12 кресел

Глава 3. «Эйр Семаго»

Ранним утром Вольфрамович проводил совещание. Были все. Даже дворник Тихон. (Он стал в последнее время часто захаживать, несмотря на нанесенные партийцами обиды.)

Семаго уверенно сидел во главе стола. Теперь он был полноправным хозяином. Конрад Карлович сдулся окончательно и мечтал о тихом месте на дипломатической службе. Интеллектуальная мощь и буйный порыв великого комбинатора захватили партию целиком.

— В государстве Лазания случилось несчастье — прошел дикий ураган, — вещал Семаго. — Аборигены не наблюдали такого двести лет. Последний раз такое происходило при Миклухо-Маклае.

— И Пржевальском, — добавил кто-то из слушавших.

— При чем тут Пржевальский? — возмутился Вольфрамович. — Пржевальский был тогда занят выведением соответствующей лошади. Историю надо знать, товарищ. Итак, Лазания в тяжелейшем положении. Она нуждается в срочной помощи. Голодные дети Лазании взывают к нашей совести.

— А на хрена нам, извиняюсь, Лазания, — вдруг перебил Чеховский.

Он аккуратно подстригся и выглядел совсем даже по-барски.

— Нам что, своих голодных детей не хватает, — продолжал Чеховский. — Я даже не знаю, где она находится, эта Лазания. Самим жрать нечего.

— Это правда… — вздохнул Тихон.

— О… Какой трогательный союз рабочего класса и интеллигенции, — сказал шеф, поглядывая то на Чеховского, то на дворника. — Интеллигенция сказала, рабочий класс, как всегда, поддержал. А известно ли господам интеллигентам и поддерживающим их люмпенам, что Лазанья богата природными ресурсами, что нефть сочится там из каждой дыры, что…

— Так тем более зачем помогать? — опять возник Чеховский.

— Десительно, ядрена конь, — заволновался дворник. — У них нефть сочится из каждой дыры, а у нас ссаки. Вчера опять нассали на втором этаже.

— Я так понимаю, мой дорогой друг, что вы очень озабочены проблемой энуреза. Это ничего, это лечится, — немедленно среагировал Семаго. — Я куплю вам два бесплатных билета на сеансы Кашпировского, и все как рукой снимет.

— Бесплатно — это хорошо. А то сейчас за все три шкуры дерут.

— С рабочим классом все ясно. С ним мы всегда легко договоримся, — продолжал великий деятель, — с интеллигенцией труднее. Ей, как обычно, мешает самомнение. Придется применять систему Станиславского в умелом сочетании с методами Лаврентия Павловича Берии. Вы кто по профессии, Александр Михайлович? Если не ошибаюсь, инженер?

— Специалист по летательным аппаратам, — с достоинством произнес Чеховский.

— Тогда давайте поговорим о гиперзвуковом двигателе и трансатмосферном самолете, — предложил Семаго.

— Давайте.

— Нет. Нет, — партийный лидер вскочил со стула и стал расхаживать вдоль стола. — Никогда я всерьез не возьмусь спорить о перспективах гиперзвукового двигателя и трансатмосферного самолета. Потому что я не специалист в этой области. Я никогда не буду давать советы зоотехникам, потому что ни черта не понимаю в этом деле, и если я два дня проведу в коровнике, все коровы перемрут. А вы считаете возможным рассуждать о Лазании вслух, ни дня не проработав на внешнеполитическом фронте, не пожав руку ни одному министру иностранных дел.

Чеховский уже набрал в рот воздух, чтобы поинтересоваться, сколько дней провел на внешнеполитическом фронте сам господин Семаго и скольким министрам иностранных дел пожал руку он, но главный оратор опередил его на долю секунды.

— Все наши беды идут оттого, что нами правят инженеры, физики, строители и трактористы, то есть люди, которых учили работать с частицами, металлами и механизмами, а не с обществом. Нормальным государством должны править социологи, то есть те, кто работает с широкими народными массами и знает их психологию. Даже экономистов и юристов следует пускать в Министерство юстиции и Министерство финансов, но не дальше. В политике им делать нечего, политика — не бухучет и не свод правил. Политика — живое дело, и в ней должны быть живые люди. Идеальный вариант — бывший мошенник, отсидевший небольшой срок при Советской власти. Умеет работать с людьми и обладает ценным жизненным опытом. Но таких сейчас в партию не затащишь, такие все при деле — президенты банков и финансовых корпораций. Приходится переучивать специалистов по летательным аппаратам. Бесплатно, заметим, переучивать.

Семаго строго зыркнул на Чеховского и добавил:

— Пока бесплатно. А там посмотрим. Может быть, введем тариф с учетом мировых цен на подобные услуги. Вряд ли вы расплатитесь. Придется наниматься гувернером в семью новых русских. Будете клеить их тупым детям самолетики и рассказывать о гиперзвуковом двигателе от Версаче. Дети будут вас обожать. Умный дядя с такой шикарной бородой. В бороду ведь детки всегда смогут высморкаться.

Чеховский попытался было что-то сказать, но опять не успел. Ему опять не хватило доли секунды.

— Ладно, — продолжил босс, — оставим пустое. Поговорим о главном. Лазания — богатейшая страна. Почему распределение ее богатств должно происходить без нашего участия? Поднимите руки, кто из присутствующих нисколько не желает иметь в собственности хотя бы одну нефтяную скважину.

Все молчали. Ни одной руки не поднялось.

— …Голосов «за» нет. Теперь ясно, что наш коллектив состоит из лиц со здоровыми мозгами и одного специалиста по летательным аппаратам. Показатель очень неплохой. Теперь рассуждаем. Просто так к лазанийской нефти нас никто не подпустит. Нужны хорошие отношения с королем и наследным принцем. Обычно эти отношения складываются годами, но нам повезло. Природное бедствие дает нам шанс в короткий срок создать себе блестящую репутацию в глазах короля Лазании. Русские консерваторы помогают пострадавшим детям. Русские первые протянули руку помощи. Оркестры, интервью, прием у короля, разговор с глазу на глаз, и мы выходим сразу туда, куда нашего уважаемого авиационного техника не пустят, даже если он сконструирует летающую тарелку.

Конрад Карлович понимающе качнул головой. Он тихо радовался, что командор принялся за Чеховского. Во-первых, потому что Чеховского недолюбливал, во-вторых, ему было приятно, что объектом наездов Семаго стал теперь не он. Конрад Карлович с улыбкой вспоминал времена, когда он пыжился и хотел что-то доказать Вольфрамовичу.

«Пусть попрыгает, дурачок, — думал Конрад Карлович, глядя на важное и потное лицо Чеховского. — Узнает, что значит попасть под гусеницы танка».

— Теперь ясно, зачем сначала дети? — подытожил главный оратор. — Перейдем к практическим вопросам. Господа коммерсанты, как дела с арендой самолета для перевозки медикаментов и вещей, в которых так нуждаются дети Лазании?

Господа коммерсанты — те самые, которым Семаго помог получить торговые точки во Дворце спорта у директора по кличке Жопа — выглядели озадаченными. Они, конечно, хотели получить скважины в далекой Лазании, но платить за аренду самолета им не хотелось.

— Может, рейсовым полетим, чартер стоит воще вилы, — промямлил один из них. Он чувствовал, что сейчас будет, поэтому говорил тихо.

