Абсурдистан

Глава 27 ЧЕЛОВЕК ИЗ ГКВПД

Я нервно подпиливал ногти, когда в дверь поступали. Постучали в мою дверь! Последние две недели, проведенные с Наной, убедили меня, что я нахожусь в эротическом триллере, однако за дверью меня ждали всего-навсего Ларри Зартарьян с лысеющей головой и его мама, выглядывающая из-за автомата с напитками.

— Нам нужно поговорить, — сказал он.

Я предложил ему «крылышки бизона», от которых он с презрением отказался.

— Вы спите с Наной Нанабраговой? — спросил меня Ларри.

— У нее безумно зрелое тело, — ответил я в свое оправдание. — Сегодня вечером я обедаю с ее семьей. Там будут все «шишки» из ГКВПД.

Менеджер отеля подошел к окну и раздернул портьеры.

— Что-то происходит, — сказал он.

— Что теперь?

— Вертолеты. Эти «чинуки», которые приземлились возле «Экссон». Я думал, что они всех эвакуируют, но они еще и привозят людей. Восемьдесят пять иностранцев, главным образом из Соединенного Королевства и Соединенных Штатов.

— Я не понимаю. Даже Джош Вайнер вывез отсюда свою маленькую задницу.

— Они вывезли сотрудников посольств и большинство нефтяных тузов — «Экссон», «Шелл», «БП», «Шеврон», — пояснил Зартарьян, — но теперь у меня восемьдесят пять новых постояльцев. И все они… — Он сделал мне знак подойти к окну и прошептал в ухо: — «КБР».

Я приподнял плечи и испустил тяжелый вздох, давая понять, что я не в курсе дел этой вездесущей Голли Бертон, да она меня и не интересует. Продолжается ли гражданская война, или это прекращение огня, или что-то там еще — вот что меня действительно интересует. Борьба этнических групп, резня и моя возможная роль в улучшении положения милого абсурдистанского народа Наны.

— На следующую неделю запланирована вечеринка «КБР» на высшем уровне, — проинформировал меня Зартарьян, кивая с многозначительным видом.

— Звучит занятно, — заметил я.

— Это будет вечеринка в честь того, что нефтяные месторождения «Фига-6 Шеврон / БП» начнут эксплуатировать.

— Даже проститутки в вестибюле говорят о «Фига-6», — сказал я.

Менеджер отеля указал толстым коротким пальцем на цветное оконное стекло:

— Вот «Фига-6». — Я вгляделся в далекий горизонт и различил еще одну неизбежную цепочку нефтяных вышек. — Это будущее нефтяного сектора Абсурдистана, — пояснил Зартарьян.

— Выглядит неплохо, — одобрил я.

— Нет, ничего хорошего, — возразил Зартарьян. — На этих вышках уже несколько месяцев не ведутся работы. Это концессия «Шеврон / БП», но большинство нефтяников «Шеврон» и «БП» улетели на вертолетах. И теперь повсюду стоят эти пустые грузовики «КБР». «КБР» вовсю скупает грузовики, даже самые дрянные модели «КамАЗ». И они просто так там торчат. Без дела.

— Тут все дело в прекращении огня, — предположил я. — Скоро снова откроют аэропорт, и «Фига-6» наладится. Эта вечеринка — хороший знак, Ларри. Не будьте таким паникером. Вы позволяете вашей матери влиять на ваш настрой. Я знаю, что это такое — иметь родителя. Это нелегко. — Я дружески потрепал его по плечу.

— Окажите мне услугу, ладно? — попросил Зартарьян. — Отец Наны — один из тех, кто руководит ГКВПД. Узнайте, что он об этом думает. Обо всем этом. Постарайтесь что-нибудь разнюхать на сегодняшнем обеде.

— О’кей, Ларри, — согласился я. — Я попытаюсь разнюхать. А вы попытайтесь немного отдохнуть. Вы слишком много работаете.

— О, если я переживу эту войну, мне дадут где-нибудь высокий пост.

— Если, — повторил я со зловещей интонацией.

Зазвонил сотовый телефон Зартарьяна, и армянин забормотал что-то на местном наречии.

— Люди из ГКВПД здесь, и они заехали за вами, — сообщил он. — Помните, Миша, это общее дело всех нас.

— А каким это образом заработал ваш телефон? — удивился я.

— Связь внутри страны еще работает, — объяснил Зартарьян. — А вот остальной мир — verboten[14].

