12 кресел

Глава 4. Из истории губернии Черные Грязи

В губернии Черные Грязи было так много спиртовых и сахарных заводов, что казалось, жители губернии рождаются лишь затем, чтобы хлестать спирт и запивать его сладким чаем. Существование губернии было тишайшим. Весенние вечера были упоительны, грязь под луной сверкала, как антрацит, и единственным шумноватым местом было казино, где три с половиной местных бандита с двумя с половиной местными проститутками прожигали жизнь.

В губернии, естественно, был губернатор — господин Пришибенко. Ежедневно он ведал губернией с девяти утра до шести вечера с перерывом на обед. Каждое утро он выезжал из кирпичной дачи, напоминавшей детсадик, на просторную, полную диковинного весеннего цвета улицу товарища Урицкого. Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в провинциальных городах. По левую руку за волнистыми зеленоватыми стеклами серебрились гробы похоронного бюро «Нимфа». Справа в сером доме с маленькими, с обвалившейся замазкой окнами помещалось местное управление внутренних дел. Чуть дальше на углу находился универмаг «Москва», у входа в который дядя Сеня торговал дешевыми пиратскими видеокассетами. И, наконец, здание областной администрации, украшенное государственным флагом, — постройка из стекла, бетона и мрамора середины семидесятых годов, где до августовской революции помещался обком ленинской партии. Кстати, сам губернатор Пришибенко когда-то состоял в партии и даже был секретарем райкома, но те времена вспоминал с неохотой. Коммунисты мешали раскрыть весь потенциал его личности, заставляли в болотных сапогах бегать по полям во время битвы за урожай, срывая голос из-за какого-то плана по свекле или рису или черт еще знает по чему. В отместку за унижения молодости Пришибенко сделал себе кабинет на целый этаж, соорудив там бытовую комнату с джакузи и сауной. И еще завел массажистку двадцати лет, которая постоянно сидела в этой комнате. Сотрудники администрации недоумевали, почему у массажистки Пришибенко длинные ногти и не мешает ли это делать массаж. Провинциалы! Что они понимают в современных видах массажа!

15 февраля губернатор Пришибенко, как обычно, проснулся в половине восьмого, попил крепкого чая, скушал бутербродик с икоркой, присланной из Калмыкии тамошним президентом Кирсаном, сел в «Мерседес» и уже через двадцать минут прибыл на службу. Там было все как всегда — оперативка, потом отправка денег по районам, чтение разных бумаг. Только потом произошло событие, о котором Пришибенко не может думать без валокордина. И произошло-то это глупо, буднично. Пришел начальник департамента по связям с общественностью Павло Коваленко.

— Бонжур, — сказал ему губернатор.

«Бонжур» указывало на то, что губернатор проснулся в добром расположении духа.

— Здравствуй, — ответил скромно Павло. — У меня есть очень важная информация. Наши аналитики сделали серьезнейший опрос. Твой выборный рейтинг снижается. Нужно проводить выборы в мае, в декабре уже можем проиграть. Я очень встревожен.

Волосы на голове губернатора колыхнулись в разные стороны. Он сморщил лицо и раздельно сказал:

— Ничего не будет, Павло. Дачу ты уже достроил? Когда в баню пригласишь?

Оказалось, что дача будет достроена через неделю, и скоро можно будет париться в бане.

Пришибенко не любил Коваленко. Но было одно обстоятельство, которое заставляло губернатора не только держать Коваленко на должности, но еще и периодически пускать в свой кабинет, чего, надо заметить, немногие удостаивались. Коваленко был тестем губернатора. Да-да, именно так, хотя они были почти одногодки. Недавно губернский начальник женился на дикторше местного телевидения. Старая жена — из коммунистической эпохи — десятки лет трудилась агрономом и безнадежно устарела морально и физически. Дикторша была, напротив, на двадцать лет моложе, элегантная и даже зажигательная. Об их браке много судачили, но потом перестали — надоело.

Таким образом, Павло Коваленко служил не только начальником департамента, куда его продвинули из редакторов того же телевидения, но еще и дедушкой губернаторского сына. Однако, повторяю, общение губернатора со своим подчиненным было для первого мукой. Раздражала Пришибенко в тесте страсть ко всяким рейтингам, очкастым социологам, модным теориям, экстрасенсам и всякой подобной чепухе. Губернатор был уверен, что социологи и рейтинги существуют только для того, чтобы выбивать больше денег из администрации и пугать начальство. Павло вместо того, чтобы бороться с шантажистами, сам подпал под их влияние. Ему постоянно что-то кажется, что-то снится, что-то видится. «Это потому что корову ни разу за сиськи не держал. А подержал бы, забыл бы о социологах. Сукин кот» — так думал Пришибенко о своем тесте.

И сейчас новую дурь принес — досрочные выборы.

— Мне кажется, нужно избираться в разгар полевых работ. Зимой может быть поздно, — еще раз подытожил Павло свою нудную речь.

