В половине двенадцатого со стороны Сокольников в центр Москвы вошел молодой человек лет двадцати восьми — сорока. За ним бежал беспризорный.
— Дядя, — весело кричал он, — дай десять копеек.
Пешеход остановился и тихо сказал, иронически глядя на мальчишку, который теребил в руках зеленое яблоко:
— Откуда яблочко, сердешный?
— С материного огорода, — не задумываясь, ответил малый.
— А сорт-то какой?
— Не знаю. Откуда мне знать?
— Значит, не с материного огорода. Если бы с материного, тогда бы знал сорт. Какой сорт, я тебя спрашиваю? — заорал неожиданно молодой человек. — Есть антоновка, есть белый налив… Это что такое? Посадить тебя, подлеца, в холодную на недельку, живо вспомнишь и воровать отучишься.
— Я не воровал, — захныкал беспризорник. — Мне на рынке дали.
— На каком рынке? — неистовствовал молодой человек. — Поехали на этот рынок, покажешь, кто тебе дал. Но учти, если он не подтвердит, я посажу тебя на пять лет за дачу ложных показаний.
— Я не воровал, — беспризорник уже плакал.
— Ладно, давай сюда яблоко, ботаник. — Мужчина взял из рук затравленного зверька плод и положил себе в карман. — Считай, легко отделался. В следующий раз посажу.
Легкой пружинистой походкой молодой человек двинулся дальше. У выхода из метро он втиснулся в шеренгу продавцов, торговавших на развале, выставил вперед пачку журналов и серьезным голосом начал кричать:
— Журнал «Атака». Первый в России крайне правый, черносотенный, фашистский журнал. Истинным арийцам скидка при продаже пятьдесят процентов.
Неожиданное предложение долгое время не рождало спроса. Делегации домашних хозяек больше интересовались дефицитными товарами и толпились у мануфактурных палаток. Мимо продавца журналов уже два раза прошел агент угрозыска. Но так как журналы ни в какой мере не походили на украденные вчера из офиса акционерного общества «Маслоцентр» компьютеры, агент перестал магнетизировать молодого человека глазами и ушел.
К обеду стали появляться стратегические покупатели. Первым из них оказался усатый гражданин с золотыми зубами в красной засаленной майке, через которую прорывалась буйная южная растительность. По-русски он говорил с акцентом, не всегда вписываясь в падежи и прочие детали языка.
— Кто такое черносотенный, земляк, а? — спрашивал усатый. — «Огонек» журнал знаю, «Плейбой» знаю, черносотенный не знаю…
— Черносотенный — это журнал о черных сотнях, то есть о черном нале. Понимаешь? — шепотом произнес молодой человек.
— Черный нал! — воскликнул усатый и явно занервничал. — Этот журнал, он хороший.
— Да-да, — перешел в наступление торговец, — авизовки, отмывка, разрыв кредитов, откат, боковики. Здесь все написано.
— Ой-ой-ой, — застонал усатый. — А про «МММ» тут есть?
— Есть обязательно.
— Беру, слушай… Пять штук беру. Землякам дам. Супер…
— Бери больше. Пока нас с этим журналом не закрыли где-нибудь в Бутырке. Положи в сумку и никому не показывай.
Усатый гражданин бросил ворох журналов в сумку и, оглядываясь по сторонам, быстрыми шажками удалился.
Следующим серьезным покупателем стал мужик с окладистой бородой, в которой застряли фрагменты гречневой каши. Мужик величественно и мудро разглядывал издание, а потом позволил себе порассуждать вслух:
— Черносотенное… Ну и что же в этом плохого… черносотенное. В России все должно быть истинно русским, а не заемным, пришлым, ненашенским.
— Правильно, — подхватил молодой человек. — Ни кваску попить, ни селедки купить. Все этикетки иностранные. Как в Нью-Йорке живем. Настоящий русский журнал приходится из-под полы продавать. Стыдно! Понятно, кому это выгодно. Они все уедут в Палестину, а мы за них будем расхлебывать.
— Братишка, где печатаетесь? — с доверием в голосе спросил борода.
— Через воениздат. Там много наших. Чекисты тоже помогают, хотя это может стоить им жизни.
— Да, дракон не любит, когда его хватают за хвост. Возьму-ка я у тебя, пожалуй, штук эдак побольше.
— Могу дать скидку.
— Не надо. Не в русском это характере торговаться. Это нехристи любят. Пусть себе торгуются, бесовское племя.
Борода взял пачку, любовно перевязал ее веревочкой и спокойно побрел дальше по рядам, кидая пылающий взор на всякие там бутылочки, баночки и тряпье с закордонными надписями.
Ветеран войны в подержанном костюме со знаками отличия стал последним испытанием молодого человека.
— Безобразие, — кричал ветеран, — фашистскую литературу продавать! С ума посходили, понимаешь, от этой перестройки… В старое время за одно такое слово задницу бы так намазали скипидаром, что будь здоров.
