Абсурдистан

Глава 18 К ОТЕЛЮ «ХАЙАТТ»

— Я предсказываю, что все мы умрем здесь, в Абсурдистане, — заявил Лефевр.

Одинокий «Миг-29» пробил дыру в стратосфере над нами и устрашающе устремился вниз над серой чашей Каспийского моря. На Террасе Свани все задребезжало.

— Мы же бельгийцы, — закричал я дипломату, размахивая перед ним своим новеньким паспортом. — Кому же нужно нам вредить?

— Я предсказываю, что прежде чем все это закончится, мы здесь умрем, — повторил Лефевр.

— Какого черта, Жан-Мишель? — вмешался младший менеджер Миша. — Вы же мне говорили, что гражданская война не начнется раньше августа. Вы говорили, что в июле все будет спокойно. Мы получим деньги Вайнберга и уедем. На следующей неделе мы должны были лететь в Брюссель.

— Мы никуда не улетим, — ответил дипломат. — Они уже закрыли аэропорт. Это совершенно точно.

— Как же могло случиться такое? — возмутился младший менеджер, в ярости размахивая руками. — А как насчет поезда «Америкэн Экспресс», который пересекает границу? Тот, где одно место стоит пять тысяч долларов? Как же они могли его отменить?

— Я уверен, что все кончено, — сказал Лефевр. — Они мне солгали.

— Кто вам солгал? — спросил младший менеджер.

— Все, — ответил Лефевр. — Сево, свани, Голли Бертон…

Я повернулся к Сакхе, который выглядел таким же помятым, как обертка от гамбургера.

— Сакха, что происходит? — обратился я к нему. — Они же не стреляют в бельгийцев, не так ли?

— Вайнберг, — сказал Лефевр, — вы должны сделать что-то важное.

— Я всегда готов сделать что-то важное! — вскричал я, хватаясь за мусорный контейнер, чтобы подняться на ноги.

— Вам нужно немедленно доставить демократа в «Хайатт». Отдайте его под защиту Ларри Зартарьяна. Ему здесь опасно находиться.

Мое сердце забилось, как у влюбленной девушки. «Вы думаете, что один человек может спасти демократа? Я тоже так думаю».

— У нас перед «Макдоналдсом» стоит джип из «Хайатта», — сказал я. — Но с вами все будет в порядке, месье Лефевр? Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

— Просто выметайтесь отсюда к чертовой матери, — ответил Лефевр. — Все причиняют боль, Миша. Но некоторые причиняют больше боли, чем другие.

— Что?

— Счастливого пути, Гаргантюа! Вперед!

В чинном «Макдоналдсе» вопили женщины, ревели дети, сыпали проклятьями мужчины, и все перекрывало многофункциональное русское словцо «блядь». Люди спрятались под испачканными квадратными столиками и под стойкой, как будто спасаясь от нагрянувших грабителей.

— Они думают, что здесь многонациональное заведение, — прокомментировал Сакха. — Думают, что они здесь в безопасности. Единственные безопасные места — это посольства, «Хайатт» и «Рэдиссон».

— Да, да, — согласился я, не зная, с чем именно соглашаюсь, но наслаждаясь каждой секундой этого действа. — Мы отвезем вас в «Хайатт», мистер Сакха. Даю слово Вайнберга.

Очутившись снаружи, мы поняли, что за звук был нами принят за звон бьющейся посуды и лязг ножей и вилок. Рынок использованных пультов дистанционного управления был сметен тяжелой поступью наступавшей пехоты. Я смотрел на сопровождение, состоявшее из советских танков «Т-62», за которыми следовали в равной степени устаревшие бронетранспортеры «БТР-152»; из люков высовывались противовоздушные зенитки. (Когда я был ребенком. Красная Армия была одной из моих главных навязчивых идей перед мастурбацией.)

Батарейки, инфракрасные лампочки и микросхемы сыпались на нас со всех сторон, как обломки цивилизации. Торговцы пультиками пытались спасти свой товар, запихивая самое ценное в мешки, и маневрировали между медленно продвигающимися машинами, устремляясь в относительно безопасное место — оперный театр в мавританском стиле, находившийся по соседству с «Макдоналдсом». С фрески на них молча взирал Александр Дюма, записывая все в свой свиток.

Отзвук пулеметной очереди прокатился по всему городу. Я в волнении поискал струйки дыма, которые определяют для меня военную зону, но на небе не было ничего видно, кроме вероломного солнца. Пора было совершить какой-нибудь мужской, американский поступок.

