Глава 22

Внезапно понял, что у меня есть время, чтобы просто пройтись. Все звонки сделаны, заинтересованные примчатся, незаинтересованные — забьют. С Жаном, который, ясен пень, возжелал принять участие в импровизированном прослушивании, мы встречаемся только через час. Погода — самая что ни на есть открыточная — ветра нет, снег падает крупными хлопьями. Ветки тополей и яблонь на аллее Ленинского проспекта укутаны в белое. И звуки такие приглушенные, будто весь мир накрыт мягким пуховым одеялом. И, как всегда бывает в такую погоду, не холодно.

«Странная штука реальность, — думал я, неспешно вышагивая по аллее между двух не особо густых потоков машин. — Чертовски зависит от тех глаз, которыми на нее смотришь…» В разговорах эта эпоха часто так или иначе всплывала. Кто-то описывал ее как ужасную голодную разруху, время безысходности, тоски и неуверенности в завтрашнем дне. Для кого-то девяностые были полны бандитскими разборками, парнями в кожанках и со стволами, перестрелками и практически войной на улицах. И вот я здесь и сейчас. Какой я вижу эту реальность?

Я покрутил головой, силясь увидеть тоску и безысходность. Или бандитов со стволами наперевес. Но вокруг был чуть нервный в предновогодней суете Новокиневск. Разруха… Ну да, наверное. Я привык к более классным дорогам, сияющей рекламе, стеклянным шкатулкам торговых центров, которые построят еще нескоро. Но фиг знает. Пушистый снег укрыл от внимательных глаз раздолбанный асфальт. Облупившаяся краска на стенах домов старого города в глаза как-то не бросалась. На лицах встречных — рассеянные улыбки, а в глазах — ожидание чуда.

На перекрестке с Молодежной двое рабочих деловито ваяли из здоровенного кома снега фигуру деда Мороза. Почти доделали, лоск наводили.

Ну да, маловато было новогоднего. До сиятельного блеска всех цветов радуги еще далеко. Но в целом…

Я усмехнулся и сунул нос в шарф. Может быть, это я просто так мысленно спорю со всеми моими «экскурсоводами» по девяностым? Они мне говорили про тлен и разруху, а я, такой: «Какая разруха, а чем вы? Ну да, мишуры поменьше, но предчувствие праздника прямо-таки в воздухе витает! Идите нафиг с вашими фальшивыми елочными игрушками, лживым инструментом в руках хитрых маркетологов!»

Даже поймал себя на том, что в голове составляю из слов аргументы и пруфы прикладываю. Мол, вот же, смотрите, мужик тащит елку, замотанную какой-то драной клетчатой тряпкой, кажется, это бывшая рубашка. Лыба такая на роже, похоже, что у него тлен? В мечтах его явно царит селедка под шубой, которую он навернет под бой курантов. Или вот, например, чешет тетка лет пятидесяти. Сосредоточенная такая, сумка руку оттягивает, и она ее то и дело спешит к груди прижать. Из сумки торчит две пары когтистых куриных лап и видно оранжевые бока апельсинов. Добычу тащит. Не улыбается, шевелит губами. Рецепт вкусной запеченой курочки на банке про себя проговаривает? А может стишок повторяет, которым она хочет свою семью с Новым годом поздравить… Вотсапа-то еще нет, не скажешь подруге, чтобы переслала ценную информацию…

Я скользнул равнодушным взглядом по длинному хвосту очереди.

Хмыкнул. Пожалуй, я тоже предвзят, вот что. Наверняка здесь все это есть. И разруха, и безжалостные бандиты. Фигли далеко ходит? Можно подумать, Француз с его ребятами, которых я вижу практически через день, это такой клуб воспитателей детского сада. А по кабакам они шляются исключительно в благотворительных целях. Просто… Хрен знает.

Просто у меня отличное настроение. В голове роятся разные задорные планы. Домой приходить приятно, потому что отец, мать и сеструха — это отличная компания, и все вместе, и каждый в отдельности. Мои «ангелочки», которые сначала показались мне туповатыми говнарями, на поверку оказались не лишенными таланта парнями, с которыми в целом очень приятно иметь дело. Не без закидонов, но у кого их нет?

А разруха, бандиты…

Вообще не парят меня эти вопросы.

Неожиданно я подумал про Ивана. Давненько его что-то не видел. Кажется, после того, как мы раскрыли карты, он начал меня… избегать. Впрочем, может я и надумываю. Он здесь давно, отлично устроился, у него, наверняка тоже планы. Да и что нам с ним делать вместе? Предаваться ностальгии по утраченному двадцать первому веку? Коктейлям за барной стойкой, мультплексам со звуком долби-все-вокруг и фудкортам?