— Правильно, папаша, — подхватил молодой человек. — Подлецы! Мерзавцы! Я специально продаю эту гадость, чтобы люди знали. А то они сидят себе дома, парят ноги в ванне и не понимают, какая опасность идет. А так купят журнал и сразу сигнал дадут, куда надо. Так, мол, и так, примите меры.
— Да сейчас неясно, куда писать, — махнул рукой ветеран.
— Как неясно, папаша! Где ваша гражданская позиция? Если так все будут рассуждать, то ничего у нас не получится. Сегодня я напишу, завтра вы, и уже мнение трудящихся. А от него так просто не отделаешься. Еще напишут друзья, соседи, однополчане. Но надо писать не просто так, а, как говорится, с цитатами и фактами в руках. Я же тоже не просто так здесь стою, — подмигнул молодой человек. — Надеюсь, вы поняли, товарищ.
— Да, — заволновался ветеран и с испугу схватил оставшиеся журналы, судорожно выложив рваные купюры.
— Позор, — сказал продавец. — Какие отвратительные бумажки они подсовывают нашим заслуженным людям. Подлецы! Мы дадим вам нормальные деньги в белоснежных конвертах. Жду писем! Не бойтесь указывать обратный адрес. Вы живете в своей стране, вам нечего бояться. Пусть они боятся.
Освободившись от хитрого товара, веселый молодой человек пообедал в кафе и пошел по Сретенке. У первого же переулка направо он остановился, о чем-то раздумывая.
В переулке, надо заметить, творилась полная дичь. Все было разрыто, раскидано, забросано мусором. У подъезда ближайшего дома уныло копошился дворник, а рядом сидели полуголые работяги в пилотках из газеты и курили. Дома здесь были старые, обшарпанные, видно, никаких шансов на ремонт не имевшие.
Молодой человек своей характерной пружинистой походкой приблизился к дворнику и с ходу спросил:
— А что, отец, свободные нежилые помещения у вас в околотке есть?
Старик дворник ничуть не удивился.
— Кому и ЖЭК нежилое помещение, — ответил он, охотно ввязываясь в разговор.
— Вопросов больше нет, — быстро проговорил молодой человек.
И сейчас же задал новый вопрос:
— В таком доме да без нежилых помещений?
— Наши помещения, — возразил дворник, — давно на том свете с фонарями ищут. У нас тут партия сидит. Ни за свет, ни за газ уже полгода не платит.
— Понимаю. Как называется партия?
— Уж это верно. Партия есть партия.
— А в этом доме что было при историческом материализме?
— Когда было?
— Да тогда, до перестройки, при старом режиме.
— Коммуналки были и библиотека. Тут друг мой жил — швейцаром в «Метрополе» работал. Сталина обслуживал. Бывало, придешь к нему — всегда икорка, рыбка, водочка.
— Казнокрад?
— Сам ты казнокрад. Сказано тебе — швейцар.
— Честный труженик, значит?
— Сам ты честный труженик! Сказано тебе, швейцар.
Разговор с умным дворником, слабо разбиравшимся в классовой структуре общества, продолжался бы еще бог знает сколько времени, если бы молодой человек не взялся за дело решительно.
— Вот что, дедушка, — молвил он, — неплохо бы вина выпить.
— Ну, угости.
— С удовольствием бы угостил, но беда — жена уехала к подруге на дачу, а я без ключа от квартиры, ни рубля в кармане, ни документов.
— Э-э… — пробормотал дворник. — Ну да черт с тобой. Я смотрю, ты человек хороший, а водка с огурцами у меня всегда есть.
Они спустились в дворницкую. Пока дедушка резал огурцы и доставал запотевшую, молодой человек снял штиблеты и растянулся на скамейке, обдумывая план действий.
Звали молодого человека Владимир Вольфрамович Семаго. Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность: «Мой папа, — говорил он, — был химиком. Он открыл один из элементов таблицы Менделеева и дал этому элементу свое имя». Последняя фраза производила сильное впечатление на людей с неполным средним образованием. Сын химика за свою жизнь переменил много занятий. Живость характера, мешавшая ему посвятить себя какому-нибудь делу, постоянно кидала его в разные концы страны и теперь привела сюда, в загаженный переулок в центре Москвы.
Лежа в теплой до вонючести дворницкой, Владимир Вольфрамович отшлифовывал в мыслях два возможных варианта своей карьеры.
Можно было заняться куплей-продажей недвижимости, собирая через дворников, участковых и паспортисток информацию о бесхозном жилье, брошенных помещениях, некредитоспособных стариках и конченых алкоголиках.
А можно было стать организатором телевизионного эстрадного конкурса. В случае удачи этот вариант мог бы принести кроме денег еще и популярность.
Оба варианта были задуманы Владимиром Вольфрамовичем недавно. Вариант с недвижимостью родился под влиянием многочисленных публикаций в прессе о криминальных сделках с помещениями и огромных деньгах, которые крутятся в этой сфере. Вариант № 2 родился в голове Семаго при просмотре по телевидению конкурса итальянской песни в Сан-Ремо.