«В рожу ему, что ли, плюнуть. Еще обидится, с Сережкой перестанет в лес ходить», — крутилось в губернаторском мозгу, а вслух он сказал:

— Ладно, Павло, подумаем. Дело непростое… политическое. Надо мозгами пораскинуть, посоветоваться. Не перемудрить бы.

— Не перемудрим. Наоборот, все конкуренты не ожидают этого, не успеют подготовиться. Они ведь декабря ждут.

— Какие конкуренты? — Губернатор смачно почесал затылок. — Где ты видел конкурентов?! Один Похмельницын, да и тот одно название…

— Может приехать кто-то сильный из Москвы.

— Зачем сильным из Москвы наши Черные Грязи? Господи… у них один микрорайон как вся наша тряхамудия. Кто из Москвы сюда поедет?

— Не скажи… Жуликов в Москве много.

— Крупные жулики не поедут, а мелким мы быстро по шапке надаем. Тут вдруг губернатор вспомнил, что один швейцарский бизнесмен приглашал его в декабре, накануне католического Рождества, в Альпы покататься на лыжах. «Если выборы зимой, черта лысого куда-нибудь поедешь, по деревням придется кататься, беззубых теток слушать, ядрена вошь, — рассуждал про себя губернатор. — Может, действительно устроить выборы весной, в хорошую погоду, а зимой — в Альпы». Можно, конечно, поехать в Швейцарию и в январе, и в феврале, но в Рождество интересней. Еще по телепередаче брежневских лет «Международная панорама» Пришибенко помнил, что на Западе особо красиво в Рождество. За границу губернатор ездил довольно часто, но ни разу — в Рождество.

— Может, это… и вправду досрочные выборы, — задумчиво произнес Пришибенко. — В конце мая — начале июня… Чего людей мучить неопределенностью.

— Да что такое, почему нет. Тридцатого мая, между маем и июнем, в воскресенье, — радостно запрыгал Павло.

— Ладно, давай… уговорил, речистый, — махнул рукой хозяин Черных Грязей, еще не зная, на что он обрекает себя этой фразой. — Работай с областным собранием.

— С ними все нормально. Это… грится, мое дело.

— Ты в субботу едешь со мной на рыбалку?

— Спрашиваешь… Может, Когатьку взять?.. Пусть на баяне понаяривает.

— Возьми… Только скажи ему не пережирать, а то рыба сдохнет от его перегара.

— Не сдохнет. Мы ему противогаз натянем. Анекдот знаешь… Сын приходит к новому русскому и говорит: «Батя, был я в школе. Парты все исписанные, с потолка течет, училки старые, а ты говорил — первый класс». Ха-ха. — Губернатор весело заржал.

Семаго сидел в своем кабинете и читал газетки. Близкие партийцы сидели здесь же, изображая умные и заинтересованные лица.

— Ух ты… объявлены досрочные выборы губернатора Черных Грязей! — воскликнул лидер, не отрывая глаз от текста. — Здорово, наверное, быть губернатором этих Черных Грязей.

— Губернатором везде неплохо быть, — заметил Чеховский.

— Может, выставите свою кандидатуру, — тут же среагировал Семаго. — Мы вам поможем.

— Нет-нет, зачем мне эта деревня.

— Александр, что за снобизм. Будьте проще, людям это нравится. Не надо брезговать Черными Грязюками, тем более что и туда вас никто не приглашает. Помните, что снобизм подвел друга моего детства Севу Черепахина, который считал себя выше подруги моего же детства Ольги Гольдштейн только потому, что она училась на вечернем отделении экономического факультета, а он на дневном.

— Ну кому нужны эти Черные Грязи. Я как-то мимо ехал на поезде. Вонь и пыль. Никому они не нужны, — не унимался Чеховский.

— Они мне нужны! — рявкнул вождь. — Я туда пойду в губернаторы. Назло вам, Александр Михайлович. Из принципа. Чтобы показать красивую игру, чтобы бороться со снобизмом, который подорвал отношения Севы Черепахина и Ольги Гольдштейн и подрывает нашу партию.

— Там много сахарных заводов, — заметил Леша по кличке Берия.

— Да-да, — подхватил Семаго. — Много хороших сахарных заводов. Видимо-невидимо. Больше чем в Москве машин. Я назначу вас, Конрад Карлович, управляющим этими заводами. Теперь я знаю, от чего, Конрад Карлович, умрут все ваши родственники — они умрут от диабета, но до того поживут красиво, с размахом. Господин Берия получит телевидение, театры, молодых актрис и кинозалы. Старых актрис мы переведем под начало господина Чеховского, который возглавит детские приюты и дома престарелых. Именно вы будете рассказывать населению, почему денег не хватает на пенсии.

— За что мне такая честь? — серьезно отреагировал Чеховский.

