Абсурдистан

Глава 19 МОЕ СЕРОЕ СЕРДЦЕ РЕПТИЛИИ

Сорок этажей отделяло нас от войны, и мы очутились над ней. Вокруг нас была цивилизация «Хайатт».

В небоскребе жужжали генераторы, и возникала иллюзия, будто мы на американском космическом корабле, плывущем над танками и бронетранспортерами, над поддельными ирландскими барами и голландскими нефтяными платформами «Шелл» — к какому-то замечательному, хитрому голливудскому финалу. «Все в бассейн! Сейчас начнется вечеринка!»

Я снова и снова набирал номер доктора Левина. Наконец добрый доктор отозвался, кашлянул, чихнул (снова сезонная аллергия) и поздоровался со мной.

— Доктор Левин, катастрофа, — сказал я. — Я в Республике Абсурдистан. Мне грозит большая опасность. Все ужасно. Пожалуйста, проконсультируйте меня…

С большим терпением и аналитической уравновешенностью доктор Левин попросил меня, на хрен, успокоиться.

— Итак, где это место? — спросил он.

— Вы смотрите новости?

— Я видел новости вчера вечером.

— Значит, вы слышали о гражданской войне.

— О какой гражданской войне?

— В Абсурдсвани. В столице. Они закрыли аэропорт. И выстрелили моему другу в затылок.

— О’кей, давайте начнем с самого начала, — вздохнул доктор Левин. — Что такое этот Абсурдсвани?

— Абсурдсвани находится на Каспийском море.

— А где именно оно находится? У меня туговато с географией.

— Каспийское море? Оно находится на юге России, возле Туркменистана…

— Где?

— Возле Ирана.

— Возле Ирана? Я думал, вы все еще в Москве — последний раз вы звонили оттуда.

— Из Санкт-Петербурга.

— И все-таки Иран должен находиться гораздо дальше оттуда, чем Москва. Что вы там делаете?

Я объяснил, что поехал в Абсурдистан покупать европейское гражданство у жуликоватого чиновника из бельгийского консульства после того, как трахнул молодую жену своего покойного отца. Последовало укоризненное молчание.

— Это законный путь получить гражданство? — осведомился доктор Левин.

— Ну, — произнес я в замешательстве, — относительно законный…

«Сукин сын, — подумал я. — Как же ты смел предположить, что я не воспользуюсь малейшим шансом, чтобы выбраться из России, в то время как твои прапрадеды, вероятно, подкупили половину царских чиновников в черте оседлости и сбежали в мешках для почты ради того, чтобы их потомок сейчас развалился в прекрасном кресле из ценных пород дерева на углу Парк-авеню и 85-й улицы, изрекая скороспелые и строгие замечания в адрес оскорбленных и несчастных и получая за это по 350 долларов?» Но вместо того, чтобы высказать это, я начал плакать.

— Давайте сначала обсудим важные вопросы, — сказал доктор Левин. — В вашем недавнем прошлом, кажется, застрелили или взорвали фугасом многих людей. Так что позвольте вас спросить: находитесь ли вы в безопасном месте? Угрожает ли вашей жизни непосредственная опасность? И, учитывая возможность, что у вас сейчас проявляются симптомы посттравматического синдрома, такие как чувство отчужденности, гнева и беспомощности, думаете ли вы, что способны принять рациональное решение, которое обеспечит вам безопасность в будущем?

— Я не уверен, — ответил я, подавив рыдания, дабы сосредоточиться. — Мой друг Алеша-Боб пытается что-то сделать, чтобы мы отсюда выбрались. Знаете, он очень ловкий.

— Ну что же, это позитивный момент, — одобрил доктор Левин. — А пока что вы должны продуктивно проводить время. Попытайтесь чем-нибудь себя занять, как вы это делали в Москве. Если это безопасно, отправьтесь на прогулку или займитесь физическими упражнениями. Этот вид деятельности вместе с тремя миллиграммами «Ативана» в день понизят ваш порог беспокойства.

— Вы думаете, что я действительно могу…

— А почему бы вам не попытаться просто расслабиться? — спросил доктор Левин. Я слышал, как он потягивает свой любимый цитрусовый коктейль с витаминной добавкой — современный эквивалент сигары психоаналитика. — Просто не дергайтесь так сильно.

— Попытаться расслабиться? Как же мне это сделать? Это все равно что попытаться допиться до трезвости.