— А детское питание будете прятать в чемоданах с двойным дном? Хорошо, не желаете платить, я вычеркиваю вас из списка на скважины.

— Не… ну так не надо, — завыли жадные бизнесмены. — Мы же бабки не печатаем. Мы можем, но это сам понимаешь… Что нефть пойдет, тоже гарантий никаких.

— Гарантии давала подруга моего детства Ольга Гольдштейн другу моего же детства Севе Черепахину. Ольга говорила Севе, что импортные таблетки гарантируют от любых неожиданностей, тем не менее через два месяца Ольга забеременела, а еще через девять месяцев родила маленького Веню. Итак, вы не хотите платить, значит, я вас вычеркиваю из списка.

— Не… ну, командир…

— Торг здесь неуместен, — неожиданно рявкнул Конрад Карлович.

«Какой молодец! — подумал Вольфрамович. — К месту врезал. Старик начинает соображать!»

— Вычеркиваю, — строго произнес шеф, водя ручкой по какой-то бумажке.

— Ну это… ладно. Мы это… заплатим, — сломались бизнесмены. — Может, мы внесем полсуммы вначале, а потом после полета еще половину бабок?

— Всю сумму и сегодня, — отрезал командор. — Полсамолета не может взлететь, самолет обычно взлетает весь. Спросите у нашего авиаконструктора, он вам расскажет.

— Хорошо, — чуть не заплакали ребята.

— Нет, хорошо будет потом, когда костюм «Армани» за пять тысяч долларов покажется дешевым, а топ-модель Линда Евангелиста очень скучной. Но для того чтобы стало совсем хорошо, нужен не грамм кокаина, как думают некоторые представители бизнеса, — тут шеф окатил жестоким взором ребят, — а настойчивость, легкий авантюризм, скромность. Русский купец в прошлом веке мог неделями не есть мяса, копить на расширение мануфактуры. А русский купец в конце нового века первые заработанные деньги тратит на евроремонт в своей квартире, как будто его спасет фигурный паркет в гостиной. На расширение мануфактуры он не тратит ничего и еще забирает у трудящихся зарплату. Он транжирит тысячу долларов в казино, но оплатить самолет своего счастья не желает, думает, другие оплатят.

— Мы не играем в казино, — завопили ребята.

— А я вас и не имею в виду, — заявил Семаго. — Вы осознали свой патриотический и партийный долг, опередили время и взяли билеты на самолет счастья. Я имею в виду сотни тех, кто еще не осознал. Что ж, будем настойчиво объяснять. Самых тупых ждут подвалы Лубянки. Далее. Что у нас с медикаментами? Уважаемый наш авиадиспетчер обещал две тонны лекарств.

— Лекарства оказались с просроченной датой хранения, — отозвался Александр Михайлович Чеховский.

— Что же… мы попросим нашего друга Сашу Эпштейна из газеты «Московский многоборец» написать разгромную статью о фирме, которая подсовывала детям Лазании просроченные лекарства. Дайте-ка мне координаты этой фирмы, фамилии владельцев. Это будет отличное журналистское расследование. Я думаю, делом после статьи заинтересуется Интерпол.

— Я не могу дать координаты. Это мои знакомые. Я не хочу их подводить, — замялся Чеховский.

— А партию подводить вы хотите?! Давать липовые обещания, а потом кидать. Почему мы должны беречь репутацию какой-то фирмы, которой жалко для детей каких-то пяти тонн лекарств?

— Двух… Речь шла о двух.

— Хорошо, трех. Я уступаю. Но они должны выполнять обязательства. Потом, дело-то святое. Нельзя же доводить до международного скандала.

— Хорошо, я переговорю с ними, — сказал Чеховский.

— Переговорите в присутствии Саши Эпштейна и посла Лазании. Пусть смотрят прямо в глаза представителю страны-реципиента.

Слово «реципиент» всех испугало. Люди заерзали на стульях. Чеховский разволновался окончательно.

— Постараюсь… думаю, уговорю… У них товар есть… — шептал Александр Михайлович.

«Так-то тебе, надутый индюк… Умного корчил всю жизнь, — ликовал в душе Конрад Карлович. — Пустышка».

— Что с детской одеждой? — продолжил Семаго.

— Все в порядке, — ответил Леша — один из тех двух, кто катался на японском микроавтобусе. — Полтонны детской одежды, полтонны детского питания. Наши знакомые все оплатили, товар лежит, в любое время можно грузить. Знакомые просят только, чтобы их взяли в поездку.

— За такой шикарный подарок пусть катаются с нами целый год. Не жалко, — заявил Владимир Вольфрамович. — Надо принять ваших знакомых в партию.

— Боюсь, они пока не готовы…

— Вот тут я вынужден сделать лирическое отступление. Я вас часто ругаю и почти на сто процентов ругаю по делу. Но есть и положительные примеры. Я давно наблюдаю за деятельностью наших молодых соратников Алексея и Александра. И ничего, кроме удовольствия, от этих наблюдений не получаю. Ребята работают тихо, но конкретно. В отличие от наших партийных летчиков они не дают пустых обещаний и не лезут со своим мнением. Они помогают партии сегодня, реально…

«Когда есть деньги, можно и помогать, — думал Конрад Карлович. — Хитрые ребята. Успели схватить кусок».

«Помогают, а автобус свой ставят так, что к подъезду не подойти», — скрежетал про себя дворник Тихон.

«Интересно, они только партии помогают? А отдельным ее членам? Может, попросить у них кредит?» — прикидывал Вова Сокол.

— Правда, есть у них и недостатки, — рассуждал вождь. — В публичной политике нельзя быть тихим. Наоборот, надо привлекать к себе внимание. А вы ведете себя незаметно. Для чиновника это хорошо, правильно, но для политика — смерть. Ведь вы же наша смена. Поэтому попрошу поактивнее, порезче. Предлагаю вам взять партийные псевдонимы и с этого момента забыть о прошлой серой жизни. Какие будут идеи по псевдонимам для Алексея и Александра? Попрошу высказать мнения.

— Тихий… — произнес кто-то.

— Что это за глупость… Тихий. Мы хотим через псевдоним избавить человека от комплекса, а не закрепить этот комплекс навечно, — возмутился вождь. — Кроме того, псевдоним должен быть ярким, запоминающимся, интересным для журналистов. Предлагаю для Алексея псевдоним Берия, а для Александра…

— У меня у самого есть предложение, — перебил Александр. — Я хочу взять псевдоним Саша Героин.

— Почему Героин? — насторожился вначале Семаго.

— Вот все так и будут спрашивать, как вы сейчас, — отвечал Александр.

— Молодец! Гениально. Быстро соображаешь, — закричал шеф. — Полстраны будет спрашивать, почему Героин. Сколько историй здесь можно придумать! Блеск! И наркоманам приятно, и милиция на заметку возьмет, и журналист обязательно напишет. Мол, на сессии городской Думы присутствовал небезызвестный Саша Героин. А для светской хроники какой шикарный товар! Видный деятель Консервативной партии — Саша по прозвищу Героин беседует со звездой футбола Пеле. Или Саша Героин принимает немецких правых. Отлично! Пять с плюсом! Себе ставлю пять с минусом за псевдоним Берия. Другие мнения будут? Другие мнения будут — раз, другие мнения будут — два, другие мнения будут — три. Продано!

Мастер стукнул ложечкой по графину.