— За то, что у вас гигантская сила убеждения. Почти как у Владимира Ульянова. Но если Ульянов черпал силы у Инессы Арманд, то вам помогает сама природа. Я смотрю на вас и верю каждому вашему слову. Даже я верю.

— А мои какие будут… — Вова Сокол искал нужное слово. — Эти… функции.

— Самые почетные… ты будешь считать деньги… с утра до ночи… с ночи до утра.

— Это мы можем, — дико обрадовался Вова.

— Заметим, чужие деньги… Ты будешь считать деньги, которые имеют местные и заезжие коммерсанты на эксплуатации Черногрязской рабочей силы.

— Хорошо бы… — уже не так весело сказал Вова. Чужие деньги он тоже любил считать, но не так, как свои. — Мы вам люди до смерти преданные. Посчитаем все в лучшем виде.

— Вот этого не надо, — мрачно сказал вождь. — Этого я не люблю. Мне не нужна преданность до смерти. Коммунисты нам морочили голову: «до смерти», «до последней капли крови», отдадим все на благо. А почему, собственно, человек обязан отдать какой-то партии последнюю каплю крови? Почему он не может прийти в партию, потому что живет рядом с ее штаб-квартирой? Просто потому, что пешком пять минут. Или оттого, что нет денег и работы? Ты разве пришел в партию отдавать свою жизнь?

— Ну… — замялся Вова.

Партийцы сникли. Они не представляли, куда клонит патрон.

— Ты пришел в партию делать карьеру, подыматься, расширять свои возможности. Что же здесь зазорного? И не должен за кого-то отдавать жизнь. Не понравится, пойдешь в другое место, на автосервис, например. Или в баню… в женскую. Коммунисты врали. Они уже давно не хотели рисковать ни одним волосом со своих тупых голов, а мычали: «Мы все как один». И чего? Разбежались при первом встречном ветре. Выяснилось, никто умирать не хотел. Ни один человек, ни член Политбюро, ни работяги. Потому что врали. А мы врать не будем. Мне не нужны ни собачья преданность, ни тургеневская любовь. Пусть обычные люди обычно работают, и чтоб у каждого был личный интерес. Вот у тебя есть личный интерес в Черногрязской губернии?

— Ну, пока нет… — заблеял Вова Сокол.

— Плохо… Я требую от всех немедленно определить для себя личный интерес в Черных Грязях. И больше никогда не говорите мне о самоотверженности и готовности умереть за общее дело. У нас нет одного общего дела, у нас есть много разных полезных дел, уяснили?

Партийцы мощно призадумались о личном интересе в губернии Черные Грязи.

Колонна машин числом штук двадцать с зажженными фарами, с воем сигналов на ужасной скорости мчалась к областному центру. Предводитель сидел в головной машине. Он чувствовал себя спокойно и уверенно, прогоняя в мозгу фрагменты предвыборных речей.

Вдруг председательский автомобиль дернулся. Потом дернулась вся колонна, откуда-то сбоку вынырнул велосипедист, едва не ставший причиной дорожно-транспортного происшествия. Семаго пулей выскочил из притормозившей машины и побежал к велосипедисту, который уже лежал в кювете.

— Подлец, мерзавец! — кричал вождь. — Ты знаешь, кто я такой?

Велосипедист-любитель подавленно молчал. За спиной вождя выстроилась целая толпа приближенных.

— …Я новый губернатор Черных Грязей. Понимаешь? Понимаешь, что ты сейчас воспрепятствовал моему движению к власти. Ты совершил государственное преступление. По Уголовному кодексу оно приравнивается к шпионажу. То есть ты почти шпион. Но шпионы тайно мешают, а ты открыто, нагло. Это еще опасней. Что будем делать, господа?

— Надо наказать, — крикнул Вова Сокол.

— Думаю, наказание будет суровым. Приказываю расстрелять…

Партийцы ошалели. Велосипедист хохотнул ровно одну секунду — то ли от нервного напряжения, то ли принял приказ командира за шутку — и потом дико напрягся.

— Приказываю товарищу Берии привести приговор в исполнение.

Вождь едва заметно подмигнул Леше. Тот просек.

Леша по кличке Берия достал из багажника охотничье ружье и мрачно сказал велосипедисту:

— Пошли…

Велосипедист затрясся мелкой дрожью.

— Мужики, вы что… я не хотел. Я за вас… Я сказочно богатый… Я пригожусь.

— Не морочь голову, — отрезал Берия. — Слышал, что вождь приказал? Давай не теряй время. Пошли за дерево.

Берия толкнул велосипедиста прикладом в спину. Тот затрясся еще больше, но пошел.

— Дайте ему партийную литературу, пусть перед смертью почитает, — проводил осужденного взглядом вождь.

Парню засунули в руку пару брошюр. Он их что было сил сжал.

Зайдя за ветвистое огромное дерево, Леша полушепотом сказал:

— Я вижу, ты неплохой хлопец. Но у меня приказ, понимаешь… Давай-ка аккуратно беги, а я буду стрелять в воздух. Только пригибайся, чтоб не видно было. Книжки не потеряй, почитаешь на досуге.