Однако оба проекта имели свои недостатки. Начать карьеру бизнесмена от недвижимости без дивного, серого в яблоках костюма было невозможно. Неплохо было бы еще иметь золотую цепь на шее в два пальца толщиной, серьезные часы и какие-то деньги для представительства. Можно было, конечно, работать и без всех этих прелестей, но эффективность тогда резко снизится. Еще одним минусом первого проекта являлся низкий уровень интеллекта той публики, с которой придется иметь дело. Постоянное общение с людьми типа сегодняшнего дворника — а Семаго решил идти снизу, через тех, кто стоит рядом с заветной темой — не может принести мыслящему человеку моральное удовлетворение. С эстрадным телеконкурсом тоже не все обстояло гладко: могли встретиться затруднения. Удобно ли, допустим, будет дать первую премию дочке или любовнице одного серьезного лица, а дочку или любовницу другого серьезного лица оставить без первой премии? Не приведет ли это к большим конфликтам?
— Можно нажить сильных врагов, — произнес Владимир Вольфрамович вслух.
Тут он заметил, что дворник уже давно о чем-то горячо говорит. Оказывается, дворник предался воспоминаниям о своем собутыльнике — швейцаре из «Метрополя».
— Гаишник ему честь отдавал… Приходишь к нему, положим, буду говорить, на Новый год с поздравлением — трешку дает… На Пасху, положим, буду говорить, еще трешку. Да, положим, в день рождения поздравляешь… Ну вот одних поздравительных за год рублей пятнадцать и набежит. На медаль даже обещался меня представить. «Я, говорит, хочу, чтобы дворник у нас с медалью был». Так и говорил: «Ты, Тихон, считай себя уже с медалью»…
— Ну и что, дали?
— Ты погоди… «Нам, говорит, дворника без медали не надо». В Верховный Совет ходил за медалью. У него там знакомые были. Ну, в первый раз, буду говорить, не вышло. Чиновники не захотели. «Брежнев, говорят, в заграницу уехал, сейчас невозможно». Приказал он мне ждать. «Ты, говорит, Тихон, жди, без медали не будешь».
— А твоего дружка что, посадили? — неожиданно спросил Владимир.
— Никто не сажал. Сам уехал. Что ему тут с дураками делать?.. А теперь медали за дворницкую службу дают?
— Дают. Могу тебе выхлопотать.
Дворник с уважением посмотрел на Семаго.
— Мне без медали нельзя. У меня служба такая.
— Куда ж твой приятель уехал?
— А кто его знает? Люди говорили, в Париж уехал.
— А!.. Белые акации, цветы эмиграции. Он, значит, эмигрант?
— Сам ты эмигрант… В Париж, люди говорят, уехал. А теперь партия сидит… Их хоть каждый день поздравляй — гривенника не получишь. А важные какие! В подъезде грязь, вонь, а они партия… Говорили мне, убирайся в подъезде, мы тебе заплатим. Как же, жди… заплатили. Веришь, полгода за так убирал… И каждый день обещают.
— Кто у них там главный?
— Черт их разберет. По-моему, у них нет главного. Если б у них был главный, то за подъезд бы заплатили. Вот раньше в партии был главный, и попробуй рабочему человеку его зарплату не отдать. Было раньше такое, чтоб зарплату не давали? — дворник распалялся все больше. — Ты, положим, буду говорить, начальник… Воруешь воруй, но народу отдай положенное. Наш народ тихий, просит только положенное, сверху ничего не просит… Но если ты этого, буду говорить, не даешь, значит, ты не партия, а дерьмо. Ходит этот седой Конрад Карлович из партии, а что ходит… Зато вид умный, при галстуке… Профессор кислых щей. Второй — Чеховский Александр Михайлович… не просто там, а Александр Михайлович, барин такой… Бороду причешет, идет, ног под собой не чует. Я им говорю: «Сортир почините, черти». Они: «Это не наше дело, это ваше — ЖЭК, РЭУ там…» Я им говорю: «Ну и сидите с поломанным унитазом». Они и сидят. Ребята еще там двое есть — Леша и Саша, — на автобусике таком японском катаются. Маленький такой автобусик, красивенький. Этим тоже на унитаз наплевать, они свои дела крутят. А какие дела? Вот у тебя есть автобус японский? Вот… И у меня нет. А я сколько на дворницкой службе! Столько не живут. И на велосипед не скопил. А у них автобус. А за подъезд все равно не платят.
В этот момент над дверью задергался ржавый звонок. Дворник, кряхтя, поплелся к двери, открыл ее и в сильнейшем замешательстве отступил. На верхней ступеньке стоял седой гражданин в костюме старого покроя, но еще довольно аккуратном. Галстук на нем стоил марок семь, но удачно сочетался с металлической заколкой марок за пять.
— О, какие люди… и без охраны! — страстно замычал Тихон. — Партия пришла, молочка принесла. Конрад Карлович, проходи, дорогой, гостем будешь.
Конрад Карлович, смущенный присутствием в дворницкой постороннего, голые фиолетовые ступни которого только сейчас увидел из-за края стола, смутился и хотел было бежать, но Владимир Вольфрамович живо вскочил и низко склонился перед Конрадом Карловичем.
— У нас хотя и не Женева, но милости просим к нашему шалашу.
