Агент президента

Глава девятая В бесчестье коренящуюся честь[32]

В Ньюкасле Ланни нашел своего отца в страшном недовольстве. На прошлой неделе непривилегированные акции Бэдд-Эрлинг Эйркрафт потеряли семь пунктов на рынке. Другие акции откатились еще ниже. Бизнес отступал, в воздухе чувствовалась паника. После всех расходов Нового курса ни у кого не осталось достаточно денег, чтобы купить что-нибудь, а на складах накапливались товары. Конечно, Робби обвинял Того человека. Ланни, скрывая свою тайну, чувствовал себя подколодной змеёй. Он вежливо слушал и не сказал ни слова, пока Робби осуждал безумие попыток вернуть процветание расходами. У нас огромный государственный долг, и где мы были? Нет места, где Робби Бэдд хотел бы быть!

Неприятности никогда не приходил в одиночку. Те активисты Конгресса производственных профсоюзов, которым удалось попасть на завод Бэдд-Эрлинг Эйркрафт и отравить умы рабочих, теперь дошли до такой стадии, когда требуют провести конференцию с участием администрации Робби. Это называется актом Вагнера, который обязывает Робби вести переговоры с ними. Но он стиснул зубы и не собирался признавать акт. Он готов закрыть свой бизнес, прежде чем позволит любым лидерам банды указывать ему, как вести дела. Ланни хотел сказать: "Ты настоящий анархист, Робби", но вместо этого он рассказал, как он только что продал за тридцать тысяч долларов картину, которую купил за чуть больше четырех тысяч.

Робби не могли не щекотать такие новости. Лучшие показатели, чем ему когда-либо удалось добиться за всю свою деловую карьеру! Там должно быть где-то есть подвох, и он спросил: "А не поймёт ли эта старая женщина, что ты её обобрал?"

Ланни ответил: "Миссис Фозерингэй настоящая леди. И она никогда не обмолвится, сколько она заплатила за свои художественные сокровища. Я сомневаюсь, помнит ли она это более чем несколько дней. Она получила то, что приносит ей счастье каждый раз, когда она смотрит на эту картину. А её для неё нашел я, а не кто-то другой".

Осторожный отец хотел бы знать, что его сын собирается делать со всеми этими деньгами. Он был бы рад, если бы сын ответил: "Внесу их в Бэдд-Эрлинг Эйркрафт". Но Ланни был уклончив. Он расскажет об этом позже. Отец сказал: "Я надеюсь, что ты не отдашь их своим радикалам". Робби считал, что "радикальное движение" возникло в значительной степени благодаря извращенной щедрости его сына.

Ланни обдумал всё и решил подсластить пилюлю своему отцу, как он делал это с остальной частью светского общества. "Нет", — серьезно ответил он. — "Я понял, что мир не собирается меняться так быстро, как я надеялся. Я определенно завязал с политикой. Я собираюсь удалиться и возделывать свой собственный сад". Было трогательно видеть, как жадно всё это заглотал его отец. Это сделало его настолько счастливым, что он забыл о фондовом рынке и Конгрессе производственных профсоюзов на остальную часть вечера.

Они уселись в его кабинете, и пока он курил длинную темную сигару, которую вытащил из обертки из золотой фольги, Ланни рассказал о своем визите к де Брюинам и более позднем в Ле-Крезо. Он не рассказал о своём посредничестве между Людьми в капюшонах и нацистами. Но рассказал, что разговор шёл о самолетах, что было правдой, и что барон признал, что немцы здорово опережали его страну. Ланни рассказал ему о характеристиках нового истребителя Бэдд-Эрлинг, и теперь барон хотел увидеть Робби Бэдда у себя. Робби не нужно было указывать, что это может означать что-то действительно крупное. "Я планировал увидеть Геринга", — сказал он — "Но я сначала увижусь с бароном, и это поможет мне с генералом". Это была суть поведения человека, занимающегося вооружениями, чтобы играть на противоречиях двух соперничающих стран.

Ланни рассказал о заговоре Кагуляров и фортификациях в саду де Брюинов. А также о беседе с Квадраттом и нацистских усилиях объединить все различные виды "рубашек" в Америке. У Ланни была надежда, что его отец поможет ему "открыть" эту тему, но все, что сказал Робби, было: "Новый курс делает все возможное, чтобы заставить случиться чему-то подобному у нас, и если они продолжат напрашиваться на это, они могут это получить". Ланни был уверен, что его отец имел информацию по этой линии. Но единственный способ, как Ланни мог бы получить её, был вести себя с Робби, как с Куртом: делая вид, что изменил свою точку зрения и одобрил заговор. Но Ланни не мог заставить себя сделать этот шаг. Робби мог зайти достаточно далеко без всякого поощрения. А с поощрением он мог быть сам серьезно вовлечен, а Ланни не хотел иметь это на своей совести. Назад к башне из слоновой кости!

Под шляпой исследователя параномальных явлений жужжала пчела. Эта пчела издавала звук: ''Хафф"-а потом" Хаффи"-а потом" Хаффнер". Эта пчела выдала: "Мастер по самым сложным замкам", а затем "американец". По прибытии в Нью-Йорк Ланни пришла в голову мысль просмотреть раздел телефонной книги по профессиям. В разделе "специалист по замкам" он не смог найти ничего, что напоминало Хафф, или Хаффи или Хаффнер, поэтому он нашел слесаря не слишком далеко от своей гостиницы, и прогулялся туда. Там он спросил: "У меня в моем доме в Коннектикуте есть сейф, а я забыл комбинацию. Что мне нужно сделать?"

"Вы должны обратиться к человеку, кто знает, как открывать сейфы", — был не очень разъясняющий ответ.

— А вы знаете как?

— Нет, к сожалению, я просто обычный слесарь.

— Можете ли вы порекомендовать кого-нибудь?

— Лучший специалист в Нью-Йорке Гораций Хофман.

Ланни подавил всплеск эмоций. Хафф-Хаффи-Хаффнер-Хофман! — "Он честный человек?"

— Он один из основателей нашей Американской ассоциации мастеров по замкам. Вы не найдете лучшего специалиста в этой области.

— Где я могу его найти?

— У него есть мастерская в Гарлеме с самым большим количеством ключей во всём мире, как он утверждает. Человек открыл свою записную книжку и дал Ланни адрес и телефон. Хофман с одним ф, сказал он. Ланни поблагодарил его и пошел к телефонной будке и позвонил по полученному номеру.

— Могу ли я поговорить с мистером Хофманом?

Голос ответил: "Это я", и Ланни объяснил: "Я ищу слесаря, который работал с заказчиком по имени Захаров".

Ответ наслал целый рой гудящих пчел внутрь и вокруг головы Ланни. — "Я знал мистера Захарова. Я много работал на него".

— Могу ли я спросить, вы когда-нибудь занимались глубоководным погружением?

— Я делал это для мистера Захарова, и чуть там не погиб.

Ланни хотел сказать: "Боже мой". Но его подготовка не позволила ему это. — "Мистер Хофман, меня зовут Бэдд. Я был другом сэра Бэзиля Захарова, производителя вооружений. Вы имеете в виду этого человека?"

— Да, это он.

— Могу ли я прийти и поговорить с вами?

"Конечно. Я в мастерской, если меня не вызовут на какую-нибудь работу" — Это был приятный голос, и, по-видимому, образованного человека. Ланни сказал, что он будет там через полчаса.

Это была небольшая, но хорошо оборудованная мастерская с большими задними комнатами. У хозяина всё лицо было испещрено глубокими и многочисленными морщинами. Его волосы были седыми, хотя ему не было ещё пятидесяти. Ланни представился и был приглашен в заднюю комнату, меблированную, как комбинацию комнаты отдыха и музея. Её стены были увешаны такими видами ключей, каких никогда Ланни не видел и даже не представлял, что такие могут существовать в мире. "Это мое хобби на протяжении всей жизни", — объяснил хозяин. — "Некоторые из них являются самыми новейшими, а другие самыми старыми ключами, которые когда-либо делали".

"Я вижу, вы не обычный слесарь", — ответил посетитель. — "Вас можно назвать Мастером по самым сложным замкам".

— Теперь я знаю, что вы были на самом деле другом мистера Захарова, потому что он называл меня: der Meister-Schlosser.

— Я хочу рассказать вам странную историю, мистер Гофман, но сначала позвольте мне задать один или два вопроса. Вы когда-нибудь слышали о крейсере Гемпшир?

— Конечно. Именно там я едва не погиб.

— Вы ныряли за золотом на борту?

— Совершенно верно.

— Вы когда-нибудь видели руку Китченера, высунувшуюся из воды?

— Я не знаю, что это была рука Китченера. Но человеческая рука выплыла из комнаты, которую мы открыли, а затем два трупа. Они почти свели нас водолазов с ума, потому что мы думали, что они охотились на нас. Течение захлопнуло тяжелую дверь, и мы оказались в ловушке. Один человек был убит, а у другого была сломана спина. Я думал, что мне пришел конец, и когда я пришел в себя в больнице, я обнаружил, что мои волосы поседели. Мистер Захаров рассказать вам эту историю?

— Он никогда не говорил об этом в течение своей жизни, а рассказал мне об этом после своей смерти.

Это утверждение никогда оставляло людей без внимания. Ланни рассказал, как его отец был европейским представителем Оружейных заводов Бэдд, и как он встретился с королем вооружений в возрасте тринадцати лет и стал одним из его друзей. Когда герцогиня Захарова умерла, Захаров стал посещать спиритических медиумов, и Ланни привёл к нему одну, и а потом произошло много странных и необъяснимых случаев. В одном из самых последних Захаров объявил о своей собственной смерти, а через несколько часов после этого Ланни прочитал об этом в газетах. Недавно на другом сеансе, голос назвался сэром Бэзилем и рассказал Ланни о Гемпшире, на котором умер лорд Китченер, и о золоте на дне моря, засыпанном песком, и о плавающей человеческой руке. Ланни имел с собой свою записную книжку и прочитал фразы, какие он тогда записал.

"Мастер" рассказал свою историю в ответ. Его мастерство в открытии сейфов и замков, которые никто не мог открыть, принесло ему известность в столицах Европы. И около пяти лет назад его подвиги привлекли к себе внимание "мистера Захарова". (Ланни никогда не слышал, чтобы сэра Бэзиля так называли, но он признал это в качестве американизма, и воспринял это вежливо.) Мистер Захаров пригласил мастера в реконструированный старинный замок в Биаррице на очень изысканный обед-вечеринку. Там пузатые и седобородые финансисты со всей Европы пили шампанское и танцевали с молодыми девушками до упаду, после чего заснули вповалку. Сам мистер Захаров не танцевал, и очень скоро понял, что выбрал не ту вечеринку для американца. Так эти двое остались беседовать за пустым обеденным столом с белокурой красоткой с алмазной бабочкой в волосах, крепко спящей на коленях короля вооружений. "Когда вы приглашаете таких молодых дам на вечеринки, а затем не обращаете на них никакого внимания, вас считают невеждой", — объяснил слесарь. И Ланни ответил: "Я там бывал".

Мистер Захаров хотел, чтобы Хофман принял участие в экспедиции по подъёму золота стоимостью десять миллионов долларов. Было известно, что оно находится в хранилище Гемпшира. Хофман давно дал зарок от глубоководных погружений, но тогда позволил себе соблазниться "сказочной наградой". Место затонувшего крейсера было обнаружено и отмечено буем, а немецкое спасательное судно было оборудовано всякого рода современными приборами. Гемпшир лежал на глубине свыше ста метров, и, как было установлено, под глубоким слоем песка. Но подступы к нему были прокопаны, и вход был оборудован электрическими фонарями. Взрывчатые вещества не применялись из-за огромного количества боеприпасов внутри крейсера. Хранилище оказалось полным больших сундуков, содержащих золотые монеты, но они были слишком тяжелыми, чтобы их могли унести водолазы. Их надо было открывать, и совками перегружать монеты в холстяные мешки, утомительный процесс. В Северном море часто бывают циклоны. И спасательному судну пришлось искать укрытие в порту. Когда оно вернулось, остов крейсера был снова погребен под песком. Это стоило большого труда, и было много неудач, которые завершились захлопыванием стальной двери хранилища, в которой находились водолазы. Что довело их до полусмерти. В целом они подняли золото на сумму около полумиллиона долларов. Не может быть никаких сомнений в том, что все остальное осталось там, как Ланни было сказано во время сеанса. "Пусть кто-то еще занимается этим", — заметил мастер. — "Мои пальцы застрахованы на сотню тысяч долларов, но даже при этом, я не хочу потерять их".

"У меня нет никакого интереса к сокровищам", — ответил сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт — "я хотел только услышать рассказ об этом. Я искал вас не для того, чтобы узнать, где находится золото Гемпшира. Я хотел понять, почему старой бывшей польской служанке, которая живет в доме моей матери, стало известно, что на крейсере лежит золото, и что сэр Бэзиль Захаров послал достать его водолаза под именем Хафф, или Хаффи или Хаффнер".

"Вы можете изучать меня, мистер Бэдд," — сказал Meister-Schlosser.

Ланни покорила эта необычная личность, человек французского происхождения, который нашел себя в этом мире американской изобретательностью. С детства он был очарован всякого рода замками. Разбирал и собирал их снова. Он сделал предметом своей жизни их изучение, и теперь утверждал, что сможет открыть любой сейф, какой мог бы быть создан. Из-за этой способности он имел много приключений, посетил странные части света и познакомился с принцами и миллионерами. Никто из них не привёл его в восторг. Но в американском стиле он говорил, что был рад встретиться с ними. Он выполнял свою работу спокойно, и в то же время изучал личности своих работодателей и формировал проницательные суждения о них.

Ланни пригласил его на обед и слушал его рассказы. Некоторые смешные, но большинство страшные. Задохнувшиеся дети, запертые в сундуках. Мясники и скорняки, которые сами заперлись в холодильниках и замерзли. Банкиры, которые забыли комбинации в их собственных хранилищах. Умершие скупцы, оставившие свои сокровища запертыми, и наследники, ставшие драться между собой, когда увидели деньги или золото. Конечно, были и аморальные возможности, и надо было иметь сильный характер и здравый смысл, чтобы использовать такой талант, какой приобрёл Гораций Хофман. Его вызывали в Москву открыть сейфы, содержащие драгоценности короны. И там он встретил Сталина, и ему было разрешено приобрести за символическую сумму замечательную коллекцию индийских, китайских и российских "животных замков". Привезя золото с Гемпшира в Берлин, он встретил Ялмара Шахта, который пригласил его на празднование Майского дня, где выступал Гитлер, вскоре после того, как он стал канцлером. "Я был достаточно близко, так что я мог бы воткнул в него нож", — сказал Meister-Schlosser.

"Что вы думаете о нем?" — спросил Ланни.

— Я не был впечатлен. Он был без шапки и носил потертый коричневый плащ. Кричал высоким голосом. Я думаю, его немецкий груб и плох.

"Он родом из Австрии, из долины реки Инн, страны мойщиков бычков". — Ланни рассказал историю крестьян, которые хотели выиграть приз, предлагаемый за лучшего белого бычка. Но у них был только черный. Каждый день они мыли его, и на конкурсе они настаивали так громко, что он был белым, что взяли приз.

Сам Ланни по поводу Гитлера мнения не высказывал, но некоторое время вёл разговор о Германии, чтобы выявить точку зрения своего гостя. Он обнаружил, что разум Хофмана не был обременен социальными теориями, но он имел инстинктивную реакцию человека, живущего в свободной стране и отвергающего милитаризм и его атрибуты. Этого было достаточно для целей Ланни. И после того, как они провели часть дня за беседой, он заметил: "Мистер Хофман, я не знаю, сможете ли вы принять мое заявление, что Захаров никогда не говорил мне о крейсере Гемпшир при своей жизни. Я не стал бы винить вас ни в малейшей степени, если вы не поверите этому заявлению".

— Нет, я вполне готов принять его, мистер Бэдд. Я слышал истории о паранормальных явлениях, хотя, я должен признать, что никогда не слышал ничего столь поразительного.

— Я вынужден поразмыслить над этим вопросом, потому что такие вещи случались со мной много раз. Мне кажется, что этот случай нужно исследовать. Вам будет интересно попробовать?

— Что вы предлагаете?

— Я хотел бы предложить вам попробовать серию сеансов с этим польским медиумом, и посмотреть, удастся ли вам установить связь с Захаровым или с кем-либо, связанным с поиском сокровищ.

— Где этот медиум?

— В доме моей матери на Мысе Антиб. Она уже в годах, и я не мог привезти ее в Нью-Йорк, но я мог бы попросить мою мать привезти ее в Париж. И мне интересно, сможете ли вы, кто столько путешествовал, приехать туда в качестве моего гостя. Я был бы рад оплатить ваши расходы в обе стороны в обмен на удовлетворение моего любопытства. Кроме того, вы могли бы провести слесарные работы для меня. В поместье моей матери у нас есть складское помещение, в котором мы держим картины моего бывшего отчима, Марселя Дэтаза, работы которого, как представляется, приобретают со временем всё большую ценность. Ключи от помещения были утеряны, и вы можете помочь нам их восстановить. Возьмите с собой все свои инструменты, потому что там может быть оказаться больше работы на этом старом месте и в других местах.

— Это, безусловно, щедрое предложение, мистер Бэдд. Когда бы вы предложите мне приехать?

— Я отплываю в Саутгемптон в полночь. Я понимаю, что это довольно быстро. Но вы ведь готовы к вызовам в любое время, чтобы спасти жизни людей. Сможете ли вы оставить ваш бизнес, скажем, на месяц?

— У меня жена и дочь, которые заменяют меня, когда я далеко, и у нас есть компетентный помощник. Это действительно неожиданно, как вы говорите.

— Я буду рад вручить вам чек, и я укажу вам банк, где можно его обналичить.

— С этим все в порядке, мистер Бэдд, я знаю вашу семью, а также её продукцию. С точки зрения механики, есть определенное родство между замком и пулемётом. Вы совершенно уверены, что вы хотите, чтобы я приехал, и не соскучитесь, пока будет идти эксперимент.

— Позвольте мне заверить вас, мистер Хофман, что я исследую эту тему терпеливо с момента моего знакомства с этим медиумом восемь лет назад. Я провёл несколько сотен сеансов с ней, а мой нынешний отчим проводит их почти каждый день. Я покажу вам много заполненных записных книжек, а некоторые из этих историй очень похожи на те, которые вы услышите сами.

"Хорошо", — сказал Meister-Schlosser. — "Вы расскажите мне ваши истории, а я расскажу вам свои!"

Они путешествовали на комфортабельном английском пароходе, и весь путь Ланни старался завоевать доверие этого нового друга. Он рассказывал об исследованиях паранормальных явлений, а иногда и об искусстве, и в свою очередь, выслушивал истории о замках и ключах. Он тщательно избегал политики, но принял меры предосторожности, чтобы подготовить Хофмана к тому, что может случиться, упоминая среди откровений мадам Зыжински молодую пару художников, которых Ланни встречал в Берлине много лет назад в ходе своего бизнеса. Их звали Люди и Труди Шульц, и должно быть, они были против нацистов. Люди на сеансе заявлял, что они его убили. Ланни не знал, что случилось с его женой, но она была упомянута и, видимо, пыталась найти своего мужа, или он пытался найти ее. Хофман отметил, что нацисты, видимо, нашли пути решения проблемы безработицы, но было трудно оправдать их жестокость по отношению к своим противникам. Ланни ответил словами, которые он слышал, как их использовал его отец много раз: "Европейцы еще не научились менять свои правительства без насилия".

Они остановились в Лондоне на пару дней, потому что Ланни хотел видеть Рика. Нина привезла своего мужа в город, и Ланни рассказал им свою историю и десяток или более диких схем, которые возникли, как грибы, у него в голове в течение ночи. Он не знал, что делать. Это зависело от приезда капитана и от его одобрения предложенных планов. "Но я никогда не остановлюсь, пока кто-нибудь не проникнет в подвалы этого замка", — пообещал он.

Рик сказал: "Если Альфи как-то сможет помочь, он оставит колледж и приедет".

"Альфи известный человек", — был ответ Ланни. — "Это работа не для него".

Он не представил своего нового друга старым, потому что Рик тоже был известным человеком, а Ланни хотел оставаться совершенно аполитичным. "Конечно, я, возможно, посвящу Хофмана в мои планы", — сказал он. — "Но сначала пусть примет участие в паранормальных исследованиях".

"Когда всё кончится, дай мне эту историю для антинацистской пьесы", — попросил англичанин.

"Ты забываешь лорда Чемберлена", — вмешалась в разговор его жена. Нина была тихая маленькая женщина, но теперь и она сделала замечание, которое показало, насколько хорошо она понимает мир, в котором живёт. — "Бедный Рик! Он всегда мечтал, что, получив достаточно блестящий сюжет, он сможет убедить имущие классы заплатить ему за угрозу их собственности".

"Бомарше сделал это до Французской революции", — настаивал драматург.

— А потом попал в беду, не так ли?

— Он был в тюрьме в течение всего несколько дней, я полагаю, но он дожил до глубокой старости. Я надеюсь сделать то же самое, с тем, чтобы поприсутствовать на похоронах Муссолини и Гитлера!

Ланни послал телеграмму своей матери и просил её привезти Мадам в Париж на две или три недели. Бьюти Бэдд любила больше всего на свете поездки. У неё сложились хорошие отношения с её многими богатыми друзьями, и они приглашали ее приехать к ним. Одной из причин, почему её сердце разбил развод Ланни, была неутомимость Ирмы в поездках, которая совершала их à la princesse. На этот раз Бьюти была приглашена вместе с мужем, и она, конечно, никогда не путешествовала без своей горничной. Она догадалась, что Ланни успешно провернул какую-то сделку, и это было как в старые времена, когда он тратил деньги на свою мать, а не на жену или вдову какого-то другого человека.

Прибыв в свой парижский отель, первая мысль Ланни была о почте. Ничего от Труди или Адлера, но пришло сообщение от Монка. Он получил отпуск на месяц и будет в Париже через несколько дней. Тогда Ланни позвонил дядя Джессу и назначил свидание на улице. Автомобиль Ланни оставался в Париже, и теперь он вёз своего дядю и слушал новости. Жан снял старую мельницу за пятьсот франков в месяц. Также он нашел архитектурное издание, в котором были земельные планы всех известных шато, в том числе и Шато-де-Белкур. Туристические карты Мишлен давали подробную информацию о всех дорогах. Жан хорошо познакомился с людьми, которые работали на месте всю свою жизнь, и он знал нескольких, которым можно было бы доверить давать взятки.

Еще один элемент информации, который Ланни просил выяснить: немцы, которые работали в замке, никогда не проводили свободное время в этом районе, но всегда в Париже. Жан нашел кафе, в котором они проводили свободное время. Немецкое место, конечно. Существовали несколько немецких островов в этом большом мегаполисе. Красный, розовый и коричневый немецкие острова, как красный, розовый и белый русские острова, и красный, розовый и черный итальянские острова-и так далее для большинства стран на земном шаре. Каждый из них говорил на своём родном языке, ел свою домашнюю пищу, читал свои домашние газеты, спорил и вел свои домашние сражения. Каждый из этих островов был небольшой деревней, полной интриг и шпионажа, завистью и нарушенных надежд. В каждом были свои герои и святые, предатели и доносчики, а также те, кто делал вид, что был самым высокооплачиваемым в данный момент.

Дядя Джесс не задавал вопросов. Но он был не дурак и имел свои собственные мысли. Он знал, что в течение десятков лет его племянник имел дело с социалистами, в настоящее время красные называли их "социал-фашистами". Джесс знал, что существует социалистическое подполье, так же, как и коммунистическое, и у него не было никаких сомнений, что нацисты захватили какого-то активиста этого движения. Джесс никогда не думал, что его племянник жил в безбрачии в Париже, и когда его племянник вдруг стал тратить целое состояние, чтобы вызволить кого-то из подземелья, то было естественно предположить, что это была Freundin.

Депутат также знал, что его племянник поддерживал свои старые отношения с Куртом Мейснером и де Брюинами. Явно, что он не мог делать это, не притворившись, что изменил свои политические убеждения, и именно поэтому он должен был держаться незаметно. Джесс был готов играть в эту игру, но по собственной цене. Он смотрел на Ланни так же, как Ланни смотрел на старую миссис Фозерингай. Каждое существо в море ело то, что могло укусить. Почему бы не самому большому укусу не остаться в семье? Ланни приносил своему дяде большие пачки франков и никогда не спрашивал отчетности. Джесс тратит часть денег на то, что хотел получить Ланни, а остальную часть откладывал подальше до следующих выборов, когда député de la république française придется бороться с противниками, финансируемыми их капиталистическими покровителями. Ланни не хотел бы финансировать красную кампанию, но он был рад платить любому независимо от политической ориентации за помощь в вызволении его социалистической amie из нацистского застенка.

В интересах исследований параномальных явлений, Ланни согласился ничего не рассказывать членам своей семьи о Хофмане, но только то, что он любезно согласился приехать из Нью-Йорка провести эксперименты. Ланни также не сказал своей матери, что он оплачивал расходы гостя, потому что это возбудит ее любопытство и, возможно, ее недовольство. Ланни дал своему новому другу чек, чтобы он оплачивал свои счета самостоятельно. Для Мадам он был просто месье Offman, с французским носовым звуком в конце. Всякий раз, когда он просил, она приходила к нему в номер и занимала место в мягком кресле, откидывала голову, закрывала глаза, вздыхала и охала несколько раз и погружалась в транс. Ланни сказал: "Я буду лучше держаться подальше, по крайней мере, первые несколько раз. Будет интересно посмотреть, связывает ли Текумсе вас со мной".

Они провели их первый сеанс в тот же вечер, и мастер вышел из него совсем потрясенный. Индейский вождь не появился, но с первого момента пришел голос, который претендовал на роль матери Хофмана, которая умерла, когда он был ребенком. Она говорила о ферме на Голубом хребте в Вирджинии, о доме с красным глиняным полом, о полдюжине братьев и сестер, а также о своих собственных светлых волосах, заплетенных в две косы до колен. Она упомянула различные семейные детали, некоторые из которых маленький Гораций помнил лишь смутно. — "На самом деле, мистер Бэдд, это очень удивительно!" Мастер намеренно избегал рассказов о своем происхождении, и ожидал, что "мадам" будет воспроизводить только те эпизоды его карьеры, о которых он дал намеки.

"Я рад", — сказал Ланни. — "Часто результаты разочаровывают, и я не хотел бы, чтобы вы проделали весь этот путь впустую".

Здесь был замок, который потребует от Meister-Schlosser некоторого времени, чтобы его открыть. Была ли это его мать, или это только детские воспоминания, похороненные в его подсознании? Старый вопрос о спиритизме против телепатии. А что такое телепатия и как она работает?

Хофман хотел сразу решить эту проблему. Ему бы хотелось проводить несколько сеансов каждый день, и, будучи методичным человеком, он начал вести записи, как и Ланни. Он быстро завёл дружбу с Парсифалем Динглом, который никогда не переставал говорить о паранормальных явлениях и имел записи, которые займут много времени у того, кто захочет в них разобраться. Парсифаль посетил спиритические сеансы Хофмана, на которых появился Бхиккху Синанаеке, умерший сто лет назад в монастыре на Цейлоне. "Кларибель", к большому счастью, не проявилась. Парсифаль, который раньше пробовал себя в гипнозе, пытался провести эксперимент, гипнотизируя мадам. Всё, что он мог наблюдать в ходе этого эксперимента, были воспоминания о собственной жизни мадам в детстве, что раньше никогда на ее сеансах не было. Он принял правильное решение гипнотически внушить Мадам, чтобы Кларибель больше не появлялась, и это, по-видимому, покончило с ней.

У Ланни, в свою очередь, появилась идея гипнотически внушить Мадам, чтобы проявился Захаров. Это было сделано, и результаты были поразительны. "Этот старик с людьми, кричащими на него" — так объявил Текумсе о нём, а тот начал говорить своим голосом и был очень рад услышать голос своего старого друга с крейсера Гемпшир. Видимо, у него были только приятные воспоминания об этом друге, и в первый раз, как он вошел в "мир духов", он проявил эту тихую иронию, которой обладал, будучи командором английского ордена Бани и кавалером французского ордена Почетного легиона в своей жизни на земле. Он упомянул список сокровищ затонувших кораблей, которые он показывал Хофману, приглашая его выбрать тот, за которым он пойдёт в следующий раз. Кроме того, он рассказал, как он страдал, когда спасательное судно вернулось с одним мертвым и несколькими травмированными водолазами, и как он обеспечивал страховые полисы и иные свои финансовые обязательства перед этими людьми. По-видимому, он был теперь вне пределов досягаемости кредиторов, и ему уже не надо было быть "самым загадочным человеком Европы".

Гораций Хофман поладил с "духами" или кем они были. Он обращался с ними так же нежно, как и с самыми сложными замками. Он говорил убедительно тихим голосом, и они отвечали, как если бы это было волшебство. Он нашел это увлекательным, как в любой игре, и заметил Ланни: "Оказывается, есть более странные вещи в глубинах памяти, чем в море".

Ланни позвонил своему другу лейтенанту Рёриху в Шато-де-Белкур. — "Вы обещали провести вечер со мной". А другой ответил: "Вы обещали пригласить меня". Ланни пояснил, что он был в Чикаго всё время. Они назначили встречу на следующий вечер, и Ланни сказал: "Приведите с собой друга, и мы откроем ему глаза".

Вот так пришли два младших офицера СС, готовые бурно провести ночь. Второго эсэсовца звали Бруно Фидлер, он имел склонность к ожирению. Его круглое красное лицо было покрыто желтоватой щетиной, которую надо было брить два раза в день, но, очевидно, он этого не делал. У него были узкие и коварные глаза, и Ланни сразу подумал: "С ним надо держать ухо востро. С ним не так, как с Рёрихом".

