихся формирования жандармерии.

— Жандармерия была сформирована главным образом из полицейских со стажем, в мое распоряжение было прислано триста пятнадцать человек…

— А остальные? — поинтересовался народный обвинитель.

— Собрали их откуда могли. Но до конца заполнить штат так и не удалось, не было желающих. Так что я вынужден был решать поставленные задачи с неполным составом.

— Смотри-ка, и перед Народным судом человек плачется, что трудно было работать, — не выдержал председатель суда.

Наверное, на мгновение капитан расслабился и забыл, что находится не в штабе жандармерии в Софии у генерала Димитрова или у генерала Младенова в Сливене, которым он неоднократно жаловался и письменно, и устно, что «большие оперативные задачи» приходится решать с неукомплектованным батальоном. Через четыре месяца после народной победы он все еще продолжал жить проблемами жандармерии. И на фронте, где ему удалось на время укрыться от народного возмездия, и здесь, в тюрьме, он все еще продолжал оставаться жандармом.

Триста пятнадцать облаченных в военную форму полицейских, специально подобранных властями, составили костяк третьего батальона жандармерии, действовавшего в Бургасской области. Большинство новоиспеченных жандармов обладали многолетним полицейским опытом: неоднократно участвовали в арестах народных борцов, в раскрытии и разгроме конспиративных организаций, в допросах и истязаниях арестованных, в боевых операциях против партизанских отрядов. Среди этих отпетых головорезов были и такие, кто участвовал в казнях народных героев, в поджоге домов их близких. Специальная комиссия во главе с шефом бургасской полиции Петром Соларовым отбирала людей для жандармерии из личного состава полиции не только округа, но и всей страны. В штатном списке третьего батальона жандармерии значились имена людей из самых различных городов и округов Болгарии. Фашистские власти проявили изрядную оперативность, чтобы в условиях бездорожья и отсутствия регулярных транспортных связей в тогдашней Болгарии только за один месяц собрать из разных уголков страны эту банду головорезов, зверства которых еще долго помнили в четырех нынешних округах — Бургасском, Ямболском, Сливенском и Варненском.

Брали в жандармерию и людей, прежде не служивших в полиции, не прошедших школу карательного полицейского отряда «Полковник Ат. Пантев», действовавшего ранее в области. Подбирали их из среды деклассированных элементов, люмпен-пролетариев, из тех, кто жадно рвался к деньгам и власти.

Георгий Плочев не был близко знаком с капитаном Русевым — случалось, вместе смотрели спортивные соревнования. Жизнь Георгия поначалу не складывалась: образования не получил, найти себе работу по вкусу никак не мог, а уж забот и тревог у близких из-за него было предостаточно. И вот наконец одно выгодное предложение, и не от кого-нибудь, а от самого начальника жандармерии, о котором все говорили как о самом влиятельном и независимом человеке в городе. «Что не поступишь ко мне на службу? — предложил капитан. — Работа легкая, а денег будешь получать много». Что может быть лучше — легкая работа и большая зарплата! И вот уже готов очередной жандарм, ставший позднее одним из тайных агентов в разведгруппе Косю Владева, от «легкой работы» которого до сих пор ноют раны, до сих пор носят матери черные платки…

Цветан Цветков из Малко-Тырново закончил гимназию, а затем школу офицеров запаса. Искал работу, но не какую-нибудь, а такую, которая соответствовала бы его несколько завышенным представлениям о собственной персоне. Но где ее найдешь в маленьком городке — таких, как он, претендентов здесь было хоть отбавляй. Вот и валялся он целыми днями на кровати или бесцельно слонялся по улицам и слезать с шеи своего отца — лесного сторожа, мечтавшего об офицерских погонах для своего сына, — не торопился. А тут еще пришла повестка о призыве в армию. Хорошо еще, если возьмут офицером до конца войны. А то могут послать на неопределенное время в какое-нибудь богом забытое место в горах, и тогда снова безденежье.