Вы знаете, что помогает одному из моих пациентов, когда он начинает дергаться? Он выходит из дому и покупает себе костюм. Почему бы вам не выйти и не купить себе костюм, Миша?

— Мне слишком грустно, чтобы покупать костюмы, — прошептал я.

— Что еще вам приходит на ум в связи с этим? В связи с вашей грустью?

— Никому нет до меня дела — даже вам, доктор, — сказал я. — У меня на глазах убили милого человека, демократа, и я пытаюсь горевать о нем, но не могу. И я пытаюсь горевать о моем отце, но не могу. Ничего, как вы говорите, «не приходит на ум в связи с этим». И я стараюсь быть хорошим, стараюсь помогать людям, но тут это не получается, и я не знаю, как это сделать. И я напуган, и одинок, и несчастен, и я укоряю себя за то, что напуган, и одинок, и несчастен, и за то, что прожил тридцать лет, и у меня нет никого, за исключением Алеши — ни одной души! — кому было бы до меня дело. Я знаю, в Нью-Йорке, Париже и Лондоне есть люди, у которых те же самые проблемы, и что я не должен чувствовать себя исключительным, но что бы я ни делал и куда бы ни ехал — все не то, не то, не то. И не может быть, чтобы дело было только во мне. Мне нужно услышать, что я на самом деле лучше. Я просыпаюсь в пустой постели и смотрю на свое сердце, и оно серое. Я снимаю рубашку, раздираю грудь, и мое сердце все кожаное и серое, как у рептилии.

Я услышал, как в трубке дышат носом. Я прижал ее к уху, надеясь услышать, что на самом деле я лучше и что не существует серого сердца рептилии.

— Скажите это! — еле слышно прошептал я и добавил по-русски: — Выполняйте вашу работу! Дайте мне немного счастья!

Последовало более аналитическое молчание.

— Это верно, — нехотя согласился доктор Левин, — что обстоятельства, в которых вы живете, вызывают ряд уникальных проблем.

— Да, — подтвердил я. Это верно. Неблагоприятные обстоятельства способствуют возникновению уникальных проблем. Я подождал еще немного. Подождал одну минуту, потом две — но все напрасно. «О, давайте же, доктор! Бросьте собаке кость. Скажите, что на самом деле я лучше. Скажите о моем сердце». Я прикрыл лицо большой рыхлой рукой и всплакнул, преувеличивая свои печали в надежде, что доктор сжалится и отпустит мне мои грехи.

Но он не хотел это сделать. Ни за 350 долларов в час. Ни за какие деньги. Даже за все деньги в этом моем мире с серым сердцем.

Подавленный и неподвижный, как Обломов двадцать первого века, я лежал на кровати, положив лэптоп себе на живот, и шарил по самым темным уголкам Интернета. Я наблюдал, как каких-то несчастных женщин унижают и связывают, плюют на них, заставляют заглатывать гигантские пенисы. И мне хотелось отереть их мокрые лица, увезти в Миннеаполис или Торонто и научить радоваться простой жизни вдали от мучителей с большими членами.

Я решил написать Руанне электронное письмо.

Вообще-то я не упомянул в разговоре с доктором Левиным о яблочном сне, но когда имеешь дело с Руанной, всегда лучше привести мнение авторитетной фигуры. Как только я отправил послание, на моем экране сразу же появился автоответ:

Я еще раз прочел это послание, и лэптоп поднимался и опускался вместе с Моим животом, когда я делал вдох и выдох. Одна фраза не давала мне покоя. Нет, не Вольтер. Я снова перечитал письмо Руанны. «Режиссер фильмов». Вот оно! Не кинорежиссер, а режиссер фильмов! О господи! Я постучал по клавиатуре онемевшим указательным пальцем, возвращая свой компьютер в поток порнографии. Уснул я вне себя от ярости, под притворные стоны женщины, доносившиеся из лэптопа.

Рука терла мне шею, но я никак не мог соединить ее со знакомым голосом, говорившим мне: «Проснись, Миша». Рука продолжала меня массировать, и я ощутил запах алкоголя и мужского пота.

— Не трогайте меня! — закричал я, резко просыпаясь и сильно ударив по руке на моем плече. На какую-то долю секунды я удивился, увидев, что возле меня стоит не мой отец, а Алеша-Боб.

