13 разных историй

Как они в кино снимались (повесть)

Куда делись каникулы? Витяй и Лёшка вернулись из лагеря — ездили вместе во вторую смену — и стали подсчитывать, сколько ещё осталось гулять. Две недели, потом десять дней. Девять, восемь. . . Вот тебе и целых три месяца! Витяю ещё что! Он всё-таки перевалил в шестой, хотя и принёс в табеле четыре тройки и одну из них — по русскому письменному — с минусом. Вечно с этим письменным! Но всё-таки тройка — это вам не двойка. Тройка, хоть и не очень надёжный, но друг человека. Вот двойка — тут одни огорчения! А у Лёшки двойка в табеле значилась. Противная, жирная, с опущенным носом. Это означало, что ему предстоит переэкзаменовка по географии. Но Лёшка никак ещё не мог взяться за учебники. Каждый день он объявлял Витяю, что «завтра засядет», но приходило «завтра», и Лёшка переносил своё «засяду» на следующее утро. С некоторых пор он возненавидел географические карты. Особенно контурные. Ищи на них Австралию или Огненную Землю! Хорошо космонавтам! Поглядел сверху, как какая страна выглядит, и запомнил. А он только в трамваях ездит — откуда ему? Пожалуйста, где Васильевский остров или Выборгская сторона,— он покажет.

Однако географию надо было учить, иначе дома предстояли крупнейшие неприятности. И Лёшка сообщил другу, что окончательно и бесповоротно усаживается за учебники с послезавтрашнего дня.

Но тут как раз и началось такое, что опять сделалось не до географии.

В то самое послезавтра утром — звонок в квартиру. Является Витяй, вызывает Лёшку на лестницу и приглашает поехать в Зоологический сад. Там появился какой-то муравьед. Что за штука — непонятно, но, видать, образина страшная. Витяй, кроме того, берёт на себя связанные с поездкой расходы. Ну как тут откажешься. Действительно, надо же знать, что там у них за муравьед. В конце концов — ещё неделя. Успеется и с географией.

— Ладно, если уж тебе так приспичило, пошли.

Лёшка предлагает проехаться в автобусе. В автобусе интереснее.

Витяй согласен. Он, как известно, человек сговорчивый и за две копейки, если они есть, стоять не будет.

Они идут по Суворовскому две остановки и садятся в новенький голубой автобус. Машина бежит мимо знакомого Таврического, потом едут вдоль набережной, сворачивают на мост. Хоть и август, а день — только бы выкупаться. Нева и небо синие, одного цвета. Асфальт шинами натёрт, блестит, как пружина из будильника. В автобусе душно, и Витяй и Лёшка норовят высунуться в окно и жадно глотают встречный ветер.

Слева — крепость. Народу на пляже — что крупы на сковороде насыпано. Потом улица, как аллея. Потом опять дома справа и слева, но не такие, как у них на Дегтярной, а высокие, в большущих окнах, будто дворцы.

— Тётенька, нам в Зоологический. Скоро?

— Да вы уже лишнего проехали! Сейчас сходите. Назад остановку, и направо по Горькому.

Витяй и Лёшка наперегонки метнулись к дверям. Но из автобуса на ходу не выйдешь. Пока не выпустят,— сиди, как запаянный в банке.

Наконец на панели! Уф, легче дышать! Перешли на другую сторону и зашагали по Кировскому проспекту. Ничего себе — очень даже хорошая улица. На проспекте разные магазины. Стёкла огромные. По такой улице и погулять невредно. Вдруг нате вам! Витяй останавливается и задирает голову. На стене орден величиной с колесо грузовика, а под ним вывеска.

«Ор-де-на Ле-нина студия «Ленфильм», — читает вслух Витяй. — Вот здорово! Гляди, Лёшка, тут кино делают!

Лёшка слегка пожимает плечами. Он вообще любит показать, что его не удивишь ничем. Но красуется он зря. Лёшка и сам не знал, что кино делается в таком обыкновенном доме.

Внизу большие окна. За ними сидят тётки и что-то считают на машинах, как в приходной кассе, на Суворовском. Ни артистов, ничего такого особенного не заметно. За стеклом бумажное объявление :

— Неужели один? Зачем им? — Лёшка невольно касается торчащего из-под кепки клока.

Да нет. Много надо, и длиннющих, — догадывается Витяй и думает о том, что тому, кто это писал, конечно, не поставили минуса по письменному. Хорошо этим взрослым. Он толкает локтем Лёшку.

— Пошли! В Зоологический опоздаем.

Ещё несколько шагов, и опять задержка. Теперь остановился Лёшка. Он схватил Витяя за руку.

—Смотри-ка!

На стене объявление :

Лёшка, как будто его толкнули чем-то, рот раскрыл.

— Витяйка, ведь сегодня же и есть двадцать четвёртое августа...

— Ну и что?

— Как что? . . И время одиннадцать...

— Ну и что?

— Вот серый. Какой у нас тип?

— Как какой. . . — Витяй обалдело смотрит на друга,

— Ну, русский у нас с тобой тип?

— Не американский же, конечно.

— Пошли скорей, Витяйка!

— Куда?

— В кино записываться!

— Да ты что, чокнутый? Кто нас возьмёт? Что мы — артисты?

— Артистов мальчишек не бывает.

— А не прогонят?

— Видишь же, — приглашают.

Витяй ещё раздумывает. В кино записаться, конечно, заманчиво, но и муравьед — тоже вещь. А Лёшка уже шагает к входу на студию, и Витяю остаётся только спешить за ним.

Они минуют решётку двора и видят возле стеклянных дверей толпу подростков. Лёшка вздыхает:

— Опоздали уже.

С хода оба друга втискиваются в толпу.

— Записывают ещё?

— Не знаю,— лениво отвечает какой-то долговязый парень.

— А что сказали?

— Не знаю.

— А вы просились?

— Не знаю.

«Вот бамбук, — думает Витяй.—И что стоит тут? Ничего не знает». Но тут какой-то живой, гладенько подстриженный под чёлочку :

— Сейчас один дяденька выйдет.

Лёшка весь дрожит от нетерпения. Ему вдруг очень захотелось сниматься в кино. Постепенно оба протискиваются к самой двери.

И тут появляется довольно-таки ещё молодой дядька в больших тёмных очках и рубахе с коротенькими рукавчиками. С ним девушка с блокнотом.

Дяденька в клетчатой рубахе неторопливо оглядывает замершую толпу мальчишек. Глаз его не видно, потому что вместо стёкол в очках у него зачем-то вставлены зеркальца.

— Поднимите руки! Сколько вас тут? — Они начинают считать собравшихся. Рук никто не опускает до самого конца счёта.

— Тридцать семь, — говорит очкастый. — Как у тебя, Светлана ?

— Тридцать семь!

— За мной, по одному! — командует дяденька.

В дверях создаётся пробка: каждый старается пройти первым. Несмотря на все манёвры, Лёшке удаётся про скользнуть только четвёртым. За ним, пользуясь его спиной, пролезает и Витяй. При этом бока его оказываются порядком помятыми.

— Спокойно, все успеете! — кричит Светлана, которая оказалась в самом хвосте.

Но какое тут! Каждый считает, что чем раньше он пройдёт, тем скорее сделается Вовкой.

И вот они внутри помещения: За барьером охранник. Смотрит строго и неодобрительно.

— По общему пропуску, — говорит ему дядька в очках. — Тут тридцать семь.

По одному мальчишек пропускают за барьер. Слегка касаясь карандашом головы каждого, Светлана пересчитывает проходящих. — Все.

— Соблюдать порядок. Тишина! — Рука в коротком рукавчике поднялась вверх. — Пошли!