Они были возбуждены, как двое школьников. Они собирались увидеть настоящую порочность Парижа, известную всему миру. Представителей расы господ учили презирать французский декаданс, и, конечно, они смогут презирать его лучше, если узнают, что это такое. И они были полны любопытства, чтобы узнать. Ланни никогда не занимался такого рода вещами, но он наслушался рассказов своих беспутных друзей, как здешних, так и зарубежных, художников, журналистов, дипломатов, приобретателей вооружений, туристов и прочих подонков, которые приезжали в этот город, котрый они назвали "весёлый Пари" в поисках острых ощущений, которые они пропустили дома.

Ланни привёл своих нацистов в одно из самых шикарных мест развлечений, где можно получить всё за деньги. Он заказал отдельный кабинет с обедом на шесть персон. Они заметили дополнительные места и спросили, кто придет. Ланни ответил: "Каких дам, они предпочитают, немок?" Они сказали, что нет, у них было много немецких дам дома. Он продолжал: "Дам из Алжира? Сенегала? Или, возможно, из Дагомеи?" Он шутил. И они тоже пришли в состояние весёлости. Они сказали, что хотят французских дам. Они слышали разговоры, что французские дамы были чрезвычайно страстны, но до сих пор они были разочарованы.

Ланни позвал официанта и заказал три канапе, три литра шампанского и трёх страстных французских дам. Официант трижды поклонился и сказал: "Oui" три раза, и все пришли в веселье. В кабинет горделивой походкой вошли три дамы, несомненно, французские и достаточно молодые, все в макияже и пудре, с почти голыми грудями. Юбки выше колен, открывающие вышитые подвязки не первой свежести, ажурные чулки и туфли с ненормально высокими каблуками. Они вошли, улыбаясь с ямочками на щеках, и намётанными глазами каждая выбрала своего мужчину и уселась справа от него. Они назвали свои первые имена, а джентльмены сделали то же самое. Захлопали пробки шампанского, и быстро начался лёгкий разговор по-французски. Ланни увидел, что к нему села самая молодая и красивая из трёх, и лейтенанту Фидлеру это не понравилось. И как идеальный хозяин Ланни сказал своей даме: "Посвятите себя другому джентльмену, Фифи, он новичок в Париже и хочет больше, чем ему досталось". Это было сочтено восхитительно остроумным, и веселье продолжилось.

Ланни оставил свой бокал почти нетронутым, и сосредоточился на придумывание ярких замечаний, предоставив своим друзьям хорошо проводить время. Вдруг Ганс Рёрих заметил, что их хозяин не пьёт, и сказал: "Вы нас не уважаете, мистер Бэдд! Выпейте свой бокал".

"Я должен сделать неловкое признание", — ответил американец. — '' Я не могу пить шампанское".

— Почему нет?

— Оно сразу ударяет мне в голову.

Молодые нацисты сочли это восхитительным. Американский миллионер, человек, умудренный жизненным опытом, и так уверенный в себе, признаёт, что он не может выпить! "Позор на вас!" — крикнул Фидлер. — "Пить до дна!"

"Вы пригласили нас на вечер, а потом испортили все удовольствие!" — вставил другой нацист. Конечно, это было частью удовольствия.

"Я теряю голову", — признался Ланни. — "И веду себя, как дурак."

"Kolossal!" — вскричал Фидлер. А Фифи захлопала в ладоши: "Ça sera fameuse!"

Хозяин покраснел от смущения. "На самом деле", — сказал он, — "вам это не понравится. Я говорю вещи, которые шокируют".

"Merveilleuse!" — вскричала Туанетта, а Белла и Фифи застучали по столу своими ножами и вилками: "Buvez! Dites les choses horrible!"

Короче говоря, все они хотели увидеть Ланни пьяным, и он повёл бы себя неспортивно, если бы он отказался уважить их. "Хорошо", — сказал он. — "Я вас предупредил", и осушил свой бокал шипучего напитка. Официант, разделяя удовольствие, быстро опять наполнил его, и они хотели, чтобы их хозяин сразу его выпил, но он сказал: "Нет, нет, пожалуйста. Подождите некоторое время". Таким образом, они ждали, скрытно наблюдая за ним, притворяясь, что говорят о других вещах.

В течение двух десятилетий модной жизни Ланни Бэдд имел возможность наблюдать действие спиртных напитков на любимцев фортуны. Один из них Дик Окснард, гениальный художник и любимец нью-йоркского общества, умер от белой горячки. Ланни знал каждый симптом. Так в течение нескольких минут он изобразил глупую ухмылку на своём лице, а затем изо всех сил старался убрать её, но не смог. Нацистские офицеры посмотрели друг на друга и перемигнулись. Рёрих посмотрел на свою даму, а Фидлер на своих двух, и все были в восторге. Ланни будет мигать, и закатывать глаза, а затем все пятеро будут хихикать и вряд ли их можно будет остановить. "Пейте больше!" — вскричал Рёрих, а Фифи предложила бокал Ланни. Он взял его и держал неустойчиво, проливая. Потом встал, поднял его высоко, помахал им неустойчиво в воздухе, и провозгласил: "Heil Hitler!" Конечно, два нациста встали и подняли свои бокалы. Французские дамы, которым заплатили, чтобы они делали то, что им скажут, последовали его примеру. Они выпили за этот тост и сели на свои места. Ланни моргнул, сглотнул два или три раза, и снова поднялся, восклицая: "Der grösste Mann der Welt!" Все встали и снова пили, а он промолвил: "Mein Freund Adi! Prosit, Adi!" и выпил немного ещё. Он пил маленькими глотками, говоря и дико икая между словами, что позволило ему казаться выпившим очень много.

Опьянение действует на разных люди по-разному, и теперь с Ланни Бэдд оно приняло форму дифирамбов lieb' Vaterland и всем его достижениям. Постоянно икая, заплетая язык, он сказал, что немецкий язык был его любимым языком, а немцы были людьми, с которыми он любил находиться вместе. Он был одним из них в душе, и просил их, чтобы они позволили ему видеть их чаще. Он надеялся, что они извинят его за слёзы от счастья, проступавшие во время рассказов о своих посещениях в детстве Замка Штубендорф, о Курте Мейснере, который готовился стать величайшим музыкантом в мире, о Генрихе Юнге, сыне Oberförster, который, не зная об этом, готовился стать одним из лидеров Гитлерюгенда. Он рассказал, как после войны, Генрих посетил великого Ади в тюрьме и рассказал Ланни об этом новом фюрере, предназначенном спасти сначала Германию, а потом весь мир.

"Мир прогнил" — объявлен плейбой. — "Франция глядится прогнившей, и вы можете увидеть эту гниль здесь". Он махнул рукой, указывая на кабинет, на стол, на пищу и Damen. Он говорил по-немецки, так что Damen не знали, что они были Damen и не услышали, что они сгнили verfault. Ланни икнул, сказал Verzeihung и объяснил, что это было от огорчения, когда он думал о коррупции Frankreich, и что он становится absolut schwärmerisch, когда думает о достоинствах Deutschland. Он не возражал от нагромождения чепухи, какую он нёс, потому что он должен казаться пьяным, и к тому времени его друзья также несколько опьянели.

Его трогательную речь была встречена многими Hurra и Heil. Она завершилась объявлением, что гнилая Frankreich будет очищена, как и остальная гнилая Europa. Ланни знал все об этом, и предположил, что его друзья национал-социалисты также знали. Но, возможно, они не понимали, насколько близок Der Tag. "Мы готовы действовать, мы Люди в капюшонах", — и Ланни стал снимать свой капюшон, показывая себя, как лидера грядущего государственного переворота, одним из его финансовых спонсоров и наперсником людей действия, которые доведут переворот до конца. Ланни сделал еще один глоток шампанского и назвал всех лидеров и важные социальные позиции, которые они занимали. Он рассказал, где хранилось оружие, и назвал ключевые объекты, которые должны быть захвачены. Он не беспокоился о точности, потому что молодые нацисты были в состоянии экзальтации, видя свою пятую колонну, захватывающую Францию без единого выстрела, и они были не в том состоянии, чтобы делать заметки или запомнить детали. Ланни наблюдал за женщинами, чтобы убедиться, что они не понимали немецкий язык, а находились в своём обычном состоянии, стремясь выпить столько шампанского, за сколько американский миллионер был готов заплатить.

Это был разговор, к которому два эсэсовца не были готовы. И озадаченный хозяин понял это и икнул: "Я чего-то там говорю. Я пьян, Боже. Я же вас предупреждал!" Он почувствовал себя несчастным из-за своих плохих манер. Но его друзья утешили его, что это был самый интеллектуальный разговор. Они хотели доказать, что тоже могли бы принять участие в таком разговоре, и заверили его, что американцы тоже великие люди и достойны разделить высокое предназначение Германии. Ланни Бэдд и его гости стали друзьями на всю жизнь. Да, они знают, что делают Люди в капюшонах, и были всегда готовы им помочь, когда возникнет необходимость.

"Nein, nein, wartet nur, подождите, пусть французы это делают — ик!" — Но Ланни приготовил другую роль для своих нацистских товарищей. — "Вы должны заняться немцами, немецкими предателями. Вы знаете, что в Париже есть немецкие предатели?"

Хозяин пустился в другие запутанные рассуждения. В Париже были Красные и все виды предателей Фатерланада, клевещущие на великого фюрера и благородных нацистов, и посылающие свою ложь обратно в Германию. — "У нас, Кагуляров, есть шпионы среди них, и мы знаем, кто они, может быть, вы-ик, хотите, чтобы я рассказал вам о них?"

Эсэсовцы ответили, им не нужны рассказы всяких посторонних о немецких предателях. У них самих есть собственные средства наблюдать за этой нечистью, но все-таки они были благодарны своему американскому другу за это предупреждение. У всех троих опять случился взрыв Schwärmerei. Они пожали руки через стол, это было легко, потому что коррумпированные французские дамы уже утонули в своих креслах и были почти готовы заснуть. Трое не коррумпированных джентльменов запели песню о дорогом Фатерланде, который может спать спокойно, потому что его героические сыновья стоят на страже. Они пели об улицах, свободных для коричневых батальонов, а потом уже о Германии, принадлежащей нам сегодня, и об остальном мире, который будет принадлежать нам завтра. Между песнями симпатизирующий нацизму американец прихлебнул еще несколько капель шампанского и возобновил свое предложение узнать для своих немецких друзей, что делают здесь предатели, змеи и гады в Париже.

"Nein, nein", — настаивал Рёрих. — "У нас есть способы, чтобы позаботиться о них, nicht wahr, Bruno?" И Бруно, чье лицо теперь приняло форму и цвет полной луны, поднимающейся над пыльными полями, ответил: Du musst es ja wissen!"

"Что вы делаете с ними?" — потребовал американец. — "Отвозите их обратно в Германию?"

— "Мы заботимся о них! Чтобы они не проливали больше яда в Ausland."

Ланни заволновался. — "Берегитесь, люди! Они обманывают вас. Они посылают материалы в Германию все время. Я видел это своими собственными глазами. Генрих Юнг показал мне некоторые из них в своем кабинете в Берлине".

Может быть, это был не совсем пьяный разговор. Но молодые нацисты были достаточно пьяны к настоящему времени так, что не могли ощутить разницу. Им возражают, и надо было защищать свою честь. Рёрих пробормотал: "Может быть кое-что и проходит". А Фидлер сердито провозгласил: "Никто не обращает внимания на такую гадость".

"Вы ошибаетесь", — настаивал Ланни. — "Фюрер сам сказал мне, что это большая угроза. Вы хотите возражать словам фюрера?" Нет, конечно. Никто из них не мог иметь никаких возражений словам фюрера. Никто из них не мог сказать, что он когда-либо говорил с фюрером. Но вот этот американец утверждал и представил доказательство своим словам. Он вытащил вырезку из мюнхенской газеты. — "Вот статья, рассказывающая о моем визите к фюреру в Коричневый дом, а вот моя фотография, доказывающая, что это никто другой. Я навещал его однажды в его квартире в Берлине, а потом я посетил его вечер в Доме Вахенфельд в Берхтесгадене. Я играл Бетховена для него, а он приказал Канненбергу петь песни для меня. Вы знаете Канненберга? "

Они смотрели на него с благоговением. Они слышали о толстом и веселом Bierkellner, который был дворецким фюрера, но никогда его не видели. Как они могли сидеть перед таким авторитетом?

— Фюрер сказал мне: "Активность этих Schweinehunde в Ausland серьезная опасность для моего правительства, Они должны быть искоренены. Они лгут о нас, они настраивают окружающий мир против нас. Sie mussen ausgerottet werden' ик Вот что сказал фюрер! А что вы в Париже делаете с этим?

Практически это звучало, как если бы сам фюрер был здесь, требуя отчёта. Двоё подчинённых были сильно огорчены. "Мы делаем все возможное", — признался Рёрих. — "Мы знаем этих людей, и мы наблюдаем за ними".

— Наблюдать недостаточно. Они должны быть выведены из строя. Они должны быть ликвидированы, удалены!

— Существует предел тому, что мы можем делать во Франции, mein Lieber.

— Здесь не должно быть никаких ограничений. Если я, американец, готов свергнуть правительство Франции для вас — ик, почему вы боитесь нескольких трусливых предателей, скрывающихся в трущобах этого города? Вы должны захватить их и разорвать на куски.

''Мы делали так несколько раз, герр Бэдд". — Это по-прежнему говорил Рёрих. — "Это работа Бруно"

— Что вы делаете, Бруно?

— Я даю им то, что они никогда не забудут.

Ланни привёл себя в очень ожесточенное настроение. Он указал пальцем на стол. — "Уух! Уух!" — свист хлыста. — "Вы работаете с ними die Peitsche?"

— Ja, gewiss.

— Also! Вы можете верить мне, я знаю об этом! Рейхсминистр генерал Геринг послал своего адъютанта гауптмана Фуртвэнглера, который показал мне Колумбус Хаус, и я наблюдал там, что они сделали с жирным еврейским Schweinehund Соломоном Хеллштайном, банкиром. Вы знаете Хеллштайн банк в Берлине?

— Natürlich, Herr Budd.

— Они растянули его на скамейке вверх его жирной голой Фанни и всыпали ему по первое число. Как этот старый еврей орал! У вас должно быть такое место здесь в Париже.

— Zerbrechen wir uns nicht den Kopf, Herr Budd. Wir haben so etwas.

У нас это есть! Это были слова, которые Ланни хотел услышать, и в его голосе было ликование. "Всыпьте им хорошо и много!" — кричал он. — "Заставьте их говорить!"

— Бруно заставляет их. Это его работа.

— Вы делаете это сами, Бруно?

— Я сдираю с них кожу живьём.

"У вас хорошие мышцы?" — Сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт встал, слегка пошатываясь, и пощупал руку своего нацистского друга. — "Ja, твёрдые! Давайте попробуем их!" Дико смеясь, он взял Фифи, которая заснула в своем кресле из-за длинного разговора, который не имел ничего общего с дамами. Она проснулась внезапно, когда Ланни повернул её с ног на голову и задрал ей очень скудную юбку. — "Покажите мне, как вы это делаете!"

Женщина начала изо всех сил дёргаться руками и ногами, а два немца начали хохотать. Это была действительно веселая сцена. Фифи визжала, но Ланни держал ее вниз головой, и продолжал требовать у Бруно: "Давай, Покажи мне!"

"У меня нет кнута", — протестовал эсэсовец.

— Возьми салфетку и завяжи на ней узлы. Затем Фифи: "Замолчи. Он только хочет выпороть тебя!".

''Но я не хочу, чтобы меня пороли" — вопила девушка. Она стала бороться, и, казалось, преуспела, но Ланни сказал: "Успокойся. Я заплачу тысячу франков". Девушка в своем бизнесе знала о причудах богатых джентльменов. Она вдруг успокоилась, а Ланни повернулся к Бруно, демонстрируя возбуждение. — "Сейчас! Давай!"

"Aber, Herr Budd!" — протестовал нацист.

— Что случилось? Вы боитесь?

— Nein, Herr Budd…

— Разве вы не знаете, что среди этих красных паразитов есть женщины? Вы когда-нибудь пороли женщин-заключенных кнутом?

— Ja, natilrlich-aber…''

— И вы щадили их? Вы не раскололи их — ик не заставили их рассказать всё?

— Nein, nein-

— Вы такой сердобольный? Боитесь защищать свой национал-социализм?

— Natürlich nicht-nimmer, Herr Budd -

— Also, was ist los? Разве вы не знаете, что ваш фюрер порол своих женщин? Никогда не слышали это?

— Ja, ja-aber, hier ist nicht Berlin, Herr Budd; hier ist Paris.

Ланни, придя в ярость, угрожал стать опасным, как это делают многие пьяные. Ганс Рёрих, знавший его больше, счел необходимым вмешаться. Он положил руки на плечи своего хозяина умоляюще. — "Bitte, bitte, Herr Budd, вы должны учесть. Мы связаны с посольством, и мы не можем допустить каких-либо нарушений в чужой стране. Вы ведёте себя не по джентльменски, nicht korrekt!"

Настроение Ланни внезапно изменилось, это также характерно для пьяных. Его обвинили, и его чувства были ранены. Взгляд отчаяния появился на его лице, и он отвернулся и закрыл лицо руками. — "Ach! Я вас обидел! Вы никогда не будете уважать меня снова!" Два нацисты, несомненно, имели дело с пьяными раньше, и все это понимали. И улыбнувшись друг другу, они ответили: "Nein, nein, Herr Budd, не принимайте это близко к сердцу".

"Вы заставили меня напиться! Я говорил вам-ик-, что буду выглядеть глупо". — Ланни затрясся в рыданиях.

— Это ничего, герр Бэдд, wirklich — это все хорошее развлечение. Бруно простит вам, не правда ли, Бруно?

— Конечно, я прощаю вас, герр Бэдд, macht gar nichts.

Ланни было трудно утешить. Он опустился на стул и не показывал свое лицо, несмотря на усилия своих друзей. Они никогда не будут любить его, они никогда не будут снова его уважать. Он поддерживал эту маленькую комедию, потому что хотел отвлечь их внимание, заставить их смеяться над собой. И, таким образом, забыть о серьезных признаниях, которые они сделали. Ненормальный американский миллионер, который захотел увидеть, как порют женщину, и который потом плакал, как испорченный ребенок, потому что его никто не любит! Они все такие verrückt, как этот? Ein verrücktes Land, полная гангстеров, бутлегеров, ковбоев и диких индейцев. Всё это можно увидеть в кино, и можно быть уверенным, что такая земля созреет для захвата, когда придёт время.

Наконец дикий человек позволил себе утешиться. Потом он захотел выпить и объявил тост. — "Der Tag in Frankreich!" Конечно, они за это выпили. Женщины тоже, и не зная, что означают эти слова, пока было шампанское в их бокалах. Бедная Фифи видела, как улетучиваются ее тысяча франков, как пузырьки шампанского! Хозяин заметил ее состояние меланхолии и дал ей сто франков, которые она быстро спрятала в чулок. Своих друзей сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт попросил: "Bitte, nicht mehr trinken — ик-не позволяйте мне больше пить". Они смеялись от души, и сказали, что извлекли свой урок и были им напуганы до смерти. Для того, чтобы отвлечься от бутылки, они начали тискать девушек, которыми так жестоко пренебрегали. Ланни заметил: "Есть комнаты наверху. Что вы скажете?"

Они сказали: "Да" с явным удовлетворением. Когда они начали выходить из комнаты, Фифи придвинулась к дикому американцу. Но он сказал: "Non, non-ce monsieur", указывая на Бруно, — "он хочет двоих". Он подвел её к пустой руке Бруно, говоря озадаченному нацисту: "Все в порядке, я возьму другую". Он проводил всех пятерых до лифта и посмотрел, как они поднялись.

Он вернулся в кабинет. Официант был там, и Ланни без иканий сказал: "Addition, s'il vous plaît". Он изучил счет, убедившись, что туда были включены номера и все. Он оплатил его вместе с щедрыми чаевыми. "Ces boches sont gentils, n'est ce pas?" — отметил он. — "Эти немцы приятные люди, не правда ли!" Он взял шляпу и вышел. Как ни странно, совершенно, не качаясь. Когда служитель подал его машину, он тронулся и влился в дорожное движение, никуда не врезавшись, несмотря на то, что большая часть его мыслей была в подвалах Шато-де-Белкур. Он получил то, зачем пришёл. Он получил подтверждение, что нацисты держат там заключенных, что они пытают их, и что среди них была женщина.

Глава десятая Верность понимал неверно[33]

Ожидая прибытия Монка, Ланни проводил время на сеансах с Хофманом и мадам. Он сидел неподвижно, как мышь, в надежде, что Текумсе не заметит его, и некоторое время это ему удавалось. Ланни сконцентрировал все свои мысли на образе Труди. Он пытался изо всех сил "вызвать" её. И это был интересный опыт проверить, существуют ли духи по соседству, или подсознание мадам плетёт фантазии. Если телепатия существует, то сознание медиума получает сообщения так же, как если бы она была под гипнозом.

Труди не объявилась. После нескольких дней напряженного умственного труда Ланни, индейский вождь объявил: "Здесь человек по имени Лудвик. Это немецкое имя, не так ли? Он молод и у него светлые волосы. И он бывал здесь раньше".

Хофман был проинструктирован, что он должен делать, если появится такая личность. Так что теперь он сказал: "Мы пытаемся войти в контакт с Труди".

— Он говорит, что Труди здесь нет. Он беспокоится о ней.

— Он знает, где она?

— Он говорит, что она в беде, он чувствует это, но не знает где. Ей пытается помочь старик, который тоже страдает. Старик смелый и добрый. Он вроде слуги, ему не нравится то, что он должен делать, он находится в опасном положении. Лудвик пытается назвать мне его имя, но он сам его хорошо не знает. Это что-то вроде Пауэлла.

"Немецкое имя Пол произносится, как Пауль. Может быть так?" — Это все еще Хофман задавал вопросы, а Ланни сидел рядом, готовый задать десяток других.

"Может быть", — ответил контроль. — "Я не понимаю этих иностранных слов и не вижу никакого смысла в них".

— Можете ли вы выяснить, находится ли Труди в мире духов?

— Этот человек не отвечает на этот вопрос, он говорит, что Труди была его женой. Я спрашиваю его, почему он говорит, что 'была', а он не отвечает. Он похож на образованного человека, но очень несчастного. Может быть, он может произнести только несколько слов, я не знаю, почему. Он говорит, что старик все время стонет.

Наступила тишина. Когда это случалось, Текумсе исчезал. Надо было продолжать говорить с ним. Но Хофман уже спросил все, что ему сказал Ланни. Так что теперь Ланни рискнул задать робкий вопрос: "Простите меня, Текумсе, может одно из имен старика было Адлер?"

"О, так это ты!" — воскликнул индеец, умерший пару сотен лет назад. — "Я не имел удовольствие слышать тебя. Ты прикусил себе язык?"

— Я не хотел беспокоить вас, Текумсе.

— Ты пытаешься обмануть меня. Ты сидишь там, думая, что со мной все время работает телепатия.

— Это беспокоит вас?

— Конечно, это неправильно, это уводит в сторону. Ты один из этих умных интеллектуалов, думающих, что всё знаешь о своём мышлении. Но есть вещи, которые старше, чем мышление, на миллионы лет старше. Когда пчела строит гексагональную ячейку, ей надо обращаться к инженеру за советом, как строить?

— А как пчела знает, Текумсе?

— У неё это уже внутри. Её интуиция. Она у тебя тоже есть, и если ей позволить, она будет работать.

— Как я могу научиться делать это?

— Ты когда-нибудь слышал изречение: 'Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное'[34]. Что это значит для тебя? Поверь, и почувствуешь реальность веры. А скептик останется пустым орехом, шелухой и без содержимого внутри. Отбрось скептицизм и молись, мистер Мирской Мудрец.

— Я на самом деле и действительно пытаюсь это сделать, Текумсе. Я в беде и мне нужна помощь. Не можете ли вы дать мне еще один шанс?

— Что вы хотите?

— Я хочу, чтобы этот человек Люди поговорил прямо со мной. Вы можете убедить его?

— Этот человек ушел. С ним что-то случилось, что я не понимаю. Я думаю, что он такой же умник, как ты. Он не может поверить, что он дух, или, что он все еще жив и может говорить, если он считает, что он может говорить.

— Человеческие сомнения следуют за ними в мире духов?

— Грех интеллектуальной гордости себя наказывает. Бог не должен делать что-либо за вас. Вы делаете это для себя, и этот немецкий парень делает это, и, возможно также, как и Труди, которая была его женой.

Ланни сказал: "Вы, кажется, знаете Библию, Текумсе. Вы помните историю о человеке, который просил: "Господи, я верую, помоги моему неверию[35]" Я умоляю вас. Мы знаем друг друга уже давно, и вы должны понимать, что есть какая-то причина, почему я возвращаюсь снова и снова, несмотря на ваше плохое отношение ко мне".

— Ну, если вы хочешь добиться результатов, то прекрати рассказывать, что со мной работает телепатия.

— А что я должен говорить?

— Скажи себе: 'Есть духи, и я знаю, что есть духи, такие же живые и настоящие, как и я сам, и я хочу, такой-то и дух пришёл и поговорил со мной'. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам[36].

— Спасибо, Текумсе. Честное слово, я всё так и сделаю.

— Теперь, хватит. Ты утомил меня всеми этими аргументами. Помни, что я был только человеком каменного века, родившимся слишком поздно, и я никогда не слышал ни одного их этих длинных слов, которые вы, интеллектуалы, изобрели. Откуда, ты думаешь, я взял их?

— Бог знает, старый друг.

"Бог знает, но он не скажет!" — С этими словами мадам вздрогнула, и когда она вышла из транса, она спросила: "Кто-то ссорился?"

Когда двое мужчин покинули комнату, где проходил сеанс, неисправимый интеллектуал сказал своему другу слесарю: "Мне кажется, что этот человек каменного века забрал весь свой паранормальный аппарат у моего отчима".

Президент Соединенных Штатов сдержал свое обещание и выступил с той "карантинной" речью в Чикаго. Американская газета, выходящая в Париже, Herald Tribune сообщила об этом событии и процитировала несколько фраз, некоторые из которых Ланни узнал. Остальное было того же самого смысла, и эффект речи было тот, который предсказывал ФДР. В светском обществе все высказывались и за и против, а через неделю пришли нью-йоркские газеты, полные теми же спорами. Политика Государственного департамента, тщательно выстроенная за последние полтора десятка лет, было выброшена на свалку за полчаса. "Остановите иностранное вмешательство!" — шумел Wall Street Journal.

Робби Бэдд сделал правилом писать своему сыну каждый месяц, но это был особый случай, и производитель самолетов излил свое неудовольствие в длинном и скучном письме. Здесь было определенное доказательство того, что наши национальные и международные дела находились в руках сумасшедшего. Мы собираемся взять все беды мира на наши плечи и действовать по указке любого хитрого дипломата и его любовницы. Это новый Вудро Вильсон, только хуже, потому что мы показали миру, что мы не умеем ничего извлекать из опыта. Мы будем нести это бремя в одиночку. Какая ещё в мире страна вступается за чужие интересы, кроме своих собственных? Какой ещё иностранный государственный деятель, который бы хотя бы притворился, что думает о любой другой стране? Даже англичане, мировые мастера лицемерия, признали это vieux jeu.

Для Ланни это была старая граммофонная пластинка. Робби прожужжал ему все уши на мирной конференции в Париже. Робби хотел, чтобы его страна была самой вооруженной в мире, как ей позволяли её богатство и ресурсы, и занималась делами только Западного полушария. Пусть Европа варится в собственном соку. Пусть Великобритании и Германия борются за неё. С точки зрения Робби, неважно кто из них победит. Просто дать им понять, что они должны держаться подальше от Южной и Центральной Америки! В те дни, когда Ланни хотел подразнить своего отца, он спросил бы: "Предположим, что когда-нибудь произойдёт приличная, тщательно продуманная революция в Бразилии. Не нацистская революция, а чистая родная бразильская фашистская. Что бы ты сделал c этим? И предположим, всё это распространилось по всей Южной Америке, и ты проснулся однажды утром и обнаружил, что у немцев весь континент в кармане?"

Но только сейчас Ланни не хотел дразнить никого. Вместо этого, он написал: "Я снова обедал с бароном Тейлором, и он спрашивал о тебе, когда планируешь приехать?"

Бернхардт Монк прибыл в Париж. Он позвонил в отель Ланни и сказал только одно слово: "Бельчите". Ланни спросил: "Где вы?" Ответ был таков: "Я буду прогуливаться по улице дю Риволи, где находятся ювелирные магазины".

Ланни едва узнал капитана с первого взгляда. Он завел себе старый костюм и вернулся к своей роли матроса, наслаждающегося отпуском на берегу. Ланни отвёз его за город, чтобы никто не мог увидеть внука Бэддов в неподходящей компании. Они провели день в длинной беседе. Это был человек, которому Ланни хотел рассказать все. И этот рассказ принёс Ланни большое облегчение.

Он изложил все доказательства, которые собрал, стремясь показать, что Труди находится в шато. Он рассказал о своем Красном дяде, о Жане, о мельнице. О пьянке и о признаниях, которые сделали его нацистские друзья. О Курте, а также, как Ланни надеялся использовать эту дружбу. О фюрере и о вырезке из мюнхенской газеты. О жирном генерале и о его картинах. Монк должен знать все детали, потому что может настать какой-то момент, когда не будет времени для объяснений.

Ланни оставил мадам, Текумсе и духов напоследок, марксисту их будет трудно воспринять. Основатель этой социал-демократической религии жил в то время, когда механистические теории Вселенной преобладали в Германии, и он включил их в свои десять заповедей. Поэтому "диалектический материализм" и "научный социализм" должны быть неразрывно связаны друг с другом. Ланни мог видеть, что они не имели никакой связи. Он знал, что материалистические взгляды ничем не отличались от догматических взглядов любого римского папы. Он стал извиняться, когда коснулся этой темы. — "Вы можете думать, что это все суеверия и мошенничество, но это часть моего рассказа, и потом вы увидите, как это может помочь нам в нашей работе. Поэтому я прошу вас терпеливо выслушать".