В этот день в скромной русской губернии Черные Грязи без прессы и судей был установлен неофициальный рекорд по бегу на средние дистанции. Велосипедист бежал так, что казалось, его ноги не касаются земли. Он не бежал, а летел. При каждом выстреле в воздух — всего их было три — бегун получал дичайшее ускорение. Партийную литературу он не выпускал из рук, как эстафетную палочку.

— Напрасно мы так, — прохрипел Александр Михайлович Чеховский, — будут неприятности. Люди испугаются, не будут за нас голосовать.

— Люди именно будут за нас голосовать, уважаемый авиаконструктор. Люди давно ждут того, кто может отдать такой приказ. Вы не чувствуете психологии. Этот дурень расскажет свою историю сотням граждан, и всем она запомнится, всем… даже таким неверующим, как вы, а многие скажут про себя: «Эх, жалко, что его не шлепнули». Вы обратили внимание, какие часы носит этот друг? Не обратили? Плохо. Двойка за наблюдательность. На нем были часы швейцарской фирмы «Лонжин». Не самые дешевые часы.

— Он даже сказал: «Я сказочно богат», — вспомнил Саша по кличке Героин.

— Правильно. В такую минуту человек врать не будет. Поэтому избиратели и внуки деревенской бедноты никогда не пожалеют мироеда — носителя швейцарских часов. Таким образом, правильным решением с точки зрения избирательной технологии стал бы реальный, а не виртуальный расстрел. Но в нашем случае требования избирательной технологии вошли в резкое противоречие с действующим Уголовным кодексом, а мы чтим Уголовный кодекс. По машинам, товарищи. Будем ждать время, когда вернутся революционные тройки.

— Надеюсь, никогда не вернутся, — вздохнул Чеховский.

— Не беспокойтесь, — сказал вождь, — вас как ценного технического кадра не расстреляют. Вас пошлют в лагерь разрабатывать секретный истребитель для наших ВВС.

…Губернатор Пришибенко жутко мучился от поноса. Несло его третий день. Он не понимал, от чего: то ли от фруктов, то ли от чрезмерно жирной свинины, то ли от сырой рыбы, которой угостили заезжие японцы. Но противный факт оставался противным фактом: несло. Именно в момент очередных схваток в области кишечника в кабинете Пришибенко появился шеф департамента по связям с общественностью Павло Коваленко. Появился как всегда не вовремя.

— Павло, я послушал тебя, пошел на досрочные выборы, — еле живой шептал губернатор. — Ты говорил, что конкурентов не будет, так откуда взялся этот сумасшедший Семаго? Где твои социологи? Что они там считали?

Павло почесал шею.

— Семаго серьезной электоральной базы у нас не имеет, — сказал Коваленко, собравшись с мыслями.

— Чего? — встревожился губернатор, услышав незнакомые слова.

— В смысле… никто за него у нас голосовать не будет.

— Не будет… Но что он говорит, что он несет! Он всех до инфаркта доведет. Вчера мой водитель таких историй про него рассказал…

— А то… истории. Я тоже истории могу рассказать.

— Надо его снимать с выборов, пока не поздно.

— Та не надо… шуму будет, если его снимем, газеты московские будут орать. Шо мы его боимся. Ну наберет он три процента. Та на здоровье.

— На чье здоровье? На мое уже не хватит. — Тут Пришибенко прихватило капитально. Он вскочил и побежал в туалет.

— Ну дык как решаем? — спросил Павло.

Пришибенко не хотелось в такой момент спорить с подчиненными.

— Делай, как хочешь. Пусть этот мудак остается. Только следи за ним в оба.

И губернатор в одно мгновение скрылся в дверь, держа одну руку на животе.

Семаго несло. Его несло по деревням и поселкам Черногрязской губернии. Митинги следовали один за другим. Впечатления, которые получали местные жители от общения с вождем, были самыми сильными. Наверное, только впечатления эпохи войны были посильнее. В поселке Ленинские Дети, например, вождь вытащил из бокового кармана фотографию и сказал:

— Вот фото, которое передали мне по секретной связи сегодня утром. Как вы думаете, кто на нем изображен?

Народ напряженно молчал.

— Хорошо, ставлю вопрос по-другому. Где сейчас ваш глава администрации района?

Народ опять-таки молчал.

— Не знаете? Он сейчас в Париже с девчонками развлекается. Вот он на снимке в шикарном ресторане, в смокинге.

Семаго посмотрел на фото Конрада Карловича, которое тот зачем-то подарил ему минут за десять до митинга. Пригодилось фото…

— …А рожу какую наел ваш начальник, — продолжал лидер, разглядывая фото Конрада Карловича. — Чистый скот. Перепелок ест с грибами, сволочь…

— Каких перепелок! Я его вчера в райцентре видел. Ни в каком он не в Париже, — раздался голос из толпы…

Этот возглас как раз и нужен был вождю. Он моментально превратился в хищника.