— Ну же, быстрее, быстрее, мудаки! — заорал я на Сакху и Тимофея, подталкивая их к автомобилю. Тревожная сигнализация джипа вовсю надрывалась, заднее стекло было разбито, но логотип «Хайатт», по-видимому, отпугивал местных мародеров. — Вам придется его повести, — сказал я Сакхе, усаживая его на место водителя. — Я понятия не имею, как это делается, и мой слуга — тоже.

Сакха бешено жестикулировал, указывая то на свой мобильник, то на Горбиград, — вероятно, он имел в виду, что хочет позвонить своей семье. Я вытащил из своего рюкзачка пузырек «Ативана».

— Что это? — прохрипел Сакха. — Валерьянка?

— Не совсем, — ответил я и сунул пригоршню таблеток ему в рот, влив луда же кока-колу. — Это сразу же окажет действие, — солгал я. — Дышите, мистер Сакха, дышите. Вы хотите, чтобы я спел успокаивающую западную песню? — И я запел: — «Меня зовут Люк, я живу на втором этаже».

— Прекратите, — попросил Сакха. — Пожалуйста, прекратите петь. Мне нужно предаться позитивным мыслям. Я хочу снова увидеть моих девочек.

Проезжавший мимо «Т-62» начал разворачивать ствол в нашу сторону — совсем как неповоротливый малыш, пытающийся подружиться.

— Вперед! — заорал я на Сакху.

Мы сорвались с автостоянки и свернули в переулок. Несчастные балконы стонали под нагруженными бельевыми веревками; испуганные жители выглядывали из окон, со всех сторон доносились голоса теледикторов, вещавших на местном наречии о неминуемом бедствии. Радиостанция передавала «Лебединое озеро» Чайковского — верный признак того, что дела обстоят гораздо хуже, чем кажется. Мы спугнули компанию обалдевших от ужаса городских кошек и нырнули в узкую улочку, над которой возвышалась каменная церковь свани.

Солдаты устроили пропускной пункт у дороги, ведущей к Интернациональной Террасе. Мы оказались в конце длинной очереди из «Жигулей» и «Лад». Автомобили перед нами обыскивали низенькие худые юноши с темными усами, у которых на форме было вышито лишь русское слово «солдат». С пояса у них свисали гранаты. На некоторых были розовые пляжные сандалии.

— Если они увидят, что я большой демократ, они меня застрелят, — сказал Сакха. — Сын Георгия Канука еще хуже, чем его отец. Он командовал спецподразделениями. У него руки в крови. Он захочет отомстить за смерть своего отца.

— Вы со мной, — попытался я его успокоить. — Я Вайнберг. Бельгиец. Еврей. Богатый человек. Вы везете меня в «Хайатт». Мы важные персоны, Сакха. Верьте в себя.

— Я позвоню семье, — сказал Сакха, вынимая из чехла мобильник. Как только дозвонился, сразу же начал плакать. Он говорил на местном наречии, время от времени переходя на русский. — Ты водила девочек в «Эксесс Голливуд»? — рыдал он. — Вы купили «Историю игрушек-2»? Скажи им, что завтра я буду дома и мы вместе посмотрим этот фильм. А может быть, они смогут приехать в «Хайатт» и мы посмотрим его на большом экране у Ларри Зартарьяна. Им этого хочется? О, мои милые маленькие обезьянки! Не отпускай их никуда. Не своди с них глаз. Мне следовало знать, что это случится. Мне нужно было подать заявление на то место преподавателя в Гарварде. Я слишком долго слушал Джоша Вайнера.

— Хватит! — приказал я. — Вытрите глаза и выключите телефон. Уже подходит наша очередь. Крепитесь!

Едва достигший половой зрелости солдатик постучал в наше окно. Он уставился сначала на мои внушительные титьки, затем на трясущегося Сакху и моего слугу Тимофея, пытавшегося понять, что происходит в этом зверинце.

— Какой вы национальности? — пролаял он демократу, дыхнув в нашу сторону чесноком и алкоголем, смешанными с каким-то мужским запахом. Сакха начал что-то лепетать с безнадежным видом. Солдат игнорировал его и длинной темной лапой вытащил у Сакхи из-за пазухи маленький золотой крест, висевший на цепочке. Осмотрев нижнюю перекладину, характерную для сево, он швырнул крест Сакхе в лицо.

— Выходи из машины, блядь, — приказал он Сакхе.

— Я бельгиец, — заорал я, тряся своим паспортом. — Я гражданин Бельгии. Мы едем в «Хайатт». Мы в автомобиле отеля «Хайатт». Это мой шофер. Я очень важная фигура, еврей.

