Агент президента

Глава двадцать третья Les beaux yeux de ma cassette![79]

Если бы Ланни был газетным репортёром или туристом, жаждущим впечатлений, он снова направился бы в Вену, потому что было очевидно, что в ближайшее время там появится "главная новость". Шушниг в своих отчаянных метаниях пришёл к идее плебисцита. Народу его страны будет предложено высказаться, хочет ли он или нет аншлюс с гитлеровской Германией. Ничего более быстрого не могло придти в голову. Ади знал, что народ Австрии проголосовал бы три к одному против него, поэтому он принял это предложение в штыки. Шушниг ожидал этого и потому назначил голосование через четыре дня после его объявления. Берлинские газеты разразились рассказами о коммунистах, захвативших Вену, о черни, атакующей немцев на улицах, и о Чехословакии, отправляющей артиллерию для поддержки Красного восстания.

Ланни знал, что это означало немедленное действие, но это была не его работа, чтобы засвидетельствовать это. Опытные газетчики полетят туда, и история о том, что случилось, будет на подносе с завтраком у ФДР каждое утро. Работой Ланни было знать, что будет дальше. И он думал, что знает. Он был захвачен желанием еще раз сообщить в Вашингтон и попытаться убедить своего номера один принять шаги остановить новую мировую войну, прежде чем она распространится дальше. Пока было еще не слишком поздно. Если Америка укажет путь и соберёт Англию и Францию вместе, малые государства присоединятся, не говоря уже о Советском Союзе. Диктаторы могут быть остановлены, и кто может знать, сколько миллионов жизней могут быть спасены?

Ланни должен был получить от Фуртвэнглера картину. И пока он ждал этого, раздался телефонный звонок, и мужской голос сказал: "Герр Бэдд, вы получили телеграмму от герра Хоста из Нью-Йорка?" Когда Ланни ответил, что получил, голос спросил: "Не будете вы бы так добры, встретиться со мной в этот вечер? Я буду в холле отеля Иден в восемь". Ланни, опытный конспиратор, ответил: "Я буду там".

Он не узнал голос, но предположил, что незнакомец знает его. Он пообедал один, посмотрел вечерние газеты, а затем отправился на прогулку, убедившись, что никто за ним не следует. За пять минут до указанного часа, он забрел в просторный вестибюль Идена и сел. Ровно в восемь пришел человек, которого он хорошо знал, хотя не видел его в течение года. Аарон Шёнхаус, старший брат Рахели Робин, вдовы Фредди. Ланни подождал, пока он не прошел дальше, потом встал и последовал за ним на улицу. Они прошли квартал, пока Ланни не убедился, что за ними никто не следит. Затем он пошел быстрее и догнал Аарона.

"Ну, Аарон", — сказал он, — "рад видеть Вас. Как старики?"

"Не слишком хорошо", — был ответ. — "Простите меня за такую встречу. На это есть причины, которые я объясню. У меня есть автомобиль, и будет безопаснее, если мы поедем".

Он остановился перед припаркованным автомобилем и отпер его, проскользнув на сиденье водителя, а Ланни занял место рядом с ним. Ланни будет суждено иметь много общего с этим автомобилем, но он ещё не знал об этом и не обратил на него особого внимания, лишь отметив, что это был седан немецкого производства средней цены и, видимо, с малым пробегом. Там был плед, и он бросил его на колени, пока свойственник умершего брата зятя, если есть такие родственные отношения, завел машину и поехал с умеренной скоростью по широкому бульвару.

Ланни познакомился с семьёй Шёнхаус десять лет назад вскоре после женитьбы Фредди, но мало кого из них видел, потому что они не испытывали особого интереса к социалистическим идеям своей дочери и не стремились вращаться в высших сферах, которые часто посещал Ланни. Отец семьи был адвокатом небольшого масштаба, и, как еврей получил запрет на свою профессию после прихода нацистов. Он жил на средства своего сына, который занимался комиссионным бизнесом, о котором Ланни не имел представления. Ланни знал, что Аарон имел семью, а в последнее время слышал, что его жена умерла. И это все.

Человек был на несколько лет моложе Ланни, но выглядел старше, эти годы наложили на него отпечаток. Он был маленького роста, гладко выбритый и с желтоватым цветом лица, носил черное пальто не модного покроя и потёртую шляпу. Но это не служило определением его финансового состояния. Большинство евреев держали себя сдержано в эти опасные времена. Он знал немного по-английски, но не слишком хорошо, и с Ланни говорил по-немецки. Он рассказал о состоянии семьи. У мамы был рак, и ей осталось жить немного. Она не могла уехать в Америку, и папа не оставил бы ее. Он останется и будет заботиться о ней. Они оба отчаянно просили Аарона взять своих детей и эмигрировать в Америку. Он спрятал деньги, и в любое время нацисты могли бы схватить его и пытать, чтобы заставить его отказаться от них. В конце концов, он уступил, и Йоханнесу удалось получить въездные визы. Аарон заплатил необходимые взятки здесь в Берлине и получил разрешение на выезд.

Он спросил Ланни о своей сестре, которая еще раз вышла замуж за человека, работающего в офисе Йоханнеса в Нью-Йорке. У нее был еще один ребенок, кроме сына от Фредди, маленького Йоханнеса. Ланни рассказал, что они живут со стариками и хорошо ладят. Он всегда посещал их, когда бывал в штате Коннектикут. Маленькому Йоханнесу всего восемь лет, и он вылитый образ своего отца и самый милый ребенок. Семья Шёнхаус знала, что сделал Ланни, чтобы спасти Фредди от нацистов. Без сомнения, это была причина, почему Аарон пришёл сейчас к нему.

Он хотел совсем немного. Просто вывезти немного своих денег из Нацилэнда. Он сказал: "Я всегда был независимым человеком, и, может быть, я слишком много думаю о деньгах, но это идет вразрез с моей природой жить в Нью-Йорке нищим. Конечно, я могу взять взаймы у Йоханнеса, но он деспотичный человек, не осознающий этого, и я предпочитаю жить самостоятельно. Вы понимаете, в этом мире я всё сделал своими руками и получил то, что я имею, тяжким трудом. Я не понимаю, почему я должен отдать всё преследователям моей национальности, если я могу это сохранить".

"Конечно, нет", — заявил Ланни, пускаясь в рискованное предприятие, несовместимое с его башней из слоновой кости.

— В соответствии с нацистским законом мне разрешают взять только пятьдесят марок, и это не позволит мне и моим трём детям уехать очень далеко в сторону Нью-Йорка. Но вот этот автомобиль представляет собой крупную сумму денег. Я предполагаю, что в этот раз вы приехали в Германию не на автомобиле.

— Как вы догадались?

— Я читал о вашем прибытии в полдень, поэтому я решил, что вы приехали утром и вряд ли провели за рулем всю ночь в шторм.

— Хорошее предположение. Я не за рулем и должен вывезти несколько картин.

— Это то, что надо. Этот автомобиль стоил около пяти тысяч марок, когда был новым, и он должен принести по крайней мере половину в Бельгии или Голландии. Этого было бы достаточно, чтобы добраться мне и моим детям до Нью-Йорка и дожить нам там, пока я не найду работу. Официально автомобиль не принадлежит мне. У меня есть хороший друг, который был так добр и зарегистрировал его на своё имя. Он продаст его вам. Вы не должны платить никаких денег, но взять его расписку на две тысячи пятьсот марок и автомобиль будет вашим. Вы можете ехать на нём в любое место, куда захотите за пределами Германии, а я встречу вас там и заберу его.

Вот так Ланни искушали снова! Из доброты своего сердца, он взялся бы помочь угнетенному человеку, и забыть, что в его руках находится судьба его родины и возможно всего мира! Находится ли? Сомнения одолевали его, и он сказал: "Я не знаю правил, Аарон, разрешается ли иностранцу купить автомобиль в Германии и вывезти его?"

— Почему нет? Это просто экспорт, а немцы работают как черти, чтобы содействовать развитию внешней торговли. Они рады были бы получить хорошую американскую валюту, с помощью которой купить медь, нефть, каучук, хлопок и другие военные материалы.

— Но нужно ли какое-то разрешение? И может быть налог?

— Если нужен налог, то я дам вам деньги, чтобы оплатить его. Я не буду делать запросы, у меня есть друг, номинальный владелец автомобиля, который сделает это. Но у вас есть влиятельные друзья, вы могли бы спросить их и удостовериться.

На этом они и порешили. Утром совершенно случайно Ланни получил телеграмму о других картинах, которые Геринг конфисковал из дворца Йоханнеса Робина, и которые не соответствовали художественным вкусам великого человека. Ланни позвонил Фуртвэнглеру, чтобы заключить сделку, и в конце разговора сказал: "Кстати, господин полковник, я в этот раз прибыл на поезде, а мне необходимо забрать несколько картин домой. Я могу по разумной цене купить автомобиль немецкого производства, и мне интересно, какие правила существуют по этому вопросу".

"Я не знаю", — ответил офицер СС. — "Но в любом случае вы не должны беспокоиться о правилах. Мы будем рады исправить их для вас".

— Я бы не хотел беспокоить Его превосходительство по столь малому вопросу.

— Конечно, нет. Я знаю его желания, не задавая вопросов, и я дам команду выправить вам все необходимые разрешения для выезда без задержки.

"Это очень мило с вашей стороны", — ответил гость, и подумал, как удобна диктатура, особенно для диктаторов и их друзей! Он почувствовал преимущества офисных благ.

Он получил регистрационный номер и другие данные о машине и передал их Фуртвэнглеру по телефону. Надлежащее разрешение с подписью и печатью было доставлено из офиса Рейхсминистра фельдмаршала в тот же день, а вечером Ланни встретил своего еврейского так сказать родственника и передал ему своё согласие. Ланни был намерен уехать сразу, но отложил отъезд на несколько дней в ожидании телеграфного денежного перевода на новую сделку по картинам. Аарон сказал, что это кстати. Он сможет лучше подготовить автомобиль для путешествия. Они провели все процедуры по продаже и договорились о встрече в Амстердаме, где Ланни хотел осмотреть несколько картин. Ланни хотел отправиться рано утром, а Аарон ночным экспрессом со своими детьми. Они встретятся в отеле Амстель. Ланни предложил посадить их в машину, как он когда-то сделал это с семьей Робинов, но они согласились, что это было бы слишком заметным. Автомобиль полный евреев и разрешение маршала Геринга не гармонируют друг с другом.

Всё оказалось восхитительно просто. Ровно в восемь часов утра Ланни расплатился, и все его сумки и тщательно завернутые сокровища искусства были вынесены вниз к двери. Там был Аарон, выглядевший, как скромный экспедитор, с автомобилем и должным образом оформленной купчей. Он почтительно приподнял шляпу и отошёл в сторону, в то время как Ланни смотрел, как загружаются его вещи в автомобиль. Разве не естественно, что этот важный американец купил машину для отъезда в этот не слишком сырой и ветреный день в марте? Он раздал чаевые коридорным и швейцару, и все они кланялись и улыбались. А он уехал.

"Ради бога, ведите осторожно", — сказал Аарон — "это все, что у меня осталось в мире". Ланни не придавал особого значения этому замечанию, пренебрежительно ответив, что он проехал по всей Европе со времён своего отрочества столько сотен тысяч километров, что не в силах сосчитать.

Autobahnen Третьего рейха были построены генералом Тодтом. Их цель состояла в том, чтобы быстро доставить немецкие механизированные армии до тех границ, которые могут оказаться под угрозой врага. Робби сказал, что эти дороги были ошибкой, потому что в длительной войне Германии будет не хватать бензина и каучука, и она будет вынуждена вернуться к своим железным дорогам, заброшенным в течение длительного времени. Но Адольф Гитлер не собирался вести длинные войны. Он намеревался сокрушить своих врагов одного за другим, и его ум привлекало всё современное и отвергало всё старое. Так что здесь были прекрасные шоссе в четыре полосы, проходя на разных уровнях все пересекающиеся дороги. Поэтому большую часть времени можно было катиться на любой скорости.

Новый автомобиль был в полном порядке, никаких лязгов или скрипов и сбоев цилиндров. Немцы гордятся своими автомобилями, и этот устремился прямо на запад на скорости около ста километров в час. Ланни привык за рулём думать о других вопросах. Будучи общительным человеком, он думал о своих друзьях, которых собирался увидеть в этой поездке. Что надо рассказать Рику и Нине о Труди, что он собирается рассказать своему отцу о Гитлере и Геринге. Новости об Австрии в газетах, которые он проглядел перед отъездом, требовали более внимательного прочтения. Если ФДР читал доклады своего агента, он подумает: "Этот парень Ланни был совершенно прав". Этот парень Ланни имел право на удовлетворение, которое вытекало из такого заключения.

Он прибыл к голландской границе без каких-либо происшествий. Уже второй раз он подъезжал к этому черно-белому шлагбауму с разрешением из офиса Геринга на руках. Первый раз это было ночью, а в этот раз было днем, но не было никакой разницы. Пограничники впали в то же состояние самоунижения, и там звучало: "Gewiss, mein Herr" и "Selbstverständlich, mein Herr" и "Bitte sehr, mein Herr". Ему не пришлось даже выходить из машины и ждать, пока поднимут капот и сверят номер двигателя. Всё, что офис Геринга приказал, было правильным. "Glückliche Reise, mein Herr!" Шлагбаум был поднят, и машина двинулась дальше, а там были голландские пограничники, проверившие его паспорт с визой.

Была уже вторая половина дня, и Ланни был голоден. На окраине города он увидел то, что счел чистым и приличным местом для питания. Он остановился, припарковал машину у тротуара и запер её. Он взял берлинские газеты с собой и читал их во время поглощения омлета с салатом. Шушниг пригласил народ Австрии подвергнуть голосованию вопрос о своей независимости и предоставил им избирательный бюллетень только с пометкой Да. Если бы они захотели проголосовать Нет, то они должны были принести свои собственные бюллетени. Но это вызвало такой шум в последнюю минуту, что было решено провести тайное голосование и предоставить места для обоих пометок Да и Нет. Ланни подумал, как прямо сейчас работают типографии Вены!

Съев и оплатив еду, он вышел к машине. Она все еще была там, но, увы, не такая же, как прежде! Какой-то небрежный водитель, возможно, при повороте, чтобы избежать пешехода, ударил передок автомобиля Аарона Шёнхауса на стороне водителя в самое удалённое место от обочины. На первый взгляд Ланни подумал о крупных повреждениях, бампер был сильно изогнут, а крыло смято, как бумага. Тот, кто это сделал, не стал объясняться или извиняться. Даже во вполне порядочной и законопослушной Голландии есть водители, скрывающиеся с места ДТП! На повреждения стояли и смотрели несколько зрителей, в основном дети.

Первая мысль Ланни была, что погнуто колесо или поломана ось? При такой серьезной аварии этого можно было ожидать. Но потом он увидел то, что никогда раньше не наблюдал ни на одном автомобиле при своем опыте вождения. В месте, где было смято крыло и отскочила эмаль, ярко блестел желтым цветом металл, который никогда не использовался при производстве транспортных средств. И бамперы с красивой отделкой из никеля в местах, где она была нарушена, блестели тем же цветом. Так блестеть может только одна вещь в этом мире. Золото! Золотые крылья и золотые подножки закрашены в черный цвет, а золотые бамперы покрыты чем-то серебристым. Это был автомобиль, который подготовил Аарон Шёнхаус для своего так сказать родственника, чтобы вывезти его из Нацилэнда на основании разрешения фельдмаршала командующего ВВС Германии! "Чёрт возьми!" — повторял себе Ланни снова и снова.

Колесо было очевидно не повреждено, и Ланни понял, что это была не настолько серьезной авария, как он думал. Золото мягкое, и водитель другого автомобиля должен быть удивлён результатами умеренного удара. И теперь здесь были зеваки. Узнают ли они золото, когда увидят, и что они будут делать? Ланни отпер машину и скользнул на сиденье водителя. Он запустил двигатель, отпустил тормоз и осторожно тронул машину. Она двигалась, и без всяких церемоний он уехал, оставив зевак позади.

Двигаясь на запад, его голова была занята мыслями. До тех пор пока он едет, никто не обратит внимания на разбитую машину. Но как только он снова остановится, кто-нибудь обязательно углядит самое захватывающее зрелище. И, конечно, то же самое произойдёт в любом гараже, где он мог бы оставить машину на хранение или ремонт. Ланни повторил в миниатюре опыт того скромного труженика в высоких горах Калифорнии, ремонтировавшего лесопилку, и заметившего тот же захватывающий блеск, идущий из русла небольшого ручья.

Ясно, первой задачей было скрыть эту тайну. Проезжая город большего размера, Ланни нашёл магазин краски и купил маленькую банку черной эмали и банку серебряной краски, а также два маленьких кисти. У машины уже собралась другая толпа. Он оставил их позади и за пределами города остановился в малолюдном месте и тщательно покрыл все открытые поверхности золота. Он знал, что ветер поможет высушить краску, а затем пыль покроет всё. И у него не будет больше автомобиля сокровища, а только автомобиль, который потерпел столкновение. На него будут глазеть, но не без революционных мыслей, чтобы оторвать кусок и положить его в карман!

Путешественник ехал, ограничивая себя в скорости, у него было достаточно времени, чтобы добраться до Амстердама, и он не хотел рисковать другой аварией или привлекать к себе внимание. Между тем, он делал в уме вычисления. Правительство Соединенных Штатов платило тридцать пять долларов за унцию золота, что фиксировало мировые цены. Никто не будет продавать его в любом месте за меньшую сумму. Тридцать пять раз по шестнадцать. Пятьсот шестьдесят долларов за фунт. Ланни предположил, что навесные детали этого автомобиля, сделанные из обычного материала, будут весить, по меньшей мере, сто фунтов. Он знал, что золото весит два или три раза больше. Так что можно было догадаться, что умному Аарону удалось переправить из Нацилэнда более ста пятидесяти тысяч долларов!

Как он мог изготовить эти детали? Это было не легким делом, потому что это была не ручная работа, а с помощью сложных машин. Это должно было бы быть сделано там, где, была электрическая печь, и, возможно, на заводе, где была сделана машина. Группа рабочих могла делать это в ночное время. Это было рискованно, требовало в оплату много денег, не говоря уже о проблемах покупки и передачи рабочим такого количества золота. Но как-то работа была сделана. И Ланни собирался услышать завтра интересную историю. Он мог бы посчитать, что Аарон подстроил довольно гадкую шутку своему так сказать родственнику, но решил, всё спустить на тормозах. Он полагал, что, несомненно, Аарон имел в виду предложить ему вознаграждение. Чего он принять не мог. Сейчас ничего нельзя было сделать, только устроиться в отеле Амстель. Ланни сам поставил машину в гараж. Обслуживающий персонал гаража с сочувствием отнёсся к его аварии, и спросил, не хочет ли он сделать ремонт, но Ланни сказал Нет. Он должен уехать на следующий день, и всё сделает дома. Поврежденные части гляделись нормально, и любой, кто заметил свежую краску, мог предположить, что американский путешественник пытался сделать свой автомобиль немного более респектабельным. Ланни вздрогнул при мысли, как оставить без охраны такое сокровище на ночь, но всё шло по замыслу хозяина, и у него не было выбора. Он переключил свои мысли на вечерние газеты и американское кино, а затем лег спать и заснул сном честного антинациста.

На следующее утро газета De Telegraaf лежала на подносе вместе с завтраком Ланни. А также Het Volk, социалистическая газета, которую, как правило, не заказывают гости респектабельных отелей. Оба передавали новости из Вены. Плебисцит был отменен, и Гитлер требовал отставки Шушнига. Ланни не нужно было читать объяснения корреспондентов, что, как и почему. Он мог себе представить бредовую речь Ади, возможно, обращенную непосредственно к Шушнигу по телефону. Он мог себе представить, как Папен осаждал канцелярию, как толпы со свастиками напоказ пели о том, что мир будет принадлежать им, и выкрикивали проклятья подлой форме политического притворства, известной, как демократия. Они будут бить окна и грабить еврейские магазины в качестве доказательства своего собственного политического и расового превосходства.

Ланни принял ванну, побрился, оделся и был готов к приёму гостей. Поезд из Берлина должен скоро прибыть, и он мог быть уверен, что Аарон долго не задержится, чтобы убедиться, что его сокровище было в безопасности. Он, вероятно, позвонит по телефону со станции. Но звонков не было, и Ланни решил, что поезд опоздал, или, что Аарон взял такси и едет к гостинице. Он читал журнал. Затем он позвонил в офис, и узнал, что поезд прибыл вовремя, и другие пассажиры добрались до отеля. Ланни почувствовал слабость внутри себя. Ему не надо было спрашивать ничего больше, потому что он прошел через это все почти пять лет назад в Кале, где ждал яхту Бесси Бэдд, которая должна была прибыть с семьей Робинов, но не прибыла.

Аарон Шёнхаус не прибыл тоже, и Ланни больше никогда не слышал о нём, ни прямо, ни косвенно. Искусствовед провел ужасный день, ожидая в своей комнате телефонного звонка, наблюдая расписание поездов и воображая бедствия. Конечно, если была бы какая-нибудь задержка, то Аарон послал бы телеграмму или позвонил бы Ланни по телефону, или его доверенный друг оказал бы ему эту услугу. Молчание, как это, и полное отсутствие информации может означать только одно, что нацисты схватили несчастного еврея, как они схватили его свата в самом начале их Regierung. Просто иначе не было быть, чтобы рисковать таким сокровищем. Его владелец не мог не дать знать своему доверенному лицу.

Что могло произойти? Узнало ли гестапо о золотой машине? Если да, то почему они не остановили машину на границе? Как это повлияет на будущее Ланни? Они, несомненно, считают само собой разумеющимся, что он был в заговоре и имел свою долю. И был ли Der Dicke в ярости? Или он хохотал, обнаружив, что сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт не был благородным идеалистом, каким прикидывался, а был жаден к золоту, как и сам Der Dicke?

Или может была какая-то другая причина ареста Аарона, не имеющая ничего общего с автомобилем? Может он был настолько глуп, что попытался вывести деньги на себе? Или же нацисты схватили его на общих принципах, потому что он был евреем, и, должен был иметь деньги, спрятанные где-то. Возможно, они играют в кошки-мышки с такими беднягами, позволяя им подкупать чиновников, а потом не получать то, за что они заплатили? Нет, это остановило бы источники хорошего дохода. Там должно быть какая-то другая причина, какой-то промах, который допустил слишком умный интриган в последний момент.

В случае Йоханнеса и его семьи Ланни помчался в Германию и делал всё возможное, чтобы помочь им. Но он не мог сделать это снова. Его положение изменилось, и он больше не был свободным человеком. Более того, тогда он был в сильном в долгу перед Йоханнесом, и Фредди был его товарищем, в то время как Аарон был относительно чужим, одним из тысяч неудачников, которым Ланни пытался помочь всем, но не мог помочь каждому. Ему было необходимо организовать упаковку и отгрузку своих картин, а затем продолжить работу.

Он послал телеграмму Йоханнесу Робину: "Собственность здесь Но владелец не прибыл Обстоятельства вынуждают отбыть Англию взять имущество попечение Рика". Он подписал её "Бесси Гость" и послал её не из отеля, а с телеграфа. Если случайно агент гестапо пытается найти машину, то нет никаких причин облегчать ему задачу.

Ланни направился в Кале, где пересечение канала было самым коротким, так что ему не пришлось оставлять машину на пароме на всю ночь. Он добрался до Плёса, где рассказал всю историю Нине и Рику. Они обсудили, что надо сделать. Очевидно, что никто в здравом уме не будет рулить на золотой машине, особенно на поврежденной. Для ее хранения нет безопасного места. Поэтому золотые детали необходимо снять и переплавить. Рик согласился принять участие в этом. Если Ланни не услышит ничего от Аарона или Йоханнеса за это время, Ланни выпишет чек на банк в Коннектикуте на имя Рахель Робин, наследнице её брата, если он погиб. Ланни не собирался сообщать что-либо в письменной форме об этом деле, и хотел бы убедиться, что ни Рахель, ни Йоханнес не расскажут о его роли в нём.