" O.K.", — сказал моряк. — "Raus damit!"

Ланни вернулся к началу и рассказал, как его отчим нашёл эту старую польку в дешевом пристанище медиумов в дешёвых кварталах Нью-Йорка. И как она рассказывала им вещи, которые она никак не могла знать. Как Ланни привёл к ней Захарова, не говоря ни слова о нем, и она открыла, среди прочего, тот факт, что этот греческий агент однажды признал себя виновным в полицейском суде Боу-стрит в Лондоне, что присвоил деньги за четыреста шестьдесят девять мешков галла, принадлежавшие другому человеку. "Бог мне свидетель". — сказал Ланни, — "Я даже не знаю, что такое галл, но мой друг Рик нашел заметку в газете Times шестидесятилетней давности".

Он рассказал о сообщении Захарова о своей собственной смерти, а затем его откровения о крейсере Гемпшир и о "мастере по самым сложным замкам", чье имя было Хафф, или Хаффи, или Хаффнер, кто мог рассказать Ланни о золоте. Ланни сказал: "Я никогда не имел ничего общего со слесарями, и я думал, что единственные люди, которые умели открывать сейфы, были грабителями. Но я нашел этого человека Хофмана, и он находится здесь в Париже, занятый экспериментами с мадам. Он уже слышал сообщения о Труди. И, конечно, вы можете увидеть, как он может оказаться нам полезным в шато, если мы сможем убедить его взять на себя риск.

— Как вы думаете, он согласится?

— Я не знаю, я ждал вашего совета.

— Скажи мне, что вы планируете.

— Грубо говоря, вот так. Я буду гостем в шато. Рано или поздно эти фашисты пригласят меня, и я найду предлог, чтобы остаться там на ночь. Кроме того, я найду способ поддерживать связь с вами. Я подружусь с собаками. Я уже приступил к этому. И уберу их со двора, пока вы и Хофман либо перелезете через стену, либо он откроет замок от ворот. Я оставлю одно окно на первом этаже открытым, вы и Хофман сможете проникнуть в подвалы и открыть двери любых застенков, которые вы там найдете.

— Там есть у них ночная охрана?

— Это то, что я должен выяснить. Мне, возможно, придется остаться там более чем на одну ночь.

— Предположим, нас поймают, что с нами произойдёт?

— Вы не должны оказывать сопротивления, если не сможете уйти, и должны будете сдаться. На моего отца работает один из лучших avocats в Париже, и я обращусь к нему, как сын своего отца, чтобы тот взял дело в свои руки. Он, конечно, не будет упоминать меня в этом деле. Моя функция будет гарантировать ему гонорар. Он отправится во французскую полицию, и поэтому вас быстро переведут к ним. Avocat рассмотрит этот вопрос с немецким посольством, и я не сомневаюсь, что он сможет заставить их отступить. Вот так выглядит ситуация, вы не грабители, а политические крестоносцы, пытавшиеся спасти беженцев, которых держали в заключении вопреки французскому законодательству. Если вас привлекут к ответственности, то сотрудники посольства должны появиться в открытом судебном заседании и подвергнуться перекрестному допросу относительно того, что происходит в шато. Скандал выйдет потрясающим, и я уверен, что они никогда этого не позволят. Они просто скажут полиции, что все это было ошибкой и попросят их любезно закрыть это дело.

Таков был план. Достаточно безумный, но не настолько сумасшедший, как те идеи, которые Ланни предлагал в Испании. Монк признался, что если Ланни сможет действительно провести ночь в замке, и если Хофмана можно будет убедить выполнить его необычную работу, то появится шанс вызволить Труди. Самый серьезный недостаток, который Монк смог найти в этом плане, был посвящение в самую главную тайну Ланни незнакомца. — "Вы нарушаете свое обещание Труди".

Ланни сказал: "Меня это тоже беспокоило. Но попробуем уговорить Хофмана, не говоря ему ничего подобного. Он не интересуется политикой. И, по его мнению, я тоже не интересуюсь. Предположим, вы пришли ко мне, как бывший друг Труди, и рассказали мне страшную историю о том, как её мучают нацисты, и я познакомлю вас с Хофманом и позволю вам рассказать ему об этом. Мое сердце будет тронуто, и я предложу деньги, чтобы спасти ее. Но я не могу попасть в поле зрения прессы из-за деловых отношений моего отца с генералом Герингом, не говоря уже о моих собственных. Я не буду выглядеть геройски, но нет никаких причин, почему я должен так выглядеть. Я, конечно, сам себя таким не считаю из-за всей этой лжи, которую ненавижу. Но, кажется, что ситуация этого требует, Труди хотела это, и вы хотите это, и…" — Ланни остановил себя. Он чуть не сказал: "и президент".

"С этим все в порядке", — сказал Монк. — "Когда собираешься убивать людей, как я это делаю, то, конечно, не надо стесняться лгать им, или о них".

— Я говорю о лжи Хофману, который, я уверен, хороший парень.

— Я предполагаю, что он предпочел бы не знать, что вы социалист или имеете какие-либо политические связи. Если он ничего не знает об этом, то, что он делает это в чисто гуманитарных целях. Те нацисты, которые держат женщину в заключении, являются преступниками, и никто не должен брезговать взять над ними верх.

"Хорошо", — сказал Ланни. — "Тогда давайте скажем, что вы узнали о тяжелом положении Труди и пришли ко мне, потому что вы знали, что я помогал ей продвигать её рисунки. Я покажу её эскизы Хофману и постараюсь убедить его в том, что она реально существует. Я думаю, вам лучше подняться по социальной лестнице со ступеньки моряка. Кем вы еще были?"

— Некоторое время я был секретарем профсоюза, точнее социалистического союза.

— Мы можем снять Розовый ярлык. Вы были секретарем союза, и вы нанимали Люди Шульца в качестве коммерческого художника, и в его мастерской познакомились с его женой. Теперь вы узнали от беженцев в Париже, где она, и пришли ко мне за финансовой поддержкой. Я объяснил вам позицию моего отца и мою собственную. Я вложу свои деньги, но только при условии, что мое имя никогда не будет упомянуто никому. Я познакомлю вас с Хофманом, и вы убедите его помочь вам. Вы не скажете ему, что я собираюсь быть в шато. Вы немец, и у вас есть сообщник, работающий там. Все, что делаю я, это плачу кучу денег. Вы можете сказать Хофману, что я заплачу ему за работу любую сумму в пределах разумного.

— Вы подтвердите это?

— Конечно. Но я думаю, что это предложение должно исходить от вас, потому что вы тот, кто откопал дело и хочет все организовать. Вы расскажете ему всё эмоционально, как друг Труди, в то время как я заинтересовался этим делом только потому, что я считаю ее великим художником. Вы знаете, как это у нас, богатых людей, мы позволяем другим делать грязную работу.

Бывший моряк и солдат часто не улыбался, но этот юмор был в согласии с марксистской идеологией, и он ответил на американский манер: "Вот именно!"

Капитан прошелся по плану ещё раз, ища недостатки. И, наконец, он сказал, что готов работать с ним и посмотреть, как его можно улучшить. Даже в той степени, что посетит спиритуалистический сеанс ради Труди! Ланни дал ему определенную сумму денег и сказал: "Купите себе костюм получше и снимите номер в гостинице. Я позволю Хофману привести мадам к вам, потому что он уже научился, как вести эти дела, а Текумсе склонен не тратить время в спорах со мной". Ланни мог читать мысли крутого "мониста", услышавшего подобную фразу. Он добавил: "Считайте это игрой и играйте в нее в соответствии с правилами".

"Хорошо", — сказал другой. — "Скажите им".

Ланни изложил, как надо относиться к мадам и ее "контролю". Ничего важного там произойти не может, только это может показаться утомительным, и выглядеть очень глупым. — "Что бы ни случилось, даю вам слово, что я не сказал ни одного слова старухе о вас, и не скажу. Какое имя вы возьмете?"

— Какое скажете.

— Хорошо, вы мсьё Брантинг. Я скажу Гофману, что встретил вас в Берлине много лет назад. Вы хотите провести испытание, и по этой причине я ничего больше о вас ему не скажу. Вы верите моему слову?

— Да, конечно же, геноссе Бэдд.

— Не позволяйте, чтобы лишнее не соскользнуло с вашего языка снова. Лучше называть меня Ланни. Когда сеанс закончится, вызовите такси и отправьте мадам в кинотеатр, это самая большая радость в её жизни. А вы познакомитесь с Хофманом и скажете ему все, что, по вашему мнению, требуют обстоятельства. Пригласите его на обед и заставьте его чувствовать себя хорошо. С этого момента вы босс!

Так у них проходил сеанс, и Текумсе рассказал, что старик с пушками ходил вокруг него. Старик жаловался, что был одинок и до сих пор не мог найти свою жену. Он больше не беспокоится о потерянном золоте, ибо, в конце концов, кого золото когда-либо сделало счастливым? Это звучало не как Захаров, но, возможно, он стал одухотворенным. Текумсе заметил: "Его золото зелёный виноград". Создавалось впечатление, что человек каменного века становился мудрее. Текумсе никогда не любил сэра Бэзиля, и, когда тот ушёл, вождь сказал: "Бум, бум, бум — двадцать один выстрел".

Затем пришла маленькая девочка со светлыми волосами, заплетёнными в косички, и обращаясь к кому-то, она называла его" Пэй-та". Это удивило Монка, ибо это было его детское прозвище. Он был крещен Питером. У него была маленькая сестра, которая умерла в детстве, и которую он едва помнил. Теперь она говорит, что была счастлива в мире духов, и сохранила свою любовь к нему. Это было не совсем доказательством, но имя было необычным, и Монк не мог понять, как кто-то в этой компании мог слышать его.

Он надеялся на большее количество новостей из дома. Но, увы, здесь появилась невыносимая Кларибель, оживлённая и стремящаяся показать свои поэтические таланты. Она попросила имя, и Монк рискнул и назвал "Люди". Очевидно, она подумала, что он говорит на латыни, потому что она начала с одного из своих видений, рассказывая о гладиаторах, марширующих на арену, и заканчивая горестными стенаниями: "Мужчины не могут до сих пор находят большего удовольствия, как убивать своих ближних". Она попросила больше, и Монк назвал ей сначала немецкое слово, а затем испанское. Она поняла оба, и, возможно, поняла бы слова на тагальском или маратхи, если бы он их знал. Когда утомительный сеанс был закончен, Хофман отметил: "Мадам надо загипнотизировать снова".

Оставшись наедине со слесарем в своем гостиничном номере, Монк поведал ему печальную историю о молодой талантливой художнице, которая привлекла к себе внимание специалистов, даже во Франции, и в чье единственное преступление входил отказ принять диктат нацистских тиранов и распространение информации об их жестокости. Нацисты схватили её мужа, и о нём ничего не было слышно в течение четырех или пяти лет. Нет сомнений в том, что он был убит, а его труп был брошен в негашеную известь. Вдова продолжила свою деятельность сначала в Берлине, а затем в Париже. Монк получил некоторые образцы ее литературы от друзей из подполья и дал их Хофману почитать. Самый высокий и самый чистый идеализм, сказал он. Защита основных прав свободы слова и религии, которые каждый в Америке считал само собой разумеющимся.

Нацистские бандиты похитили эту женщину и держат ее где-то в подвалах Шато-де-Белкур. Они пытают ее, чтобы заставить ее раскрыть имена своих соратников. А если она откажется, то они никогда бы не уймутся, пока её не убьют. Несколько беженцев в Париже исчезли, и все считают, что с ними произошло то же самое. Один из нацистских шпионов среди беженцев признался в этом.

Гораций Хофман просто не мог поверить в такую сказку. Он думал, что живет в цивилизованном мире, и такие вещи происходят только в кино. Почему беженцы не обращаются в парижскую полицию? Монк приступил к изложению ещё более мелодраматической ситуации, начальник парижской полиции был фашистом, и в настоящее время состоит в заговоре с целью свержения своего собственного правительства, и разрешает врагам своей страны накопить запасы оружия для этой цели. Правительство, армия, флот и военно-воздушные силы Франции были пронизаны такой же нелояльностью, и тех, кто пошел бы в полицию с таким вопросом, как предложил Хофман, подвергался риску самим оказаться в тюрьме. Конечно, кто-то во власти мог дать нацистам информацию, и их жертва будет доставлена в Германию в течение ночи.

Убедить обычного американца поверить в это, было сродни долгой работе по образованию. Монк должен был рассказать, как Геринг и его последователи подожгли здание рейхстага, чтобы обвинить в этом коммунистов и оправдать свою кампанию террора. Он должен был рассказать о "Ночи длинных ножей". Это произошло потому, что Гитлер, придя к власти в качестве радикального агитатора, затем продался крупным стальным и оружейным магнатам своей страны, и хладнокровно убил около двенадцати сотен своих собственных последователей, которые пытались придерживаться своей старой программы. Он должен был рассказать, как нацисты убили премьеров Австрии и Румынии, которые выступали против них. Точно так же, как короля Югославии и министра иностранных дел Франции. Хофман читал об этих событиях, но едва ли осознал их значимость и уже забыл о них. Америка была такой приличной страной, и так далеко от всего этого!

Когда слесарь спросил, что они хотят от него, Монк попросил его сохранить тайну, а потом сообщил ему, что он и другие члены подполья пытаются освободить Труди из шато. У них есть агент внутри, кто уберёт собак с пути и оставит одно из окон открытым. То, что они хотят от Хофмана, это пойти с ними и открыть двери любой застенка, карцера или камеры, которые могут быть найдены в подвалах здания.

"Всё так просто!" — с улыбкой сказал Meister-Schlosser. — "Открытие незнакомого замка требует иногда много времени. При этом ещё требуются инструменты, обладание некоторыми из них является почти преступлением".

"Но у вас они есть", — ответил Монк, — "а мы их внесём туда за вас и вынесем их обратно".

— И предположим, что нас поймают, и эти приветливые нацисты выдадут нам дозу их пыток?

— Мне, да, но вам, нет. Вы американец, и последнее, что они хотят на данном этапе, любая неблагоприятная реклама в вашей стране. Наши друзья будут наблюдать снаружи, и если мы не сможем выйти в определенный час, они свяжутся с американским посольством, и что более еще важно с американскими газетчиками. У нас есть деньги заплатить французскому первоклассному адвокату, и, конечно, оплатить ваши услуги.

— Я бы никогда не думал брать деньги за что-нибудь в этом роде. Если бы я это сделал, то это потому что я верю в честную игру и порядочность. Меня просили совершить преступления больше, чем один раз в моей жизни, и если бы я сделал это, то это будет первым.

— Строго говоря, это кража со взломом, но мы будем идти без оружия, и будет действовать против похитителей людей, которые вряд ли могут прийти в суд с чистыми руками.

— Предположим, мы откроем двери и не найдём никого внутри, и нас поймают, что тогда?

— Мы должны представить доказательства, которые мы имеем, о пропаже без вести в Париже различных лиц, а также о том, что нацисты делали в шато. Когда они узнают, что мы имеем доказательства на них, они будут вынуждены отступить. Они не готовы к войне, и они не хотят быть открытыми до этого времени. Я уверяю вас, что вы будете с нами в этих камерах и увидите сами, что мы ничего не возьмём кроме Труди, или какого-либо другого человека, удерживаемого силой.

Слесарь сказал, что ему необходимо время, чтобы подумать над этим. И он отправился прямо к Ланни. — "Мистер Бэдд, я ни разу в жизни не позволял делать из себя дурака, и если вы хотите, чтобы я участвовал в этом предприятии, вам придется иметь дело со мной в открытую. Одно дело, если предприятие поддерживает человек, обладающий имуществом и репутацией, как вы, и совсем другое, когда это предложение исходит от таинственного немца, который называет себя "профсоюзным секретарём", и кто, я подозреваю, действует под чужим именем. Что вы знаете о нем?"

— Я знаю его, как порядочного человека, к которому я испытываю полное доверие.

— Вы верите в эту историю с Труди?

— Я хорошо знаю Труди, и я сделал всё, что мог, чтобы продвинуть ее, как художника редкого таланта. Вы можете вспомнить, что я упомянул ее вам на пароходе. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что заявления Брантинга верны.

— Это серьезный вопрос для человека моей специальности, мистер Бэдд. Такая грубая ошибка может погубить меня навсегда. Вы должны доверять мне, как я вам доверяю. Вы поддерживаете это предприятие?

— Я полностью поддерживаю его, но не могу принять в нём участия из-за позиции моего отца и моего собственного бизнеса в Германии. Но я считаю своим долгом помочь женщине благородного характера, чуткости и утонченности, которая стала жертвой произвола. Позвольте мне показать вам её работу, которая говорит сама за себя и за нее.

Ланни принес набор фотографий. — "У меня есть оригиналы этих работ в моей кладовой в Жуане. Большинство из них являются рисунками, которые Труди делала в течение нескольких минут. Она любила рисовать детей, бедных стариков и женщин, которых она видела на улице. Она запоминала их, а затем восстанавливала их по памяти. У неё необычайная тонкость и четкость линий, и вы видите, что каждый штрих карандаша или мелка имеет значение".

Ланни начал одну из своих убедительных лекций об искусстве. Он касался технических приёмов, но преподносил их простым языком, который мог понять необразованный слушатель. "В этих рисунках чувствуется душа", — сказал он. — "Едва ли один из них является банальным, каждый передаёт вам чувство усталости, веселости, печали, голода или отчаяния. Если смотреть на них продолжительное время, то начнешь понимать человека, который создал их. Но ни один художник не сможет передать такие чувства, если он сам не прочувствовал их. Эти мельчайшие движения линии появились не случайно, а потому, что они передают определенное эмоциональное состояние, а настоящий художник понял это и смог воспроизвести их на небольшой плоской поверхности".

Жизнь Горация Хофмана проходила в других областях, а не в искусстве. Но он должен был распознавать тонкие отличительные признаки и обладал парой острых глаз. После того как он провел час изучая эти рисунки, Труди Шульц стала для него живым человеком. Он сказал: "Мистер Бэдд, это опасное предприятие, и я, может быть, поступаю по-дурацки, но я готов помочь вам, если вы можете показать мне какой-то шанс на успех. В случае, если мы попадём в беду, конечно, я рассчитываю на вас, что вы оплатите все, что будет стоить наша защита".

Ланни заявил: "Каждый доллар, какой есть у меня, будет предоставлен для вашей защиты, а в случае необходимости я возьму взаймы у моего отца. Вы говорили, что не позволите мне заплатить вам, но я заверяю вас, что если вы предоставите нам эту услугу, то я найду способ, чтобы вознаградить вас так, что вы это не отвергните".

Пока происходили эти вещи, Бьюти Бэдд проживала в гостинице, проводя время так, как она всегда делала. Около сорока лет она заводила друзей в Париже, и теперь они приглашали ее, и она без устали посещала их днем и ночью. Она вышла замуж за "праведного" человека и была совершенно уверена, что он облагородил и изменил ее, но как-то это не помешало ей верить, что высший свет был столь же велик, каким он считал себя. Она хотела, чтобы Ланни сопровождал ее. Он был обаятельным эскортом, и когда она видела, какой успех он имел у важных людей, она была готова лопнуть от гордости, хотя ее корсаж уже был опасно туг. Ланни сопровождал её время от времени, это давало ему возможность получать информацию о том, что происходит, встречаться с нужными людьми, говорить им правильные вещи и уводить разговор в нужные ему направления.

На одном чрезвычайно фешенебельном приёме он столкнулся с американским послом, тем же "Биллом" Буллитом, который был среди американских сотрудников на мирной конференции, и к кому Ланни присоединился в знак протеста против того, что они считали неудовлетворительными условиями урегулирования. Как много воды утекло за восемнадцать лет! "Билл" был послом в России, где он заработал интенсивную неприязнь к режиму. Теперь он сам получил перевод в Париж, где он смело выступал против союза Франции с Россией, хотя не знал, что из этого выйдет для него самого. Уильям Христиан Буллит, любезный богатый плейбой, как и сам Ланни, написал в юности роман, высмеивавший торжественный снобизм своего родного города Филадельфии. Теперь он выглядел круглолицым, склонным к облысению, серьезным и абсолютно правильным в вечерних одеждах. Он был одним из первых приверженцев Нового курса и ходили слухи, что он иногда писал речи для президента. Ланни мог вызвать сенсацию, если бы сказал: "Я написал чикагскую карантинную речь". Но он, конечно, этого не скажет.

Он быстро придумал и заметил: "Вы знаете, Билл, вы, вероятно, в скором времени будете иметь дело с новым французским правительством".

"Вы думаете, что это будет в очередной раз Блюм?" — спросил посол, готовый говорить о политике, думая, что Ланни может иметь инсайдерскую информацию.

"Ничего подобного", — ответил искусствовед. — "Я имею в виду Кагуляров".

— О, Боже мой! Вы что принимаете этих людей всерьёз!

— Я хотел бы рассказать вам, что я знаю об их военных приготовлениях.

Остальная часть фешенебельного общества была забыта, и Буллит увёл молодого человека на террасу. Стоял теплый вечер, хотя была поздняя осень, и они нашли два стула. "Слушай, старик", — сказал посол. — "Я тот человек, который имеет право знать о таких вещах".

— Вы, наверное, уже слышали о заговоре.

— Люди говорят с вами гораздо более свободно, чем они делают это с человеком в моем положении. Расскажите мне, что вы слышали.

— Так случилось, что мои источники являются конфиденциальными. Вы знаете позицию моего отца, и, возможно, вы знаете, кто мои друзья.

— Вы можете рассчитывать абсолютно на мою осторожность. Я не скажу ваше имя ни одной живой душе.

— Даже в ваших шифровках?

— Конечно. Вашингтон не спрашивает, откуда я это знаю. Они удовлетворены, тем, что я знаю.

Ланни объяснил: "Я не могу позволить себе принять сторону в этих гражданских войнах, потому что у меня есть деловые связи в разных странах, как и у моего отца. Но мы, американцы, и вы действительно должны знать, куда сейчас дуют ветры".

Так сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт сообщил по секрету новости о тайных складах оружия, финансистах, которые поддерживали заговор, о гитлеровских агентах, которые давали средства. Это было не больше, чем за месяц до переворота и до того, как по выражению Гитлера, "покатятся головы". Буллит задавал много вопросов, и Ланни усмехнулся внутри себя, чувствуя уверенность, что посол в эту ночь спать не будет, а будет готовить шифровку в Госдепартамент или, возможно, напрямую президенту. ФДР прочитает её, но будет знать, что Ланни Бэдд был первым, и так Ланни станет самым хорошим мальчиком!

Но в этой игре он имел более серьезные цели. Долг платежом красен, и в том случае, если Гораций Хофман попадёт в беду, у Ланни будет основание просить заступничества. Кроме того, он хотел выяснить, что Буллит знал о Шато-де-Белкур. Он сказал: "Я не знаю, кто даёт на заговор больше денег, Курт Мейснер или граф Герценберг. Я понимаю, что один работает на Вермахт, а другой на Эсэс".

"Все их агенты набиты деньгами", — заявил посол. — "Я хотел бы иметь для нашей работы хотя бы одну десятую часть от их денег".

Ланни спросил, что он знает о Герценберге, а другой свободно ответил. Граф был одним из ранних нацистов, и имеет сильные позиции в партии. В те дни не многие аристократы пришли в движение. Их коллеги-аристократы смотрели на них свысока, считая, что они повредились умом, когда действительно приняли идеи Гитлера всерьез. Теперь Юнкера заключили союз с нацистами и использовали их, или пытались сделать это. Но они по-прежнему смотрели на них сверху и считали дни, когда они смогут избавиться от этой кучи выскочек и чужаков. Ланни знал все это, но промолчал. Он слушал и узнал, что Герценберг был своего рода надсмотрщиком над немецким послом, как и комиссары, которых русские поставили смотреть за их армейскими офицерами. В то же время Герценберг мог выполнять грязную работу, которая была слишком опасна для сотрудников посольства. У него была любовница рыжеволосая австрийская актриса, у которой, говорили, была еврейская кровь, и которая, очень вероятно, шпионила во французских правительственных кругах за нацистские деньги.

Всё сходилось. И когда он вёз свою мать обратно в отель, Ланни спросил: "Ты когда-нибудь встречалась с Лили Молдау?"

— Я встретила ее случайно в Берлине, и несколько лет назад в Вене.

— Она находится сейчас в Париже, и мне сказали, что она amie графа Герценберга. Не хочешь выполнить для меня небольшое поручение?

— Что это?

— Ты знаешь, что Герценберг арендует шато у герцога де Белкур, который является старым другом Эмили. Я был там и видел тамошние картины, и я полагаю, что мог бы найти для них рынок, если Герценберг захочет расстаться с ними. Естественно, ничто из убранства не будет тронуто без его согласия в течение всего срока аренды. Там есть исторические картины, и я не думаю, что ему особенно приятно смотреть на картины, представляющие победы французских войск над немцами. Если бы я встретил его в обществе, я мог бы подвести разговор к этим картинам и тактично предложить убрать их с его глаз. Все, что тебе придется сделать, это получить от Лили Молдау приглашение к чаю, а я тебя бы сопроводил. Я думаю, что там я смог бы сделать все остальное.

Бьюти Бэдд уже долгое время жила в мире, больше, в чем она могла бы признаться, и уже почти тридцать восемь лет она наблюдал за своим драгоценным сыном. — "Что такое, Ланни? Ты опять принялся за свои радикальные трюки?"

— Бог с тобой, дорогая! Это сделка, на которой я мог бы сделать несколько тысяч долларов, и мог дать тебе одну один из них, или обеспечить твоё пребывание ещё некоторое время в этом центре мировой элегантности.

"Это почему ты меня пригласил?" — спросила она, готовая расплакаться.

"Ну!" — сказал он. — "Ты знаешь, что я должен зарабатывать себе на жизнь". Он не возражал задеть ее чувства, если это может отвлечь ее мысли от его "радикальных трюков".

Но он видел, что ему это не удалось. "Когда ты собираешься познакомить меня с твоей этой новой amie?" — потребовала она.

— Её нет в Париже, иначе бы я, честное слово.

Что за странная интуиция, из-за которой Бьюти почти невозможно обмануть? "Ты не доверяешь больше своей матери", — сетовала она. — "Когда я тебе не помогала, когда ты просил меня? Я прекрасно знаю, что ты занят чем-то более важным, чем продажей картин. Я знаю, что ты привёз Хофмана в Париж, не для экспериментов с мадам".

— Я занят десятком вещей, дорогая. Робби просил меня получить информацию от барона Шнейдера, а Рик хочет знать, собирается ли французское правительство соблюдать Ньонское соглашение. Хофман хотел приехать, а я подумал, что он будет хорошей компанией для Парсифаля, в то время, как я сопровождаю тебя на вечеринки. Разве я не вел себя, как полагается?

Почему он не доверился ей? Она за него пошла бы на всё и хранила бы его страшную тайну вечно. Но она бы волновалась и заработала кучу морщин. А потом за это она бы попыталась взыскать с него один и тот же платеж, как Робби. Обещание, что он никогда, никогда, никогда всю свою жизнь не будет участвовать в безумии противодействия существующим властям или установленным правам собственности. У Бьюти было не намного больше социального сознания, чем у тигрицы. А у тигрицы только любовь к ее собственному потомству. Кроме того, у нее было то, что не было у тигрицы, способность лить слёзы и быть несчастной в течение неопределенно длительного периода времени. Каждый мужчина знает, как это действует на нервы мужчин, а также женщин. А что толку?

Джесс Блэклесс взял лист нотной бумаги и неровно порвал его на две части. Один кусок Жану, а другой Ланни. Последний отдал его Монку, он же Брантинг, вместе с адресом Жана. Французу было сказано, что к нему придет когда-нибудь человек с другой половиной бумаги. По этому знаку он узнает человека, в чьё распоряжение он должен поступить.

Следуя инструкциям Ланни, Монк арендовал небольшую и неприметную французскую машину и поехал на мельницу, где обосновался сам Жан. С тех пор как немец взялся за эту работу, он усердно использовал карманный словарь французского языка, и теперь был в состоянии дать себя понять. Он постучал в дверь покрытого мхом старого здания, которое стояло, возможно, в десяти метрах от дороги с открытым пространством и платформой, у которой могут разгружаться тележки или небольшие грузовики. Скрипучую дверь открыл невысокий узкогрудый парень с клочковатыми рыжеватыми усами и сигаретой, угрожающе свисающей под ними. Это был Жан, как его описали. Монк произнёс тщательно отрепетированное предложение: "J’ay un papier pour vous".

Он вручил половину листа, а другой посмотрел, потом вынул из кармана свою половину и тщательно сложил оба куска на раме двери. Когда он удовлетворился, он сказал: "Entrez", и Монк вошел в главную комнату мельницы. Её не использовали в течение длительного времени, и мучная пыль посерела и покрылась плесенью. Шум воды, проходившей через плотину, звучал так, как будто вода шла прямо через комнату. Всё смертельно отсырело и промозгло, но там была круглая чугунная печка с длинной трубой, уходящей в потолок, так что, вероятно, место можно было обиходить для жизни. На одной стороне, которая использовалась в качестве спальни и кухни, был навес, но крыша прохудилась, и Жан сам установил поддон на полу в сухом углу. У него был стол с небольшой масляной горелкой и немного еды. Он заявил, что хорошо проводит время, ночуя на открытом воздухе.