— Здравствуйте, — вынужден был сказать Конрад Карлович. Он был страшно напряжен. — При чем тут Женева?
— Как при чем! — воскликнул Семаго. — Конгресс европейских партий будет именно в Женеве. Собираетесь туда?
— Нет, — испугался Конрад Карлович.
Благородный нос Семаго явственно чуял запах
жареного. Собеседник проигрывал ему. Наступление срочно надо было развивать.
— Почему? Неужели серьезные международные связи повредят партии?
— Ну, тут надо разобраться…
— Пока Сталин разбирался, Минск взяли на пятый день. Надо упреждать события, а не плестись в хвосте. Они еще не успели договориться насчет конгресса, а мы уже в Женеве занимаем места в — Простите, а кто вы такой? — нервно поинтересовался седой.
— Моя фамилия Семаго. Может, слыхали?
— Не слышал.
— Ну да, откуда же политическому деятелю может быть известно имя Владимира Семаго? Директор-распорядитель программы «Взгляд». Слышали такую программу?
— Слышал, — почти крикнул Конрад Карлович, находящийся уже на грани сумасшествия.
— Почему не спрашиваете, какой повод привел меня в этот весьма скромный офис господина Тихона? Скажу честно: сюжет получится очень занимательный. Политическая партия, которая обещает улучшить жизнь целому народу, обманывает одного честного труженика, не выплачивая ему вот уже полгода зарплату. Как вам сюжет?
— Это надо еще посмотреть, за что платить, — заверещал Конрад Карлович. — Сегодня к нам приходил иностранный журналист, дверь открыл в подъезд и ногой попал в собачьи какашки. За что же платить?
Тут уже ввязался в разговор дворник.
— За что платить? А зимой слякоть, а ваши только мусор бросают… А ремонт шел, сколько я вытаскивал!
— Ремонт не мы делали.
— Не вы делали. А платить вы обещали или не вы?
— Мы обещали доплачивать, а не платить. Но за собачьи какашки мы платить не собираемся.
Дворник уже был готов изложить свое мнение о партии, Конраде Карловиче, его маме и других родственниках в полном, не урезанном виде и даже подкрепить речь активными мероприятиями, но Семаго не дал ему слова.
— Тише, граждане! — сказал великий комбинатор. — Мы все являемся свидетелями постыднейшей сцены. Унижение маленького человека всегда было элементом советской системы. Мы думали, что с приходом демократии этому будет положен конец. Мы надеялись, что новые политики откажутся от этого раз и навсегда. А что же мы видим на практике? Полное пренебрежение интересами людей. Господин Тихон, который только и занят тем, что обслуживает вас и ваших коллег, долгие месяцы не получает законного вознаграждения за свой труд. Ему не на что купить хлеб, от него ушла жена, он умирает…
Тихон пытался было что-то возразить, но опять же не смог.
— …в то время как вы, политики, купаетесь в роскоши, ездите на конгрессы в Женевы, питаетесь в лучших ресторанах…
Здесь уже Конрад Карлович хотел что-то вякнуть, но тоже не получилось. Семаго продолжал наносить удары.
— …К вашим услугам лучшие автомобили, современные здания, самые красивые девушки. Вы устали от дач за зеленым забором и черной икры. А господину Тихону жить вечно в дворницкой без зарплаты. Завтра об этом мы сделаем репортаж, и миллионы людей в стране задумаются. Пусть задумаются о том, что кто-то может позволить себе полгода не платить за газ и электроэнергию и не бояться никаких санкций. Потому что одним позволено в этой стране все, а другим ничего. Потому что одни в этой стране вечные хозяева, а другие — вечные рабы.
— Мы не платим по объективным причинам. У нас сейчас нет денег, — заявил Конрад Карлович.
— У женщин раз в месяц бывают объективные причины, — рявкнул Семаго и строго добавил: — Платите деньги, иначе я ославлю вас на всю Россию. Кстати, дайте телефончик журналиста, который попал сегодня в собачье дерьмо. Я хочу взять у него интервью.
— Зачем? Не надо… — окончательно сломался Конрад Карлович. — Мы заплатим.
— Послушайте, любезный. Вы, случайно, не служили раньше ответственным работником КПСС?
— Я был освобожденным секретарем партийной организации.
— Партийной организации Комитета государственной безопасности? — Семаго посмотрел в глаза собеседнику.
— Нет… Нет! — закричал тот. — Большого издательства.
— Узнаю стиль и методы мелкой номенклатуры. Слова, пустые обещания, туманные намеки. Дайте денег для ветерана тыла! — заорал Семаго. — Сколько наличных с собой?
— Хорошо, я заплачу… Не все, конечно. Из своих денег. Я вынужден из своих. На счету сейчас пусто. Но я вас попрошу не делать никаких репортажей.
— Это что, подкуп? За святые деньги господина Тихона вы еще хотите меня подкупить? Не получится. Денег не хватит.
— Не получится! — зачем-то крикнул Тихон, до того с изумлением наблюдавший борьбу своего недавнего знакомого за его, тихоновские интересы. Впрочем, вступление дворника было к месту: он как бы открыл второй фронт.