— Пособник! Предатель! — закричал Семаго. — За сколько продался? Сколько он тебе дал из украденных детских пособий?

— Детские пособия уже год не дают, — зашумели из толпы. — Безобразие! А сами машины меняют каждый месяц!

— И никогда не заплатят… — подхватил Семаго. — Пока одни мерзавцы там в Париже, другие их поддерживают здесь… Ничего не изменится. Так и будет — одни будут менять машины, а наши жены будут менять мокрые от слез носовые платки. Сегодня вечером я дам телеграмму в ФСБ, нашим доблестным чекистам, и вашего главу администрации, виновного в разбазаривании народного добра, арестуют прямо в аэропорту при пересечении границы.

— Ура! — закричал народ. Кое-кто захлопал в ладоши от удовольствия.

— Но вам самим предстоит выявить и задержать тех, кто ему помогал и поддакивал, тех, кто нагло и беззастенчиво морочил вам голову. Вон он стоит, улыбается, ему смешно.

Вождь бросил взгляд на людей, пытаясь увидеть того, кто улыбается и кому сейчас смешно.

— У всех горе, всем не платят пособия, а один улыбается. Значит, ему платят.

Толпа пришла в движение. Стали выявлять тех, кто улыбается и кому было смешно во время выступления вождя. Возникла перебранка. Потом завязалась легкая потасовка. Семаго тем временем уже скакал на другой митинг. Там он спрашивал собравшихся:

— Где ваш председатель колхоза? Где он сейчас?

Митингующие отвечали:

— Он уехал.

— Никуда он не уехал. Пьянствует третий день со своим дружком губернатором Пришибенко.

— Да они вроде и не дружки, — сомневались деревенские. — Наоборот, ругаются.

— Это они при вас ругаются, а по вечерам глушат вместе водку и смеются над вами. Сидят в ресторане «Дубрава»… Сколько раз я их там видел.

— Во что страну превратили, — раздавался ропот.

— Правильно, — схватывал Семаго, — их дом — тюрьма. На нарах будут смеяться.

В поселке Красный Партизан приключилась другая история. Там кортеж остановился у автобусной остановки, где скопилось немало граждан. Все они уже два часа томно ждали автобуса, но в стране развивался очередной бензиновый кризис, и автобус не торопился. Наш герой выскочил из «Мерседеса» с ружьем в руках, прицелился в ворону. Шмяк! Ворона разлетелась на куски.

— О… Семаго, — закричали уставшие от ожидания чуда, то есть автобуса, граждане. — В губернаторы идет… Помните, на самолете он летал куда-то в Америку.

— Не в Америку, а в Индию, — спорили другие.

— Товарищ Семаго, — заорал кто-то.

— Тихо, — отрезал вождь, — не вспугните. Дайте-ка мне ее.

Он прицелился еще раз. Зрители напряглись. Выстрел — и еще одной вороны не стало.

Вождь победительно повернулся лицом к остановке.

— Видите, какая меткость! А ваш губернатор Пришибенко умеет стрелять? Не умеет! Кем он в армии служил? Хлеборезом был на кухне. Автомат держал раз в жизни. А я всю жизнь прослужил в разведке. Товарища Луиса Корвалана дважды спасал от верной смерти. А чем же отличился ваш Пришибенко? Уху на рыбалке для секретаря обкома варил и девок мазал медом в бане.

— А нам все равно, нам жизнь хорошая была, — бросил один толстый мужик. Мы за партию колбасы.

— Молодец. Я тоже, — подхватил вождь. — Ты за какую колбасу? Докторскую, телячью или, может, куриную?

— Не знаю… — смутился мужик.

— Вот не может определиться… мучается. Вступай в нашу партию и не будешь мучиться и на колбасу всегда заработаешь. Стой, мамаша, куда тащишь петуха, — крикнул вождь бабе, которая, запыхавшись, прибежала на остановку с живым петухом в клетке.

— На базар, — ответила та.

— Покупаю. Пятьдесят баксов наличными. Вас, мамаша, устроит?

Через несколько мгновений удивленная баба держала в руках бумажку с изображением покойного американского президента.

— Выпускайте петуха, мамаша. Люди хотят видеть.