Ему было сказано, что цель этой кампании проникнуть в тайны шато, чтобы обеспечить партийную прессу разоблачительным материалом, а Жесса Блок-лесса фактами для выступлений в палате депутатов. Жану было разрешено думать так, пока рейд не закончится, ну и всю оставшуюся жизнь. Только три лица знали правду: Ланни, Хофман и Монк, он же Брантинг. Во всяком случае, такова была надежда. Конечно, если Ланни не сможет осуществить свою замечательную идею стать ночным гостем графа Герценберга, то необходимо будет подкупить одного или нескольких бывших работников поместья, или, возможно, даже немца, в настоящее время работающего там.

Терпеливо и справляясь со словарём, Монк обобщил факты, которые собрал Жан. Француз был коммунистом, а немец социал-демократом. Те и другие обычно спорили между собой. Но Монка предупредили ничего не говорить о политике и партиях, или о том, откуда он приехал и кем был. Его единственная трудность состояла в регулировании скорости речи Жана. "Lentement, plus lentement, beaucoup plus", — умолял посетитель, выбрав фразу из своего словаря. Французский трудно учить по книжке, так как написание слов настолько отличается от их произношения. Временами Жан сам находил слово и указывал на него. Монк говорил: "Ah, oui!" и повторял слово, изучая язык наряду с архитектурой, ландшафтом, географией, помолом и всем остальным.

Он посадил человека в свою машину и объехал усадьбу, а затем проехал через ближайшую деревню и вокруг неё. Они сделали это несколько раз, наблюдая ориентиры, проявляя осторожность, чтобы не привлекать к себе внимание. Монк уже ознакомился с планами первого этажа шато и непрофессиональной картой прилегающей к шато территории, которую сделал Ланни. Жан заставил одного из бывших работников шато сделать более подробную карту. Он придумал, что был внутри и упрекал того в неточности его рассказов. Когда Монк предостерег: "Вы уверены, что вы не задали слишком много вопросов?" Жан ответил с гордостью: "Я поставил выпивку и заставил их спорить. Они тупые, или почему они остаются в таком месте, как это?"

Между тем, Ланни работал над своей трудной задачей проникновения в Шато-де-Белкур. Он позвонил Рёриху по телефону на следующий день после той вечеринки и сказал, что боится, что вёл себя не очень хорошо. Лейтенант СС ответил, что они славно провели время и были ему вечно благодарны. Ланни воскликнул: "Это огромное облегчение, я не помню, что я делал или говорил, но это, должно быть, было ужасно".

Он предложил снова собраться вместе в ближайшее время, а другой ответил: "Чем раньше, тем лучше". Ланни позвонил своим друзьям де Брюинам. Глава семьи отсутствовал, занимаясь теми загадочными вещами, о которых никто не задавал вопросов. Ланни объяснил Дени-сыну, что он встретил двух офицеров штаба графа Герценберга и нашел их хорошо информированными о национал-социалистических методах как политических, так и образовательных. Он считает, что семья могла бы установить с ними знакомство. Он не должен был сказать: "Потому, что вы стремитесь примириться с Германией".

Встреча была назначена на завтра и выпала на воскресение. Ланни заехал в Шато-де-Белкур за своими двумя друзьями, а это означало, что ему придется ещё раз назвать своё имя привратникам и проехать между двумя рядами буковых деревьев к главному входу в шато. Ему не пришлось туда войти, его друзья спустились по лестнице, одетые элегантную форму с высокими башмаками и начищенными ремнями. Все, как говорят немцы, только что вылупились из яйца. Они были молоды и полны энтузиазма. Они выигрывали войну самым приятным способом. Кто мог отказаться от преданности и признательности фюреру Гитлеру и министру иностранных дел фон Риббентропу и другим великим людям, которые сумели покорять народы, распивая чаи с леди и джентльменами самых высоких социальных рангов?

Ланни усадил пару на переднее сидение рядом с собой, и пока вёл машину, объяснил, что с точки зрения французских правил им оказана большая честь. Французы такого класса редко приглашают к себе в дом иностранцев. Он объяснил свой статус в этом доме. Хозяйка этого дома была его amie в течение долгого времени. Это заявление сделало Ланни в их глазах чертовски удачливым парнем. Он попросил вести себя хорошо. — "Я не думаю, что они подадут шампанское. Но если подадут, не просите меня выпить". Развеселившиеся пассажиры обещали, что не будут. Ланни добавил: "Я не помню, рассказывал ли я вам о де Брюинах. Это известная старая дворянская семья, le vrai St. Germain. Отец семейства обладает значительной финансовой властью. Все трое политически активны и держат в своих руках важные планы. Я не имею права говорить о них. Но если вы завоюете их доверие, может быть, они вам сами расскажут".

Два офицера незаметно быстро переглянулись. Herrgott! Человек ничего не помнит, что он выболтал вчера ночью! Jawohl, um so besser!

Оба замка находились в департаменте Сена и Уаза, и поездка была короткой. Нацисты встретили двух французов в возрасте около тридцати, утончённых, с грациозными манерами, с высшим техническим образованием и военной подготовкой. В один прекрасный день судьба может свести одну пару с другой на поле боя, а почему нет? Обе пары обнаружили, что приятней сидеть на террасе этого старого красного каменного здания и потягивать кофе из тонких фарфоровых чашек и разговаривать об идеях и целях своих стран. Западная Европа имела общее философское и научное наследие, единое литературное и художественное наследие, и у неё были враги, находившиеся все еще близко к состоянию варварства, которые опять готовились к одному из этих внезапных нападений, случавшихся каждое столетие и так на протяжении всей писаной истории. Эти четверо в это верили и это обсуждали.

Они обсудили новый вид подготовки молодёжи, которую осуществляли нацисты. Ланни хорошо знал об этом потому, что Генрих Юнг был одним из тех, кто отвечал за подготовку, и он рассказывал с восторгом об этом Ланни целыми часами. Здесь присутствовали два результата этой подготовки, и они рассказывали о них самих. Ланни упомянул ''Партийный день", праздник состоялся в Нюрнберге первую неделю сентября. Фидлер получил отпуск для посещения этой церемонии и описал её, как самую великолепную и волнующую в мире. Миллионы немецких молодых людей собрались на одном гигантском аэродроме. В праздничное убранство входили целые леса знамён и штандартов. Гремела музыка и пение. Церемониальные марши, красноречивые ораторы и горячий приём со стороны аудитории не оставляли сомнения для присутствующих, что нация воскресила свою душу.

Французские братья сами прошли через всё это. Они тоже были результатами "движение молодежи", они тоже маршировали и пели, носили знаки различия и давали клятву под знаменами Круа-де-Фё. Но по сравнению с гостями они проигрывали! Они не скрывали своей зависти фюреру и его блестящему триумфу. Они смотрели на себя как на авангард такого развития событий у себя дома, мечтая, как волшебным образом преодолеть жестокий скепсис и злой цинизм французских масс. У Дени сына и Шарло не было никаких амбиций для себя, но они были готовы быть последователями какой-нибудь Жанны д’Арк, которая повела бы la partie в новый крестовый поход, в католическую и консервативную революцию, направленную против материалистических и индивидуалистических сил современного мира. Ланни хотелось сказать им, что Национал-Социалистическая Рабочая Партия Германии победила из-за второго и третьего слова в своем названии, и что хозяевам французской промышленности и финансов придется найти себе демагогов, прежде чем они когда-либо увидят миллионы молодых людей, присягающих на верность их делу.

Консервативная французская революция должна достичь примирения с Германией в качестве одной из своих целей. Поэтому два нациста относились к ней со всей сердечностью и были рады раскрыть секреты своих колоссальных успехов. Неофициально они не разделяли надежды де Брюинов, потому что французы не были немцами, и были неспособны к такой дисциплине или создать себе такого гениального фюрера. Но они объяснили свои методы организации и подготовки. Секретов не было, так как всё было изложено в доступных книгах, а оба француза читали и говорили по-немецки. Более важным стал рассказ нацистов, что они чувствовали, когда сами были объектами такой подготовки и дисциплины. Как были преодолены их сомнения и нерешительность. И что подвинуло их и в конце концов убедило. И что теперь, как готовый результат, они думали и чувствовали и намеревались делать. Все это было глубоко интересно с психологической, а также с политической точки зрения.

Отвозя домой своих эсэсовских друзей, Ланни обнаружил, что они были поражены искренностью и интеллектом двух братьев. Рёрих сказал: "Больше нельзя позволить, чтобы Германия и Франция воевали снова. Зачем нам уничтожать друг друга на благо других?"

"В следующий раз то же самого не произойдёт", — сказал более практичный Фидлер. — "Французская армия не будет таким препятствием".

"Это должно быть очень хорошая армия", — мягко отважился Ланни.

"Lächerlich," — сказал нацист. — "Мы порвём их на куски в течение нескольких недель".

"Этому нельзя позволить случиться", — быстро вмешался Рёрих. — "Если мы позволим этому случиться с Францией, управляемой такими людьми, как де Брюины, для этого не будет никакого оправдания".

Они выразили Ланни благодарность за эту встречу. Они были бы рады узнать больше таких французов. Это была увертюра, и он сразу же ответил: "Давайте видеться чаще".

"Конечно", — сказал Рёрих, более доброжелательный из них двоих. Ланни ждал, что он добавит: "Приезжайте к нам в шато".

Но, увы, такой удачи не произошло! Лейтенант СС спросил: "Не соблаговолите Вы быть нашим гостем вечером в Париже?" Ланни мог только ответить, что это будет для него удовольствием.

Когда они подъехали к Белкуру и он остановился перед ступенями, они не сказали: "Не хотите ли зайти?" Ничего подобного. Просто "Danke schön" и "Auf wiedersehen". Ланни отъехал, полностью разочарованный, и думая: "Это место является концлагерем, и не мог же я ожидать, что они пригласят меня на чай в Дахау или в Ораниенбург".

Глава одиннадцатая Лови момент[37]

Природа общественной жизни не терпит торопливости, и поэтому Ланни Бэдду пришлось долго ждать. Долгое время ожидания он не мог посвятить только своему воображению сцен, происходящих в Шато-де-Белкур, и восприятию соображений Хофмана с какими замками им придется встретиться на дверях этого места. Но в гостинице постоянно находилась мадам, а Ланни продолжал придумывать схемы, как получить информацию паранормальным путем.

Некоторые из его знакомых смотрели на него свысока, потому что он позволил себе быть втянутым в такую деятельность. От изучения паранормальных явлений исходил аромат мошенничества, и только слабоумный человек будет тратить на это время. Ланни слышал об этом от джентльменов, которые играли на фондовом рынке и трепали свои нервы, пытаясь выиграть большие суммы денег, которые им были совершенно не нужны. И от других лиц, которые напивались по ночам, или забавлялись соблазнением чужих жен. Он слышал это также от дам, чья профессия в жизни была украшать себя дорогой одеждой и драгоценностями. А ещё от тех, кто развлекался, ставя своё состояние на карту или на колесо рулетки. Такие занятия были в моде. А желание что-то узнать о своей таинственной вселенной была пустой тратой собственного времени и отказ своим друзьям.

Ланни прочитал достаточно, чтобы знать, что вселенная была действительно загадочной. И ключи к разгадке её тайн были найдены в самых странных и неожиданных местах. Один итальянец, живший давно, занимался контактами медной проволоки и ног лягушки, а потом наблюдал, как они прыгали, а отставной торговец из Филадельфии запускал воздушного змея в грозу. Несомненно, они должны были казаться эксцентричными своим соседям[38]. Так произошло и со шлифовкой изогнутого стекла, которая открыла бесконечно большую вселенную и бесконечно малую. Можно было бы перечислить сотни людей, которые наблюдали сбивающие с толку явления, падение яблока, журчание чайника, брожение жидкостей. Все они настойчиво спрашивали, почему и как это произошло, и так расширили власть человека над природой.

А как насчет разума и мышления? Самое знакомое из человеческих качеств, и наименее изученное. Ланни пришёл к выводу, что его разум существовал вместе со всеми другими существующими разумами. И это не потому, так приснилось его мистическому отчиму. А из-за тех фактов, которые он наблюдал сам, и которым он не мог найти никакого другого объяснения. Он видел себя ярким и красивым пузырьком, плавающим на поверхности огромного темного океана. Он остро ощущал своё собственное существование и чуть хуже существование других пузырьков, танцующих на солнце вокруг него. Но о бесконечном океане, откуда он пришел и куда ему было суждено вернуться, он не знал ничего, и считался чудаком, потому что он все время пытался узнать.

Разумный океан, космическое сознание или беспамятство, всё это где-то и как-то должно функционировать. Некоторые называли это эволюцией, а другие называли это Богом. Независимо от названия, это привело вас в жизнь и хранит вас живыми. Несомненно, нельзя самому создать себя, ни тело, ни разум. Несомненно, никто не знает, как сделать собственную кровь или заживить свои ткани. Появились мысли, но никто не знает, как. И самый мудрый ученый не может объяснить процесс появления мысли, желания, или как акт воли может заставить мышцы изгибаться, а руку двигаться. Можно контролировать разум и тело. Можно прожить свою жизнь, как сказано, и сделать то, что угодно. Но почему было угодно так, а не иначе, остаётся вопросом для ученых психологов, которых очень мало, и в большинстве случаев они не соглашаются друг с другом.

Погружаясь в подсознание тупой старой польки, Ланни обнаружил фрагменты сознания других людей, в основном умерших, но временами оживающих. Были ли это бесплотные разумы, духи или призраки, или же они существуют в виде фрагментов разумного вещества, так же, как существуют давно похороненные фрагменты костей в могиле? Ни на кого из ученых не посмотрели бы косо, если он изучал кусок черепа пилтдаунского человека и старался узнать об этом древнем существе. Почему им не заняться изучением фрагментов разума давно умершего индейского вождя, или греческого короля вооружений, или жертвы нацистов, убитого в концлагере? Никто не мог дать ответ, который удовлетворил бы сына владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, поэтому он продолжал присутствовать на сеансах и делать записи.

Он наблюдал, как его отчим загипнотизировал Мадам. Он читал книги на эту тему, а теперь он решил попробовать это сам. Он попросил у нее разрешения, и она согласилась без колебаний. Она сделает всё для этой семьи, которая была так добра к ней. Эта семья решила все её проблемы за нее и удовлетворяла её каждое желание. В тайниках своего сердца она держала Ланни, как сына, и в то же время, как любовника. Когда она смотрела кино, он был героем на экране, и мечты одинокой старой женщины нельзя было облечь в слова или, возможно, даже в признания самой себе.

Под наблюдением Горация Хофмана Ланни уселся перед ней и устремил на нее глаза. Он делал нежные пассы, какие делал Парсифаль перед ее лицом, и медленно промурлыкал слова команды. Он сам был удивлен быстроте, с которой она перешла в транс. Очевидно, в совершенно другой вид транса, отличавшийся от тех, которые она сама вызывала. Этот транс был на другом уровне сознания, или, во всяком случае, в результате его появился другой набор явлений. Не было ни "контроля", ни "духов". Только пассивность и молчание. Если бы он сказал ей, что она летящая птица, то она встала бы и замахала руками. Но он не был заинтересован в салонных фокусах. Он хотел выяснить, с каким разумом теперь он должен был иметь дело. Он задавал вопросы, и она отвечала. Она была всем удовлетворена, и будет делать то, что он ей скажет. Да, она знала о Текумсе, но его там сейчас не было. Не было там и "духов", и она не знала, как их вызвать.

Ланни сказал тихим, но твердым голосом: "Слушайте внимательно, мадам, и помните, что я говорю, вы не будет иметь ничего общего с Кларибель. Вы возьмёте контролем Текумсе". — как Ланни хотелось бы найти способ получить Текумсе под гипнозом! — "и попросите его привести мне человека по имени Люди Шульц, с которым я очень хочу поговорить. Вы запомнили имя?"

— Я запомню.

— Кроме того, его жену, Труди, если вы сможете найти ее. Они хорошие люди, которые не сделают вам никакого вреда, но расскажут вам о себе, если вы сможете их найти. Вы запомните все это?

— Да.

"И прежде всего, больше никакой Кларибели. Больше никакой Клэрибели. А сейчас просыпайтесь". — Ланни щелкнул пальцами, и старуха пришла в себя. "Как вы себя чувствуете, все в порядке?" — спросил он, обеспокоенный мыслью, что он может ввести ее в транс, а потом не сможет ее вывести. Она сказала, что все в порядке, и он попросил ее войти в транс самостоятельно. Она откинулась на спинку стула и закрыла глаза, и заработала магия. Не было ни Клэрибели, ни Текумсе, только голос, говорящий по-немецки, который сказал, что он был Люди, и что ему хорошо и он счастлив в мире духов.

Очень неадекватный Люди, сильно отличавшийся от боевого социал-демократа, которого Ланни знал в Берлине. Он практически не сказал ничего нового, что он уже не сказал на предыдущих сеансах. Какое-то время он говорил, и его слова были расплывчатыми, а иногда неслышными. Он сказал, что да, он знал Ланни Бэдда и вспомнил, что познакомился с ним в Берлине. Он, Люди, был узником нацистов, и он "перешёл" очень давно. Духам, видимо, не нравится слово смерть, и вообще они были сладкоречивы, как если бы они были в церкви. Люди сказал, что когда он был на земле, то у него были разные идеи, но теперь он изменился. Он сказал, что да, он знает, что происходит с его друзьями на земле, иногда, во всяком случае. Но он ничем не доказал это. Он сказал, что он знает тех, кого он знал на земле, и что случилось с ними с тех пор, как они перешли. Ланни назвал несколько имён лиц, попавших в руки нацистов, которые ему называла Труди. И Люди сказал, что они здесь, и они счастливы и им хорошо. Это была формула.

III

Ланни установил, что эти мимолетные и неадекватные существа не любят, когда их ловят на слове или вынуждают отвечать на вопросы, и он воздерживался от этого, когда имел дело с Текумсе. Тем не менее, существует одна тема, близкая к его сердцу, и он быстро перешёл к ней: "Вы помните Труди и свою жизнь с ней?"

— Конечно, ее помню.

— Вы ее видели в последнее время?

— Я думал, что я видел ее, но я не был уверен. Я думаю, что это был ее призрак.

— Как интересно! Вы считаете, что в мире духов есть призраки?

— Иногда, по крайней мере, некоторые верят в них, но я этого никогда не делал.

— Но вы видели что-то, что вы думали, было Труди?

— Да.

— И она говорила с вами?

— Несколько слов. Она назвала мое имя, и сказал, что она придет.

— Вы ей ответили?

— Я пытался, но не уверен, что смог.

Этот перекрестный допрос продолжался довольно долгое время. Ланни было интересно узнать, как Труди, которая была близка к смерти, явилась своему бывшему мужу в мире "духов" и таким же образом явилась своему второму мужу в мире, которая назывался "реальным". Он хотел бы знать, как люди появляются на пороге мира духов, а затем снова возвращаются в реальный мир. Он хотел бы знать, как Труди выглядела, и что Люди думал о её внешнем виде, и почему были настолько расплывчаты его рассказы об этом. — "Это потому, что, вы, когда были на земле, были сильно предубеждены против идеи духов? Может быть, в вашем сердце вы по-прежнему предубеждены, и именно поэтому вы не видите Труди и других своих старых друзей. Это возможно?"

Голос признал, что так может быть, и Ланни дал ему тот же совет, который дал Текумсе Ланни. — "Постарайтесь изменить свое отношение, и быть более восприимчивым к тому, что вы сами дух, и что существуют и другие духи, которых вы могли бы научиться понимать и любить". Странный вид самовнушения, переданных существам, которые, возможно, вообще не были существами, а лишь воображением, принявшим форму некоторой разумной сущности, фрагментов из разумов мадам и Ланни или, возможно, бывших разумов Люди и Труди.

Ланни спросил о том старике, который, как говорили, помогал Труди. И снова все ответы были расплывчатыми и неудовлетворительными. Люди сказал, что старик, возможно, тоже был призраком. Он называл имя Труди, был довольно толстым и имел доброе лицо. Да, его звали Паулем на немецкий манер, и Тайхь, или что-то в этом роде, что переводилось с немецкого, как "пруд". Возможно, это был Тайхер. Нет, Люди никогда не встречал его раньше, и не знал, где его найти. Он попытается узнать больше о Труди и придет на другой сеанс. Ланни, пытаясь действовать внушением, умолял во имя дружбы, и сказал, что он был бы рад быть в компании Люди в любое время. Но Люди ответил, что это не так легко устроить. Человек реального мира объяснил, что он пытается помочь Труди, не зная, в каком мире она находится. Люди должен помочь им обоим. Но вместо того, чтобы реагировать на это с пылом, как это Люди сделал бы на земле, голос духа произнёс, что он milde, erschöpft, очень устал, и голос его затих и перешёл в стоны мадам, выходящей из транса, что Ланни научился распознавать и никогда не возражал против этого.

Так прошёл еще один не очень удачный эксперимент. Ланни спросил Хофмана: "Как вы думаете, мы формируем все это сами? Воображая, как все это должно быть, и поэтому получаем всё это таким же образом?"

Слесарь ответил: "Я признаю, что растерянность Люди похожа на то, что происходит в моем собственном сознании, когда я пытаюсь представить себе мир духов!"

Бьюти Бэдд не очень долго выбирала среди своих знакомых, кто мог бы знать Лили Молдау. И она позвонила этой своей знакомой и пригласила ее к чаю вместе с несколькими другими дамами, чтобы они могли составить компанию для игры в бридж. Ланни направился в редакцию газеты и просмотрел всё, что они имели в своих файлах относительно актрисы. Таким образом, он узнал, что должен был когда-то видеть ее на сцене в Вене. Он забыл это событие, но об этом ей не скажет. Посвященной в детали, Бьюти не составило никакого труда направить разговор сначала на сцену, а затем на ее любимую исполнительницу. "Она живет в Париже в настоящее время", — заметила подруга. "О, вы ее знаете?" — воскликнула Бьюти. — "Я хотела бы встретиться с ней, и Ланни тоже получил бы от этого удовольствие".

Подруга обещала пригласить Бьюти и ее сына к чаю. Именно так делают дела в светском обществе. Так всегда "используют" людей для какой-нибудь цели, но они стараются об этом не знать, потому что у них есть естественное человеческое желание верить, что их любят только за них самих. Они не хотят стать подозрительными и подвергать недоверию мотивы других людей. Но они учатся на печальном опыте. И чем старше, они становятся, тем меньше у них веры в человеческую природу.

Свидание было назначено, и Ланни, и его мать оделись по-праздничному, и Ланни отвез ее в особняк на бульваре Мальзерб. А там была прекрасная Лили во всем своем блеске Тициановой стрижки, одетая в облегающее шелковое платье зеленого цвета с каким-то налетом золота, которое, как бы говорило: "Посмотрите, как я поддерживаю свою фигуру". Она была в свое время самой очаровательной инженю. И теперь, в возрасте, когда эти роли ей не подходили, она была слишком горда, чтобы браться за более старые роли, предпочитая служить своего рода разведчиком для своего любовника и покровителя, исследуя дебри французской общественной жизни, чтобы выяснить, кого можно было купить и по какой цене.

Мать и сын знали, как выглядеть обаятельными, и выложились по полной программе. Актриса не могла не быть тронута этими закулисными аплодисментами. По-видимому, пара следовала за ней из города в город в Австрии и Германии. Они знали все ее роли и тонкости ее техники. На самом деле, это было невероятно! "Почему мы никогда не встречались раньше?" — спросила она, и это действительно выглядит удивительным, потому что у них так много общих друзей. Курт Мейснер, например. Лили хорошо знала его, и после того, как они обменялись воспоминаниями, Бьюти тонко дала понять, что она играла в жизни Курта ту же самую интимную роль, которую играет Лили для графа Герценберга. А потом княгиня Бисмарк, и княгиня Донннерштайн, и Эмили Зоннеманн. Почему, ведь они жили практически в том же мире! Конечно, они должны быть друзьями, они должны видеться чаще.

Ланни ничего не считал само собой разумеющимся. Он позволил звезде сцены узнать, что они были Бэддами из Оружейных заводов Бэдд и Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, и что его мать была вдовой Марселя Дэтаза. Принимая во внимание вероятность того, что Лили могла ничего не слышать о нем, Ланни рассказал о выставке в Мюнхене, и картине его матери, Сестре милосердия, которую он возил фюреру в Коричневый дом. Было бы дешевой уловкой вытащить вырезку и показать её здесь. Более комильфо показать в своих откровениях свою близость к великому хозяину немецкой судьбы.

Американский искусствовед дал понять, что он следил за карьерой Ади с той же точностью, с которую следил за Лили Молдау. Он был в Берхтесгадене, честь, которой никогда не удостоят актрису, в которой, ехидно считают, есть еврейская кровь. Он был гостем в Каринхаллее и во дворце Геринга в Берлине, двери, на которую никогда не упадёт тень Лили. Он посетил семью Геббельса.

"Бедная Магда!" — отметил он. — "В последний раз я видел ее в Бергхофе, она выглядела очень грустно".

Лили ответил: "Вы, мужчины, знаете, что вы такое!" Тактично, и только так нужно касаться скандалов в Regierung.

Кроме того, у Бэддов были связи в Париже. Они были близкими друзьями миссис Чэттерсворт, де Брюинов и бывшей баронессы де ла Туретт. Они когда-то арендовали дворец герцога де Белломона, короче говоря, они представляли для amie графа Герценберга настоящую "находку". "Я хотела бы, чтобы вы встретились с Seine Hochgeboren", — заметила она; — "Вы найдете его очаровательным". Бьюти ответила точно отмеренной степенью empressement: "Я знаю, что я должна гордиться встречей с любым другом Лили Молдау".

Так мать и сын вернулись домой очень довольные собой. Обещанное приглашение пришло по телефону на следующий день. Встретиться с Герценбергом в городской квартире Лили, а не в шато. Это было вполне приемлемо для Бьюти, и Ланни должен был делать вид, что это было таким же и для него. Шаг за шагом, и какое длительное ожидание между ними! Ланни сообщил о прогрессе Хофману и Монку, и они часами выясняли, что они будут делать в том случае, если провалятся социальные амбиции Ланни. Время Монка было на исходе, и он не мог просить о продлении. Но как они могли рисковать на территории шато в ночное время, если ничего не будет предпринято с собаками, не говоря уже о ночной охране, которая почти наверняка будет при исполнении служебных обязанностей? Подождите день или два дольше, и мы увидим, что собой представляет Герценберг, и устраивает ли он званые чаи или дает званые обеды в своём концлагере! Между тем, проведём еще один сеанс с мадам, и посмотрим, сможем ли мы получить от Люди какие-либо новости!

Бьюти Бэдд и ее озабоченный сын снова приоделись и поехали в фешенебельный жилой дом недалеко от парка Монсо. Там die schöne Lili играла инженю, как она делала это в течение двадцати лет или более, но теперь с отсебятиной, как это звучит на американском сценическом жаргоне. Она тоже проконсультировалась с каким-то "источником", и узнала об увлечении Ланни Бэдда духами и подготовилась к разговору на эту тему. Знает ли он, что фюрер и группа его друзей очень интересовались такими мистическими вопросами? Ланни сказал, что слышал об этом. Знает ли он, что в первые дни фюрер всегда консультировался с астрологом по имени Хануссен, прежде чем сделать какой-либо решительный политический шаг? Ланни тоже знал об этом. Потом актриса спросила, верит ли он в астрологию? Он ответил, что не имел возможность исследовать эту серьезную тему.

Лили недавно была у гадалки в Париже, которая взяла пятьсот франков за визит, что, безусловно, указывает, что в ней что-то было. Она рассказала актрисе о происшедших с нею в ее прошлом слишком болезненных случаях, чтобы о них упоминать, а потом сказала ей, что она вернётся на сцену, и будет иметь успех больший, чем когда-либо. — "Конечно, каждый человек, который когда-либо имел сценическую карьеру, лелеет эту мечту, и мне интересно, если я попытаюсь вернуться, и это сбудется. Разве это не будет считаться доказательством предвидения?" Ланни ответил, что это было бы доказательством, во всяком случае, психологии.

Его Высокородие прибыл. Бритоголовый пруссак с дуэльным шрамом на щеке и моноклем, через который он обследовал вас взглядом, который мог представиться снисходительным, хотя пруссак мог так не считать. Конечно, у него были все основания сердечно отнестись к матери и сыну, знавших Францию и французский свет, и которых можно было бы использовать. Его манеры были учтивы, которые льстили вашим чувствам и вашей самооценке. Разговор вёлся так, чтобы задать вам несколько прямых вопросов и выявить ваши привычки и желания. Это выглядело, как будто хозяин ищет среди многих слуг кандидата на какой-то особо важный и конфиденциальный пост.

Так могло быть на самом деле. Герценберг имел дело со слугами с самого детства, и теперь имел в своём распоряжении большой фонд заработной платы. Кто такие эти Бэдды и почему они искали знакомство с его amie? Были ли они настолько богаты, как казались? Очень многие светские люди похожи на съёмочную площадку. Сверху фасад, а за ним ничего. У этих американцев было состояние семьи в их биографиях. Но распоряжаются ли они им, или, возможно, они какие-то черные овцы, любители азартных игр, к примеру? Если да, то, что они были готовы предложить, и какую плату ожидали?

Нацистский комиссар-надзиратель мог уверенно рассчитывать на то, что такие люди знали, кто он такой и что он делает во Франции. Кроме того, что у них не было мотивов чистой любви к Германии или национал-социалистическим идеалам. Ланни, в свою очередь, мог предположить, что Лили рассказала своему повелителю и хозяину все, что она смогла узнать о паре. Кроме того, можно быть уверенным, что двое молодых офицеров бригады Мёртвая голова доложили своим командирам о своём ловком трюке напоить американского плейбоя пьяным. И о том, как он выболтал о заговоре Людей в капюшонах. Даже если Его Высокородие уже знал об этом, это было подтверждением и давало надежду на будущую утечку важной информации.