Уточнили еще кое-какие детали. Оказалось, что на борт просится сотня журналистов. Кто-то предложил журналистов обложить данью, но Семаго эту идею отверг категорически.

— Едут все, кто способен держать ручку, — сказал он. — Пусть клевещут.

После обсуждения мировых цен на нефть и перспектив нефтедобычи в Лазании участники совещания стали расходиться. Последняя установочная фраза звучала так:

— Завтра в десять во Внуково в депутатском зале. Попрошу без опозданий. Шоу состоится при любой погоде.

В тот же вечер, довольно поздно, Александр Михайлович Чеховский позвонил Конраду Карловичу. Александр Михайлович говорил взволнованно:

— Я только что беседовал со своими друзьями. Выяснилось, что никаких разрешений на полет до Лазании не получено. Коридора нет. На согласование требуется несколько дней минимум. Спрашивается, зачем мы собираемся завтра в десять. Мы ведь не взлетим.

— Может, ваши друзья не все знают, — отреагировал Конрад Карлович. — Может, он тайно получил разрешение.

— Какая тайна? Коридор либо есть, либо нет.

— Давайте завтра разберемся. Сегодня уже поздно, — зевнул в трубку Конрад.

— Мы будем выглядеть идиотами. Надо срочно его предупредить. Прямо позвонить сейчас.

«Дубина, ты так ничего и не понял», — подумал Карлович, а вслух произнес:

— Ну и позвони ему. Я-то в этих делах ничего не соображаю.

— И вообще… вам не кажется, что в последнее время он ведет себя возмутительно, грубит коллегам, ничего не слушает. А завтра… вот увидите, мы будем выглядеть круглыми идиотами. Есть международные правила, и никто не позволит их нарушить.

«Ты бы ему в глаза это сказал», — пронеслось в голове у Карловича, а посоветовал он так:

— Саша, утро вечера мудренее. Я уже почти заснул. Бесполезно что-то сейчас обсуждать. Если есть желание, позвони ему, предупреди.

«Позвони-позвони, дурак, познакомишься с кузькиной матерью».

— У меня нет его домашнего телефона.

«О, да ты еще и хитрожопый, — прикидывал Карлович. — Хочешь потом сказать, что, мол, Конрад Карлович телефончик подсказал. Или еще хуже скажешь: мы с Конрадом Карловичем посоветовались и решили вас предупредить. Нет уж, х… тебе телефон. Погибай один. Меня здесь не стояло».

— Я ему домой не звоню. А телефонную книжку на работе оставил.

— Мы завтра не улетим, — после паузы сказал Чеховский. — Я не хочу участвовать в балагане. Серьезные люди перестанут со мной здороваться.

«Да они никогда с тобой и не здоровались», — возмутился про себя Карлович и завершил неприятный для себя разговор:

— Я лично спать хочу. День сегодня трудный. А завтра будет еще труднее.

Карлович не ошибся. Исторический день отлета многим запомнился на всю жизнь. Шоу началось точно по расписанию — в десять утра. В депутатском зале аэропорта Внуково толпились сотни людей. Вернее, кто-то толпился в зале, кто-то на улице, на свежем воздухе. Ближе к десяти вереницей пошли машины, причем модных и дорогих машин наблюдалось абсолютное большинство. Журналисты с камерами и диктофонами тяготели к буфету. Телекамер было столько, что, по всей видимости, во всей остальной Москве съемки были прекращены. Но самое главное, прямо рядом с депутатским залом стоял красавец «Ил», зафрахтованный молодыми бизнесменами из Дворца спорта. Конрад Карлович приехал пораньше и наблюдал весь процесс с тревогой и интересом.

«Однако, — прикидывал он в уме, — как Олимпиада получается».

Кто-то слегка взял Карловича за локоть. Это был Чеховский.

— О… здравствуйте, — заулыбался Карлович настороженной улыбкой. — Решили все-таки прийти.

— Решил… — недовольно протянул Чеховский и, перейдя на полушепот, сообщил: — Вы знаете, что вся эта братия рассчитывает улететь в Лазанию? Ни у кого нет никаких билетов. Списков отъезжающих тоже нет.

— Кто же их позвал?

— Кто! Он… Он прямо так и сказал: все желающие журналисты полетят с нами. Как вам нравится? Трех самолетов не хватит их рассадить.

— Да тут и разных сомнительных личностей полно. Не только журналистов.

— Вот именно. Авантюра… Чистой воды авантюра. Они еще не знают, что нет разрешения на пролет.

— Но самолет-то стоит…

— Ну и что… Самолет может стоять где угодно, хоть у вас на даче.

— На моих шести сотках можно разместить только ишака.

— О… идет, — зашипел Чеховский. — Смотрите, как вырядился.

На здание аэропорта катился смерч — толпа, в центре которой шел Семаго. Он был одет в камуфляжную форму, эдакий солдат удачи. Вокруг суетились, расталкивая друг друга, журналисты, операторы с камерами, партийные помощники, зеваки, авиационное начальство, бомжи, цыгане, юродивые, кликуши. Атмосфера была вполне естественной для партийных тусовок, то есть нервной, наэлектризованной, на грани истерики.

— Не имеете права, — кричал Семаго. — Какой комиссионный сбор… простите… какое разрешение на пролет? Дети Лазании умирают ежедневно, ежечасно. Вот мы сейчас здесь идем, а там уже кто-то умер. Там уже кто-то заболел. Дети не могут ждать разрешения.

— Но есть порядок. Я его не могу нарушить, — ныл чиновник, семенивший рядом. — Компанию лишат лицензии, а вас посадят истребители.

— Вашу компанию и так лишат лицензии. Я позабочусь. Я поставлю на ноги всех. Считайте, вы уже без лицензии. А насчет истребителей не беспокойтесь. — Тут Вольфрамович увидел Чеховского и, зыркая на того, тут же заявил: — В составе нашей партии есть конструкторы и даже один генерал авиации. У нас есть свои истребители. Посмотрим, чьи истребители лучше. Это покажет бой.

— Но, товарищ Семаго, я не имею права вас выпустить. Получите разрешение и тогда…

— Я вам не товарищ, псковский волк вам товарищ. Немедленно соедините меня с Генеральным секретарем ООН.

Толпа ворвалась в помещение депутатского зала, сметая на своем пути не сориентировавшихся вовремя пассажиров и сотрудников аэровокзала. Вождь рванулся к телефону.

— Немедленно, — рычал он на помощников, — немедленно дайте мне телефон Генсека ООН в Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке сейчас ночь, — бросил кто-то из толпы.

— Тогда звоните ему домой, звоните его любовнице, наверняка он у нее. Звоните, подлецы, — командовал шеф. — Звоните президенту, премьер-министру нашей великой страны, звоните министру иностранных дел.

— А телефоны… — промямлил один из помощников — розовенький мальчик, совсем, видно, дурачок, — номера телефонов где взять?

«Кажется, один труп сейчас будет». — Конрад Карлович закрыл глаза, чтобы не видеть сцену публичной казни.

— Телефонов у тебя нет! Работаешь в политической партии — не знаешь, как позвонить премьер-министру?! Подлец, мерзавец, пятая колонна, цэрэушник. На кого работаешь, собака? Кто тебе платит? А ну-ка иди сюда!

Семаго хотел было ухватить парнишку, но тот вырвался и побежал наутек.

