13 разных историй

Его отец клоун

Фамилия у него самая обыкновенная — Ёлкин. У нас есть ещё один Ёлкин — Гешка, а этого звали Серёгой. Мы вернулись с зимних каникул и думали о том, до чего же долго теперь дожидаться весенних, а он только появился в нашем классе. Случилось это на первом уроке. Новенький стоял возле стола Зинаиды Антоновны, переминался с ноги на ногу и краснел, как все новенькие, а мы смотрели на него и радовались, что на урок остаётся меньше времени.

— Где же ты учился, Серёжа Ёлкин? —- спросила Зинаида Антоновна.

— Теперь? В этом году?

— Ну, разумеется.

— Теперь в Омске.

— А раньше?

— Раньше, в третьем классе, — в Баку, а тогда — ещё раньше — в Риге, а ещё. . . ещё в Алма-Ате и Свердловске.

Вот это было да! Ничего себе, переменил школ парень!

— У тебя отец военный? — спросила Зинаида Антоновна.

— Нет. — Новенький помотал головой. Она у него была стриженая, а впереди, как рог у носорога, торчал вихор.

— Нет. Мой отец работает в цирке.

Становилось всё интереснее. В классе сделалось совсем тихо.

— Твой папа артист?

— Он — клоун.

Я увидел, как мой товарищ Лёвка Смаков открыл рот от удивления. Действительно, это были новости. Всякие в нашем классе имелись родители. Один даже был милиционер, а уж клоуна-отца ни у кого не было. Мы даже не думали, что у них бывают дети.

— Он ковёрный, — продолжал новенький, покраснев ещё больше. — Мы по году, по полгода в разных цирках работали. А тут, наверное, долго будем.

— Хорошо, Серёжа Ёлкин. Садись вот туда. — Зинаида Антоновна кивнула в мою сторону. Я был за партой один, так как со Смаковым нас недавно рассадили.

Я подвинулся, и новенький сел рядом. Он погладил свой рог, чтобы тот прижался ко лбу, но из этого ничего не получилось. С тех пор мы стали сидеть вместе. Ничем особым Елкин не отличался. Как и мы со Смаковым, получал тройки и четвёрки, а пятёрки редко, но за ними, как и мы, не гонялся. На переменах, как и все, валился в «кучу малу» и дёргал девчонок за косы. Он тоже, как и мы с Лёвкой, любил кино про войну и разведчиков и вообще ничем таким не был похож на сына клоуна. Мы со Смаковым уже подумывали — не наврал ли он всё это про цирк, чтобы нам было завидно, но потом увидели на улице афишу с клоунским. лицом и прочитали: «Весь вечер на манеже Евгений Ёлкин». Получилось — правда.

Новенький не вертелся и не болтал, как Смаков, и Зинаида Антоновна его от меня не отсаживала. Ёлкин хорошо шёл по физкультуре и неплохо отвечал географию. Ещё бы! Он её всю изъездил!

Один раз он сказал нам с Лёвкой :

— Парни, хотите пойти в цирк?

Кто же не захочет в цирк, да ещё бесплатно?

Ёлкин осмотрел нас так, будто увидел впервые, и вздохнул.

— На вечерний вас не пустят, а на утренник — отец скажет администратору, и вы пройдёте.

И вот в воскресенье мы отправились в цирк.

На всякий случай мы пришли почти за час до начала, но у входа уже стояла толпа людей, которые кидались к нам с криком, нет ли у нас лишнего билетика. Но у нас с Лёвкой вообще не было никаких билетов, и мы уже забеспокоились, сумеет ли нас провести Серёга.

Скоро он отыскал нас и повёл за собой, но не в те двери, куда входили все, а с другой стороны, где под полочкой с пожарными касками и разными топориками сидел строгий старик с усами и никого не пускал без пропуска. Но Серёгу Елкина он, наверное, знал, потому что тот прошёл мимо и старик ему ничего не сказал.

— Стойте тут, парни. Никуда не подавайтесь! — крикнул нам Серёга и исчез.

Мы и не думали никуда уходить и стали ждать. Шло время, а наш Ёлкин не возвращался. Старик с усами делал вид, что дремлет, а сам поглядывал на нас сквозь щёлочки глаз. Может, быть, он боялся, как бы мы не унесли топорики или каску. Но нам было не до того. Нас трясло при мысли о том, что Серёга забыл про нас и не придёт.