Их ведут по лестнице, потом по коридору. По пути им всё время попадаются куда-то спешащие люди. Седые и лысые, они одеты в яркие, как для маленьких, рубахи или пиджаки пупырышками. И каждый обязательно здоровается с их провожатым. Кто-то кидает ему на ходу: «Привет!» кто просто поднимает руку, кто здоровается не замедляя шага. На мальчишек не обращают ни малейшего внимания. Будто они тут вовсе не в диковину. Опять спускаются по какой-то лестнице, и вдруг надпись — красными светящимися буквами :

Вот это да! Начинается! Все разом притихли, почти не дышат. Подошвы ног едва шуршат по ступенькам. Лестница бежит крутыми изгибами. Витяй оглядывается, Цепочка мальчишек растянулась на три марша. Тридцать семь штук. Попробуй тут стань Вовкой!

Они минуют ещё коридор и снова выходят на двор. После тусклого света глаза слепит солнце. Тут нате вам — новое дело! Во дворе мальчишек раза в три больше, чем пришло сейчас. Те недовольно косятся на вновь прибывших: «И чего ещё вас привели?! Уже хватает». Лёшка толкает локтем Витяя.

— Видал, сколько гавриков, а?!

На мостовую во дворе вынесен стол и стулья. На столе разграфлённые, как классный журнал, листы бумаги. За столом толстый розовый дядька. Половина головы его гладкая, как мяч, а другая покрыта растущими во все стороны седыми волосами; и потому он похож на одуванчик, который не успели сдуть до конца. Седой дядька всем распоряжается. Возле него суетятся ещё какие-то люди.

— Ну, всё. Начнём, Генрих, — говорит он очкастому, что их привёл. — Строй в ряд.

— Становись в одну шеренгу! — командует тот, кого назвали Генрихом.

— По росту, по росту! — кричит Лёшка и норовит в голову колонны. Но те, кто пришли раньше, решительно оттирают его, и Лёшке приходится встать рядом с Витяем.

— Давайте без базара! Тихо! — кричит Одуванчик и стучит по столу. Он поднимается со стула и важно, как на параде, идёт вдоль выстроившейся на дорожке шеренги. За ним стайкой — помощники. Нет сомнения,— толстяк тут самый главный, все только на него и смотрят. Подойдя к последнему мальчишке, он мимолётно оглядывает того с ног до головы и, коснувшись его плеча, приказывает :

— Вот туда, влево!

— Ты — налево, — говорит он другому.

— Ты — тоже налево... Налево... налево... Направо. Иных толстяк проходит очень быстро, и все они оказываются на левой стороне дорожки. У других чуть задерживается и направляет их вправо. Одного почему-то посылает к столу и велит там ждать.

Вот Одуванчик приближается к Витяю. На Лёшку он почти не смотрит.

— Влево!

Лёшка неохотно бредёт в большую группу ребят. Он догадывается, что ничего хорошего это не предвещает. Витяй уже готов последовать за товарищем. Вместе всякое пережить легче. Но толстый неожиданно задерживается, снимает с Витяя кепку и пытается пригладить ко лбу его хохолок. Как бы не так! Знал бы он, сколько огорчений этот рог доставляет Витяю. Его и утюгом не прижмёшь. Торчит, как у стиляги с Невского. Только состричь — единственный способ. Но месяц пройдёт —и опять такой же. Так Витяй и знал, что этот хохол его подведёт. Вот толстый стоит и смеётся, и все другие улыбаются. Лёшка ухмыляется издали. Эх, называется, товарищ!

— Смотри-ка, Генрих, — оборачивается вправо Одуванчик. — Видал, а, какой! Бери его на карандаш. Есть! Давай туда, к столу, парень!

Витяй не знает, что это значит, но идёт, куда ему велели. Там ещё только трое мальчишек. И вдруг Витяй, к удивлению своему, замечает, что они все чем-то похожи друг на друга. А один — совсем обалдеть! — похож, кажется, даже на него, Витяя. И откуда выкопался такой!

Все! Переписать по группам! — командует Одуванчик, окончив смотр.

Витяя и остальных трёх записывает Генрих. Потом их по одному допрашивает главный толстяк.

— Тебя как кличут?

— Бориков Валерий.

— Откуда такой?

— С Петроградской,— быстро отвечает мальчишка. Это тот самый, что смахивает на Витяя. Оказывается, он живёт тут же рядом.

— А ну, быстро: «На дворе трава, на траве дрова. . . На дворе трава, на траве дрова... »

Петроградский наливается, как помидор, но выговаривает всё ладно.

— так,— кивает Одуванчик. — Теперь: «Лодка, водка... Чушка, кружка.. .»

Парень выговаривает и эту глупость, но толстяк не унимается :

—Ещё: «Шестьсот шестьдесят шесть». Три раза.

Мальчишка, кажется, сейчас лопнет, но выдерживает и такое. Наконец главный кидает Генриху.

— Пойдёт! Пиши на пробу.

Теперь и все остальные понимают, что парня мучили не зря, и все шепчут скороговорки.

Со вторым делом обстоит хуже. Быстроглазый и бойкий, он, однако, в траве и дровах раскатил такое длинное «р-р-р-р» что, казалось, отбил дробь на барабане.

— М-да, — задумчиво почесал нос толстяк. — А глаза хорошие. В эпизоды, Генрих!

Витяй был последним после рыжего мальчишки, которого тоже записали на пробу. Витяй было уже открыл рот, чтобы поскорее выпалить всё, что требовал толстяк, но тот неожиданно спросил :

—В каком классе?

—В шестой перешёл.

—Отметки достойные?

—Двоек нет. — Витяй пожал плечами. — А троек?

—Четыре. — Про минус по русскому письменному Витяй умолчал. Да и при чём тут этот минус?

— Где живёшь?

—В Смольнинском, на Дегтярной, тринадцать.

— Отец кем работает?

— Мать— кондукторша в троллейбусе.

И зачем ему всё это? Сказал бы, что говорить, и дело с концом. Но толстый не спешил.

— В школе в драмкружке участвуешь?

— Нет. Ёлку для малышей ставили — я волком выл.

Витяй вспомнил, как зимой он, ползая на четвереньках, в вывернутой нутром чьей-то шубе и зубастой маске, изображал волка и так рычал, что смеялся даже директор школы Пётр Акимыч. Лёшка играл деда Мороза, его взяли из-за роста. У него ещё тогда отклеилась борода, и он договаривал свою речь с бородой в кулаке.

Толстяк ещё поговорил с Витяем и вдруг сказал Генриху :

— Вроде похож на то, что нужно. Попробуем.

Он поднялся, потрепал Витяя за хохолок и слегка подтолкнул в сторону Генриха.

Меж тем переписку всех остальных уже закончили и всем сказали, что их позовут, когда будет нужно. Светлана повела мальчишек к выходу. Не уходил только Лёшка. Видно, он решил ни за что не покидать студию без Витяя.

— Ну, а ты что, друг? — спросил его главный.

Пришло время вступиться Витяю.

— Это мой товарищ, — объяснил он. — Мы вместе.

— Ну ладно. Пусть ждёт. — Толстяк махнул рукой. — Генрих, веди!

Опять вошли в здание. Поднялись по лестнице и очутились в длинном коридоре. По правой стороне его было много дверей с матовыми стёклами. На той, возле которой остановились, дощечка :

Генрих приоткрыл дверь и заглянул.

— Порядок, на месте. Входите.

Лёшка тоже хотел влезть, но Генрих придержал его и велел ждать в коридоре.

На кресле в комнате сидел седой широкоплечий человек. Он был в белой рубашке. Пиджак висел сзади на спинке. Напротив седого, тоже в кресле, возле круглого стола, находился какой-то лохматый, в лёгкой жёлтой куртке.

Как только вошли, широкоплечий сразу встал и повернулся к ребятам.

— А-а, Вовки! Очень приятно! А ну, садитесь, кто куда может.

Мальчики стеснительно усаживались на края стульев.

— Это что за молодой человек с хохолком? — Широкоплечий протянул руку.

— Лопатин, Витяй. По-правильному — Виктор, — хрипло проговорил Витяй.

— Отлично, а тебя?

Расспрашивая ребят, он быстрым взглядом рассматривал то одного, то другого и, видно, что-то прикидывал про себя.