— Немедленно! Охрана! Арестовать мерзавца, шпиона! Кого держим?! Мерзавцев держим. Почему держим? Денег нет. Мы, конечно бы, наняли честных и квалифицированных, но за наши деньги таких не найдешь. Приходится брать уродов и шпионов, но подешевле.

Тем временем охрана ловила по всему аэропорту мальчишку. Ловля вызвала всеобщий интерес граждан, уставших от однообразия окружавшей их действительности. Граждане разбились на два лагеря: тех, кто за мальчишку, и тех, кто за его поимку. Операция закончилась в общественном туалете, где преследуемый заперся в кабинке. Охрана доложила об этом боссу и попросила дальнейших инструкций. Босс сам ворвался в туалет в сопровождении пяти телекамер. Справлявшие естественную нужду сразу отпрянули от писсуаров и спрятали это дело в штаны.

На присутствие телевидения они не рассчитывали.

— Попался, подлец, — негодовал Семаго. — У нас длинные руки. Мы люди конкретного дела. Чистосердечное раскаяние облегчит твою участь. Выходи!

— Не могу. У меня понос, — раздалось из-за дверки, и в доказательство этого раздался шум спускаемой воды.

— Может, дверь того… высадить? — сказал партийный охранник.

— Не надо, — тут же остановил Семаго. — Мы не в Чикаго тридцатых. Мы работаем интеллектуальными методами. Мы давим на психику. А ну-ка просуньте ему туда микрофон… Этот, на длинной палке.

Между кабинкой и потолком было довольно большое пространство, и туда установили микрофон на длинной палке.

— Отвечай на вопрос, мерзавец. Только в микрофон говори, а не себе под нос. Сколько тебе платили за предательство?

— Нисколько.

— Он еще и работал бесплатно. Совсем идиот. Ты знаешь, что тебя ждет заслуженное наказание?

— Знаю.

— Говори громче, в микрофон. Люди записывают, на весь мир передавать будут, как поймали шпиона.

— Может, петличку ему на рубашку надеть, чтоб звук шел нормальный, — предложил телеоператор.

— Выйдет, наденете… — бросил шеф. — Я ухожу. Меня раздражают бесплатные агенты иностранных спецслужб. Посыпьте ему хлорку и установите круглосуточное наблюдение за объектом. И очень прошу, без мордобоя. Только чекистскими методами обработки.

В сопровождении телекамер Семаго покинул туалет. У кабинки остался один охранник, второй пошел за хлоркой.

Уже в зале шефа пригласили к телефону. На проводе был заместитель министра иностранных дел Петров.

— Алло, Игорь Павлович? Добрый день. Это Володя Семаго из Консервативной партии. Как настроение? Как день начался? — невероятно мягко говорил Вольфрамович. — …С наших приключений начался? Ну, мы-то люди скромные, почти незаметные. Мы, как говорится, не глобально, а локально… Понимаю, Игорь Павлович… Может, что-то и не так сделали, но улетать надо. Там ждут эту помощь. Почему вас подставили? Но мы же не дипломаты, Игорь Павлович. Мы люди маленькие, скромные, и мозги у нас скромные. Но улетать надо. Деваться некуда. Спасибо, Игорь Павлович, спасибо.

Семаго положил трубку. Стоявший рядом партиец то ли из Томска, то ли из Омска с тревогой спросил:

— Не выпускают, скоты? Надо было сказать ему, сукиному коту: не выпустишь, мы тебе яйца оторвем.

— Кому яйца оторвем? — брезгливо глянул Семаго на партийца. — Запомните, товарищ, спорт от учебы надо отличать. Наезжать в лоб на должностное лицо, от которого зависишь, — глупо и бесперспективно. Кричите на кого угодно — на старушек в парке, детей, газетчиков, ругайте погоду, поголовный бандитизм, развал производства, но того, кто подписывает бумаги в ваших интересах, никогда не ругайте. Потом можете и его ругать, когда он не будет вам подписывать. Не усвоив эту истину, вам в нашей партии будет трудно. Короче… выгоню, если будешь давать глупые советы.

— Есть, — выпалил партиец. И выпрямил спинку.

— Где есть? — перехватил босс. — У меня нет. — Он хлопнул себя по карману. — Пусто. Может, у вас есть? В штанах, может, что-то есть, но партии от этого ни жарко ни холодно.

После паузы, в течение которой на семаговском лице отображалось размышление, великий комбинатор дал команду:

— Все на борт самолета! Начинается посадка! Беременных женщин с собой не берем! Слабонервным и впечатлительным просьба не беспокоиться! Операторы, берегите камеры! Организованно проходим досмотр. Что с грузом?

— Груз давно на борту, — отреагировал Леша, получивший недавно кличку Берия. — Все, до последней упаковки. Бумаги у меня.

— Отличная работа, высший класс!

— А когда мы взлетим? — спросил Берия.

Они встретились на мгновение глазами. Семаго тихо и сухо сказал:

— У хорошего шоу есть железный закон: каждые десять минут происходит что-то существенное.

Зрители должны быть постоянно в напряжении, иначе они разойдутся. После часа бессмысленного блуждания по вокзалу люди сбегут домой. В самолете им бежать будет некуда. Мы сохраним темп операции.

Возбужденная толпа с сумками, чемоданами, коробками бросилась на досмотр. Пассажиры спецрейса толкали друг друга локтями, били один другого по коленкам, пересыпая шедшими от самой души словами.

— Что происходит? — вопил авиационный начальник. — Никакого разрешения я еще не получал.

— Мне только что позвонили и объявили, что разрешение есть, — парировал вождь. — Пока доведут до вас — пройдет время. Бюрократическая машина работает медленно. За это время люди сядут в самолет, и останется лишь взмахнуть крыльями.

— Но у меня разрешения пока нет, а словам я не верю.

— Вы в армии служили? — неожиданно спросил босс.

— Конечно. Два года, рядовым, как положено.

— Жалко, я не служил в вашей части сержантом, вот бы мы славно провели время! Я объяснил бы, чьим словам надо верить всегда, а чьим никогда.

Тут авиационника позвали к телефону. Он понесся вприпрыжку, высекая искры своими тяжелыми тупыми ботинками.

— Человек дела! Вот беспокойная служба! Одни нервы! — качал головой вождь, не отрываясь взглядом от убегающей фигуры.

Тем временем пассажиры рейса «Эйр Семаго» рвались на борт. Ничто не могло их остановить. Не было ни списков, ни билетов, было лишь отчаянное желание. Попытка каких-то чиновников придать процессу плановый, упорядоченный характер сталкивалась с живой энергией масс, а как показывает опыт четырех русских революций в двадцатом веке, с живой массой бороться невозможно. Отъезжающие, видно, знали еще один закон русских революций — вчера было рано, завтра будет поздно, значит, сегодня, сейчас. Кто не сядет в самолет, тот не попадет на праздник жизни в Лазании. А билетов в руках нет, выходит, надо бороться, используя локти, плечи и армейскую хитрость. Кто только не пытался проникнуть на борт! Ветераны войны махали удостоверениями, журналисты — своими карточками, партийцы — партийными билетами, инвалиды — костылями, новые русские — денежными купюрами, молодые девчонки — задницами, пожилые тетки — сумками. Часть людей с других рейсов, чувствуя, что счастье проносится где-то рядом, решили присоединиться к общему безумству. В конце концов, родной город или командировка подождут, а фортуна улыбается раз в жизни. Не зря же серьезные люди ломятся в эту Лазанию! Что-то ведь в этом есть! Не просто же так! Одних телекамер сколько!