Ланни не пришлось повторять "заготовленный рассказ", которым он привык гипнотизировать нацистов, о том, сколько раз он посетил фюрера, и в каких отношениях он находится с Герингами, Геббельсами и остальными. Он мог быть горделивым и надменным, упомянув таких общих друзей, как графа Штубендорфа, у которого в замке он провел с детства полдюжины рождественских праздников, и Эмиля Мейснера, старшего брата Курта, ныне генерал рейхсвера и входящий в узкий круг Юнкеров. Это было, как если бы Ланни сказал: "Вот мои верительные грамоты, и вы имеете возможность знать, что они являются подлинными".

Это был занятый и жесткий человек, и Ланни не сделал бы ошибку, полагая, что он интересовался только разговорами за чаем. Гость заявил: "У меня есть кое-что, что, на мой взгляд, может быть полезным для вас. Мой бизнес не позволяет мне принимать активное участие в политике, но иногда я натыкаюсь на информацию, которая представляется важной. И мне доставляет удовольствие с нею поделиться. Это может быть что-то, что вы уже знаете. И если так, то не считайте нужным это комментировать. Я не охочусь за информацией, но иногда предлагаю её".

— Я ценю вашу доброту, герр Бэдд.

— Я предполагаю, что вы знаете барона Шнейдера, но может быть, что в последнее время вы не имели контакта с ним. Так получилось, что он находится в настроении, которое может быть полезном для вас и вашего дела. Мне не нужно говорить больше, потому что вы знаете, какое влияние он имеет. Помните, что он не просто Шнейдер-Крезо, но ещё и Шкода.

— Точно так, герр Бэдд.

— Несколько недель назад я получил сообщение от него для Курта Мейснера. И вполне возможно, что Курт уже отреагировал на него, но мне ничего не сказал. Курт является одним из моих самых близких друзей, мой герой детства и пример для подражания. Но я полагаю, что несчастливые переживания нарушили его проницательность, и он считает, что трудно доверять любому французу. Без сомнения вы знаете, что он был секретным агентом рейхсвера здесь во время мирной конференции.

— Я слышал что-то об этом, господин Бэдд, и мы немцы в долгу перед вами.

— Простите меня, если я должен объясниться, чтобы вы на самом деле поняли меня. Я мирный человек и по профессии, и на практике. Мои родители американцы, я родился в Швейцарии, прожил большую часть своей жизни во Франции, проводил свои каникулы в Англии и Германии. В последней войне мой отчим был убит, сражаясь за французов, а мой лучший друг был почти убит, сражаясь за немцев. Я не хочу пережить такие потери снова. И я считаю, что можно и должно добиться подлинного примирения между Францией и Германией. Курт научил меня мальчиком этому идеалу, и в теории он всё ещё его принимает. Но когда доходит до дела, я полагаю, что его разум не управляет его действиями. Инстинктивно, он просто не может преодолеть свою нелюбовь к французам. Я довёл этот вопрос до вас с мыслью, что это может быть менее верно для вас.

— Ко мне это никак ко мне не относится, герр Бэдд. Я уважаю французов как великий народ с большой традицией, и я глубоко обязан вам за доверие. Я был бы рад, если бы я мог бы поговорить с вами об этих и других вопросах.

"Конечно", — ответил искусствовед. — "В любой момент, когда захотите".

— У меня есть квартира в городе, куда приходят мои друзья время от времени. Я дам вам свой номер телефона, если хотите.

"С удовольствием", — сказал Ланни, а внутри себя произнёс: "Черт". Он достал блокнот и записал номер, удовлетворив просьбу Его Высокородия сохранить его в тайне.

Потом он заметил: "Я имел удовольствие посетить ваше шато не так давно и увидел там картины".

— Я слышал об этом. Я надеюсь, что вы нашли их стоящими.

— У меня была мысль, что вы вряд ли наслаждаетесь, ежедневно глядя на французскую военную славу.

— О, ну, никто не может позволить себе забыть историю целиком, даже если при этом мечтает о счастливом будущем.

Так они играли друг с другом, как два учтивых светских человека. И на пути домой Бьюти спросила своего сына: "Ты действительно так относишься к Германии, как сказал ему?"

"Иногда я думаю, что так", — ответил сын. — "Я почти готов превратиться в нациста, только бы не допустить новой войны между Францией и Германией".

"Ты странный малый", — сказала мать этого малого. Она не очень разбиралась в новых идеологиях, но где-то читала, что Красная диктатура и Коричневая были не далеки друг от друга в теории и практике. Все, что она могла сейчас сказать, было: "Если ты собираешься изменить свое мнение, какого чёрта ты не сделал этого до разрыва с Ирмой?"

Ланни был ещё на один шаг ближе к своей цели. Но шагов было так много, а время между ними раздражало! Он мог позвонить своему новому нацистскому другу и попросить у него разрешения ещё раз посмотреть эти картины. Поделившись информацией о французских делах и обещая рассказать ещё больше, он мог бы завязать близкие отношения со всеми сотрудниками посольства. Но пригласят ли его когда-нибудь провести ночь в замке? Мог ли он предположить, что об этом не может быть и речи. Идёт ли это против правил или, возможно, даже против приказов?

Он говорил об этом со своими друзьями заговорщиками. Не поехать ли ему в Белкур и там поставить свою машину утверждая, что она не работает? Но у них, несомненно, хорошо оборудованный гараж с механиком, который быстро найдёт проблемы, и, возможно, выскажет подозрения относительно их происхождения. Мог ли он оказаться там, в качестве гостя и серьезно заболеть? Что ж, они вызовут хорошего немецкого врача и поставят седелку ухаживать за ним, или, возможно, на скорой отправят его в Париж. Едва ли они оставят его свободно болеть самому и бродить по территории в ночное время в качестве меры выздоровления!

Монк, он же Брантинг, заказал себе форму СС. Он стал гауптманом, ранг, к которому он привык в Испании, и который подобает его возрасту и солидности фигуры. Он получил форму от портного в одном из предместий, недалеко от киностудии. Он объяснил, что хочет вжиться в роль, и портной, щедро вознагражденный, вошёл в дух предприятия и выдал форму в комплекте со всеми элементами амуниции, согласно журнальной иллюстрации, которую достал Ланни. Теперь Монк расхаживал взад и вперед по комнате отеля, останавливался, щелкал каблуками, вскидывал правую руку и хайлил Гитлера. Оба его коллеги имели возможность наблюдать нацистов в действии, и они нещадно критиковали его, и, наконец, признали, что он в состоянии парализовать волю любого немецкого ночного сторожа. Но как насчет собак? Рёрих сказал Ланни, что они узнают немецкий запах. Но может ли Монк рассчитывать на это? Возможно, он потерял его в изгнании и даже приобрел испанский запах!

У них была свои явки, свой автомобиль, свои карты и чертежи, все готово. Они выяснили последние детали времени и места. Их планы были, как у генерального штаба армии, ждущей приказа о вторжении в определенную страну. Остается только достать из сейфа план 147B. Но, увы, все их планы, под любым номером, было приурочены к 01:30, что на военном языке означало полвторого ночи. Все зависело от возможности Ланни находиться внутри шато в этот час, и быть там, в качестве гостя, а не грабителя. Ночь проходила за ночью, а он до сих пор проводил их все в Париже.

Решение их проблемы было организовано ласковой судьбой без всякого подталкивания. Это было связано с развитием французской политики, которое не мог предвидеть ни один из них. Корсиканец, симпатизирующий фашистам, герцог Поццо ди Борго поссорился с полковником де ля Роком, жестким лидером Круа де Фё, и повел идеологическую войну против него из-за его приверженности строгому соблюдению законов, что оскорбляло Кагуляров. Некогда огненный полковник получил девять миллионов франков от Пьера Лаваля и приобрел Le Petit Journal, парижскую газету с несколькими сотнями тысяч читателей. Это заставило его заключить мир с правительством и обещать подчиняться законам. Короче говоря, он стал еще одним политиком. Герцог опубликовал обвинение, что полковник получил деньги от Министерства иностранных дел Франции на создание своей организации. Полковник ответил иском за клевету, и теперь вопрос рассматривался в судах. К удовольствию французской общественности, которая читает газеты всех политических оттенков и согласна только в одном развлечении скандалами по поводу её государственных мужей, которых она называет cochons, что на английском языке звучит, как "свиньи".

А теперь в суд в качестве свидетеля был вызван Андре Тардьё, недавний министр иностранных дел Французской республики, который показал, что он действительно заплатил государственные средства полковнику де ля Року для создания Круа де Фё. А затем Пьер Лаваль, недавний министр иностранных дел, а затем премьер, сделал то же самое. Скандальная сенсация и, конечно же, бешенство среди "приверженных строгому соблюдению законов" сыновей Креста огня. Вскоре после этого к французскому социалисту Марксу Дормуа пришёл таинственный джентльмен, одетый во всё чёрное, и передал ему в руки тяжелый портфель и ушел без объяснения. Дормуа, министр внутренних дел, в чьи обязанности входит защита республики от врагов у себя дома, открыл портфель и ахнул. Там он обнаружил подробные сведения о деяниях Людей в капюшонах, об их заговоре с целью свержения правительства, а также источники их средств, а также какие суммы они потратили на оружие в Германии и на взрывчатые вещества в Италии, сотни тайных мест по всей Франции, где эти запасы хранились. И, когда и как они должны были быть использованы.

Дормуа представил все это Кабинету, и в результате пошли одно за одним эти сейсмические возмущения, которые идут на день за днем, потрясение за потрясением, пока люди в этом районе не стали задаваться вопросом, не наступает ли конец света, так часто предсказываемый пророками христианской религии. Социалисты, конечно, требовали разоблачения заговора и ареста всех заговорщиков. Но консерваторы отметили, что в заговоре приняли участие около пятисот офицеров французской армии, многие из них в самых высоких чинах. После такой чистки, что останется от французской армии?

Социалисты, которые были на момент свержения правительства Шотана, решили остаться и бороться в Кабинете министров. Дормуа, чёрнобородому другу народа, было суждено быть убитым нацистами через несколько лет. Может быть он предвидел свою судьбу и решил посвятить большую часть своего времени, предупреждая рабочих и крестьян об опасности, в которой находилась их Третья республика. Слухи начали появляться в газетах, и маленькие группы людей встречались и спорили на уличных углах и в винных погребках, как это делают в демократических странах. К неудовольствию тех, кто хочет оставить мир без изменений и считает, чем меньше возбудимые массы знают о государственных делах, тем меньше будет беспорядков и увеличений налога на прибыль.

Это был день рождения Ланни, который приходился на середину ноября. Он не устраивал никакого торжества или даже упоминал о событии из уважения к своей матери, которая не могла вынести вида или звука или даже мысли о цифре 38. Ланни встал, как обычно, заказал себе апельсиновый сок и тосты, посмотрел свою почту и полдюжину парижских газет. Левые были полны темных намеков на государственную измену и подрывную деятельность. Зная, как это все было, Ланни подумал: "Это может разразиться в любой момент, и как это отразится на моих планах?" Он знал, что у Джесса Блэклесса было готово всё его оружие, а его пушки заряжены. Его речь раскроет заговор нацистов и испугает мастеров интриг и сделает их более осторожными. Племянник сказал: "Дай мне ещё два или три дня".

Он собирался этим утром отправить Монка на мельницу. Жану было сказано выяснить, где немцы получают мясо для своих собак. Необходимо было их отравить. Неприятная вещь, если подумать, но была поставлена на карту человеческая жизнь. Это встревожит нацистов еще больше, и, вероятно, заставит их удвоить бдительность. Поэтому проникнуть в шато нужно было до того, как отравление будет обнаружено. А это означало трудную работу по расчёту времени.

Раздался стук в дверь Ланни. Пришла телеграмма, которая оказалась от Робби. — "Прибываю Нормандией Завтра буду Париже Проследую Берлин Надеюсь твою компанию". Давно было время, когда такое сообщение было бы самым счастливым событием в жизни Ланни. Теперь это была неприятность и одна из причин ускорить события.

Он побрился, оделся и собирался отправиться в гостиницу Монка, когда зазвонил телефон. Женский голос, который на первых порах он не смог распознать. Женщина в большом волнении, задыхаясь, как будто бежала, глотая слова, говорила по-английски с французским акцентом: "Без имен-ужасно-полицейские арестовывают-друг-лучший друг-не надо имен-место за городом-блиндаж- понимаете?"

Слово "блиндаж" сказало ему всё. Он знал только один такой. Говорившей была Аннет, жена младшего Дени де Брюина. — "Я побежала к соседям — Бога ради, помогите нам!" Она начала шептать, как будто, это защитит страшный секрет по телефону.

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Найдите других! Предупредите их, держаться подальше. Вы также! Они захватывают личные бумаги — читают всё.

— Я понимаю. И это все?

— Быстрее! Другие не должны приходить домой, вы понимаете?

— Прекрасно. Я сделаю, что смогу.

— До свидания.

Так правительство решило ударить! Они действительно взялись за дело, если захватили такой известный дом, как Шато де Брюин. Они увидят в саду блиндаж и в скором времени найдут тайник с оружием. Они прочитают все бумаги, какие найдут в доме. Они схватили Дени сына, но отец и младший сын должны быть в другом месте, и Ланни должен предупредить их. Он позвонил в офис старшего Дени. Секретарь только что пришёл на работу, а работодатель ещё нет. Ланни предположил, что когда человек занимается таким делом, как свержение правительства, то его личный секретарь должен иметь некоторое представление о нем. Он сказал: "Не задавайте вопросов, мсьё де Брюин находится в очень серьезной опасности. Необходимо его немедленно найти и посоветовать ему исчезнуть". Секретарь ответил быстро, что он понимает и сделает все возможное.

Ланни повторил процедуру с Шарло. Он тоже ещё не приехал, но секретарь, женщина, пообещала найти его. Был клуб, где молодой человек иногда назначал встречи, и Ланни позвонил туда, но безуспешно. Ничего больше он не смог сделать. Ведь не мог же он бегать по улицам и искать этих двоих. Зная французскую политику, а он её знал, он не думал, что им что-то серьезно угрожает, кроме огласки и неудобства и, возможно, шантажа.

Рисковал ли сам Ланни? Когда он назвал свое имя по телефону и помог крамольным заговорщикам избежать ареста, этим фактом он сделал себя сообщником, и дал возможность считать что, вероятно, был соучастником и перед этим. Найдет ли полиция в документах, захваченных в шато, что Ланни Бэдд был тем, кто доставлял сообщения для Кагуляров? Если они просмотрели бумаги барона Шнейдера, то найдут сообщения, которые можно отнести к агенту рейхсвера. Аннет предупредила: "Вы также!" И нет сомнений в том, она считает его таким же. Ланни заставил ее поверить, что он был одним из Людей в капюшонах, по крайней мере, в душе, и у слуг должно остаться такое же впечатление. Одним из первых дел полиции было бы получить имена посетителей от слуг. — "Мсьё Бэдд часто приходит, и он обедал здесь с бароном Шнейдером!"

В сознании Ланни сверкнула молнией мысль. — "Чёрт, я нашёл решение! Я скрываюсь от правосудия!" Он задержался, чтобы зайти в соседний номер и сказать Хофману, чтобы тот подготовился, они собирались сразу увидеть Брантинга, проблема была решена сама собой. Он метнулся обратно в свои собственные апартаменты и бросил несколько необходимых вещей в небольшую сумку, в том числе и книгу, которую он мог бы попытаться прочитать во время большого стресса. Он написал записку своей матери: "Уезжаю на пару дней по картинным делам". Затем он и слесарь помчались к машине.

Монк их ждал, и сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт объявил: "Бог утешил бедного Ланни". Он был в возбуждённом настроении, и у него был соблазн хлопнуть двух мужчин на спине и пригласить их на танец фарандола. — "Не надо никаких ядов, и вообще никаких проблем! Я прямо войду туда и останусь там, сколько мне захочется! У меня есть право на убежище!"

Он рассказал им о предупреждении по телефону, который превратил его в беглеца от правосудия. Он работал на нацистское дело. И нацисты знали это. И теперь, когда его жизнь была в опасности, могут ли они отказать ему в убежище? — "Пусть попробуют! Я позвоню фюреру в случае необходимости!"

Двое других согласились с этим трюком. Они открыли сейф генерального штаба и вынули план 147B. Они рассмотрели каждую деталь плана несколько раз, и теперь всё, что Ланни должен был сказать, было: "Завтра ночью, если вы увидите сигнал, а если нет, то в следующую ночь. Удачи, и спасибо вам обоим от всего сердца". Они пожали друг другу руки, что было довольно торжественно, и Ланни уехал. Монк поехал на мельницу посмотреть, какую дополнительную информацию подобрал Жан. У Хофмана не было никаких задач на этот день, за исключением, возможно, еще одного сеанса, где он мог увидеть, что предложат Люди, Текумсе или Кларибель.

На пути Ланни остановился, чтобы купить пару бутылок коньяка, которые положил себе в сумку. Затем он поехал в Шато-де-Белкур. Привратнику, который знал его, он сказал: "Скажите лейтенанту Рёриху, что я должен увидеть его немедленно. Это очень срочно. Ohne Aufschub!" В домике привратника был телефон, и через минуту или около того ворота распахнулись. Оставив свои ключи в машине, но неся свою сумку, Ланни прошагал в здание через две ступеньки за раз, и вытянув руку, произнёс свой "Хайль Гитлер!" Потом он крепко пожал руку своего нацистского друга. "Зайдём внутрь", — сказал он. — "Случилось что-то страшное. Пойдёмте туда, где мы можем поговорить в частном порядке".

"Здесь все частное, герр Бэдд", — ответил другой.

— Я знаю, но это может быть вопросом жизни и смерти.

Его сопроводили в помещение, которое когда-то было кабинетом управляющего, и дверь была закрыта. Тихо секретный агент Людей в капюшонах сообщил дурную весть, что его заговор был обнаружен французской полицией и что он и все остальные заговорщики были в бегах. Ланни не должен слишком отходить от истины. Очаровательная Аннет де Брюин, чьим гостеприимством Рёрих пользовался, передала по телефону, что их дом был захвачен, их документы обнаружены и прочитаны. Ланни, отчаянно рискуя, предупредил других членов семьи, и также тех лиц, через которых он осуществлял непосредственные контакты с этой организацией. Оказалось, что весь заговор был раскрыт. Если правительство узнало, что находится у де Брюинов, то можно предположить, что они будут знать о сотнях других мест, где скрывалось оружие, и проведут такие рейды по всей Франции. "Будучи иностранцем", — сказал Ланни, — "Я нахожусь в особо опасном положении, и я не мог выбрать никакого другого места для убежища, кроме этого".

"Aber!'' — воскликнул эсэсовец, сильно смущенный. — "Это действительно очень неприятно, герр Бэдд. Мы не в состоянии никому предложить убежище, потому что Его Высокородие является сотрудником посольства, а его дом находится под дипломатическим статусом".

— Тем лучше, lieber Freund. Я уверяю вас, что французская полиция никогда не догадается, что я здесь. Я об этом не сказал ни одной живой душе, даже моей матери.

— Leider, leider, Herr Budd, как я могу вам объяснить? Мы просто не делаем такие вещи. Речь идет о дипломатических приличиях.

— Na, na, Rörich, я говорю как один Weltmann другому. Это для дела, и мы не соблюдаем так строго приличий, когда дело нацизма ставится на карту. Вы знаете лишь малую часть того, что я делал. И я уверяю вас, что я ценю свою жизнь и мою способность работать на фюрера больше, чем свои чувства по отношению к любой еврейско-большевистской демократической республике''. Это были струны, за которые тянули, чтобы дозвониться до национал-социалистической души.

— Поверьте мне, lieber Herr Budd, я вам глубоко сочувствую. Но вы знаете, что я не имею права голоса в таком вопросе. Я всего лишь младший офицер.

— Я могу это понять. Ist Seine Hochgeboren zu Hause?

— Полагаю, что он здесь. Я доложу об этом ему, если вы хотите.

Ланни это захотел. И в то время, пока лейтенант ходил, он забрел в библиотеку, примыкавшей к меньшей комнате, и внимательно разглядел крепления на французских окнах. Когда появился руководитель данного учреждения, посетитель рассматривал ряды французских классиков в переплётах из очень тонкой кожи с оттиском герба герцога де Белкур. Они вернулись в меньшую комнату и закрыли за собой дверь. Только граф и его "беженец". Рёриху было приказано держаться подальше, и он об этом не жалел.

Это была забавная сцена. По крайней мере, такой она казалась бы в последующие годы, когда Ланни мог бы оглянуться на неё. Иллюстрация классического парадокса, что произойдет, когда всемогущая сила встретит непреодолимый объект? Под бархатной перчаткой опытного дипломата была железная рука повелителя, одного из Herrenvolk, которому суждено править миром. Его Высокородие был абсолютно тверд, что этот американский незнакомец, или почти незнакомец, убежища не получит в его доме, который был в прошлом, а может быть и теперь уменьшенным Ораниенбургом или Дахау. Ланни, со своей стороны, следовал древнему французскому девизу: "J'y suis, j’y reste"[39]. Он был уже здесь и собирался здесь устроиться и чувствовать себя, как дома. Только физическая сила сможет выставить его за дверь, или через одно из тех французских окон библиотеки, которое Ланни решил оставить открытым в эту ночь. Третье от северо-западного угла здания, с двумя креплениями вверху, двумя внизу, и дополнительным самым массивным в центре, удерживающим две двери окна вместе.

В самой элегантной манере — suaviter in modo, fortiter in re![40] — Ланни объяснил, какую работу он проделал для дела Людей в капюшонах, идентичного делу Национал-Социалистической Рабочей Партии Германии. Он знал все секреты и назвал имена ключевых фигур. Совсем недавно он обедал с бароном Шнейдером в его доме, Ла-Веррьер, в Ле Крезо, и ему было поручено предложить финансовую помощь нацистам через Курта Мейснера. Он знал, как оружие шло от Шкоды, а не от Ле Крезо, для лучшей конспирации. (Ему никто об этом не рассказывал, но он знал, что это обязательно будет так.) Он имел дело с ключевыми фигурами, и по этой причине французские власти будут искать его в первую очередь.

Граф Герценберг терпеливо ответил. Услуги герра Бэдда оценены в полной мере, и, конечно, он может рассчитывать на всяческую симпатию и помощь со стороны нацистской организации. Но она может быть предоставлена в каком-то другом месте, а не в доме сотрудника посольства. — "Мы просто не осмелимся вызвать недовольство французского правительства. Мы не допускаем даже наших собственных тайных агентов в эти помещения".

Не менее терпеливо Ланни возразил. — "Я ценю вашу позицию, граф. Я никогда раньше не доставлял неудобств любому лицу, и мне причиняет боль то, что я делаю сейчас. Но это не частное дело, и ни один из нас не является частным лицом. Я пришел в ваш дом, потому что я думал о нём, не как о доме, а как о части немецкого рейха. Я не мог пойти к Курту, потому что это жилой дом, и я там хорошо известен. Если я допустил ошибку, то я сожалею. Но я пришел по доброй воле, и, конечно, это ваша обязанность защитить меня от наших врагов".

— Я принимаю все ваши доводы, герр Бэдд, и, как я уже говорил вам, я посмотрю, чтобы вас доставили в безопасное место.

— То, что вы предлагаете, подвергает меня риску, что совершенно недопустимо. Я не считаю себя трусом.

— Я никогда не намекал на это, mein Freund.

— Я скажу вам, что моя жизнь имеет большую ценность для вашего дела, когда я на свободе. И это мой долг защищать её, а ваш помогать мне.

— Я обеспечу, чтобы вас вывезли в закрытом автомобиле, и так как этот автомобиль посольства, он будет обладать дипломатическим иммунитетом.

— Если меня обнаружат в таком автомобиле, то это поставит посольство в такое же щекотливое положение, как если бы меня обнаружили здесь. За вашим высоким забором и внутри этой большой территории я в безопасности от всех наблюдателей. Я протестую самым решительным образом против идеи вывозить меня по шоссе общего пользования во время этого кризиса.

— После наступления темноты, господин Бэдд?

— Темнота не имеет никакого значения для французской полиции, потому что у них есть быстрые машины и фонари. Они считают гораздо более вероятным, что беглецы будут передвигаться в ночное время, а они привыкли блокировать шоссе и останавливать и обыскивать все автомобили. Нет ни одного безопасного места вне Парижа, потому что мы прятали наше оружие во всех частях Франции, и поиск наших друзей будет вестись по всей стране.

Так они перебрасывались доводами. И когда они высказали все, что им было сказать, они вернулись и снова повторили всё заново. Ни один из них не уступил ни на йоту. Наконец, Его Высокородие твердо заявил: "Я сожалею об этом недоразумении, герр Бэдд, но это мой дом, и на меня возложена ответственность заботиться о нём. Решение должно быть моим, и я могу только повторить то, что я уже сказал ранее: Я не могу позволить вам остаться". Сын Бэдд-Эрлинга с так же твердо заявил: "Я понимаю вашу позицию, граф Герценберг, и она ставит меня перед наиболее мучительной дилеммой. Если бы вы знали всё относительно моих обязанностей и ответственности, вы бы не помышляли прогонять меня от своих дверей. Но я под присягой не раскрывать их. И что я должен делать?"

— Я могу действовать только на знаниях, которыми я обладаю, герр Бэдд. Если у вас есть действительные полномочия, вы должны позволить мне их увидеть.

— Конечно, вы знаете, мой друг, что последнюю вещь в мире, которую будет делать секретный агент, это предъявлять свои полномочия в чужой стране.

— Ни один германский агент не работает в этой стране, не имея какого-то начальника, который знает его и может поручиться за него. Скажите мне, кто этот человек.

— Я скажу вам, граф, что вы ошибаетесь. В этой стране надо мной нет начальников, я не должен здесь ни перед кем отчитываться, и я никому здесь не известен. По крайней мере, в моей настоящей роли.

— Конечно, герр Бэдд, вы знаете достаточно о наших делах, чтобы понять, что я не могу принять такое заявление без какого-либо подтверждения.

— Все, что я могу вам сказать, что если вы заставите меня идти дальше, то сделаете ошибку, о которой вы будете сильно сожалеть. Я лично назначен и являюсь секретным агентом лица, авторитет которого вы признаёте.

— Вы должны назвать мне этого человека.

— Даже, несмотря на то, что я нахожусь под словом чести, и, как джентльмен, не могу сделать это ни при каких обстоятельствах?

— Я полностью способен хранить тайну, герр Бэдд, все в Германии, кто меня знает, могут это подтвердить.

— Я сожалею, что я должен сдержать свое обещание. Что я попрошу, это разрешить мне дозвониться до Рейхсминистра генерала Геринга.

— Вы имеете в виду по телефону из этого места?

— Вы вынуждаете меня сделать это.

— Вы назовёте ему свое имя?

— Ни в коем случае. Я скажу несколько слов, по которым он меня узнает, и я полагаю, что вы признаете его авторитет.

— Как это часто бывает, герр Бэдд, генерал Геринг не имеет никакой власти надо мной. Я сотрудник посольства, и моим начальником является министр иностранных дел фон Риббентроп.

— Я сожалею, что мое знакомство с герром фон Риббентропом незначительно. Поэтому, вы вынуждаете меня попросить позвонить фюреру.

— Wirklich, Herr Budd? Вы можете звонить фюреру? Это уже действительно слишком много!

— Мне очень жаль, что вы ставите меня в положение хвастуна, граф. Последний раз, когда я посетил фюрера в Берхтесгадене, он был достаточно любезен и дал мне номер телефона в Вахенфельсе, простите меня, я привык называть этот дом его старым именем, а вы его знаете, как Бергхоф. Некоторое время назад фюрер попросил меня принести ему картину моего отчима, и я забыл оказать ему эту любезность. Если вы позвоните ему туда, где бы он ни был, и скажете, что пасынок Марселя Дэтаза хочет поговорить с ним, он поймет это, как код, и я уверен, что он скажет вам, что я человек социально и политически приемлемый.

Впервые непреодолимый объект показал признаки дрожания. Граф заявил: "Даже признав правдивость ваших заявлений, герр Бэдд, мне кажется, было бы весьма необдуманно пытаться звонить фюреру из иностранного государства по вопросу столь деликатной природы".

— Позвольте мне предложить альтернативу. Считаете ли вы разумным, позвонить Курту Мейснеру и попросить его прийти сюда немедленно по вопросу чрезвычайной важности?

— Я могу это сделать, но это было бы совершенно бесполезно. Курт уже заверил меня в своей теплой дружбе с вами, и он ничего не смог бы добавить, что изменило моё решение.

— Курт рассказал вам о нашей дружбе, граф. Но сказал ли он вам, что он знает об отношении фюрера ко мне? К сожалению, Курт не присутствовал при моём последнем визите в Берхтесгаден, когда герр Гитлер был достаточно добрым и излил свою душу и рассказал мне о своих истинных чувствах по отношению к французскому народу. По этому случаю, он поручил мне сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить недоразумения между Францией и Германией, и я воспринял это как приказание делать то, что я делал в течение прошлого года.

— Это секретная миссия, о которой вы говорили ранее?

— Ни в коем случае. Это была публичная миссия. Мне было поручено сказать всем, что я слышал непосредственно из уст фюрера, и я рассказал это сотням людей в самых высоких социальных и политических и финансовых кругах Франции. Курт слышал мои рассказы более чем один раз.

— Это то, в чём вы хотите, чтобы Курт уверил меня?

