Абсурдистан

Глава 26 ЕДА, ИНТЕРЬЕР, СЕРВИС

Следующую неделю я провел в любви — к ней, к далекому американскому городу, который был для нас общим, и к себе — за то, что сумел так быстро оправиться от посттравматического синдрома из-за убийства Сакхи и отъезда Алеши-Боба. Мы занялись сексом практически в тот самый день, когда познакомились. Миф о консервативной восточной девушке развеялся за бутылкой водки «Флагман» в баре «Белуга» отеля «Хайатт», где Нана вела себя весьма раскованно. Затем была поездка в стеклянном лифте, где мы лобызались как безумные, и наконец мы ввалились в мой номер, где началась возня с южнокорейским презервативом. Все это было очень весело, хотя я питаю отвращение к презервативам, считая их еще одной попыткой придушить и принизить мой многострадальный khui. На сей раз это было делом рук южнокорейских баронов большого бизнеса.

Она занималась любовью, как многие крупные девушки (я имею в виду — крупные, а не толстые) — с чувством долга, на равных с мужчиной и с наслаждением, — мелким женщинам, смахивающим на грызунов, это не дано. Она хихикала и играла. Она толкнула меня на кровать, и я притворился, что падаю с кровати, — и действительно свалился, чуть не разломав пополам свою прекрасную кровать отеля «Хайатт».

— Иди сюда, сладкая, — позвал я. — Иди к папочке.

— А что у тебя есть для меня, папочка? — просюсюкала Нана, подбоченясь. Ее юное лицо блестело от пота, темно-карие глаза потускнели от желания, взгляд был пьяный. — Покажи-ка, что там у тебя.

— Ах, ты хочешь посмотреть, моя малышка? — сказал я. — Хочешь посмотреть, что тут у меня?

И впервые с тех пор, как меня обкромсали хасиды, я без боязни вынул его на свет — длинный шрам, куски кожи, общий вид ракеты, которая потерпела крушение. Нану не интересовали частности. Она пожала плечами, улыбнулась и принялась за дело: взяла его в рот, повертела, вынула с таким звуком, словно выстрелила пробкой, немного посмеялась над этим, вытерла рот сгибом локтя, потом снова взяла его в свой теплый рот.

— О, как хорошо, — сказал я, в восторге от ее непринужденной манеры западного среднего класса: какой приятный контраст с серьезностью русских девушек, которые подходят к моему khui с торжественным видом Леонида Брежнева, поднимающегося на трибуну 23-го Съезда Коммунистической партии в Москве.

— О, давай же, куколка, продолжай! — попросил я. — Не заставляй меня умолять. Угу. Ой, мама!

— Ты хочешь меня хлопнуть? — спросила она. Наверное, это какой-то новый термин у молодежи. Глагол «хлопнуть».

— Я хочу заставить тебя попотеть. Давай-ка сделаем это.

Я хотел было сказать, чтобы она сбросила с себя джинсы, но на самом деле было не так-то легко вынуть две ягодицы с ямочками из твердой кожуры ее джинсов «Мисс шестьдесят». Мы отдувались и потели. Она свесилась с кровати, а я тянул ее за края джинсов и чуть не заработал грыжу, пока раздел ее. Но все это время у меня не прекращалась эрекция, что показывает, как сильно я ее хотел. Она не сняла свою майку на начальном этапе — я люблю именно такой секс, меня возбуждает маленькая тайна. Сунув руки под майку, я ощутил гладкость ее грудей, оставив на потом визуальное знакомство с кремовой кожей и маленькими коричневыми шариками.

Естественно, учитывая мой вес, она забралась на меня. Но поскольку вес у нее был не такой уж маленький и она обладала природной упругостью, я предвидел, что в один прекрасный день мы займемся любовью в миссионерской позиции. После того как мы закончили возню с презервативом, я протянул руку к ее паху, но она шлепнула меня по руке. Эти предварительные игры ее не интересовали. Она просто уселась на меня верхом, держась для равновесия за мои титьки, и без всякого усилия ввела мой член.

Итак, она ехала на мне верхом Все было классно и очень современно, как курс современного искусства в Нью-Йоркском университете. Мне захотелось, чтобы у нее на майке был напечатан лозунг: «Я ЕХАЛА ВЕРХОМ НА МИШЕ ВАЙНБЕРГЕ».

— Ну давай же, — повторяла она, испустив несколько стонов, настолько по-мужски напористых, что меня на минуту охватил гомосексуальный страх. — Давай же, папочка, — говорила она с закрытыми глазами, и бедра ее бились о мои верхний и нижний животы, а мои титьки хлюпали. — То, что надо, — бросила она на меня короткий взгляд и затем повернула голову вбок, чтобы я мог лизнуть ее ухо и впиться в шею. — То… что… надо.

— Да, — согласился я. — Я тебя трахаю. Ох. Куколка… ой!

— Еще минутку, — попросила она. — Дай мне минутку. Вот так.

— Передвинься немножко, — сказал я. — Передвинься. Мне больно. Моя кость.

— То… что… надо, — простонала она.

— Мне больно, — повторил я.

— О! — закричала она. — ТРАХНИ МЕНЯ! — Она выгнулась назад. Я выскользнул из нее. Ее бедра дрожали передо мной, и я чувствовал, как теплая обильная жидкость льется на мои бедра — и не знал, из меня или из нее. Моя спальня наполнилась запахом спаржи. — О, — повторила она. — Трахни меня.