Послышался второй звонок, и мы уже подумали, что всему конец, когда он появился. Серёга был не один. За ним шёл человек, о котором бы каждый дурак догадался, что это клоун. Только взглянув на него, уже можно было обхохотаться. Нос — загнутой морковкой, на голове рыжий кок. Пиджак в широченную клетку, брюки узенькие, а туфли длинные, как лыжи.

Мы сразу узнали, что это Евгений Елкин, и заулыбались, а Серёга показал нас и сказал так, будто с ним был самый нормальный отец :

— Вот они, мои товарищи, папа.

— Здравствуйте. — Клоун кивнул головой и по очереди протянул нам руку.

Я буркнул «здраст», а Лёвка Смаков, хотя его все в классе и называли клоуном, на самом деле с настоящим клоуном никогда знаком не был и потому покраснел до ушей, чего вообще-то с ним почти не случалось.

— Пропустите, пожалуйста, Дмитрий Борисович разрешил, — сказал ковёрный строгому старику и ещё раз кивнул в нашу сторону.

Молча мы двинулись за Серёгой, который повёл нас на места.

Мы уселись в первый ряд у самого барьера и стали ждать, когда нас оттуда прогонят. Серёга сказал, что это места директора и на них, возможно, никто не придёт. К нашей радости, так и случилось: мы просидели там до конца представления. Нам было хорошо. Когда скакали джигиты, на нас летели опилки и мы слышали, как пахнут лошади, а когда на качелях качался лев, — он качался над самыми нашими головами, и уж если бы спрыгнул, так обязательно на нас с Лёвкой.

Но больше всего нам понравился ковёрный Евгений Елкин. Мы со Смаковым так смеялись, что я потом дома до ночи пил воду, чтобы прошла икота. Лёвка отбил мне все коленки и только и кричал: «Вот даёт! Ну, силён!..Ой, бродяга!..» — так ему нравился ковёрный. И вовсе не потому, что это был отец нашего Ёлкина — Серёга сидел отдельно от нас у бокового прохода, — а потому, что и правда от этого ковёрного можно было лопнуть со смеху.

Начал Евгений Ёлкин с того, что выехал на маленьком мотоцикле, который сразу же взорвался, а клоун взлетел в воздух и, упав, стал проверять, не отвалились ли у него голова и ноги... Потом он принялся собирать мотоцикл, но никак не мог понять, какая часть куда подходит. Наконец собрал и стал снова заводить. При этом машина стреляла, как пушка, а клоун при каждом выстреле в ужасе отлетал в сторону. Тогда он решил подползать к мотоциклу незаметно, но тот вдруг завёлся сам и поехал к выходу. Клоун завопил: «Милиция! Грабят! . . Ищейку!» — и побежал за машиной. Тут выскочила маленькая мохнатая собачонка и кинулась за ковёрным. Он, споткнувшись, упал, а собачка схватила его за штаны, сорвала их и побежала к выходу. Бедняга Евгений Ёлкин захромал за ней, придерживая широченные полосатые трусы.

С той минуты мы не могли дождаться, когда он выйдет опять, а ковёрный всякий раз появлялся не там, где его ждали. То он, с песенкой, съезжал откуда-то сверху, то врывался во время номера гимнастов на турниках и мешал им, то униформисты привозили на тачке ковёр, разворачивали его, а там Ёлкин. Выскочит и раскланяется во все стороны перед публикой.

Когда объявили антракт и над ареной притушили свет, к нам подошёл Серёга.

— Ну и здорово же твой батька! . . Умора. . . Обалдеть можно,— сказал ему Смаков.

— Он на утренниках для ребят любит работать.

— Сдохнешь прямо. . . Ну и чудак! — продолжал восхищаться Лёвка.

— Хотите, пойдёмте к нему?

Мы со Смаковым переглянулись. А можно?

Серёга кивнул головой.

Мы обогнули по коридору весь цирковой зал и очутились там, где готовятся к выходу артисты. Тут всё перемешалось. Кто-то гудел на тромбоне, лаяли собаки, джигиты бинтовали ногу лошади и громко спорили по-своему. Рядом девочка в цирковом костюме прыгала на месте. Униформисты волочили к выходу на арену какую-то хитрую конструкцию из блестящих трубок. Где-то ревел лев. Было тесно и жарко, пахло пудрой и зоологическим садом.