В разгар штурма в зале появился важный и нужный гость — посол Лазании. Это был седой высокий красавец — мужчина с безупречными манерами. На нем здорово сидели по-настоящему дорогой костюм и новые, прекрасные ботинки. В образ эффектно встраивался новый красный платочек, высовывающийся из бокового кармана пиджака. Его руки и ногти были ухожены, усики аккуратно подстрижены. В отличие от пассажиров спецрейса от него благородно пахло, он никуда не торопился и курил хорошую сигару.

Семаго обнимал посла как старого боевого товарища. Посол был немножко шокирован, но вида не подавал, растягивая губы в резиновой улыбке.

— Господин посол! Как я рад, что вы поддерживаете нас в самую тяжелую минуту. Враждебные силы делают все, чтобы сорвать нашу миссию доброй воли. Но мы знаем, что истинные друзья всегда с нами, что истинные друзья не подведут, истинные друзья всегда дадут… в смысле посодействуют. Спасибо, что вы сейчас с нами.

Семаго всплакнул и тут же тихо шепнул помощнику — бритому пацану:

— Что стоишь, подлец. Заснул, что ли? Принеси поднос с цветочками.

Поднос подарили послу в знак верной дружбы. Посол растрогался и предложил Вольфрамовичу сигару. Вольфрамович не курил, это все знали, но сигару принял и непрофессионально зажег ее. Теперь они были с послом одинаковые. Пресса бросилась снимать. Отличные получились кадры. Втянув первый раз дым, Семаго позеленел с непривычки. Придя в себя, он сказал помощнику:

— Видишь, гроблю здоровье. Все ради партии, все ради вас, подлецов, чтобы вы, бездари, когда-нибудь пришли к власти. А ты ради партии что сделал? Хоть рубль в партию принес? А про зарплату, мерзавец, спрашиваешь каждый месяц.

После совместного раскуривания дорогих сигар Семаго и посол произнесли короткие речи и расстались.

— Кстати, замечательные сигары! Где их можно приобрести? — на прощание сказал Семаго. — Я бы угостил дядю, который курил их последний раз на войне, когда захватил в Берлине трех немецких генералов. К сожалению, трофеев на пятьдесят лет не хватило.

— Господин председатель, я обещаю прислать вам ящик фантастических сигар, — заявил посол с неизменной улыбкой.

— Спасибо. Я тронут. Жалко, что в Москве нет ни одного серьезного магазина, где торгуют сигарами. А ведь это выгодно. Многие сегодня хотели бы забыть о прошлом, когда они пыхтели «Примой» на стройках коммунизма. Они хотят новых ароматов. А купить негде. А ведь в Лазании понимают толк в настоящих сигарах. Почему бы не открыть совместный магазин в Москве, где-нибудь на Арбате.

— Блестящая идея, — отозвался посол. — Я порекомендую вам хороших партнеров — моих близких друзей, богатейших людей. Они сумеют поставить дело на мировом уровне.

— Можно у нас, — оживились стоящие рядом бизнесмены из Дворца спорта.

— У меня тоже есть хорошие приятели, они как раз торгуют сигаретами, — влез Чеховский.

— Есть фирма «Глобус», — подал голос кто-то из толпы партийцев. — Надо ее привлечь, я там ребят знаю.

— У нас у всех друзья, — резко сказал Конрад Карлович. — Но есть интересы партии, и их жестко определяет уважаемый наш Владимир Вольфрамович. И попрошу не выступать с дурацкими предложениями.

«Пять баллов. Гениально. Карлович, кажется, становится полезен», — подумал Семаго и подытожил дискуссию:

— Абсолютно поддерживаю одного из отцов-основателей. Мелкую грызню отвергаем с порога. Видим только стратегические интересы. Исходя из них, из стратегических интересов, вопрос с магазином поручаю решать… — Семаго сделал паузу. Ох, какая это была пауза! Все вокруг замерли и страшно напряглись. — Нашим друзьям из Дворца спорта.

Стоявшие в толпе вздохнули. Кто-то с радостью, кто-то с сожалением.

— Нам не нужны просто коммерсанты, — продолжал командор. — Нам нужны те, кто помогает партии уже сегодня и завтра увеличит эту помощь. Переговорите сейчас с господином чрезвычайным и полномочным послом по практическим вопросам.

— Вы вылетаете этим рейсом? — поинтересовался посол у ребят.

— Ага… — отвечали те. Они ошалели и слов не находили.

— Очень хорошо. Я дам сообщение, вас найдут в Лазании и познакомят с великолепными партнерами.

— Ага… — мычали бизнесмены.

— Вот и чудненько, — подвел итог шеф. — Я надеюсь, через три-четыре месяца мы, пьяные и веселые, будем плясать на открытии супермагазина, а еще через месяц устанем считать доходы.

— Как насчет начального капитала, — очнулись бизнесмены.

— Капитал не бывает начальным. Буржуазные экономисты Смит и Рикардо обманули вас. Капитал либо есть, либо его нет. Идите работайте. Иначе я применю к вам политэкономию Маркса, и в частности положения моей любимой главы об экспроприации экспроприаторов. «Бьет час капиталистической эксплуатации. Экспроприаторов экспроприируют». Как сказано! Сколько я проплакал в детстве над этими короткими как выстрел фразами. Может, из-за этих фраз я пришел в политику и… валандаюсь тут с вами. Ладно, оставим лирику поэтам. Полет продолжается, господа присяжные заседатели.

Последнее заявление великого комбинатора расходилось с действительностью. Полет не продолжался, полет еще, честно говоря, и не начинался. А вот штурм борта действительно продолжался. Пассажиры заполнили все пространство самолета, включая туалеты. В проходах валялись бесконечные сумки, портфели, какие-то свертки. Скандалы возникали то тут, то там. Мест явно не хватало, но невезучие не собирались уходить и боролись за свои права. Стюардессы сначала кричали, потом плакали. Командир корабля махнул рукой и сказал великую русскую фразу: «Разбирайтесь сами». Человек в камуфляже по фамилии Семаго поднялся по трапу в числе последних. Толпа ждала его, толпа жаждала порядка, который, конечно же, не мог установиться сам по себе. Порядок может установить только сильная рука, и она явилась, эта рука.

— Я вижу, посадка обнаружила лучшие человеческие качества, а именно — хамство, пренебрежение к ближним, зависть, — сказал Вольфрамович, наблюдая ситуацию. — Придется наказывать. — Он повысил голос. — Итак, слушайте меня внимательно, как слушал друг моего детства Сева Черепахин сообщение подруги моего же детства Ольги Гольдштейн о том, что она от него беременна. Командовать полетом буду я. Несмотря на мой природный либерализм, методы командования будут авторитарные. Как писал в своей книге «Малая земля» незабвенный Леонид Ильич, на войне жалость штука неблагодарная — пожалеешь одного, значит, вместо него посылаешь на смерть другого. Бывший Генсек прошел войну, и это развило в нем наблюдательность. Нынешние семидесятники-восьмидесятники имеют только опыт портвейна и кокаина, а от кокаина наблюдательность падает. Что улыбаешься? — Вольфрамович посмотрел на неопрятного, патлатого парня. — Вспомнил про кокаин? На душе полегчало? Молодец. Только учти, без моей команды ни шагу.

— Когда взлетаем? — крикнул кто-то.