— Попрошу внести требуемую сумму, — сухо сказал Владимир Вольфрамович.
— Да, — подхватил дворник.
Конрад Карлович пожалел, что пришел сегодня в дворницкую из-за этих идиотских собачьих испражнений. В конце концов, пусть бы себе лежали, когда-нибудь ведь их бы убрали.
Он вытащил бумажник, долго пересчитывал деньги, наконец протянул рваные бумажки Семаго.
— Вы пошлый человек, — сказал Вольфрамович. — Вы хотите потом рассказывать, что лично давали руководителю программы «Взгляд». Запомните, я из чужих рук деньги не беру. Господин Тихон, проведите инкассацию.
Тихон не знал, что такое «инкассация», но по тону командора и по смыслу ситуации безошибочно понял, что сумму надо забирать. Он сделал это быстро и легко.
— Пересчитайте. Все ли на месте? — приказал Семаго.
Тихон пересчитал.
— А за последний месяц? — спросил он.
— За последний месяц потом… — отозвался партийный деятель. — У меня с собой нет столько… Я же не знал.
Тихон хотел пуститься в атаку, но Семаго неожиданно смилостивился.
— Ладно, остатки в другой раз. Ведь Конрад Карлович не кассир, а видный руководитель. Кстати, на одну секунду…
Великий комбинатор взял дворника за локоть, отвел в сторону и шепотом объявил:
…Я думаю, вы должны помочь своей любимой программе «Взгляд», которая только что помогла вам. Камеры нынче дороги…
Аккуратным, незаметным движением Семаго вытащил часть ассигнаций из рук очумевшего дворника и со словами «Дай нам, братец, поговорить тет-а-тет» выставил его за дверь, прежде чем тот понял, что случилось, а когда опомнился, то мог сообразить лишь то, что приходил Конрад Карлович, что его, Тихона, выставили из дворницкой и что в левой руке его зажаты бумажные рубли.
Тщательно заперев за дворником дверь, Семаго обернулся ко все еще стоявшему посреди комнаты седому партработнику и сказал:
— Спокойно, все в порядке. Теперь можно говорить серьезно. Наша программа всегда уделяла огромное внимание политическим партиям, ибо настоящая демократия невозможна без политических партий, без плюрализма мнений, ибо…
Семаго запнулся на мгновение, но быстро нашелся, продолжив общие размышления о демократии, которые почерпнул из купленной как-то за абсолютные гроши у алкоголика возле электрички книги то ли Собчака, то ли Попова. Вышло неплохо. Конрад Карлович, склонив седую голову, слушал. Наконец Вольфрамович коснулся практических вопросов:
— Наша программа готова оказывать вам поддержку, следить за вашим ростом. Мы ведь родили немало больших политиков, причем иногда так быстро, что те сами не заметили. Я все время Коле Травкину говорю: «Коля, прекрати курить в кулак. Ты же уже не на стройке, а в парламенте. Здесь ветер не дует. Ха-ха-ха. Правда, смешно?»
— Ха-ха, — вымученно засмеялся седой. — Действительно смешно.
— Так вы поняли мою мысль? — сурово спросил руководитель программы.
— Да… Телевидение нам очень нужно. Нас туда не пускают.
— И не пустят. Туда просто так не пускают.
— Сегодня у нас как раз заседание Политсовета. Может быть, вы придете, выступите.
— Обычно я получаю такие приглашения за месяц, чтобы секретарь могла составить план. День расписан по минутам. Через час большое совещание в Останкино.
— Понимаю, — подобострастно кивнул башкой Конрад Карлович.
— А когда ваш Политсовет?
— Через двадцать минут.
— Ну раз уж я сюда все равно пришел, а второй раз приду вряд ли, может, действительно поприсутствовать, — задумался Семаго. — А вы успеете написать на бумажке официальное приглашение на заседание Политсовета?
— Ну, успею… Если надо. Вообще-то оно не нужно.
— Нет-нет, все официально: бумага, подпись, бланк, печать. Давайте работать красиво с самого начала. Вы нам пишете, мы вам отвечаем. Никакой самодеятельности.
Через пятнадцать минут Семаго держал в руках приглашение с печатью, а через двадцать минут ровно после короткого представления обратился с программной речью к членам Политсовета. Партия, как выяснилось, называлась консервативной. Действие разворачивалось в убогой, не отремонтированной трехкомнатной квартире, видно, в совсем недавнем прошлом коммуналке. В одной комнате этого чудо-офиса стоял длинный стол, к которому примыкали потрепанные стулья. Здесь заседали. Канцелярскую работу вели в маленькой комнате. Там поставили школьные парты и закрыли их украденным где-то зеленым сукном. Еще был кабинет Конрада Карловича, в котором мебелишка смотрелась чуть получше. Но самое тяжелое, просто безнадежное впечатление производили кухня и туалет. Тут все было грязно, разбито, все колыхалось и скрипело. Санитарно-гигиенические нормы и требования были нарушены во всем. В момент появления почетного гостя из программы «Взгляд» на кухне сидели непонятные личности в тапочках на босу ногу и в трусах и хлебали чай.