Вслед за Серёгой мы прошли сквозь толпу артистов и очутились в маленькой комнатке, где у зеркала, спиной к нам, с газетой в руках сидел Евгений Ёлкин. Маленькая мохнатая собачка вскочила с подстилки, на которой лежала, и визгливо залаяла на нас.

— Цыц, Великан! Отдыхать! — погрозил ей пальцем Серёга. Собачонка замолчала, зевнула и опять улеглась на своё место.

Отец Елкина увидел нас в зеркало и улыбнулся :

— Входите, друзья-товаршци.

А мы смотреть на него не могли. Я кусал губы, чтобы не расхохотаться, а Лёвка даже весь трясся. Мы боялись, что вот сейчас Ёлкин выкинет какую-нибудь штуку и мы засмеёмся, как полоумные.

Я нарочно стал рассматривать комнатку. Стены её были сплошь завешаны афишами, с которых подмигивала клоунская рожа Серёгиного отца. Но тут как раз потух и снова зажёгся свет. Так было два раза.

— Пора, идите, — сказал Евгений Ёлкин.— Жаль, времени нет, надо бы побеседовать. . . Ну, как-нибудь поговорим.

Тут мы со Смаковым не выдержали, прыснули со смеха и выбежали из комнатки. Ещё бы! Только представить себе этот разговор.

Во втором отделении, как только появился ковёрный, ему захлопал весь цирк. А потом произошло самое для нас удивительное.

Выступал фокусник, которых в цирке называют манипуляторами. Фокуснику помогала женщина в таком блестящем платье, будто оно было сделано из зеркала. Между прочим, она взяла у одного дядьки из публики шляпу и отдала её манипулятору. Тот разбил над шляпой два яйца, потом в неё чего-то полил, разжёг пламя и вытащил из него двух белых голубей. Потом шляпу вернули дядьке, который очень удивился, что с ней ничего не случилось... После манипулятора на арену выбежал Евгений Ёлкин. За ним следовал пёс Великан. Клоун притащил табуретку, ведро с водой и огромный бидон с надписью «Огнеопасно!». Великан тащил в зубах большой коробок спичек. Клоун заявил, что тоже будет показывать фокусы. Он разложил свои вещи и попросил у кого-нибудь шляпу или кепку, но ему никто не давал. Тогда Великан побежал по барьеру вокруг арены, увидел нашего Серёгу Ёлкина, прыгнул ему на колени и, выхватив зубами из его рук кепку, под смех всего цирка стремглав кинулся с нею к ковёрному. Сергей привстал с места, но клоун очень вежливо перед ним раскланялся, и наш Ёлкин, махнув рукой, сел.

Тут-то и начались фокусы. Клоун взял свой бидон и налил в него горючего. Потом он зажёг спичку и опустил её в кепку. Из неё показалось пламя. Ковёрный стал раскланиваться перед публикой, но тут вдруг все увидели, что пламя разгорается в огромный костёр. Наш Серёга опять привстал и перепуганно глядел на свою кепку. Клоун тоже испугался, стал кричать и бегать с ведром воды вокруг табуретки. Он старался залить пламя, но не попадал в него, а всё время обливал бегающего рядом Великана в пожарной каске. Тут раздался взрыв. Клоун и его помощник-пёс отлетели в сторону, а пламя исчезло. Ковёрный стал осторожно подступать к табуретке, на которой дымились остатки кепки. Наш Серёга Ёлкин перешагнул через барьер и пошёл на арену. Великан лаял на него и не подпускал к отцу. А ковёрный в этот момент с удивлением вертел на руке кепку, от которой остались только обруч околыша и козырёк. Тут Серёга Ёлкин заплакал и стал вытирать кулаками глаза. Честное слово, нам со Смаковым, как и всем в цирке, сделалось жаль его, но и от смеха удержаться было нельзя. Но тогда вдруг под табуретку нырнул Великан и выскочил навстречу Серёге с целёхонькой его кепкой. Серёга будто глазам своим не поверил. Он взял кепку и, сразу заулыбавшись, пошёл на своё место. Ковёрный и Великан побежали прочь со сцены, а цирк ещё долго гремел от смеха и хлопков в ладоши... После представления Серёга проводил нас до моста, но дальше не пошёл. Сказал, что ему надо ещё работать во втором утреннике.

— Значит, ты это нарочно ревел? — спросил Лёвка.

— Ну ясно, — подсадка.

— Что?

— Это когда артист сидит в публике и помогает тому, кто на манеже.

— Что же ты нам раньше не сказал, что выступаешь?