Английские газеты были полны деталей сенсационных событий в Австрии. Шушниг ушел в отставку, и нацист Зейсс-Инкварт взял на себя власть. "Туристы", которые осматривали Вену, вдруг превратились в SS Standart Neun und Neunzig и заняли общественные здания города. Всю ночь нацистские толпы маршировали по улицам, кричали: "Зиг хайль!" и боевой клич аншлюса, который звучал: "Один народ, один рейх, один фюрер!" Новое правительство пригласило немецкие войска в Австрию для сохранения порядка. И всё, конечно же, было "Законно", что являлось особенным фетишем Ади. На рассвете длинные моторизованные колонны пересекли границу в разных местах и помчались в сторону столицы. Позже в ту же субботу сам фюрер въехал в город Браунау, где он родился. Люди засыпали его путь цветами и приветствовали его как своего освободителя. Он посетил могилы своего отца и матери и рассказал собравшимся толпам, что он выполнял "божественную миссию". Ланни сказал Рику и Нине: "Магомет!"

Это был конец Австрии. Само её имя было отменено. Теперь она называлась Остмарк, и Зейсс-Инкварт стал штатгальтером. В понедельник 14 марта Гитлер въехал в Вену. Было обнаружено готовящееся на него покушение, поэтому он показался только на несколько минут на балконе отеля Империал и ожидаемую речь не произнёс. На следующий день он вылетел обратно в Берлин, где у него накопились дела.

Теперь у него был шанс показать миру, каким может быть "плебисцит". Он проведет его для всей Великой Германии, включая Остмарк, спрашивая людей, одобряют ли они аншлюс. Он проведёт месячную кампанию парадов, массовых собраний и выступлений, в которых расскажет людям, что это был "святой выбор". А между тем по всей завоеванной земле будут продолжаться ограбления и убийства евреев. Изысканные женщины были вынуждены снять свое нижнее белье и опуститься на колени и скрести тротуары и канавы своей одеждой. Тысячи бежали к границам, но лишь немногим удалось перебраться, а многие совершили самоубийство.

И это касалось не только евреев, но и всех политических противников Ади, потому что по своей природе у него не было чувства прощения, и идея рыцарства никогда не приходила ему в голову. Шушниг попал в заключение, подвергся пыткам и сошёл с ума. Бывший вице-канцлер и командующий Хеймвера был убит вместе со своей женой, сыном и даже с его собакой. Другие противники были убиты и названы самоубийцами. Люди, убившие Дольфуса, стали национальными героями. Нацисты Остмарки были поставлены во главе концлагерей, и им было вменено в обязанность мучить своих бывших тюремщиков. В истории такие вещи, как эти, происходили в этой части Европы, но никогда они не были так организованы с научной точки зрения. Это было незадолго до издания фельдмаршалом Герингом приказа, прекратившего личное ограбление евреев и объяснившего, что это прерогатива правительства и должно осуществляться "на систематической основе".

Действительно было интересно посетить замок Уикторп и услышать, что говорит обо всем этом правящий класс! Услышать, как высокий, худой и длиннолицый лорд Галифакс восклицает: "Ужасно! Ужасно! Я никогда не думал, что они сделают это!" Ланни хотелось сказать: "А зачем вы ездили в Берлин четыре месяца назад и дали им зеленый свет?" Ланни узнал, что Риббентроп прибыл в Лондон на немецком скоростном бомбардировщике только за три дня до ввода войск в Австрию, и его поили и кормили во время проведения "зондирующих переговоров" для постоянного взаимопонимания между Германией и Англией. Он разговаривал с Седди Уикторпом и Джеральдом Олбани и рассказал им о своей встрече с Галифаксом накануне, а также с архиепископом Кентерберийским, чье одобрение нацистов в качестве будущих разрушителей большевизма не было секретом ни для кого в Уикторпе или в Кливленде.

В пятницу, когда войска Гитлера стояли на границе и были готовы двинуться на рассвете, нацистский коммивояжер шампанского видел короля и обедал в доме номер 10 на Даунинг-стрит с премьер-министром Чемберленом. Среди гостей был лорд Лондондерри, который был приятелем Геринга и, возможно, самым пронацистски настроенным человеком в Англии. Сэр Сэмюэль Хор, друг Франко. Сэр Александр Кадоган, произносится, как Кадуган, заместитель государственного секретаря. Также лорд Галифакс и сэр Джон Саймон. Там присутствовали жены всех перечисленных. Некоторые из этих благородных леди и джентльменов открыто убеждали Ланни Бэдда в том, что бывший ефрейтор по имени Ади Шикльгрубер предложил лучшую надежду безопасности для Британской империи, при условии, если его смогут убедить отказаться требований заморских колоний и обратить свое внимание на восток. Эти леди и джентльмены были в шоке от изнасилования Австрии, потому что они, как предполагалось, находились на стадии "зондирующих переговоров", и не понимали, что наступило время для действий. Для них вряд ли будет время для действий. Зачем оно им нужно, когда у них была империя, в которой никогда не заходит солнце, все необходимые поместья и ценные бумаги. Когда все они говорят с правильным акцентом и пользуются свободой, чтобы играть в восхитительную игру политической власти внутри своего маленького мирка? Эти горькие наблюдения принадлежали не Ланни, а сыну баронета, который имел достаточную квалификацию и, возможно, мог стать членом кабинета, если бы был готов, чтобы его приручили, как и других начинающих государственных деятелей, которые имели социалистические наклонности в юности. Ланни вернулся в Плёс и сообщил, что он видел и слышал в замке своей бывшей жены. И после того, как выслушал своего друга, он сказал: "Если хочешь критиковать англичан, стань англичанином!''

Рик ответил с улыбкой: "Не пытайтесь делать это иначе!"

У сэра Альфреда Помрой-Нилсона был мастер на все руки, чей отец и дед до него были на службе у семьи. Этот мастер снял эти необычные детали с автомобиля и доставил их к электрической печи. Рик договорился и пошел проверить работу, а затем сопроводить центнер или полтора золотых "чушек" на рынок. Пока это происходило, Ланни читал и играл на пианино, долго гулял по прекрасной стране Хартфордшир, которая, по его мнения, ничуть не изменилась за четверть века. Кроме того, ему пришлось подумать о своем будущем по совету мудрой женщины, которая знала его еще со времен, когда "Цеппелины" сбрасывали бомбы на Лондон. За эти годы волосы и цвет лица Нины поблекли, но в ней было столько доброты, что она всегда будет казаться прекрасной женщиной. Ей удалось сохранить интерес к идеям, неся бремя ведения дома, полного индивидуалистов. Сэр Альфред считал, что его коллекция современной британской драмы может вытеснить все остальное в этом беспорядочно построенном старом доме. В его личном кабинете было так много рукописей и документов, которые он собирался читать и классифицировать, что часто не мог найти место, где сесть. У Рика тоже было место, где никто, кроме него самого, мог найти что-нибудь. И ещё там было четверо детей, теперь все в школе, и восемь слуг, чтобы управляться со всем этим и поддерживать огонь в каминах в марте месяце. Да, у Нины должен быть твердый и еще тактичный характер. Она знала правду жизни и смотрела в глаза откровенным и пристальным взглядом, когда она говорила о ней.

Она вошла в библиотеку, пока он читал. У нее с собой было шитьё, и когда это происходит, мужчина знает, что ему не придётся больше читать. "Рик согласен, что я должна поговорить с тобой, Ланни", — сказала она.

"Законом это не запрещено, старушка", — ответил он. Он рассказал им обоим, как он получил от Гесса весть о смерти Труди, что не осталось никаких сомнений. Так что теперь он знал, о чём Нина хотела поговорить. Он сказал: "От горя нет лекарства, только время".

"Дружба помогает", — ответила она, а он сказал: "В этом нет сомненья. И когда я чувствую себя слишком одиноким, я еду сюда".

— Я думаю, что вы должны позволить мне посоветовать вам, Ланни. Вы знаете, что не сможете всю оставшуюся часть вашей жизни прожить без любви. И ни Рик, ни я не хотим, чтобы вы сделали еще раз плохой выбор, как с Ирмой.

— Я и не собираюсь, Нина. Я стал старше, и ещё мои обстоятельства изменились. У меня есть обязанности, и я их выполняю. Но это затрудняет супружескую проблему. Ни одна женщина не сможет жить с мужем, который прыгает из Англии в Нью-Йорк, а затем в Париж, Жуан, Берлин, Мюнхен, Вену, и так далее все сначала.

— Женщина, конечно же, захочет знать, что ее муж делает в этих поездках. Но если бы она была уверена, что это не связано с какой-то другой женщиной, она могла это выдержать. Здесь на этом острове моряков у нас есть тысячи женщин, которые видят своих мужей с большими перерывами.

— Я знаю, Нина. Но, у меня особая проблема. Я играю роль, и погружаюсь в неё все глубже и глубже. Я должен быть нацистом. И как любая приличная женщина сможет это вытерпеть? Я не могу жениться на женщине, которая ничего не знает о политике и не разбирается в ней, потому что она мне до смерти надоест. Я не могу жениться на женщине праздного класса, потому что я бы лгал ей, как я это делал с Ирмой, и рано или поздно всё откроется, и она будет в ярости. Я не могу жениться на представительнице левого крыла. Я даже не могу с ней встречаться, не рискуя своей работой, на которую подписался.

— Я признаю, что это не простая проблема, но нельзя преувеличивать трудности. Вы известны как специалист в области искусства, а это респектабельный роль. Вы не должны говорить о политике с женщиной в первый раз, когда вы встретитесь с ней.

— Я должен буду в скором времени. Если она проявит серьезный интерес ко мне, а я не скажу ей. То окажусь подлецом.

— Нет, если она сторонница левых. Вы можете держаться, как реакционер, тактично и осторожно, и позволить ей попытаться переубедить вас, если она захочет.

"То, что она захотела бы сделать, то это вырвать у меня волосы", — сказал Ланни.

— Если она это сделает, вы будете знать, что она влюблена в вас.

Ланни не мог удержаться от смеха. "Я полагаю, что лучше подраться, прежде чем мы поженимся", — признался он. — "Вы предлагаете уникальный способ ухаживания".

— Я просто покажу вам, как вы могли бы встретить женщину с мозгами и характером и узнать её, не связывая себя обязательством или не выдавая свой секрет. Если вы будете серьезно заинтересованы, то вы можете дать ей намек, что она начинает вас переубеждать. Если вы захотите жениться, то вы бы, конечно, должны доверить ей вашу тайну, по крайней мере, столько в той мере, как вы доверили её Рику и мне. Если вы скажете ей: 'Я дал честное слово, что я никогда не буду рассказывать свою тайну кому-либо', то будет все в порядке. Каждый социалист знает, что есть подполье, борющееся против нацистов, и каждый истинный социалист охотно и с гордостью был бы рад помочь ему.

"Вы будете рады", — галантно сказал Ланни. — "Но я не встречал многих, как вы, Нина". Затем он добавил: "Если вы или Рик, один или оба, знаете женщину, какую, вы думаете, я должен узнать, я буду рад встретиться с ней, и буду вежливым и дружелюбным, как я умею. Но я не могу обещать, что кто-то из нас обязательно влюбится".

— Конечно, нет, Ланни. Но более разумно говорить о любви и знать, что вы делаете, вместо того чтобы просто предоставить всё на волю случая, на красивое лицо или форму лодыжки.

"Сейчас видно много лодыжек", — сказал Ланни, с улыбкой, — "но в основном то, что они поддерживают, не умеет говорить".

Ланни Бэдд отплыл на лайнере Кунар, имея в кармане банковский чек на сорок две тысячи шестьсот семнадцать фунтов, семь шиллингов и четыре пенса, подлежащие выплате Рахель Робин. Он вычел расходы на операции, в том числе сто фунтов на своего друга, который убедился, что ни грамма золота не исчезло ни на одном этапе. Во время перехода штормило, но в остальном всё прошло без осложнений. Ланни встретили на пароходе Йоханнес Робин и его невестка. В то время как Рахель тихо плакала, он рассказал им печальную историю. Еврейский деловой человек, знакомый с неприятностями, уже догадался, что произошло худшее, и постарался предупредить женщину. Сумма денег, в которой она не нуждалась, не компенсирует потерю брата, и, возможно, матери и отца. Частью нацистского символа веры было, что грехи любого еврея распространяются на всех его родственников.

А что случилось с тремя малышами? Что делает раса господ с детьми, когда они посылают их родителей в концентрационные лагеря? Выбрасывают их кормиться из мусорных баков? Или безболезненно умерщвляют, или, возможно, стерилизуют и превращают в рабов в настоящей арийской семье? Ланни не мог ответить на эти вопросы. И это было, пожалуй, худшим из нацистских мучений, когда множество людей никогда не могли узнать о судьбе своих близких.

Ланни выдумал очень требовательного клиента в Вашингтоне, и сказал, что, как только он удовлетворит клиента, то посетит свои несколько семей в штате Коннектикут. Он позвонил по телефону Гасу Геннеричу и после некоторой задержки получил свидание на следующий день вечером. Он сел на ночной поезд, а утром комфортно устроился в гостинице и напечатал резюме своих недавних политических переживаний. Частично они были положены на бумагу, а частично освежены в памяти. Позже он пошёл прогуляться в парк Рок-Крик, перебирая в уме все, что планировал довести до сознания самого важного человека в мире. В основном это должны быть факты, но им должно сопутствовать определенное количество комментариев, и Ланни считал, что каждое предложение должно быть фугасным снарядом, направленным с точностью и осторожностью.

В кинохронике и на газетных фотографиях Ланни мог видеть президента Рузвельта, одетого так, как видел его весь остальной мир. Но когда Ланни встречался с ним лицом к лицу, президент всегда был в шёлковой пижамной куртке в сине и белую полоску, в вязаном голубом свитере или в голубой накидке. Очевидно, он любил рано удаляться в спальню, читать в постели или выслушивать доклады секретных агентов. Он приветствовал своего посетителя сердечным рукопожатием и широкой улыбкой. Его лицо было безоблачно, а манеры удивительно беспечны. Всё указывало, что человек наслаждается своей работой, и она приносит ему удовлетворение! Сейчас фондовый рынок находился в нижней точке нового спада, и люди, которым он помог, сейчас взваливают всю вину на него и поносят его за помощь, которая принесли им только хорошее. И вот теперь он улыбается с восторгом, увидев посетителя, который побывал в логове людоеда и подсчитал груды человеческих костей в углах. "Привет, Джек бобовый стебель[80]!" — воскликнул он.

Вскоре он стал серьезным и заявил: "Я хочу, чтобы вы знали, Ланни, что я прочитал всё, что вы послали мне. Сейчас мои действия не свидетельствуют это, но они будут в конце".

"Это то, что я должен был услышать, губернатор", — сказал секретный агент. — "С этим я могу продолжать в том же направлении".

— Скажите мне, что будет дальше, Ланни.

— Несомненно, Судеты.

— Их отобрали у Германии?

— Нет, они принадлежали Австро-Венгрии, но Гитлер говорит миру, что они были в Германии, и что он намерен получить их обратно.

— А зачем они ему?

— Минералы и лес, и другие позиции, жизненно важные для армии. Его оправдание, там много немцев.

— Большинство?

— Это зависит от района, от деревни к деревне. Там всё смешалось, как если бы их потрясли в перечнице. Это точно так же, как и в Штубендорфе, который мальчиком я имел обыкновение посещать, чтобы повидать своего друга Курта Мейснера. Это дальше на восток, район передали в Польшу. Поляки в этом районе, в основном, крестьяне и рабочие, а немцы являются собственниками, образованными людьми, теми, кто может вести пропаганду.

— Вы уверены, что за чехов возьмутся в первую очередь?

— Гитлер много не говорил об этом. Нужно было слушать, кого он ругает, и кого ругает больше. Первым шел Шушниг, а затем Бенеш. Это и ответ.

— А чехи будут бороться?

— Я не могу сказать вам этого. Вы знаете Яна Масарика, спросите у него.

— Конечно, он скажет, что они будут, но это может быть потому, что этого хочет он.

— Если вы спросите мое предположение —

— Спрошу.

— Я думаю, что англичане дадут им дорогу.

— Всемогущий Бог, к чему идёт Европа?

— К Гитлеру. Нельзя себе представить нынешний британский кабинет, пока не услышишь их разговоры. Они не готовы к войне, они её не хотят, и они в неё не поверят, даже когда она начнётся. Они думают, что Гитлер похож на них самих, потому что это очень удобно для них. Они собираются умиротворить его, позволяя ему устранить их грубые ошибки, которые они сделали в Версале. Или которые французы вынудили их сделать. Им отвратительны французские политики, потому что они жадны и коррумпированы. Они боятся русских, в основном из-за их влияния на британские профсоюзы из-за успеха коммунистического эксперимента. Они уверены, что рано или поздно Гитлер вступит в конфликт с красными. А они откинутся в креслах, и, потягивая виски с содовой, будут наслаждаться спектаклем.

— Как они думают, что Гитлер собирается делать с Польшей?

— Они много не говорили об этом, потому что это звучит не очень хорошо. Они думают умиротворить Польшу частью Украины, которую те требуют. Там достаточно земли, чтобы удовлетворить всех. И спасёт мир от большевизма.

Улыбка ушла с лица великого человека, и он сказал мрачным голосом: "Ланни, безусловно, вы можете понять, почему американский народ так твердо держится в стороне от этого беспорядка".

"Я могу понять, почему они этого хотят", — ответил секретный агент, — "но смогут ли они делать то, что они хотят, это другой вопрос. Что они будут делать, когда Гитлер возьмёт Бразилию?"

— А разве она у него в графике?

— Все в его графике, пока его не остановить. Если мы позволим ему взять Испанию, почему бы не Северо-Западную Африку? А выпуклость Африки находится в радиусе действия авиации до выпуклости Бразилии.

— Мы должны остановить его до этого.

— Да, но сможем ли? Помните, что это будут военно-воздушные силы, а не военно-морские. Я не мог найти никого в этой стране, кроме своего отца, кто осознаёт значение авиации в нашей военной ситуации. Из Африки Гитлер будет в два или три раза ближе к Бразилии, чем мы. У него там есть свои агенты, и его немецкое население организуется по всей Южной Америке. Эти страны будут падать к нему в корзину, как спелые сливы. А мы должны будем десантироваться перед авиацией наземного базирования. Мне кажется, губернатор, что вы собираетесь разделить судьбу Вудро Вильсона и должны переместить ваше внимание от социальных реформ к военной стратегии.

Морщины на лице "губернатора" показывали, что такая перспектива ему не нравится. А посетитель продолжал добавлять: "Это ставит лично меня в неловкое положение, потому что мой отец производит самолеты-истребители, и так случилось, что у меня есть несколько акций его компании, так что я являюсь одним из тех "торговцев смертью", которых несколько лет назад я имел обыкновение поносить. Я бы продал акции, только это больно задело бы чувства моего отца. Я позволил ему не сомневаться, что я был согласен с ним в те дни".

"Все в порядке, Ланни", — сказал президент, снова улыбаясь. — "Я обещаю, что не буду никогда подозревать вас".

Перегруженный работой глава исполнительной власти хотел знать, сколько времени у него есть, пока эти новые тяготы не лягут на его плечи. Время было необходимо, потому что он мог получить только ограниченное количество военных ассигнований от Конгресса. — "Как долго Гитлер будет ждать, прежде чем сделает следующий шаг?"

— Я дам ему шесть месяцев, чтобы переварить Австрию. Он должен поставить своих людей в ключевые позиции, а они должны научиться делать свою работу. Он должен взять под себя крупные отрасли промышленности и вписать их в свою экономику. Там есть горы железной руды, и Геринг их получит, там есть металлургические заводы, и он заставит их делать пушки. Там есть огромные лесные массивы, а Геринг говорил моему отцу совсем недавно о чудесах, что их химики делают с деревом. Все виды заменителей, пластмассы, волокна, и даже продуктов питания. И не только крахмалы, но и протеины. Продукты питания является оружием, конечно, вы можете сказать, что все это оружие, сто процентов немецкой экономики, и все это работает, пока мы спим.

Эта линия разговора была рассчитана, чтобы помешать сну самого сильного человека в мире. Ланни делает это предумышленно. Из-за этого он пересек бурный океан. Он продолжил объяснять, что "переваривание" Австрии не исключает обработки Чехословакии. — "Я думаю, что, как только Гитлер закончит с его плебисцитом, немецкая пресса запустит кампанию о зверствах в Судетах. Вы понимаете, как это работает. Они посылают своих хулиганов в страну, чтобы спровоцировать беспорядки, а когда полиция вмешивается, то это зверства. К следующей осени Гитлер будет готов к вторжению. И, конечно, он будет делать это на законных основаниях, если сможет. Но его танковые дивизии будут находиться на границе, и он будет угрожать превратить Прагу в пепел за час. Они отрепетировали это на десятке городов в Испании. И они точно знают, что они могут это сделать".

"Ужас, ужас!" — вскричал ФДР.

"Именно то, что сказал лорд Галифакс на днях", — ответил Ланни. — "Весь цивилизованный мир будет это говорить, но это не будет беспокоить Адольфа Гитлера. Он хотел бы уничтожить Прагу, потому что она полна памятников чешской культуры, которую он презирает. Но он не будет бомбить Пльзень".

— Из-за пива?

Ланни улыбнулся. — "Из-за Шкоды, которая, вероятно, самый большой оружейный завод в Европе. Гитлер собирается заиметь его, а бедный барон Шнейдер догадывается об этом и сидит в Ле Крезо в волнении".

Ланни рассказал о своих переговорах с оружейным королем, о мальчишнике в его парижском особняке. Он представил своему шефу новый список кодовых имен. — "Я не хотел бы использовать важные имена в отчетах, ибо нельзя доверять письмам целиком, а если одно письмо попадёт в руки врага, то это провалит меня. Но вы можете рассчитывать на то, что, когда я говорю, то я знаю, что говорю. Я получаю информацию от важных персон". Ланни подготовил доклад о своей недавней поездке в Англию, и что Лотиан, Галифакс и Лондондерри говорили о вторжении в Австрию. Он взял своего собеседника в Вену, но не надолго, ибо Шушниг теперь был "мертвой уткой". В американском сленге "мертвая" означает смерть только в политическом плане. Лучше перейти в Берхтесгаден и Берлин, где крякает живая утка. ФДР выслушал последние крики Ади Шикльгрубера по радио и мог оценить описание Ланни сцен в Бергхофе, как фюрер уговаривал канцлера Австрии в процессе обработки. Президент с чувством юмора хохотал над имитацией Ланни воплей Ади. Bummler-Geilheit-Gesindel-Schurkerei-Frechheit — все это были смешные слова для американского уха, даже без знания их значения.

Ланни добавил: "Пожалуйста, будьте осторожны и не рассказывайте что-либо из всего этого своим друзьям. Помните, что посольство Германии очень активно, и у них есть большие средства. Они знают все о вас и ваших шутках, и у них есть представление, что вы знаете о них. Если пройдёт малейший шепот, что вы знаете больше, чем должны, то они начнут щупать каждого американца, который когда-либо был рядом с Бергхофом или Каринхаллее. И поверьте, там были очень не многие".

"Вы лишаете меня нескольких приятных часов", — ответил президент, — "но я понимаю вас, и поэтому, никому ни слова".

На прикроватной тумбочке президента Соединенных Штатов всегда лежала или морская история, или детектив. И, возможно, он украдкой смотрит в них, когда ему надо было читать серьезные государственные бумаги. Теперь он слушал рассказ с захватывающим сюжетом из реальной жизни о поисках Труди Шульц в нацистском застенке в департаменте Сена-и-Уаза. Та часть великого человека, которая отказывалась взрослеть, хватала каждое слово этого рассказа, несмотря на то, что оно похищало время сна. Когда история подошла к своей горькой кульминации, по щекам Ланни потекли слезы, которые он не пытался скрыть. Взрослая часть его слушателя поняла, что это квинтэссенция тысяч трагедий, которые происходили везде, куда проникла нацистская власть. Несчастный старый континент сам готовился к новой кровавой бане, и нигде в его пределах не было достаточной моральной или интеллектуальной силы, чтобы предотвратить катастрофу.