— С тобой все в порядке? — спросил я. — Я…

— Что — ты? — Она рассмеялась. У нее был длинный, лошадиный рот. Когда она поворачивалась в профиль, ее зубы отбрасывали собственную тень. Она показалась мне глуповатой и немного опасной, как американская школьница из среднего класса, столкнувшаяся с развратом в номере отеля. — Это было здорово. То, что надо. Ты сделал это.

— Я сделал?

— То, что надо.

— О! — сказал я. — Так ты кончила?

Она меня обняла. Я прижался к ее потной майке, чертя круги на удивительно маленьких плечах.

— Да, — ответила она. — А ты нет?

— Конечно да, — солгал я. Я стянул пустой презерватив и ухитрился забросить его под кровать. Я чувствовал себя счастливым, но как-то странно, словно меня изнасиловали. Грудь и живот у меня были мокрыми от ее и моей слюны.

— Обними меня, — сказала она, хотя я и так все время ее обнимал.

— Моя сладкая девочка. — От этих слов мне стало грустно, я томился по чему-то, чего не мог высказать. Может быть, по десерту.

— Поговори со мной, — прошептала она.

— О чем? — спросил я шепотом. Этот шепот навел меня на мысль приглушить свет с помощью пульта дистанционного управления, лежавшего на ночном столике. Когда я приглушил свет, дальние созвездия нефтяных вышек осветили панораму под нами, и теперь, когда мы не так ясно видели друг друга, мы четче различали мир вокруг нас, эти морские нефтяные небоскребы, цепочками протянувшиеся к Турции, к России, к Ирану, ко всем местам, до которых нам не было дела.

— Скажи мне что-нибудь, — прошептала она.

Еще не время было говорить, что я люблю ее, — прежде нужно получить подтверждение у доктора Левина. Кроме того, у нас d ней были вещи более неуловимые, символические и каким-то образом более важные. Я задумался: что же это за вещи? Вспомнил о далеком острове, расположенном между двумя могучими реками, сделавшем нас тем, кто мы есть: двумя чудесными людьми, пытавшимися преодолеть (мы преодолеем, мой друг[13]). Я подумал о нашем возможном будущем: мы бы проводили время вместе, трахаясь, любя и трапезничая. А еще — о маленькой красной книжечке — не цитатнике Мао, а гораздо более важном томике, который я решил процитировать ей по памяти.

— «„Это не Нижний Ист-Сайд вашего дедушки“, — говорят поклонники этого тесного, размером со стенной шкаф, храма Новой Американской Кухни, где царствует шеф-повар Роллан Дю Плесси. Правда, некоторые считают, что эта кухня, возможно, поскользнулась на банане, но предлагаемая карта вин по умеренным ценам помогает им держаться. Еда — 26, интерьер — 16, сервис — 18».

Я почувствовал ее учащенное дыхание. Она начинала растирать мой токсичный горб.

— Это местечко на Клинтон-стрит, — сказала она. — Я там была.

— Угу, — простонал я. Ее руки месили темную скалу моего горба. Я не сразу вспомнил английское слово, а когда вспомнил, то чуть не вскрикнул. Утешать. Она меня утешала.

— Продолжай, — попросила она. — Расскажи еще что-нибудь.

— Что ты хочешь услышать? — спросил я.

— Направляйся на север, — прошептала она.

Я прошел вместе с ней по Ривингтон, свернув на Эссекс-стрит. Ее рука продолжала массировать мой горб. Ее грудь притягивала взгляды латиноамериканских прохожих, и была в моей Нане свежесть юной девушки и какая-то искренность: «Я просто Нана из этого квартала».

Авеню А сверкала грязными красками.

Я провел Нану по Шестой улице, мимо Первой авеню, и мы поднялись по лестнице.

— Рассказывай, — велела она.

— «В этом уютном кафе всегда Рождество. В то время как недовольные считают, что здесь стряпают без вдохновения, а атмосфера напоминает о жизни в военное время, дешевые цены и бесплатное манговое мороженое гарантируют, что праздник никогда не прекратится. Еда — 18, интерьер — 14, сервис — 11».

— Расскажи еще что-нибудь. — Она стиснула меня в объятиях. Мое колено было зажато между ее бедрами, и я решил вести Нану на запад, проталкивая колено поглубже, в ее влажность:

— «В „Дзэн“ такое свежее суши, что оно едет на водных лыжах по вашему языку, и такое сакэ, что даже самый привередливый самурай из делового центра воскликнет: „Банзай!“ Еда — 26, интерьер — 9, сервис — 15».

— Еще, — просила Нана. Я потерся о нее коленом, но она не стала поощрять мою похоть. — Еще, — повторила она.

И я провел ее через весь город, к Вест-Сайд-Хайвэй. Я отдал ей все, что знал: Еду, Интерьер, Сервис. Я цитировал по памяти, а когда память подводила, подключал воображение, сочиняя рестораны, которых не существовало, но которые должны бы быть — там полно посетителей, скатерти не первой свежести, официанты плутоватые, но еда дешевая и порции огромные. А потом, когда уплачено по счету и тебя со всех сторон подпирает необходимость пообщаться с туалетом и биде, ты берешь такси и возвращаешься в свою квартиру, высоко в небе, и засыпаешь в объятиях любимой еще до того, как лифт прибыл на твой этаж — к серым коридорам, мусоропроводу и анонимной двери с номером квартиры, который ты с такой гордостью пишешь на конвертах, отправляя письма в менее счастливые страны.

Ручка двери повернулась, включился свет, с ревом заработало кабельное телевидение. И знаешь что, Нана, моя сладостная смуглая наездница? То… что… надо. Мы дома.