— Вам уже говорили? Будем пробовать на роль Вовки. Боевого парня. —И он рассказал, что картина будет про то, как мальчишки, которым надоело гонять по улицам, решили превратить двор своего жилмассива в настоящую площадку. Для этого им пришлось немало побороться с упрямым комендантом Некашкиным и даже, тайно удрав ночью из квартир, удивить к утру своей работой взрослых. А заводилой всего был Вовка, которого и предстояло играть одному из мальчиков.

Широкоплечий рассказал всё это, пытливо взглянул на ребят и спросил :

— Ну, как?

— Ничего, пойдёт, — сказал рыжий.

Я про это в «Ленинских искрах» читал, — сказал Витяй.

А мальчишка с Петроградской ничего не сказал. Он только вздохнул. Видимо, ему очень хотелось быть Вовкой.

— Читать все умеют?

Ребята прыснули. Этот не такой важный, как толстяк.

— Ну, так вот. Потом дадим вам сценарий, а завтра будем вас пробовать, то есть снимать на пробу. Вот наш главный оператор Маг —и он действительно маг и волшебник. Лягушку может красавицей сделать.

Лохматый в курточке встал и смешно раскланялся.

— А это Владимир Павлович Чукреев, главный режиссёр-постановщик, — представил он, в свою очередь, широкоплечего.

Вот так так! Оказывается, Одуванчик, который важничал, вовсе не был самым главным. Мальчишки заулыбались. Всё это время в туманном стекле двери Витяй видел приплюснутую кнопку Лёшкиного носа. Лёшку, вероятно, раздирало любопытство. В конце концов он переусердствовал — дверь неожиданно отворилась, и Лёшка клюнул головой уже в комнате. Он тут же отскочил назад и снова притворил за собой дверь, но Чукреев успел заметить перепуганную физиономию и спросил :

— Кто это?

Это мой товарищ, — розовея до ушей, пояснил Витяй. — Мы с одного двора. —И, совсем покраснев, выпалил: — Мы вместе пришли. Мы всегда вместе!

— Понятно, — кивнул головой главный режиссер. Пусти его, Генрих.

— Мы его в массовку записали, —сказал Генрих и, открыв двери, поманил Лёшку.

Тот вошёл, теребя свою кепочку, и, ссутулясь, встал у двери.

Чукреев кинул на него быстрый взгляд и продолжал :

— Значит, завтра всем здесь быть в половине десятого. Пропуска оставим на каждого. Проследи, Генрих.

Генрих ещё раз стал сверять фамилии. Лёшка смотрел на Витяя собачьими глазами.

— Можно нам на двоих? — спросил Витяй.

— Что поделаешь, — развёл руками Чукреев.

— Давай фамилию, — сказал Генрих Лёшке.

— Сухов, Алексей, — подавшись вперёд, произнёс Лёшка и опять отодвинулся к двери.

— Сухов А., Лопатин В. — вместе, — подчёркивая записанное, сказал Генрих и убрал блокнот в карман. — Всё! Пошли на выход!

Все за руки попрощались с Владимиром Павловичем и Магом. Попрощался и Лёшка.

— Бюро пропусков вот там. Видите, будочка в конце двора, — показал Генрих, проводив ребят. — Смотрите не опаздывайте.

Но кто же станет опаздывать?! Дураков нет!

В разных квартирах, на разных лестницах, в эту ночь плохо спали Лёшка и Витяй.

То Лёшка оторвётся от подушки, глянет в окно, — уже светает. Не пора ли?! То Витяй спустит ноги с постели и босиком к комоду. Что-то слишком мало времени. Приложит будильник к уху и слушает, — не замедлился ли ход.

Ребятам во дворе пока условились не говорить. Ещё не возьмут в кино, — тогда засмеют. Но до чего было трудно удержаться. Витяю ещё ничего, а Лёшку так и подмывало похвастаться. И он весь вечер ходил с таким видом, будто выиграл по лотерее мотороллер, только не хочет никому об этом говорить.

Лёжа в постели, Витяй смотрел на знакомые трещины в тёмный потолок, и ему виделась светящаяся реклама :

Витяй был натурой не мелкой и не протестовал разделить славу на двоих.

Под утро ему снился сон. Он сидит в кино и видит на экране себя. Но почему-то играет он не Вовку, а майора-разведчика, который ловит шпионов в тёмных очках, как у Генриха. Витяй гоняется за этим шпионом, и тот в ужасе от него убегает. При этом у шпиона спадают очки и он оказывается Лёшкой. Шпион поднимает руки вверх и говорит : «Чур, не я пятна!» — но вдруг вытаскивает из-за пазухи пистолет и стреляет в Витяя. Бах, бах, бах! . . Витяй падает и не может подняться. И вообще он уже не майор, и это не кино, а всё на самом деле.

Бах, бах, бах! . . Стреляют со всех сторон. Витяй мечется в постели, как связанный, и открывает глаза. На потолке дрожит солнечный зайчик. В комнате, кроме Витяя, никого. Мать ушла работать в утреннюю смену. В дверь вовсю барабанят. Бах, бах, бах! . .

— Кто это?

— Я! Лёшка! Заспался. Открывай скорей!

Витяй спрыгивает с кровати и стремглав к двери. Поворачивает кнопку замка.

— Неужели опоздали?

— Нет ещё. Могли бы. . .

Лёшка в чистой рубашке. Даже, кажется, шею хорошо вымыл.

— Сколько сейчас?

Лёшка пожимает плечами. Дескать, точно сказать, сколько времени, не может.

Витяй кидается к будильнику. На нём без пятнадцати семь. Будильник спокойно отстукивает секунды. Витяй мигает непроспавшимися глазами и смотрит на Лёшку. Тот делает вид, что не замечает удивления приятеля.

— Правильно? — Витяй показывает Лёшке будильник.

— Наверно.

— Ты что?! В такую рань...

— Спать не хочется.

Витяй садится на кровать и чешет затылок. Он отлично догадывается, что Лёшка явился пораньше, чтобы караулить, как бы Витяй не уехал один. Витяй знает, что теперь уже Лёшка не отойдёт от него ни на шаг, и ему становится обидно. Не такой он человек, чтобы обманывать товарища. Но говорить это Лёшке нету смысла, и Витяй решает вставать.

— Что будем делать, пешком пойдём? — спрашивает он, натягивая рубаху.

— Ну да, ещё запылишься.

Витяй просовывает голову в ворот рубахи и видит, что Лёшкины ботинки начищены до блеска. Ну и постарался же! Витяй осматривает свои ботинки и вздыхает. Эти так не вычистишь.

Одевшись, Витяй посмотрел в зеркало на комоде и сам себе не понравился. Маленький, с дурацким хохолком, и на переносице веснушки чуть не с копейку. Откуда и берутся каждое лето?! Хоть постричься бы, да мать денег не оставила: только доехать и есть.

Кое-как они проводят время до восьми и выходят из дому. Во дворе, на беду, уже ребята. Эй, куда вы?

— Так. Дело есть!

Лёшка не считает нужным ни с кем вступать в разговор. Но все поняли и так, много от него не узнаешь.

— Куда, Витяй?

— Нужно!

Лёшка дёргает его за рукав и прибавляет шагу.

— Пошли скорей. Ещё увяжутся...

На улице прохладно, чисто. Тётя Настя, дворничиха, ползёт, постукивает на своей красненькой мотополивалке, окатывает водой тротуары. Остановила машину, оглядела мальчиков.

— За город, поди?

— Вроде, — кивает Лёша.

Из экономии сегодня едут на трамвае. Да и торопиться некуда. Но, как нарочно, двенадцатый номер бежит быстро и всё время попадает под зелёный сигнал. Не проходит, наверно, и двадцати минут,— остановка: Кировский проспект. Приятели выходят и направляются к студии. И чем ближе дом с орденом на стене, тем больше сомнений в душе Витяя. Вот уже и нет вчерашнего объявления; а что, если нашли Вовку и больше не надо. ..

