13 разных историй

Знамя первой ступени

Был у меня друг Юрка Пырх. Теперь он, и поверить трудно, заслуженный артист республики. Фамилия у него по сцене, конечно, другая. Когда Юрка артистом заделался, он себе более художественную фамилию подобрал. Как ни было ему боязно, что мы, школьные товарищи, не узнаем его, а всё же не решился Пырхом на сцену идти. Но это было уже в тридцатых годах, а в то время он над фамилией не задумывался.

Стукнуло нам с Юркой по десять, и Октябрю подходило десятилетие. Славный ожидался праздник! Ещё бы! Десять лет первой на земле Советской власти!

В Ленинграде готовились к празднеству. Хвойных ветвей навезли — вагоны. Ими в те годы обрамляли портреты и кумачовые лозунги, а в ветви вплетали гирлянды лампочек. Получалось красиво. Жаль, нынче забыли про хвою.

От школы, где мы учились, было рукой подать до Невского. Вам, теперешним пионерам, и представить себе трудно, каким тогда был Невский проспект. Посреди площади Восстания, где он кончался, высился памятник царю Александру Ш. Представьте себе огромный комод из красного камня, на нём коня-тяжеловеса, схожего с бегемотом. На коне, . уперев гирю-кулачище в колено, сидел толстозадый бородатый царь в шапке, как у старого городового. Уже после революции на пьедестале высекли стишок поэта Демьяна Бедного :

Разумеется, как и всегда, Невский был красив, но до теперешнего ему далеко. Мало того, что посредине проспекта тянулись рельсы, по всей длине его ещё стояли нелепые металлические столбы с коромыслами для трамвайных проводов. Теперь таких столбов и не увидишь. Автомобилей было мало, а если показать нынешним ребятам, какие ходили машины,— они будут смеяться. Не автомобили, а коробки на колёсах со спицами. Зато извозчиков было сотни. Неторопливо трусили они вдоль проспекта. Кучер пощёлкивал языком. Копыта лошади цокали, ударяясь о набухшие от дождей деревянные торцы мостовой.

Проспект украшали к десятилетию Октября. На фонари натягивали треугольные стяги с цветными лампочками по сторонам. Стены давно не ремонтированных домов завешивали лозунгами и портретами, балконы увивали кумачом и зелёными ветвями.

Мы с Юркой, бывало, — еле дождёмся последнего звонка — скатываемся по перилам с третьего этажа и, застёгиваясь на ходу, наперегонки бежим на Невский смотреть, что там делается. Наглядимся на все приготовления, и так нам захочется на демонстрацию — прямо до слёз. Просто недопустимо было, чтобы десятилетие Октябрьской революции без нас праздновалось.

Но что было делать? Мы ходили в четвёртый класс, а первую ступень на демонстрацию не брали. К тому же я был ростом ещё куда ни шло, а Юрка и на цыпочках до выключателя в коридоре не доставал: явись мы самовольно, нас бы непременно назад отправили.

Хотя Пырх был и маленького роста,— голова на всякие хитрости у него работала, как у большого. Он говорит :

— Нам бы с тобой знамя, — никто бы нас не прогнал.

Знамя — это, конечно, замечательно, но где его возьмёшь? В магазине не купишь. Да и денег нет.

Но известно: когда денег нет, — лучше соображать начинаешь. И тут пришла мне в голову мысль.

— Пойдём к нашему дворнику Антону, — говорю я Юрке. — Он четыре флага вывешивает, а пятый у него в чулане так, зазря стоит. Может, одолжит нам.

— Не даст, — качает головой Юрка.

— А может, даст. Если не сердитый, — обязательно даст. Мой отец в ревизионной комиссии состоит, и Антон со мной сам здоровается.

И представьте себе, — дал нам Антон Лукич флаг. Притащили мы, довольные, флаг домой, разостлали на полу. Он был куда больше, чем казался на стене дома. Древко красное, на конце золотая пика. В верхнем углу эмблема — серп и молот. Замечательный флаг.

— Хорошо бы, — говорю Юрке, — здесь Карла Маркса или Будённого на коне нарисовать.

Юрка согласен. Конечно, не плохо, но кто позволит нам домовый флаг расписывать. Вдруг мой товарищ как хлопнет себя по лбу :

— Можно лозунг из бумаги вырезать и пришить.