— А зачем? Вам бы не интересно было.

И верно, зачем ему надо было рассказывать нам раньше.

— Ты давно помогаешь отцу? — спросил я.

— Только на утренниках.

— Мировой чудак твой отец! — ещё раз выразил свою признательность Смаков.

Домой мы шли в преотличном настроении. Всё время вспоминали ковёрного, и нам было весело.

— Повезло же этому Серёге, — с завистью сказал Лёвка. — Наверно, дома у них обхохочешься, да?!

— Наверно. . . А ты бы хотел быть циркачом?

— Конечно, но только клоуном. Смеши себе — и всё. . . И трудного ничего такого. . .

Что и говорить, можно было позавидовать необыкновенной жизни нашего Елкина.

Мы стали приятелями. Серёга бывал у меня и Смакова. Вместе делали уроки и ходили в кино. Но у Ёлкиных нам бывать не приходилось. Они жили в общежитии при цирке. Туда нужен был пропуск.

Прошла зима. Мы закончили третью четверть. Двоек ни у кого из нас не имелось. Так что настроение было ничего. Начались весенние каникулы. У цирка всё ещё стоял плакат высотой с дом: «В паузах Евгений Ёлкин». За это время без его участия не прошло ни одного представления, хотя после львов выступал дрессировщик Дуров, а его сменили медведи на мотоциклах.

На каникулах мне позвонил Серёга и позвал к себе. К тому времени Ёлкины уже не жили в цирке, а получили квартиру в новом доме, но Серёга, чтобы опять не менять школу, ездил оттуда на троллейбусе. По телефону он сказал, что как следует познакомит меня с отцом. Вот это было здорово! Я немедленно побежал к Смакову. Он как раз болел гриппом и наверняка был дома. Меня не хотели пускать, но я сказал, что есть важное дело, и мне разрешили говорить с ним издали. Лёвка лежал на кровати с карандашом в руках и чихал в журнал «Огонёк».

— Ты не знаешь, какая река из четырёх букв протекает на юге Франции? — спросил он меня.

Откуда мне было знать? Я и своих-то всех не знал. Я рассказал, что завтра увижу дома Евгения Ёлкина. Смаков бросил «Огонёк» и перестал чихать. Лицо его стало таким растерянным, что я уже пожалел, зачем сказал. Я побоялся, что теперь он может совсем не выздороветь.

— Вот похохочешь, да? . — сказал Лёвка, не скрывая зависти.

«Спрашиваешь. . . » — подумал я, но не стал расстраивать больного, а только пожал плечами. Лёвка взял с меня слово, что я запомню все до единой штучки Евгения Ёлкина и перескажу ему в тот же вечер.

На следующий день я поднялся на пятый этаж дома на большом широком проспекте. Дверь нужной мне квартиры была самая обыкновенная. Ни афиш, ничего такого. . . Как на всех, почтовый ящик, а на нём наклеено: «Известия», «Советская культура», «Техника—молодёжи». Ниже была приделана металлическая пластинка :

Я уже стал подумывать, туда ли я попал, но потом сообразил, что и у артистов бывает отчество, и нажал беленькую кнопку звонка. Мне открыл Серёга.

— Входи, — сказал он. — Молодец, что пришёл.

Я шагнул в маленькую прихожую. На вешалке висели пальто и зелёная шляпа. Кто-то, наверное по радио, играл на скрипке. Бойко затявкала собачка. Я догадался, что это Великан, и обрадовался, — значит, Серёгин отец дома. Вдруг скрипка перестала играть. Отворилась дверь, и в прихожую выскочили не один, а сразу три Великана.

— Цыц, свой! Друг! — прикрикнул на них Серёга.

Собачки умолкли и, как по команде, завиляли хвостами, а в дверях появился Серёгин отец. Честное слово, не знай я, куда пришёл, — в жизни бы не поверил, что это Евгений Елкин. У того, что стоял в дверях, было простое, не клоунское лицо, на голове берет с хвостиком, а на ногах самые домашние тапки.

— Вот, папа. . . — начал было Сергей, но отец перебил его :

— Как же, помню. .. Встречались. — Он протянул мне руку. — Только вот, как зовут, запамятовал.

Серёга напомнил отцу, как меня зовут, хотя, конечно, тот никогда и не знал.

— Зайдём, — кивнул Ёлкин-старший.