— Что? Кто сказал взлетаем? — зарычал Семаго. — Приказываю дурацких вопросов не задавать. Слабые пусть уйдут сразу. Это не развлекательная поездка на Канары. Это трудная гуманитарная миссия. Не исключено, что, когда мы приземлимся в Лазании, ураган повторится. Все может случиться. Все! Поэтому прошу слабых и больных на выход!

Публика молчала. Публика хотела в Лазанию. Сев в самолет, после стольких неприятностей, уходить было глупо. Да и мало кто верил в трудности гуманитарной миссии и новый ураган.

— Повторяю! Кто не готов, уходите сейчас. За нытье и паникерство буду карать, как товарищи Дзержинский и Менжинский.

— Но наша редакция заплатила вам за участие в полете, — сказал один чудик.

— Она заплатила не нам, а детям Лазании. Хотите, я сейчас же отдам ваши мелкие жалкие деньги, и вы немедленно покинете летательный аппарат. У нас все решается молниеносно.

— Нет-нет, — испугался чудик. — Не надо, я так… просто.

— «Просто» — так ответила подруга моего детства Ольга Гольдштейн другу моего же детства Севе Черепахину на его вопрос о том, как она вдруг забеременела.

Семаго еще более подробно хотел пояснить относительно злоключений своих друзей детства Ольги и Севы, но тут появился авиационный чин и металлическим голосом возвестил на весь салон, что никакого разрешения нет и в помине. Последовала немая сцена из «Ревизора». Еще секунда, и на борту свершилась бы революция с отрезанием головы великого партийного руководителя. Но он опередил толпу на полмгновения. Мы уже не раз сталкивались и еще не раз столкнемся с этим его умением опережать на чуть-чуть в последний момент.

— Немедленно дайте телефон. Немедленно, — потребовал он. — Пес, куда смотришь. Срочно звони в МИД. Жуткая бюрократия. Аферисты! Проходимцы! Мы наведем порядок. Мы отпилим шпиль у них на высотном здании.

Обозванный псом помощник дозвонился до министерства.

— Алло, — кричал в трубку Семаго. — Это из Консервативной партии. Мы удивлены отсутствием разрешения. Весь мир удивлен. Чем вы там заняты? Придется проводить бессрочную пресс-конференцию. Мы не уйдем отсюда ни на метр! Мы умрем в самолете!

После этих слов вождь, закрывая аппарат рукой, направился в туалет. Журналюги метнулись за ним, но помощники отсекли.

— Послушайте, — уже тихо и вкрадчиво говорил он, сидя на толчке. — Мы все понимаем. Но мы должны взлететь именно сейчас, иначе народ через час разойдется и мы окажемся в дерьме. И вы, между прочим, тоже. Лазанийцы обидятся на вас. Попробует тогда ваш министр приехать в Лазанию! Я предлагаю такой вариант: вы немедленно даете коридор на любую хорошую страну. Мы вылетаем туда, плескаемся в море или в ванне и ждем нормального разрешения в Лазанию… Да нельзя ждать в Москве! Люди разойдутся по домам и все. А если улетим, там деваться будет некуда. Не обратно же лететь! Понятно? Как дети, все объясни…

Вскоре произошло странное: авиационный чиновник, бледный и ничего не соображающий, объявил о том, что коридор получен, правда на пролет… в Армению. Публика не успела среагировать и проанализировать новость.

— В Армении мы возьмем на борт шприцы и заправимся перед дальней дорогой, — объяснил вождь.

— А в Москве нельзя заправиться? — спросил голос из массовки.

— В Москве дерут в два раза дороже. Мой папа не Ротшильд. Ваш, насколько мне известно, тоже. Заводите моторы. Процесс пошел, как говорил один мой коллега по ставропольскому крайкому партии.

Самолет взлетел моментально. Видно, очень многие мечтали, чтобы этот идиотский рейс перестал мешать жить. А на борту творилось обычное в подобных случаях — половина пассажиров пребывала в полной уверенности, что полет прямо в Лазанию, процентов пятнадцать спали и вообще ничего не знали, процентов пятнадцать выпивали, и им нравилось, когда их укачивает, процентов двадцать знали про Армению, но не верили в эту версию, думая, что это отвлекающий маневр. Все знал, как всегда, один, но он своих планов тоже, как всегда, не раскрывал. И опять же, как всегда, поползли слухи: что самолет сломанный, что пилоты купленные (правда, неясно кем и зачем), что кругом измена, и жиды, и вообще летят в Израиль.

Однако сели все-таки в Ереване. Около трапа уже толпились журналисты и авторитетные представители местных властей. Чувствуется, молва о спецрейсе долетела быстро, со скоростью распространения телесигнала. Шашлыки-машлыки, коньяк и вино начались сразу, уже в здании аэропорта. Пассажиры «Эйр Семаго» ожесточенно рвали лаваши и макали куски мяса в соус. Приняв коньяк, они расслабились, а некоторые расслабились так, что уже не понимали, зачем прилетели. Впрочем, командора это устраивало. Он должен был успокоить пассажиров, и он сделал это.

Ночь участники гуманитарной акции провели в хорошей гостинице. Утром они опохмелились, позавтракали и часам к двенадцати дня задумались над своим странным положением. Вместо Лазании они почему-то оказались в Ереване, неясно, кто будет оплачивать проживание в чудесной столице Армении, неизвестно, когда вылет и будет ли он вообще. Ответы на эти и многие другие, более мелкие вопросы знал только один человек. Этого человека и стали судорожно искать. Его нашли в номере волейболистки ростом метр девяносто пять, приехавшей на матч в составе национальной сборной когда-то дружественной нам страны. Волейболистка в глубоком детстве учила русский и теперь напрягала память, слушая рассуждения Вольфрамовича о перспективах азиатского волейбола. Она лежала на короткой кровати, явно не зная, куда деть свои ноги, которые не вписывались в габариты. Вольфрамович прыгал вокруг кровати в шортах, попивая виски с содовой. Белое полотенце прикрывало известное место подруги, остальные места были оголены. Дверь в номер оказалась не запертой, и ряд активистов гуманитарной акции вошли без стука, когда мэтр перешел к проблемам японского женского волейбола.

— Японки больше не подымутся. У них нет живой фантазии. Они могут только копировать, учиться повторять. Но повторяют они лучше оригинала. Любые нестандартные комбинации приводят их в шок. Посмотрите, игры, где много комбинаций, японцам не даются. Например футбол. Они люди конкретной схемы. Малейшее отклонение от схемы — и они теряются.

Вождь прекратил выступление. Активисты использовали момент и поинтересовались насчет отъезда. Шеф отреагировал на обнаглевших визитеров вяло:

— В час у входа в отель я дам пресс-конференцию. Предупредите прессу. Идите.

Волейболистка даже не прикрыла голую грудь. Она была увлечена полетом мысли своего нового знакомого.

Пресс-конференция на ступеньках у входа в гостиницу действительно началась в час. Вождь кратко охарактеризовал международную обстановку, назвав ее тревожной и неоднозначной. Потом он перешел на экономические проблемы Лазании, уделив особое внимание сельскому хозяйству и нефтяной промышленности. Затем вспомнил о международных гуманитарных акциях, и в частности о рок-концерте в поддержку голодающих в Африке на стадионе Уэмбли с участием мировых звезд. Коснулся и общефилософских тем, а также проблем материнства, семьи, сокращения стратегических ракет. Единственное, о чем Семаго не сказал ни слова, — о вылете в Лазанию. В пять вечера он собрал вторую пресс-конференцию, где тоже осветил кучу вопросов и тоже ничего не сказал о перспективе полета. Честно говоря, он сам не знал, чем закончится эпопея. Регулярно созванивался с мидовцами, которые отвечали туманными обещаниями.