На кухне стояла раскладушка.
«Наша охрана, — пояснил Конрад Карлович. — У нас и живут. Что делать, беженцы».
Единственное, что выглядело прилично, — входная дверь, обитая кожзаменителем, с металлической табличкой:
Консервативная Партия. Центральный Комитет.
Часы приема:
Среда 10–00 — 14–00
Пятница 14–00 — 18–00
Cуббота — день массовых мероприятий и праздников
Появление Семаго сразу стало для партии неординарным событием. Летающей походкой он обошел помещения в сопровождении зашуганных партийцев, поинтересовался численностью рядов, суммой членских взносов, состоянием наглядной агитации. После критики низкого качества членских билетов и слов «Ксива должна вызывать уважение» Вольфрамович, как уже отмечалось выше, обратился к членам Политсовета.
Он начал издалека, с исторических примеров, с семнадцатого года, с немецких денег, которые успешно освоили большевики.
…— На немецкие ассигнования большевики стали издавать огромными тиражами «Окопную правду», и эта газета окончательно разложила армию. То есть люди грамотно использовали копейку и отчитались по работе перед кредиторами. А что сделают современные политики? Деньги обязательно возьмут и построят четырехэтажные виллы или поедут с девицами в Монте-Карло. Или купят яхту, как один мой знакомый. Поэтому немцы больше денег не дают. Нет доверия. Предстоит много и упорно работать, чтобы это доверие вернуть.
От исторической части Семаго плавно перешел на актуальные проблемы общества, применил термин «субвенции», скользнул по теме морали и наконец сосредоточился на главном — партийном строительстве.
— Кто сегодня помогает нашей партии? — вопрошал он. — Где те финансовые группы, кланы, картели, которые стоят за партией?
— Пока таких нет, — констатировал пафосный красавец с бородой. Вольфрамович опознал его по рассказам дворника — Чеховский Александр Михайлович.
— Все по чуть-чуть собираем, — сказали Саша и Леша — те самые, о которых тоже говорил дворник, вернее, он говорил об их японском автобусе.
— По чуть-чуть не надо! — воскликнул оратор. — По чуть-чуть надо кушать рыбий жир. Когда последний раз в партию приходили бизнесмены?
Присутствующие молчали, изображая на физиономиях мучительный процесс воспоминаний. Щуплый тип в красной неприличной рубашке вдруг вспомнил:
— Вчера какие-то привалили. Просили помочь открыть магазин в Дворце спорта.
— И что же? — прищурился Владимир Вольфрамович.
— А ничего. Никого в штаб-квартире не было. Они посидели и ушли. Я-то им ничем помочь не могу. Я отвечаю за учет. У меня своих дел хватает.
— Запомните, товарищ: дела бывают в Кремле и у прокуроров. У вас могут быть скромные обязанности. Где бизнесмены?
— Они телефоны свои оставили.
— Оставили? Вызовите их сюда немедленно, сейчас же! Где телефон? Я требую. Плевый вопрос — какие-то магазины в Дворце спорта, это же не ракеты средней дальности в Европе.
Щуплый ушел в свою комнату-конторку звонить. Молодые бизнесмены в цветастых рубашках, фирменных джинсах, с коротко стриженными затылками появились довольно быстро. Семаго даже не успел развить несколько своих тезисов об особенностях партработы в условиях экономического кризиса.
С бизнесменами Владимир Вольфрамович проявил подчеркнутую вежливость, назвал их «надеждой нации» и «будущими министрами», усадил на стулья, предварительно согнав оттуда щуплого и еще одного типа в грязных брюках, а чтобы те без толку не стояли, приказал им заварить чай для гостей.
— Наша партия, — сказал Семаго, — всегда огромное внимание уделяет экономике и неизменно поддерживает предпринимателей. Кому сейчас труднее всех? Кто-то скажет: пенсионерам, одиноким матерям, инвалидам. Неправильно. Сегодня труднее всех людям бизнеса, тем, на ком лежит гигантская ответственность по вытягиванию страны из болота стагнации. Бизнесмена сегодня могут убить…
Ребята немножко дернулись…
— Могут посадить.
Ребята — соискатели магазинов — опять дернулись.
— Могут задавить налогами, затаскать по судам и арбитражам. В конце концов, его могут обмануть, отнять деньги, я уж не говорю про наводнения, землетрясения, съезды и прочий форсмажор. Кто спасет сегодня бизнесмена? Печать, налоговая инспекция, милиция? Никогда. Только мы, только партия нового типа готова сегодня помочь, готова сегодня прийти на помощь.
Тут Александр Михайлович Чеховский прошептал на ухо Конраду Карловичу:
— Посмотрите, как нагло ведет себя. Прямо по-хозяйски.
— У нас сплошные долги, — вздохнул в ответ седой. — Я сегодня из своих денег выплатил дворнику. А этот жулик, кажется, большой. Такой может быть полезен.
— Итак, я слушаю суть проблемы, — подытожил Семаго. — В чем надо поддержать? Скажите, в чем, и мы поддержим.