Бюро пропусков в маленьком тихом домике. За стеклянным окошечком тикают ходики. Напротив, на стене, телефон. Окошечко сделано высоко, и Лёшке в него заглянуть легче.

— Дяденька, тут пропуск должен быть. На двоих... Лопатин В. и Сухов А.

Охранник в серо-зелёной гимнастёрке просматривает какие-то списки. С наружной стороны окошечка удивительная тишина. Лёшка следит за действиями охранника и почти не дышит. Витяй ничего не видит; слышно, как тревожно стучат ходики. И вдруг, как удар :

— Нету на таких!

Лёшка сразу будто ежа проглотил :

— Как же, дядечка?!

Витяй сражён вместе с другом. К тому же он не может взглянуть на того, кто сообщил такую страшную новость.

— Куда вам? — спрашивает охранник.

— Сниматься на главную роль, — говорит Лёшка.

— Куда?

— В кино.

Картина какая?

— «Ватага. . .» «Ватага нашего двора»... Честное слово. Нас обоих взяли.

— Сейчас позвоню в группу.

Охранник набирает номер телефона. Напряжение достигает высшей точки. Витяй слышит, как стучит его сердце.

— Да, кто это? Бюро пропусков... Тут ваши артисты на главные роли. . . А заявки на пропуск нет. А? !! Сейчас. . . — Охранник зажимает рукой трубку и опять к Лёшке. — Как фамилия?

— Лопатин В. и Сухов А. Нас записали...

Охранник повторяет в трубку фамилии. Витяй осуждающе смотрит на Лёшку. Дёрнуло же его за язык. На главные!

— Хорошо, — говорит охранник. — Нет, никого. Пока первые... Минут пять, как явились... Ладно, выписываю.

Он положил трубку. Успокоительно динькнул и смолк телефон.

— Рано пришли. Только сейчас на вас заявку оформляют. Документы есть?

Лёшка глядит на Витяя. Витяй — на Лёшку. Только этого и не хватало! Какие у них документы! У Витяя в прошлом году был билет «Красного Креста и Полумесяца», да он его потерял, а у Лёшки и того не было.

Охранник поднялся со стула и посмотрел в окошечко. Будто хотел убедиться в том, что перед ним действительно «Лопатин В. и Сухов А.», а не кто-нибудь другие.

— Что же без документов ходите, — строго сказал он и написал пропуск.

Но это было ещё не всё. Возле барьера, где проходят на студию, пришлось ждать с полчаса. Скоро тут собрались и другие мальчишки. Первым пришёл тот, похожий на Витяя. За ним появился и рыженький. Наконец с другой стороны показалась вчерашняя Светлана. Она собрала все пропуска и сказала :

— Пойдём в пятое ателье.

И снова, как вчера, шли коридорами и лестницами. Потом прошли сквозь большую железную дверь и очутились в ателье. Оно оказалось огромным, как рынок. Посреди на бетонном полу стояли прожекторы на треногах с колёсиками и светили на стол и два стула. За ними поставленные углом щиты изображали стены. На столе лежали бумаги и портфель, а на стене висела диаграмма «График текущего ремонта д. х.». В общем, совсем так же, как у них в жилконторе.

Мимо стола туда и сюда прохаживался ярко освещённый Одуванчик. Знакомый всем Генрих то так, то этак передвигал стулья. Маг, который сегодня тоже надел рубашку с короткими рукавами, сидел в железном кресле, наподобие таких, какие бывают на механических катках, которыми ровняют асфальт. Он смотрел в глазок огромного аппарата, нацеленного на стол, а два молодых парня катали его вместе с аппаратом вперёд и назад.

Тут же, заложив руки в карманы пиджака, прогуливался Владимир Павлович Чукреев. Увидев мальчишек, он сразу же пошёл им навстречу.

— Ага, приветствую! Стало быть, все явились. Идёмте-ка сюда!

Он отвёл ребят в сторону, уселся на стул и велел всем сесть против себя.

— Сейчас мы вас будем снимать, — сказал он, — Вы аппарата не бойтесь, а смотрите в него и говорите, как с человеком. И вообще не волнуйтесь. Кто не станет Вовкой, беда не велика! Впереди — вся жизнь.

Чукреев подозвал Генриха и велел ему раздать ребятам тексты, которые надо выучить. Потом он пояснил :

— Мы вам дадим два эпизода, то есть сценки. Во второй будет участвовать комендант Некашкин. Придёт актёр, и вы станете сниматься с актёром.

Генрих роздал листки со словами, которые были напечатаны на машинке. Лёшке листка не дали, но он заложил руки за спину и сделал такой вид, будто не стал бы играть Вовку, даже если бы его долго уговаривали.

Не прошло и пятнадцати минут, как Витяй назубок знал всё, что ему нужно было говорить. Это для него было совершенные пустяки, потому что он, например, поглядев раз в кино «Карнавальную ночь», наизусть запомнил, что там болтал выпивший лектор, и даже показывал его ребятам.

Генрих подвёл его к толстому и сказал, что Витяй уже знает текст.

— Хорошо, — кивнул тот. — Давай попробуем. Генрих, покажи ему, где стоять.

Сам толстяк уселся за стол, на котором лежали бумаги, а Витяя поставили напротив.

— Стой вот тут. Представь, что это перед тобой комендант Некашкин, а ты уговариваешь его устроить для ребят площадку. Запомнил текст?

— Запомнил, — твёрдо сказал Витяй.

Все на него уставились. В ателье сделалось тихо. Витяй проглотил слюну и начал. При этом он не узнавал своего голоса. Будто говорил не он, а вставленный ему в рот динамик. Одуванчик поглядывал на бумажный листок, который положил перед собой, и отвечал Витяю за коменданта. Но, как Витяй ни силился, а представить, что перед ним сидит комендант, не мог. И всё-таки толстяк сказал :

— Ладно. Думаю, с актёром пойдёт!

Он то же самое проделывал с другими. С рыженьким бились долго. Он очень торопился, путал слова и так размахивал руками, что Генрих пообещал ему их связать.

Потом ещё несколько раз всё повторяли для главного режиссёра. Витяй почувствовал, что скоро захочет есть.

— Готовиться! В гримёрную!— скомандовал Владимир Павлович, прослушав всех.

В гримёрной пахло чем-то сладким и щекотало в носу. Там стояли кресла, на которых можно было крутиться. Вместо стен кругом зеркала. Возле них на стеклянных полках всякие цветные баночки и флакончики и разного цвета усы и бороды и целые причёски. Так вот зачем был нужен студии тот самый человеческий волос!

Девушка в белом халате усадила Витяя в кресло и намазала его светло-коричневой краской. Нос его перестал блестеть, но веснушки выглядывали по-прежнему. Витяй хотел было попросить, чтобы ему приклеили хохолок, но не решился.

Он только спустился с кресла, в которое забрался петроградский мальчишка, как из соседней гримёрной явился рослый дядька в задранной на затылок поношенной шляпе и при этом в косоворотке и морском кителе.

Под носом рыжей щёточкой усики, а глаза круглые, удивлённые. Поднял руку и говорит :

— Привет всей команде!

Витяй только посмотрел — так и прыснул со смеха. Откуда только тут взялся такой?! И вдруг видит — как же это сразу не догадался! — да ведь это самый смешной артист. Его каждый мальчишка в городе знает. Только он покажется на экране,— все уже заранее хохочут. Раз Витяй с Лёшкой его увидели на улице и обомлели, потому что уж никак не ожидали, что такой артист и просто так ходит по улицам! Но тут же расхохотались, а потом смотрят, и все кругом, глядя на него, улыбаются. Хотя никого артист не смешил, а просто шёл с корзиночкой пирожных на верёвочке—-и всё. Но это было на улице, а тут, подумайте-ка, совсем рядом! Вот он выпятил грудь и спрашивает :

— Ну, как я, а?