— То, что я хотел бы больше всего на свете, граф, чтобы Курт рассказал вам, что я сделал для него в условиях почти одинаковых с теми, которые заставили меня придти в ваш дом. Я не знаю, как много вы знаете о его работе на Рейхсвер после войны, я никогда не спрашивал его об этом, и я даже не намекаю вам рассказать мне об этом. Достаточно сказать, что он был в Париже в гражданской одежде и с чужим паспортом во время мирной конференции 1919 года. Он был шпионом, попадающим под законы военного времени, грозившие ему расстрелом. Он попросил меня о помощи, и я предоставил её ему мгновенно и без вопроса. В то время я был секретарем-переводчиком члена американской делегации на конференции. Мне было только девятнадцать, но я доказал свою способность, и заработал бы карьеру, если бы я решил следовать ей. Я тоже имел дипломатический статус, и мог бы легко объяснить Курту, какой риск я на себя брал, и какие высокие обязательства я несу перед моей страной. Но я ничего этого не сказал. Я просто привёл его к моей матери, которая скрывала его в своей квартире в течение недели, а потом я купил машину, и она взяла его в Испанию в качестве своего шофера. Курт знает, что мы спасли его жизнь, и много раз мне об этом говорил.

— Я в этом не сомневаюсь, герр Бэдд, и все это ставит меня в крайне неудобной положение. На самом деле Курт ничего не знает об особых обстоятельствах, которые определяют мою позицию, и ничего, что он может сказать, не повлияет на мое решение.

Последовала долгая и упорная пауза. Ланни был здесь, и ему не нужно было ничего говорить. Он ждал, что еще скажет его хозяин. Наконец, пришло новое предложение: "Не будет ли противоречить вашим пожеланиям, герр Бэдд, если я предложу отправить вас в Германию?"

Ланни рассмеялся. — "Позвольте мне показать вам кое-что". Он вынул из кармана телеграмму, полученную в то утро, и передал её. — "Видите ли, в Германии меня должны носить на руках. Мой отец имеет важные деловые отношения с генералом Герингом. Он использует все новые устройства и процессы совместно с ВВС Германии, и вы можете поверить, что немного людей пользуется такой привилегией. Генерал лично сопроводил его в Кладов и показал ему эту замечательную военную базу. Он не только приглашал меня в Каринхаллее и познакомил меня со своей женой, но и предложил мне предоставить охотничье имение поблизости. Я никогда не принимал каких-либо одолжений от него, но сам предоставил их в большом количестве. Когда я бываю в Германии с моим отцом, и мы имеем удовольствие наслаждаться знаменитым гостеприимством великого человека, я рассказываю ему о политических делах в Вашингтоне и Нью-Йорке, а также в Париже и Лондоне. Я уверен, что der dicke Hermann будет хохотать над историей о том, как я искал убежища у графа Герценберга и сколько чертова времени я потратил, убеждая его не выгонять меня".

"Я не хочу выгонять вас, герр Бэдд", — вставил явно взволнованный дипломат. — "У меня тоже есть приказы, которые я не вправе ослушаться, что генерал Геринг, как военный человек, это обязательно поймёт".

"Es kommt darauf an", — сказал Ланни. Что означало, что всё зависит от обстоятельств. — "Временами возникают чрезвычайные ситуации, и подчиненные должны действовать по своему усмотрению. Я уверяю вас, что не собираюсь обременять вас слишком долго. Франция, которую я хорошо знаю, переменчивая страна, недаром её зовут Марианной, женским именем. Там бури возникают быстро и проносятся еще быстрее. Мне не грозит расстрел, как Курту, или даже французская тюрьма. Я боюсь только их газет, которые могут сломать щит, которым я защищаю себя, мою профессию искусствоведа. Если бы вы знали, что я сделал при её помощи в течение последних нескольких лет, вы бы поняли, что она должна быть защищена от всех несчастных случаев. Именно поэтому я подумал, что буду в безопасности, обратившись к человеку культуры и вкуса, как к самому себе".

Ланни теперь уловил признаки ослабления своего противника в этом длинном поединке. Он выбрал свой самый убедительный, vox humana tone, и взмолился: "Я прошу вас быть логичным, lieber Freund. Я здесь, я в безопасности, и было бы очень прискорбно, если бы мне пришлось уйти. Я вас уверяю, я джентльмен и знаю, как вести себя. Я не буду вмешиваться в ваши дела, и не утомлять вас своей компанией. Я буду, если вы предпочитаете, оставаться спокойно в комнате и читать книгу, которую я принес с собой. Вы можете отправлять мне немного пищи, как вам будет удобно, и я доставлю вашим слугам удовольствие соответствующими Trinkgeld. Когда я почувствую необходимость свежего воздуха и физических упражнений, я буду гулять вне поля зрения с дороги. Если у меня будут газеты, я смогу оценить эту политическую грозу, и когда я вижу, что она прошла, я исчезну с вашего пути, и, огибая опасный город Париж, направлюсь к прекрасному старому мосту, который пересекает Рейн в Страсбурге. Если с другой стороны, опасность будет длиться долго, я приму ваше доброе предложение, и вы отправите меня в Германию по любому маршруту, который вы привыкли использовать".

Непреодолимый объект начал двигаться — плохой прогноз для участи Третьего рейха! — "Я вынужден пойти на этот компромисс, герр Бэдд, и надеюсь, что ваша уверенность в безопасности на этой территории будет оправдано результатом".

"Meinen aufrichtigsten Dank, Graf. Вы можете быть уверены, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы отплатить вашу доброту". — Он протянул руку, и они обменялись рукопожатиями. Затем, выдав свою лучшую улыбку, американец добавил: "Позвольте мне заверить вас, что мое звание Kunstsachverstündiger не просто камуфляж, я действительно знаю много об искусстве, и, если вы вдруг обнаружите, что у вас есть досуг, то я буду счастлив сопроводить вас по этим прекрасным комнатам и рассказать вам, что я знаю о художниках, представленных здесь, и об историческом значении этих работ. Так как вы должны жить с ними, то знание о них может вас развлечь".

— Спасибо, герр Бэдд. Так случилось, что это был напряженный день для меня, несколько по тем же причинам, что и для вас. Я обязан уехать в Париж, но если я смогу вернуться, прежде чем вы покинете нас, я воспользуюсь вашим предложением. А теперь, если вы хотите, я распоряжусь, чтобы вам показали гостевую комнату.

Глава двенадцатая Наблюдай время[41]

Победа в одном бою означает начало другого. Ланни лежал на кровати в отведенной ему приятной комнате на втором этаже и разговаривал сам с собой без слов. — "Не усложняй. У тебя масса времени, ты ведь не хочешь поседеть". Он привез с собой книгу Ганса Дриша о паранормальных явлениях и решил её прочитать. Это была тема, которой интересовался сам фюрер, что делало её респектабельной. Она была на немецком языке, и Ланни собирался говорить, думать на немецком, и быть исключительно немцем, пока этот бой не будет выигран.

Раздался стук в дверь. Это был дружелюбный и улыбающийся Рёрих. Смогут ли они иметь удовольствие от его компании на обеде? Ланни согласился. Если его принимают, как гостя, это было к лучшему. Когда они спустились вниз, лейтенант усмехнулся и прошептал: "Sie sind klug[42]!" Ланни добился своего, и Рёрих был удивлен этим. Он радовался новой компании. Возможно, скучно следить за работой концлагеря.

Еда была подана, так сказать, по-семейному в маленькой комнате, которая, видимо, предназначалась для старших служащих. Присутствовали третий секретарь посольства, очень надменный герр фон Рат, Рёрих и Фидлер, полноватый гауптман Болен, молодой доктор Флюгельманн в пенсне и с маленькими черными усами, а также скромный и тихий секретарь мужчина. У них был очень простенький обед, состоящий из венского шницеля и салата с неплохим дешевым вином, а затем компотом. Их обсуживал официант. В этом месте Ланни никогда не видел женщин, и не ожидал увидеть, если это не будет Труди.

Мысль о Труди пришла так неожиданно, и всегда при этом его сердце выскакивала из груди. В этом месте Труди держат в неволе, и это были ее похитители, ее мучители. Заключалась ли роль наблюдательного герра доктора в определении достаточности её избиения и сохранении её в живых? Ставилась ли толстому и румяному гауптману задача наблюдать, чтобы оба лейтенанта не поддавались сентиментальности? Готовил ли отчеты в Берлин холодный и необщительный Рат? При таких мыслях Ланни должен был улыбаться и улыбаться этим злодеям. Странно сидеть в кресле и пить компот, думая, что в данный момент Труди может находиться прямо под ногами. Этажом ниже, или, возможно, двумя? И что она делает и думает? Должен ли он снова добраться до пианино и сыграть Ça ira, чтобы сказать ей, что он уже здесь? Он не должен делать ничего необычного, ничего, чтобы привлечь к себе внимание. Быть вежливым и не дать повода убрать его отсюда!

Гауптман позвонил в Париж и узнал, что в первых выпусках вечерних газет был небывалый ажиотаж, с заголовками в несколько сантиметров в высоту. Полиция выявила общенациональный заговор и захватила большие склады оружия: пулеметы и минометы, бомбы и гранаты, сотни тысяч патронов. Так как это было уже в газетах, компания чувствовала себя свободной задавать вопросы Ланни, и он рассказывал то, что он знал, и многое другое, о чём он только догадывался. Он не был уверен, выглядел ли он в их глазах героем или трусом. Во всяком случае, он был личностью, и, конечно, никто не считал его занудой.

Видимо Рёриху был поручен гость. Ланни это устраивало, и после кофе, он предложил: "Прогуляемся". Они вышли на террасу, и он добавил: "Пойдём в тыльную часть, меня не должны видеть с дороги". Они подошли к роще платанов, которые в Америке называются сикоморами. Гость заметил: "Вы должны быть счастливы, живя в таком великолепном месте. Я не думаю, что вы всегда так жили".

"Конечно, нет", ответил молодой офицер, и рассказал, что его отец был владельцем магазина, разоренным послевоенной инфляцией. Им на самом деле жилось трудно. Ланни заметил, что теперь в Германии все было гораздо проще, и есть основания надеяться, что будет еще лучше. Он не объяснил, как, потому что залаяла собака, и он заметил: "Эти мои друзья! Зайдёмте и посмотрим на них".

Они завернули к питомникам. Там находились две овчарки и два добермана, каждая пара в отдельном загоне из тяжелой проволочной сетки. Собаки были рады видеть гостей и встали, положив передние лапы на проволоку и бодро виляя хвостами. "О, прекрасные создания!" — воскликнул американец, он говорил на языке тех, кто должен охранять и на досуге играть с жизнью. — "Вы знаете, я не шучу, Рёрих, вы не сможете по-настоящему понять людей, пока не изучите собак. Это удивительные создания, в них, как зеркале, можно увидеть все человеческие качества, как слабости, так и достоинства. Я полагаю, это потому, что они жили, служа человеку в течение тысяч лет, и им пришлось приспосабливаться к нашим нравам. Какова бы ни была причина, но это факт, что редко можно в этой жизни найти человека, который будет так же совершенно предан вам, как верная собака. Вы не найдете ни одного ребенка, которому хочется больше внимания, или более готового к весёлой возне, или скорее улавливающего какие-либо следы неудовольствия. Что касается ревности, то она действительно комичная. Вы подружились с какой-либо из этих собак?"

— Leider, у меня не было времени.

— Тогда они не будут возражать против проявления вашего интереса ко мне. А то у меня в доме моей матери есть такая же овчарка, которая не переносит, когда видит, как моя мать целует меня. Или как я глажу другую собаку. Это без вопросов, Плутон просто отпихнет своим носом другую собаку. Если я запрещаю делать это, он становится настолько несчастным, что я не могу вынести это зрелище.

Пришел смотритель, пожилой человек, в чьи обязанности входило наблюдение за собаками, и за тем, что говорит о них Herrschaft. Он и Ланни обсудили технические детали. Ланни спросил: "Чем их кормят?" и "Чему их учат?" Тот ответил, что их выпускают в ночное время и разрешают бегать повсюду. Гость сделал движение, чтобы открыть одну из дверей, и его предупредили: "Achtung, mein Herr". Ланни сказал: "Мы уже старые друзья!" Они обсудили инстинкты сторожевых собак и чему их можно научить. Ланни заявил: "Они точно знают, что вы думаете. Если вы боитесь их, то они дадут вам повод для страха, но если вы доверяете им, то они продемонстрируют это доверие".

Он вошел в загон с двумя овчарками. Человек вошел вместе с ним, говоря слова команды. Это было официальное представление, и собаки его покорно приняли. Ланни сказал: "Schön Prinz!" и "Brave Lizzi!" Он позволил им обнюхать себя, потрепал их по головам и сказал: "Я никогда не буду иметь никаких проблем с так красотой". Сука ожидала щенков, и он спросил: "Что вы сделаете с ними?" Человек сказал: "Мы их раздадим?" и Рёрих спросил: "Хотите взять себе?". Ланни ответил, что он хотел бы, и возьмет его в свою машину в следующий раз, когда он отправится на Ривьеру.

Были ещё и доберманы, старомодные немецкие полицейские собаки, гладкошерстные, черные с подпалиной, гибкие и нетерпеливые. Посетитель сказал, что он не знает их так хорошо и спрашивал об их качествах. Они были менее возбудимы, чем овчарки. Более флегматичные, но жесткие бойцы. Он захотел свести знакомство и с ними, и смотритель попросил зайти первым. Было проделано такое же представление, и эта пара также имела полную возможность узнать запах Ланни, его рук, его английского твидового костюма и туфель из Нью-Йорка. "Мои собаки помнят моих друзей после нескольких лет отсутствия", — сказал он. Ему хотелось бы добавить: "Я полагаю, что вам не нужно никакого ночного сторожа", но он боялся, что это замечание может вызвать ненужные ассоциации, если что-то пойдёт не так.

"Не разрешайте мне отвлекать вас от работы", — сказал он своему другу. — "У меня есть книга, и я привык развлекать себя сам". Он устроился в одном из больших кожаных кресел библиотеки и начал чтение ученого труда профессора философии Лейпцигского университета. Ланни нравилось, что ученый такого ранга взял на себя труд изучить замечания непрофессионала о переживаниях и признать их вкладом в знания.

В своей книге профессор Дриш начал, как все немцы делают, с самого начала. Он обсудил проблему: "Как возможно знание" и он указал на важность запоминания, и что познающий является частью Реальности, также как познаваемое. Мы вынуждены предположить, что между познающим и познаваемой вещью существует "изначальное отношение, которое мы будем называть силой знания". Каким-то образом познаваемая вещь влияет на разум, и это влияние принимает форму материи, а некая материя, которая включает в себя то, что мы называем цветением, влияет на какую-то другую материю, которую мы называем нашим телом, нашими органами чувств и нашим мозгом. Учёный профессор Дриш заявил:

"Это великое чудо, вне понимания. Подумайте об этом: Конечным результатом влияния будет определенная перегруппировка электронов и протонов в моем мозгу, а потом я 'увижу' цветение 'снаружи в пространстве'. Это на самом деле является реальной загадкой и останется загадкой навсегда. Было бы гораздо проще для нас предположить, что электроны и протоны мозга будут "видеть" себя, но это, как вы знаете, не так".

Когда Ланни прочитал такие слова, он понял, что человек пытался объяснить ему самыми простейшими словами чрезвычайно сложные идеи. Такие слова быстро читать было не возможно, он останавливался и обдумывал каждое предложение, чтобы убедиться, что понял его смысл. Он поднял свой взгляд со страницы книги и оглядел величественную библиотеку, которую герцог де Белкур унаследовал от своих предков, и нашел странным, что это только "расположение электронов и протонов".

Глаза Ланни быстро пробежали по переплётам сотен книг, и эти переплёты повлияли на электроны и протоны, из которых состоял его мозг, некоторым специальным образом. В ходе своей жизни он открыл очень много томов французских классиков и таким образом приобрел особый вид "силы знания" для языка, истории, философии, драмы и беллетристики французов. Когда он увидел имя Расина на кожаном переплете тома, электроны и протоны его мозга начали танцевать определенным образом. А когда он увидел имя Ларошфуко, они танцевали совершенно иначе. Можно сказать, с вероятностью, что во всей вселенной не существует другой компании электронов и протонов, которая танцевала бы точно так же, как компания электронов и протонов Ланни Бэдда. Все это, безусловно, должен был быть признано "великим чудом!"

Какая-то сила, которая была "настоящей загадкой", рисовала объекты, которую Ланни Бэдд называл своими "глазами". Эта сила ушла подальше от кожаных переплетов и тиснённых золотом томов к полу комнаты и по полу к третьей паре французских окон в северо-западном углу. Перед этими окнами на мягком ковре из темно-зеленого бархата он увидел лежащую небольшую монету, франк, их раньше чеканили из серебра, но теперь делают из простого металла. На одной стороне монеты фигура Марианны, или свободы, или республики, называйте, как хотите, сеющей семена. Ланни не мог видеть её своими физическими глазами, но он знал, что монета лежала вверх этой фигурой. Он знал, потому что там на самом деле не было никакой монеты. Он видел тем, что Гамлет называл "очами моей души", монету, которая появится там в полвторого ночи следующего дня, как сигнал от Монка и Хофмана, сообщающий, что они находятся в шато. С тех пор как этот сигнал был согласован, Ланни видел воображаемые монеты на коврах перед окнами, и каждый раз электроны и протоны его мозга резвились с особой силой.

Здесь была проблема, которую, возможно, надо было признать достойной исследования профессора философии Лейпцигского университета. Если манера колебаний была точно такой же, как если бы монеты там были "настоящими", мы должны были сказать, что Ланни Бэдд страдал галлюцинацией. Если такие колебания продолжались таким же образом неопределенное время, мы должны были бы сказать, что Ланни был слегка сошёл с ума. Но колебания были таковы, что Ланни понимал, что они были разные, что он только "воображал" монету. Он знал, что её не было "на самом деле", но ожидал её увидеть там в ближайшее время и ощущал, что он будет чувствовать, когда увидит там её "на самом деле". Тем не менее, эмоции, которые он будет чувствовать, были настолько сильными, что он не мог их вынести даже в воображении, и отвел глаза от ковра и свои мысли от монеты, которой там не было, и заставил себя вернуться и прочитать ещё больше предложений из книги ученого профессора.

А что этот авторитет должен сказать о той особого рода проблеме, которая будоражила мысли Ланни столько лет? Под заголовком "Телепатия" он прочитал:

"Все наши обычные знания о содержании другого разума получаются косвенным путём. Мы видим и слышим, как другое существо движется и говорит, а затем делаем вывод о содержании его разума. При паранормальных явлениях косвенный путь превращается в прямой. Исключаются органы чувств и мозг. Знание передается от субъекта к субъекту непосредственно. Следовательно, между ними должна существовать Сила знания".

Странная вещь, c какой бы стороны её не рассматривать. Ланни задался вопросом, что кажется более странным. Что мы обладатели разума были вынуждены познавать другие разумы окружным и сложным путём "умозаключений", или то, что мы должны пройти путём эволюции к другому "прямому" методу. В течение сотен тысяч, возможно, миллионов лет, люди пользовались косвенным методом, и их разум настолько привык к этому, что они не хотели, а возможно, были не в состоянии воспользоваться прямым методом. Тем не менее, какая была бы экономия времени! Какое удобство или, возможно, какая неприятность! Как и любая другая способность, этот метод будет зависеть от того, кто им пользуется, мы или другая сторона. Какой другой мир настал бы, если когда-нибудь этот метод использовался бы всеми! Мир настолько отличный, что мы не можем его себе представить, и не знали бы, как жить в нем. Некоторые предпочли бы совершить самоубийство или убежать из него!

Например, здесь находился Ланни Бэдд, сидя в мягком кожаном кресле, комфортно читая книгу, или пытаясь её читать. Его жена, которую он любил, самое дорогое для него существо в мире, может находиться от него только в трёх или шести метрах, лежа в муках на скамейке в каменной клетке. В течение нескольких месяцев он воображал ее или пытался избегать представлений о ней. И он был здесь так близко, но не в состоянии ничего выяснить о ней. Тяжелые каменные стены лежали между ними, и поэт лгал, когда сказал, что не из решёток или стен темница состоит[43]. Именно они были тюрьмой для Труди Шульц, и именно они вынудили Ланни провести подробные расследования и приняться за интриги, чтобы оказаться так близко. Именно они привели сюда человека в униформе эсэсовского гауптмана, а также другого человека со сложным набором стальных инструментов, чтобы выяснить, была ли она там, и что происходит в ее голове.

А если бы появилась эта странная и загадочная возможность чтения мыслей, или телепатии. Если бы было возможно, чтобы разум Труди смог мгновенно и непосредственно передать сообщение разуму Ланни. Ведь однажды она сделала что-то в этом роде, когда она появилась у его кровати? Он и сам пробовал много, много раз, разными способами и при любых условиях: в тишине ночи, когда она могла бы спать. Когда он сам засыпал, или только что проснулся. И всякий раз его мысли о ней становились яркими, и она могла бы думать о нем. Но никогда ничего не приходило в ответ, но он продолжал надеяться.

Он читал об опытах Куэ, которые утверждали, что не воля, а воображение влияет на подсознание. Так как было легче представить Труди, когда у него были основания полагать, что она была так близко к нему, он прямо сейчас намеренно воображал, а используя профессиональную память искусствоведа, отчётливо мысленно представил её себе. Он видел ее совершенные точеные черты лица, выражение интеллекта и моральной добросовестности, способности говорить правду и вершить справедливость. Он вспомнил её, какой знал ее десять лет назад, молодой, энергичной, полной надежды на успехи её дела и на свои собственные в работе, которую она любила. Он вспомнил её, какой знал ее в последнее время, когда надежда была заменена мрачной решимостью, когда любовь к истине и справедливости стала ненавистью к массовым убийцам и лжецам. Фанатичной, если использовать это недоброе слово, но с которым отнюдь не легко жить, но которое вызывает восхищение мужа и его непоколебимую верность.

Он обнимал ее в любви. Он не заставлял её приходить к нему, но радовался, когда она приходила или принимала его и отвечала на его объятия. Он позволил себе расчувствоваться, а мыслям погрузиться в воспоминания о согласии, в котором они жили в течение нескольких лет. Прекрасна ночь, о, ночь любви![44] И в таком полу-трансе его сознание ожидало, пытаясь обмануть себя, сообщения от любимой. Той, кто может быть похоронена непосредственно под ним в тяжелой каменной темнице. Беда всех таких экспериментов, как узнать такое сообщение, если вы его получили? Как ты различать вещи, пришедшие извне, и вещи, которые уже находятся внутри? У Ланни были тысячи представлений относительно Труди в этом подземелье. Но у него было и много других, что она была в другом месте, в том числе под дерном Франции или Германии. Как ему знать, какое представление было настоящей "интуицией" и какие были самообманом. Даже если бы он увидел ее, или услышал бы ее голос, как он узнал бы, что это не было галлюцинацией, результатом его перенапрягшейся фантазии? Текумсе назвал его "умником", и он предложил ему стать маленьким ребенком. Но как ему выполнить это пожелание? О Время, Время, обрати полет свой вспять![45]

Ужин выглядел более формальным, его подали в большой обшитой панелями столовой. Присутствовали одни и те же люди, но теперь их обслуживали двое слуг, было несколько перемен блюд. Нацисты не было аскетами и чувствовали себя прекрасно, в чем можно было убедиться, глядя на них. Из ближайшей деревни были доставлены сегодняшние газеты. И все имели возможность их увидеть. Все они знали французский язык, в противном случае, их сюда бы не назначили. Ланни узнал, что его усилия в Париже не увенчались успехом. Все трое де Брюинов находились в тюрьме, а также несколько других лидеров, чьи имена он слышал и озвучивал. Все газеты резко отстаивали свои точки зрения.

Так за обедом было много разговоров об этом, и все высказали свое мнение, в основном о том, что французы были плохими организаторами и худшими хранителями секретов. "В условиях демократии этого не сделаешь" — заявил Фидлер. Хорошо осведомленный секретарь фон Рат поддержал его: "Вот почему они обречены". Все пришли к тому, что шансы на примирение между Германией и Францией были значительно сокращены. Они не сказали бы в присутствии американца, что это означает войну, но таковы были последствия их разговора.

После еды они отправились в музыкальную комнату. Рёрих сообщил им, что Ланни был музыкантом, и, конечно, его таланты были в их распоряжении. "Что вам сыграть?" — спросил он, и лейтенант, кто узнал его первым и считал его своим протеже, заметил: "Ведь вы говорили, что играли для фюрера". А Эдуард фон Рат, высший по рангу, предложил: "Сыграйте нам то, что вы играли для него".

Ланни уселся за превосходное палисандровое пианино и начал играть первое движение Лунной сонаты. Это композиция выражала печаль. И здесь было пять немецких мужчин, наевшихся хорошей едой и напившихся вином, готовых погрузиться в утонченную меланхолию. Они были далеко от Родины, и от женщин, которых они любили. Они не знали, когда вернутся, и для них вся медленная музыка означала Liebestraum. Бетховен родился в Германии, но тот факт, что он предпочёл провести большую часть своей жизни в Вене, был упущен из виду. То, что он был демократом и бунтарём против власти, эти нацисты просто не знали. Их учили, что он был одним, кто прославил Herrenvolk, и доказательством их превосходства над всеми остальными. Наслаждаться им было почетно, а для иностранца, кто его играл, было актом почтения.

Когда это движение подошло к концу, его попросили сыграть что-нибудь другое. Пальцы Ланни начали летать, и полился поток прекрасных нот, красиво сотканный узор звуков, нежные роптания в басах и птичьи песни в сопрано — Шёпот леса из Зигфрида. Фюрер ставил Вагнера выше всех других композиторов, а нацисты следовали его примеру и почитали барабаны и трубы, тромбоны, бас-тубы и все такое. Вотан Громовержец был их богом, Фрейя была их сексуальной мечтой, и хитрый Локи был руководителем их отдела пропаганды. Зигфрид стал воплощением Германии, а когда в его спину загнали копье, каждый немец думал о 1918 годе. Нацисты изменили легенду, в результате чего юный герой возвращается к жизни и уж на этот раз он будет должным образом вооружен и охраняем.

Ланни сказал: "Герр Канненберг принес свой аккордеон и пел для фюрера". Он представил им образец: "Тиролец весел, доволен и счастлив!". Они собрались вокруг и присоединились, и это был приятный способ провести вечер, в противном случае у Ланни мог бы произойти нервный срыв. "Там был король в Туле", "Когда весна приходит и смотрит с горы", "Ах, как это возможно для меня оставить тебя?" И так дальше и дальше. Ланни пел эти старые песни раньше, когда он гостил у Мейснеров мальчиком. И если он не помнил аккомпанемента, то мог сыграть что-то другое. Когда его репертуар был исчерпан, они предложили свой, и после того, как он услышал первый стих, он мог играть остальное. Независимо от того, сколько стихов может быть, ни один немец никогда их не знает всё до конца. И американцы знают только первые две или три строчки своего национального гимна, а затем поют: "Ла-ла-ла-ла-ла".

Наступила пауза, и Ланни сказал: "Я буду играть вам то, что эти старые стены слышали раньше". Он заиграл мелодию, которую играл при своем первом посещении: "Ah, ça ira, ça ira, ira, ça ira-les aristocrats à la lanterne!" Только Рёрих знает, что это такое, а Ланни смотрел на него и улыбался. Но его душа мужа кричала: "Труди! Труди! Это для тебя! Я иду!" Была ли она там, и могла ли она слышать? Он спросил своё подсознание, но ответа не получил. Вместо этого, он играл, а остальная часть компании подпевала: "Mein Heimatland, du schönes, du he-errliches Land."

У немцев есть стихотворение о том, что, когда слышишь пение, то можешь спать спокойно, ибо у злых людей не бывает песен. Нацисты использовали это стихотворение, как еще один камуфляж, но для Ланни сегодняшний вечер прошёл хорошо.

Компания разошлась вскоре после одиннадцати. Беженец удалился в свою комнату. Это было худшее время, которое ему пришлось провести, потому что он был один и не мог уснуть. Он сидел в кресле и пытался читать. Затем он встал и прошелся по комнате взад и вперед, как тигр в клетке. У него было несколько недель, чтобы обдумать каждую возможную вещь, которая могла бы пойти не так. Но сейчас ему пришлось думать ещё. Граф не приехал домой. Возможно, он проводил ночь со своей дамой, но, с другой стороны, он может приехать очень поздно, или очень рано утром. И что Ланни скажет, когда хозяин застанет его открывающим пару французских окон в библиотеке? — "Я очень волнуюсь, Ihre Hochgeboren. Не могу спать. Плохие новости. Я хочу выйти на улицу". Это звучало убедительно. Ланни не волнует, если о нём подумают, что он трус. А что бы он сказал, если бы граф поймал его при загоне собак? — "Они лаяли, Ihre Hochgeboren. И не давали мне спать". Не так хорошо, как хотелось бы!

Так много, очень много вещей может пойти не так! Они выбрали безлунную ночь, и это нельзя изменить. Но был ветер, и открытые двери или окна могут вызвать сквозняк и хлопанье других дверей. А если пойдёт дождь, что можно ожидать в этой части Франции в ноябре. И если земля будет влажной, то он оставит следы в доме, как и его товарищи конспираторы. При нервном напряжении, вспомнят ли они, что надо вытереть свои ботинки? А потом, ещё без ответа остаётся вопрос о ночном стороже! Кто он, старый слуга или молодой эсэсовец?

Решительно Ланни поднял книгу лейпцигского профессора и заставил себя прочитать абзац. Потом он осознал, что не понял, что прочитал, он вернулся и прочитал абзац еще раз. Этот учёный после десятилетних исследований убедился, что паранормальные явления существуют. "Все разумы представляют собой Один в конечном итоге", — такой вывод он сделал. Но на данный момент это ставило перед Ланни вопрос: "Почему Труди не послала мне мысленное сообщение?" Затем он задался вопросом: "Разве она получила мои мыленные сообщения к ней?"

Потом его мысли перешли к музыкальному сигналу, к его песне Блонделя. Если бы она услышала её сегодня, то она, наверное, слышала её и в прошлый раз, и, что она могла подумать об этом? Долгий перерыв между сигналами, и она могла придти в отчаяние. Возможно, она решила, что это просто совпадение. В конце концов, много людей во Франции знают мотив Ça ira. Он был в книгах, и, возможно, кто-то из немцев проявил любопытство, или, возможно, решили написать нацистские слова на этот мотив!