Я пошёл за ним, Серёга за мной. За нами, мелко стуча лапками, побежали собачки. Я ждал, что вот сейчас Ёлкин повернётся и что-нибудь выкинет, и приготовился смеяться.

Но он ничего не выкинул, а вдруг спросил меня:

— Слушай, ты не шахматист, часом? . . Второй час бьюсь над задачей... Нужен мат в три хода.

Я подумал: «Вот оно, начинается, . . » — и, кажется, уже начал глупо улыбаться. Но ничего не начиналось. . . На большом письменном столе действительно лежала раскрытая шахматная доска с расставленными на ней фигурами. Ёлкин-старший смотрел на меня, а мне ничего не оставалось, как пожать плечами. Будь бы тут Лёвка, он бы тоже не мог помочь делу. Оба мы в шахматах знали только ходы. Вот Добкин из нашего класса — «подпольный чемпион». Он в школу с маленькой доской ходил и сам с собой под партой в шахматы играл. . . Но не бежать же было за ним.

— Жаль, — покачал головой Серёгин отец. — А не во вред бы вам и подзаняться. . .

Вот были новости. Клоун —и вдруг шахматы! Я незаметно оглядывал комнату. На стенах картинки под стеклом, фотографии. Шкаф с книгами— теми же, на какие подписывался мой отец. Кругом полочки с какими-то фигурками и горшочками. Над столом была приколота вся исчерченная карта, на полулежали гантели. . . Ничего интересного, ничего смешного. Вот тебе и на! Никогда бы не подумал, что тут живёт Евгений Ёлкин. А он вдруг посмотрел на меня и спросил :

— А у тебя тоже нет двоек?

— Нет.

— А троек?

— Две и по пению.

— Ну, это ничего. А чем увлекаемся?

— Как?

— Как в газетах пишут, в свободное от работы время. Действительно, подумал я, чем мы увлекаемся? Любим футбол и хоккей, читаем книги про шпионов, ходим в кино. . . Я ещё собирал спичечные коробки. Набрал их полный чемодан, но потом надоело и всё выбросил.

Тут Серёгин отец поставил колено на стул и задумался, глядя на доску. Один из Великанов со свистом зевнул, и все трое улеглись у ног хозяина. Серёга потянул меня за рукав, и мы вышли в коридорчик. У Серёги была своя маленькая комната. Там тоже не было ничего особенного. Он показал мне свои книги. Но мог бы и не показывать, потому что я и так знал, какие у него книги. Ведь мы уже полгода ими обменивались. Мы расчертили тетрадки по арифметике и стали играть в военно-морскую игру. Но мне думать не хотелось, и я стрелял, тыча карандашом наугад. Было скучно. Не такого я ждал от дома Елкиных. Я думал, что умру тут со смеху. Про что же я теперь расскажу Лёвке Смакову? Про шахматы, что ли? . .

— А почему три Великана? — спросил я. — Который настоящий?

— Все.

— Как же?

— А просто так. Отец всех одинаково выдрессировал, и каждая работать может. Часто так и бывает — сперва одна выступает, потом другая. Только старшую Великаном зовут, а те — её дети — Великанчик и Великановка. А главного, первого Великана, у нас уже давно нет. .. Но для публики они все Великаны. Я и сам часто путаю. Только отец даже по голосу угадывает. . .

— Ну, твой ход, стреляй! — продолжал Серёга.

Но в это время нас позвали обедать. Я хотел отказаться. Я вообще люблю обедать только дома, но Серёгина мать — она была невысокая, с короткой причёской — сказала, что всё равно меня так не отпустят, и велела нам идти мыть руки.

Обедали мы в маленькой кухоньке за белым, как вымытая посуда, столом. Серёгин отец пришёл без берета и оказался почти совсем лысым. Он просмотрел газету и отложил её в сторону, потом взял ложку. Расскажи я у нас во дворе, что обедал с самим Евгением Ёлкиным, так бы мне и поверили! Но, правду сказать, этот Ёлкин был совсем не похож на того, циркового, и я уже больше не ждал от него ничего такого.

Вдруг Серёгин отец спросил :

— Кто-нибудь из вас в физике силён?

Мы посмотрели друг на друга.

— Закон о теле, которому сообщено движение, знаете?

— Мы этого не проходили, — буркнул Серёга.

— Так. — Ёлкин-старший кивнул головой и вздохнул, — А мне нужен почти профессор.

Он вдруг проворно, как это делал в цирке, вскочил со стула и убежал, а затем сразу же появился, но уже с карандашом и бумагой в руках.