Вечером после интенсивных пресс-конференций пассажиры «Эйр Семаго» напились и немножко побуянили. Но атмосфера уже отличалась от предыдущего дня. Она была нервная, неприятная. Доверие к командору упало. В народных массах тихо зрел бунт. В народных массах зациркулировали новые слухи: будто вождь решил смыться один с узкой группой приближенных, а остальных бросят в Ереване. Журналистов вообще, мол, не будут брать. Около номера командора решили круглосуточно дежурить. Добровольцы легли на рюкзаки прямо у двери. Шеф, проходя к себе, спотыкался о них, но молчал — в его положении струну натягивать было опасно.

Тем временем телефоны ответственных мидовцев перестали отвечать. Это был очень плохой признак. Семаго напряженно думал. Даже закурил подаренную послом сигару. Включил телевизор. Оттуда тоже огорчения. Каждый час в новостях говорили о неудавшейся гуманитарной экспедиции в Лазанию, постоянно демонстрируя его физиономию. Телевизионный Семаго надоел живому, и живой выключил ящик.

Он обязан был что-то предпринять. Что-то нестандартное, спасительное. И он придумал. Вольфрамович позвонил послу — любителю сигар и попросил дать телефон канцелярии короля Лазании. Обалдевший посол сначала категорически отказался, потом впал в колебания.

— Порой дипломатам неудобно что-то докладывать руководству, а человеку со стороны легко. Я же не подчиненный, — аргументировал Вольфрамович.

Он привел еще сто доводов, и посол, наконец, сделал непростительную ошибку — согласился. Вождь дозвонился до канцелярии короля на удивление быстро. Труднее было дозвониться в соседний номер гостиницы, где жила волейболистка метр девяносто пять. На другом конце провода долго не могли понять, с кем разговаривают. Короля, естественно, не позвали, хотя Семаго, естественно, требовал короля к телефону. Королевскому чиновнику было велено немедленно доложить королю следующее: гуманитарная миссия из России под руководством консерватора Владимира Семаго под угрозой срыва из-за медлительности и лени посла Лазании, который не может договориться о каких-то технических, совсем мелких деталях с российским МИДом, десятки людей и тонны грузов томятся в Ереване, ожидая высочайшего королевского вмешательства.

Через минут сорок посол разыскивал Семаго по всем телефонам в ереванской гостинице, но Вольфрамович не подходил к трубке. «Сработало. Намазали ему задницу скипидаром, — понял вождь. — Сейчас будет трясти наших мидовцев». Заместитель министра иностранных дел позвонил через несколько часов и ласковым голосом сообщил, что разрешение на вылет получено и что его сотрудники, бедные, никак не могли дозвониться до Еревана.

— Но вы только там не очень… — бросил замминистра в конце. — Не волнуйте сильно наших друзей, а то они уже в Кремль собрались ехать за вас заступаться… Грозили тут порвать дипотношения.

— Порывистые люди. Дети солнца, — отреагировал Вольфрамович и подумал: «Эк его взгрели, маленького. Аж в Кремль рвался, небось искурил сигар штук сто. Ничего, жизнь не только праздник».

По телевизору передали о том, что разрешение получено. Пассажиры спецрейса спешно и бессистемно рванули в аэропорт. Шеф выбрался из отеля достаточно спокойно, чему способствовала смешная история. Как раз в момент сборов в номер Семаго прорвался бородатый армянин, который представился экстрасенсом и уламывал взять его на борт для борьбы «со сглазом». Армянин смотрелся живописно: бородища была длинная, на голове здоровая шляпа, огромные темные очки закрывали лицо. Семаго попросил добровольца экстрасенса написать заявление на имя министра иностранных дел и обещал заявление передать прямо в руки министра. Бородатый ушел. Через какое-то время, когда бородатый уже удалился на приличное расстояние, один из тех, кто дежурил у номера вождя — журналист с радио, — закричал, что бородатый — это загримированный Семаго, который обманул всех и уходит тайным путем.

— Бороду приклеил, сука, очки темные надел, — вопил журналист.

— Очки, кажется, я такие у него видел, — подхватил другой дежурный. — Главное, шляпу нацепил.

Они бросились за бородатым, настигли его на лестнице. Сорвали шляпу, очки, подергали за бороду. Бородатый оказался не робким мужиком и в ответ капитально врезал. Возникла свалка, которую разнимали служащие гостиницы. В этот момент ничего не знавший об эпизоде с бородой вождь спокойно покинул номер, сел в авто и поехал в аэропорт, где его поджидал новый удар.

Посол России в Армении со странной фамилией Сало предупредил вождя, что сопровождающих груз может быть не более тридцати человек. Так якобы написано в разрешении.

— Решайте сами, кого брать, а кого не брать. И дайте мне список отъезжающих, — командным голосом заявил посол по фамилии Сало.

— Нет, — усмехнулся вождь, — список будете составлять вы, и зачитывать будете вы.

— А что же будете делать вы, товарищ Семаго?

— Помогать санитарам грузить ваше тело в карету «Скорой помощи». У вас вес за сто, вдвоем они не справятся.

— Не смешно.

— Согласен, абсолютно не смешно. Даже немного грустно. Когда я смотрю на решительные лица пассажиров спецрейса, даже чуточку страх охватывает. Страх за вас и ваш список.

— Это ваше дело. Вы — руководитель экспедиции и должны подчиняться государственным решениям. Я здесь представляю государство, — верещал посол Сало.

— Какое государство? Которое вы предали в августе 1991 года? — сказал вождь, прямо глядя в глаза собеседнику.

Дело в том, что Вольфрамович слышал от кого-то за обедом рассказ о том, как Сало служил в ЦК, и потом легко перебежал к демократам. Слушал Вольфрамович вполуха и, к сожалению, не запомнил деталей.

— Я никого не предавал, — занервничал посол, — я государственник и всегда служил государству.

— Не рассказывайте сказки. Адмирал Колчак тоже думал, что служит своему государству, но большевики думали иначе. У нас целое досье на вас. Там на три детективных романа. Читаешь, коленки начинают дрожать.

— Не шантажируйте меня!

— Я не шантажирую.

— Нет, шантажируете. Это дешевый шантаж. Я на шантаж не поддаюсь.

— Тихо, гетман Мазепа, не шумите. И не мешайте людям садиться в самолет. Вы видите, люди устали, они хотят поспать в дороге.

— Нет, я не допущу! — заорал посол Сало и кинулся к толпе, которая собралась у трапа. — Товарищи, стойте! Я должен вам объяснить. Разрешено взять на борт груз и только тридцать сопровождающих. Только тридцать! Это требование ООН.

— Почему тридцать? — заревели пассажиры. — А остальные? Зачем мы тогда здесь парились?

— Это вопрос, товарищи, не ко мне, — сказал Сало. — Это вы спрашивайте у товарища Семаго.

— Что за дела? — закричали из толпы. — Либо все летим, либо никто. Какие тридцать человек! Что за глупость!

Появление Семаго вызвало бурю эмоций.