Ланни пытался проследить за мыслями Труди, используя психологию там, где потерпела неудачу телепатия. Он обещал ей, что он не будет искать ее. Но, возможно, она поймет, что это обещание он исполнить не мог. Будет ли это беспокоить ее? Или они уже сломили ее дух до такой степени, что ей уже хочется, чтобы её спасли? А может быть, у неё уже не осталось сил, чтобы хотеть что-нибудь, чтобы узнать что-нибудь. Они могли превратить её в овощ.

Как эти дьяволы совершают такие ужасные вещи с человеческим существом! Ланни вспомнил семь человек, с которыми он только что пообедал. Все они были "джентльменами", в том смысле, что все имели хорошие манеры, умели держать себя за столом, слушали Бетховена и Вагнера, улыбались и обсуждали мировые события. Потом они спускались в подвалы этого здания и применяли физические и моральные пытки к женщине, чтобы сломать её волю, и привести ее в состояние овоща, или слабоумного невнятно говорящего идиота! Они делали это, не потому что они в глубине души были дикарями, а потому, что им было вменено это в обязанность. Их вымуштровали в поклонении дьяволизму, отвратительному извращению веры и нравственности со времён испанской инквизиции.

Ланни объявил войну этому дьяволизму и совершал налёт на него. Но в душе у него скребли кошки, потому что он сомневался в разумности своего плана. Он поставил себя в опасное положение, и в худшем положении оказывались ещё два человека. Если их поймают, ему придётся беспокоиться о троих, вместо одной. И на его голову свалится долгая и дорогостоящая кампания. Труди может простить его, но сможет ли он когда-нибудь простить себя, если провалит свою исключительную позицию в борьбе против нацистского террора? Холодный рассудок говорил ему, что в этот момент он должен быть в Берлине и выяснять намерения Гитлера в отношении Австрии. Он должен был танцевать с женой или любовницей какого-либо дипломата, собирать слухи, вместо того, чтобы сидеть запертым в комнате, держа книгу в дрожащих руках, глядя на часы каждую минуту, а затем слушать, чтобы убедиться, часы всё ещё идут. Воистину, "время идет различным шагом с различными людьми". И прямо сейчас Ланни Бэдд был тем, для кого оно "стоит на месте"[46].

Когда медленные стрелки наконец-то показали полвторого, все эти сомнения и размышления улетучились. Все способности Ланни требовались сейчас, чтобы перехитрить его врагов. Он надел пальто и шляпу, а также лайковые перчатки. Он должен носить перчатки всё время, чтобы не оставить отпечатков пальцев. В емкие карманы пальто, он положил две бутылки коньяка, а также крошечный фонарик не больше авторучки. Нажал кнопку на одном конце, а с другой стороны пошёл тонкий луч света. Кроме того, у него был носовой платок с куском шпагата, надежно привязанного к одному углу. Также рулетка и отлично тренированный мозг. Таковы были аксессуары, необходимые для плана 147B.

Он погасил свет в своей комнате и пошел к двери. Твердо держа ручку, он повернул её и открыл дверь. За дверью в холле горел тусклый свет. Там был ряд дверей, все закрытые, а за ними спали нацисты, Ланни не знал, какие. Тихо закрыв дверь, он мягко ступал по ковру холла. Если кто-нибудь встретил его, у него был готов ответ. Он нервничал и не мог уснуть.

Вниз по ступенькам, по одной за раз, останавливаясь и прислушиваясь. Ночной свет в вестибюле, но ни звука. Может быть сторож внутри здания, но его не было видно. Ланни хорошо знал расположение комнат и бесшумно проник в почти темную библиотеку. Все здесь было тихо, за исключением стука сердца нарушителя. Он не был уверен, что его не слышно наверху.

Третье окно от северо-западного угла здания. Ланни изучил его с внешней стороны и убедился, что никакой ошибки быть не может. Французские окна, как две узкие двери, и одной из них достаточно, чтобы человек мог пройти. Правая часть справа открывается первой, и над ней уже поработал Ланни. Он не осмелился попробовать болты заранее, и теперь задавался вопросом, не заржавели ли они. Он попробовал один в верхней части, придерживая его большим пальцем снизу, чтобы он не упал. Он отвернул его. Потом ещё один внизу, и последний в центре, который удерживал обе части вместе. Он открыл дверь, и поток воздуха ударил его в лицо. Он вытянул руку наружу. Там была ручка, которой дверь может быть открыта снаружи, когда болт с внутренней стороны был вынут. Испытав это и убедившись, что он не запрёт сам себя, он выскользнул наружу и закрыл за собой дверь.

Высоко над головой на стене здания был установлен затенённый прожектор умеренной яркости, освещавший голову Ланни, лоджию, террасу и тёмные деревья на заднем плане. Ланни был готов к этому. Он видел прожектор несколько раз с дороги в ночное время. Он начал прогулку, которая, он надеялся, будет выглядеть обычной. Он мог надеяться, что шум ветра заглушит биение его сердца!

За углом здания был второй свет. Нет сомнений в том, что они есть на каждой стороне. Видимость была хорошая, как говорят авиаторы. Небо было черным и загадочным, и такими же были деревья на расстоянии. Но вокруг дома было светло, и любой прохожий был виден, как бы при ярком свете луны. Ланни зашёл за другой угол, внимательно наблюдая, готовый к чему угодно. На этой стороне был крытый подъезд к дверям. Под ним была тень, и из этой тени раздался громкий голос: "Wer geht da?"

Ланни был готов к этому и повёл себя лучшим светским образом. "Герр Бэдд", — ответил он, и подошёл к крытому подъезду. Он был достаточно осторожен и держал свои руки вдоль туловища, ладони открыты и пальцы выпрямлены. Безобидное положение, но не нарочитое. "Sie sind der Nachtwächter?" "Вы ночной сторож?" — спросил он.

— Ja, mein Herr. Да, майн герр.

— Heil Hitler! Хайль Гитлер!

— Heil Hitler! Хайль Гитлер!

— Я гость в шато. Вы меня знаете?

— Ja, Herr Budd. Да, геррБэдд. Слуги говорили о вас, конечно.

— Я не могу спать. Я должен был выйти на прогулку.

— Eine böse Nacht, mein Herr. Ужасная ночь, майн герр.

— Вы слышали, возможно, то, что происходит в Париже. Арестовали наших друзей.

— Ja, Herr Budd; sehr unangenehm. Да, герр Бэдд, очень неприятно.

— Я очень расстроен этим. Может быть, я тоже в опасности. У меня были бумаги, их, возможно, нашли.

— Leider, Herr Budd. Жаль, герр Бэдд.

— Вы ходите ночью?

— Die ganze Nacht. Всю ночь.

— Могу ли я походить с вами?

— Gewiss, Herr Budd. Конечно, герр Бэдд. Ни одного предложения без "герр", так Ланни узнал, что это был немец старого закала. Человек за пятьдесят, слишком старый, чтобы быть настоящим нацистом. Возможно, слуга семьи графа. Он наверняка слышал, что американцы были свободными и легкими в обращении, и не был бы удивлен, если этот болтал во время прогулки. Без сомнения, он слышал, как гостя тщательно обсуждали в людской. Его богатство, его одежду, его манеры, его любовь к собакам, его игру и пение, его встречи с фюрером.

— Ужасно знать, когда твои друзья арестованы и, возможно, с ними плохо обращаются. Я не мог ни спать, ни читать. Я не хотел никого беспокоить, и я подумал, может быть, если я устану, то смогу заснуть.

— Ja, ja, mein Herr. Да, Да, майн герр.

"Я пытался выпить, но я боюсь выпить слишком много. Мне нужно иметь утром свежую голову". — Он засмеялся и вынул одну из бутылок коньяка, открыл ее, и сделал маленький глоток. Потом положил бутылку обратно в карман. — "Легко напиться, когда нервничаешь".

— Ja, mein Herr, das weiss ich gut. Да, майн герр, я хорошо это знаю.

Они гуляли, а Ланни непринуждённо болтал, как он умел делать это с людьми всех рангов и происхождения. "Я не думаю, что вы смогли прочитать французские газеты", — гость намеревался заменить их. Он рассказал о заговоре Кагуляров, и насколько он был важен для Германии, потому что имел целью получить новое правительство во Франции, которое разорвало бы союз со злыми красными, который, конечно, был направлен против Германии и не мог иметь никакой другой цели. — "Они хотят сделать то, что они сделали в прошлую войну, заставить Германию воевать на двух фронтах сразу, и, конечно, фюрер никогда не допустит этого".

Так общительный американец объяснял французскую политику и мировую ситуацию скромному Diener. И Diener был впечатлен его добротой, и каждый раз говорил: "Ja, ja, mein Herr," или, возможно, "Herrschaft", что эквивалентно английскому титулованию. — "Was wünschen der Herr?" — "Что вам угодно, сэр?"

Ланни было угодно ещё один глоток из бутылки. Сделав его, он протянул бутылку человеку, говоря: "Wollen Sie trinken?" Это, конечно, было немыслимо в Германии. Человек растерялся и попытался отказаться. Но общительный американец настаивал, объясняя, что ему не интересно пить в одиночку. Он остановился, пока человек делал глоток, а потом, смеясь, сказал, что этого было не достаточно, и заставил его сделать настоящий, — "Я выпил уже слишком много, возьмите себе все остальное".

Он заставил сторожа пить, пока тот не закашлял и не забормотал. И после этого они стали настоящими друзьями. Пока они гуляли, Ланни рассказывал, как злые красные помогали в Париже предателям немцам подорвать Фатерланд. И как Ланни пытался помочь получить новое французское правительство, которое было подавлено этими злыми красными. Но теперь, leider, его усилия не увенчались успехом, и Ланни не знал, что произойдет. Ему, возможно, придется бежать в Германию и отказаться от своей работы в Париже, по крайней мере, на некоторое время. Это было чрезвычайно грустно, и он впал в меланхолию, остановился и сделал еще один глоток. Он увидел, как Макс, так звали ночного сторожа, мечтал сделать хороший глоток, чтобы защититься от холодного влажного ветра в ноябрьскую ночь. "Кончайте бутылку", — сказал Ланни, и добавил с пьяноватым смешком: "У меня есть еще одна". Макс повиновался.

Хорошо известно, что у людей, которые находятся в беде, бывает соблазн утопить свое горе в вине. Но серьезный и хорошо обученный Nachtwächter, выполняющий тяжелую ответственную работу, не может позволить себе делать такие вещи, и der arme Max выполнил свой долг. Ланни не настаивал. Они сделали еще один круг вокруг шато. Американский герр хихикнул и сказал, что выпил слишком много, но Макс будет следить за ним. Несомненно, это была одна из обязанностей настоящего Wächter. Макс понимал, что должен выполнить свои обязанности при всех случаях жизни. Он сделал поистине героические усилия, чтобы сохранить трезвость в соответствии со своёй честью. Он сдался только, когда Ланни гарантировал, что это не настоящий коньяк, только имитация. Он только на вкус, как алкоголь, и не может опьянить здорового мужчину. Давайте еще по одной, во имя Gemütlichkeit!

Через некоторое время гость сказал, что он устал, и предложил посидеть некоторое время. Так они уселись у крытого подъезда, и Ланни вынул другую бутылку, вынул пробку, сделал очень маленький глоток, и со смехом и озорством уговорил своего спутника сделать большой. Ja, gewiss, это никак не может причинить никакого вреда! Он продолжал в том же духе, пока он не убедился, что этот человек принял столько, сколько даже немец не вынесет. Затем он сказал: "Я чувствую тепло и сонливость, давайте отдохнём". Он поставил бутылку между ними, прислонил голову к стене и начал тяжело дышать. Потом он услышал, как Макс взял бутылку, и услышал булькающий звук. Так он убедился, что его игра была выиграна. Через несколько минут мужчина громко захрапел. Затем Ланни взял бутылку, сунул ее в карман и удалился.

Еще одна задача, на этот раз опасная. Где-то по этой обширной территории бродили собаки, и гость должен был найти их. Пока их не убрать, ни одному постороннему даже в нацистской форме нельзя было появиться на территории. Когда Ланни достаточно удалился от шато, их можно было безопасно позвать, и он так и сделал. — "Ho, Prinz! Komm, Lizzi!" Он услышал лай, и двинулся в этом направлении, подзывая их. Было так темно, и ветер так шумел в деревьях, что животные выскочили почти на него, прежде чем он успел их увидеть. Момент реального страха, когда он услышал их. Но он не должен допустить этого, потому что он прочитал, что страх имеет запах, который выдает его собакам.

В действительности у гостя не было причин для беспокойства. Он подружился с ними, и теперь он называл их по именам, и они шумно приветствовали его. Они были прекрасно обучены и не положили на него лапы и не испачкали его одежду. Они, скуля, выражали свой восторг и без сомнения виляли хвостами, хотя он не мог видеть их в темноте. Он приветствовал всех четырёх по имени, погладил их. А они крутились вокруг него и наслаждались всеми запахами, которые рассказали им, что это был дружелюбный бог, пришедший составить им компанию в темноте.

Конечно, они последуют за ним по знакомой тропинке обратно к знакомым питомникам. Это не было их обычным временем возвращения, но если дружелюбный бог открыл ворота и впустил их, то зачем задавать вопрос, почему. Обе пары знали свои загоны и их аккуратные маленькие домики, со свежей соломой и старыми домашними запахами. Когда дружелюбный бог так повелел, они вползут туда от холодного ветра и заснут. Бог возьмет всю ответственность на свои божественные плечи. Он так и сделал, и вышел, заперев ворота за собой.

Ланни и его коллеги-заговорщики выбрали этот угол территории шато, граничащей с шоссе, потому что он находился далеко от домика привратника и прикрывался кустарником. Ланни пришёл на это место, затем отсчитал семь столбов, и на седьмом ему нужно было вывесить на бечевке платок для сигнала. Добраться туда в кромешной темноте было нелегко, и временами он рисковал, включая на мгновение фонарик. Забор был из стали, и он считал столбы вручную, протиснувшись между кустов. Седьмой столб был выбран потому, что его было ясно видно всем проходящим по шоссе. Ланни вынул рулетку и отмерил два метра от земли, и именно там он привязал платок быстроразвязывающимся узлом. Два метра от земли означало: "Всё готово". Полтора метра означало: "Приходите через полчаса". Метр означал: "Через час". Полметра указывал: "План откладывается до завтра". Совсем близко у земли означало: "Всё отменяется".

Задача Ланни была выполнена, теперь ему нужно вернуться к Максу и убедиться, что сон мужчины не был нарушен. Если вдруг он проснётся, Ланни будет готов занять его более блестящей беседой и остальной частью второй бутылки. Библиотека была выбрана в качестве места входа, потому что она был на противоположной стороне здания от крытого подъезда к дверям. Было решено, что Ланни должен заманить сторожа туда и удерживать его там. Если, в крайнем случае, возникнет необходимость у Монка или Хофмана вызвать Ланни, то они имитировали бы крик совы.

Сторож лежал и еще храпел. Ланни мог быть уверен, что сторож не вызовет проблем в течение нескольких часов. Самому конспиратору делать было нечего, только пытаться не стучать зубами то ли от холода или то ли из-за волнения за отчаянную авантюру. Нечего делать, только сидеть и представлять своих друзей в их автомобиле с притушенными огнями, чтобы не привлекать к себе внимание. Они должны каждые пятнадцать минут проезжать вокруг места, начиная со времени без четверти два ночи. Когда они увидят носовой платок, они припаркуют свой автомобиль на безопасном расстоянии.

У них в машине была легкая веревочная лестница с крюками в верхней части. Хофман, как человек меньшего роста, встанет на плечи Монка, установит крюки, поднимется на самый верх и перебросит лестницу на другую сторону. Монк передаст коробку с инструментами, и Хофман спустит её на землю. Затем он поднимется снова, и спустит лестницу наружу для Монка. Хофман соскользнет вниз по внутренней стороне стены, и Монк поднимется, сбросит лестницу внутрь и сам соскользнёт вниз. Все это будет сделано в темноте и тишине. Если в поле зрения в неподходящий момент появится автомобиль, они оба должны прятаться в кустах. Все было тщательно отрепетировано, и Ланни была не нужна никакая телепатия, чтобы видеть, что происходит. Но все может пойти не так, и он увидит это тоже, и телепатия не скажет ему, что было "реальностью".

У непрофессиональных грабителей не будет никаких проблем в поисках дороги к шато. Его серые стены хорошо освещены в темноте. Они должны войти в зону освещения прожектора, пересечь террасу и лоджии к окнам библиотеки. Они будут идти с достоинством и уверенностью с тщательно подготовленной легендой. Гауптман Брантинг, так его надо было называть, прибыл из Берлина с конфиденциальным сообщением для Его Высокородия. Хофман был его секретарем, у них поломалась машина, и не желая никого беспокоить ночью, они решили подождать под крытым подъездом к дверям. Если их поймают внутри здания, они сказали бы, что они нашли окно открытым. Если бы их поймал слуга, гауптман задавил бы его своим авторитетом: Gestapo, Geheimdienst, zu Befehl, Herr Hauptmann, undsoweiter! Только офицер мог бы иметь такой Autorität.

Но предположим, что один из офицеров страдал бессонницей и спустится вниз, как это сделал Ланни? Или сам граф приедет некстати? Это были риски, на которые конспираторы должны были пойти, и теперь об этом переживал Ланни. Он прочитал, при таких переживаниях волосы людей седеют, и он интересовался, произойдёт ли это с ним. Ему хотелось хотя бы глоток коньяка, но боялся, что он может ещё понадобиться для Nachtwächter.

Храп продолжался, и так громко, что в тихую ночь мог бы разбудить спящих в комнатах наверху. Но ветер продолжал реветь, и деревья качались и скрипели. Ланни все время говорил себе: "Всё хорошо! Перестань дрожать!" Он сказал: "Труди! Труди! Мы идем!"

Он не позволял себе волноваться, пока не пройдёт хоть полчаса, как он повесил сигнал. Этого времени было достаточно для двух мужчин перелезть через забор и проникнуть внутрь замка, и Ланни оставил оцепеневшего сторожа и отправился вокруг здания к окнам библиотеки. Мягко и осторожно он открыл номер три и вошел внутрь. Он быстро закрыл окно, а затем направил крошечный луч света на ковер. Там на зеленом бархатном ковре лежала монета, которую он видел в своем воображении в течение многих недель. Французский франк, вверх фигурой Марианны, что означало, что его друзья были внутри здания! О Боже, о Боже!

Ланни выскользнул снова наружу, закрыл окно и пошёл назад, чтобы следить за сторожем. Он сидел на ступенях крытого подъезда к дверям, положив подбородок на руки, чтобы остановить щелканье зубов и тряску рук. Впервые в своей жизни он начал молиться. "О, Боже, помоги им! О, Боже, помоги Труди! Помоги ее найти! Помоги мне вынести всё это, пока они найдут ее! О, Боже, помилуй!"

А потом, как современный человек, он добавил: "О, Боже, если ты есть!"

Глава тринадцатая Жизнь поставлю на кон[47]

Самое сложное в момент опасности это ничего не делать. Если Ланни пришлось бы разговаривать с ночным сторожем и удерживать его внимание, то он был бы сам занят. Но просто сидеть там, слушать храп человека и следить, когда он проснётся, это сильно действовало на нервы. Вдруг кто-то может проснуться внутри этого замка в полтретьего утра? Вдруг кто-то может разжигать печь? Ведь кто-то может стеречь заключенных? И что они сделают с этим странным гауптманом Брантингом? И с его инспектированием содержания заключённых и их допросами? Подчинятся ли они его приказам и окажут ему содействие, или же они просто убегут и поднимут тревогу? Такие проблемы дают бесконечный простор для фантазии, и мысли Ланни едва отвлекались от одного тревожного эпизода, так тут же перекидывались на другой.

Он постоянно глядел на свои часы, освещая их циферблат вспышкой фонарика. Никогда с момента изобретения часов стрелки не двигалась так медленно. Он установил для себя предельный срок в полчаса, но он не смог его выдержать. На двадцатой минуте он встал и прокрался к окнам библиотеки и проскользнул внутрь. Ему надо было поглядеть на монету, лежащую на полу. Если бы она была перевёрнута, это означало бы, что злоумышленники завершили своё задание и ушли. Тогда в обязанности Ланни входило положить монету в карман, выйти и выпустить собак, а затем вновь вернуться в здание, надежно запереть окна и как можно быстрее вернуться в свою комнату. Но, увы, на верхней стороне монеты была по-прежнему Марианна, или свобода, или республика, или та, кем ещё она могла быть, и она по-прежнему сеяла семена бунта, или просветления, или процветания, или чего ещё. Злоумышленники по-прежнему злоумышляли, и Ланни должен был вернуться к своему бдению в крытом подъезде к дверям и к воображению неприятностей.

Он слышал, как Гораций Хофман говорил часами о древних и современных замках, их все можно было встретить здесь. Конечно, старые, возможно, были вывезены, и установлены новые. Погреба, возможно, были перестроены со стальными стенами и современными сейфовыми замками, замками с часовым механизмом и чем угодно. Могут возникнуть трудности, и потребуется время. Возможно, больше времени, чем можно было бы предвидеть. Meister-Schlosser рассказывал много историй о том, как человеческие жизни зависели от скорости пальцев, которые были застрахованы на сто тысяч долларов. До сих пор он ни разу не проиграл, но здесь может случиться всякое. Они установили срок на четыре часа утра, время, после которого было бы небезопасно оставаться. В это время года тёмное время суток продолжалось долго. Но на усадьбе была небольшая ферма, и сельскохозяйственные рабочие шли на работу по часам, а не по солнцу, по крайней мере, они будут делать так в этом организованном немецком учреждении.

Ланни вернулся на свой пост, пригибаясь от ветра и плотно завернувшись в английское твидовое пальто. Его руки дрожали, но ладони были влажными, так что это было не от холода. Храп стали нарушаться и заменился бормотанием, и сердце Ланни стало биться чаще. Сторож перевернулся, он сделал усилие подняться на локоть. "Ach, wer ist's?" — застонал он.

Ланни вынул бутылку и откупорил ее. — "Hier! Wollen Sie Trinken?"

"Nein, Nein!" — Мужчина попытался возразить, но Ланни наклонился над ним, и, держа голову, поднёс бутылку к губам. — "Trinken Sie! Er ist gut!" Когда мужчина открыл рот, чтобы возразить, Ланни сунул туда бутылку и поднял ее. Был булькающий звук, и, предположительно, жидкость пошла в горло, а не его трахею. "Gut, gut!" — Ланни продолжал говорить, чтобы успокоить немца. Наконец, человек опустился с тяжелым вздохом. Это уймёт его на некоторое время.

В театрах шла пьеса под названием Под именем Джимми Валентайна[48], о медвежатнике, раскрывшем свою личность, открыв сейф, в котором случайно заперли маленькую девочку. Этот человек должен был стирать наждаком кожу с кончиков пальцев до мяса. Но Хофман сказал, что это нонсенс, ибо боль разрушит чувствительность, которая позволяет чувствовать тонкие механизмы. Обычные замки можно открыть, как правило, достаточно быстро, зная принципы их устройства и их слабые стороны. Тонким зондированием можно точно определить расположение стопорного болта и цапф. Но это всегда занимает определенное количество времени, и здесь нельзя спешить или беспокоиться. Здесь надо сосредоточиться, не отвлекаясь ни на что, так же, как если бы это была игра в шахматы. Монк, он же Брантинг, обеспечит охрану, а Хофман должен забыть о существовании таких опасных существ, как нацисты.

Таков, во всяком случае, был план. Сколько там будет запертых дверей, и какие следует открыть? Будут ли нацисты запирать дверь или двери, ведущие в подвалы? Вполне возможно. Но опять же, они могут запирать двери различных помещений, в которых хранили еду, вино, чемоданы и другое имущество. Тюремные камеры, вероятно, будут в отдельной части, и эта часть будет отгорожена и будет иметь стальную дверь, или, возможно, больше, чем одну, чтобы уменьшить слышимость. Будет ли там в ночное время сторож, или они просто запирают своих пленников и забывают о них до утра? Французское слово oubliette означает забытое место, или место для лиц, которых забыли. И нацисты предположительно, не позволят нарушить свой сон опасениями по поводу их пленников. Если кто из них умрёт, то это не было бы для них большой потерей. Только те, кто обладал жизненно важными секретами в своём сознании, как Труди Шульц, могут находиться под особой охраной днем и ночью.

Этим были заняты мысли Ланни в течение нескольких месяцев, и это обсуждали трое конспираторов. Теперь двое из них смогут всё это выяснить, в то время как Ланни об этом мог только догадываться. Отсутствие новостей всегда хорошая новость. Во всяком случае, сигнала тревоги до сих пор не было. Если бы это случилось, то зажглись бы огни в комнатах выше, и, конечно, вызвали бы ночного сторожа или пришли бы за ним. Если два злоумышленника встретили бы охранника в подвале, то они использовали бы всё свое искусство убеждения, что они были агентами гестапо, и что им следует подчиняться. Только в крайнем случае они схватили бы и связали бы его, пока они работали. Богатое воображение Ланни рисовало ему серию за серией событий, а некоторые из них заставляли его зубы стучать так, что он крепко держал свои челюсти руками.

Естественно, если бы было использовано любое насилие, то позиция Ланни у нацистов сильно пошатнулась бы. Ему никогда не удалось бы убедить их, что он не способствовал проникновению злоумышленников в шато. То же самое произошло бы, если обитатели шато обнаружили утром, что их пленница бесследно исчезла. Ланни мог бы настойчиво протестовать, что он спал в своей комнате и ничего не знал об этом. Но он обязательно попал бы под их наблюдение до конца своих дней, или пока им не удалось бы раскрыть тайну. Конечно, он не смог бы жить с Труди снова, будь то в Париже, в Лондоне или в Нью-Йорке. Он слышал, как Труди говорила: "О, Ланни, ты не должен делать это". Единственным оправданием этому могло быть, что он любил ее больше, чем свой долг. И как она отнеслась бы к такой форме преданности? Или она сочла бы это изменой?

Ланни слушал храп сторожа, а затем уходил в свои мысли, лишь немногие из них были приятными, но в основном мелодраматическими. Если возникнут неблагоприятные события любого рода, нацисты обязательно спросят сторожа, и было трудно себе представить, как бедный Макс сможет отказаться от того, что был пьян, и не рассказать, что его напоил американский гость. Гость видел себя уже стоящим перед комиссией по расследованию, состоящей из Его Высокородия и его сотрудников. Рассказывающим, как он провел ночь, и как случилось, что он напоил сторожа пьяным, оставаясь трезвым, особенно после того, как он продемонстрировал Рёриху и Фидлеру, что очень легко пьянеет? Была ли у него привычка носить бутылки коньяка в карманах пальто? И где он был на территории, и будет ли он так добр, чтобы позволить им исследовать свои ботинки? И, когда Ланни заявит, что он нигде не был, кроме как на лоджии и рядом с ней, ему предъявят факт, что его следы были обнаружены на углу усадьбы недалеко от шоссе!

От сцен, воспроизведённых чересчур богатым воображением Ланни, ему следовало бы вернуться к непосредственному настоящему. Он представил Хофмана, стоящего на коленях перед дверью в подземелье и возящегося с замком. Он вставлял отмычки одну за другой, качая головой и бормоча: "Это слишком сложно для меня''. Было ли это телепатией, или просто формой, которую приняли его опасения? Мог ли он на самом деле увидеть Монка, приложившего свои губы к отверстию в двери камеры и шепчущего: "Это ты, Труди?" Возможно, это были собственные болезненно приобретенные знания Ланни о том, как устроены тюрьмы. Что у них должны быть отдушины, если они не предназначены для удушья заключенного. В тюремных дверях существуют всегда отверстия на уровне глаз надсмотрщика для наблюдения за пленником, и окошки в нижней части, через которую можно ему подавать пищу и воду. Все отверстия закрыты раздвижными крышками, которые не могут быть открыты изнутри, а только с внешней стороны. Их держат открытыми в ночное время, и даже если они были закрыты, то их не запирают. Монк мог бы их открыть, и если Труди была там и была в сознании, потенциальные спасатели могли бы сказать ей, что они делают. Они не назовут имя Ланни Бэдда, но они могли бы сказать: "Ça ira", а также латинскую фразу "Bella gerant alii", которая служила паролем, когда Ланни вызволял Альфреда Помрой-Нилсона из подземелий Франко. Он рассказал Труди эту историю и объяснил смысл фразы. Он также рассказал её Монку. Прошло еще полчаса. Макс был все еще в ступоре, и Ланни совершил еще один поход к окнам библиотеки. Он затаил дыхание, когда он направил фонарик на ковер внутри, и что-то засосало у него под ложечкой, когда он увидел, что монета осталась не перевернутой. Уже было почти половина четвёртого, а они все еще были внизу в этих подвалах. Что они там делали? Ланни мог вернуться назад в крытый подъезд к дверям, спрятаться от ветра и делать все, что ему вздумается.

"Дайте мне время и не беспокойтесь" — так говорил Хофман. Но теперь муж Труди обнаружил, что это выходит за пределы его выдержки. Он был сильно обеспокоен. Если этих двоих захватили? Или же кто-то запер их там? Необычный случай для специалиста по замкам! Или они заблудились! Это была новая идея, которая захватила томящегося в ожидании конспиратора. В планах здания, которые они получили, не было показано, что находится под землей. Конечно, там должны существовать проходы, обладающие протяжённостью, но там могут быть намеренно построенные ловушки. Там могут оказаться люки или самозапирающиеся двери, которые закрываются после прохода через них. Более вероятно, что нацисты оснастили свои помещения какими-то современными устройствами на фотоэлементах. Эти устройства могут надёжно охранять заключенных и устроить ловушку для любых несанкционированных лиц, отважившихся проникнуть в запрещенные помещения?