Вскоре люди увидели, как выпущенный из неволи петух пытался перейти дорогу в неположенном месте и вызвал переполох среди водителей — вождь разнес его в клочья метким ворошиловским выстрелом. Публика обалдела. А вождь пояснил:

— Вот винтовка. Красавица… Отечественное производство. А Итальянцы умеют делать такие винтовки? Никогда. Одни разговоры. Почему же мы живем так плохо? Одни такие винтовки можно продавать и жить припеваючи. Ничего больше не делать. А мы винтовки продаем? Нет. Почему? Потому что везде такие, как ваш Пришибенко, а вы еще за него голосуете. Ужас… Жить не хочется…

Семаго долго еще говорил. Содержание его речи точно передать невозможно, но общий смысл был прост — губернатором Черных Грязей должен стать именно он. Тем временем настоящий губернатор господин Пришибенко речей почти не произносил, ибо пребывал в сквернейшем расположении духа. Каждый день ему доносили о художествах вождя консерваторов на вверенной ему, Пришибенко, территории, и эти доносы дико давили на психику. А еще на психику давила одна мысль: черт дернул послушать дурака тестя и согласиться на досрочные выборы. Если бы не родство, губернатор бы лично удавил этого психолога-социолога. Так все было тихо-спокойно, и на тебе… получай подарок. Поэтому, когда тесть пришел с новой инициативой, Пришибенко еле сдержался.

— Мы нашли интересную информацию, — шептал родственник, — оказывается, мигалка у него на машине без разрешения. Надо бы остановить и с позором снять. Показать, что он аферист.

— Надоел мне этот цирк, — кипел губернатор, — ох как надоел.

— Мне тоже он надоел. Мы его проучим. Я с начальником ГАИ договорился, он лично будет его тормозить. А еще надо дать ему бой на теледебатах.

— Какие еще теледебаты, — зарычал во все горло губернатор, — к ё… матери все дебаты. Посажу к черту.

— Не надо рогатого всуе поминать. Верующие обидятся. А дебаты нужны. Как в Америке. Там это главное.

— Там, может быть, главное, а у нас главное, кто кого за яйца сильнее схватит. Понял?

— Не совсем так, — промямлил родственник, — тут сложнее. Тонкая шутка. В общем, я все организую.

— Организовывай что хочешь, — махнул рукой Пришибенко. — Коньяку мне вон из той бутылки налей и организовывай.

Пришибенко поймал себя на мысли, что всякий раз, когда он собирается задать порку своему родственнику, затея эта проваливается. А почему, неясно… Дьявольщина какая-то.

…Вольфрамович тихо дремал в машине. Очнулся он от очень мягкого похлопывания по плечу. Хлопал водитель, который, тяжело дыша краковской колбасой и вчерашней водкой, сбивчиво докладывал обстановку.

— Там это… Разрешение на мигалки просят. Остановили нас. — Вождь уныло зевнул.

— Ну дай им сто рублей.

— Не берут… Злятся очень. Говорят, что арестуют.

— Кого арестуют? Как можно арестовать солнце? Аферисты. — Семаго выполз из лимузина. Вокруг стояла куча милиционеров и дикое количество правоохранительных машин.

— В чем дело, граждане? — спросил Семаго, чувствуя, что дело не совсем случайное. — Из тюрьмы сбежал особо опасный преступник или арестовали Генсека ООН?

— Предъявите разрешение на пользование спецсигналами, — жестко сказал стоящий в центре милицейской толпы немолодой человек с жезлом в руках. На плечах мужика блеснул генеральский погон. Вождь понял, что это серьезная засада.

— Сволочи, мерзавцы, подонки! Генерала, заслуженного человека, заставили как простого инспектора по дороге бегать, палкой махать, — возмутился Семаго. — Где это видано?! Сами сидят по теплым кабинетам, секретарш по сиськам гладят, бразильский кофе пьют, сигары кубинские курят, а человека заставили на дороге стоять, унижаться перед личным составом. Скоты, а…

— Зато когда к ним придешь, попросишь что-нибудь, — вдруг подхватил генерал, — не для себя попросишь, для дела, у них никогда нет денег. На машинах на каких ездим?! Можно на «Жигулях» бандита сейчас догнать? Бандиты сейчас все на джипах. Или взять наше здание, в нем ремонта пятьдесят лет не было. Только фасад год назад покрасили. По копейке выбивал на фасад.

— Вот именно, по копейке… А они миллионы уже устали считать. Один ваш деятель на даче под Москвой крытый каток построил, полностью, по олимпийским стандартам, чемпионаты можно проводить. Люблю, говорит этот мерзавец, фигуристок.

— Это кто же у нас такой шустрый? — напрягся милицейский чин.

— Не буду фамилию вслух… А то, знаете, если хватает денег на каток и фигуристок, то хватит на винтовку с оптическим прицелом и на биатлониста.

— Интересно… — произнес генерал задумчиво и потом вдруг словно пришел в себя, вспомнил, зачем он, собственно, здесь находится: — Вы это… все-таки разрешение предъявите… Есть у вас разрешение?

— Генерал Федоров до сих пор держит. Говорит, не буду передавать через курьера, иначе ты, Володя, ко мне на рюмку водки не заедешь. А мне некогда, сплошные выборы, будь они неладны. Позвоните Федорову, он подтвердит.

Звонить высокому московскому начальнику Черногрязские менты, конечно, не стали. Объяснение они сочли убедительным.

— Значит, так и напишем в протоколе, — громко для своих приближенных сказал чин, — разрешение находится у товарища Федорова в Москве.