Уличным кофейням и капучино в картонном стаканчике?

Блин, а вот кофеен все-таки реально не хватает… Если от сматфона я отвык сравнительно безболезненно, во всяком случае уже почти перестал хвататься за карман каждый раз, когда в своем прошлом-будущем залип бы в телефон. То вот ларьки с кофе я продолжаю машинально искать.

Нда… Кофе. Завести себе уже термос и таскать с собой?

Ну а что?

Варить дома кофе с молоком, наливать в термос. И в сумке носить.

Гм.

Дома был термос. Здоровый такой, со стеклянной колбой и пастельными розами на боках. И кружкой-крышкой. Я представил, как сейчас деловито смахиваю снег со скамейки, расстилаю пакет с портретом грудастой красотки. Затертый такой и линялый, потому что новенькие сейчас прямо-таки писк моды. С этими пакетами и школьники таскаются, и модно одетые девицы. И мужики серьезного вида. Если новый расстелить, меня фланирующие по Ленинскому девицы на тряпочки порвут. За святотаство. Так что нет, пакет должен быть старый и непрезентабельный.

Значит, расстелил я, такой, пакет. Поставил на колени баул. Достал оттуда термос с розочками. Открутил крышку, плеснул себе кофе…

Нда, пенсионерская такая картинка получилась. К этому в комплекте нужна штормовка, обвисший брезентовый рюкзак, вязаная шапка и приросшая и гитара еще. Со следами многократных поездок на фестивали самодеятельной песни…

Трындец, конечно, какая фигня мне в голову лезет.

Впрочем, я же сам решил проветриться. Вот и посвистывает…

Но тему термокружки надо бы как-то пофорсить. Их еще точно нет, как и многих других привычных в мое время вещей. Может, у Ивана спросить, как он справляется? Кофейню же почти как настоящую он устроил… Может и с кружкой что-то решил?

— Велиал! — окрик выдернул меня из праздных размышлений. — Эй, Вовчик, погоди!

Я оглянулся. За мной по аллейке мчался запыхавшийся Жан.

— Здорово, Жан, — я снял с руки перчатку и пожал протянутую руку молодого журналиста. — Еще же полчаса до встречи, ты чего здесь?

— Да прогуляться вышел, а тут смотрю, ты идешь! — радостно сообщил он. — Может забуримся в бар и по пивку? Заодно обсудим статью про Банкина, а?

— А с ней что-то не так? — удивился я. — Или он с тобой встречаться отказался?

— Да не, — он помотал головой. — Сейчас я… Блин, снег этот! Давай в бар, тут через квартал наш «Ахетатон», там сейчас не должно быть много народу.

От Бельфегора я уже знал, что с легкой руки студентов-историков замухрыжечная пивнушка под названием «Колосок» получила гордое имя одной из древнеегипетских столиц. Другие студенты тоже подхватили это дело, и за каких-то пару месяцев вытеснили оттуда обитавших там мужичков. Все просто — бар оказался чертовски удобно для универа расположен, буквально в трех минутах ходьбы. Кто-то резвый его разведал, вот и случилось туда паломничество шумной образованной молодежи. И тихие забулдыги предпочли откочевать в другое место. Оставив бар с нетвердо стоящими на одной ноге высокими столиками, кафельными стенами и полом, покрытым унылой коричневой плиткой, молодым оккупантам.

— Нда, насчет мало народу ты погорячился, — хмыкнул я, когда мы нырнули в пахнущий табаком и пивом сумрак «Ахетатона». Народу там было примерно как в автобусе в час пик. Ну ладно, не настолько. Но ни о каком свободном столике речи вообще не шло. Студенты обоих полов толпились, передавали друг другу кружки с темно-желтой жидкостью. Пренебрегая, ясен пень, закусками.

— Зачетная неделя, — философски вздохнул Жан. — Зато распечатку снегом не завалит! Давай где-нибудь в уголке приткнемся… Парни, тут свободно же?

Мы пристроились к столику, занятому парочкой ботанов, которых интересовали, кажется, только их конспекты. Жан всучил мне несколько листов, заполненных напечатанным на машинке текстом, а сам отправился к окошечку раздачи добывать нам вожделенные кружки.

Я пробежал глазами по интервью. Рок-провинция, Гребенщиков, рок-клуб… Бла-бла-бла…

— Что скажешь? — Жан плюхнул на стол две кружки.

— Бедьненько, но чистенько… — пробормотал я, не отрывая взгляд от страницы. — Дочитываю еще.

— Ты давай только без реверансов, ладно? — попросил Жан, отхлебывая пивас. — Мне самому в этом всем что-то не нравится, так что режь правду-матку, может тогда сам пойму, что не так.