Своими сомнениями Цветан поделился со старым знакомым подпоручиком Стефаном Дишевым.

— Вот что, Цветан, не упускай свой шанс, просись к нам в жандармерию, — посоветовал тот. — Служба нетяжелая, а деньги платят приличные. Да и на награды начальство не скупится. Арестовали мы как-то с десяток коммунистов в селе Горица, так, знаешь ли, выдали нам триста пятьдесят тысяч левов наградных.

— И как долго длится служба в жандармерии? — боязливо поинтересовался Цветан.

— Как долго? Да всю жизнь, — с усмешкой ответил подпоручик. — Полиция сейчас и гроша ломаного не стоит. Может, и армия не нужна станет, но, покуда будут коммунисты, будет существовать и жандармерия. А те растут как грибы, так что на наш век хватит.

— Форма у вас, как у офицеров действующей армии? — уже с явной заинтересованностью отметил Цветков.

— Да, форма, как у них, однако прав намного больше. Мы можем любого арестовать из действующей армии, а вот нас, офицеров жандармерии, никто не может тронуть и пальцем.

— Примут ли меня?

— Разумеется, ты всегда был нашим человеком. Пару слов шепну капитану Русеву, и все будет в порядке. Ему предоставлена правительством неограниченная власть. Он имеет право назначать и увольнять по своему личному усмотрению…

…Вот уже целый месяц подпоручик Цветков со вверенным ему взводом преследовал партизанский отряд. Но надо же такое невезение — как только взвод Цветкова нападал на след партизан, они бесследно исчезали. Другие взводы участвовали в стычках с партизанами, их командиры получали благодарности от начальства, а взвод Цветкова так и не побывал в деле. Ротный командир вначале лишь подшучивал, а затем стал открыто выражать свое недовольство. «Не пора ли окрестить и тебя, подпоручик? Ведь ты еще не стал настоящим жандармским офицером», — не упускал возможности задеть при всех Цветкова ротный. «Партизаны, как услышат, что Цветков выступил, драпают во все стороны без оглядки», — вторили ему жандармские асы.

Но вот долгожданный момент наступил: близ села Бырдарево жандармами Цветкова был схвачен партизан из отряда «Васил Левский». Цветков возбужденно вертел ручку полевого телефона, торопясь отрапортовать ротному об успехе, и, самодовольно потирая руки, ждал, когда приведут пленного. Наконец-то и ему выпал случай полюбоваться на вытянувшиеся от зависти физиономии его самонадеянных коллег.

В палатку шумно ввалилась группа жандармов со взятым в плен партизаном. Они все еще продолжали громко спорить о том, кто из них первым увидел партизана, кто схватил его и кому, следовательно, причитается положенная награда. Самодовольная улыбка слетела с лица подпоручика при виде пленного. Тот стоял молча, бледный как полотно, не обращая внимания на кипящие вокруг него распри. Подпоручик в замешательстве отвел взгляд в сторону и не мог вымолвить ни слова.

— Похоже, что вы знакомы с ним, господин подпоручик. Уж не родня ли он вам, случайно? — поинтересовался один из жандармов.

Подпоручик все еще не мог прийти в себя.

— Знакомые мы с ним, и довольно старые, — ответил за него пленный партизан Цонко Николов из Варны.

Цветков выглядел явно смущенным. В голове у него шумело — вот так крещение! Не могли кого-нибудь другого схватить — Цонко взяли в плен. В гимназии они сидели за одной партой — были хорошими приятелями. Затем Цонко стал членом Рабочего молодежного союза, а Цветан хотя, казалось бы, и разделял взгляды товарища, но так и не пошел по его пути — продолжал колебаться, никак не мог сделать выбор. Но и тогда между ними сохранялись дружественные отношения. Цонко верил, что со временем ему удастся убедить товарища в справедливости дела, которому сам он отдавался всецело, и что сын бедняка Цветков найдет свое место в рядах борцов за свободу и справедливость. Затем их дороги разошлись. И вот неожиданная встреча здесь, в горах, на краю крохотного, мало кому известного села.