"Поверьте мне, Ланни", — сказал президент, — "я понимаю ваши чувства, но моя позиция, как я объяснил вам, остается неизменной. Я должен думать о нуждах и требованиях ста тридцати миллионов наших людей. И у меня остается только ограниченное количество времени и внимания для тех, кто за рубежом".

— Хорошо, губернатор, я должен признать это. Но я пришел сказать вам, что это означает другую мировую войну, и мы не сможем удержать её. Что вы хотите, чтобы я делал дальше?

— Я хочу, чтобы вы продолжали то, что делаете. Я не могу бывать в этих различных странах, а ваши путешествия позволяют мне видеть дальше. Я снова предлагаю вам оплату из моих секретных фондов.

— Не надо, мне удается заключать картинные сделки там, где я бываю.

"Жить на удачу в стране противника", — сказал ФДР, опять же с улыбкой. Ланни поднялся. — "Я не могу задерживать вас больше, губернатор. Я собираюсь быть в доме моего отца в течение следующих нескольких недель, если нужно, вы могли бы послать мне анонимную записку".

— Я сомневаюсь, что это будет нужно. Просто помните, что я наблюдаю за вами, чтобы увидеть, как сбываются ваши пророчества!

— Здесь не нужен никакой пророк, губернатор. Здесь нужно только такое понимание немецкой экономики, какое я получил от Геринга, Тиссена, Шахта и других, которых я встречаю через моего отца. Я повторил Гитлеру, что я говорил вам. Когда человек делает велосипед, он должен на нём ездить и не может на нём плавать. Гитлер правильно воспринял эти слова. Он превратил немецкую экономику в военную экономику, и теперь он будет делать то же самое с австрийской экономикой. Будет глупостью думать, что он остановится, когда получит пограничные территории, где живут немцы. Что он собирается делать с ними? Он не может накормить людей пулеметными патронами и авиационными бомбами. Даже ИГ Фарбен не сможет сотворить чудо эрзац из этого. Если Гитлер сегодня ночью умрёт, то Геринг или Гесс смогут привести в действие машину, которую он создал. И она пойдёт по картофельным полям Польши и пшеничным полям Украины, за минералами на Балканы, а также за нефтью на Кавказ.

"Это целая программа", — сказал президент, больше не улыбаясь. — "Наблюдайте за ним, держите меня в курсе, и поверьте мне, что я наилучшим образом использую эту информацию".

Глава двадцать четвертая Подножие ног Моих[81]

Ланни подумал, что заработал себе каникулы, и ему пришло в голову возобновить свое ограниченное знакомство со своей собственной страной. Он прибыл в Ньюкасл, где для него всегда найдут свободное место, предоставят в его распоряжение машину и разрешат шуметь на пианино в разумные часы.

Город вырос безобразно быстро. Степенные старожилы смотрели на изменения с неудовольствием и поняли, что увеличение их банковских депозитов и розничных продаж плохая компенсация за появление толп на улицах и невозможность найти место для парковки. Они заперлись в своих старых каркасных или кирпичных особняках и отказались иметь что-нибудь общее с новым миром, выросшим вокруг них. Шум и неразбериха, плохой вкус, продажные политики, неуправляемые молодые люди. Это была эпоха танцев под музыку свинг. Круглолицый еврейский музыкант стоял на сцене и выл на кларнете, а молодые люди качали плечами и вертели бедрами или сидели в своих креслах с закрытыми глазами, отвесив челюсти. Они слушают эту музыку по радио по всей земле, буквально миллионами. Ланни также слушал, пытаясь назвать это музыкой и узнать, что она значит для них. Самая популярная песня сезона называлась "Tisket, A Tasket[82]". Он понял значение в ней пары слов, но не смог найти другие в словаре.

Робби Бэдд был отчасти виноват в этих условиях в Ньюкасле, создав новую отрасль промышленности в городе со старыми узкими и извилистыми улочками. Старшие Бэдды, а их было великое множество, считали, что он должен был спросить их совета. Они по-прежнему смотрели на него как на упрямого и опасного человека, и были рады, что они не вложили ничего из своих денег в эти сумасшедшие хитрые штуки, летающие по воздуху. Сейчас там был резкий спад, и все эти семидесяти и восьмидесятилетние и два девяностолетних заявили: "Мы же говорили". Мужчины среди них до сих пор называли Ланни "ублюдком Робби" и смотрели на него, как на молодого пройдоху. Но всем им было интересно послушать его рассказы о греховности Парижа, Лондона и Берлина.

Робби играл в покер со своими дружками каждую субботу вечером и выходил вместе со своей женой "один раз в сто лет", как он выражался, но в остальном у него не было никакой жизни за пределами его бизнеса. Современная конкуренция требовала этого, и Робби прославлял конкуренцию и гордился своей способностью выдержать темп. У него были способные молодые ребята, в том числе два его младших сына, которых он жестоко тренировал, заставляя их знать каждую деталь того, что они делают. Завод Бэдда был их страной, и их Богом. А это доказывал тот факт, что ВЕ P12A был теперь самым быстрым и маневренным истребителем на рынке. Что стало темой песни, которую сочинила девочка стенографистка и которую пели на банкетах, пикниках и на других мероприятиях компании.

Робби никогда не отказывался от мечты, что у Ланни когда-нибудь возникнет этот энтузиазм. Всякий раз, когда он приезжал, отец заражал его энтузиазмом и следил, как глубоко проникла эта зараза. Никогда его надежды не были так близки к свершению, как сейчас, потому что розовый сленг полностью исчез из лексикона его первенца, и он демонстрировал реальное понимание места военной авиации в конкурентном мире. Конечно, Робби хотел знать все о его беседах с Герингом, Шнейдером и другими деловыми людьми. Что касается Ади Шикльгрубера, само посещение логова этого людоеда и продажа ему картин и покупка других картин для него в Вене были темой настоящей захватывающей истории, которую Робби рассказывал всему городу. В результате чего все хотели её услышать из первых уст, и Ланни стал социальной знаменитостью во второй раз, побывав в первый, когда появился с новобрачной стоимостью в двадцать три миллиона долларов.

Люди хотели устроить ему обеды в своих домах или в загородном клубе. Его не просили встать и выступить с речью, но разрешали ему говорить, и тогда остальная часть стола умолкала, но вопросы задавали. Леди находили его привлекательным и были готовы влюбиться в него, и не только не состоящие в браке. Это был серьезный вопрос в эти современные дни. Это уже были не жеманные взгляды и вздохи. Они были эмансипированны настолько, что получали, что они хотели. Они будут слишком близко прижиматься к нему во время танца и уводить его к одному из этих укромных мест, которые заботливо предоставил архитектор. А если он показал бы малейший интерес, то они могли бы придумать какой-нибудь предлог, чтобы взять его в машину. Каждая из них имела ее собственную, а потом что-нибудь может случиться и с обескураживающей внезапностью.

Эстер Бэдд, дочь пуритан, теперь уже несколько раз бабушка, знала все о своем родном городе и была вынуждена приспособиться к происходящим изменениям. В молодости Ланни, она относилась к нему с подозрением, как к продукту Берега удовольствий, но теперь она решила, что он оказался намного лучше её подозрений, и она приняла его в "семью" с хорошей репутацией. Она знала, как относится её муж к своему первенцу, и хотела играть свою трудную роль мачехи с благородством и изяществом. К этому времени Ланни находился в положении соломенного вдовца более двух лет, достаточное время для всех приличий и даже для опасностей. Эстер решила, что было бы разумно убедить его жениться в Ньюкасле и осесть. Он приезжал сюда два или три раза в год, и, казалось, мог свободно продлить свое пребывание здесь.

Эстер Ремсен Бэдд была опорой общества в этом городе, который оставался небольшим городком по своему разумению. Ее отец был президентом Первого Национального банка, а ее брат недавно сменил его на этой должности. Она была неутомимой в церковной работе и в том, что можно назвать "добрыми делами". Она была воспитана в вере, что место женщины дом, но так как женщины были втянуты в политику и были вынуждены голосовать, то пусть они лучше голосуют хорошо, чем плохо. Так Эстер вошла в женский клуб и вдохновила его занять позицию за чистое правительство, которое серьёзно угрожало привести её в конфликт с деловыми интересами её мужа.

Они выработали компромисс, который вылился в довольно странный результат, что эта высокая седая, величавая и сдержанная пуританская дама стала как бы политическим боссом своего города. Когда пришло время для выдвижения кандидатур, и местные руководители партии принесли Робби предложенный список кандидатов, то он отдал его своей жене. Она будет добросовестно расследовать подноготную каждого кандидата, и если кто-либо из них окажется "слишком сырым", то на нём будет поставлен крест. Конечно, такой секрет, как этот, не упрячешь, и такую власть, как эту, нельзя удержать без тяжёлой и напряженной работы и беспокойства. Приходили депутации по тем или иным поводам, и кандидаты, чтобы показать свою квалификацию. А потом шашлыки и политические пикники! "Ты просила об этом!" — сказал бы Робби с ехидной ухмылкой. Но улицы держали чистыми, и никто, запускавший руку в общественную казну или пренебрегавший своей женой и детьми, не мог подняться до политического Олимпа в Ньюкасле, штат Коннектикут.

Эстер не собиралась поговорить по душам с Ланни, как это сделала Нина Помрой-Нилсон. В её мире эти вопросы решались с тщательно подготовленной случайностью. Эстер попыталась представить себе, какой тип молодой женщины подошёл бы к ее трудному пасынку, и пригласила бы пробный экземпляр на обед и проследила бы за признаками контакта. Если контакта не произойдёт, то она подождёт два или три дня и попробует другой, возможно, на ужине, чтобы сделать всё менее очевидным. Она как бы случайно заметит, давая Ланни знать, кто придет с указанием её связей и характеристики. Существует поговорка, что в Бостоне спрашивают, что вы знаете, в Филадельфии, кто ваши предки, а в Нью-Йорке, сколько у вас денег. Ньюкасл находится между Бостоном и Нью-Йорком, но Эстер была ближе идея Бостона, и она никогда не говорила о деньгах. Тем не менее, можно быть уверенным, что она никогда не впустит кандидата, который не имел бы приличной суммы.

Так Ланни имел все возможности ознакомиться, какую красоту, дух и талант могла ему предложить земля его предков. Милые девушки и яркие девушки, некоторые из них разделяли его музыкальные и художественные вкусы, а некоторые были удивительно зрелыми и хорошо информированными. Одна из самых красивых, как ни странно, была дочерью той Аделаиды Хичкок, которую Ланни в его неискушённой юности лишил роли в спектакле загородного клуба Сон в летнюю ночь. Он назвал ее "вялой" и предложил роль Филлис Грэсин, ставший вскоре звездой на Бродвее и теперь играющей материнской роли в Голливуде. Это социальная грубая ошибка была ему прощена. А теперь время, Без ног и без крыльев оно, Быстро летит, не догонишь его! Здесь была дочь Аделаиды в начале цветения, с большими карими глазами своей матери, и живостью, которой, к сожалению, не хватало её матери. Она была родственницей Эстер, и будет обладать кучей денег, а когда Ланни говорил о светской жизни на Ривьере, она заворожено слушала. Её готовили тратить деньги, главным образом, на одежду, чтобы носить её на балах и приёмах, и ее молодое сердце стучало при мысли о начале такой жизни.

Что мог бы Ланни делать с такой женой? Оставить ее здесь, пока он будет геройствовать по всей Европе? Или взять ее в дом своей матери и оставить ее там? Держать свои взгляды при себе, или же опять тревожить и напугать ее, как он сделал это с Ирмой? Конечно, он не мог рассказать ей о своей новой профессии. А когда он попадёт в беду, что рано или поздно случится, что станет с ней тогда?

Это была чертовщина, он ничего не мог рассказать ни девушке, ни своей доброй мачехе, он не мог даже придумать им оправданий, которые использовал для старой испорченной Европы. Он должен быть любезным, но сдержанным, что делало его только более загадочным и привлекательным. Старший сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт стал предметом тревожных разговоров во многих будуарах в Ньюкасле и близлежащих городов. У него полностью отсутствует человеческие чувства? Или же его ждет какая-то герцогиня в Париже? Или он опять ищет еще двадцать три миллиона?

А потом с Ланни произошёл случай, который бывает с холостяками даже в Земле гордости паломника. Он обедал у одного из старших Бэддов, дяди своего отца. Официальный визит, чтобы снискать себе расположение Эстер. Еду подали рано, чтобы угодить старому джентльмену и его младшей по возрасту, но отнюдь не молодой жене. Скромная пища, "Вареный ужин Новой Англии" был подан на древнем серебряном блюде в столовой, где стояли клипер с полным парусным вооружением под большим стеклянным колпаком и трофеи, привезенные из всех портов китайских морей. Ланни выслушал старые семейные истории, необходимые для своего воспитания. А потом, рано следуя домой, ожидая с нетерпением тихого чтения, подошел к центральной площади, которую можно было бы назвать Старым Ньюкаслом. На углу стояла публичная библиотека, квадратное кирпичное здание, давняя гордость города, а теперь вызывающее его смущение. Эстер была одним из членов правления, и он знал, как она старалась получить ассигнования на новое и более просторное здание.

Внутри горели огни, и Ланни вспомнил, что ему хотелось кое-что, что не могли предоставить скудные ресурсы библиотеки его отца. Он припарковал машину и пошел к зданию. Выходили люди, и когда он вошел в центральный зал, раздался звонок, и он увидел встающих людей. Видимо, это был сигнал закрытия. Часы на стене показывали девять, и он заколебался и собирался повернуться и уйти, когда одна из работающих там дам подошла к нему. Она была того неопределенного возраста, характерного для библиотекарей и школьных учителей. Она была стройной, и когда позже он думал об этом, он предположил, что ее зарплата не позволяла ей быть другой. Она была, очевидно, женщиной, получившей хорошее воспитание и образование. "Могу ли я вам помочь?" — спросила она, и голос соответствовал её виду.

"Я боюсь, что я опоздал", — ответил он.

— Несколько минут не имеют никакого значения, мистер Бэдд.

Его фотография была в местной газете с описанием его восхитительной профессии и его путешествий. Она знала тот жизненно важный факт, что он был пасынком важной дамы, от которой зависела судьба нового здания. "Я мисс Хойл, библиотекарь", — сказала она. — "Непременно позвольте мне помочь вам".

— Есть ли у вас что-нибудь по художникам итальянского Возрождения, ранней части этого периода?

"У нас есть Вазари", — ответила она, — "и другие работы этого периода. Я покажу их вам".

Она привела его в нише между близко расположенными стеллажами. Она показала ему ряд книг и стояла рядом, пока он разглядывал названия. Тем временем кто-то выключил свет в здании, но услужливо оставил свет только в этой нише. Предложенные книги заинтересовали Ланни, и он поспешно просматривал их. Конечно, он не мог не заметить, что рядом с ним находилась спокойная, выдержанная женщина, не посмевшая мешать ему замечаниями, пока он пытался читать. Когда он сказал: "Я думаю, что это то, что мне надо", она достала другую книгу и сказала: "Вам может подойти и вот эта". Только тогда, когда он закончил свои поиски, она начала говорить, и из нескольких предложений стало ясно, что она знает много об итальянском Возрождении и его художниках. Он воспользовался случаем посмотреть на нее, и увидел, что у нее были тонкие черты лица, довольно бледного без макияжа. Темные волосы и большие, темные, восхищенные глаза.

Он понял это, когда она сказала: "Вы не помните меня, но я имела удовольствие быть приглашенной в дом вашего отца, чтобы увидеть Гойю, которого вы привезли из Испании. Это было одним из самых больших событий в моей жизни. Что стало с тем Гойей?"

— Его купили мои друзья в Питтсбурге.

— Кроме того, я слушала Ганси Робина, игравшего в загородном клубе. Вы сделали очень много для нас, провинциальных людей, гораздо больше, чем вы можете себе представить.

"Мне приятно это слышать", — сказал Ланни. Вот такие были люди в этом родном городе, жившими тусклой жизнью и бедной по его стандартам, но они охотно тянулись к культурным ценностям! Для них Ланни был романтической фигурой. Женщины должны знать, что нравы и мораль во Франции резко отличались, и они могли считать его тревожной фигурой.

Все ушли, и они остались одни, или так казалось. Мисс Присцилла Хойл выписала ему читательский билет и формуляр, и пока она это делала, он наблюдал за её быстро двигающейся нежной тонкой рукой, а также за прекрасными темными волосами на затылке. Когда она отдала ему книги, он порывисто сказал: "Могу ли я иметь удовольствие отвезти вас домой?"

Она удивилась, и выяснилось, что её мраморные щеки могут краснеть. — "О! но это вам не по дороге".

"Откуда вы знаете мою дорогу?" — Спросил он с улыбкой. — "Я задержал вас сверхурочно".

"Это очень любезно с вашей стороны", — сказала она. А затем более точно: "С удовольствием".

Она выключила свет, и они вместе спустились по ступенькам старого здания. Ланни показалось, что она нервничала из-за боязни, что кто-нибудь увидит это беспрецедентное поведение. Он предложил ей руку, и она взяла её. Был ли он прав в своем впечатлении, что ее рука дрожала? Он хорошо не знал ее голос, но слышал, что он был полон чувства, когда она объясняла, что Ньюкасл был культурно отсталый город. Его тело растет слишком быстро по сравнению с его интеллектом, не говоря уже о душе, а те, кто заботятся о культурных ценностях, здесь ведут тяжелую борьбу. Ланни понял, что это значит. Городской библиотекарь был близок к креслам власти в течение короткого периода, и если она сможет убедить пасынка Эстер Ремсен Бэдд проявить интерес к делу ее библиотеки, весы могут склониться в пользу выделения ассигнований.

Ланни мог себе представить даже без её рассказа, как в течение многих лет она служила на этом посту, приходя каждый будний день, в течение долгих часов терпеливо рассказывала старым и молодым, богатым и бедным, что они хотели бы узнать о книгах. Библиотека была ее жизнью, и теперь она борется за неё. Но было ли это все? Что она думала об этом красивом человеке среднего возраста, но выглядевшим молодым, потому что он хорошо заботился о себе, носившем маленькие каштановые усы и элегантно одетом, говорившем на нескольких языках, и знакомом со всеми великими мира сего? Она сидела одна с ним, почти касаясь его. Чопорная дочь пуритан, строго воспитанная, верующая и почти наверняка девственница, иначе она никогда не могла получить этот пост в городе Эстер Ремсен Бэдд.

Она дала свой адрес, и он поехал, но не с головокружительной скоростью. Он сказал: "Я знаю о нуждах библиотеки, и я замолвлю слово".

"О, спасибо!" — ответила она. И было ли в этом ответе больше душевности, чем нужно? Или это был глас вопиющей этой достойной души: "Молодость проходит, и это последние шансы"?

Она была мила, и он подумал, что не сделает никакого вреда, если нежно положит свою руку на её руку, выражая свою признательность. И тогда сразу же получил ответы на все свои вопросы. Она робко вздохнула и склонила свою голову к нему на плечо. Поразительно!

Тогда он спросил: "Покатаемся немного?" и она прошептала: "Да". Он свернул с дороги по направлению к реке. Он хорошо знал этот маршрут. Здесь были рощи и узкие дорожки, где останавливались влюблённые. Он знал, что луна восходит на другой стороне реки, к востоку, таков уж извечный обычай лун. Стоял теплый апрельский день, и наступавшая весна смягчала это суровое и окаймленное скалами побережье.

Они в молчании ласкали друг друга. Возможно, оба знали, что лучше помолчать. Он держал ее хрупкую руку, и она отвечала на его пожатие. Когда он нашёл тихое место, то отъехал с дороги и выключил зажигание и фары своего автомобиля. Он обнял ее, а она обняла его. Он поцеловал ее, а она не выразила обычный протест и не демонстрировала нежелание. Видимо, она твердо решила, что сейчас или никогда. Она поцеловала его в ответ, деликатно, даже скромно, но безошибочно.

Это было очень приятно. Но всегда возникает вопрос, как далеко идти? Хотел ли он соблазнить библиотекаря города своего отца, и, особенно своей мачехи? Конечно, это назовут соблазнением, независимо от того, насколько охотно этого желала леди. Однажды давно Ланни был в том же положении и прошел через ту же самую процедуру с девушкой по имени Грэсин Филиппсон, позже Филлис Грэсин. Тогда ему было всего лишь восемнадцать лет, и его можно было простить. Но теперь он был более чем в два раза старше, и прощения не будет. В ходе своей светской карьеры Ланни встречал много мужчин, получающих свое удовольствие там, где они находили его, и свободно рассказывающих о своих приключениях. И почти все из них имели одно ограничение, никогда не быть первым мужчиной. Он запомнил их фразы: "Первый раз так много значит для женщины, они ожидают так много", — и так далее. Эти фразы зазвонили колоколом в душе Ланни Бэдда. Если он "перейдёт предел" с Присциллой Хойл, она будет ожидать от него визита к себе в дом, встречу со своими родственниками и друзьями и сопровождение ее в воскресенье утром в Первую Конгрегационалистскую церковь, таким образом, упорядочив ухаживание. Эстер удивилась бы, но приняла бы этот странный казус под всесильным именем "демократия".

Но опять же проблема, что делать со своей невестой? Обосноваться в Ньюкасле и посещать ее несколько раз в год? Придумать какой-нибудь повод, чтобы никогда не брать ее с собой в свои многочисленные поездки, даже в свадебное путешествие? Она могла бы быть ему хорошей женой, но как он мог это знать? Как он мог догадаться, какой будет ее реакция на его ненормальные идеи? Он едва знал ее мысли. И даже не успел спросить ее, что она думает о бытующей в Ньюкасле фобии. Этом Человеке в Белом Доме!

Так совесть сделала Ланни Бэдда трусом, и, следовательно, его природная решительность была погашена бледным броском мысли. Таким образом, всё пошло наперекосяк, а его предприятие потеряло имя действия. Частота его поцелуев уменьшилась, и он начал нежно поглаживать лоб этой почтенной леди. Он прошептал: "Это было очень мило с твоей стороны".

А что происходило в ее собственных мыслях? Несомненно, одни и те же угрызения совести. Она сказала: "Мама будет беспокоиться обо мне". Давнишнее средство для защиты и сохранения девственности. Это: "Мама!"

Ланни повез ее домой, спрашивая, может ли он иметь удовольствие навестить её снова, когда он приедет в город в следующий раз, ему необходимо скоро возвращаться в Европу. Справедливое предупреждение для пуританской Присциллы. Злодей, чье место на фонаре, был бы лучшим супругом, чем я![83] Он простился с ней еще одним поцелуем, украденным в темноте перед скромным коттеджем, где проживала она вместе со своей матерью. Она будет лелеять этот вечер в памяти всю остальную свою жизнь старой девы. И будет ассоциировать сына владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт с каждой строчкой поэзии любви, которую она прочтёт в книгах в течение своей жизни. Ланни, со своей стороны, ушел, наполовину радуясь, и наполовину сожалея своего отказа. Именно так он чувствовал себя с Дженнет Слоан, теперь миссис Сидней Армстронг, с которой он также опасно обнимался очень и очень давно!