— А Женя сам это уже читал? — я сложил бумажки вдвое и вернул Жану.

— Ага, это уже с правками, — кивнул Жан. — Но мне все равно не нравится. Хотя придраться вроде как и не к чему…

— Правду-матку, говоришь… — я задумчиво покрутил кружку. Стеклянное дно оставило на столе мокрые следы. — Знаешь, мне кажется, что этот бар так оформили специально для того, чтобы уборку можно было из брандспойта делать. Прикинь, как удобно? Заканчивается рабочий день, ты, такой, убираешь кружки, включаешь насос и фигачишь по столам, стенам и потолку струей воды…

— Ээээ… — Жан недоуменно захлопал глазами. — Ты это к чему?

— Да это я настраивался так, — усмехнулся я. — Мне в голове проще сформулировать здравые мысли, когда я всякую чушь мелю… В общем, про интервью это. Оно хорошее. Если бы ты его собирался публиковать в «Новокиневской правде». И препод за него наверняка бы отлично поставил. А вот для молодежного рок-журнала оно какое-то… Интерактива не хватает. Комментов, что ли…

— Комментов? — нахмурился Жан. — От Ивана тоже слышал подобное слово…

— Короче, мысль такая… — я подул на белую шапку пены на пиве. — Добавь к этому подборку мнений разных людей. Типа, разные люди говорят про Банкина. Мол, гениальный товарищ. Человек, создавший лицо новокиневского рока. Мастодонт, отец-основатель…

— Опрос провести? — спросил Жан.

— Лучше, ненастоящий опрос, — усмехнулся я. — Нам же нужно, чтобы Банкина только хвалили. И превозносили. И побольше пафоса и славословия.

— Ну да, реальные люди могут за глаза такого наговорить… — скривил губы Жан. — А разве это не будет тоже как в газете «Правда»?

— Точняк… — покивал я. — А если не опрос, а всякие притчи? Сделаем из Жени не передовика рок-строительства в отдельно взятом городе. А мессию. Он фольклорный элемент, у него есть документ…

— О… — в глазах Жана загорелась искра энтузиазма. — Типа, он настолько крут, что про него уже народные притчи ходят… А круто! И еще будет очень перекликаться с рубрикой «рок-мифология»… Можешь мне в качестве образца записать парочку твоих бредовых историй про дона Хуана, а?

— Заметано, — кивнул я. — На прослушивании набросаю. У меня как раз во время подобных концертов фантазия работает лучше. Давай тогда допиваем, потом Еву из универа заберем и поедем на место.


Бельфегор с Максом Шутихиным возились с аппаратурой, парочка приятелей Макса мыкались вокруг них на подхвате. Еще с десяток юных рокеров, прискакавших пораньше, слонялись по овощехранилищу и лениво трепались, обсуждая планы на Новый год, последние сплетни и прочую неконфликтную ерунду. Атмосфера стояла расслабленная и насквозь нерабочая. Как мне и хотелось, в общем. Просто чтобы создать некий противовес сложной бюрократической машине новокиневского рок-клуба. Протоколы, учет, запись. Куча бумаг в архиве, которые пылились потом на стеллажах, нафиг никому не нужные…

— А если вот так? — Жан поднял голову от блокнота. — Приходит молодой рок-музыкант к Евгению Банкину и спрашивает: «Женя, ты такой мудрый, дай мне совет, как бы подкатить вон к той девушке, чтобы она меня не послала?» Евгений посмотрел в сторону девушки, открыл свой письменный стол и выложил из него мыло, веревку и…

— Бумажный самолетик, — добавила Ева.

— Самолетик? — удивился Жан.

— Ну, в смысле, пролетишь и повесишься, — пожала плечами Ева.

— Да не, я хотел что-то смешное, — Жан почесал в затылке. — Типа, помоешься и в горы… Или, там…

— О, лучше не так! — подключился к разговору стоявший рядом смутно знакомый тощий парень в драных джинсах. — Приходит молодой металлист к Жене Банкину в кабинет и говорит: «Металл — это у меня в душе! У меня уже и цепи на шее и руках, и кольцо в ухе, и перстни на каждом пальце… Как бы мне еще выделиться, чтобы все понимали, что я металлист?!» А Женя ему и отвечает…

— «Ты, когда пионером был, металлолом сдавал?» — бросила Ева.

— О, точняк! — обрадовался длинный. — Вот красный галстук и надень!

— Заходит как-то Женя Банкин в «Петушок», а там на столе сидит Жора-Прикуп и на баяне играет… — взмахнув бутылкой сказал еще один подтянувшийся рокер.