— Ах, значит, мы снова в СССР.

Люди из ГКВПД оказались двумя тинейджерами в военной форме. Они играли возле стеклянного лифта с парой автоматов, притворяясь, что стреляют друг в друга. Эти юнцы падали на пол и стонали по-английски:

— Офицер упал, офицер упал.

— Мальчики, не попадите во что-нибудь, — предостерег их Зартарьян. — У нас тут важные гости.

Я надеялся, что меня повезут на бронетранспортере «БТР-70», но у ребят был «вольво», поржавевший по краям. Я помахал Зартарьяну и его маме, которая взглянула на свои часы, — строгое выражение ее усатого лица напоминало мне, чтобы я вернулся вовремя и не забыл высморкать нос.

Мы с немыслимой скоростью ехали по бульвару Национального Единства, который в этот летний вечер пятницы был запружен потными телами, затем направились вниз, к Террасе Сево. Мальчики сидели впереди, болтая на своем языке; иногда они высовывались из окна и стреляли в воздух, и устрашающий звук выстрелов в вечерней тишине чуть не заставил меня схватиться за «Ативан».

— Мальчики, — обратился я к ним, — почему бы вам не вести себя покультурнее?

— Прости, босс, — пробормотал один из парней на комичном русском. — Мы просто счастливы в вечер пятницы. Все идут на танцы. Может быть, и ты потанцуешь с девушкой сево? — Другой юноша легонько стукнул его прикладом автомата и велел заткнуться.

— Я не знаю, как это на вашем языке, но, когда вы беседуете по-русски со старшими, нужно употреблять вежливую форму обращения «вы», — учил я их. — Или по крайней мере вы должны спросить, можно ли перейти на фамильярное «ты».

— Можно мы перейдем на фамильярное «ты», босс?

— Нет, — ответил я.

Мальчики ненадолго притихли, а потом снова залопотали на своем варварском наречии. Я был доволен, что меня оставили в покое. Восхитительный ветерок, попадавший в открытые окошки «вольво», выдувал запах молодых дураков на переднем сиденье, от которых несло кожей и спермой, и приносил благоухание океана и тропических деревьев — скажем, джакаранды. Я вынул свой бельгийский паспорт и, как часто делал в последнее время, прижал его к своему твердому соску, несшему караул у моего сердца. Я рад был случаю увидеть мою Нану в родительском доме. По каким-то смутным причинам вид детей вместе с родителями меня возбуждал.

Эспланада Террасы Сево была ярко освещена шипящими фейерверками, которыми целились в ширь Каспия. Однако они часто не достигали своей водной цели и падали в толпу сево, собравшихся у кромки моря. Люди в панике отступали от воздушного налета.

— Идет война, — сказал я, — а эти люди специально собираются здесь, чтобы их бомбардировали хлопушками. Невероятно!

— Они просто хотят повеселиться, босс, — пояснил мне один из сопровождающих, — и чтобы их при этом не искалечили. Мы, народ сево, любим зажарить барашка и хорошо провести время.

— Существует много способов приятно провести вечер, — настаивал я, — без того, чтобы тебя при этом калечили. В мое время мы пили портвейн и беседовали далеко за полночь о наших мечтах и надеждах.

— Мы мечтаем и надеемся только на то, что однажды переедем в Лос-Анджелес, босс. Так о чем же говорить?

— Да… м-м-м, — промычал я, не в силах подыскать достойный ответ.

Мы обогнули залитого огнями осьминога Ватикана Сево и свернули на узкую дорогу, которая вела мимо так называемой Стены Основателей в старейшую часть города. У каждой террасы имелся свой собственный Старый город, построенный во время не то персидской оккупации, не то оттоманского нашествия. На Интернациональной Террасе и Террасе Сево Старый город был основан мусульманами, чьи похожие на ульи бани и короткие минареты создали два миниатюрных Стамбула, находившихся в тихом месте, подальше от остальной части города.

Но в Старом городе сево не было мечетей. Он стоял на горном кряже, и в нем было много извилистых дорог, каждая из которых изгибалась между горой и морем, приводя в тупик, к какому-нибудь внушительному старому дому на деревянных курьих ножках, который, казалось, упрекал водителя за то, что тот нарушил его уединение. Самые изысканные дома были высечены прямо в скале, и, судя по декоративным деталям и величественному виду, им было лет двести. Они были выдержаны в мягких тонах, бледно-желтых и бледно-зеленых, а еще лазурных, — вероятно, когда-то они отражали море, теперь ставшее серым. У этих домов имелись длинные деревянные балконы (часто с трех сторон), на которых были вырезаны львы и рыбы — фигурки из мифологии сево. Я не видел ничего красивее с тех самых пор, как приземлился в этой стране.