Это была прекрасная идея. Немедленно стали лозунг по газетам искать. Нашли: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция, пробудившая к свободе рабочий класс всего мира!» Сосчитали буквы — и видим: многовато — девяносто шесть, да ещё разные тире и запятые. Только вырезать — и то до утра придётся. Решили сами лозунг придумать. Предлагаю:

— «Да здравствует десять Октябрей. Ура!»

Юрка подумал и говорит :

— Что значит десять октябрей? Лучше: «Да здравствует десять лет Октября!»

Ладно. Согласен. А «ура» надо?

— Не обязательно. Это и так ясно. Только в конце нужно восклицательный знак побольше.

— Может, три? — спрашиваю Юрку. — Я в кино видел: один матрос «ура» кричал, а в надписи три восклицательных знака было.

— Можно и три, чтобы погромче, — соглашается Юрка. — А десять римское, как на вокзале.

До вечера мы вырезали буквы. Отец пришёл с завода, пообедал, поспал, — мы всё трудимся. Давно стемнело — мы только лозунг по кумачу разложили. Вдруг приходит моя мама :

— Вы что это, до ночи думаете возиться? Иди-ка, Юра, домой. Тебя, поди, уже мать разыскивает.

Этого ещё только не хватало! Вот так всегда. Бросай, значит, всё — и домой. Юрка насупился, молчит. Ждёт, что я скажу. Я в атаку:

— Мама! Завтра демонстрация. Куда мы без флага?!

Но пойди поговори с моей мамой. Она своё :

— Да ведь уже скоро девять. Спать не ляжешь, я и тебя ни на какую демонстрацию не пущу.

Что ты будешь делать? Хоть плачь. Но мама посмотрела на нас и говорит :

— Ладно, оставьте так. Я вам сама буквы пришью.

Юрка поднялся с колен, смотрит на меня, — дескать, можно ли твоей матери такое ответственное дело доверить? Мигаю, хочу сказать: «Не бойся— я глаз не сомкну». Но только за Юркой дверь закрылась, — мама ко мне:

— Иди-ка и ты спать.

Вот тебе и на! Как же я, думаю, её контролировать буду? Разве с ней поспоришь. Только себе хуже будет. «Ладно, — решил, —я пойду, только спать не буду, а за тобой следить стану». Пошёл в другую комнату, разделся и потушил свет. Полежу, полежу и встану посмотреть в щёлку. Она всё на кухне, а со знаменем ничего не делает.

— Мама, что же ты? — кричу. — Ведь завтра Октябрьская революция!

— Спи, не серди меня. Я же тебе сказала.

Я замолчал, а сам думаю: «Дудки я спать стану. Лучше я буду узоры на потолке считать». И уснул.

Утром, ещё темно, — звонок в квартиру. Осторожный такой: раз, два, три. . . Это, наверно, Юрка. Натянул я кое-как штаны. Неужели опоздали, и отец на демонстрацию ушёл, не разбудил? Отворяю дверь, и верно — Юрка.

— Ну что, готово?

Я со сна не сразу разобрал, о чём речь, а он быстро-быстро да таким шёпотом, что всю квартиру поднять мог:

— Меня твой Антон полуночником ругал. Сколько сейчас? Я из дому пораньше удрал.

Глянули — в кухне на ходиках и шести нету.

— Ничего, — говорит Юрка, — это даже лучше. Знамя готово?

Меня холод прошиб. Я же всё проспал и про знамя ничего не знаю. Бегу в комнату. Там на полу ничего нет. Назад— в коридор. Вижу — стоит возле счётчика свёрнутое.

Развернули, и на душе у нас отлегло. Всё даже очень аккуратно пришито. Только восклицательный знак один. Позже выяснилось, это отец наш лозунг на два знака сократил. «Так, — сказал, — грамотнее будет». Ну, да какое это имело значение? Главное, было теперь у нас знамя, не пустят со школой, сами одни пойдём.

Еле мы дождались нужного часа. В школу требовалось к девяти, а мы с Юркой в восемь уже были там. Первые явились. На улице ещё фонари горят, в воздухе сыро и холодно. Двери в школу закрыты. Стучать опасно — ещё прогонят! Присели на скамью в садике, свёрнутое знамя меж собой поставили. Сидим, дрожим. Минут без двадцати девять нянечка Феня открыла двери. Мы вошли, потихоньку пристроились в тёмном углу за вешалкой, ждём, что дальше будет.