— «Ай-яй-яй, — говорит Женя. — Как тебе не стыдно с ногами на стол-то? Тут же дети мороженое едят!» А прикуп — ноль внимания.

— Тогда Женя поставил рядом с ним рулон туалетной бумаги и говорит: «Ты намеки вообще понимаешь?»

Все заржали. Жан развесил уши и делал заметки в своем блокноте. Бельфегор, вытирая руки какой-то тряпкой подошел к нам. На лице — вдохновение и озабоченность одновременно.

— Все вроде работает, — сказал он. — Только я не уверен насчет проводки. И еще бы свет какой-нибудь получше сделать… Или хотя бы за лампочками в магазин сгонять, а то там половина перегорели давно.

— Ага, понял-записал, — кивнул я. И потянулся к карману за блокнотом. — Еще что-нибудь нужно?

— Да не, все остальное нормально, — махнул рукой Бельфегор. — Там аппаратура старая, но все пашет. Кстати… — он наклонился к моему уху. — Я тут перетер немного с Максом, насчет… ну… ты понимаешь?

— Ага, — оживился я. — И как он? Все еще не готов сменить группу?

— Уже почти, — Бельфегор хитро улыбнулся. — Ему там Янчик на мозги капает, что, мол, с нами лучше не связываться, потому что мы выскочки, и все такое. А Макс же сам знаешь какой… нерешительный. Но сейчас кажется, что он сам уже почву прощупывает, чтобы из «Пинкертонов» свалить.

— Почему это? — спросил я.

— Ну, ты же знаешь Ширли? — ухмыльнулся Бельфегор.

— Это девушка этого самого… Николауса? — с трудом вспомнил я. Мало-помалу запоминал главных действующих лиц новокиневского рок-клуба, особенно тех, кто находился в самом верхнем эшелоне. «Пинкертоны», в которых лабал на басухе Макс, были группой крепкой, практически профессиональной, часто выступали на городских праздниках. Благополучные такие рокеры, в общем. Пели неплохо, аранжировки у них отличные. Награду даже какую-то получали из рук партийного руководства. Как пример для подражания. А Ширли была музой их фронтмена. Не пела, не играла, просто все время терлась рядом. И ни одной фотки «Пинкертонов» без Ширли нигде вообще не было. Рыженькая такая, с хитрой лисьей мордочкой. Хорошенькая.

— Ага, — Бельфегор хихикнул. — В общем, как-то они напились все, и Макс с Ширли… ну… того. И все об этом уже знают, кроме Николауса. Он дрых пьяный, пока они в соседней комнате… ну… это.

— Случается, — хмыкнул я. — Ну и?

— Ну и вот! — всплеснул руками Бельфегор. — Кто-нибудь об этом Николаусу обязательно проболтается. И тогда…

— А как же фри-лав и вот это все? — ухмыльнулся я.

— Ну, знаешь… — нахмурился Бельфегор. — Николаус же не хиппи. И вообще ему уже под тридцать, взрослый дядя.

— Думаешь, турнет Максимку? — подмигнул я.

— Да стопудово! — заржал Бельфегор, потом торопливо зажал себе рот ладошкой и снова склонился ближе. Но все остальные были так увлечены мифотворчеством про Женю Банкина, что на нашу «санта-барбару» внимания не обратили. — Еще и пинка придаст для ускорения. Главное, чтобы его еще кто не успел переманить.

— Понял, побалакаю с ним еще разочек, — улыбнулся я.

— Только не говори, что знаешь про Ширли! — прошептал Бельфегор. — Он не знает, что я знаю!

— Ясно, — снова кивнул я. Это были хорошие новости. Басиста нам в группе и правда не хватало. А Макс — очень хороший басист. Еще и с очень хорошим папой. Так что…

По полу потянуло холодом, старое овощехранилище наполнилось множеством громких голосов. Народ начал активно подтягиваться, скоро можно было начинать наше прослушивание. Я уже даже заготовил вступительную речь. Специально такую, чтобы эту вот расслабленную атмосферу сохранить подольше.

Во всей этой атмосфере меня напрягало только одно. Что-то не так сегодня было с Евой. Она с самого начала, когда мы с Жаном ее встретили в фойе универа, была какая-то смурная и молчаливая. И сейчас тоже… В разговоре участие принимает, но с таким похоронным лицом. Я сначала думал, может с экзаменом фигня какая. Но сейчас, когда дверь открылась, она как-то так недовольно скривилась, что стало ясно, что какой-то серьезный разговор назревает. Обиделась? Или все-таки случилось что-то?

Так что вступительная речь немного подождет. Я встал и подошел к девушке.

Загрузка...