— По-моему, нормально, Василий Васильевич,— говорит Генрих.

— А это и есть ватага?

— Это три Вовки на пробу с вами.

— Всё хорошие парни, —кивнул Василий Васильевич. И тут только Витяй понял, что это и есть тот самый артист, который будет играть коменданта Некашкина. Ну и попал же он, Витяй, в историю! Да ему и слова не вымолвить рядом с таким артистом. Да он, во-первых, как посмотрит на него, так и начнёт хохотать. Витяй только хотел поделиться этим с Лёшкой, но лишь взглянул на него и видит — Лёшка замер с дурацкой улыбкой и не мигая глядит на Василия Васильевича. Наверное, сам не верит, что с ним в одной комнате очутился.

Но тут как раз кончили мазать последнего мальчишку, и все пошли в ателье.

Сперва снимали рыженького. Он должен был кричать в аппарат, будто перед ним не ящик, а ребячья ватага. Зажгли прожекторы и направили на рыжего. От такого сильного света он весь стал сиреневым. Сперва мальчишка жмурился и у него текли слёзы. Потому что попробуй глядеть, когда на тебя шпарит свет прожекторов, наверно, не меньше чем с трёх военных кораблей! Наконец он всё-таки привык, но только открыл рот, как съёмку остановили.

— Сто-оп! — закричал Чукреев.

Свет выключили, и в ателье сразу сделалось темно, как ночью, но это только казалось, потому что на самом деле было светлее, чем при электричестве в квартире.

Владимир Павлович объяснил рыжему, что торопиться не надо. Толстый во второй раз закричал: «Начали! Мотор!» Светлана опять хлопнула перед носом рыжего деревянной хлопушкой с номером, и мальчишка начал говорить своё. Но в этот момент издали послышался стук. Маленький остроносый человек с радионаушниками на голове, который сидел в стороне и крутил ручки каких-то аппаратов, вскочил с места.

— Сто-оп! — крикнул он. — Посторонние звуки!

Режиссёр немедленно остановил съёмку. Опять погасли прожекторы.

— Тишина! — громко позвал Чукреев. — Тиши-и-на-а! Где Тишина?

Из глубины ателье появилась обыкновенная тётка.

— Я — Тишина! — сказала она.

— В чём дело? Почему шум в ателье?

Это не в ателье, — сказала тётка, которая называлась Тишиной. — Это монтёры внизу стучат.

— Прекратить немедленно!

— Уже пошли сказать! Сейчас не будут, — кивнула Тишина и неторопливо двинулась на своё место.

Снова всё замерло и засиял ядовитый свет. Но не успели и крикнуть: «Мотор!» — как маленький человек с наушниками засуетился.

— Муха! —закричал он. — Где-то в районе журавля муха!

Почти все, кто были в ателье, кинулись к микрофону, который висел на длинной железной палке. Эта палка и называлась журавлём. Огромная муха-бомбовоз сама покончила с собой. Она бросилась на раскалённое стекло прожектора и сгорела. Съёмка началась! Маг, который сидел в своём железном кресле, снова уткнулся в аппарат. Но лишь только рыженький проговорил несколько слов, Маг глухо крикнул :

— Кто там в кадре посторонний?!

Ну и досталось же рыжему! Оказалось, Лёшка, которому было до чёртиков интересно поглядеть, как это и откуда снимают, обошёл кругом декорацию и, высунув свой нос из-за щита, попал на плёнку. Витяй решил, что теперь Лёшку обязательно прогонят из студии и заступиться за него не удастся. Но Чукрееву, видно, было не до него, а Лёшка мгновенно запрятался так надёжно, что теперь его не только в кадре, но и во всём ателье было бы не отыскать! Рыжего снимали, наверное, целый час, а то и дольше. Однако Витяю повезло: когда очередь дошла до него, «стоп!» кричали только три раза! И всё-таки от жары волосы Витяя сделались мокрыми. Каждый раз, когда останавливали съёмку, девушка в белом халате стирала ему пот с носа. Как только выключили прожекторы, — пришла прохлада, и Витяй почувствовал, что действительно очень хочет есть. Объявили перерыв, и стало ясно, что отпустят их не скоро.

Оказалось, что петроградского мальчишку и рыжего во дворе ожидали матери, и они побежали хвастаться тем, что их намазали коричневой краской.

Ателье разом опустело. Откуда-то из тёмной дали объявился Лёшка.

— Ну, как я? — спросил его Витяй.

Лёшка, как всегда, пожал плечами, — дескать, ничего такого. Могло быть и лучше.

Прошлись по ателье. И тут, в стороне, Витяй, увидел дремлющего в удобном кресле Василия Васильевича. О нём все, видно, позабыли, и он спокойно спал, дожидаясь своей очереди. Наверное, Василий Васильевич привык к таким штукам, потому что, лишь мальчики приблизились к нему, приоткрыл глаза и спокойно спросил :

— Что, перерыв?

Витяй ответил. Знаменитый артист кивнул, потом, раскинув руки, потянулся и встал. Поглядев сверху вниз на Витяя, он сказал :

— Слушай, коллега, ведь ты, наверное, давно тут страдаешь. Не пойти ли нам подкрепиться?

Понятно было, что Василий Васильевич зовёт его поесть за компанию. Запахи столовой они с Лёшкой слышали ещё вчера, когда их водили по лестнице. Но в кармане Витяя позвякивали только две медяшки, и он отказался :

— Не. Я не хочу.

— Врёшь, — ласково сказал Василий Васильевич. — Хочешь. Пойдём. Пригодится. Поверь, я их знаю. Они ещё долго нас терзать будут.

Витяй молчал.

— Пошли! — повторил Василий Васильевич.— Угощаю. У меня на двоих хватит. — Потом он поглядел на Лёшку, который стоял тут же наготове, и добавил:

— Вы что, вместе?

— Это мой товарищ. Мы с одного дома.

— Так за чем дело стало! — Артист смешно подмигнул. — Пошли все! Поделимся по-приятельски.

Лёшка слегка подтолкнул локтем друга: соглашайся, мол, чего там!

Василий Васильевич обнял Витяя за плечи, и они пошли. Лёшка бесшумно поплёлся сзади.

Столовая была как столовая — ничего особенного. Пахло жареной рыбой и кислыми щами. В прорезанных в стене окошках виднелись распаренные тётки в белых куртках, в стеклянной будке сидела кассирша. Но вот народ тут обедал такой, что ни в каком другом месте не сыщешь. За столиком возле буфета сидел рыжебородый извозчик в цилиндре и ел компот, а в очереди в кассу стоял высоченный, очень важный поп, с длиннющими волосами и сере бряным крестом на груди. Вдруг к нему подбежал царский генерал, весь в орденах, с эполетами на плечах, и, крикнув: «Опаздываем, Александр Иваныч ругается!» — исчез в дверях. Поп забыл о своей важности, поднял рясу, под которой оказались узенькие брюки, и кинулся вслед за генералом. За ними, оставив недоеденный компот, побежал извозчик.

Напротив столика, к которому направился Василий Васильевич, сидел большой дядька в белом парике и кафтане с кружевными манжетами. Витяй сразу догадался, что это был Ломоносов. Ломоносов ел сосиски с горчицей, поклонился Василию Васильевичу. Тот ответил кивком и сказал : — Здравствуй, Дима!

Уселись за свободный стол. Лёшка положил на колени свою кепочку и стал ждать. Витяй всё ещё осматривался. Рядом за столиком — это уж было совсем невесть что! сидел живой турок в феске. Штаны у него были широченные, шёлковые, сбоку болталась кривая сабля. Турок пил кефир. Напротив него нечёсаный и немытый оборванец с козлиной бородкой громко возмущался :

— Порядочки! Двадцать минут жарят порционный лангет!

— Чем займёмся?— спросил Василий Васильевич, проглядев напечатанное на машинке меню.

Лёшка по привычке пожал плечами. Дескать, он человек такой — ни от чего хорошего не откажется.