— Вас спрашивают, господин подпоручик, — прервал молчание телефонист. — Ротный.

Начальство поздравило с первым успехом и распорядилось, чтобы подпоручик лично отконвоировал пленного в село Голица, в штаб роты.

И вот уже подпоручик жандармерии Цветан Цветков торопливо шагает по лесной тропе. Шагах в десяти позади него со связанными за спиной руками в сопровождении двух жандармов идет его бывший школьный товарищ Цонко Николов. О соблюдении дистанции предусмотрительно распорядился сам взводный, хотя, казалось бы, чего ему опасаться? О чем могли говорить офицер жандармерии и пленный партизан? Сейчас они были по разные стороны баррикады: один — «защитник царя и отечества», другой — «рушитель государственных устоев». Но воспоминания о былом продолжали преследовать подпоручика, не давали ему покоя, ему никак не удавалось отогнать их. Для себя он решил, что больше не взглянет на пленного, ни одним словом не обмолвится с ним. Но не выдержал. Не прошли и километра, как Цветков резко повернулся и, крепко сжимая в руках автомат, преградил дорогу пленному. Жандармы оторопело остановились.

— Зачем встал на моем пути? — сорвался на крик подпоручик. — Зачем? Мало тебе места было в лесу? Посмотри кругом — всюду свободно…

— Откуда мне было знать, где свободно, — ответил Цонко. — Теперь-то знаю, но уже поздно. Так что тебе решать.

Лишь на мгновение их взгляды встретились. Подпоручик не выдержал. Холодный пот выступил у него на лбу, он пошатнулся и каким-то чужим голосом скомандовал:

— Охрана, дистанция десять шагов позади меня — марш!

Дня через два после этого командир роты пригласил Цветкова к себе на обед в штаб в селе Голица. Любезность ротного не вызвала у приглашенного особого восторга: он понимал, что обед является только предлогом. К тому же Цветкову стало известно, что утром в штабе побывал командующий армией генерал-лейтенант Христов. «Зачем я им понадобился? — размышлял подпоручик. — Возможно, хотят услышать от меня, что за человек Цонко. Расскажу им все как есть, надеюсь, поймут. Отправят Цонко в тюрьму — и делу конец».

Ротный встретил своего подчиненного притворной улыбкой:

— Еще раз поздравляю. Наконец-то и ты окрещен. Осталось лишь совершить миропомазание.

Сели за стол. Повар превзошел себя. Все, что могла родить земля в этом диком горном крае, стояло на столе, приготовленное сообразно вкусу ротного. Гость ожидал, что ротный сам начнет разговор, но тот молчал, словно забыв о подпоручике, и лишь старательно пережевывал пищу. Цветков не выдержал и, нарушая военный этикет, произнес:

— С тем… мы с ним были одноклассниками…

— Знаю, — откликнулся ротный, — за одной партой сидели.

— Видите ли, господин поручик, — оживился Цветан, — человек он, в общем-то, неплохой…

— Знаю, коммуниста хотел из тебя сделать…

— Какого уж там коммуниста… А когда же его отправят в Бургас, господин поручик? Ведь, кажется, есть такой приказ?

— А ты что, хочешь сопровождать его? — поинтересовался ротный.

— Нет, не хочу, — пробормотал Цветков, — нет смысла.

— Вот и я думаю, что нет смысла. Отправим, а суд возьмет да и оправдает его. И гоняйся за ним опять по горам. — Ротный пристально взглянул на своего подчиненного и твердым тоном, как и подобает начальнику, произнес: — Генерал Христов был здесь. Распорядился пленного сегодня расстрелять. И ликвидируешь его ты, таков приказ.