Вскоре из директорского кабинета вынесли бархатное знамя с кистями, откуда-то притащили прибитые на палки фанерные карикатуры на буржуев и папу римского. Кто-то крикнул :

— Товарищи, на двор! Строиться в колонны!

Мы с Юркой вышли с флагом из засады. Развернули его и встали позади школьного оркестра.

Заведующий учебной частью у нас тогда был Николай Николаевич. Аккуратный человечек, из старых учителей, с бородкой клинышком, которую он пронёс сквозь две революции и гражданскую войну. Николай Николаевич похаживает вдоль колонны в своих ботинках с пуговками вместо шнурков :

— Строиться, строиться! . . Ровнее. . .

Вдруг он оказался возле нас. Увидел наше знамя, снял пенсне, протёр пальцами. Моргает глазами :

— Что это такое, вы откуда?

Мы пробурчали, что из четвёртого «Б».

— Идите домой, — сказал завуч. — Вам ещё рано демонстрировать, и погода неподходящая.

Мы уткнулись глазами в булыжник, молчим. Я на Юрку глянул— у него уши малиновыми стали. Вдруг чей-то спасительный возглас :

— Да пусть их, Николай Николаевич. . .

И другой :

— Пускай они от первой ступени.

— А если получат инфлуэнцию?

— Не получим, Николай Николаевич.

Завуч махнул рукой и ушёл в голову колонны. Наша судьба была решена.

Двинулись на улицу. За решёткой сада грянул оркестр. Юрка, насколько хватало рук, поднял знамя. «Да здравствует... » — заколыхалось над нашими головами. Честное слово, в этот миг знамя казалось мне шёлковым, а пришитые буквы будто горели серебром.

Юрка должен был нести его до кино «Колизей», а дальше я. Нетерпеливо я отсчитывал трамвайные столбы, оставшиеся до «Колизея». Что это была за счастливая минута, когда я наконец вырвал древко из Юркиных рук и гордо поднял наше знамя.

В воздухе было сыро и холодно — осень. Но мы с Юркой ничего не замечали. Будто на улице было солнце. Мы шагали к площади среди колонн взрослых. Играли оркестры. Со всех сторон пели песни. Медленно ползли ярко украшенные грузовики. На одном из них огромный рабочий молотом бил по голове толстяка во фраке с множеством нолей на животе. Так тогда миллионеров изображали. При каждом ударе цилиндр капиталиста сплющивался гармошкой, а фиолетовая физиономия раздавалась вширь. В кузове другой машины белогвардейский генерал с эполетами величиной в сковороду плясал в обнимку со старичком во фраке. По всему Невскому с балконов махали люди. Нам с Юркой казалось — все восхищены нашим знаменем.

Неподалёку от Садовой колонна встала. Юрка, который снова сменил меня, опустил знамя, и вдруг мы, к своему ужасу, заметили, что в нашем лозунге не хватало двух букв. Ветер почему-то сорвал только буквы «р», и теперь лозунг читался так, будто его выкрикивали малыши: «Да здавствует Х лет Октябя!»

— Ничего, — мрачно сказал Юрка, — не заметят : ветер.

Но это было очень неприятно. Ветер сыграл с нами нехорошую шутку. К Казанскому собору потеряли ещё одно «т» и восклицательный знак, от которых остались только белые ниточки. Но мы не унывали и по-прежнему несли знамя. Правда, теперь уже не вырывали древко один у другого, а терпеливо дожидались своей очереди.

Руки наши давно побаливали, ноги ломило, но признаться в этом и друг другу мы не решались.

Перед самой площадью, когда колонна опять остановилась, к нам подошёл Николай Николаевич.

— М-да, — промычал он, глядя на наше пострадавшее знамя,— ну, на что это похоже?

Мы и сами понимали ужас своего положения. На кумаче получилось :

«Да здавству Х лет тябя». Это было до слёз обидно.

— Куда же мы с таким? — продолжал Николай Николаевич.

«Выгонит. . . Сейчас прогонит, — мелькнуло в голове. Колени у меня дрожали от страха. — Неужели уйти вот сейчас, когда мы уже у цели?!» Я не смотрел на Юрку, но чувствовал, как пылают его уши. И тут мой изобретательный друг нашёлся :

— А мы, Николай Николаевич, вот что. . .