Ганси и Бесс жили в зоне досягаемости на автомобиле, и Ланни проводил с ними много времени. Он слушал, как они готовились к новому концерту. Затем, пока Ганси давал уроки своим избранным ученикам, Ланни и его сводная сестра играли произведения для фортепиано в четыре руки. Бесс собиралась завести еще одного ребенка, и на этом закончить, так она объявила. У американцев была старая пословица "два человека компания, а три уже толпа", и она применила её в новой области. Ланни взял у этой пары клятву, что они будут держать в секрете его рассказы, и поведал им историю о Труди и своих стараниях спасти ее. Это был способ высказаться о ней и получить одобрение этих дорогих друзей. Ланни получил из сейфа своего отца запечатанный конверт, содержащий его завещание и фотографию Труди. Он уничтожил завещание, а фотографию принёс с собой. Он показал её Ганси и Бесс. Разглядывая её прекрасные тонкие черты лица, он рассказывал о её идеях, ее манерах и образе жизни, пока у молодой пары не появились слезы на глазах. Ланни закажет увеличение с фото и оставит здесь копии. Он не посмеет взять её фотографию с собой в свои путешествия.

Конечно, все это имело эффект появления еще одной женщины, которая взялась найти правильную подругу для несравненного Ланни Бэдда. Бесс видела эту женщину мечты, как последователя линии партии, которая удержит ее неустойчивого единокровного брата на прямом и узком пути. Он, конечно, относился к этой линии непочтительно, настаивая на том, что она была неустойчивой, в то время как он неуклонно шёл к цели демократического социализма. Но Бесс не сдавалась в надежде. Кругом было так много богатых и культурных дам, которых можно было считать "попутчиками", и всякий раз, когда Бесс встречала новую, она задавалась вопросом, подойдёт ли она для Ланни. Но она не могла объяснить, как он мог бы продолжать притворяться поклонником нацизма, имея красную жену.

Также Ланни посетил дом семьи Робинов и поцеловал свою еврейскую Маму и рассказал еще раз печальную историю Аарона Шёнхауса. От пропавшего человека не было ни слова, не дали никаких результатов и тщательно завуалированные запросы друзей в Нацилэнде. Ланни пришлось придумать оправдание своей собственной бездеятельности, и он сказал: "Я боюсь, что я нарушил закон, и нанес бы Робби большой вред, если бы я сам пытался бы что-нибудь сделать". Бедные евреи, которые должны довольствоваться только теми крошками доброты, которые им давали!

Ланни играл с очаровательным серьезным маленьким восьмилетним мальчиком, который был так похож на Фредди Робина, своего отца. Маленький Йоханнес до сих пор помнил Бьенвеню и свою подружку, маленькую Фрэнсис. Ланни рассказал ему о её жизни в большом старинном английском замке. Это звучало как сказка, и Ланни оставил это сказкой. Рассказ не склонен был сбыться, Ирма вряд ли согласилась, чтобы ее ребенок стоимостью в двадцать три миллиона долларов возобновил близость с немецко-еврейскими беженцами, да ещё с оттенком ненавистного розового цвета.

Нью-Йорк был рядом и громко звал. Картинный бизнес необходимо было продолжать и даже наращивать, что означало принятие определенного количества приглашений и излияние того же количества социального шарма. Истории Гитлера и Шушнига обеспечили Ланни пропуск в самые состоятельные дома. И, так же, как и в Ньюкасле, полные гостиные затихали при его словах и засыпали его вопросами. Захват Австрии поразил мир и заставил его признать приход новой социальной силы. Мужчины и женщины, которые ненавидели Новый курс с таким пылом, что их трудно было понять, когда они говорили об этом. Они интересовались, не могут ли они последовать национал-социалистскому примеру. И если да, то они хотели бы знать, как это сделать.

Ланни поделился с ними своими наблюдениями. Ади Шикльгрубер получил власть, потому что поманил средний и низший класс немцев сверкающими радужными надеждами. По правде говоря, он не выполнил свои обещания, за исключением разграбления евреев. Все остальное было силки для простаков. Он поймал этих простаков в двойные силки национализма и милитаризма, а теперь они у него в руках. Ланни не сказал: "Вы предлагаете сделать то же самое с американским народом?" Он просто замолчал и разрешил им говорить о том, когда и как это может быть сделано, и где на политическом горизонте был лидер, который смог это сделать.

Забавно, если бы не было так страшно. Их проблема не имела решения, потому что они так любили свои деньги и свою власть, что не могли позволить любому демагогу сказать что-либо против них даже в целях маскировки! То, что они на самом деле хотели, был еще один консервативный режим, другой президент Гардинг. Весь цикл Гардинг, Кулидж, Гувер. У Ланни был соблазн добавить: "И еще один биржевой крах на Уолл-стрите?" Но нет, они забыли о нём и свою благодарность тому человеку, который позволил банкам возобновить свою деятельность. Они просто хотели еще двенадцать лет мира и изобилия, за которые они могли бы получить такую власть на дела страны, что сделало бы невозможным появление другого демагога.

Нити разговора выскользнули из рук Ланни, и они начали говорить о каком-то многообещающем республиканском губернаторе в каком-то реакционном штате. Гость слушал и думал, что он вернулся во времена Короля Солнца, который провозгласил: "L'état, c'est moi". Но случайно там оказалось один или два умника, который поняли, что этот европеизированный американец действительно мог быть полезен для них. Они увели его в сторону и спросили, где они могли бы получить программу нацистской партии для изучения. Они поддаются на агитацию американских демагогов, в поисках того, кто действительно имел стоящие вещи.

Шанс для сына Бэдд-Эрлинга, чтобы узнать что-то о своей собственной стране! Хьюи Лонг, к сожалению, был расстрелян. Проницательный дьявол, он сказал: "Будет легко установить фашизм в Америке, просто назвав его Антифашизмом". Это надо принять к сведению! Был отец Кафлин, но, к сожалению, католик и не может быть избран. Были Золотые рубашки, Серебряные рубашки, Серые рубашки и Белые рубашки крестоносцев, Ку-клукс-клановы ночные рубашки и многие другие странные костюмы. Был оратор парень по имени Джеральд Смит, кто должен провести тщательное изучение всех этих друзей "народа'' и выбрать того, кто знал, на какой стороне бутерброда намазывать масло.

Уходя c одного из таких приёмов на Парк-авеню, Ланни направился в гостиницу пешком. Приятный вечер весной, а он любил ходить пешком, наблюдать быстрое движение транспорта по этому широкому проспекту, разделенному на две полосы бульваром, под которым проходила подземка. Он думал о людях, с которыми он разговаривал. С хозяевами Америки, и что они собираются делать со своей страной? У них были тесные деловые отношения с немецкими картелями, и они знали, что немецкие крупные бизнесмены, как правило, сотрудничают с нацистами, выпуская день и ночь военную продукцию, зарабатывая огромную прибыль, и вкладывая деньги обратно в производство. Джентльмены с Уолл-стрита и Парк-авеню делали то же самое, и хотели продолжать делать это. У них были деньги, и они знали, что "Когда говорят деньги, всё остальное молчит", "За деньги и кобыла поскачет", "Кто платит, тот и заказывает музыку". Сейчас это была нацистская музыка, режущая ухо Ланни Бэдда.

Пересекая боковую улицу, он услышал крики толпы и, взглянув в сторону Лексингтон-авеню, увидел мерцание факелов. Он стоял, слушая шум голосов, а потом повернулся и пошел в этом направлении. Любопытство, но совсем не праздное, ведь надо знать, что происходит в этом городе, население которого превышало население целых стран, таких как Швеция и Австрия, в настоящее время Остмарк. Нью-Йорк был центром издательской индустрии, и все, что возникало здесь, быстро распространялось на девять миллионов квадратных километров Америки. Апрель не месяц выборов, и это должно быть каким-то пропагандистским митингом, красным или розовым, черным или коричневым, белым, серым, серебряным, золотым, зеленым или фиолетовым, не было цвета рубашки или брюк, которые не имели бы социального значения в эти оголтелые времена.

Это должно быть религиозное собрание, подумал Ланни, потому что он увидел большой белый крест, стоящий в свете факелов над головой выступающего. Оратор стоял на грузовике, большой человек с красивыми чертами лица и густыми черными волосами, которые он то и дело отбрасывал со своего лица. Очевидно, он достиг предела в своих усилиях, стараясь перекричать шум движения на оживленном проспекте. Боковая улица ближе к углу была заполнена слушателями, и каждое предложение прерывалось взрывами аплодисментов. Ланни с удивлением обнаружил евангелиста, возбуждающего такой энтузиазм в этом циничном городе. Но потом он увидел плакат: "Христианский фронт" и понял, что это был американский нацизм, а оратор мог стать кандидатом на внимание господ с Уолл-стрита и Парк-авеню.

У этого налицо была явная квалификация. Личность, голос, энергетика, хитрость и, прежде всего, ненависть! Ненависть для всех и всего, что забитый и невежественный бедный человек полагал, своим угнетателем и врагом. Ненависть к власти денег, праздным богачам, образованным и культурным. Ненависть к правительству, Новому курсу, чиновникам, политикам. Ненависть к красным, коммунистам, социалистам. Ненависть к иностранцам, к неграм, и прежде всего, к евреям. Рузвельт был евреем, и его правительство было еврейским правительством. Новый курс был еврейским курсом: Моргентау и Дж П. Морган, Феликс Франкфуртер и Фрэнсис Перкинс, Барух и Икес, — оратор смешивал евреев и неевреев, и никто в толпе этого не знал или не хотел знать. Они орали и требовали крови каждого из них по очереди.

"Это Америка?" — спрашивал оратор, и ответ пришел как шипение змей: "Да! Да!" Потом: "Мы собираемся отдать её евреям?" И ответ, как удар грома: "Нет!"

— Мы вернём Америку американцам?

— Да! Да!

Случилось так, что Ланни прочитал Остров доктора Моро, повесть Г. Уэллса об ученом на тропическом острове, который производит операции на животных, дает им мозги и силу речи, а затем тренирует их, как вести себя. Так что теперь эти получеловеческие существа стояли в полумраке и кричали автоматические ответы на часто повторяемые вопросы:

— Мы любим нашего жидёнка мэра?

— Нет! Нет!

— Мы хотим, чтобы фараоны проламывали наши головы?

— Нет! Нет!

— Мы собираемся отказаться от наших прав американских граждан?

— Нет! — А иногда и "Nein! Nein!"

Ланни стоял рядом с толпой, наблюдая находившихся рядом с ним, кричащих и махавших кулаками. Рядом с ним остановился человек, чтобы перевести дух, и Ланни протолкнулся к нему и спросил: "Кто это?" Ответ был: "Джо Мак-Вильямс, величайший человек в Америке". Затем, не обращая внимания на спрашивающего: "Задай им перцу, Джо! Задай им! Долой иуд! Бей жидов!"

Всё это привело сына владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт в глубокое расстройство. Он знал каждый звук, каждый жест, каждое чувство, каждую мысль. Он слышал их сначала в огромной мюнхенской пивной более пятнадцати лет назад. А потом слышал на бесчисленных митингах в различных частях Германии, по радио, в Коричневом доме и в Бергхофе. Мысль о том, что земля его отцов должна пройти через весь этот ужасный цикл, наполнила его желанием сбежать на какой-нибудь пустынный островок. Но нет, там уже не найдёшь убежище в эти дни самолетов. С этим ужасом придётся столкнуться и иметь дело там, где он был.

Поэтому, когда узколицый фанатичный парень без передних зубов предложил Ланни номер Christian Mobilizer, он заплатил никель и положил его в карман для будущего исследования. Потом появился краснолицый немец с номером Deutscher Weckruf und Beobachter. Затем хрупкая, полуголодная девочка, продававшая Социальную справедливость отца Кафлина. Ланни купил всё. Даже значок с белым крестом на нем, который прикрепил на своё пальто, как предлог для задавания вопросов.

Выступление закончилось призывом к аудитории вступать в "Христианский фронт" и оказать поддержку спасения Америки. Многие собрались вокруг грузовика для этой цели, и Ланни Бэдду пришло в голову, что Агенту президенту может пригодиться когда-нибудь членский билет этой организации. Он дал свое имя, вместе с адресом своего отеля, который не был постоянным. Билет выписывала пожилая женщина в черном пальто, изношенном на манжетах. Она не преминула отметить элегантный внешний вид этого нового члена и сказала: "Да благословит вас Бог, брат. Приходите к нам и окажите поддержку нашему святому делу!"

Продавцы газет деловито разносили свой товар. Стоял стол с брошюрами и книгами, видное место среди них занимали Протоколы сионских мудрецов. Такое странное социальное явление! Нуждающийся адвокат в царской России адаптировал этот документ из французского художественного произведения. Оригинальная версия не имела ничего общего с евреями, но пересмотренный вариант был взят, как Евангелие. Он стала оружием ненависти нацистов во всем мире. Генри Форд раздавал его сотнями тысяч экземпляров, и везде, где проходили его автомобили, люди узнавали от авторитетного самого богатого человека в мире, что евреи имели секретную международную организацию заговорщиков с целью уничтожить христианское общество. Позже король дешёвых автомобилей от этого отказался, но мало кто узнал об этом. Из другой литературы, выставленной на продажу на этих столах, можно было узнать, что евреи имели обряд, который требовал кровь только что убитых нееврейских младенцев.

Вместе с расходящейся аудиторией Ланни двигался к западу и оказался рядом с остролицым парнем, продавшим ему Christian Mobilizer. "Отличный митинг!" — заметил приезжий, и ответ был: "Золотые слова, брат!"

Это печально подавленный образец жизни большого города смотрел с подозрением на весеннее пальто последней модели и соответствующую ему хомбургскую шляпу. Однако, он заметил маленький значок с белым крестом, и спросил: "Вы один из нас?"

"У меня членский билет", — ответил Ланни, и показал его в руке. Он не упомянул, что приобрёл его всего пять минут назад. — "Хорошо продаётся газета?"

— Мы только начали, но продажа вырастет.

— Не с евреями, я думаю.

Ланни сказал это шутливо, но этому дитя трущоб было не до шуток. — "Иногда мы продаем и жидам. Они всматриваются в нас и полагают, что им лучше купить".

Среди людей, идущих по этой боковой улице, было несколько других продавцов литературы и людей такого сорта, с которыми Ланни не хотелось бы в одиночестве встретиться на любой улице. "Куда вы идете отсюда?" — спросил он.

— После митингов мы переходим на Таймс-сквер. Там собирается другая массовка, а иногда мы преподаём иудам урок. Пойдемте, если вы хотите увидеть представление.

Ланни хотел видеть все и хотел узнать все, что мог, о типичном члене "Христианского фронта". Майк Рэфтери, ирландский мальчик католик, выросший в трущобах, известных как "Адская кухня", и получил образование в церковно-приходской школе. Его священник рассказал ему, что кровожадные "Рушианс" пытаются уничтожить Святую Матерь Церковь, и что все они были евреями, во всяком случае, находились под еврейским воздействием. Ему не трудно было поверить, что еврейские большевики и банкиры были в общем заговоре с целью править миром. Он имел только смутное представление, что делали банкиры или, во что верили большевики. Он узнал из газет отца Кафлина, что банкиры давали деньги большевикам на подрыв католической религии и американской конституции. Теперь он переключился на газету "Задающему перца Джо", который был новым и еще более жестоким. "Выступлений мало", — сказал Майк. "Надо переходить к действиям, мы должны заткнуть жидам глотку".

Что представляет собой "действие" Ланни увидел достаточно быстро. Достигнув площади Таймс-Сквер, продавцы газет разложились на разных углах Бродвея и Сорок третьей улицы. Они начали кричать: "Купите Christian Mobilizer! Сохраните Америку! Долой евреев!" Тем временем группа головорезов перемещалась от одного продавца к другому. Не скрываясь, один здесь, другой там. Ланни знал их всех, потому что шёл вместе с ними больше километра. Когда появлялся еврей, предпочтительно бедный, продавец подходил к нему. — "Купи Christian Mobilizer и читай все о грязных иудах!" Если он не останавливался, продавец пытался наступить ему на пальцы ног. Если он не остановится, продавец сунет ему газету в нос. — "Спаси Америку от жидов!"

Чтобы легко отделаться, еврею надо было быстро уйти и держать рот закрытым. Если бы он ответил что-нибудь сердито или попытался убрать своего мучителя с дороги, мужчина или женщина закричит, и отряд громил вступится. Они носили то, что казалось газетой, но на самом деле это были куски свинцовой трубы, обернутой газетами. Они бьют ими по голове жертвы, разбивая её или ломая ему руку, если он пытался защитить ею свою голову. Они оставляют жертву истекать кровью и, возможно, без сознания на тротуаре и быстро исчезают в толпе.

Это продолжалось ночь за ночью, как сообщили Ланни. И это удивило его, потому что он не читал ничего об этом в газетах. Нью-Йоркские "фараоны" были большей частью католиками, и ни один закон не запрещал им читать газеты отца Кафлина. Они пришли из тех же трущоб, что и продавцы газет, так и в своём детстве также плевались на "убийц Христа". Мэр Нью-Йорка был наполовину евреем и был в неудобном положении, потому что он был либералом и проповедовал свободу слова всю свою жизнь. Газеты Нью-Йорка жили за счёт рекламы универмагов, а сообщения о насилии и особенно на расовой и религиозной почве плохо отражались на торговле. Большая часть покупателей, приехавших в город, были евреями. И что, если их жены испугаются и убедят их переехать в другое место? Что касается Ланни Бэдда, игравшего доброго самаритянина в театральном районе, несомненно, то это тоже было плохо для его бизнеса.

Агент президента нашёл имя Форреста Квадратта в телефонной книге и позвонил ему. "Я только что имел удовольствие провести десять дней в Бергхофе", — сказал он. — "Я был там во время визита Шушнига".

"О, великолепно!" — воскликнул поэт, ставший пропагандистом. Он не очень часто получал такие звонки. — "Вы не сможете быть к ужину? У меня есть друг, высокопоставленная фигура из-за рубежа, которой случилось быть в городе, и я приглашу его. Я знаю, что вам будет интересно встретиться с ним".

Встреча с высокопоставленными персонами была профессией Ланни, так что приглашение было принято. Он взял такси до верхнего Вест-сайда, где у адепта нацизма была квартира на Риверсайд-драйв, наполненная предметами культуры. Хозяин написал целую полку книг, в том числе в защиту Кайзера, чьим сомнительным родственником его предполагали. Он был низкого роста, близорук, учтив и любезен. У него была милая жена, о которой Ланни подумал, как она переносит нацистскую доктрину, касающуюся положения женщин в семье? У Ланни было подозрение, что и у мужа, и у жены была еврейская кровь, но, конечно, об этом никогда не говорилось вслух.

Другой гость был высоким прусским аристократом с круглой белокурой головой и носил монокль, представившись, как капитан фон Шнеллинг. Он командовал подводной лодкой во время Мировой войны и был одним из тех, кто затопил свои суда в Скапа-Флоу. Он держался официально и знал Штубендорфа, Герценберга, Доннерштайнов, всех высокопоставленных друзей Ланни в Фатерланде. То, что он делал в Америке, стало очевидным в ходе вечера, и Ланни понял, что он имеет дело с очень важным и рассудительным человеком.

Они хотели услышать о приключениях Ланни в Бергхофе, и он рассказал им о них подробно. Ничего о спиритическом медиуме, или продаже нескольких картин. Это могло бы превратить его пребывание там в поездку коммивояжёра. Пусть предполагают, что его длительное пребывание было вызвано восторгом фюрера от его компании. Он говорил о прогулках в лесу и о строительстве секретного пристанища на горной вершине Кельштайн. О доме великого человека, его привычках в еде, его гостях. Не могло быть никаких сомнений в том, что рассказчик фактически был сам свидетелем всех этих вещей.

Также он рассказал о Вене, о своей беседе с Шушнигом и о злоключения доктора юридических наук в Берхтесгадене. Было ясно, что никто бы не разрешил остаться в доме фюрера в такой критический момент человеку, не обладавшего доверием его хозяина. И сомнения в этом доверии были неуместны. Сын Бэдд-Эрлинга не был Emporkömmling, карьеристом, а понял идеи фюрера и его высокое предназначение. Он говорил с уважением и даже благоговением о крестоносце, который вознамерился посадить на цепь дикого зверя большевизма и положить конец вековым раздорам среди мелких государств Европы.

Поэтому капитан не видел никаких оснований для секретности, и говорил откровенно о своих обязанностях в Америке. Он был своего рода генеральным инспектором, проверявшим нацистскую воспитательную работу по всей стране, и в то же время воздействовал своим престижем и интеллектом на высокопоставленных американцев. Он завершил свою двухмесячную поездку, в ходе которой он посетил два десятка городов от Сиэтла до Палм-Бича. Он был очень доволен тем, что увидел. В большинстве случаев пропаганда была в надежных руках, и результаты обнадеживали. Америка созрела для фундаментальных социальных изменений, и были все основания ожидать, что при тяжелой работе и под мудрым руководством сильные немецкие элементы по всей стране сыграют свою решающую роль. Основной проблемой, по мнению этого элегантного Юнкера, было нежелание приверженцев нацизма американизироваться. Они хотели заставить американцев принять нацистские правила, чего нельзя добиться. Бунду было приказано изменить свой облик, и даже перекрасить свастику в красный, белый и синий цвета. Все это было трудно, особенно в глубинке.

Ланни согласился, но сказал, что он заметил, что появилось очень много местных групп с нацистской программой, но не признававших её нацисткой, а во многих случаях даже не зная об этом. Они называли себя "Христианами" или "Протестантами", "Свободными янки" или "Американскими патриотами". На самом деле между ними не было никаких различий. Они одинаково видели Красную опасность и еврейскую угрозу и воевали с Новым курсом. Капитан согласился, а Квадратт добавил: "Прямо сейчас всяких Лиг граждан, Защитных ассоциаций и Лиг национальных рабочих полно в Нью-Йорке".

Этот хорошо обученный аристократ говорил по-английски без малейшего акцента, и ему не составляло труда "американизироваться". Он был здесь, чтобы принести пользу Америке. Он объяснил, что хочет дать стране возможность извлечь прибыль из уроков, полученных в Германии. Он нашел американцев чрезвычайно восприимчивыми людьми, особенно высокопоставленных, которым было что терять от безрассудных экспериментов. Он интересно рассказывал о своих встречах с такими людьми. Он провел большую часть дня с Генри Фордом, необычная честь, и нашел его в добродушном настроении. Он провел вечер с полковником Маккормиком и нашел его, как он сказал, "самым близким по духу". То же самое с Ламмотом Дюпоном в Уилмингтоне. — "Действительно сильный человек, с которым у нас большой бизнес, как вы знаете." То же самое с мистером Рэндом из Ремингтон Рэнд, в штате Коннектикут, у которого был недавно болезненный опыт с большой забастовкой с печальным результатом.

"Мой отец его хорошо знает", — сказал Ланни. И капитан быстро на это отреагировал. — "Я много слышал о вашем отце, и почитал бы за честь встретиться с ним". Ланни ничего не оставалось делать, как предложить его представить. Бедный Робби должен был принять этого учтивого и утончённого Юнкера!

Наибольший прогресс был достигнут в Вашингтоне, если верить рассказу инспектора. Он отметил гостеприимных хозяек, таких как миссис Маклин и миссис Паттерсон, которые опекали его, и сенаторов и конгрессменов, которые с удовольствием слушали его и заверили его в своей симпатии. Он нашёл забавным сенатора Рейнольдса из Северной Каролины, начавшим жизнь зазывалой в интермедии. Тот был избран, обвинив своего конкурента в преступлении поедания икры. — "Вы знаете, что такое икра? Рыбьи яйца! Вы хотите, чтобы Дегтярный штат представлял в Вашингтоне человек, который ест рыбьи яйца?" Теперь сенатор был близким по духу нацистам, хотя, конечно, он себя так не называл. Он планировал издавать газету под названием Борец за Америку и он показал капитану свою идею макета. — "Довольно бедный материал, по моему мнению, но я полагаю, что стандарт образования в штате сенатора не очень высок".

У Ланни возникло желание, чтобы эти заблудшие государственные мужи услышали, что нацистский агент действительно думал и говорил о них без свидетелей. — "Сенатор Уилер, кажется, ненавидит администрацию даже больше, чем он любит Anaconda Copper Company". А потом: "Сенатор Най, я понимаю, был пацифистом в течение длительного времени. Теперь фюрер его околдовал, и он является пацифистом для всех, кроме нас". И о конгрессмене со странным именем Хэм Фиш. — "Мне сказали, что он родом из старой и богатой семьи и был великим футболистом, когда был молод. Ему бы остаться заниматься этим".