— Как, без суда? И почему я?

— Обсуждать здесь нечего. Приказ номер двадцать шесть вам известен, подпоручик. Через час доложите мне о выполнении. И помните — лично вы!

В полдень солнце в горах печет сильнее, чем в долине. Расстегнув воротничок и крепко сжимая автомат, шагал по дороге подпоручик. Позади под охраной двух жандармов шел пленный партизан. В нескольких сотнях метров от села Цветков приказал охране остановиться, а сам вместе с пленным прошел вперед. Он не хотел, чтобы были свидетели, тем более его подчиненные. В любого другого он и глазом не моргнув выпустил бы пулю. В бою у Дюлино он доказал это. Не зря его хвалил поручик Стефанов. Но сейчас пусть лучше охрана стоит в сторонке, чтобы никто не заметил мертвенную бледность его лица.

В какой-то момент в сознании Цонко блеснула искра надежды. Ведь они остались вдвоем, а вокруг лес. Сейчас Цветан развяжет ему руки и выстрелит в воздух. Там, за соседним склоном, место сбора отряда. Полетит туда Цонко как неудержимый ветер. Но направленное ему в грудь дуло автомата лишило его всякой надежды на спасение. Нет, он не стал просить пощады у того, кого раньше считал своим другом, а лишь гордо бросил ему:

— Жаль мне тебя, Цветан, до чего ты дожил…

— А ты до чего дожил? — оборвал его подпоручик, яростно давя на спуск автомата. И даже не взглянув на распростертое тело, торопливо зашагал по тропинке, ведущей к селу.

Охранники приблизились к месту казни. Ротный предупредил их: «Смотрите в оба, чтобы подпоручик не выкинул там какую-нибудь шутку».

— Мертвее не бывает, — сказал первый. — Смотри, как изрешетил, не пожалел патронов.

— А говорят, был ему другом, — добавил второй.

Крещение и миропомазание остались в прошлом. Цветан Цветков превратился в образцового офицера жандармерии, не раз получал благодарности от начальства и денежные награды. Почти после каждой операции его ставили в пример. В двадцать три года он стал отпетым головорезом. Подпоручику поручались теперь самые ответственные задачи, и его шефы были уверены, что он сделает все для их выполнения. Когда в Каблешково сжигали дома родных и близких партизан, поручик Стефанов доверил Цветкову командование одной из групп поджигателей.

Над Каблешково уже вились дымы нескольких пожаров, когда группа поджигателей во главе с поручиком Цветковым ворвалась во двор Стамата Немцова. Попробовали поджечь дом, трижды бросали внутрь связки гранат, но стены устояли. Строил бай Стамат свой дом, как только болгарин может его построить. Подбирал камень к камню, так что стали стены крепче гранита.

— Ты что, строил тюрьму или дом? — набросился на старика подпоручик.

— Дом строил, — ответил хозяин, — дом для детей, для внуков и для правнуков.

— Быстро собрать людей со всего квартала! — разгневанно приказал подпоручик. — Подроем фундамент, тогда и дому конец.

Жандармы засуетились и вскоре согнали во двор к Немцову большую группу крестьян с кирками и лопатами. Люди стояли под дулами автоматов, не смея поднять глаза на хозяина, и про себя проклинали жандармов. К другому привыкли они: если кто-то в селе строил дом, каждый старался помочь ему — еще дедами так было заведено. Как было сейчас поднять руку на дом соседа?

— Не бойтесь, соседи, копайте, — приободрил их бай Стамат, — крепко мой дом на земле стоит и не такое выдержит.

И вот уже и землекопы из сил выбились, и сами жандармы, засучив рукава, взялись за кирки, а дом все стоит, закопченный, с пустыми глазницами окон, стоит наперекор всему. Бросили внутрь еще несколько гранат — вновь безрезультатно. Притомившиеся жандармы по приказу подпоручика сели отдохнуть.