— Какого хрена, Миша? — возмутился Алеша-Боб, потирая ушибленную руку. — Что с тобой такое?

— Не знаю, — прошептал я. — Извини.

Глобус головы Алеши-Боба маячил передо мной — синие вены были словно беспокойные реки, а нос — живой, дышащий субконтинент. На нем были только спортивные штаны, на обнаженной груди красовался православный крест вместе с еврейским могендоведом[9]. Недавно мой друг заговорил о том, чтобы добавить в свою жизнь какой-то религиозный смысл. Мне хотелось спросить его: отчего это американцы вечно чего-то ищут, хотя ясно, что находить-то нечего?

Он снял с моего живота лэптоп.

— О, как мило, Закусь, — сказал он. — Это что, твоя новая девушка, — в собачьем ошейнике?

— Прости, что ударил тебя, — извинился я. — Я просто сейчас не хочу, чтобы до меня дотрагивались.

— Что сказал твой психоаналитик?

— Посттравматический синдром. Чушь собачья!

— Что еще он сказал?

— Он посоветовал мне сходить на прогулку. Ну, знаешь, заняться физическими упражнениями. Купить костюм.

— Как всегда, блестяще, — засмеялся Алеша-Боб. — Я заказал в номер «крылышки бизона». Они в гостиной. В мини-баре — «Блэк Лейбл».

«Крылышки бизона» были суховаты, и понадобилось сорок восемь крылышек, чтобы я наелся. Я высасывал хрупкие косточки, смакуя томатный «горячий соус», который стекал мне на подбородок и на купальный халат отеля «Хайатт». Я чувствовал, как потоки воздуха из кондиционера овевают мое небритое лицо. Горячий соус в сочетании с кондиционером создали у меня такое чувство, будто я почти в безопасности.

Алеша-Боб одной рукой печатал на своем лэптопе, а другой переключал телевизионные каналы. Он просматривал новости об Абсурдистане.

— На Си-эн-эн ничего, по Би-би-си почти ничего, «Франс-два» — что-то есть, но je ne comprends pas[10], что именно… Похоже, нам остается только ОРТ.

И он переключился на один из каналов, контролируемых Кремлем, — сплошной Путин, все время. Российский президент давал пресс-конференцию. Он выглядел так же, как всегда: как не очень счастливая лошадь, опустившая голову в кормушку с овсом. «Абсурдсвани — важный партнер России в области стратегии, экономики и культуры, — печально вещал Путин в микрофон. — Мы надеемся на прекращение насилия. Мы призываем лидеров сево уважать международные нормы».

Алеша-Боб переключился на другой российский правительственный канал.

Вообще-то говоря, все они были правительственными. Молодой репортер западного вида стоял перед мраморной плитой, на которой были высечены слова: «„Парк Хайатт“ в городе Свани».

— Эй, да это же наш отель! — воскликнул я.

«Пока что количество убитых умеренное, — говорил репортер. — При этом конфликте убито шестьдесят пять человек. Двенадцать из них — вооруженные заговорщики, которых расстреляли перед входом в отель „Хайатт“».

— Заговорщики сево? Вооруженные? — повторил я. — Это были всего лишь демократы в дорогих галстуках.

«В результате личного посредничества президента Путина, — продолжал репортер, — сегодня в городе Свани было подписано соглашение о временном прекращении огня».

— Это хороший знак! — обрадовался Алеша-Боб. — Они могут снова открыть аэропорт.

Слегка покривив душой, я одобрительно хмыкнул. Откровенно говоря, мысль о том, чтобы уехать из «Хайатта», казалась мне фантастической. Я хотел вернуться в свою комнату и смотреть на несчастных девушек в Интернете. Мне хотелось своими руками прикончить их мучителей.

Репортер продолжал: «Сегодня новый президент республики. Дебил Канук, сын убитого государственного лидера Георгия Канука, встретился с лидерами восставших сево, которые называют себя Государственным комитетом по восстановлению порядка и демократии, или ГКВПД».

Лидер свани пожал руку лидеру сево, который был старше его и лучше одет. Все они улыбались, как будто вернулись с удачной утиной охоты.

— Все они мерзавцы, — заявил Алеша-Боб. — Ларри Зартарьян сказал, что вся эта война разгорелась вокруг нефтепровода, который «КБР» строит так, чтобы он прошел из Каспия через Турцию. Все хотят, чтобы нефтепровод прошел через их территорию, тогда они смогут поживиться.