Один из двух друзей пустился объяснять:
— Воще, мы, мля, точку хотели в Дворце спорта, мля, но директор Жопа, вощем, не дал, мы, говорит, под мусорами ходим, нам пацаны не нужны. А там точка воще вилы… воздух смертельный.
— Все понятно, — резко сказал Вольфрамович. — Но при чем тут жопа?
— Это кликуха у директора такая — Жопа. У него рожа толстая воще… вилы.
— Все понятно окончательно. Для слабоумных перевожу: ребята хотят открыть магазин во Дворце спорта, но директор не дает разрешения, ссылаясь на то, что его торговые точки контролируются милицией, а нормальную молодежь туда не пускают. При этом точка очень выгодная, огромные деньги. Я правильно пояснил?
— Ага, — отозвались бизнесмены.
— Какие будут мнения, господа? — обратился к присутствующим Вольфрамович.
— Нужно поискать подходы к директору. Есть же у него знакомые, родственники, подруги, в конце концов, — задумчиво выдал Чеховский.
— Может, через руководство? Кому подчиняется Дворец спорта? — спросил Леша.
Ребята пожали плечами.
— Стоп, господа! — воскликнул Семаго. — Ваши идеи устарели лет на двадцать. Так работали в эпоху застоя в Хакасском обкоме КПСС. Пока вы будете искать подходы к директору, пройдет два месяца. Через руководство еще столько же. И никто не дает гарантий. А у молодых бизнесменов нет времени. Посмотрите на их лица, и вы поймете, что у них очень мало времени.
— Да воще вилы, — закричал один из соискателей магазина, тыкая двумя пальцами себе в шею.
— Поэтому вопрос с магазином решим уже завтра, — жестко заявил Семаго. — Ровно на десять ноль-ноль назначайте встречу с директором Жопой. Уже завтра он даст разрешение. Для партии это дело чести. Мы же не кооператив «Ватрушка», мы политическая сила. При наших связях, весе и влиянии подобные вопросы решаются в течение часа. Избиратели верят нам.
Тем же вечером Семаго потел в бане с молодыми предпринимателями. Утрясались мелкие детали проекта. Потом компания двинулась в фирменный магазин «Армани», где для руководителя операции был куплен тот самый дивный в яблоках костюм, о котором думал Вольфрамович в дворницкой, и золотая цепочка на шею. В небольшом барчике покупки, как полагается, обмыли. У молодых окончательно развязались языки, они стали называть цифры, говорить, что магазины они все равно получат или погибнут, потому как жить спокойно не могут, зная цифры. Тут Владимир Вольфрамович совершенно случайно, но к месту поинтересовался временем, и выяснилось, что у него, по сути главного разработчика завтрашнего дела, нет достойных часов. Смешно, честное слово! Ребята оказались понятливыми и опять же в фирменном магазине с поражающей воображение легкостью были куплены часы «Ролекс». Итак, все готово.
На следующий день события развивались стремительно. В девять утра Семаго зашел в телефонную будку и позвонил в приемную директора Дворца спорта. Секретарша, как и ожидалось, с шефом не соединила. Но это и не требовалось. Металлическим голосом, при помощи которого директора советских заводов обычно поддерживали дисциплину в коллективах, Вольфрамович сообщил, что он — депутат Филимонов — рекомендует принять ответственное лицо из Консервативной партии и уладить с этим лицом все вопросы. В десять утра к служебному входу дворца подъехал автомобиль марки «БМВ» с четырьмя лицами в салоне. Помимо молодых бизнесменов и руководителя операции в группу входил Конрад Карлович, отслеживавший, как он сам заявил, интересы партии при проведении сделки. Директор — крепкий лысый мужик — нервно переминался с ноги на ногу у входа. Ждал. Попутно силился вспомнить что-то о депутате Филимонове. Фамилия казалась ему очень знакомой, но лицо он никак не мог вспомнить. Директору чудилось, что Филимонова он видел на даче у заместителя министра Платонова, где подвыпивший депутат плясал в плавках и предлагал «зассать костер». Впрочем, может, это был и не Филимонов.
Прибывшая группа энергично поздоровалась с лысым директором. С ребятами лысый здоровался без энтузиазма. Сразу направились в кабинет. Руководитель операции буквально летел, не давая никому перевести дыхание. Директор был обескуражен: из приезжающего сюда многочисленного начальства так быстро никто не ходил. На бегу задавались короткие вопросы:
— Почему везде грязь?
— Где грязь? У нас убираются, — обиделся директор.
— А это что? — Семаго показал на бычки около урны.
— Ну… бывает. Народ неаккуратный… Сорят.
— Народ не бывает неаккуратным. Неаккуратными бывают руководители.
Сердце у директора стало слегка покалывать, и он зачем-то завел песню, которую обычно пел при сопровождении больших людей:
— Наш дворец сравнительно новый. Ему двадцать лет. В этом году как раз будем отмечать. Он один из самых крупных в Европе. Соревнования можно проводить по различным видам спорта: от борьбы до фигурного катания.