Форрест Квадратт подключился к разговору. Он очень хорошо знал Фиша, и назвал его любезным, но самоуверенным, и невероятно глупым. Существовало удобное американское правило, известное как "право франкирования писем", по которому конгрессмены могли бы отправлять почту бесплатно. На это не было никаких ограничений, и некоторые из них этим методом отгружали даже свою мебель и спиртное. Хэм Фиш доверил это дело своему секретарю, а секретарь предоставил это право Квадратту. Теперь неограниченное количество нацистских речей, брошюр и книг могут рассылаться американскому народу за его счет. Бывший поэт призвал своего друга Юнкера осознать всю важность этого и рассказал об издательстве, которое он создал в маленьком городке штата Нью-Джерси. Оно было тщательно замаскировано и смотрелось американским, и Квадратт показал своим гостям несколько книг, которые он написал под псевдонимами и опубликовал в этом издательстве.

На другой полке того же книжном шкафу стоял ряд декадентских поэтов Франции, Германии, Австрии, Италии, Англии и Америки. Глаза Ланни пробежали по ним: Бодлер, Верлен, Доусон, Симонс, Д'Аннунцио и собственный юношеский том Квадратта Раскрепощённый Эрос. Бывший поэт, увидев взгляд Ланни, ностальгически заметил: "Раньше я мог днями читать целые страницы этих книг, теперь, увы, я должен был стать реформатором, а мой ум превратится в каталог имен и личностей по всей моей родной земле". Он имел в виду Америку, и повторил это банальное изречение, которое было его обычной уловкой, когда он пытался интерпретировать землю своего рождения на земле своих предков, и наоборот.

Нацистскому "генеральному инспектору" предложили встретиться с теми, кого он назвал "ключевыми фигурами американского движения". Это должно было произойти на следующий день вечером, и Квадратт предложил достать приглашение для Ланни, который принял его с удовольствием. Капитан, по его словам, никогда не выступал с публичными речами, но был бы рад доверительно поговорить с руководителями, и особенно с теми, кто был в состоянии выделить средства, так необходимые для строительства любого нового движения. Встреча должна была состояться в доме мисс Ван Зандт в нижней части Пятой авеню, в настоящее время занятой предприятиями пошива дамского платья и книжными издательствами. Квадратт пояснил, что эта пожилая дама была слегка чокнутой, но безвредной, и набитой деньгами. Он добавил, что в Америке только женщины имеют деньги, и нужно смириться со скукой и неудобствами для того, чтобы получить их. Ланни заметил, что это не так сильно отличается от положения в Германии. Он упомянул Бехштейнхаус в Бергхофе, названный в честь вдовы производителя фортепиано, который финансировал фюрера всё начало его борьбы. Это был достойный прецедент.

В восемь вечера на следующий вечер Ланни выходил из такси перед древним кирпичным особняком. Старый слуга, одетый в чёрное, открыл перед ним дверь. Там он встретил и слушал самых странных представителей интеллектуалов высшего класса, с которыми ему когда-либо довелось столкнуться. Его хозяйка, высокая, худая, с седыми волосами, и в пенсне приветствовала его у входа в ее гостиную. Она была одета в длинное до пола черное шелковое платье с длинными рукавами, в котором ее пра-пра-бабка может посещала похороны в церкви Грейс. Эта леди с родословной, уходившей во времена голландского Нью-Йорка, унаследовала небольшую семейную ферму, территория которой теперь покрыта небоскребами, платящими ей огромные деньги. Когда она выходила на прогулку, то несла выцветший зеленый шелковый зонтик, а когда приглашала гостей, то предлагала им довольно дешевые прохладительные напитки, но, не колеблясь, выпишет чек на пять тысяч долларов, когда благовидный бывший поэт убедит ее, что его новая книга поможет изгнать красных из их окопов в близлежащем Юнион-сквер.

На это суаре "слегка чокнутая" леди пригласила богатых людей, с которыми стоило встретиться нацистскому Юнкеру. Среди них был белый русский граф. Белый в политическом, а не географическом смысле, с трудным именем Анастасий Андреевич Вонсяцкой-Вонсяцкий. (Ланни никогда не узнает, зачем повторялась с изменением его фамилия.) Он был гигантом с огромными руками и толстыми губами, из которых исходил глубокий урчащий голос. Он женился на богатой вдове на два десятка лет старше себя, и теперь муштровал нацистских штурмовиков на ее огромном поместье в штате Коннектикут. Там же он редактировал и публиковал на русском языке журнал под названием Фашист и послал оружие мексиканским Золотым Рубашкам. И все это делал совершенно открыто, хвастаясь своим громогласным голосом.

А потом круглолицый с мягким голосом американец с седыми волосами похожий на ученого, который унаследовал состояние от бумажного производства. Он приобрел литературный журнал и превратил его в орган американского фашизма. Сьюард Коллинз вежливо объяснил Ланни Бэдду, что Беллок обратил его в "Дистрибутизм". Он хотел вернуться в средневековье, где все имели и возделывали небольшие участки земли. Он ненавидел капитализм, и терпел нацистов, потому что он думал, что они разрушат эту злую систему. Он считал антисемитизм ошибкой, но даже при этом создал книжный магазин по продаже всех видов фашистской литературы.

Ведущим мозговым трестом этой компании был уроженец Джорджии в Америке, а не Грузии в России, тёмноволосый и кудрявый выпускник Гарвардского университета и сотрудник Государственного департамента в счастливые дни до Нового курса. Лоуренс Деннис написал три книги, пропагандирующие и прогнозирующие фашизм для своей страны. Теперь он издавал в деловой части города бюллетень под названием Weekly Foreign Letter. Он был готов везде защищать тезис, что "демократия" была вредной мечтой, что массы никогда не были способны к самоуправлению и никогда не будут. Он был ревностным защитником Франко, и в этом был поддержан двумя другими гостями. Элегантным старым джентльменом, мистером Кастлом, который был заместителем госсекретаря при Гувере, и проницательным и влиятельным мистером Хартом. Ему, как сказали Ланни, некие крупные корпорации платили десять тысяч долларов в год, чтобы противостоять любой форме социального законодательства, которую можно было придумать.

Армия была представлена на этой встрече генерал-майором Мозли, к которому все относились с большим уважением. Будущая партия "Националист" рассматривала его кандидатом на пост президента. Он предложил идею стерилизовать беженцев из Европы. Военно-морской флот представлял лейтенант-коммандер Спаффорд, который, в соответствии с традициями военно-морского флота, помалкивал. Пресса была представлена маленькой газетой города с самым большим тиражом.

Одна из женщин гостей этого самого высокого класса социального мероприятия довезла Ланни до его отеля, а по дороге заметила, что если посчитать богатство представленных там гостей, то сумма составила бы пару миллиардов долларов. Ланни лег спать в состоянии глубокой депрессии. На следующее утро, чтобы подбодрить себя и умиротворить Труди-призрака, он вложил банкноту в тысячу долларов в конверт вместе с отпечатанной, но не подписанной запиской: "Для борьбы с антисемитизмом в Нью-Йорке". Он отправил письмо либеральному священнослужителю города, тому же, кому, больше года назад, он доверил прибыль от продажи картины Гойи. Перед отплытием в Европу, секретный агент написал рапорт своему начальнику, заключив его такими словами: "У Америки есть все, что было у Германии, когда гитлеризм был в яйце".

Глава двадцать пятая Пращи и Стрелы[84]

Ланни добрался пароходом в Гавр, а затем на очень медленном поезде в Кале, где он оставил свой автомобиль. Он прибыл в Париж, где встретил Золтана, только что вернувшегося из Лондона с новостями о продажах в салоне Кристи и о других вопросах искусства. Они вместе посетили весенний салон в поисках новых талантов, но нашли в основном банальности потому, что эти двое были чрезвычайно привередливыми джентльменами. Когда они будут слишком удручённы окружающим их миром, они отправятся в Лувр или в Пти-Пале и будут общаться со старыми мастерами, которые действительно умели рисовать, или так думали эти эксперты. Они отобедали вместе в открытом кафе на Ронд-Пуант. Весеннее солнце было восхитительно, кругом беззаботные толпы, а пыльца цветов каштана попадала на их стол, добавляя в их пищу витамин А. Они говорили о проведённых сделках и о планируемых, и жизнь казалась удивительной, если думать только о своих личных делах.

Политическая ситуация действительно удручала любого социалиста. Армии Франко вышли к Средиземному морю, таким образом, разделив силы лоялистов на две части. Все согласились, что позиция правительства была безнадежна. То есть все, кроме испанского народа, которые отказывался понимать, что они должны стать рабами. Несмотря на постоянные бомбардировки городов и убийства тысяч гражданских лиц, жители Валенсии и Мадрида продолжали отчаянно сражаться на своей территории, а барселонцы на своей. Это считалось иррациональным и раздражало всех членов правящих классов Европы. Англичане и итальянцы пришли к дружескому соглашению по разным вопросам и оказали давление на французов, вынудив их закрыть границы еще раз. Красная Каталония будет голодать, пока не прислушается к своему разуму или, вернее, к британскому и итальянскому.

Было достигнуто соглашение по Абиссинии. Триумф Муссолини должен был быть легализован. Сто первый Совет Лиги Наций приступил к тому, что было в действительности актом самоубийства, отказом от своей последней надежды предотвратить войну. В гармонии с лицемерием времени, он будет делать это во имя мира, и ультра-благочестивый лорд Галифакс был выбран человеком для этой работы. "Величайшей из целей", — заявил он, — "для которых существует Лига Наций, это дело мира". Его белой светлости ответил хрупкий маленький черный человек, который выглядел странно, как еврей, Хайле Селассие, Негус Абиссинии: "Эфиопский народ, которому была отказана вся помощь, продолжит в одиночку свой путь восхождения на Голгофу". Дела во Франции гляделись мошенничеством. Правительство Шотана было смещено, потому что социалисты отказались голосовать за его "особые полномочия". В тот день, когда Гитлер вторгся в Австрию, la grande nation была без правительства. Затем Блюм сформировал правительство, которое просуществовало менее месяца. Теперь Франция имела то, что называется "анти-красным" кабинетом во главе с Даладье. Министром иностранных дел был политик по имени Боннэ, тощий и болезненный, с лысой головой и одним из тех крючковатых носов, которые вынюхивают деньги. Ланни задавался вопросом, были ли там нацистские деньги? Жена министра была одним из приближенных Курта Мейснера, а Лили Молдау была ее постоянной компаньонкой.

Партия этих людей называла себя "радикал-социалистами", но уже давно стала партией взяточников и взяткодателей. "Конверты" было вежливым словом. Их передавали журналистам, издателям, политическим манипуляторам, дамам, которые имели какое-то влияние. В них всегда будет правильное количество банкнот, и никогда чеков, которые могли бы служить в качестве доказательства. Боннэ имел большую банковскую фирму за собой, и когда ему для его целей не хватало государственных средств, то банк выделит недостающее.

Вот так управлялась Франция в настоящее время, и если послушать внутренние разговоры, то можно потерять всю надежду в республике. Там оставались патриотические и честные люди, но они были вне власти, и их протесты стали избитыми. Публике, которая жаждала новинок, они надоели. Блюм был евреем, что было его проклятием. Его партия поссорились с коммунистами, которые следовали русским формулам и призывали к русским методам, в условиях очевидного факта, что их классовые враги имели оружие, самолеты, бомбы и отравляющие газы. При любой попытке восстания победили бы фашисты, а не коммунисты. Масса людей читает большую прессу, не имея ни малейшего представления о том, что содержание этих работ было оплачено самой высокой ценой во многих случаях агентами фашистского и нацистского правительств.

Ланни получил заказы от клиентов из Нью-Йорка и его окрестностей и уже планировал отбыть ещё раз в Германию. Но что-то смешало все его планы в течение нескольких минут. Он, по своему обыкновению, передвигался пешком от одного фешенебельного продавца картин к другому, глядя на то, что они могли бы предложить. Это было важно, поскольку цены менялись в зависимости от времени и от места. А успех Ланни зависел отчасти от знания этого. Было не достаточно сказать: "Это подлинный Моне, достойный образец его искусства''. Надо бы добавить: "Я видел одну из его работ, предлагаемую в Париже в прошлом месяце за четыреста тысяч франков". Сейчас франк снизился до тридцати четырех по отношению к доллару, и это сделало Париж великолепным местом покупки предметов искусства.

Все продавцы картин знали сына владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт и спешили показать ему самое лучшее. Один из них заметил: "У меня есть то, что может заинтересовать вас, мсьё Бэдд. Очень хороший морской пейзаж Дэтаза".

"В самом деле?" — сказал Ланни, удивляясь. Эти картины не часто попадали на рынок. — "Я хотел бы увидеть его".

Он был еще более удивлен, когда он осмотрел картину. Он знал все их наизусть. Каждый мазок кисти, которые он видел, как они наносились много тысяч раз. Он был совершенно уверен, что держал именно этот морской пейзаж в своих руках во время своего последнего визита в Бьенвеню.

"Мсьё Брюге", — сказал он, — "Я в замешательстве и должен просить отложить эту картину в сторону и не продавать её, пока я не изучу этот вопрос. Я практически уверен, что она была в хранилище моей матери меньше, чем два месяца назад, а она никогда не продает картин, не посоветовавшись со мной".

— Mon dieu, M. Budd! Вы считаете, что она была украдена?

— Я ничего не хочу говорить, пока я не сделаю запроса. Вам не трудно рассказать мне, где вы получили картину?

— Конечно, нет. Я купил его у дилера Агриколи в Ницце. Я думал, что это естественное место, где можно найти Дэтаза.

— У него были ещё такие картины, кроме этой?

— Он сказал, что у него было три, но осталась только эта.

— Не могли бы вы показать мне обратную сторону картины?

Человек поспешил открутить заднюю часть рамы. И на холсте, в дополнение к подписи Марселя, который всегда ставил её как на лицевой, так и на обратной сторонах, был нанесён светлой краской номер 94. "Это номер по моему каталогу", — объяснил Ланни. — "У меня есть каталог в Жуане с данными о каждой работе Дэтаза, о которой я что-либо знал. Я уверен, что я держал её в руках во время моего последнего визита в хранилище, потому что я отобрал её среди прочих для продажи в Германию".

"Я очень обеспокоен, мсьё Бэдд", — заявил человек. — "Я надеюсь, вы понимаете, что у меня не было возможности узнать об этом, и не было оснований подозревать ничего плохого".

— Конечно. Такое и не могло прийти мне в голову. Вы не позволите мне позвонить домой моей матери и оплатить вызов. Тогда я смог бы сразу получить какую-то информацию.

Ланни заказал вызов. Так как служба междугородних переговоров никогда быстротой не отличалась, он осмотрел другие картины, пока не был вызван и не услышал голос матери. Он спросил: "Ты продала что-нибудь из произведений Марселя после того, как я последний раз был дома?" Когда она ответила — "Нет", он спросил, знает ли она, что кто-либо другой продал что-нибудь. Когда она ответила отрицательно, он попросил: "Пожалуйста, никому ничего не говори об этом разговоре до моего приезда. Я буду дома поздно вечером".

"Что-то не так?" — Тон Бьюти был полон беспокойства.

— Я не могу быть уверен, пока не переговорю с тобою и другими. Пожалуйста, обещай мне, ничего, пока я не приеду.

Она пообещала, а продавец картин согласился отложить картину до следующего разговора. Ланни взял такси до своего отеля, упаковал свои вещи и отправился по бульвару Елисейские поля к знакомой route nationale.

Ланни помчался, никуда не сворачивая, а Бьюти ждала его с нетерпеньем. Во время ожидания, она пыталась гадать, что произошло, и он обнаружил, что они думали об одном и том же. Он рассказал ей о том, что узнал в Париже, и получил еще раз ее уверение в том, что она не давала никому доступ в хранилище. Он просмотрел свой каталог, который находился в его комнате, пока он был в отъезде. Номер 94 был отмечен буквой "Х", что означало, что он должен был быть в хранилище. Ключи хранились в верхнем ящике его шифоньера, и он посмотрел и нашел их на своём месте.

Взяв фонарь, он поспешил в свою мастерскую. Двери и окна оказались целы, и он прошёл внутрь, сначала через входную дверь, а потом через ту, которая вела из главной комнаты в хранилище сзади. Все, казалось, было на месте, как он оставил в последний раз. Ряды глубоких полок окружали стены, и картины стояли на них по номерам. Потребовалось лишь мгновение, чтобы убедиться, что номер 94 исчез. Выявление пропаж других требовало проверки каталога.

Ланни запер двери снова и вернулся к своей матери. — "Кто-то взял одну картину, вероятно, три, а возможно, и больше. Либо вор является специалистом по открыванию замков, или он имеет доступ к нашему дому и знает, где я держу ключи. Либо он работал в сотрудничестве с Агриколи в Ницце, или он заставил дилера думать, что он пришел с ними честно. Хочу подчеркнуть, что он отправился к итальянцу, что мне кажется важным".

— О, Ланни, это не может быть правдой!

— Я не хочу сказать, что это правда. Я поговорю с Агриколи утром, и увижу, что я могу узнать. Но я знаю, и ты это хорошо знаешь, что человек, играющий в азартные игры, всегда подвергается искушению, а я не считаю Витторио слишком стойким. Где он сейчас?

— Спит в своей комнате.

— Ну, пусть они спят, теперь там больше нечего делать.

— О, это будет так ужасно, если это правда! Что мы будем делать, Ланни?

— Пустая трата времени делить шкуру неубитого медведя. Все, что я хочу знать, это своё место в этом вопросе. Юридически я не имею никаких прав на эти картины. Они являются твоей собственностью по завещанию Марселя, а я просто твой агент.

— Это не так, Ланни. Я заключила определенное соглашение с вами по продаже картин и о дележе выручки на три части, тебе, мне и Марселине. Я должна представить его в письменном виде, и я сделаю это сейчас.

— Ты заплатила Марселине все деньги, вырученные от продаж Гитлеру?

— Нет, я давала ей понемногу время от времени, как ты предложил. Она хотела больше, конечно. О, Ланни, ты думаешь, что это возможно, что она могла знать об этом?

— Я думаю, это была собственная блестящая идея Витторио. Но сейчас бесполезно строить догадки. Единственное разумное, это пойти спать, и не беспокоиться о проблемах, с которыми можешь никогда не столкнуться.

— Если Марселина не знала об этом, то она будет ужасно расстроена!

— Важно, что мы не покажем, что мы заметили что-нибудь плохое. Главное для тебя сейчас, лечь в постель. Благодари Всевышнего и молись!

Мать стала весьма религиозной под влиянием примера своего мужа, и когда что-то хорошее случалось с членами её семьи, она благоговейно относила это к своим молитвам. Ланни задал себе вопрос, молилась ли она за Витторио, чтобы тот добился успеха со своими "системами" в казино? Если это так, что ее вера была жестоко подвергнута испытанию!

Сам Ланни спал мало. Он встал рано, оделся и перекусил. Его обслуживал одетый в черное хромой испанец, захвативший управление домом, смотревший на молодого хозяина, как на сошедшего с небес на колеснице. Как и все слуги, Хосе выяснил отношения, существовавшие среди членов этой семьи. В отличие от большинства слуг, он держал свои мысли при себе из-за лояльности к Ланни. Знал ли он или подозревал, что-нибудь о картинах? Ланни ни намеком не задел эту тему. Он бросил взгляд на утренние газеты с новостями о бомбардировках в Барселоне и Валенсии, и заметил: "Хорошее время находиться во Франции, Хосе". Затем он вышел к своей машине и уехал. Он был не в настроении для лицедейства с молодой парой.

В Ницце он нашел художественный магазин еще не открытым и сидел в автомобиле, читая удручающие новости со всего мира. Примерно в десять туда прибыл полноватый, круглолицый итальянец с остроконечной черной бородой в надлежащей визитке и брюках в тонкую полоску. Было теплое утро, и он шел, вытирая пот со лба. Он повторил это гораздо больше, когда весьма уважаемый пасынок Марселя Дэтаза вошёл вслед за ним и поведал, что тот купил краденое. "Dio mio, Mister Budd!" — воскликнул дилер несколько раз одно и то же.

"Позвольте мне облегчить вашу тревогу, синьор Агриколи", — сказал обходительный эксперт. — "Я не хочу никакой огласки или создавать ненужные проблемы. Если вы будете откровенны со мной, то я буду считать вас союзником и другом, и я уверен, что это будет лучше для вас".

"Si, si, Mister Budd, sicuramente-naturellement — с моим сердцем". — Испуганный человек не понимал на каком языке говорить, на итальянском, французском или английском, поэтому он говорил сразу на всех трех.

— Я хочу две вещи: во-первых, получить картины обратно, а во-вторых, выяснить, кто взял их, чтобы остановить утечку. Что касается потери денег, я готов щедро обойтись с вами.

— "Merci, M. Budd-grazie — я благодарю вас, я сделаю все-tout possible!

Услышав рассказ, Ланни понял, что человек имел основания для беспокойства. Он купил три работы Дэтаза по абсурдно низкой цене, и продал их за половину того, что он, возможно, получил бы в торговых залах отеля Друо в Париже. Такие сделки, казалось, указывали на страх, что картины пришли не совсем честно. По его словам, молодой итальянец, имевший хороший внешний вид, пришел к нему, назвавшись Джильотто, и сказал, что у него есть три французских картины, принадлежавших его недавно умершему отцу в Генуе. Он признался, что не знает имя художника, но ему было сказано, что работы были ценными, поэтому он привез их во Францию. Пара долго торговалась, и незнакомец дважды забирал холсты и уходил из магазина. Наконец, дилер согласился выплатить восемьдесят тысяч франков. У него осталась купчая, и Ланни осмотрел её, но не узнал почерка, и не признал продавца по описанию. Он, однако, заинтересовался, когда дилер рассказал ему, что видел этого человека два вечера спустя, выходящим из казино с другим молодым итальянцем, носившим форму офицера с левым пустым рукавом.

Дилер назвал имена клиентов, которым он продал картины. У него были копии своих купчих, и он показал свои книги, в которых были проведены эти покупки и продажи. Это было все, что он мог сделать, и все, что хотел Ланни. Он заявил: "Картины являются собственностью моей матери, и по закону вы будете обязаны возместить лицам, которым вы продали их. Вы, вероятно, не получите назад много от вора, так как кажется, что он часто посещает казино. Но все это предполагает огласку, которую моя семья не хочет. Я предпочитаю урегулировать этот вопрос спокойно, и делаю вам предложение, если вы увидитесь с вашими клиентами и выкупите картины назад, то я возмещу вам восемьдесят тысяч франков, которые вы заплатили вору. Не кажется ли вам это разумным?"

— "Si, si, M. Budd, очень щедро-vraiment. Però —А не нарушим ли мы какой-то закон?

— Я не думаю, что с законом будет проблема, если никто не будет жаловаться. Я уверен, что я могу узнать, кто вор, и убедить его покинуть страну и не возвращаться. Французский закон был бы удовлетворён.

— Mille grazie, мистер Бэдд. Я сделаю все возможное, sans delai.

— Это будет означать для вас поездку в Париж, поэтому я думаю, что будет лучше ничего не оставлять в письменной форме. Мсьё Брюге, уверен, будут сговорчив, и если кто-нибудь из других ваших клиентов усомнится в вашей добросовестности, вы можете предложить им позвонить домой моей матери по телефону, и она или я подтвердим ваши заявления.

Так что этот вопрос был решен. Ланни поехал обратно в Жуан, где нашел своего зятя на крыльце, погруженного в чтение романа в желтой обложке, который он поспешно засунул в карман на подходе Ланни. Капитано Витторио ди Сан-Джироламо питал пристрастие к порнографической беллетристике, которую, он знал, его родственник не разделял. Последний сказал: "Будьте так добры, спуститься в студию. Мне надо переговорить с вами по вопросу большой важности".