— Понимаете, друзья, я придумал такую историю.

Он быстро нарисовал на листке круг, а в нём — мотоциклетки.

— Мы с Великанчиком несёмся по манежу на мотоцикле. Он на заднем седле, за пассажира. Едем без всяких правил и вдруг. . . препятствие, неизбежна авария. . . Мы оба подлетаем вверх — сальто! А мотоцикл? Он умней нас. Он делает круг почти на месте, а мы с Великанчиком как раз приходим на свои места. Тут мы обнимаемся, радуемся, что остались живы, а машина сама нас везёт под ворота с надписью: «Автоинспекция».

Я громко захохотал. Рассмеялся и Серёга. Улыбнулась его мать.

— Смешно?— спросил клоун, поглядев на нас так, будто речь шла о чём-то очень серьёзном.

— Пойдёт, — кивнул Серёга.

— Сложно... — вздохнул его отец. — Всё тут, понимаешь, против законов динамики. Придётся поломать голову. — Он стал рисовать на листе какие-то кружки и восьмёрки, и тогда только я увидел, что на правой руке его не хватало среднего пальца.

Мы с Серёгой съели компот и вернулись к нему в комнату.

— Всегда что-нибудь выдумает, — сказал Серёга. — И, пока не добьётся, спать не будет. В цирке у нас целая мастерская. Он ведь сам всё делает. И тот мотоцикл, что ты видел, тоже сам сконструировал.

Это были опять новости. Такой чудак и вдруг техник-конструктор ?!

— Он учился? — спросил я.

— Нет, — помотал головой Серёга. — У меня все дедушки и прадедушки акробаты были. И отец с шести лет акробатом выступал. Его мало учили. Он сам всему выучился. Они раньше семьёй Карабино назывались. А отец потом сказал: «Буду под своей настоящей фамилией работать». Над ним сперва смеялись: «Что это за ёлки-палки в цирке?!» Теперь все привыкли.

— Слушай,— спросил я.— А палец -— это ему на войне оторвало?

— Нет, в цирке. Когда он воздушным эксцентриком был. Ему палец аппаратурой зажало. А он до конца номера, чтобы не сорвать выступление, терпел. Ну, потом палец почернел. Ему и отняли два сустава. Отец сказал, что ему этот палец необязателен, и перешёл в ковёрные.

— Он и тебя клоуном хочет сделать?

— Нет; он бы хотел, чтобы я на инженера или, например, на авиаконструктора выучился. Но это он напрасно. Я обязательно артистом буду, и непременно ковёрным, как отец. Только тут надо всё не хуже других уметь делать, а вид такой показывать, будто бы полный балбес.

— А ты будешь всё уметь?

— Я уже с отцом копштейн и габриоль делаю.

— Что это?

— Это на голове... Как-нибудь покажу.

Скоро я уходил от Серёги. Когда мы вышли в коридорчик, я услышал песенку. Дверь в комнату его отца была приоткрыта, и было видно, как за столом сидел Евгений Елкин. Он смотрел на зарисованные бумажки, разложенные на столе, и, презабавно дирижируя карандашом, пел какую-то песенку. Слов я не мог разобрать, а может быть, и не было никаких слов, но песенка была такая шутливая, какую мог петь только очень весёлый и добрый человек.

— Поёт, — сказал Серёга. — Значит, опять что-то придумал. Как придумывает — всегда поёт.

Я надел кепку, потом осмелел, приоткрыл дверь и крикнул :

— До свидания, Евгений Васильевич!

Он ловко повернулся на стуле, очень серьёзно посмотрел в мою сторону и сделал рукой салют.

— Будь здоров, старина! Забредай!

В троллейбусе я всё ещё мурлыкал эту запавшую мне в уши песенку. Я закрыл глаза, и предо мной вставал то рыжий, цирковой, то лысый, домашний Ёлкин, и я уже не знал, какой мне нравится больше.

Вот ведь действительно. Я думал, клоун — ну чего тут особенного? Смеши — и всё. Ничего совершенно такого. . . И вдруг нА тебе! Конструкции, законы динамики. Сиди выдумывай, голову ломай. И всё сам. Только доехав до Невского, я вспомнил, что сейчас же должен рассказать Лёвке всё смешное, что творил дома Евгений Ёлкин. Что же ему рассказывать?! И я подумал: расскажу обо всём, что видел. Посмотрим, захочет ли он быть клоуном.