— Шницель пойдёт? Нет возражений?

Мальчики молчали. Какие могли быть возражения, когда в носу щекочет даже от запаха тушёной капусты.

Василий Васильевич позвал официантку и велел ещё дать пива и лимонаду.

— Потом всем компот, — добавил он.

Официантка заспешила к буфету и вскоре вернулась с бутылками. Себе Василий Васильевич налил жёлтого, пенистого пива, а Витяю и Лёшке по стакану пахучей, как одеколон, крем-соды.

— В одном классе учитесь? — спросил он, отпив глоток из стакана.

Мальчишки дружно боднули головами.

— Друзья — не разлей водой! Да?

Это было здорово — вот так запросто сидеть за столом с самим Василием Васильевичем, да ещё потягивать сладкую крем-соду. Расскажи они об этом во дворе, — так бы им и поверили!

— Артистами думаете стать? -— спросил Василий Васильевич.

— Неплохо бы! — сказал Лёшка.

— За чем дело стало!— кивнул Василий Васильевич.—Надо только научиться кое-каким пустякам.

— Каким?

— Ну, например, не спать и не есть!

— Как же?

— Не есть, чтобы не вырос живот, а не спать. Ну, скажем, будет у тебя утром репетиция, днём радиопередача, вечером спектакль, ночью киносъёмка, а утром — опять репетиция! Когда же тут спать?

— Сильно, — вздохнул Лёшка.

— Ну, ещё научиться запоминать сразу наизусть целую книгу.

— Зачем же сразу всю?

— Бывает, в театре случается. Надо выручать. Потом, вот.. Василий Васильевич проглотил кусок шницеля и спросил: — Вы по скольку раз в день переодеваетесь?

Витяй и Лёшка переглянулись. Они вообще не переодевались. Разве только, вернувшись из школы, снимали форму, да и то, когда требовали матери.

— Так вот, теперь попробуйте каждые полчаса пере одеваться во что попало. Да всякий раз мажьтесь то сажей, то разными красками и пудрите голову. Потом раздевайтесь, мойтесь до пояса и опять мажьтесь и переодевайтесь! Так раз семь.

— Ого! — вырвалось у Витяя.

— Ещё потренируйтесь изображать убитого, по часу не шелохнувшись лежать на полу с закрытыми глазами и не дёргаться, даже если на нос села муха.

Лёшка открыл рот и на некоторое время перестал жеваты А Василий Васильевич доел свою порцию и, принявшись за компот, продолжал :

— Но главное — это наловчиться сидеть в одной клетке с тигром и улыбаться, будто ты не знаешь, что он тебя может съесть. Теперь все картины или с тиграми, или с медведями.

С мальчиков, кажется, было достаточно; и тогда Василий Васильевич сказал :

Но вы не страшитесь. Тяжело только первые десять лет, потом привыкаешь. — Он ненадолго задумался. — Да! Забыл — всё это получится, только если есть талант. А без него — труба.

— А откуда его берут? — спросил Лёшка.

— Говорят, бывает от бога.

— Так его же нет?

— Ну, тогда просто не знаю, откуда и берётся.

Мальчики засмеялись. Потом Витяй спросил :

— А вы, Василий Васильевич, как стали артистом?

— История длинная. Я знаешь как в Ленинград ехал? Вместе с живностью. Набили баранов полный вагон. Им не шелохнуться. Я вызвался провожать. Забрался им на спины. Зимою было дело. Стужа! А у меня тужурочка, что называется, на рыбьем меху. А тут — на бараньих шкурах тепло. Так и доехал. Ну, кое-как на рабфак поступил. Школа была такая для рабочих и крестьянских парней, у которых образования до института не хватало. Вечером учился, а днём в порту мешки таскал. Денег-то у меня, вроде как у вас, тогда было.

— А потом — в артисты?

— Не сразу. Меня сперва брать не хотели. Я по-нашему — по-вятски — вякал. Для театра это не годится. Ну, потом попотел и научился правильно говорить, и приняли в институт.

— В инстит-у-ут? — удивлённо протянул Лёшка.

— А есть такой — на артиста? — спросил Витяй.

— Есть, и не один. Пять лет учиться надо, и всё это время не известно, выйдет ли из тебя что-нибудь.

Мальчики помолчали. Потом спросил Лёшка :

— Вы теперь народный артист?

— Такое звание дали.

— Ре-Се-Фе-Се-Ре?

— А Се-Се-Се-Ре — будете? — поинтересовался Лёшка.

— Кто его знает.

— Это самые главные артисты, которые народные СеСе-Се-Ре и ещё лауреаты, — сказал Лёшка.

— Главных артистов нет. Не будешь работать,— провалишь одну роль, другую... и, хоть «международный»,— не поможет.

— А бывают международные артисты?

По таланту бывают, но звания такого пока нет. Может, ещё будет.

Василий Васильевич позвал официантку и стал с ней рассчитываться, а Витяй подумал о том, что, разговаривая с артистом, он совершенно не стал замечать его смешного грима. Как будто даже не было забавного вида коменданта с рыжими усами.

Когда вернулись в ателье, их уже ждали.

— Давай, Вася, с этим хохластым, — кивнул им Чукреев.

— Репете! — хлопнул в ладоши Одуванчик.

Василия Васильевича усадили за стол. И вот их уже снимают.

— Приготовились! — кричит Чукреев. — Свет! Мотор! Витяй стоит перед Василием Васильевичем и требует устроить во дворе площадку для ребят.

— Какую ещё там площадку, товарищи дети? — удивляется Василий Васильевич. И вдруг. Витяй замечает, что добрый Василий Васильевич куда-то исчез, а за столом сидит живой комендант Некашкин. Конечно, это он, самый настоящий. Глаза выпученные. Рот полуоткрыт. Смотрит на Витяя и не понимает, что тому от него нужно.

Витяй даже не заметил, как и сам, превратившись в Вовку, стал наступать на упрямого коменданта. Витяй забыл и про резкий свет, и про то, что на него смотрят все, кто есть в ателье.

— Сто-о-п! Хорошо! — кричит Чукреев. — Ещё раз! Дубль!

И хотя дело, кажется, действительно идёт неплохо, Витяя с Василием Васильевичем снимают четыре раза подряд. Наконец Владимир Павлович удовлетворён.

— Молодец! — говорит он Витяю, потрепав его за хохолок. — Сегодня ты свободен. — Он прощается с Витяем. Подоспевший Лёшка тоже суёт свою руку.

— Генрих!— бросает Чукреев.— Договорись обо всём!— И он уже занимается другими.

Витяй едва держится на ногах. Так он не уставал никогда в жизни, а пот из него, наверное, вытек весь, какой был. Одна соль на губах осталась.

Генрих распоряжается :

— Теперь — быстро в гримёрную и домой. Послезавтра утром звони. Всё узнаешь. — На листке из блокнота он крупными цифрами записывает два телефона и, вырвав листок, вручает его Витяю.

— Не потеряй.

Сверху на листке напечатано :

Это уже кое-что! Это уже можно и разным неверам показывать! Лёшка завистливо косится на листок. Ему бы такой! Вечером, когда возвращается с работы мать, Витяй с гордостью демонстрирует листок и рассказывает, как его целый день снимали для кино. Мать ведь ничего не знала. Она поражена, но не успевает и поругать Витяя за такую самостоятельность. Пользуясь моментом, Витяй торопится, пока мать рассматривает листок :

— Может, меня и возьмут. Ничего не известно. Может, другие ещё хуже меня.

— Глупости всё это, — вздыхает мать, помолчав, и возвращает ему листок. — Что ты такой за артист выискался? Учился бы лучше без троек.

Витяй рассказывает, как подружился с Василием Васильевичем и как обедал с ним. Мать верит с трудом, и тогда он бьёт себя в грудь :

— Ну, честное...

И снова Витяй беспокойно спит. На этот раз две ночи подряд. То ему снится, что его взяли играть коменданта Некашкина, а Василий Васильевич отклеил усы и снимается Вовкой; то — что Лёшка утащил листок с телефонными номерами. В страхе Витяй просыпается и лезет под подушку... Есть! Листок из блокнота на месте!