— Эй, хозяин, — с издевкой начал Цветков, — пришли мы к тебе как добрые гости, видишь, сколько дел переделали. Так что должен ты каждому из нас что-нибудь подарить.

— А что вы оставили мне, чтобы я вам еще и подарки дарил? — ответил бай Стамат.

— А ну-ка, ребята, поройтесь у него в сундуках — сами себе подарки выберем, — распорядился Цветков.

На глазах у ошеломленных крестьян этот утративший человеческий облик офицер жандармерии принялся распределять между своими подчиненными одежду, платки и даже куски мыла.

— Полотно с каймой возьму себе, — распоряжался он, — подарю его невесте. Знали бы вы, какие сарафаны шьют из него в нашем краю. А в этом полушубке, хозяин, буду гонять твоего сына Ивана по горам.

Если случайно попавшие в жандармерию в погоне за легким заработком еще сохранили остатки человечности, то триста пятнадцать специально отобранных полицейских и их командиров — гордость третьего батальона жандармерии — были не чем иным, как бандой преступников в военной форме.

Третий батальон жандармерии был создан в марте 1944 года. Месяцем раньше его командиром стал капитан Асен Русев. Убеждения этого человека как нельзя лучше характеризуют заявления, сделанные им во время заседаний Народного суда: «Я никогда не был физическим убийцей. Считаю, что достойно исполнял свой долг». Или: «Я понимал, что приказ номер двадцать шесть незаконный, но не слышал, чтобы кто-нибудь из нас в знак протеста подал в отставку».

Его первым заместителем, так сказать, по «боевой части» был поручик Цветан Стефанов. Профессиональный полицейский, он долгое время служил заместителем начальника полиции в Ямболе. Затем перешел в карательный полицейский отряд «Полковник Ат. Пантев». Трудно назвать хотя бы одну операцию, проводившуюся полицией или жандармерией, в которой он не принимал бы участия с оружием в руках. В жандармерии Стефанов являлся командиром моторизованной роты, но фактически именно он руководил всеми боевыми операциями батальона, был всегда в гуще событий. Почти все поджоги и грабежи в области, и особенно в Бургасском районе, связаны с его именем. После победы революции его преступления рассматривались одновременно народными судами в Бургасе, Ямболе и Сливене.

Остальными двумя ротами командовали поручик Ламбов и подпоручик Дишев. Первый из них — профессиональный полицейский, такой же садист и убийца, как поручик Стефанов. Второй — офицер запаса, погнавшийся за деньгами и властью.

Третий батальон жандармерии включал в себя также конный эскадрон под командованием подпоручика Величкова и отдельный минометный взвод под командованием подпоручика Петкова.

Основная задача жандармерии заключалась в борьбе с партизанским движением. Для раскрытия нелегальных организаций и выявления помогавших партизанам ятаков при батальоне была создана разведывательная группа, руководимая Косю Владевым и подчинявшаяся непосредственно капитану Русеву. К этому времени Косю Владев уже имел почти десятилетний стаж борьбы с патриотами.

Главарь разведывательной группы был хитер и коварен. Методы его работы были чем-то схожи с методами небезызвестного шефа болгарского политического сыска Гешева. Напав на след конспиративной организации, Косю Владев действовал осторожно, никогда не стремился арестовать сразу всех ее членов. «Оставьте на свободе несколько человек, но не упускайте их из виду, — наставлял он своих подчиненных. — От них потянутся ниточки к другим, и вот тогда действуйте». Именно Косю Владев сумел завербовать таких провокаторов, как Пройков, Грудев и Гарипов. В результате властям удалось нанести ряд тяжелых ударов по коммунистическому подполью.