— Не рассказывайте мне эти сказки времен застоя. Мы и так знаем, что дворец большой и толстый, иначе мы бы не пришли сюда. Расскажите лучше, как организовано здесь питание населения во время зрелищных мероприятий. Позавчера член нашей партии отравился яйцом под майонезом.
— У нас продукты свежие. Два буфета.
— Получается, он сам себя отравил. А два буфета мало. Почему бы не сделать хороший ресторан для спортсменов?
— Боимся, шпана будет всякая собираться, а у нас дети в секциях занимаются…
— В хороших ресторанах шпана не собирается, в хорошие рестораны шпану не пускают. Неплохо бы также развернуть торговлю мануфактурой. Почему бы гражданам не приобретать цветные маечки именно здесь в ходе массовых спортивных состязаний? Вот эти смелые молодые люди хотят помочь вам в этом, — Семаго показал на бизнесменов.
Директор замялся.
— Я уже говорил с ними. Тут не все так просто… Ну, давайте зайдем в кабинет.
Компания завалилась в кабинет, уставленный всякими кубками и вымпелами. Директор, глядя на кончик карандаша, который он затеребил в руках, начал пояснять:
— Понимаете, вокруг стадиона сложились определенные взаимоотношения. Есть силы, которые нам помогают, и они не желают присутствия здесь других сил.
— Все ясно, — оборвал метание директорской мысли Вольфрамович. — Мы все знаем. У нас отличные связи в силовых структурах. Мы все решаем на самом верху. Местная милиция не скажет ни слова. Вы думаете, эти мужественные ребята — братва? Нет. Братвой они были совсем недавно. И вы правильно отказали им. Теперь они другие. Теперь они — члены Консервативной партии. Теперь они честные партийцы, для которых интересы народа важнее личных. Они пойдут в огонь и в воду, может быть, и погибнут за партию. Вспомните Павла Власова из романа Горького «Мать», он ведь тоже сначала был братвой, пьянствовал и ходил в красной рубахе, а потом превратился в настоящего революционера.
Лысый молчал, видимо, сопереживая Павлу Власову.
Бизнесмены тоже были потрясены совершенно новой оценкой их личности. И тут отлично подыграл Конрад Карлович:
— Я думаю, — авторитетно заявил он, — вопрос надо решить положительно. Тем более господин Семаго лично занялся вопросом.
«Молодец, — пронеслось в голове комбинатора. — Кажется, этот старый пень начинает что-то соображать».
— Да, именно так, — с этими словами Вольфрамович вскочил. — Я приперся сюда как идиот по утренней заре. Обычно в это время я еще в постели, целую грудь своей любовницы. По какому-то бредовому вопросу — открытие палаток. На мне костюм «Армани», ботинки «Инспектор», износ моей одежды в час больше чем твоя зарплата за месяц, — кричал он директору. — А у вас у входа лужи, как в колхозном поселке. Палатки — не Ялтинские и не Потсдамские соглашения, их нечего обсуждать. Итак, договор подписывайте завтра, с силовыми структурами я утрясу сам, если надо, подключим депутатский корпус. Долю будете получать раз в месяц от него. — Семаго ткнул пальцем в одного из бизнесменов. — Мы будем встречаться редко, очень редко. Только по поводам исключительной важности: переворот в государстве, приезд Майкла Джексона, приход налоговой полиции. Не смею больше задерживать, в час совещание у премьера в Кремле, а я еще не читал бумаги.
Руководитель операции направился к двери. Директор успел только сказать:
— Может… по коньячку… по пятьдесят… за знакомство.
— Извините, не могу. Времени нет. И к тому же неприлично днем дышать на премьера перегаром. Он мне и так в прошлый раз сделал замечание: говорит, Володя, почему от тебя пахнет луком? Ну я же не виноват, что французы на обеде у посла накормили луковым супом. Суп-то отличный, но запах… Я ухожу, а вы оставайтесь, обсудите детали…
Тут Семаго перехватил взгляд директора на его, Семагины, часы…
— Что, просек фишку золотого «Ролекса», — улыбнулся руководитель. — Молодец, красавец…
Семаго обнял директора и страстно поцеловал его в щеку.
— У тебя будут такие же. Даю слово. Теперь работаем вместе.
Спорткомплексовский начальник стоял совершенно ошалевший. Когда великий комбинатор уже открывал дверь, спорткомплексовский спросил его вдогонку:
— Я вас где-то видел. Вы у зампреда спорткомитета Кретинина бываете?
— Никогда… — категорично ответил Семаго. — Никогда не бываю у зампредов. Бываю только у первых лиц.
Поставив такую жирную точку, руководитель операции уехал. На следующий день молодые бизнесмены прикатили в штаб-квартиру партии с ящиком шампанского. Дело было сделано. Директор стал их лучшим другом. Еще через день были оплачены все долги партии. Через неделю Семаго катался на иномарке и председательствовал на партсобраниях. Конрад Карлович купил жене кольцо ко дню рождения. Чеховскому досталась ручка «Паркер», а с дворником рассчитались до конца, от чего тот пил с утра до вечера и мочился в урны для мусора.
Короче, жизнь для многих вдруг обрела смысл.