На второе утро всё так же, как тогда. Опять чуть свет является Лёшка и не спускает с Витяя глаз. И снова они с трудом дожидаются часа, когда уже можно действовать.

Потом вместе идут к автомату на Суворовский и выбирают будку, где аппарат поновее. Вдвоём залезают в будку. Лёшка притворяет за собой дверь и держит её так крепко, что можно подумать — кто-то у него её тянет.

Оба номера всё время заняты. В трубке только и слышатся писклявые сигналы. Жарко так, что можно задохнуться. Но им не до этого. Витяй только и знает, что опускает и вынимает монету.

— Ну, что? — всякий раз спрашивает Лёшка.

— Пи-пи-пи... — растерянно сообщает Витяй.

Снаружи уже собираются люди, которым нужно звонить. Какая-то тётка стучит по стеклу двухкопеечной медяшкой. И вдруг. О счастье! Басовитый гудок. Ещё один! . . «Да, слушаю! . — раздаётся в трубке.

— Кто говорит? — кричит Витяй.

— А вам кого нужно?

Лёшку трясёт, как в лихорадке; он даёт Витяю тумака в бок.

— Это кино? Это звонит Лопатин Витяй... Виктор. Помните?

— А-а! Привет! — слышится в трубке. — Как здоровье? Как самочувствие?

Конечно же, это Владимир Павлович. Витяй узнал его. Всё в порядке, товарищ Лопатин! Тебя у нас утвердили и будем снимать. Завтра утром приезжай с матерью. Нужно заключить договор.

У Витяя спёрло дыхание. Он не сразу соображает, что нужно говорить, но вдруг спохватывается :

— Завтра она в утро!

— Что в утро?

— Работает в утро.

— Ну ладно. Мы сами потом приедем. А ты завтра к десяти сюда, в нашу комнату. Не опаздывай... Пропуск будет.

Лёшка делает зверское лицо, усиленно мотает перед глазами Витяя двумя растопыренными пальцами и шипит :

— Два! Два! Два!

— Можно, чтобы пропуск на двоих? — просит Витяй.

— Ах да, я и забыл, что ты с адъютантом! — Чукреев смеётся. — Хорошо. Оставим два. Всё? Будь здоров.

В трубке снова короткие сигналы. Витяй не сразу вешает её.

Распаренные, словно они сидели в духовке, мальчики вываливаются из будки. Витяй так подавлен услышанным, что даже не знает, надо ли ему радоваться.

— Взяли, — произносит он сорвавшимся голосом. Лёшка с места :

— Знаю. Теперь зазнаешься.

— Я?! — от удивления Витяй замигал глазами.

— Ага!

— А раньше я зазнавался?

— Раньше не с чего было.

— А когда у меня фонарик китайский был, я давал тебе его светить или зазнавался?

— Ну, давал.

— А «Куклу с миллионами»— про шпионов, из библиотеки с материной работы, вместе читали или я зазнавался?

— Ну, читали...

— Эх, ты. . .

— Ну ладно.. .—.примирительно соглашается Лёшка.—Я так, чтобы ты один не уходил.

Но что там говорить с Лёшкой! Витяй торопился сообщить сногсшибательную новость матери. Она была сегодня дома. Витяй сквозняком влетел в квартиру, оставив настежь дверь на лестницу.

— Ма-а-ам! Меня взяли! . . Самый главный режиссёр сказал. Вот сила, да?! Тебе деньги платить будут. Сами на машине приедут договор писать.

Мать не могла скрыть улыбки. Но тут же махнула рукой.

— Ну уж, и деньги ещё...

— Здорово, да?! — всё ещё не мог успокоиться взволнованный событиями Витяй. — Из всех выбрали одного.

— Да откуда же в тебе?

— Я и сам не знаю, — пожал плечами Витяй.

— Гляди, а не справишься если?

«Нет, с Василием Васильевичем справлюсь»,— подумал Витяй.

Мать серьёзно поглядела на него и сказала :

— Ты вот что. Завтра всё чистое надень. Носки те, новые, безразмерные...

— Мне бы постричься, — Витяй пригладил вниз свой хохолок.

Мать ничего не ответила, взяла с комода сумочку, отсчитала три монетки. Хватит?

— Сорок копеек? Ого, ещё как!

Наскоро проглотив молока с булкой— без этого мать не пускала, — Витяй пулей из дому. Какая парикмахерская получше? Конечно, та — в доме со срезанным углом. Самая большая. Воздух в парикмахерской крепкий. Будто его специально накачивали одеколоном. Сидит очередь из небритых дядек. Никто ни с кем не разговаривает. Некоторые молчат просто так. Другие читают давно растерзанные журналы. Витяю не до чтения. Ему не терпится на месте, а очередь, как назло, движется медленно. Витяй заскучал и замечтался. ' Вдруг :

— Следующий!

Дяденьки переглядываются, потирая небритые подбородки. В дверях толстушка в белом халате, ноги в красных тапочках. Витяй понял — это и есть его очередь —и вскочил со стула.

Толстушка — шлёп, шлёп тапочками — повела его за собой и усадила в мягкое кресло. Потом она опустила подушечку, которая поддерживала затылок тех, кого брили, и нажала ногой педаль. Витяй поехал вверх. Ни о чём не спрашивая Витяя, парикмахерша вымыла руки и обвязала его простынёй. Получилась белая пирамидка, поверх которой торчала хохластая голова. Толстушка взяла в руки электрическую машинку, погляделась через зеркало на себя и спросила :

— Как нужно?

Но откуда было Витяю знать, как его нужно постричь. В кулаке, под простынёй, он сжимал согревшиеся монеты. Он был готов отдать хоть все сорок копеек, лишь бы его сделали покрасивее.

— По-школьному? —сказала толстуха.

— Ага, — кивнул Витяй,— поглаже.

Загудела электромашинка, на простыню кистями полетели, будто чужие, волосы. Толстушка стригла Витяя и одновременно переговаривалась с другой парикмахершей. Речь шла о том, что брусника на рынке дорога, а смородины нет, и потому варенье варить не из чего. Всякий раз, когда Витяй делал попытку взглянуть в зеркало, толстушка с силой нагибала его голову вниз.

Наконец ему было позволено выпрямиться. Голова приобрела довольно приятный округлый вид. Правда, больше топырились в стороны уши, но это было пустяком в сравнении с теми вихрами, что ещё десять минут назад тут торчали. Теперь зазвенели ножницы. Витяй хорошел в собственных глазах.

— Всё? —спросила толстуха, глядя через зеркало на свою работу.

Витяй посмотрел на себя. Хохолок все ещё не исчез. Витяй высвободил руку из-под простыни и привычно пригладил его вниз.

— Что, мало? Давай ещё срежем,— сказала парикмахерша, и ножницы снова заплясали над головой Витяя.

Толстушка сняла ещё немало волос, а упорный хохолок всё не сдавался и выпирал маленьким рогом. Витяй вздохнул.

— Хорошо. Я тебе сделаю ёжиком, — сказала парикмахерша, поняв огорчения клиента.

И стала стричь снова. Она стригла ножницами и машинкой до тех пор, пока голова Витяя не сделалась круглой и ровной, как маленький арбуз. Лишь впереди низенькой подковкой чуть возвышался аккуратный ёжик.

Витяй был счастлив. Он подумал о том, как хорошо бы ещё снять веснушки. Где-то он читал объявление, что и это делают в парикмахерских, но на такую операцию, да ещё вместе со стрижкой, наверняка не хватило бы сорока копеек, и он только сказал :

— Спасибо.

Толстуха взяла щётку, стряхнула с его головы остатки остриженных волос и развязала простыню :

— Денег у тебя хватит? Фасонной стригла.