Солдат вздрогнул.

— У еврейского народа долгая и мирная история в нашей стране, — начал он знакомую декламацию. — Моя мать будет вашей матерью…

— Забудьте на секунду о моей матери, — сказал я. — Вы знаете, кем был мой отец? Он был Борисом Вайнбергом.

— Я что, должен знать каждого еврея в этой стране? — спросил солдат. Он поднял автомат Калашникова и искусно воткнул его дулом прямо в узел оранжевого галстука Сакхи. Знакомая жидкость полилась по брюкам несчастного и попала на его туфлю. Он весь покраснел, — возможно, у него начинался сердечный приступ.

Я же владел собой, как никогда.

— Вы не знаете, кем был Борис Вайнберг? — заорал я на солдата. — Он продал «КБР» восемьсот килограммов шурупов.

— Вы с «КБР»? — спросил солдат.

— Голли Бертон, Голли Бертон, — проблеял Тимофей с заднего сиденья.

Солдат опустил автомат Калашникова.

— Почему же вы сразу не сказали? — проворчал он. Затем взглянул на нас печальными детскими глазами, смирившись с тем, что будет на одного избитого меньше. — Проезжайте, господа, — сказал он, лениво отдавая нам честь.

Сакхе удалось сдвинуть машину с места, и мы медленно покатили к Интернациональной Террасе, следуя за бронетранспортером. Демократ перестал плакать и теперь лишь изредка мочился.

Руки его вцепились в руль, взгляд приковался к зенитке, маячившей прямо перед нами.

— Ура! — сказал я по-английски. И повернулся к своему слуге. — Ты это видел, Тимофей? Мы это сделали! Мы спасли жизнь. Как там говорится в Талмуде? «Тот, кто спас одну жизнь, спас целый мир». Я не религиозен, но боже мой! Как это здорово! Сакха, как вы себя чувствуете?

Но Сакха был не в состоянии вымолвить слова благодарности, которых я заслуживал. Он лишь тяжело дышал и вел машину. Я решил дать ему время. В уме я уже сочинял электронное послание Руанне о подвигах этого дня. Что она сказала мне в том сне с яблоком за восемь долларов? «Будь мужчиной. Сделай так, чтобы я тобой гордилась».

Бульвар Национального Единства был запружен бронетранспортерами «БТР-70», знакомыми всем, кто смотрит телепрограммы Би-би-си. Танки охраняли стратегически важные объекты: универмаг «Бенеттон» и «Парфюмерию 718». Стройные мужчины Абсурдистана в черных джинсах с заправленными в них рубашками, вооруженные лишь мобильниками, неслись по бульвару, опасаясь пьяных солдат, выкрикивавших оскорбления в их адрес и обещавших «трахнуть их сзади».

Когда мы уже приближались к небоскребам «Хайатт» и «Рэдиссон», то застряли в огромной толпе — все эти люди что-то кричали и двигались в одном направлении. Их окружали солдаты, которые рвали их документы и дергали за кресты на шее. Они били людей по голове и, хихикая, тискали молоденьких девушек. Один молодой солдат пытался сдернуть крест с шеи матроны, угощая ее ударами. «Грабеж! — вопила эта женщина. — Спасите меня, граждане! Грабеж!» Мы с Тимофеем почему-то нервно смеялись, глядя, как сражается эта крупная женщина. Эта сцена напомнила нам что-то исконно советское: достоинство человека унижают на глазах у других.

Увидев логотип «Хайатт» на нашем джипе, солдаты махнули, чтобы мы проезжали. Местные жители стучались в бока машины, надеясь, что мы поможем им добраться в целости и сохранности в отель.

— К сожалению, нам нужно сначала спасти свою собственную шкуру, — сказал я Сакхе.

Демократ кивнул и ничего не ответил. Когда мы выруливали на подъездную дорожку к отелю «Хайатт», он выкрикнул какие-то два бессмысленных слова, резко вывернул руль влево и медленно въехал в камуфлированный бок «БТР-70». Подушки безопасности раздулись, мои щеки оцарапал вздувшийся нейлон, и я, спотыкаясь, выбрался из джипа. К нам уже бежал офицер, за ним — солдаты. Наконец я понял, что именно выкрикивает Сакха у меня за спиной. Это были два слова: «Полковник Свекла».