Ланни успел продумать план действий и не стал тратить время на вступление. Он жестом предложил Витторио стул и другой взял себе, а затем приступил к осуществлению своего плана: "Ваш друг, назвавшийся Джильотто, только что рассказал мне свою часть истории, так что теперь вы можете рассказать мне свою". Капитано едва коснулся стула. Теперь он подскочил с него. "Это ложь!" — закричал он.

— Не тратьте слов, Витторио. Я уверяю вас, я не в настроении слушать ерунду. У вас есть один шанс избежать тюрьмы, рассказав мне всю историю откровенно.

— Я не имею малейшего понятия, о чём вы говорите.

— Я хочу только знать, брали ли вы ещё какие-либо картины, за исключением тех, что этот парень продал Агриколи?

— Проклятье, это ложь. Я никогда-

— Хорошо, Витторио. Если вы так считаете, я дам полиции возможность урегулировать этот вопрос. Они лучше подготовлены для таких случаев, чем я.

Он встал и подошел к телефону на своем столе, и потянулся снять трубку, когда Капитано вышел из аристократического образа, в котором он обычно находился. — "Хорошо, я буду говорить". Ланни повесил трубку, а другой вернулся на свое место и сказал: "Я взял только три картины, мне было больно видеть, как вы удерживаете деньги Марселины".

— Я не собираюсь обсуждать Марселину. Но говорю вам, что если вы взяли больше, то я это выясню. Это вопрос просто проверки моих записей, на что у меня до сих пор не было времени.

— Можете не проверять. Я взял только три. Это было все, что я мог унести сразу. Марселина была без денег, как и я.

— Знает ли она, что вы сделали?

— Конечно, нет, и я надеюсь, что вы не скажете ей. Это только зря сделает ее несчастной.

— Сколько денег у вас осталось?

— Ничего.

— Что вы сделали с ними?

— Я попробовал новую систему, но у меня не было достаточно денег. Просто, когда я попал в точку, где еще один поворот принёс бы мне успех, деньги ушли.

"Так всегда случалось с тех пор, когда было изобретено колесо рулетки", — заметил Ланни. — "А теперь позвольте мне сообщить вам, что я договорился заплатить Агриколи восемьдесят тысяч франков, и он получит картины назад для меня. Вы, со своей стороны, дадите мне расписку на эту сумму".

— Что эта за благотворительность?

— Я положу расписку в надежное место, на случай, когда вы задумаете какой-либо иск против любого члена моей семьи.

— Очень умно с вашей стороны!

— Надеюсь, что это так. Другое требование. Вы придумаете телеграмму, приказывающую вам вернуться к своим обязанностям в Испании. Таким образом, вы можете избежать рассказа Марселине, который, как вы говорите, только сделает ее несчастной ни за что.

— Вы собираетесь разрушить наш брак?

— Как раз наоборот. Если я расскажу Марселине правду, то это может его разрушить, а то, что предлагаю я, позволит ей свободно следовать за вами в Испанию, если и когда она захочет. Вы и она сможете там осесть. Единственное, в чём я должен убедиться, что вы никогда больше не вернётесь во Францию.

— Ах, так вы приговариваете меня к ссылке!

— Италия ваша родина, а Испания будет ваша колонией. Там для вас должны быть слава и деньги. Я предлагаю оставить Францию для моей матери и меня.

— Очень тонко задумано, но это, кажется, довольно близко к шантажу.

— Я не знаю точное название того метода, с помощью которого вы до сих пор получали деньги на азартные игры от моей матери и ее дочери, и я не хочу препираться с вами. Я просто говорю вам, что если вы не согласны сесть на ночной поезд в Марсель и пароход в Кадисе, то будете сегодня вечером в каннской тюрьме.

Витторио де-Сан-Джироламо был молодым джентльменом с большим самомнением. К которому пришел естественно. А любящая мать поощряла его. У него были бледные хорошо очерченные черты лица и небольшие заостренные черные усы, которым он уделял большое внимание. Он носил при всех случаях жизни несколько имевшихся у него медалей и знаков отличия. Его манеры производили впечатление на дам. В последнее время он чувствовал себя хозяином Бьенвеню, не позаботившись продемонстрировать свои лучшие качества. Ему пришло в голову, что настало время проявить своё обаяние.

"Ланни", — смиренно начал он. — "Вы очень жестоко относитесь ко мне, и я прошу вас остановиться и попытаться понять мою позицию. Я, возможно, сделал ошибку. Да, я знаю, что сделал, и я это признаю. Я по-настоящему жалею об этом, но вы должны понимать, что это совсем не преступление. Марселина имеет права на эти картины, намного больше, чем вы. Она родная дочь Марселя, его собственная кровь. И когда она говорит мне, что с ней плохо обращаются, я что не должен обращать внимание на то, что она говорит?"

Это был предмет, который уже обсуждался в деталях, и Ланни устал от этого. Он сказал: "Готовы ли вы дать мне своё согласие, или вы хотите иметь время на обдумывание?"

— Я вижу, что вы безнадежно предвзяты ко мне, Ланни. Где я возьму деньги на дорогу?

— Как только вы дадите мне знать, мой друг Джерри Пендлтон встретит вас на вокзале в Каннах и даст вам билет на поезд в Марсель, билет на пароход в Кадис и тысячу франков на пропитание в пути и путешествие в Севилью. Армия, я уверен, будет рада встретить вас.

Уязвленный бывший авиатор сидел, глядя перед собой, иногда кусая губы. Он был похож на угрюмого и сильно раздосадованного фашиста. И Ланни подумал: "Пусть их будет больше в таком состоянии". Он всегда видел зятя в роли, которой этот зять гордился. Роли бомбометателя на незащищенные абиссинские деревни и иприта на дороги, по которым шли босые аборигены.

— Вы круто обошлись со мной, Ланни. Вы должны знать, что Марселина любит меня, и не хотела бы, чтобы такое случилось.

— Вы можете всё рассказать Марселине об этом, если вы думаете, что это поможет вам. Но это не изменит мое отношение. Я предлагаю вам шанс сохранить свое имя и начать жизнь сначала.

— Но что во имя Бога делать Марселине и ребенку?

— Марселина свободный человек, и выбор будет принадлежать ей. Если она захочет уехать с вами сегодня вечером, я дам ей деньги. Если она захочет остаться здесь и приехать позже, я дам ей деньги тогда.

— Но рано или поздно Марселина захочет вернуться навестить свою мать, и как я объясню, что не смогу ее сопровождать?

— Я полагаю, вы можете сослаться на свои военные обязанности. Марселине всегда будут рады в доме её матери, но вы никогда не приедете сюда до тех пор, пока я жив. На тяжкое уголовное преступление нет срока давности, и в моем определении ничего не изменится. Эти картины спокойно находились в хранилище в течение более двадцати лет, и я хочу знать, что они будут здесь в следующий раз, когда я вернусь.

— Вы не верите моему слову, что я искренне сожалею, и что никогда больше не прикоснусь к ним?

— Простите, Витторио, вы дали мне урок, что ваше слово ровно ничего не стоит. Моя мать дала вам деньги на обещание бросить играть в азартные игры, а вы постоянно нарушали его. А дом это место, где люди верят и доверяют друг другу, а вы исключили себя из нашего дома.

— Вы хотите знать, что я думаю о вашем поведении, Ланни? Вы по-прежнему красный в душе. Я убедился в этом, когда вы прибыли в Испанию, чтобы помочь этой проклятой змее Альфи.

— Вы можете думать что угодно, Витторио, но не делайте ошибку говорить об этом. Помните, что вы взяли деньги, чтобы принять участие в освобождении этой змеи.

— Я взял деньги, но я никогда ничего не делал. Я наблюдал за вами, чтобы убедиться, что вы не нанесли вред нашему делу.

— Это ваша история, и не забудьте, как слабо она выглядит. Ваш лагерь полон шпионов и предателей, и если вы когда-нибудь запачкаетесь, вам будет трудно отмыться. Я расскажу вам о себе. Я видел так много мошенников среди политиков во всех лагерях, и я решил оставить их в покое и заняться своими собственными делами. Что касается вас и меня, то я думаю, что будет справедливо, что я промолчу о том, что я знаю о вас, а вы о том, что вы обо мне думаете. Хотите возразить?

— Нет, конечно, что еще я могу сделать? Я не хочу позора на свою жену или испортить будущее моего сына. Но я говорю вам, что я когда-нибудь вернусь во Францию и на моих собственных условиях.

— Возможно, вы войдёте во главе армии. Если это так, то я надеюсь уехать до того, как начнут падать бомбы.

Ланни сел за стол и написал: "По требованию я обещаю выплатить Ланни Бэдду сумму в восемьдесят тысяч франков за полученный эквивалент". Он поставил дату, а Капитано подписал расписку и вышел.

В деревне он сел на трамвай в Канны, а оттуда позвонил своей жене и сказал, что он получил в итальянском консульстве телеграмму с приказом немедленно прибыть в Севилью. Он ошибся и пробыл в отпуске больше положенного.

Марселина, конечно, была очень расстроена. Что же ей делать? Конечно, она не могла взять маленького ребенка в такую долгую поездку в охваченную войной Испанию в летнюю жару, которая так скоро наступит. — "Я должна подождать некоторое время, Витторио, и, возможно, перестав кормить грудью ребенка, оставить его здесь".

"О, Ланни, что ты наделал!" — воскликнула сердобольная мать в уединении своего будуара. — "Разве ты не знаешь, как она его любит?"

"Это ее несчастье, что она сделала плохой выбор", — ответил жестокосердый сын. — "Она выбрала свою собственную постель, но ей не следует лежать в ней на одну ночь дольше, больше, чем она захочет".

— В Южной Испании такой жуткий климат и комары! Ты не должен был этого делать, Ланни! Это было слишком жестоко!

"Легче на поворотах, старушка" — ответил он. Эту фразу он узнал в грубой земле янки. Ведь он не рассказал ей, как "жесток" он был, оставив ее думать, что молодой муж уехал из-за своего болезненного смущения.

Витторио объяснил Марселине, что у него было много дел в Каннах, и попросил ее упаковать свои вещи и приехать проводить его. Кроме того, не будет ли Ланни достаточно любезен, чтобы сделать заказ бюро путешествий посодействовать его отправке?

Ланни был счастлив быть любезным. Он позвонил своему старому другу Джерри и пообещал выслать по почте чек при получении счета. Он дал Марселине тысячу франков в конверте, и на этом покончил с этим делом. Он был рад, что он не должен присутствовать при расставании, и убедил свою мать отправить ее прощальные пожелания через посредника. Пусть молодая пара проведёт свои последние часы вместе и решит свои проблемы по-своему. Ланни сам слез не проливал. Он всегда любил дом своей матери, но потерял интерес к нему с появлением там фашистского бывшего авиатора. Теперь Ланни сможет оставаться там какое-то время, ходить на рыбалку с Джерри, играть в теннис и плавать. И пусть в его сердце вернётся немного радости жизни.

Но он не мог уйти от политики. Ему надо было связаться с Джулией Пальма, посадить ее в автомобиль и прочитать письма, которые приходили ей от мужа. Правительство переместилось в Барселону, и Рауль был там, их бомбили почти каждый день. Странная вещь, привыкаешь к бомбёжке, по-видимому, люди могли привыкнуть ко всему. Слышишь свист бомбы, автоматически закроешь глаза на мгновение. Потом взрыв, и дом через дорогу превращен в руины в доли секунды. Каждый день убивали сотни людей, или, что еще хуже, калечили и погребали их под обломками, которые могли и загореться. В кварталах вокруг Рауля не осталось нетронутым ни одного оконного стекла. Тем не менее, люди оставались в городе и делали свою работу, женщины отказывались покинуть своих мужчин.

Рауль мог бы легко уехать, но он тоже отказался. Его маленькая жена закрыла глаза и её веки задрожали, когда она сказала: "Я не буду просить его приехать. Там его долг, и я не буду разрушать его веру. Это народная война, это свобода, это все, во что мы верим. Мы хотели этого, и мы должны это поддерживать".

Ланни дал ей немного денег, а затем вернулся к себе домой. Он был глубоко тронут, и его мучила совесть, потому что он устроил себе каникулы в такое ужасное время, как это. Труди-призрак по-прежнему не давал ему покоя в его душе. Он хотел, чтобы Ланни стал фанатиком, похожим на него. Он вызывал у него гнев на лицемерие власти, на классовые интересы, маскирующиеся под патриотизм, благочестие, любовь к миру. Он знал, как быстро эти сторонники мира начнут драку, когда возникнет угроза их собственным привилегиям. Это можно видеть в Испании и слышать разговоры в светском обществе на Лазурном берегу, где состоятельные испанцы ждали, пока их родина не станет снова безопасной, и где остальная часть светской Европы выражала им сердечное сочувствие.

Фарс "невмешательства" длился все это лето, то же делали те, кто искал и находил удовольствия. Французская Ривьера в настоящее время полностью превратилась в летний курорт. Виллы были сданы в аренду на весь год вперёд, а гостиницы и дома с меблированными комнатами были заполнены до последнего чердака. Барабаны стучали, а трубы с сурдинами квакали всю ночь по всему Заливу Жуан. Женщины весь день валялись на солнце с двумя узкими полосками ткани на теле, а мужчины прохаживались мимо и поглядывали, кого забрать. И днём и ночью было трудно протолкаться около игровых столов, и танцплощадки были настолько переполнены, что, по выражению противной Софи, нужно было научиться танцевать на площади, занимаемой монеткой в один су.

Она была одной из тех, кто купил роскошную виллу на Мысе Антиб и планировал провести жизнь в наслаждении тишиной, а теперь негодовал против вторжения вульгарных орд. Единственное, что можно было сделать, это держаться подальше от общественных мест и развлекаться в кругу небольшой группы своих друзей. Питаться в столовых друг у друга и танцевать друг у друга в гостиных, или на открытых лоджиях. Вдоль берега были тихие места с белыми или розовыми виллами, расположенными высоко на скалах и другими виллами, усеивающими склоны холмов. Многие из них обладали обширной и красивой территорией. Жители делились по своему богатству и по таинственной вещи под названием "социальное положение". Они не пускали в свой круг всех других, несмотря на их огромное неудовольствие. Многие люди, которые считались "легкомысленными", когда были молодыми, в более поздние годы стали столпами консерватизма, и теперь были в шоке от деяний молодёжи.

Софи, баронесса де ля Туретт, была сумасбродной с волосами, крашеными хной, и громким голосом. Теперь она разрешила своим волосам седеть, ее смех ослабел, а ее основным развлечением стала игра в бридж на деньги, в которых она не нуждалась. Бьюти Бэдд была одной из ее близких подруг, и для них было несчастьем, что муж Бьюти не научился играть в карты. Они старались изо всех сил привлечь Ланни, а при его отсутствии Марселину. А Ланни хотел сидеть в углу с книгой, или удалиться вниз к себе в студию и колотить клавиши на фортепиано. Но всё это противоречило дамской идее общественной жизни. И каждый раз, принимая его здесь, даже на несколько дней, они начинали интриговать, пытаясь его заинтересовать в представительнице их пола. Они не произносили страшное слово "жена", а просто девушка, с которой можно посидеть в прекрасные летние ночи, и покататься под парусом по темно-синей воде, сверкавшей, как серебро в лунном свете и, как золото на солнце.

Прямо сейчас там гостила внучатая племянница Софи, молодая проворная штучка, только что окончившая Мобилский колледж. Она была мечтой, сделанной из различных сортов крема розового и красного, окаймленной черными волосами. У неё было прекрасное мягкое произношение с подчеркнутой медлительностью, если у вас было время слушать его. Она переносила согласные звуки одного слова в гласные следующего, как это делают французы, но только французы делали это в два раза быстрее. Софи решила, что это будет пара, а букет роз был, видимо, готов быть сорванным. Ланни был приглашен к обеду, а затем оставлен прогуляться по саду, что он сделал. Но после того, как они переговорили о людях, которых они знали, и о том, что они делали, и о местах, где они были, что им осталось?

Случилась забавная вещь. Софи и ее муж, величавый мистер Армитадж, находились в карточной комнате, закончив второй роббер с Бьюти и Марселиной, выиграв несколько долларов у своих гостей. Ланни сидел на террасе, слушая рассказы Люси Коттон о своем доме у залива Мобил, где теперь магнолии были в цвету, а насмешливые птицы пели всю ночь напролет. Раздался звук подъезжающих автомобилей и мигание огней. Две машины остановились под крытым подъездом. Была мода заявляться в гости в любое время до рассвета, потому что ночи были восхитительны. А днём было жарко, и время уходило на длинную сиесту. Вечером, натанцевавшись, или наигравшись, или насмотревшись на шоу, можно было напасть на друзей и сидеть у них, потягивая напитки со льдом, и сплетничать о знакомых: У неё куча денег — Они говорят, что ее дед был шахтёром — Она сказала это, а я сказал то — вы слышали о Дики, он пьян снова и Пудзи угрожает оставить его — у меня свидание с моим кутюрье завтра, и что вы собираетесь делать?

Одна из этой компании отличалась от остальных. С одной стороны у нее не было макияжа, а с другой она носила очки, которые не оденет ни одна светская дама, если она может ходить по улице без них. Эта была неопределенного возраста от двадцати пяти до тридцати пяти, маленькая, похожая на птицу, с быстрым взглядом и речью. Ланни никогда не видел ее раньше, а её имя, мисс Крестон, не говорило ему ничего. Он увидел, что она осматривает одного за другим в этой компании. И когда ее глаза встретились с его, она не отвела своего взгляда, как обычно делают леди, а встретила его откровенно, как бы говоря: "Ну, кто ты, и что хочешь?" Существует термин для такого поведения, "вперед".

Когда она закончила осматривать Софи Тиммонс, скобяную леди из Цинциннати, вышедшую замуж за французского барона и желавшую забыть это, а потом второго мужа Софи, отставного инженера, а потом бывшую профессиональную красавицу, чьи друзья наделили её необычным именем, а потом и сына, и дочь этой слишком хорошо известной леди, мисс Крестон начала инспектировать гостиную Софи Тиммонс, её обивку, шторы и картины на стенах, что было не совсем вежливым поведением. Потом она встала и посмотрела на книги в книжном шкафу. Что указывало, что разговоры ей надоели. Ланни знал, как были подобраны книги Софи. Она брала ту, о которой говорили люди, и начинала её читать, но редко заканчивала, потому что к тому времени люди говорили о какой-то другой.

Случилось так, что кто-то упомянул Гитлера и речь, которую он только что произнёс, осуждая плохое обращение с немцами в Судетах. Что этот человек хочет, и где он собирается остановиться? Кто-то из компании заметил: "Спроси у Ланни, он его знает". Другой, чужой в компании, вставил: "Вы имеете в виду, знает лично?" Ответ был: "Он был гостем в Берхтесгадене совсем недавно".

Это поставило Ланни в центр внимания, и дама в очках подошла к нему. Отвернувшись от книг, она воскликнула: "Боже мой, вы считаете на самом деле, что можно посещать этого человека?"

Ланни спокойно ответил: "Можно, если был правильно представлен".

— А как же представиться?

— Ну, так случилось, что фюрер является поклонником картин моего отчима, и я привёз туда несколько картин, а он купил их для своего гостевого дома.

— Так это был деловой визит!

— Отчасти так, но и также социальный. Вы нашли бы его очаровательным собеседником, я вас уверяю.

— Я полагаю, что он любит маленьких детей, и все такое!

— Действительно, он очень любит детей.

— И как у него их готовят?

На этот раз Ланни быстро не сообразил. Все, что он мог сказать: "Что вы имеете в виду?"

— Что я имею в виду? Как их готовят и под каким соусом подают?

Компания перестала вести все другие разговоры и слушала этот диалог. Вежливые люди опешили, как и Ланни. Тем не менее, ему удалось улыбнуться и ответить: "Так случилось, что он вегетарианец. Из младенцев он ест только цыплят, пока они не вылупились, другими словами, яйца пашот на его вареных овощах. Но он закажет вам ягненка или теленка, по вашему желанию". Женщина встала, как будто она собиралась произносить речь. И никто не предложил прекратить этот поединок. "Скажите мне, мистер Бэдд", — сказала она, — "Вы одобряете политические программы этого очаровательного вегетарианца?"

— Я искусствовед, мисс Крестон. Я помогаю находить прекрасные картины, в основном, для американских коллекций. Я обнаружил, что мне необходимо иметь дело с людьми разных политических взглядов, и я стараюсь не внушать им своих.

— Но вы должны иметь свои, не так ли?

Довольно неловкое положение для Ланни Бэдда, который не мог допустить, чтобы члены этой группы потом могли сказать, что он уклонился от такого вызова. Об этом поединке будут говорить, и слух пойдёт по всему Мысу Антиб. Он должен был дать расплывчатый ответ, который удовлетворил бы фашистов и нацистов, которые роились на этом побережье удовольствия.

Сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт заявил: "Когда я был молод, у меня были политические взгляды, но когда я вошёл в возраст, с которого человек ответственен за свои действия, я обнаружил, что они нарушают моё пищеварение и мое суждение о художественных произведениях. Так что теперь я ограничиваю себя избранной мною профессией и оставляю более квалифицированному персоналу заниматься мировыми проблемами".

— И если вы обнаружите, что один из этих людей захватил власть над миром путем массовых убийств и лжи, то это не будет беспокоить вас ни в малейшей степени?

— Боюсь, мисс Крестон, я должен оставаться в моей башне из слоновой кости, и оставить вам иметь дело с этим опасным человеком.

"Башня из слоновой кости, мистер Бэдд?" — отрезала женщина. — "Мне кажется, вы могли бы лучше назвать это пещерой, а себя троглодитом".

Можно было почувствовать шок, пробежавший по этой благовоспитанной компании из-за этого ужасного слова, хотя немногие знали его смысл.

Ланни все же воспринял его приветливо. Он сказал: "Я знаю, что троглодит был косматым человеком, и я вряд ли могу претендовать на эту роль". Это дало компании возможность рассмеяться и сломать напряжение. Дамы начали говорить очень быстро о чем-то еще. А мисс Крестон, понимая, что она сказала труднопроизносимое слово, вернулась на свое место.

Работа довела Ланни почти до состояния, известного психиатрам как шизофрения. Два сознания, живущих в одном теле. Он был совершенным реакционером и чувствовал все те эмоции, которые он должен ощущать, чтобы показать их аудитории. Затем он частично становился собою и настоящим бунтарем. Сейчас он тихо сидел, бросая украдкой взгляд на незнакомку, и думал: "Черт возьми, какая сила духа. Вот женщина, которая ненавидит каждую волосинку на нацистском звере, и она не боится говорить так среди людей, которые хотели бы ее отравить!"

Он вспомнил картину, которую нарисовала Нина, о себе, обращённом какой-то пламенной антинацистской девушкой, а потом женившимся на ней! Он мог быть совершенно уверен, что мисс Крестон способна провести, по крайней мере, первую часть работы. Но как провести эту операции здесь в одном из ведущих мировых центров сплетен? Всё складывалось хорошо для агента президента. Красная мегера напала на него и назвала его троглодитом! "Что это такое?" — спросят испуганные пожилые дамы с величественными манерами, и когда им ответят, — "пещерный человек", они скажут: "О!". И навсегда после этого убедятся, что Ланни хороший фашист. Но если эта история будет иметь продолжение: "О, моя дорогая, что ты думаешь, он пригласил её на автомобильную прогулку, и говорят, что они быстро подружились", — нет, очевидно, что это заклеймит Ланни до конца его дней.

Или он мог бы попросить даму тайно встретиться с ним? Не очень хорошо. Мог ли он сказать: "Я полностью солидарен с вашими идеями, но по причинам государственной важности я должен притвориться?" Он должен был бы узнать очень хорошо человека, прежде чем мог сказать такие слова.

Отвозя домой свою мать и сестру, он услышал, что они думали об этом эпизоде. "Это совершенно одиозное существо!" — кричала Марселина. А Бьюти спрашивала: "Ты когда-нибудь слышал такую дерзость в твоей жизни?".