Мы направлялись к дому, затмевавшему все другие своими масштабами. Это было широкое белое здание, и, когда мы приблизились к особняку Нанабрагова, оказалось, что он построен из бетона. Это была всего лишь дорогая пародия на традиционный дом сево, раковина из бетона, нарастившая балконы и винтовые лесенки с той же холодной решимостью, что и тарелки спутниковых антенн на крыше.

Мои сопровождающие стали вялыми и молчаливыми, когда мы остановились перед особняком. Они коснулись своего оружия и начали медленно дышать носом. Потом выгнули шею, чтобы получше разглядеть спутниковые антенны на крыше. Оба они думали о своем Лос-Анджелесе, и мечту эту невозможно было выразить словами — только выстрелами из автомата и объятиями обнаженных женщин, горячих как ванна.

Подъездная дорожка окружала копию Fontana del Мого[15] Бернини. Дородный мавританский морской бог в центре был сделан из слишком уж блестящего мрамора. Я увидел, как из дома выбежала моя Нана, одетая в своем обычном молодежном стиле: все облегающее, сережки кольцами.

— Привет, — сказала она.

В ответ я произнес: «Хай».

— Как мило ты выглядишь! — одобрила она. На мне была рубашка-поло размером с хороший шатер и штаны цвета хаки, купленные по совету доктора Левина. — А ну-ка дай мне поцеловать это славное личико! — И она поцеловала меня затяжным поцелуем, стиснув мой зад. Я оглянулся на моих пораженных сопровождающих, как бы говоря: «Видите, что случается с культурными людьми, употребляющими форму обращения „вы“».

— Входи, — пригласила Нана. — Мой папа сгорает от нетерпения тебя увидеть. Обед готов. Только что застрелили трех барашков. — Она взяла меня за руку и потащила за собой, и ее плечи благоухали перечной мятой, как это иногда бывает у молодых женщин, — словно для того, чтобы еще больше осложнить мою жизнь.

Мы вошли в большой холл размером с хороший амбар. Четыре зеркала в позолоченных рамах отражали пустоту комнаты, создавая ощущение бесконечности, которое у меня всегда ассоциируется с загробной жизнью. За холлом последовала огромная комната, затем вторая и третья. Наконец мы попали в комнату, в которой стояло кожаное кресло с откидной спинкой, а напротив него висел плоский экран телевизора. Это напомнило мне дома моих бывших соседей в Нью-Йорке, молодых банкиров. Их «чердаки», как они гордо называли свои жилища, смахивали на военное бомбоубежище.

— Оглядись, — посоветовала Нана, снова входя в роль гида «Америкэн Экспресс». — Это традиционный дом сево. Планировка аналогична планировке любого крестьянского дома — только он немного больше. В прежние времена комнаты были расположены прямоугольником вокруг открытой дыры, через которую выходил дым. Мы не так примитивны, поэтому вместо такой дымовой дыры у нас есть маленький дворик.

Мы вышли в маленький дворик, который по праву мог бы называться национальным парком — причем не одной, а нескольких наций. Здесь было множество различных деревьев, от пальмы до тутового дерева, на которых распевали зяблики и чирикали воробьи, напоминая рыночных торговцев, сражающихся за единственного покупателя.

Двор был таким большим, что часто терялся из виду сам дом, окружавший его. Все пустые позолоченные комнаты, которые мы видели прежде, были всего лишь фасадом, потому что жизнь дома была сосредоточена в этом теплом зеленом центре, в котором, разумеется, стоял на якоре длинный стол, уставленный блюдами с ароматной пищей и графинами с темно-красным вином. При виде этой картины у меня потекли слюнки.

Отец Наны, хозяин дома, был окружен многочисленными гостями, чьи трели не уступали птичьим, раздававшимся у них над головой. Как только меня заметили, он закричал: «Тихо!» — и потянулся за предметом, похожим на бараний рог. Аналогичный предмет, наполненный вином, моментально был подан мне пожилым слугой. Гости, разглядев мои габариты, скрытые просторной одеждой, начали цокать языком и издавать восклицания.