— Именно так, — заорал вождь, — именно у товарища Федорова в кабинете, во втором ящике стола, если считать снизу. В синей папке.

— Хорошо, можете ехать, — опять же громко произнес генерал, а потом, отведя Семаго чуть в сторону, добавил шепотом: — Вы поосторожнее, они сейчас могут на все пойти. Многие люди вас поддерживают, но не могут сказать об этом открыто. Сами понимаете.

— Понимаю, — с чувством качнул головой Семаго. — Держитесь, товарищи. Им осталось недолго. У нас генералы будут делать то, что они должны делать — командовать, руководить подчиненными. Что бы было, если б Сталин во время войны бегал в атаку с гранатой в руках? Кто бы тогда сидел на Тегеранской конференции?

Упоминание о Сталине немного взволновало генерала и добавило ему раздражения от собственного унижения. Генерал, конечно, понимал, что войну выиграли потому, что Сталин сидел в кабинете, а не бегал с гранатой. От всего накопившегося генерал смачно харкнул и заявил следующее:

— Тьфу… Едрена мать, пидарасы.

После провала операции с мигалками губернатор окончательно разозлился на родственника и велел секретарю не соединять с ним. Тем не менее родственник как мог продолжал руководить предвыборной кампанией. Вторая его гениальная задумка — теледебаты — осуществилась в срок. На дебаты явились все кандидаты, кроме, конечно, действующего губернатора Пришибенко. Тот сидел на даче у телевизора и злобно матерился.

Дебаты начались вяло. Соискатели по бумажке один за другим излагали свои программы, рассказывали, как они принесут счастье в губернию, насадят райские сады, выроют королевские пруды, выплатят всем министерское жалованье. Очередь дошла и до вождя. Тот, естественно, церемониться не стал.

— Кто эти люди? — заявил вождь. — Кто собрался за этим столом? Кто здесь претендует на власть? Вот вы, полковник, читали хоть один закон в жизни…

Один из кандидатов, военный с красным лицом, командир полка, покраснел еще больше.

— Нет, не читал, — продолжал Семаго. — Что вообще кроме устава караульной службы читал?! Ничего! А какие сражения выигрывал? Под Аустерлицем или под Курском?! В Архангельском, в санатории, с процедурной медсестрой — вот и все твои сражения. Радовался распаду страны, мерзавец? Ждал новых звезд за предательство?

— Что? — рассвирепел полковник. — Да я тебя…

— Вот, — взвился Семаго, — угрожает, все слышали угрозу? Прошу зафиксировать. Только что угрожал убийством. Все слышали, сотни тысяч людей слышали в прямом эфире. Изберите его, он всех в армию заберет, даже стариков семидесятилетних! А если изберете колхозника, то он засеет все кукурузой, как Хрущев, и все деньги истратит на семена.

Один из кандидатов — председатель колхоза — закашлял и заерзал на пластмассовом стуле…

— И все равно вы будете голодными, никакие семена не помогут, потому что все украли, все… А главный ваш вор — губернатор — даже не пришел сюда. Он не хочет с нами разговаривать. Он боится наших аргументов. Потому что на складах все есть, но они не хотят ничего давать. Ничего… По нашим подсчетам, там уже сейчас каждому жителю губернии можно бесплатно выдать два холодильника «Минск» и два телевизора «Горизонт». Повторяю, два холодильника и два телевизора. Бесплатно…

— Откуда у вас такие данные? — спросил взволнованный ведущий теледебатов.

— Откуда данные? Поедем посмотрим склады. Склады забиты. Некуда девать продукцию. Но они лучше уничтожат все, под бульдозер пустят, чем раздадут людям. И еще у нас замечательные связи с китайцами, завезем сюда миллион китайцев в качестве рабов.

— Кого? — воскликнул председатель колхоза.

— Рабов. У вас что со слухом? В Китае полтора миллиарда ртов, девать некуда. Каждому жителю губернии я дам по пять китайских рабов. И тем хорошо, они погибают там, у себя, и вы, наконец, начнете жить как люди. Китаец — повар, китаец — водила, два китайца работают на приусадебном участке, один стирает. А русские курят на балконе, книжки читают, Достоевского, Толстого…

— А где же они жить будут, у нас у самих квартиры-то какие? — сказал ведущий.

— Опять неправильное понимание, — возмутился вождь. — Чувствуется, у вас не было рабов. Кто же их поселит в квартире? Они будут жить в картонных коробках на улице. Они же неприхотливые. У них канализации никогда не было. Не то что вы, привыкшие к теплым сортирам.

Павло Коваленко позвонил губернатору Пришибенко.

— О, слышал, что он сейчас сказал, про телевизоры и китайцев… Вот идиот. Он разоблачил себя, теперь ясно, кто он такой. Все теперь поймут. Не зря мы дебаты устроили. Попался на крючок, — торжествовал Павло.