"Кто она?" — спросил Ланни.

— Софи говорит, что она из Нью-Йорка и пишет рассказы для журналов.

— Как она здесь очутилась?

— Она как-то связана с теми людьми, которые привезли её. Держу пари, они больше не привезут её к Софи.

"Им не придется", — сказал Ланни с усмешкой. — "Она изучала дом и всех в нем. Мы все когда-нибудь окажемся в коротком рассказе".

"Мне не хотелось попадаться на глаза этой женщине! " — Это была Бьюти.

"Я скорее восхищался ее смелостью", — заметил своенравный сын.

"Что от тебя ждать!" — возразила мать. — "Ещё бы ты в неё влюбился. Ты всегда выбирал людей, которые оскорбляли тебя и относились к тебе свысока".

— Не волнуйся, старушка, мне не нравится такой агрессивный тип. Если когда-нибудь я снова влюблюсь, то это будет нежная и покорная девица.

"Я поверю в это, когда я это вижу", — ответила Бьюти, сама очень далекая от нежной и покорной. — "Есть прекрасная Люси Коттон, готовая обожать тебя, если ты ей дашь малейший знак".

Надо относиться с уважением к родственникам старой доброй Софи. Ланни сказал: "Для мужчины не так просто распознать эти прекрасные молодые создания. Они со временем сильно меняются, как ты знаешь. Взять Марселину. Когда она была маленькой, я думал, что она самое ласковое и кроткое существо на свете. Теперь, ты видишь, что она точно знает, что она хочет, и никогда не отстанет, пока не получит, что хочет".

По пути они обсуждали тему денег в карточной партии. Там Марселина проиграла несколько долларов из-за грубых ошибок матери. Теперь она решила напасть, не так сильно отличаясь от Красной мегеры. — "Продай сейчас мою треть картин и дай мне деньги, чтобы я могла уехать и жить достойно в Севилье, и тебе никогда не придётся снова возиться с проблемой моего темперамента".

"Ну, вот, ты видишь!" — сказал Ланни своей матери.

Глава двадцать шестая Неразлучен ты с тоской[85]

Бьюти планировала провести лето в замке Уикторп и с Марджи в Блюграсс, возобновив знакомство с маленькой Фрэнсис и насладиться прелестями посещений Лондона. Но вот, неожиданно возникла проблема Марселины и ее младенца, вдвойне дорогого, потому что его назвали Марселем. Молодую мать нельзя было взять в это путешествие. Она не могла остаться здесь одна, потому что она никогда не была одна, и не располагала никакими ресурсами. Более того, она не смела слишком долго оставаться вдали от своего мужа. Она сказала, что мужчины слабы и ненадежны, а Севилья была полна праздных и хищных женщин. Марселина соглашалась с генералом Шерманом по военным вопросам.

Она хотела, чтобы ее мать отказалась от поездки и пребывала в Бьенвеню и заботилась о ребенке, в то время как Марселина воссоединилась бы с Витторио. Что тут такого? Марселина никогда не позволит ничему стоять на ее пути. Она была воспитана быть красивой и жить этой красотой. Лелеять её, одевать её, разрешать восхищаться ею и прислуживать ей. Ее учили, что значение имеют только богатые люди, и теперь у нее было много богатых друзей, но она не могла идти в ногу с ними. У неё не будет друзей другого сорта, потому что она смотрела сверху вниз на других и находила их наводящими тоску. Несчастная ситуация для молодой женщины, и в этом Марселина винила всех, кроме себя. Она упорно жаловалась на это, и была полна упрямой решимости получить то, что она хотела.

Ланни научился противостоять такому отношению к жизни. Он сказал, — "Нет!", и на самом деле думал так и дал понять Марселине, что он имел в виду. Но бедная Бьюти не могла сделать этого. Она говорила, — "Нет!", но потом уступала, что означало: "Да!". Она умоляла, говоря, что ее обязанность увидеть Фрэнсис, и не допустить, чтобы дорогая малютка забыла ее полностью. Но Марселина сказала, что это ерунда, что Бьюти думает только об Аскоте и Ренела, о баллах и вечеринках в городском доме Марджи. Это будет стоить много, а Марселина хотела эти деньги, чтобы жить почти прилично в Севилье, где всё было в пять раз дороже, а, возможно, и в десять к настоящему времени. Она спорила и утверждала, что это только один этот сезон. Эти ненавистные красные не продержатся дольше, а затем Витторио мог вернуться с честью и найти, что делать, за что ему будут платить больше, чем эту нищенскую зарплату.

Зная, что она получит то, чего добивается, молодая мать приступила к отучению своего малыша от материнского молока. Бьюти уже собиралась написать письмо и отменить свою поездку, когда пронёсся эмоциональный циклон, который заставил мать и дочь оглянуться на себя. В Бьенвеню пришло письмо на имя Витторио. Письмо в простом конверте с адресом, написанным женским почерком, ничего общего не имевшим с элегантностью. Ланни покорно переадресовал его в Севилью и больше не думал об этом. Потом пришло другое, и он повторил процедуру. Теперь пришло третье, и на этот раз оно было адресовано Марселине, и она получила его без ведома Ланни. Первое уведомление об этом он получил в форме крика, а затем бури гнева и плача из комнаты своей матери. Он вошел в дом и нашел свою сводную сестру, лежащей на животе на кровати, болтающей ногами в воздухе, попеременно с визгом и покусыванием носового платка, который она засунула себе в рот. Бьюти находилась там бледная и неодетая и без утреннего макияжа. Она не сказала ни слова, но передала Ланни письмо, которое Марселина измяла в ярости, а затем бросила на колени матери.

Ланни расправил его. Оно было по-французски и говорило о том, что писавшая узнала настоящее имя Витторио и написала ему два раза, что была беременна, и, что может потерять своё место. Ей нужна была помощь, а Витторио оставил ее письма без ответа, и если семья не заставит его прийти к ней на помощь, то она будет вынуждена прибегнуть к закону. Целестина Лафит было её имя, а адрес был в маленьком кафе в Каннах.

В какой-то момент Марселина предложила помчаться и вырвать глаза у этой суки. Потом она хотела поехать в Севилью и выполнить ту же операцию на неверном муже. Она использовала удивительный язык, его не печатали до последних нескольих лет. Ланни был удивлен, обнаружив, что его сводная сестра знал такие слова, и не только на английском и французском языках, но и на итальянском. Это было похоже на взрыв в канализации.

"Марселина, дорогая!" — воскликнул потрясенная мать. — "Слуги услышат!"

"К черту слуг!" — воскликнула истеричная девушка. — "К черту весь гнилой мир! Это то, что я получаю за брак с обломком человека и за верность ему, несмотря на все страдания и лишения! Грязный вонючий изменщик!"

— Ты даже не знаешь, виновен ли он, моё дитя.

— Конечно, я знаю, что он виновен! Он скунс, волк. Он не может отвести глаз от любой хорошенькой женщины. Я наблюдала за ним, я устраивала ему взбучку за это. Я слышала разговоры итальянских офицеров, когда они не знали, что я рядом.

Ланни хотелось бы сказать: "Я говорил тебе, кто такие фашисты", но от этого не будет никакой пользы, и он был вынужден исключить политику из этого.

— Он не мог подождать, пока у меня не родится ребенок. Он кобель. Иисус, как я его ненавижу! Пусть у него будет его Целестина. Пусть она едет в Севилью и станет его лагерной подстилкой! Но не я!

Сцена продолжалась исключительно долго. У женщины, которую баловали и портили почти двадцать один год, отняли вещь, которую она хотела больше всего, и она приняла удар без достоинства или даже без печали. Она хотела наказать двух человек, которые её ограбили и унизили. И единственная мысль, которая завладела ею, заключалась в том, что Ланни должен пойти и увидеть эту женщину, дать ей деньги на поездку в Севилью, чтобы она могла сделать Витторио несчастным до конца его жизни. — "Дай ей пистолет и скажи, чтобы она застрелила его, если он откажется ее поддержать!"

Ланни сказал: "Во-первых, Марселина, я сомневаюсь, что женщина сможет получить визу во франкистскую Испанию. Сейчас все французские паспорта клеймятся: 'Не действует в Испании'. А во-вторых, Витторио не сможет содержать ее в Севилье на его зарплату, даже если бы захотел. Она и ее ребенок умрут от голода".

— Ну, и пусть!

— Ты упускаешь из виду, что женщина может найти какой-нибудь способ передать свою историю в газеты. Красной прессе это придётся очень по вкусу.

— Меня не волнует, что они скажут, мне наплевать на Витторио, его сучку и его ублюдка.

Ланни, сам незаконнорожденный, больше ничего не сказал. Он знал, что должен увидеть эту женщину, и если у нее будут какие-либо доказательства того, что ребенок был от Витторио, то он даст ей достаточно денег, чтобы пережить период её нетрудоспособности. Он считал это небольшой ценой за полное избавление от фашистского зятя. Когда Марселина прекратила истерику, он подумал, что надо сказать ей, почему ее муж так внезапно уехал на войну. Когда Марселина услышала это, то решила, что все члены её семьи сделали из неё дуру, и что с этого времени она будет принимать решения самостоятельно.

Она была ребенком Марселя Дэтаза, и в ней была где-то сталь. Она вытерла слезы и нанесла на лицо боевую раскраску, объявив, что ей стыдно за отсутствие самоконтроля, и с этого момента больше никто не увидит ее слёз. Она хотела только развода с Витторио так быстро, как это позволит французское законодательство. Мадемуазель Лафит предположительно может служить в качестве свидетеля, и таким образом смогла бы заработать деньги, чтобы заиметь ребенка. "В конце концов, мне жаль это бедное отродье", — заметила озлобленная молодая жена, а затем вздрогнула, понимая, что у ее собственного драгоценного ребенка был один и тот же отец.

Ланни подумал и решил, что это дело для их семейного адвоката в Каннах. Он посоветовался с этим джентльменом, который пригласил кассиршу ресторана в свой кабинет и нашел ее сговорчивой. Она согласилась получать на протяжении года сумму в две тысячи франков в месяц в обмен на свои показания, что её соблазнил Капитано. У неё были записки, написанные его почерком, и адвокат указал ей, что не надо сейчас затевать процесс против офицера. Вот после того, как закончится война, и он, вероятно, вернется на родину, она могла бы последовать за ним туда и потребовать через суд поддержку ребенка. Так что все было "jake", как сказал бы Робби Бэдд, если бы он здесь присутствовал. Заявление на развод было подано, и бывшему авиатору было направлено уведомление. Потом дочь Марселя Дэтаза сказала своей матери: "Давай сразу же устроим отличную вечеринку, и пригласим всех наших друзей, чтобы я могла показать им, что со мной всё в порядке!"

Никто не мог предвидеть развязки этого клубка событий. Софи, баронесса де ля Туретт, взяла на себя всю организацию, потому что у неё было гораздо больше места для танцев, и она восхищалась силой духа "ребенка", как она сказала. Она знала Марселину с момента её появления на свет и помогала воспитывать "ребенка" все эти годы. Софи предложила, что было практически командой. "Ребенку" надо показать свою беззаботность светскому миру. Для этого она и Ланни должны продемонстрировать те прекрасные танцы, которыми они поражали всех на протяжении последних десяти лет.

Для Ланни это тоже была команда. Скорбя об уже свершившемся убийстве Австрии и ещё не свершившемся убийстве Испании, он считал это танцами на могиле. Но там никого не было, кто мог бы так сказать. А он действительно хотел помочь своей сводной сестре в этот час испытаний. Он довольно долгое время не танцевал, но держал себя в форме, занимаясь теннисом и плаванием, а Марселина танцевала даже тогда, когда была беременна. Теперь она стала тренироваться в каком-то исступлении. Это был способ бросить вызов миру, ответить на всю снисходительность, презрительные усмешки и насмешки, которые, она знала, делались за ее спиной. Это был способ наказать Витторио и послать его к чёрту. Дочь Марселя Дэтаза снова возвращалась в grand monde, у неё будет ещё один дебют и ещё один триумф.

Она и Ланни репетировали все эти радостные и изящные формы выражения души и тела, слившихся в экстазе. Этим начал заниматься Ланни, играя с детьми рыбаков на пляже в Жуане. Потом он отточил это в школе Далькроза в Геллерау, и продолжил, наблюдая Айседору Дункан на протяжении многих лет. Он начал учить этому Марселину, когда она только начала ковылять. Они танцевали вместе в сотне разных мест, пока не стали, как одно целое, зная каждое движение друг друга еще до того, как оно появлялось. Эта легкость и изящество нравилось любой аудитории. И Марселина, экстраверт, жившая восхищением, улавливала волнение толпы, что заставляло её танцевать, как одержимую.

Конечно, сплетники перемывали ей кости. Все в этой светской компании знали, что ее мужчина "подложил ей свинью", и все понимали, что это было ее вызовом, ее заявлением, что она не собирается хныкать или сдаваться. Это восхищало их, и они вызывали ее снова и снова, и согревали сердца всей танцевавшей пары. Ланни увидел еще раз, кем его сводная сестра должна быть. А Марселина знала это в течение длительного времени.

Последствия не заставили себя ждать. В обеденное время на следующий день или, вернее, в тот же день, так как они танцевали здорово за полночь, зазвонил телефон. Человек, представившийся мсьё Кассеном, собственником Coque d'Or, одного из моднейших ночных клубов города Канны спросил, может ли он приехать и поговорить с мсье Бэддом и мадам Марселиной, так он назвал ее. Он хотел обсудить возможность их появления в его шоу. Ланни ответил положительно, а Марселина почти взорвалась от восторга. Она забыла свой ледяной напиток и начала скакать по комнате. Шокированная Бьюти воскликнула: "Мой ребенок! Готов танцевать в таком месте и за деньги!?"

"К чёрту!" — сказал ребенок. — "А за что, как ты думаешь, я бы стала бы танцевать?"

Затем, видя страдальческим выражение лица своей матери: "Разве ты не позировала для художников за деньги?" Ей не пришлось добавлять "в обнажённом виде". Бьюти знала, что еще несколько лет назад, роясь в хранилище, Марселина натолкнулась на эту картину своей матери, которую нашёл Ланни у продавца картин и её купил. Но эту картину респектабельная вдова Марселя Дэтаз не хотела вывешивать нигде в Бьенвеню.

Брат и сестра обсудили это. Ланни сказал, что у него не было времени и ему не нужен заработок. Но Марселина умоляла и протестовала. Он должен сделать ей это одолжение. Только это одно, и тогда она навсегда не будет просить его ни о чём. Просто помочь ей начать, и она больше никогда не будет беспокоить его. Это было то, чего она хотела. Стать танцовщицей. Она имела для этого все, молодость, красоту, грацию, живость. Она знала, что это правда, и что Ланни знает это. Она хотела денег, и это был способ получить их. Она хотела независимости, карьеры, шанса быть в заголовках и сиять. Не важно, одобряешь это или нет. Просто предоставь ей право быть собой, и дать ей один хороший толчок.

Бьюти тихо предложила: "Если бы вы сделали это для благотворительности…" и дочь ответила: "Благотворительность, к чёрту". Но Ланни указал, что важно поддержать ее социальный престиж, чтобы быть Бэддом, а также Дэтазом. Так она получит больше денег. И тогда она сказала: "Пусть будет объявлено, что это выступление будет для благотворительности, и задаст тон, но затем после первой недели это будет ангажемент для меня. О, Ланни, ты должен сделать это. Только одну неделю! Тогда, если мне удастся показать себя, я найду себе кого-нибудь другого. Ты можешь объявить о любой благотворительности, пожалуйста, организуй все. Я сделаю все, что ты скажешь. Ну, пожалуйста, пожалуйста!"

И в конце концов Ланни сказал: "Хорошо, но позволь мне самому говорить с этим парнем".

Мсьё Роберт Кассен представился "импресарио" и сообщил, что ему рассказали об успехе, который имела танцевальная пара прошлой ночью. Раньше он видел их танцы в казино и других местах и знал о семье и ее высоком социальном положении. Эта пара вызывала много любопытства в тех кругах, которые хотели бы попасть в светское общество, но не могли. Мсьё Кассен понимал, что не сможет искушать их деньгами. Он тактично сказал, что они могли бы доставить изысканное удовольствие для очень многих людей и повысить стандарт танцев на Лазурном берегу, который в настоящее время не слишком высок.

Ланни ответил: "Мы этим не занимаемся, но моя сестра любит танцевать, а люди любят смотреть на неё. Мы выступим, но деньги пойдут в здешний фонд вдов и сирот погибших рыбаков, некоторые из них были моими приятелями в детстве".

"Magnifique, M. Budd! Это будет très snob". — Французы сумели найти более достойное значение в этом слове.

— А сколько вы предложите нам?

"Импресарио" хмыкнул и забормотал. Вклад в благотворительность для вдов и сирот тех людей, которые получили ранения или утонули в этих иногда бурных водах, должен быть гордостью для каждого. Будет ли достаточно десяти тысяч франков в неделю?

Ланни быстро ответил, что не будет. Это только около трехсот долларов, менее чем пятьдесят долларов за ночь. — "Моя идея пятьдесят тысяч франков за неделю".

Мсьё Кассен был в шоке, или делал такой вид. Они спорили о том, сколько светских людей придёт в Coque d'Or и сколько они истратят на еду и питье. В конце концов, они договорились на три тысячи франков за ночь, которые будут выплачиваться каждую ночь наличными секретарю благотворительного фонда. Хозяин сказал, что сделает церемонию из этого, он выплатит деньги после трех последних выступлений пары и расскажет зрителям, что он делает. Мастер церемоний любил ритуалы, о которых можно поговорить, и это вызывало всеобщее одобрение и восхищение.

Ланни добавил: "Если выступление будет успешным, то моя сестра, возможно, пожелает его продолжить. Мне самому это не интересно, потому что у меня есть другая работа, которая занимает всё моё время. Поэтому я полагаю, что вы укажете её в программе и рекламе. Она будет выступать под именем Марселина, а вы можете указать, что она приходится дочерью одному из самых известных художников Франции".

"Вы могли бы добавить, что некоторые из его картин были проданы за двести тысяч франков за штуку", — встряла Марселина. Даже если ей не разрешили продать эти картины, то ей, конечно, разрешили рекламировать их!

Час, когда эта любимица судьбы впервые заявила о себе, как профессиональная исполнительница, стал величайшим часом в ее жизни. Она дрожала от волнения, но никому не разрешалось видеть это. Она знала, что она делает, и была совершенно права в своем заявлении, что она получила то, что нужно. В ночном клубе выступают только для богатых, и Марселина всю свою жизнь была одной из них, и они это знали. Многие её первые зрителей, были те же её друзья, для которых она танцевала у Софи, и до этого у Эмили и в доме своей матери. Ланни был её скромным партнёром, делая все возможное, чтобы выделить её и подчеркнуть её прелести. Номер имел огромный успех. Прошёл слух, что здесь была сенсация, и когда скучающие жертвы снобизма открывают новые ощущения, то они платят за это с удовольствием. Джентльмен из ночного клуба был в восторге от своей сделки и сказал Марселине, что был бы рад видеть ее у себя с любым партнером по её выбору.

Так, после несколько часов сна, новая сенсация была доставлена в казино в Ницце, куда тихо вошла и села, наблюдая в течение часа за жиголо, танцующими мужчинами, которых нанимали дамы, которые из-за возраста или отсутствия чар были не в состоянии найти себе партнёра. Марселина переходил с одного места к другому, ища молодого и подвижного мальчика, у которого было разумное количество талантов. Она собиралась нанять его на постоянной основе и обучить. Она знала, что она хотела. И нашла его без особых задержек, привезла его в Жуан, поселила в гостинице, брала его каждую ночь в Coque d'Or смотреть на ее выступления, а затем, во второй половине дня Ланни муштровал его и учил его делать танцевальные шаги.

Это был энергичный, несколько испорченный юноша, и у него всё получалось достаточно хорошо. Через две недели после окончания выступлений с Ланни, Марселина была готова показать своего нового партнера "импресарио", и они снова торговались. На этот раз руководство Марселина взяла на себя, чему, она сказала, она уже выучилась. Она получила двухнедельный ангажемент за двадцать пять тысяч франков в неделю, и на этот раз не было никаких глупостей о благотворительности. Ночной клуб мог иметь возможность продлевать срок на тех же условиях. Танцовщице такие условия подходили, потому что она могла жить у себя дома бесплатно, и любила танцевать для людей, которых она знала, и общаться с ними между выходами. Что касается ее нового партнера, она платила ему две тысячи франков в неделю, что было больше, чем он когда-либо видел за свою жизнь. Он согласился работать в течение года на этой основе. В их договоре была оговорка: Не заниматься любовью! "Это ерунда для меня", — сказала ему Марселина. А в своей семье она добавила: "Если кто-либо снова будет заниматься любовью со мною, то он будет платить за это, вот так!"

Вот так это было, и Ланни мог считать, что проблема его сводной сестры была решена. Она больше не будет жаловаться и обвинять его в своих разочарованиях. Все, что он мог сделать для нее сейчас, это помочь ей придумать новые идеи, ибо она, конечно, не хотела бы продолжать делать те же самые старые вещи. Она хотела знать всё об Айседоре, и как ей добиться такого же успеха. Конечно, в карьере Марселины не будет никаких "Красных" глупостей, и она не будет пьянствовать или пытаться создать школу и учить детей. Достаточно, если она сможет научить себя и одного незаменимого партнёра. Когда наступит зимний сезон, она хотела бы поехать в Париж. Что было бы лучшим местом для ее дебюта. А Ланни, нажмёт ли он на все пружины для нее? Эмили даст ей ангажемент в Буковом лесу. А как насчет барона Шнейдера, герцога де Белломона, графа Герценберга и Оливии Хеллштайн? Марселина должна завести картотеку, как и ее брат. А Бьюти начнёт использовать свои связи, как она делала для оружия Робби, а затем для картин Марселя, а потом для старых мастеров Ланни!

Участвуя во всех этих событиях, Ланни не забывал занятия политикой. Он встречался с влиятельными фашистами на Ривьере, и слушал, как они обсуждали свои планы по подрыву североамериканских государств и покорению тех, кто в Южной Америке. Как только правление Франко окажется вне опасности, а это наступит скоро, его государство станет родиной новой испано-американской империи, построенной по фашистскому рецепту. Испания всегда была культурным центром этих стран, и испанский фашизм, стоя на твердом католическом фундаменте, не вызовет противодействия нескольких примитивных народов Южной Америки, как это сделал нацизм. Это было объяснено Norte Americana испанским епископом в изгнании, которого Ланни внимательно выслушал, давая повод Высокопреосвященнейшему отцу надеяться, что его слушатель был на пути обращения. Впоследствии Ланни пошел домой и написал отчет, но не для Папы.

Если жить на Ривьере достаточно долго, то можно встретить "всех", что означает, конечно, всех богатых и важных. В доме у Софи Ланни столкнулся с Шарлем Бедо, франко-американским миллионером, который был одним из гостей на ужине барона Шнейдера в Париже. Необыкновенный человек, он эмигрировал в Соединенные Штаты нищим рабочим и работал мойщиком бутылок в портовом салуне Нью-Йорка, а потом "рабочим на кессонных или подземных работах", пробуривая туннели под реками. С его нетерпеливым и живым умом, ничто не могло удержать его внизу. Он разработал метод определения времени для каждого движения при всех видах работ. "Система Бедо" была установлена во всем мире, и он сделал так много денег, что имел охотничий дом в Шотландии и дворцы по всей Европе, где он развлекал великих и знаменитых.