И Юрка стал решительно срывать оставшиеся буквы. Не успел я и опомниться, как от нашего лозунга только и осталось: «Х лет».

— Вот, — сказал Юрка, сияя.

И тут, во всю мощь, на какую только он был способен, грянул наш школьный оркестр, и мы с высоко поднятым знаменем вступили на площадь. Тогда не было строгого порядка колонн, демонстрация лавиной текла мимо трибуны, с которой в рупора выкрикивали приветствия.

Всё-таки мы добились своего и шли на площади рядом с теми, кто десять лет назад брал тут Зимний. Мы шагали мимо трибуны, откуда, нам казалось, нас приветствовали и салютовали нашему знамени. Беспрерывное «ура» раздавалось над площадью. Оно смешивалось с ударами барабанов, звоном литавр и вовсю распеваемыми песнями.

Мы были малы ростом и не видели тех, кто был на трибуне. Но неудержимая сила влекла нас туда. Незаметно для себя, вместе со знаменем, мы всё больше и больше подавались влево и вдруг услышали над своими головами:

— А это ещё что за пара?

— Откуда такие?

Мы оглянулись и с ужасом для себя поняли, что потеряли свою школу и давно идём в чужой колонне. Слева от нас покачивалось длинное полотнище «Завод «Красный выборжец». Рабочие шли всех ближе к трибуне. И тогда мы с Юркой, не задумываясь, врезались в их колонну. То ли нас не заметили, то ли приняли за своих, но нас не прогнали, и мы поплыли дальше, по-прежнему всё теснясь влево. Кто-то над нами крикнул :

— Смотрите, товарищ Киров!

Мы тогда ещё не знали, кто такой Киров, но по тому, как обрадовались, увидев его, рабочие, поняли, что это вождь, и ещё выше подняли своё знамя.

Колонна демонстрантов прибила нас к трибуне. Мы и сами не заметили того, как выплыли из неё и застряли на свободном пространстве между трибуной и демонстрирующими. Мимо нас ползли разукрашенные грузовики и, сверкая медью, проходили оркестры. Люди размахивали руками и что-то кричали, а мы с Юркой стояли против течения вдвоём, поднимая знамя. Нам непременно хотелось, чтобы на трибуне его заметили.

В это время от трибуны отделился высокий человек в сдвинутой на затылок фуражке и кожаном пальто, изпод которого рядком гляделись пуговки гимнастёрки. Человек в фуражке заметил нас с Юркой, подошёл к нам.

— Вы откуда, ребята? — строго спросил он, а голубые прищуренные глаза, с пучочками добрых морщинок по краям, смотрели весело.

Мы объяснили, что из четвёртого «Б».

— А что это у вас за знамя?

— От первой ступени. Мы сами сделали.

— Ну что же, — он улыбнулся, — хорошее знамя. Нужно думать, во второй ступени лучше будет. Вы где живёте?

Мы сказали.

— Ну, — говорит, — молодцы. Теперь шагайте домой.

Усталые, с ноющими в коленях ногами, но необыкновенно счастливые, возвращались мы к себе. Узкими переулками мы шагали в потоке сбившейся демонстрации. На плечах, как весло, по очереди несли свёрнутое знамя, которое отчего-то очень потяжелело сразу, как только миновали площадь.

Уже года через два, а может, быть, и позже, Юрке пришла в голову мысль, что человек в кожанке, который похвалил на площади наше знамя, был товарищ Киров. Юрка так настойчиво убеждал меня, что в конце концов заставил поверить. Вероятнее всего, это была его фантазия, потому что Киров стоял на трибуне. Зачем ему потребовалось выходить на площадь? Но вот прошло тридцать долгих лет, а нам с Юркой, теперь Юрием Сергеевичем, по-прежнему хочется думать, что это всё-таки был товарищ Киров.

Много с тех пор участвовал я в демонстрациях, и октябрьских, и майских. Проходил в военном строю под боевыми знамёнами, наблюдал и с трибуны шествия и парады. Но самой памятной на всю жизнь для меня останется та демонстрация в Ленинграде, в далёкий день десятилетия Октября, когда мы с Юркой Пырхом пронесли по Дворцовой площади наше знамя первой ступени.