Витяй разжал кулак и показал, сколько у него денег. Много. Двадцать копеек заплатишь,— кивнула парикмахерша и вручила Витяю разграфлённый лист бумаги. — В кассу...

Разве это было много — двадцать копеек за ту красоту, которую он здесь приобрёл?! Попробовал бы теперь потягаться с ним тот рыжий или маленький с Петроградской!

Точно в назначенное время Витяй вместе с Лёшкой явились на студию.

Витяй был великолепен. Даже Лёшка, склонный ко всему, чего у него недоставало, относиться критически, не мог не признать превосходства товарища.

— Торчишь, как штык, — сказал он.

Витяй в самом деле был неотразим. На нём ладно сидела курточка, которую надевал только по праздникам. Мать потрудилась и так отгладила ему брюки, что на складках они были остры, как ножи. Ботинки тоже были новые, надетые только в пятый раз. Из-под курточки выглядывала весёлая клетчатая рубашка. Шея ещё вчера старательно намыта. Сквозь надетый на голову берет пробивался стойкий запах одеколона.

Первый, кого они встретили ещё на лестнице, был Василий Васильевич. Он тоже сегодня приоделся и был в костюме с галстуком.

— Слышал, — утвердили. Поздравляю! — протянул он руку Витяю.

Потом оглядел его с головы до ног.

— Хоро-ош!

Когда вошли в комнату, где их уже ожидали, Светлана даже всплеснула руками :

— Ах, до чего ты элегантный!

В своём ослепительном виде Витяй предстал перед Чукреевым.

А дальше произошло нечто, никем не предвиденное, такое, о чём и рассказывать — только расстраиваться.

Счастливый тем, что старанья его не пропали даром и должное впечатление произведено, Витяй снял берет и, поклонившись, как учили в школе, сказал :

— Здравствуйте!

И вдруг у всех, кто был в комнате, одновременно вытянулись лица. Владимир Павлович Чукреев вскочил со стула и так посмотрел на Витяя, что можно было подумать, увидел зашедшего на студию ихтиозавра. Он хотел что-то сказать, но только открыл рот и, не произнеся ни звука, снова опустился на стул. Глаза Генриха, казалось, пробьют очки и вот-вот выскочат наружу. Толстый Одуванчик застыл с обалделым выражением на лице. Маг окаменел в кресле, резко повернувшись в сторону Витяя, а Светлана негромко ахнула и сжала руками голову.

Витяй понял, что произошло что-то страшное. Но что? Немая картина продолжалась несколько секунд. Затем всё выяснилось. Одним прыжком рослый Чукреев очутился около Витяя и, ткнув пальцем в его надушенный ёжик, хрипло, как будто от ужаса лишился голоса, крикнул:

— Кто?! Кто это сделал?

Витяй погладил себя по ровному месту, где ещё вчера торчал нелепый хохолок.

— Я. Я сам, — запинаясь, произнёс он и понял, что натворил что-то неладное.

Владимир Павлович заходил по комнате. Он гневно сверкал глазами на всех, кто в ней был.

— Чудовищно! Феноменальная бестолковщина. . . Кто проглядел?! Кто не предупредил его?

Одуванчик и Генрих сделались красными, как маки. Молча они уткнулись глазами в пол.

— Ты видишь, Маг... Ты видишь? И я годами работаю с такими помощничками! Режиссёры, ассистенты — деятели! . . — выкрикивал Чукреев уже не грозным, а скорее плачущим тоном. — Ах, какой материал сгубили! . . Что это была за славная физиономия с хохолком! Григорий Михайлович, когда я ему показывал пробу, смеялся, как ребёнок... А что это теперь — образцовая английская школа, ребёнок — мечта классной воспитательницы, гогочка-мальчик?! Нет, не могу! . . Всё насмарку! . . Ну, куда мы с ним теперь?!

Сердце Витяя провалилось к подошвам новых ботинок и больше уже не поднималось. Поняв, в чём дело, он всё ещё гладил бывший хохолок, словно от этого волосы могли вырасти. Даже Лёшка, который ещё недавно до конца не верил в успех Витяя, теперь имел растерянный вид.

— Как это ты ещё веснушки себе не стёр?— спросил Маг.

— Наша вина. . . Моя, Владимир Павлович,— выдавил из себя Генрих.

— Что мне от ваших признаний, — махнул рукой Чукреев и опять повернулся к Витяю.

— Сколько нужно отращивать такой хохол?

Витяй пожал плечами. Откуда он знал. До вчерашнего дня он не стригся с половины лета.

— Месяц, не больше! — пришла на помощь Светлана.

— Месяц! — Чукреев свистнул, как мальчишка. — Месяц!! Да что вы?! Через месяц мы должны отснять пятьсот метров. И так постыдно затянули. Натура плачет. Не начнём через два дня, всех со студии прогонят. Меня первого. И правильно сделают. — Он немного помолчал и, печально глядя на Витяя, продолжал:

— Нет, увы, с этим другом придётся расстаться. Возьмём того маленького... Завтра его снова на пробу! Сделать такие же веснушки! Да проверьте, а то ещё явится и вовсе без головы.

На Витяя он смотрел так, будто хотел сказать: «Ну, брат, и подвёл же ты меня! Никогда не ожидал от тебя такого». Другие на него не обращали уже внимания— только записывали, что говорил главный режиссёр. Лишь стоящий у дверей Василий Васильевич — он вошёл сюда позже — глядел понимающе, по-товарищески.

И тогда Витяй, припомнив гримёрную, осмелел :

— Владимир Павлович, может, я в паричке?

Как ни был расстроен Чукреев, но и он не выдержал, рассмеялся вместе со всеми :

— Нет, брат, не получится. В кино вообще парики плохо выходят.

Тут вперёд выступил Лёшка, тряхнул своими неостриженными вихрами и говорит :

— Может, тогда я выйду?

Но Чукреев только помотал головой и опять к Витяю:

— Очень и очень печально. Мы оба с тобой, что называется, погорели... Бывает.

— Мы его на эпизоды вызовем, — сказал Генрих.

Чукреев мотнул головой и, уже обернувшись к своим, скомандовал :

— С этим вопросом всё. Давайте работать.

Генрих взял у Витяя пропуск и размащисто подписал.

— Всего. Адрес у нас есть.

Уже в коридоре их догнал Василий Васильевич, обнял Витяя за плечи:

— Ты это, знаешь, не придавай большого значения... Тут и не то бывает. Меня раз три месяца на жаре в рыцарских латах снимали, лошадь в чёрный цвет перекрашивали, а потом на экране я только её зад и увидел. Это, в общем, кино. — И он пожал руки Витяю и Лёшке.

Ни на остановке трамвая, ни пока ехали домой не говорили ни слова. Но когда уже шли по Дегтярному, Лёшку прорвало.

— И надо же тебе было подстригаться! — сказал он.

— А ты где был?

— Я видишь какой.

— Так тебя же не брали.

— И взяли бы — ничего бы не состриг, даже мыться бы не стал. Может, им такой и нужен.

— Врёшь ты всё. Ты всегда потом очень умный бываешь,— отрезал Витяй и отвернулся, не желая продолжать разговор.

У ворот расстались.

— Завтра с утра засяду географию зубрить, — сказал Лёшка.

В грустном одиночестве поднимался Витяй по лестнице. До второго этажа он всё ещё печалился о случившемся. Потом вспомнил, что Василий Васильевич, прежде чем стать народным артистом, грузил пароходы и пять лет учился в институте. Между третьим и четвёртым этажами Витяй подумал о том, что мать, может, даже будет довольна тем, что его не взяли в кино. Ведь больше всего она хотела, чтобы он хорошо учился. И Витяй решил, что будет в этом году приносить только пятёрки и четвёрки. Пусты если ей это так уж нужно! Приближаясь к площадке пятого этажа, он уже приходил к заключению, что не очень-то и хотел сделаться артистом. Гораздо лучше, например, выучиться на космонавта. То ли ещё увидишь! И уже совсем в неплохом настроении нажимал кнопку звонка в квартиру.