Он знал отца и мать Ланни и его бывшую жену и всех в их мире. Он только что вернулся из Саламанки, где беседовал с Франко и Хуаном Марцем, денежным мешком Франко. Бедо признался, что он тоже вложил значительные средства в испанские облигации "националистов". Он имел шале на Оберзальцберге, где провел прошлое лето и часто посещал Бергхоф. Дом Доннерштайнов находился рядом, и Хильде была одной из его близких знакомых. Большой человек с толстым лицом и живыми манерами и с языком без костей был кладезем информации о мире больших денег и его обитателях. Он был связан со всеми нацистско-фашистскими схемами, и с денежными сделками на международном уровне, всегда немного сомнительными, но у него не было никаких секретов для сына Бэдд-Эрлинга, торговца смертью. Близкие люди Гитлера, Геринг, Геббельс, Риббентроп, Абец и Видеман, даже Макс Амман, издатель фюрера, вкладывали огромные суммы за пределами Германии, и Бедо был их советником и молчаливым партнером. После разговора с ним Ланни отправился писать длинный отчет.

Кроме того, вместе со своим отчимом он продолжил эксперименты в исследованиях паранормальных явлений. Он опробовал идею гипноза медиума, стремясь таким образом формировать развитие спиритического сеанса. Может быть, он перегрузил мадам или произвел путаницу в ее подсознании. Во всяком случае, результаты были такими скучными и длинными, что обычно испытывают терпение исследователей. В течение длительного периода времени у Ланни всё шло нормально, но теперь он получал лишь отрывочные и не относящиеся к делу результаты, которые мучили его и заставляли его повторять попытки. Текумсе опять смеялся над ним. И может быть, эта вредоносная старая личность намеревалась уничтожить мадам, как медиума, источник своего собственного существования? Была ли она на самом деле источником, или он мог разрушить ее, а потом уйти и безбедно существовать в другом месте? Ланни перечитал работу Mортона Принца Распад личности, описание молодой леди из Бостона, в чьем подсознании размещалось сразу пять различных личностей. Одна из них, под именем "Салли" был демоном, смутьяном, похожим на персонажа древней басни. Доктор Принц смог убить ее в подсознании мисс Бошан, но попытки Ланни убить Текумсе только вызвали у мрачного старого индейца презрение.

А ещё Ланни читал лондонские и парижские газеты, приходившие на день позже, и наблюдал медленную подготовку той трагедии, которую он предсказывал ФДР. Слабое утешение для возможности сказать: "Я же говорил вам об этом". Рик прислал ему великолепно написанную статью о людях, которые на протяжении многих столетий сохраняли древнее королевство Богемии, а теперь построили современную республику Чехословакии и пытаются защитить её в окружении бешеных диктатур. Ланни никогда не посещал Прагу, но видел фотографии романтического старого города и мог его вообразить, слушая симфоническую поэму Сметаны о реке Влтава. В Париже он познакомился с профессором Масариком, сыном кучера и кухарки, начавшим с подмастерья слесаря и кузнеца, и скончавшимся в возрасте восьмидесяти пяти лет, будучи основателем и президентом самой либеральной демократии на Континенте. Его министр иностранных дел и преемник, Бенеш, крестьянский сын, один из немногих дипломатов Европы, которые говорили, что они говорят правду, и говорили правду, когда они это говорили.

Теперь огромный удав под названием Нацизм готовился проглотить эту маленькую горную страну. С самого начала Гитлер имел своих агитаторов среди судетских немцев. Их фюрер был банковским клерком по имени Генлейн, который стал главой Turnvereine, гимнастического общества, которое служило маскировкой армиям штурмовиков во всем мире. Их техника была идентична используемой в Австрии. Агитация, организация, создание проблем, а затем, при получении отпора, поднять шум против "преследований". Немцы в Чехословакии были гражданами с равными правами и свободами, и это устраивало большинство из них. Но не нацистских агитаторов и террористов, у которых были деньги, оружие и пропагандистская литература в неимоверном количестве. С присоединением Австрии границы Гитлера увеличились в длину, и положение чехов походило на слабого пушистого ягненка во рту удава.

Ланни думал, что это все закончится в мае месяце. Генлейн прибыл в Лондон и был принят ведущими тори. Он провел уик-энд в замке Уикторп. Рика туда больше не приглашали, но он проживал неподалеку и слышал сплетни. Он написал, что Чемберлен определенно решил отдать Судеты в обмен на мир в Европе. Гитлер заявил, что это будет его последним требованием на континенте, и британским тори отчаянно хотелось верить ему.

Всё решалось без чехов, которые что-то думали об их свободе и не собирались сдаваться. Когда нацистские армии подошли к их границам, чехи объявили мобилизацию и заявили о своей готовности к борьбе. Французы пообещали прийти им на помощь, а русские взяли на себя обязательство присоединиться к французам. Европа висела на грани войны, и Гитлер не был готов к этому. Он отступил. Это было его первое крупное поражение. И Ланни представил себе жевание ковра, которое должно происходить в Берхтесгадене, и сожалел, что не может посмотреть шоу. Но эта радость в его сердце продолжалась совсем не долго. Он знал, что Ади никогда бы не откажется от своей цели, а Рик писал, что тори откажутся от всего, что не было британским. Ланни сжигал письма, подобные этим, не давая никаких шансов им попасть в руки врагов.

Сейчас Бьюти можно было избавить от забот, так как Марселина имела ангажемент и взяла компетентную медсестру для ухода за ребенком. Ланни согласился отвезти свою мать и отчима в Лондон с некоторыми необходимыми заездами и остановками. Одна из них была в Ле Крезо, в гигантской кузнице Вулкана. Пара остановилась в закопченной гостинице, пока Ланни провел ночь в Шато ла Веррьер. Отец поручил ему обхаживать Шнейдера, и он с радостью согласился, потому что барон был в центре французских финансовых и политических дел. Что этот пожилой горбоносый финансовый воротила считал своим долгом и желал влиять на судьбу каждого живого француза и миллионы других людей, которые даже не слышали его имени. Ланни Бэдду казалось пробелом образования демократии, что люди знали так много о политиках и так мало о людях, которые создавали политиков и оплачивали их выборную кампанию.

Оружейный король только что определил судьбы Европы, по крайней мере, на некоторое время. Он рассказал Ланни шпионскую историю, почти кино триллер. У него был "человек" в Берлине, по-видимому, действительно очень хороший. В пятницу, 21 мая, этот человек позвонил барону и выдернул его из кровати в два часа утра, сказав ему, что Шарлотта заболела аппендицитом. Это были не точные слова, финансист с улыбкой заметил, но это было что-то похожее, и означало, что Германия объявила мобилизацию. Кроме того, человек сказал, что доктор Генри и доктор Шмидт имели разногласия по поводу диагноза. Опять-таки это были не правильные имена, но это означало, что британский посол имел спор с Риббентропом и обвинил его в обмане, и теперь заказывает специальный поезд, чтобы вывезти британцев из Берлина. Конечно, что он ожидает войну.

"Mon dieu, мог ли я позволить Гитлеру захватить Шкоду?" — воскликнул барон. Ответ был — "jamais", поэтому он поднял министра иностранных дел Боннэ из постели и сказал ему, что Франция должна определенно объявить о своей поддержке Праги. Оружейный король сказал: "Ce malin chauve", т. е. лысый пройдоха, "думает только о сохранении своего кресла и франка, но какова будет стоимость всех франков, если мы потеряем наших восточных союзников?"

Сейчас в присутствии Ланни старого финансового воротилу одолевали сомнения и депрессия. Он не мог придти к заключению, кто был его самым опасным врагом, коричневый дьявол или красный. — "Гитлер никогда не откажется, не правда ли?" И Ланни почувствовал себя свободным сказать: "Гитлер и Пангерманизм одно и то же".

Он посоветовал своему другу почитать книгу Ади и увидеть, что фюрер говорил о себе. Как ни странно, эта мысль никогда не приходила в голову барона. И он нашел, что это оригинально. Ланни рассказал о личности Рудольфа Гесса, реального автора книги. По крайней мере, как он его видел. Большее число предложений Ади в книге были похожи на речевые конструкции Гесса. Он не сделал никакого вреда, рассказав об интересе Гесса к астрологии и спиритизму, так как об этом знал весь Фатерланд. Но ничего о тайных визитах фюрера к мадам Зыжински.

Все это имело большое значение для Робби Бэдда, так как у него был контракт с бароном, включавший Плзень и его большой оружейный завод Шкода. Первое, что сделал Ланни, приехав в Париж, был отчет о мыслях оружейного короля, копию которого он отправил своему отцу, а другой Гасу Геннеричу. Он уже предупреждал Робби, что война не может быть отложена более чем на год или два, и что все финансовые сделки Робби должны быть основаны на этом. Это был знак меняющихся времен, потому что Робби сейчас принимал такие советы всерьез.

В Париже собирались произойти великие события. Недавно коронованные король и королева Великобритании прибыли с государственным визитом. Они будут присутствовать на банкетах и получать французские ордена и знаки отличия, и награждать английскими эквивалентами французских государственных деятелей. Но Ланни не прельщали публичные зрелища, а Бьюти жаждала увидеть свою дорогую Фрэнсис. Поэтому они прямиком поехали к парому в Кале, затем в замок Уикторп, минуя все прелести Лондона. Бьюти и ее муж были размещены в двухсотлетнем коттедже на территории поместья. Он был перестроен и имел все современные удобства, но до сих пор у него была соломенная крыша, низкие потолки и дверные проемы, через которые надо наклониться, чтобы пройти. Сейчас, в июле, это было восхитительно уютно, как и ночевать под открытым небом. Беседку покрывала виноградная лоза, где Парсифаль мог молиться весь день и ночь, если захочет. У Френсис были каникулы, и она могла приходить и проводить все свое время у бабушки, которая была так счастлива, что сама становилась ребенком. И никому не было скучно.

А Ланни обосновался в замке с массой круглых башен разных размеров, на стенах которого были зубцы. Современные части были с другой стороны, чтобы не портить эффект. После краткого посещения своей дочери, Ланни занялся своей необычной работой. Он прибыл в важный момент, когда граф Уикторп вернулся из города вместе с гостем, которому Ланни не нуждался ни в представлении. Они встречались в Бергхофе во время визита Шушнига. Он был одним из адъютантов фюрера и занимал специальное привилегированное положение, так как командовал ротой, в которой Ади был ефрейтором во время мировой войны. Капитан Фриц Видеман был большим, крепко сложенным парнем с тяжелыми темными бровями и впалыми щёками. Фанатичный нацист, но и обходительный светский человек. От него Ланни узнал, что должно было случиться с Австрией на самом деле, он был одним из военных, которому было поручено сказать австрийскому канцлеру, что произойдёт с ним.

Джеральд Олбани только что вернулся с особо секретного визита к Гитлеру, Риббентропу и Герингу. Несомненно, он представил им важные предложения британского правительства, и теперь, по всей вероятности Видеман прибыл с ответом. Ланни прочитал о прибытии гауптмана в лондонских утренних газетах вместе с официальным опровержением того, что он имел какие-либо дипломатические поручения, или говорил с кем-нибудь из кабинета. Конечно, имелось в виду противоположное тому, что было там сказано. Британская дипломатия действовала по формуле, что ложь была неправдой, сказанной человеку, который имел право знать правду. Но британская общественность не была включена в этот священный реестр. В конце этого вечера Ланни услышал из собственных уст Видемана, что у него был вчера разговор с лордом Галифаксом, министром иностранных дел Великобритании. Галифакс сопровождал королевский визит в Париж, так что Ланни мог догадаться, что он нес немецкие предложения французам.

Агент президента находился здесь в самом центре интриги, которая должна определить судьбу Европы в течение длительного времени. Никогда еще он не должен был вести себя более настороженно, чем даже в ту душераздирающую ночь, когда он помогал совершать налёт на Шато-де-Белкур. Он рассудил, что ни Седди, ни сдержанный Джеральд не будет обсуждать эти ультра-тайные дела в присутствии других гостей или прислуги. Проблема Ланни состояла в том, чтобы оставить только одного из этой группы, и изловчиться, чтобы вопрос был поднят этим человеком, а не Ланни. Часто человек может дать намёк, не понимая все значение своих слов.

Первое, что надо было сделать, это установить общественно-политический статус Ланни, если это так можно было бы назвать. Осуществляя свою привилегию поднять новую тему разговора, он сказал: "Между прочим, Видеман, вы помните, что вы выразили скептицизм по этому поводу параномальных явлений. Была ли у вас возможность поговорить с Гессом о том, как он провёл свои эксперименты со мной в Бергхофе?"

"Нет", — сказал немец. — "Как они прошли?"

— Была одна вещь, которая может представить интерес для военного человека. Рудольф получил то, что якобы являлось сообщением от солдата, который был в окопах с ним в Вердене и был убит через несколько минут после того, как Рудольф сам был ранен. Он сообщил несколько деталей, которые подтвердил Руди, и он рассказал фюреру о них в моем присутствии. Это произвело большое впечатление на них обоих. Затем, обращаясь к Ирме: "Это была мадам, наш старый польский медиум. Я взял ее в Берхтесгаден для Гесса попытать удачу".

Они поговорили некоторое время об этом предмете, который был увлекательным и в то же время полностью безопасным, так как духи никогда не занимались политикой, по крайней мере, по мнению Ирмы или Ланни. Она рассказала о сообщениях, которые должно быть пришли от её отца. Седди рассказал о призраке, который появлялся временами в самой старой башне этого замка, но который, возможно, был испуган в результате недавних изменений Ирмы, так как он не появляется в последнее время. Этот разговор служил двум целям тонкого интригана. Это позволит гауптману, вернувшись в Бергхоф, сообщить о том, что сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт был близким другом графа и графини, как он и утверждал. И, что не менее важно, убрать в сознании Седди и Джеральда любые сомнения относительно истинности рассказов Ланни о том, что он находился в Бергхофе во время визита Шушнига.

После кофе и сигар чиновники министерства иностранных дел извинились и отправились со своим гостем в кабинет его светлости. Это оставило Ланни наедине с Ирмой, что могло бы доставить неудобство для некоторых "бывших", но не для этой социально подготовленной пары.

"Ты за последнее время очень сильно изменил свои взгляды, Ланни", — заметила женщина. — "Мне трудно понять это".

"Ну, должен же я рано или поздно повзрослеть", — сказал он.

— Если бы ты сделал это немного раньше, то у нас не произошёл бы разрыв.

Это было мило с ее стороны, и Ланни не хотел выглядеть хуже. "Тогда бы у тебя не было бы такого большого старого замка", — возразил он с улыбкой.

Ирма была в положении, так это вежливо называлось, и достигла той стадии, когда ей приходилось двигаться медленно. "Пойдем, нанесём визит Бьюти?" — предложила она, и, конечно, Ланни согласился сопровождать ее. Они прошлись по поместью в прекрасные английские сумерки, которые бывают в конце июля месяца. Фрэнсис уже уложили спать, потому что она жила строго по графику. Всё было совсем как в старые времена с Бьюти и ее мужем и Ирмой и ее "бывшим". Они поговорили о ребенке некоторое время, а затем Бьюти, наиболее тактичная среди них, предложила пригласить другую бабушку Фрэнсис поучаствовать в разговоре. Миссис Фанни Барнс занимала виллу в поместье, где она жила со своим братом, пожилым отставным биржевым игроком, которого Ланни научился называть "дядя Гораций". Для Ланни он был большим испытанием, но, к счастью, у него был приступ подагры, и он не смог прийти.

Большая и важная вдова американского короля коммунальных услуг вызвала своего шофера и была доставлена на расстояние метров триста или около того до "Glavis", так назвали этот коттедж из-за его приличного возраста. Она предложила партию в бридж, и учтивость потребовала у Ланни согласиться. В прежние времена две пожилые дамы играли против Ирмы и Ланни, но теперь чувство пристойности Фанни привело к тому, что мать и дочь играли против матери и сына и умело выиграли. По правде говоря, для Ланни было трудно реагировать на сигналы своей матери, когда в замке тремя заговорщиками решалась судьба Чехословакии. Но, во всяком случае, он всегда был тактичен, чтобы дать Фанни Барнс выиграть.

Удача сопутствовала Ланни. Когда он вернулся в замок, то обнаружил, что в ту ночь Джеральд Олбани повёз Видемана обратно в Лондон, а Седди остался один. А это означало, что после отбытия важного гостя хозяин замка сидел в библиотеке с бывшим мужем своей жены и приказал подать виски с содовой и перекусить перед сном. Боялся ли он показаться невежливым, не допустив старого друга на совещание? Или он хотел выудить что-то из Ланни без ведома Ланни?

Искусствовед обдумал свой план нападения, играя в бридж, и теперь приступил прямо к его выполнению. "Седди", — начал он, — "могу ли я поговорить с вами откровенно?"

— Конечно же, Ланни.

— Почему британское правительство ничего не придумает и не сделает что-нибудь, чтобы урегулировать этот несчастный спор, без чего невозможен никакой прогресс в Европе?

— Это не зависит полностью от нас, Ланни.

— Вот здесь вы делаете ошибку. Вы не понимаете позицию Великобритании в настоящее время, или что зависит от ваших решений. Французы просто не имеют своего собственного мнения. Они еле держатся на ногах, как пьяные, сбивая друг друга. У меня был разговор с Шнейдером только три или четыре дня назад. Честно говоря, это трагедия, когда человек не может придти к решению в течение часового разговора.

— Скажи мне, что он говорил, Ланни.

Было ли это то, что хотело бы знать Министерство иностранных дел Великобритании в этот критический вечер? Если да, то Ланни был бы рад их удовлетворить их в обмен на справедливое возмещение. Он рассказал, что услышал в Шато ла Веррьер, и то, что знал о французских взглядах из других источников. — "Французам нужно сказать, что делать, и заставить сделать это, и им не придётся принимать решения самим".

— Это самая сложная ситуация, с которой мы когда-либо сталкивались, Ланни, возможно во всей истории Англии.

— Я согласен. Но отсутствие решения так же плохо, как нерешительность. Это означает, что оставив все, как есть, это не поможет никому, кроме сил беспорядка. Я не чувствую себя чужим в Европе и страдаю от путаницы, как и все остальные, богатые и бедные. Все, кого я знаю, постоянно спрашивают: почему Англия не решит, либо сказать Гитлеру: 'Стой, где стоишь, а не то получишь войну', или же сказать: 'Мы сплоховали в Версале, и вы можете вернуть свои пограничные территории обратно, и давайте начнем всё снова и будем друзьями'.

— Если бы это было так просто, Ланни! Но вот все эти народы и племена, как и многие дикие звери в клетке, готовы вцепиться друг другу в глотку. Мы столкнулись с возможность общей войны два месяца назад. А наши люди не хотят войны, мы не готовы к ней, и не хотим к ней готовиться.

— Ну, ладно, решайтесь на урегулирование. Решите, какие территории вы готовы позволить Гитлеру взять. Положите свои карты на стол и скажите: 'Вы можете иметь это, и это, и не более того'. Положите их перед французами, но не для склок, а как ультиматум: 'Это урегулирование, и вы можете войти в него или мы заключим сделку с Гитлером вместо этого. Скажите Чехословакии и Польше: 'Это наше решение, и вы должны принять его или вести войну сами'.

— Я хотел бы иметь возможность свободно поговорить с тобою об этих секретных делах, Ланни.

— Все в порядке, старик. Это не имеет никакого значения, потому что я возвращаюсь в Париж через несколько дней, и всё, что Галифакс говорил Боннэ, Шнейдер расскажет мне в течение десяти минут. У строго джентльмена, кажется, сдали нервы. Им завладела ужасная идея, что если Гитлер получит Пльзень, то он откажется признать эти кусочки бумаги, которые гарантируют право собственности на заводы Шкода. Поэтому он хочет несколько самолетов-истребителей моего отца, чтобы защитить свою собственность. Кроме того, ему необходим кто-то, кто позволит ему поплакать на своём плече. Вместо того, чтобы хранить секреты от меня, Седди, было бы более разумным сказать мне, что вы хотите, и позволить мне помочь вам получить это. Всё, что я хочу, это видеть мир в Европе, чтобы люди могли иметь время снова думать о картинах.

— Ты действительно знаешь всех этих ключевых фигур, не так ли, Ланни.

— Это моя слепая удача, что Бэдд-Эрлинг прямо сейчас возглавляет гонку за скоростью и маневренностью. Робби с гордостью продемонстрировал это на нескольких военных аэродромах. Поэтому, когда я бываю в Берлине, Der Dicke приглашает меня к Каринхалле и рассказывает мне наиболее шокирующие вещи, дипломатично говоря. А что касается Гитлера, когда он начинает говорить, то рассказывает всем, что он собирается делать в течение следующей тысячи лет. Я думаю, что с ним сознательная неосмотрительность, он здорово блефует.

Ланни сделал паузу и добавил с улыбкой: "Хочешь, я сяду в самолет на Берлин и оттуда отправлю тебе полный отчет, что Джеральд предложил продавцу шампанского?"

Граф Уикторп не мог сдержать улыбку в ответ. Это означало его разоружение. — "Я не против разговора с тобой, Ланни, у нас очень схожие взгляды. Но оказывается, что у нас нет иного выбора, кроме как позволить Гитлеру пересмотреть все свои восточные границы".

— И Видеман был здесь, чтобы сказать вам, что они требуют, а Галифакс это везёт в Париж. Он честный человек, но может ли он стукнуть кулаком по столу, чтобы произвести впечатление на этих французских пиратов?

— Многих из них и не надо уговаривать, Ланни. А Галифакс может быть упрямым, когда захочет.

— Я надеюсь, что это так. Вы хотите, чтобы я позвонил Шнейдеру и попытался убедить его, что это в его интересах присоединиться к вашим предложениям?

— У меня нет полномочий, чтобы предложить такую вещь, Ланни.

— Конечно, нет! Ты не должен говорить мне под протокол, Седди. Это наш вашингтонский сленг, как ты знаешь. Я говорю не для протокола, как один друг мира другому. Я не хочу государственных секретов. В ближайшие несколько дней произойдет много утечек, и я не хочу, чтобы меня считали возможным источником. Но если я буду говорить со Шнейдером по какому-нибудь вопросу, могу ли я ему сказать прямо: собирается ли Британия помочь ему сохранить его право собственности на Шкоду, или нет?

Статный и достойный дворянин посмотрел на своего гостя пристальным взглядом и отвечать не стал. Тогда Ланни добавил: "Я думаю, что я должен познакомить тебя с некоторыми фактами, Седди, Мой отец заключил соглашение со Шнейдером, по которому Шнейдер имеет право строить самолеты Бэдд-Эрлинг на новом заводе в пределах или вблизи Шкоды. Это была сделка за наличный расчет. У моего отца нет никаких активов в концерне. Ему все равно, захватят ли завод нацисты, потому что тогда он будет иметь дело с Герингом. Поэтому Геринг ничего не получит нового, что он уже не имел, и Робби ничего не потеряет, что он уже продал. Я думаю, что ты должен знать это, когда мы говорим об этих деликатных вопросах. Чтобы у тебя не возникала мысль, что я беспокоюсь о семейных интересах".

— Я рад узнать это, Ланни, хотя у меня не было такой мысли. Ты понимаешь, что я должен молчать о том, что происходит в данный момент. Я предпочел, чтобы ты не говорил никому, что мы беседовали. Но, по-дружески не будет никакого вреда для меня сказать тебе, что барону придется попытать счастья с другими. Британское правительство, конечно, не готово вступить войну, чтобы защитить его права на Шкоду, и если Франция откажется от урегулирования, то мы договоримся с Гитлером, а Франции придется бороться самой и найти способ, которым она может помочь чехам. Мы, к сожалению, не имеем возможностей сделать это.

"Всё достаточно ясно, и я это скажу ему", — ответил секретный агент. — "Это будет иметь умиротворяющий эффект, я уверен".

Его светлость изрекла: "Мы можем только надеяться и молиться, что Гитлер думает то, что он говорит нам. Что это удовлетворит его, и что он успокоится и поставит свою экономику на мирные рельсы вместо военных".

Так на следующее утро Ланни добрался до города и получил комнату в гостинице. Установив свою маленькую портативную машинку, он напечатал доклад президенту Рузвельту, изложив, что республика Масарика и Бенеша станет следующим куском умиротворения, скормленным нацистским волкам.