Лицемерию и подлости Косю Владева не было предела. Нередко он поругивал существующие порядки, заявлял, что не верит в победу фашистской Германии в войне, но все эти его «демократические» высказывания объяснялись лишь желанием прощупать настроения окружающих. Он всячески стремился втереться в доверие к тем из знакомых, кого подозревал в причастности к антифашистскому движению или просто в симпатиях к коммунистам. В истязаниях арестованных, в изобретении новых изощренных методов пыток ему не было равных. Однако всю черную работу он, как правило, старался переложить на своих подчиненных, предпочитая оставаться в стороне, и лишь наблюдал с садистской кровожадностью за мучениями своих жертв. Сам он брал в руки резиновую дубинку только тогда, когда был уверен, что истязуемый уже не выйдет живым из полицейских застенков, — видимо, страшась расплаты, он все же опасался возможных свидетелей.

Косю Владев не особенно доверял даже собственным подчиненным, поэтому работать со своими тайными агентами предпочитал лично. При этом он зачастую позволял себе присваивать суммы, выделявшиеся на поощрения агентуры. Косю Владев сумел найти и другой источник доходов: через подставных лиц он запугивал слабодушных людей тем, что они якобы подлежат аресту, а затем предлагал «помочь» им за соответствующую мзду. Шантажист даже установил твердую таксу — двадцать тысяч левов за «хлопоты».

Заместителем и правой рукой Косю Владева был Панайот Димитров — Чушкин. Даже когда он смеялся, его глаза оставались холодными и жестокими. Этот ехидный и злой человечек еще до поступления в жандармерию в течение многих лет использовался властями как полицейская ищейка, заплечных дел мастер и наемный убийца. Чушкина побаивались даже его коллеги, и особенно подчиненные, да и начальство относилось к нему без особого доверия. С 1941 по 1944 год он совершил немало кровавых преступлений. Во время полицейских облав и погромов Чушкин всегда находился рядом с поручиком Стефановым. Когда в селе Зимен в неравном бою с полицией пали партизан Слав Бончев и ятак Тодор Михалев, Чушкин решил поджечь сеновал, где остались убитые. Даже поручик посчитал это кощунством и попытался остановить своего слишком ретивого подчиненного: «Оставь, Чушкин, это лишнее». Но тот лишь криво ухмыльнулся: «Погреемся немного, поручик, озяб я» — и поднес огонь к сеновалу. В селе Зимен Чушкин, не моргнув глазом, хладнокровно расстрелял партизан Ганчо Хардалова, Петра Пенчева и Стефку Чамурову, когда те, выскочив из подожженного полицией дома, пытались убежать.

Этому убийце, обагрившему свои руки кровью многих патриотов, было присуще какое-то извращенное представление исключительности и полезности. Один из бывших полицейских агентов рассказал мне:

— В начале сентября сорок четвертого года все уже было ясно, и каждый из нас думал только о том, как спасти свою шкуру. Лишь Чушкин оставался внешне невозмутимым. Он даже успокаивал нас: «Не бойтесь, все еще обойдется. Даже если коммунисты и придут к власти, полиция все равно останется. Так что и им послужим. Ни одна власть без жандармерии не обойдется».

Формирование третьего батальона жандармерии было закончено в марте 1944 года. Его штаб разместился в здании еврейского училища в Бургасе. Казарма? «Казармы не будет, — заявил капитан Русев на первом построении батальона. — Наше место в горах, в селах — там, где могут появиться коммунисты».

С марта по 10 мая 1944 года батальон подчинялся лично начальнику штаба жандармерии всей Болгарии генералу Димитрову. Никто из руководителей области не имел права ставить перед капитаном Русевым какие-либо задачи или требовать отчета в его действиях. Батальон был независимой, самостоятельной боевой единицей — одним из последних резервов фашистского правительства.

С 10 мая 1944 года, со вступлением в силу приказа № 26, третий батальон жандармерии перешел в подчинение командиру третьего дивизионного района генерал-майору Младенову. До этого момента батальон уже успел «достойно» проявить себя в ряде карательных операций, чем заслужил одобрение высокого начальства.