— Ладно, — вяло отвечал Пришибенко, — поеду сейчас на квартиру, чего-то надоело на даче валяться. Звони.

Губернатор вышел из дома. На улице около машины курили водитель и охранник. Шефа они не заметили.

— А что, — говорил охранник, — китайцы ребята трудолюбивые и выносливые. Я на границе служил, они по снегу в кедах бегали и в куртке. А мороз…

Пришибенко залез в машину и со злости шлепнул дверцей так, что у охранника чуть сигарета не вывалилась изо рта. Но Пришибенко не поехал на квартиру, как обещал Павло. Он приехал в свой кабинет и совершил там главную, непоправимую ошибку в своей жизни. Потом он не раз вспоминал тот день и не мог даже сам себе объяснить, какие злобные силы потащили его за рукав в бездну. А сделал Пришибенко вот что. Он вызвал всех своих замов и своего родственника Павло и объявил им, что после выборов они все увольняются. При этом объявлении губернатор орал и топал ногами. Со стороны казалось, что он сошел с ума. Замы не просто были потрясены, они физически на восемьдесят процентов умерли. Особо досталось Павло. Пришибенко наконец-то сказал все, что он думает о тесте и его социальных экспериментах. Опорожнившись, губернатор коротко и емко подытожил:

— А теперь пошли на х…

После того как соратники вышли, Пришибенко вызвал директора местного телевидения с камерой и сделал заявление насчет массовых увольнений в своей администрации. Ему пришлось пропускать матерные слова-связки, поэтому речь оказалась немного сумбурной. Но зато понятной.

Приказав крутить это заявление каждый час по ящику, губернатор уехал опять на дачу, пить горькую.

Больше его никто не видел.

Оставшееся время перед выборами чиновники губернии Черные Грязи провели в странном смятении. Они строили догадки насчет того, что же стряслось с Пришибенко. Одни утверждали, что он просто перепил, другие считали, что получил некое секретное указание из Москвы, третьи были уверены, что он просто скотина и решил поиздеваться над аппаратом. После бесконечных созвонов и ночных встреч чиновники решили переговорить еще раз с губернатором. Они набрали его номер телефона, но горничная ответила, что сам отвечать не в состоянии. «Он устал», — сказала она. Чиновники окончательно потеряли надежду на будущее, и тогда один из замов — хитрый молдаванин по фамилии Крецу — предложил выход: договориться с кем-то из других кандидатов и попросту кинуть Пришибенко. Но с кем договариваться? Военного отмели сразу — слишком тупой и любит командовать. Председатель колхоза не подходит — все деньги заберет в свой колхоз. Учительница не в счет — пустое место, за нее никто не проголосует. И тогда Крецу предложил тайно встретиться с Семаго. Сначала все были против. Семаго смотрелся слишком экстравагантно. Но после всяких рассуждений о безрыбье решили все же встретиться.

Встреча потрясла чиновников. Перед ними сидел тихий, задумчивый, даже чуть-чуть застенчивый человек, совсем не монстр и не мастер выходок. Этот человек мыслил ясно, предметно и почти через каждую минуту выдавал афоризм. Особенно понравилась Черногрязским деятелям мысль о том, что державность проявляется, когда держишь что-то в руках. Но самым главным было видение вождем консерваторов сути работы губернатора. Губернатор, по идее Семаго, не должен заниматься хозяйством. Он должен ездить по городам и поселкам и разговаривать с людьми, чтобы потом мысли людей передавать чиновникам. Губернатор не должен лезть в бытовые мелочи, он — идейный учитель типа Хомейни в Иране. «А в своих делах вы сами разбирайтесь», — добавил очень важную фразу Вольфрамович. Еще в конце беседы он сказал, что настоящая его цель, конечно, не Черные Грязи, а своя фракция в Госдуме и избрание президентом республики. Схема «мне — стартовая площадка для полета моих политамбиций, вам — ваша деревня» понравилась. Тайный совет во главе с Крецу теперь знал, кого поддерживать на выборах.

Победа Семаго была блестящей. Народ захотел рабов-китайцев и дармовых телевизоров. Начальство не мешало народу. Пришибенко в день выборов валялся на даче и даже сам за себя не пошел голосовать. В два часа ночи послевыборного дня Павло Коваленко позвонил своему родственнику и объявил ему срывающимся голосом, что все кончено — выборы провалены. Пришибенко был пьян и ничего не понял. Он понял, что произошло нечто, когда утром впервые за долгие годы за ним не приехал водитель, а до начальника гаража не удалось даже дозвониться. Пришибенко включил телевизор и осознал, что… конец. В первую секунду он хотел повеситься, а затем ему бешено захотелось жрать. Он навернул две тарелки борщеца под водочку и немножко успокоился. Тем временем по улицам Черных Грязей носился великий комбинатор и обнимался со своими поклонниками и поклонницами. В заброшенной губернии начиналась новая жизнь.