— Тихо, вы, гортанный народ сево! — закричал хозяин, и его тщедушное тело дернулось, словно через него пропустили электрический ток или же заклеймили, как скот. — Сегодня вечером среди нас великий человек! Сейчас мы пьем за сына Бориса Вайнберга, за милого молодого Мишу, который прежде жил в Санкт-Петербурге, а скоро будет в Брюсселе — и всегда в Иерусалиме. Ну, все знают, что у Вайнбергов долгая и мирная история в нашей стране. Они наши братья, и кем бы ни был их враг, он также и наш враг. Миша, послушайте меня и вникните в мои слова! Когда вы здесь, среди сево, моя мать будет вашей матерью, моя жена — вашей сестрой, мой племянник — вашим дядей, моя дочь — вашей женой, и в моем колодце всегда найдется вода, чтобы вас напоить.

— Верно! Верно! — подхватили собравшиеся и подняли свои роги, а я — свой.

Терпкая жидкость потекла у меня по подбородку. Я смотрел влажными глазами в пьяном недоумении на маленького человечка, из чьего семени произошла моя Нана. Сейчас этот человек глядел мне прямо в глаза, глядел как на свою собственность — именно так я смотрю на сосиску за завтраком. Когда он сделал бесплодную попытку обнять меня всего, мальчишеское тельце мистера Нанабрагова снова дернулось, и он чуть не выпрыгнул из своей наполовину расстегнутой льняной рубашки. Он как-то безапелляционно фыркнул и вытер нос запястьем. И снова дернулся, демонстрируя загорелую грудь, поросшую густыми седыми волосами, но гладкую и твердую. Затем он навалился на меня и поцеловал в обе щеки. Я чувствовал, как он дергается и вибрирует, прислонившись ко мне, — это напомнило мне электробритву, которой я бреюсь каждое утро.

— Мистер Нанабрагов, — обратился я к нему, наслаждаясь свежим теплом отца почти так же, как теплом его дочери. — Ваша Нана сделала меня здесь таким счастливым! Я почти что хочу, чтобы эта война никогда не кончалась.

— Я тоже, дорогой мальчик, — ответил мистер Нанабрагов. — Я тоже. — Он отпустил меня, затем повернулся к дочери. — Наночка, — сказал он, — пойди-ка помоги женщинам с барашками, мое сокровище. Скажи своей маме, что, если она пережарит кебабы, я скормлю ее волкам. И нам нужны еще лепешки, дорогая. Твой новый кавалер любит поесть, судя по его виду. Разве же мы посмеем оставить его голодным?

— Я хочу остаться, папа, — возразила Нана. Подбоченившись, она бросила на отца сердитый взгляд упрямого подростка. Она была так не похожа на своего отца: он — крошечная нервная снежинка, она — большой широкий сосуд, полный надеждой и похотью. Только их красные полные губы были похожи.

— Обед только для мужчин, мой ангел, — сказал папа Нанабрагов, и тут я заметил, что двор заполнен представителями сильного пола, не вызывающего вдохновения. — Ступай веселиться с подружками на кухне. Какого славного барашка вы приготовите! Только не пережарьте его. Ты же хочешь, чтобы твой кавалер оставался счастливым? Какой он чудесный парень.

— Это так старомодно, — ответила ему Нана по-английски. — Это так… ну, не знаю… такое средневековье!

— Что такое, мое солнышко? — переспросил отец. — Ты же знаешь, я не силен в английском. Даже мой русский слабоват. А теперь ступай. Лети. Подожди-ка… Поцелуй меня, прежде чем покинешь нас.

Мне никогда еще не доводилось видеть, как моя Нана подавляет гнев, поскольку она никогда на меня не злилась. Она тяжело дышала, и мне показалось, что она сейчас расплачется. Но вместо этого она подошла к отцу, обняла его и послушно поцеловала шесть раз — по разу в каждую щеку, по разу в каждый висок и дважды в мясистый нос, загнутый вниз, как запятая. Он пощекотал ее. Она рассмеялась. Он как-то странно дернулся и шлепнул Нану по попке.

— Знаете, сэр, — обратился я к нему, — было бы приятно, если бы Нана со своими подружками сидела за столом. Женщины такие хорошенькие.

— При всем своем уважении я не согласен, — возразил мистер Нанабрагов. — Всему свое время — и красоте, и серьезности. Давайте-ка есть!