— Спокойно, — окатил вождь холодным душем. — Летят все. Все кто пожелает.

— Это безответственное поведение. Я официально заявляю, что больше тридцати человек я на борт не пущу. Представители ООН будут встречать вас в Лазании и пересчитают по головам. Если обнаружится на одного человека больше, у страны будут дипломатические неприятности.

— Нам не нужно такое ООН, которое будет считать нас по головам. Мы создавали ООН не для того, чтобы она нас считала! — воскликнул вождь. — Если так пойдет дальше, мы ООН разгоним к чертовой матери.

— Не вы ООН создавали, не вам ее, молодой человек, разгонять, вас самого скоро…

— Вот, слышали?.. Уже переходит на личности. Потому что нет интеллекта, нет позиции, потому что слабость. Ладно, мне надоело общение с этим апологетом застоя. Я объявляю великий революционный лозунг Ыззег раззег Ыззег Ыге, что в очень вольном французском переводе означает делайте, что хотите. Я объявляю посадку всех желающих. Вперед на баррикады. Ура!

Толпа стремительно пошла по трапу. Посла Сало оттолкнул парень-оператор с камерой. Оттолкнувший еще и камеру наставил, чтобы запечатлеть для истории. Видно, Сало не любил сниматься в скандальных историях и стал закрывать физиономию толстенькими пальцами-сосисками. Выглядело это чрезвычайно смешно.

— Все равно самолет не взлетит! — орал ужаленный Сало. — Вы что, этого не понимаете? Авиакомпания лишится лицензии, если она нарушит правила. Это бесполезно. Это чистейший авантюризм. Вы, между прочим, создаете дипломатические проблемы не только для Москвы, но и для Лазании. Вы оказываете лазанийцам медвежью услугу.

— Ну ты… аналитик Госдепа США, профессор Принстонского и Оксфордского университетов одновременно… крыса ты канцелярская… чмо педальное. Как ты мне надоел…

Тут Вольфрамович ловко ухватил Сало двумя пальцами за нос. Посол не ожидал такого хода. Он начал мотать головой в разные стороны. Смотрелась сцена уморительно. Затем босс пнул посла и легко, пружинисто запрыгнул на трап.

— Встретимся в суде! — кричал ошалевший Сало. — Я этого так не оставлю!

— Встретимся, — ответил Вольфрамович, помахивая ручкой на самом верху трапа. — В военно-полевом суде, по громкому делу изменника Родины гражданина Сало. Приговор будет окончательным, не подлежащий обжалованию.

В салоне творилось уже привычное для рейса «Эйр Семаго» бордельеро. Пассажиры ругались, толкались, стюардессы кричали и плакали, пилоты не вмешивались, приберегая нервные клетки для полета. Но самое страшное другое: посол Сало был прав — рейс никто не собирался выпускать. Авиакомпания действительно не хотела иметь головную боль. Решила твердо не связываться с властями. Трап не убирали, Сало не уходил и совещался у трапа с какими-то мужчинами в галстуках. Затем подошла группа пограничников. Наконец Вольфрамовичу передали ультиматум: лишних из самолета убрать или… шансов никаких.

Наступил самый критический момент экспедиции. Вождь подозвал Алексея по кличке Берия и сказал ему тихо:

— Бери инициативу на себя. Скажи, что надо любыми путями выскочить в Лазанию. Поругай меня. Я тоже поругаю тебя.

Алексей удивленно поднял брови.

— Не удивляйся. Я не могу сказать людям: уходите, а ты можешь. Тебе все равно. Ты их сюда не звал. Дай умного, рассудительного. Тебе это легко, ты же умный.

Так в главных ролях пьесы появился еще один актер. Дебют прошел удачно. Берия поднял серьезный шум, но вел себя спокойно и рассудительно.

— У нас жесткий выбор: либо мы упремся рогом и никуда не улетим, либо пойдем на компромисс и улетим. Я считаю, надо пойти на уступки и лететь, — сформулировал Алексей. — В конце концов, главное — доставить груз.

Публика сперва возмущалась, потом затихла. Тут из первого салона выскочил Вольфрамович.

— Что? Бунт на броненосце «Потемкин»? Придется усмирять, — кричал он.

— Не надо никого усмирять. Надо выполнить их требования и улететь, — заявил Берия.

— Послушайте, вы, мальчик-гайдарчик, мы никуда отсюда не уйдем и дураков типа Сало слушать не будем.

— Владимир Вольфрамович, вы умный человек и прекрасно знаете, что нас не выпустят, не вы-пу-стят. Зачем вы всех дезориентируете? Давайте составим список тех, кто останется. Я лично готов уйти.

— Нет, — протянул вождь, — в таком случае уйду я. Если вы такой правильный, командуйте вы, товарищ Берия.

Семаго развернулся и легкой походкой вышел на трап. За ним механически потянулись народные массы. От уходящих Алексей услышал немало гадостей в свой адрес. Он не реагировал, он молчал. Кое-кого даже уговорил не уходить.

Босс шел, не разговаривая и не оглядываясь, в окружении большинства других пассажиров спецрейса, в сторону депутатского зала «Внуково», когда его окликнул Алексей:

— Владимир Вольфрамович, вы забыли свою сумку.

Семаго без единого звука развернулся и подошел к трапу. Алексей стоял на самом верху трапа с сумкой.

— Бросай, — скомандовал шеф.

— Ничего не разобьется у вас?

— Не разобьется. Я из хрустальных ваз не пью, употребляю по-пролетарски пластмассовые стаканчики.

Семаго поймал сброшенную сверху сумку, открыл ее, порылся и вдруг заорал:

— Где кожаный бумажник — подарок любимого дяди из Львова? Там же документы, деньги… Подлецы, мерзавцы, куда дели бумажник!

Вольфрамович в порыве бросил сумку и рысью взобрался по трапу, выкрикивая ругательства по поводу шпионов и диверсантов, которые засели повсюду.

Едва вождь скрылся в салоне, послу Сало сообщили по рации:

— Двадцать семь! Какие указания?

— Точно двадцать семь? Отвечаете? Ладно, можно, — утомленно сказал Сало.

Борт закрылся. Трап отъехал. Самолет начал рулить. Граждане на летном поле из числа уже бывших пассажиров рейса лишились дара речи.

— А сумка? А сумка-то его осталась! — выговорил с трудом кто-то.

— Какая к черту сумка! Он кинул нас, — завизжал какой-то псих. — Кинул как детей.

Обманутая толпа рванула к оставленной сумке. Начала ее потрошить, а там только… партийная литература — брошюрки, книжки, листовочки. Толпа рвала макулатуру на мелкие кусочки и топтала ее. На большее толпу не хватило. Самолет тем временем взлетел, взяв курс на Лазанию.

Принимали в солнечной стране сказочно. Сам король даже похлопал по плечу мужественных бойцов гуманитарного фронта. Кормили на убой, поселили в пятизвездочной гостинице. Повозили, показали достопримечательности. Словом, настоящий кайф. Назад вернулись под оркестр и телекамеры.

Пожалуй, с этого момента Семаго стал популярным на всю страну. Его узнавали на улице простые граждане, девушки просили автограф. Гуманитарная миссия принесла свои плоды. Некоторые, из числа не улетевших, правда, напрягались на маэстро и даже гадили противными статейками. Но сколько их, недовольных — ну десять, ну двадцать, ну тридцать человек. Что это в сравнении с десятками миллионов поклонников!