В романе, написанном в золотой век русской литературы, человек по фамилии Свекла походил бы на свеклу, то есть был бы темно-красного цвета. Но в эру современной литературы голова полковника Свеклы походила на гигантский генетически модифицированный персик, круглый и спелый, а кожа была сухой и жесткой. У него не было ни козлиной демократической бородки, как у Сакхи, ни усов Среднего Востока, как у его солдат. Он походил на величественных пожилых мужчин с Кавказа, которых можно часто увидеть на заднем плане в казино Санкт-Петербурга — они потягивают армянский коньяк с какой-нибудь красоткой, игнорируя суету вокруг рулетки и на танцполе.

— Миша Вайнберг, — сказал полковник Свекла, пожимая мне руку. — Как приятно! Моя мать будет вашей матерью…

Пока он беседовал со мной, солдаты вытаскивали Сакху из джипа «Хайатта». Сакха не сопротивлялся. Его просто вынесли из машины, и голова его болталась в море из камуфляжа.

— Я работал на вашего отца, Бориса, — был его местным консультантом по нефти, — продолжал полковник Свекла, ероша мне волосы. — Его смерть была ужасной трагедией. Погас главный светильник еврейского народа. Мои соболезнования.

В дальнем конце подъездной дорожки согнали группу мужчин. Они стояли с ужасающей покорностью; галстуки свисали с шеи, рубашки под мышками были темными от пота, у некоторых распухли и закрылись глаза — вероятно, от ударов прикладом винтовки.

— Была попытка путча сево, — пояснил мне полковник. — Через несколько минут мы этим займемся. Возвращайтесь в отель, Миша.

Со всей скоростью, которую мне позволял мой вес, я понесся в отель «Хайатт» и влетел в прохладный вестибюль. Алеша-Боб и Ларри Зартарьян приняли меня в объятия, и мы втроем повалились на мраморный пол.

— Вы должны… Вы должны… — говорил я, цепляясь за них, и руки мои совершали такие движения, словно я плыл к далекому маяку.

— Мы ничего… Ничего… — ответили мне оба. — Мы ничего не можем сделать.

Я заметил Джоша Вайнера среди группы нефтяников. В руках у них были кружки пива.

— Джош! — закричал я. — Джош, помоги мне. Они забрали Сакху.

Дипломат внимательно изучал свои собственные ладони. Затем перевернул руки ладонями вниз, не поднимая на меня взгляда.

— Джош! — повторил я. Тимофею наконец-то удалось из-под меня выбраться, и он помог мне подняться на ноги.

Прихрамывая, я подошел к Джошу, но он молча от меня отвернулся.

— Мы уже направили протест, — сказал он.

— Люди, которых они собираются расстрелять… Это не повстанцы. Все они демократы!

— Ты слышал, что я сказал, Вайнберг? — процедил сквозь зубы Вайнер. — Мы направили протест.

Я повернулся кругом и направился к выходу, на солнце.

— Миша, нет! — заорал Алеша-Боб, бросаясь ко мне, но я оттолкнул его своим огромным кулаком.

Я вышел на подъездную дорожку, откуда доносились сердитые мужские голоса.

— На землю! — кричали солдаты Сакхе и его соратникам. Я чувствовал их. Чувствовал солдат с их теплой этнической кровью и верностью клану, с их юношеской развязностью и врожденными психозами, с их искусственной геральдикой, состоявшей из бараньего пирога, сливового бренди и волосатой девственницы на свадебном пиру.

— На колени! — приказали солдаты.

Некоторые из этих мужчин были грузными, другим не хватало гибкости, как интеллектуалам, привыкшим к сидячей работе, поэтому им трудно было выполнить приказание. Кто-то из них завалился на бок, и их поднимали за шиворот. Солдаты выстроились за ними в цепочку, по одному на каждого, и это не предвещало ничего хорошего.

Взгляд Сакхи был прикован ко мне. Лицо было залито слезами. Я не видел слез, но знал, что это гак.

— Миша! — закричал он мне. — Мишенька, пожалуйста! Скажите, чтобы они остановились. Они послушаются такого человека, как вы. Пожалуйста! Скажите что-нибудь!

Я почувствовал, как Алеша-Боб тащит меня за рукав, а его маленькое тело прижимается к моему.

— Голли Бертон! — завопил я. — «КБР»!

Солдаты посмотрели на полковника Свеклу, он кивнул. Они выстрелили пленникам в затылок, и тела их жертв одновременно дернулись, а потом повалились на подъездную дорожку и вокруг них закружилось облако пыли.

Стреляные гильзы подкатились к моим ногам. На земле остались лежать двенадцать тел.