Наблюдая за тем, как гордые сево в дорогих костюмах жмут руку безвкусному Дебилу Кануку, у которого под «солнечными» прожекторами тает грим на лоснящемся лбу, я решил твердо стоять за народ сево. Хотя бы в память Сакхи.

И тут я узнал одного из людей, стоявших рядом с Дебилом Кануком. Оливковая форма, тусклые глаза, что-то пристально разглядывающие на горизонте, красные кулаки, похожие на плоды граната, которые свисают вдоль бедер. Полковник Свекла ухмылялся прямо мне в лицо, подзадоривая спасти жизнь Сакхе.

Он спокойно говорил что-то в микрофон. После того как Дебил Канук что-то прохрюкал, полковник казался настоящим оратором.

«Пока не будут арестованы заговорщики, ответственные за то, что был сбит самолет президента Георгия Канука, — сказал он, — границы республики будут закрыты и будет прекращено все воздушное сообщение. Справедливость для народа свани восторжествует».

— Черт возьми! — воскликнул Алеша-Боб. — Какого дьявола, Миша? Они не собираются позволить иностранцам уехать? Чего они от нас хотят? Вот дерьмо! — Замолчав, он взглянул на меня. — Ты плачешь, Закусь?

Я дотронулся до своего лица. Мои щеки действительно были мокрые, а ноздри наполнял морской бриз, соленый от моего собственного тела. А мой токсичный горб между тем бил тревогу на знакомых басовых нотах: «ОТ-чаянье, ОТ-чаянье, от-ЧАЯНЬЕ». Все повторяется. Подъездная дорожка. Стреляные гильзы. Поднявшееся в воздух облако пыли. Дергающиеся тела. Последние слова Сакхи, обращенные ко мне: «Мишенька, пожалуйста. Скажите, чтобы они остановились. Они послушаются такого человека, как вы».

Алеша-Боб выключил телевизор и подошел ко мне.

— Ну же, Закусь, — сказал он и раскрыл объятия.

— Иди сюда! — прорыдал я, склоняясь к нему. Он сел рядом и положил мою голову на свое голое теплое плечо. Слезы лились легко и бесцельно, сами по себе — соленые ручейки, которые текли по телу моего друга, скапливаясь у него в пупке.

— Давай споем рэп, — предложил он. — Ты бы не хотел немножко рэпа, Миша? Помнишь, кто мы такие? Мы Джентльмены, Которые Любят Рэп!

— Я помню, — сказал я. И улыбнулся, чтобы уверить Алешу-Боба, что я не совсем безнадежен.

— Тогда как насчет гетто-тек? Как насчет «Члена в работе»?

— О’кей, — согласился я, застенчиво глядя себе между ног.

— «Ну-ка, посмотрим, как твой член работает, / Посмотрим, каков он в работе», — запел Алеша-Боб в воображаемый микрофон, подражая тону молодой женщины легкого поведения из гетто в Детройте. — «Ну-ка, посмотрим на твой член…»

Он поднес ко мне микрофон. Изображая любовника этой воображаемой женщины из гетто, я запел фальшивым баритоном сутенера из гетто:

— «А ну-ка, посмотрим, как эта киска работает».

Мы оба рассмеялись.

— Молодец, — сказал Алеша-Боб. — Вот как мы это делаем. Настоящее детройтское дерьмо. Ты мой ниггер.

— А ты — мой, — ответил я, целуя его в щеку. Я чувствовал внизу живота что-то яркое и пронзительное. Неужели рэп так вдохновляет? Неужели это правда, что люди, у которых ничего нет, — самые счастливые из всех?

Наши объятия прервал глухой, но упорный рев вертолета. Алеша-Боб подскочил к окну и раздернул шторы.

— Иди сюда, Миша, — позвал он.

— А нужно?

— Посмотри!

Вертолет «Чинук», нечто вроде механической воздушной коровы, громоздкий и неуклюжий, летел над нефтяными вышками, направляясь к Интернациональной Террасе. Я разобрал надпись у него на борту — белые латинские буквы на фоне камуфляжа.

— Бери своего слугу и свой лэптоп. А также твой бельгийский паспорт.

— Зачем?

— Падение Сайгона, 75.

— Je ne comprends pas.

— Поторапливайся, Закусь. Мы сейчас бежим в посольство.

Американская армия прибыла в город Свани.