Мучительная идея, и чем дольше Ланни обдумывал ее, тем хуже он себя чувствовал. Он подумал: "Когда они прошли определенное место или прикоснулись к определенной двери, то может раздаться сигнал тревоги в комнате гауптмана Болена!" Ланни не мог его услышать из-за сильного ветра. А в этот момент нацисты могут держать пистолеты у голов двух потенциальных взломщиков, говоря: "Hände hoch!"

Пришло время, когда Ланни не мог больше терпеть. Если люди заблудились, то он должен найти их. Если они оказались в ловушке, то он должен освободить их. Он должен был положить конец неизвестности, которая мучила его в течение последних трех месяцев. И, наконец, узнать, была ли там Труди. А если она была там и в состоянии говорить, то узнать, что происходит. Он стал одержим представлением ее за стальной дверью, шепчущей через отверстие, и Хофмана с другой стороны не в состоянии разгадать тайну замка. Если бы это было так на самом деле, Ланни вызволил бы её, даже если ему пришлось бы умереть за это. Он поручит Жану нанять полдюжину левых среди деревенских парней, вооружит их автоматическим оружием Бэдд, и в следующую ночь совершит налет на шато, перережет телефонные провода и вырежет электросваркой замки в тюремных дверях!

Макс был все еще в ступоре. Ланни еще раз прошел под прожекторами, повернул ручку французского окна и увидел, как шторы полощет ветер. Он быстро закрыл дверь и включил маленький фонарь. Монета лежала по-прежнему Марианной кверху. Ланни беззвучно прошёл через библиотеку и столовую. Мимо пары дверей, открывающихся в обе стороны, вошёл в коридор. Он видел, как официанты, проходили через эти двери в обеденное время. В соответствии с планами здания там была большая кладовая дворецкого, а за ее пределами кухня. С одной стороны кладовой была дверь на лестницу в подвал. Так было на плане. По нему и шёл Ланни.

Дверь на лестницу была не заперта. Ланни открыл её с осторожностью, не делая щелчок, и стал слушать. Тишина была, как в гробнице. Он на мгновение посветил фонариком и увидел, что ступени были сделаны из тяжелых каменных блоков, которые хорошо выдержали почти двести лет. Одного взгляда было достаточно, и он выключил свет, который мог потревожить как его врагов, так и его друзей. Он спускался по ступенькам по одной за раз, останавливаясь, чтобы услышать малейший звук, и делая всё, чтобы самому не шуметь. Внизу была еще одна дверь, и он попробовал её и нашел, что она была не заперта. Это Хофман отпер ее? Хофман предупредил, что они будут закрывать каждую дверь, какую они нашли закрытой, чтобы не привлекать к себе внимание тех, кому может случиться здесь проходить.

Нарушитель снова включил свет. Длинный коридор около двух метров в ширину шёл в обоих направлениях. Стены из камня, и большое количество дверей из крепкой древесины, на всех были замки. Без сомнения, складские помещения. Замки были большие и старые, что и следовало бы ожидать. Конспираторы решили, что вряд ли за деревянными дверями без отверстий были заключенные. Кроме того, дверь, которая разделяет складские помещения от тюремных камер, почти наверняка должна быть из стали, или, по крайней мере, из толстого железа.

Каким путём пошли Монк и Хофман? Ланни мог бы подсказать им, чтобы они бросили бумажку для указания. Но он никогда не думал, что последует за ними. Он должен был угадать, куда они пошли. Он выбрал направление, в котором, он знал, находится основная часть здания. Перед тем, как тронуться, он взял франк из своего кошелька и положил монету перед дверью. Если его друзья увидят её, они догадаются, что это значит. В любом случае, монета поможет самому Ланни найти лестницу снова. Он стал считать свои шаги, и на каждом шагу делать заметки.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Ланни шёл на цыпочках в черной темноте, держась за стены. Останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы слушать, и думать, что сумасшедший стук его сердца должен раздаваться вдоль всего коридора. Он знал, что подвергает себя опасности, и не пытался обманывать себя, что не боится. Он очень хотел не находиться там, но его удерживало желание вызволить Труди. Как он ни старался, он не смог придумать для Его Выскородия ни одной правдоподобной причины, почему он ходит на цыпочках в подвалах загородного дома этого дворянина в половине четвертого утра. Он мог бы сказать, что хотел выпить спиртного. Но как насчет полбутылки коньяка в его кармане? Он мог сказать, что он её нашел в подвале? Они, несомненно, спросят его: "Где?"

Он подошел к поперечному коридору и там остановился, долго прислушиваясь. Ни звука в этой могиле. Он прощупал своими руками всё вокруг себя и понял, что его окружает. Перед ним были три направления. Он не мог тратить время и должен был выбрать одно. Он мигнул светом, впереди был один коридор, а ним следующий. Он видел, как тень быстро пробежала по одному из них, и его сердце так подпрыгнуло, что он почувствовал боль. Звук бегущих лап — крысы. Он и его друзья обсуждали это, как одно из явлений, которых следовало ожидать. "Крысы приходят туда, где живут люди", — сказал Монк. — "У них лучшие мозги, и они переживут нас". Трое обсуждали эту идею. Бывший моряк, который жил среди крыс и внимательно наблюдал за ними, отметил, что люди должны думать о самых разнообразных вопросах, а крысы думают только о заботе о крысах. Они думают, как перехитрить людей и украсть у них пищу. Кроме того, они не воюют друг с другом, по крайней мере, не постоянно, и не собираясь в армии, как это делают люди. — "И разве это не доказывает, что у них лучшие мозги?"

Вот они захватили это старое шато и не делают ничего, кроме укрытия в безопасных местах и получения доступа к запасам пищи. Несомненно, они заставляют ежегодно Его Высокородие, а перед ним мсьё герцога раскошелиться не на один десяток тысяч франков на их пропитание. Они выгрызли отверстия в нижней части большинства этих деревянных дверей. Может быть, о, Боже! — они попали в камеру, где содержалась Труди, и, когда она лежала без сознания, отъели у неё кончики пальцев рук и ног. Несомненно, также в этих подвалах были кошки. Они не пристают к чужим и не представят никаких проблем для Ланни, но один маленький терьер может разрушить все их планы.

Ланни пошел по одному из боковых коридоров и оказался перед угольными бункерами, заполненными до отказа. Это здание не было модернизировано, и все его помещения обогревались каминами. Уголь загружали в ведёрки. Здесь они стояли в ряд. Большой кухонный лифт, американское изобретение Томаса Джефферсона, проходил на этаж выше. Это было в задней части здания, и для Ланни было глупо думать, что в этом месте могут располагаться тюремные камеры, там, куда постоянно ходят за углём и хранится огромное количество еды и вина.

Он воротился, тщательно отсчитав семьдесят четыре шага на цыпочках. Он нашел свою монету на полу и оставил её там. Он пошел в другом направлении, и скоро пришел к другому поперечному коридору. Опять же он прислушался, затаив дыхание. Какие звуки будут издавать его друзья? Хофман, вероятно, будет работать с замком, и звуки при этом он будет сам едва слышать. Фонариком ему пользоваться необязательно. Монк будет стоять на страже, или, возможно, прохаживаясь в разных направлениях, чтобы слушать. Оба мужчины были одеты в резиновые галоши. И будут так же нервничать, как Ланни, хотя их гордость может запретить им это признать. Конечно, ни один из них не поблагодарит его, если он к ним подкрадётся и заставит ёкать их сердца.

Исследователь включил свой крошечный свет вдоль одного из поперечных коридоров. И ничего не увидел. Он прошёл на цыпочках в этом направлении и обнаружил поленницы дров для больших каминов выше. Несомненно, здесь был кухонный лифт, ведший в комнату обслуги выше. Здесь сновало огромное количество крыс, и Ланни предположил, что сотни поколений вывелись в пустотах этих поленниц. Возможно, они никогда не выходили на дневной свет и могли видеть только в темноте. Пришла мысль: "В какой час утра слуги начинают брать уголь и поленья для этажей выше?"

Ланни ускорил шаги, исследуя анатомию древнего дома семьи Белкур, фаворитов французского короля Людовика Шестнадцатого. Конечно, у них были враги и необходимость держать этих врагов там, где они не могли причинить никакого вреда. Даже если это было не так и они во всём полагались на короля, архитекторы обязаны были позаботиться о темницах, потому что темницы были обязательной принадлежносью шато.

Руки Ланни в перчатках коснулись двери, которая, казалось, отличалась от других, и он мигнул фонариком. Железо, окрашенное в чёрный цвет со следами ржавчины. Он тихо попробовал ручку, и она повернулась. Дверь отворилась, скрипнув. Нарушитель снова прислушался. Ни звука, даже крыс. Он посветил фонариком и увидел каменные ступени, ведущие вниз. Место было здесь! Он и его друзья договорились, что темницы могут находиться на втором уровне подвалов, если таковые существуют. Место, где крики несчастных никогда не смогут достичь гостей в банкетном или танцевальном залах! Место, куда никогда не дойдут песни Блонделя, которые неудачники играли на рояле!

Ланни сделал один шаг вниз, а затем, молча, и осторожно, закрыл за собой дверь, проклиная раздавшийся слабый скрип. Он не хотел тревожить своих друзей, но он понял, что они были здесь. Почти наверняка причина, почему эта дверь была не заперта, была в том, что Meister-Schlosser обнаружил её тайны.

Как только дверь была плотно закрыта, Ланни дал обусловленный сигнал криком совы: "У, ууу!" протяжный второй слог. Они планировали его на открытом воздухе, где он был бы более подходящим. Но возможно, что в этих подвалах были отверстия, через которые могли залетать совы? Гнездятся ли они в щелях наверху груд бревен, охотясь на крыс, сновавших по полу? Подобно тому, что крысы, не думают ни о чём, а только о крысах, так и совы будут думать только о совах. И они тоже могли бы пережить людей, имея достаточно мозгов, чтобы не драться со своими собратьям совами.

На его сигнал ответа не было. Перебирая руками в перчатках по стенам узкого прохода, Ланни пошёл вниз, делая шаг за шагом шестнадцать раз, и шестнадцать раз он наступал на камни с болезненной медлительностью, ибо у него не было резиновой обуви, чтобы притупить звук. Внизу коридор пошел прямо вперед, и он не смел мигать светом, но опять-таки остановился и позвал чуть громче: "У, ууу!" На этот раз он услышал ответ, слабый, но короткий. В этом подземном туннеле были и другие совы!

Ланни не теряя доли секунды, пошел на звук так быстро, как он мог идти на цыпочках. На повороте, ему в лицо внезапно ударил луч фонаря. Он остановился и включил свой собственный крошечный свет и увидел то, что воображал в течение последних двух часов. Хофман стоял на коленях перед дверью с металлическим ящиком инструментов рядом с ним, а Монк на страже позади него с фонарём в руках. Один проблеск был достаточен для всех троих, и они выключили свои фонари в один и тот же момент. Ланни пришел к слесарю и прошептал еле слышно: "Что вы нашли?"

— Здесь кто-то есть.

— Это Труди?

— Мы не можем быть уверены, мы слышим стоны. Больше ничего.

— Мужчина или женщина?

— Мы не можем сказать кто.

— Можете ли вы открыть дверь?

"Я думаю, что открою. Я работаю". — Ни слова больше. Он продолжал работать. Монк увлек Ланни в коридор, чтобы не мешать Хофману. Немец прошептал: "Зачем вы пришли?"

— Я думал, что вы в беде.

— Собаки заперты?

— Да.

— А сторож?

— Он мертвецки пьян. Я не думаю, что он будет двигаться.

— Все остальное в порядке?

— Насколько я знаю. Вы открыли все эти двери?

— У нас не было времени. Мы должны были открыть три двери на пути сюда. Я прослушал все двери камер и ничего не услышал. Все глазки закрыты, кроме этого, и это, кажется, указывает, что другие камеры пусты.

Хофман прошептал: "Тише!", и они замолчали. Он работал в темноте, ориентируясь только на своё осязание и слух. Он очень тихо шевелил каким-то инструментом в замочной скважине. Только он мог слышать звуки и понимать, что они означали. Это было его дело, которому он посвятил большую часть своей жизни. Ланни хотелось бы послушать и другие двери, но он боялся пошевелиться. Монк уже послушал, и этого должно было быть достаточно. Время, которое остановилось для Ланни, теперь пустилось вскачь для всех троих.

Вдруг раздался щелчок и шепот: "Есть!" Замок повернулся, и дверь заскрипела на петлях. В ту же секунду Ланни и Монк перешли на сторону слесаря, и когда тот сверкнул фонариком в клетку, все три пары глаз уставились туда.

Место было длиной около трёх метров и два с половиной в ширину. У него не было окна. Только два отверстия, одно в верхней части и другое в нижней части двери. Воздух имел запах высохшей крови, который Ланни пришлось узнать в нацистских застенках. В дальнем углу, справа, как они вошли, была железная койка, а на ней лежал фигура, покрытая грязным серым одеялом. Все трое включили фонарики. В этом ярком свете они увидели, что пленник был полноватым человеком, седым и с клочковатой седой бородой, которая могла отрасти за неделю.

При свете заключенный зашевелился и застонал, но глаза не открывал. Он был ещё жив, но, возможно, не надолго. На его голове были не забинтованные раны, и кровь бежала по лицу.

Видимо, его оставили здесь умирать. Рядом с кроватью стояла тарелка с сухим хлебом, оловянная чашка и кувшин с водой. Был ли он в состоянии помочь себе, это, по-видимому, не беспокоило людей, которые оставили его здесь.

"Он выглядит, как немец", — прошептал Монк но, конечно, никто в этом не мог быть уверен, так как существовало очень много видов немцев, и они были на протяжении веков так тщательно перемешаны с граничащими и вторгшимися народами.

Ланни предложил: "Вид мундира может напугать его. Вам лучше немного подождать снаружи".

Монк вышел, а Ланни налил воду в оловянную чашку и окропил ею лицо человека. Тот пошевелился и застонал, но глаза не открывал. Ланни прошептал: "Поднимите голову", и Хофман поставил свой фонарь на пол и сделал то, что его просили. "У него весь затылок в крови", — заявил он.

Ланни поднёс воду к губам человека и попытался заставить его пить. Ланни должен был взять одной рукой в перчатке его челюсть и отжать её вниз, чтобы заставить его открыть рот. Затем он влил туда небольшое количество воды, и человек проглотил её. Он начал стонать: "Ach! Oh weh!" Что подтвердило предположение относительно его национальности. Он опустил голову вниз, но до сих пор ничего не говорил, и Ланни сказал: "Я попробую теперь немного коньяку".

Он вынул бутылку из кармана и откупорил ее. Хофман снова поднял беднягу, и Ланни влил несколько капель спиртного. Человек начал кашлять, а Ланни ждал, потом попробовал ещё раз больше. Одновременно он бормотал: "Wir sind Freunde", мы друзья. А затем: "Вам нечего бояться".

Мужчина открыл глаза. Один из них был повреждён, возможно, был бесполезен. Ланни продолжал шептать заверения, но, возможно, его слова не были поняты. В лице заключенного был ужас, и он слабо вскрикнул: "Nicht peitschen!" Не бейте меня!

Ланни повторял снова и снова: "Мы друзья. Не бойтесь". Но заключенный начал хныкать слабым голосом. Очевидно, в эту камеру приходили с единственной целью только мучить его, и что бы ни говорили, это будет трюком.

Хофман прошептал на ухо Ланни: "Мы не можем оставаться. Наше время истекло". Но Ланни не хотел уходить, не попытавшись сделать что-нибудь ещё.

"У меня есть идея", — сказал он. Он стянул одеяло, открывая тошнотворное зрелище. Человека избивали со всех сторон, там была кровавая масса. Но Ланни привык к нацистским методам и ничего не комментировал. Он поспешно сложил одеяло, и сказал Хофману: "Поднимите его". Он положил сложенное одеяло под голову человека, лицом вверх. Затем он сел рядом с жертвой, склонившись над ним, и посветил крошечным фонариком в глаза. Ланни начал тихо пришептывать: "Wir sind Freunde" и "Keine Angst!" не бойтесь. А потом медленно нараспев: "Sie wollen schlafen", вы хотите спать. "Sie wollen schlafen, Sie wollen schlafen!" — снова и снова. Ланни где-то читал, что нельзя загипнотизировать человека без его собственного согласия. Но, возможно, человек в беспамятстве не сможет отказаться. Так или иначе, почему бы не попробовать? Он продолжал свои попытки, несмотря на протесты шепотом Хофмана.

Заключенный смотрел на свет, и, возможно, понимал слова. Его хныканье прекратилось, и, видимо, он успокоился. Ланни начал водить своей свободной рукой перед его лицом, чуть ниже луча, не перекрывая его полностью. Он изменил свою формулу: "Sie schlafen-Sie schlafen. Schlafen-schlafen". Это слово хорошо пелось, с длинным "а", как его произносят немцы. И после бесконечных повторений глаза закрылись. Человек мог быть в трансе, или он мог спать, или он мог быть уже мертв. Много времени не займет, чтобы это выяснить.

Ланни выключил фонарик и наклонился к лицу человека, шепча: "Мы друзья. Freunde, Freunde. Мы вас не обидим. Скажите мне, кто вы. Was ist ihr Name?" Он все время повторял эти слова, пока, наконец, не пришел ответ, но такой слабый, что Ланни не мог быть уверен, что услышал его, и что это не было его собственным воображением. Он попросил Хофмана послушать тоже. Он произнёс: "Lauter. Noch einmal. Ihr Name".

И Хофман услышал, и это поразило его! Во-первых, Пол, а затем Тейчер, первое имя было произнесено на немецкий манер, как "Пауль". Имя, которое, как Ланни, так и Хофман слышали в комнате для сеансов из уст старой польки, которая предполагалось говорила, как Люди Шульц! Добрый старик, который пытался помочь Труди, и кого нацисты подвергли пыткам! Это был он!

— Sagen Sie, Paul, была ли здесь пленница?

— Ja-eine junge Frau.

— Как ее имя?

"Nein, nein! Она не сказала! Она мне не сказала! Ich weiss nichts!" — Очевидно, этот вопрос ужаснул жертву.

— Не бойтесь, Пауль. Мы друзья. Ваши друзья и ее друзья тоже. Её звали Труди?

— Они сказали, что её так зовут.

— Нацисты сказали?

"Но она этого не говорила. Она мне не говорила". — По-прежнему ужас.

— Что они делали с ней?

— Они били ее, но она ничего не говорила.

— Она сейчас здесь?

— Нет, они забрали ее.

— Куда они забрали ее?

— В Германию.

— Почему они сделали так?

— Потому что она ничего им сказала.

— Они не убили ее?

— Я так не думаю.

— Почему они вас били?

— Я пытался помочь ей.

— Что вы сделали?

— Она написала письмо, а я попытался передать его. Они наблюдали за мной, и они забрали письмо.

— Кому было адресовано письмо?

— Французское имя, я забыл. Длинное такое.

— Лонге?

— Это он.

Ланни больше ничего не нужно было спрашивать. Явно, Труди не могла написать ему, или кому-нибудь из ее товарищей по подполью. Она подумала о Жане Лонге, редакторе социалистической газеты в Париже. Она слышала, как Ланни говорил о нем, и знала, что Ланни посылал ему секретную информацию из Испании. Он был хорошо известен, и его имя не было секретом для нацистов.

Монк пришел из коридора. — "Четверть пятого, и мы сильно рискуем".

"Один момент", — ответил Ланни. Обращаясь к пленнику, он сказал твердым голосом, — "Пауль, вы никому не скажете, что мы здесь были".

— Nein, mein Herr.

— Вы не будете помнить, что мы были здесь. Вы забудете. Vergessen-vergessen. Verstehen Sie?

— Ja, mein Herr.

— Вы будете спать и всё будет хорошо. Schlafen und gesund werden.

— Ja, mein Herr.

С помощью Хофмана Ланни снова уложил жертву в кровать и накрыл его одеялом. Хофман носовым платком быстро протер кувшин и чашки, чтобы даже следы перчатки не остались на них. Склонившись над лицом заключенного, Ланни прошептал: "Просыпайся". Он щелкнул пальцами. — "Проснулся". Они не могли задержаться, чтобы убедиться в результате. Монк взял американца под руку, правильно угадав, что для него было трудно оторваться от этой сцены, и что у него может быть слабость в коленях. "Пошли", — твердо приказал он и повел его к двери. Все выключили фонари, и они вышли в коридор, ожидая, пока Хофман возился с замком. Они услышали лёгкий щелчок. "O.K.", — прошептал он, и Монк поднял тяжелый ящик инструментов, он был самым сильным из них. Они пошли по коридору тихо, но быстро.

Сейчас у них уже не было причин для задержки. Им нужно было только выйти. Они поднялись по лестнице, и на самом верху заперли за собой дверь. Видимо у Хофмана была приготовлена отмычка, потому что ему потребовалась секунда, чтобы запереть ее. Гуськом они прошли по длинному коридору в верхнем подвале, ориентируясь руками по стенам. Считали ли они количество шагов? Ланни не спросил. Было достаточно, что он сам считал и теперь снова пересчитывал. Он знал повороты, но ничего не говорил другим, так как Хофман вывел их прямо к правильной двери. Ланни включил крошечный свет на долю секунды, чтобы поднять монету, которую он положил на пол. Хофман тихо открыл дверь, и когда другие прошли, он закрыл ее за собой, но не остановился, чтобы запереть ее. Он хотел, чтобы другие подумали, что какой-то неосторожный человек забыл её запереть.

Они поднялись по лестнице на цыпочках и стали ждать, пока Хофман медленно и осторожно открыл дверь, которая вела в кладовую дворецкого. Он приоткрыл ее на сантиметр, слушая. Это был опасный момент, ведь там мог находиться слуга, рано вышедший на работу. Но не было слышно ни звука, и Хофман открыл дверь настежь. Когда другие прошли, он закрыл её, и снова не остановился, чтобы запереть ее. Ланни не спрашивал, почему он так делал. Он был уверен, что Хофман знал свое дело, а время их поджимало.

В столовой мимо длинного стола французского ореха, на котором Ланни ужинал и будет ужинать и дальше. Мимо исторических картин, у которых Ланни забалтывал Рёриха. Тусклый свет проникал в эти комнаты, а три злоумышленника смотрели во все стороны, все их чувства были напряжены до предела. Через широкий зал, а затем в библиотеку и по мягкой бархатной дорожке к третьему окну от северо-западного угла. Хофман нагнулся и поднял монету, а затем открыл половину окна, которая представляла узкую дверь. Порыв ветра, долгий порыв, давший трем мужчинам время проскочить. Затем Хофман закрыл за ними барьер.

Проснулся ли сторож? Выпущены ли собаки на свободу? Это были риски, на которые они должны были пойти, и тут нечего было говорить. "Au revoir", — прошептал слесарь, и Ланни ответил: "До встречи в Париже сегодня утром". Двое прошли через освещенную прожектором лоджию, мощенное и открытое пространство перед шато. Они не бежали, а шли с достоинством, соответствующим гауптману СС, облечённого секретными обязанностями гестапо. Хофман теперь нёс ящик с инструментами. Ведь немыслимо, чтобы офицер таскал вещи. Ланни не мог ждать и наблюдать за ними, а пошел с отработанной небрежностью вокруг здания к крытому подъезду к дверям.

Сторож все еще тяжело дышал, всё было к лучшему, хотя опасность для Ланни была еще далека от завершения. Ему пришлось ждать десять минут, время, необходимое для человека, чтобы добраться до стального забора и забраться на него. После того, как они выйдут из света, они понесут коробку инструментов между собой и пройдут значительное расстояние за короткое время. Лестница была спрятана в кустах, и взять её и перелезть через забор не займет много времени. Но есть вероятность того, что проезд какого-нибудь автомобиля или крестьянской телеги может задержать их на довольно долгое время. Поэтому он не выпустит собак, пока они не будут в безопасности.

Так что Ланни должен был сидеть и думать о Труди. Осознать, что произошло все самое худшее, что можно себе представить. В той камере или в одной из других рядом она провела что-то вроде трех месяцев, её избивали и мучили эти полдюжины изысканных монстров, с которыми Ланни вместе обедал и, возможно, будет обедать и дальше. Чувство тошноты охватило его, и он был вынужден сжимать руки и плотно стискивать зубы. Он пожалел, что не принес с собой свой автоматический пистолет Бэдд. Он вообразил себя с пистолетом в кармане, спустившимся к завтраку и расстрелявших всех тех людей подряд. Но нет, это не принесёт пользы. Он ведет борьбу не с людьми, а с правительством и системой мышления, набором идей. Придёт день, когда будет использовано оружие, но это будет не один ствол. Это будут миллионы, а, возможно, десятки миллионов.

Он попал сюда слишком поздно. Он никогда не сможет простить себе эту задержку. Но что он мог сделать? Все зависело от его возможности стать гостем в шато, и как он смог бы добиться этого на день раньше? Должен ли он был предупредить социалистов во французском правительстве о заговоре Кагуляров и тем самым вызвать раньше рейд на них? Возможно, он мог бы сделать это. Но эта идея не приходила ему в голову, пока не раздался телефонный звонок от Аннет де Брюин. Его имя не могло фигурировать в обвинениях семьи де Брюин. А стал бы французский кабинет действовать на основании анонимных обвинений? Нет, это была просто сумасшедшая идея, одна из многих, которыми Ланни мучил себя, потому что должен был обвинить кого-то в этой трагической развязке.

Он потерпел поражение полностью и навсегда, так он сказал себе с болью в сердце и душе. Теперь Труди была у нацистов внутри огромного застенка, которым была Германия. Они забрали ее туда, чтобы убить, потому что они не могли сломить ее волю. А убийство было их высшим мастерством. У Ланни не было никакой возможности найти ее, и он никогда даже не узнает, что случилось с нею, если она когда-нибудь не появится у его кровати в ночное время, или если она не будет говорить с ним голосом Текумсе. Все тщательно продуманные усилия Ланни пропали зря. Все время и расходы на привлечение Хофмана из Нью-Йорка и Монка из Испании. Все свободное время и труд Ланни, которые он мог бы употребить на выполнение задач агента президента.

Как хорошо сидеть там в темноте и дрожать от холода, горя и ярости все вместе. Это помогло пройти времени, которое опять стояло на месте. Из этой авантюры Ланни мог извлечь только свою способность продолжать обманывать нацистов-фашистов. Но над ним по-прежнему висел риск потерпеть неудачу. На Пауля мог не подействовать гипноз. Макс может не протрезвиться и рассказать, кто его споил. Собаки могли устроить тарарам в вольерах, два грабители не смогут вовремя перелезть через забор. Кто-то мог увидеть, как Ланни лазил в окна библиотеки. Да, можно было представить себе много неудач, что заставляло Ланни постоянно глядеть на часы. Даже может случиться, что нацисты пользовались гипнозом, телепатией, ясновидением или транс медиумизмом. Посмотрим ещё, чья возьмёт, и у Гитлера были люди, которые знали всё об этом. Клин клином вышибали. Но потом обнаружили, что чужой клин острее и опаснее!

О, Боже, о, Боже, бедная Труди! Ланни придется отказаться от нее. Но прежде чем эта мысль пришла к нему в голову, он понял, что не сможет этого сделать. Он уже начал думать о том, как найти ее в Германии. Кто там мог ею заниматься? Сам Гитлер, или Геринг, или Геббельс, или Риббентроп, или Гиммлер? Сможет ли Ланни это выяснить, если останется с графом и заведёт с ним дружбу? Бедный дурак, так сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт назвал себя, сидящего здесь и мечтающего о таких результатах, хотя был ещё не уверен, что его не разоблачили и полностью не разрушили его карьеру!

Наконец, бесенята или маленькие домовые, кто бы они ни были, что сидели на стрелках часов Ланни и удерживали их в неподвижности, решили их отпустить. Десять минут прошло, Ланни встал и спокойно пошел к задней части здания и обратно к питомникам. Там никого не было, по крайней мере, в поле зрения. Собаки услышали, как он идет, и были на чеку. Они не привыкли, что их выгоняют в этот час. Но все, что делает дружелюбный бог, не подвергается сомнению. Он открыл ворота, и они последовали за ним. Он закрыл ворота за ними и приказал им гулять, и они убежали прочь в темноту. Они могли бы обнаружить чужие запахи и привести своих смотрителей по их следам. Но если посягатели уехали на автомобиле, всё останется тайной.

Ланни вернулся к крытому подъезду к дверям. Он схватил сторожа за плечи, встряхнул его, говоря: "Aufstehen! Aufstehen!" Человек начал стонать и протестовать. Нет сомнений, что у него болела голова и ещё долго не пройдёт. Он должен окончательно проснуться, чтобы встать на ноги и осознать опасность потерять свою работу. Страшная вещь для пожилого гражданина Германии, где все регламентировано, и вся его жизнь занесена в трудовую книжку. Ланни продолжал его трясти, все более и более энергично, и командовать строго, но не громко: "Проснись! Aufwachen, Sie Esel!"

Ланни включил на секунду фонарик. Под одной из опор крытого подъезда был гидрант, используемый для поливки цветов и дороги. Ланни налил немного воды в свою красивую шляпу и плеснул её в лицо сторожа. Он сделал это во второй раз, и ему удалось поставить беднягу на ноги. "Теперь, ходить!" — скомандовал он. — "Sie sind betrunk en, Sie armer Narr! Если они найдут вас в таком виде, они отправят вас обратно в Германию. Verstehen Sie?"

— Ja, ja, mein Herr.

— Хорошо, тогда продолжайте ходить. Не позволяйте никому узнать, что вы пили. Не говорите ничего обо мне, или тогда они всё узнают от вас. Вы понимаете?"

Бедный Макс начал нетвёрдой походкой, поддерживаемый американцем. Ja, ja, он все понял и был в ужасе; — ach leider, and Herrgott, and bitte um Verzeihung, Herr! А потом — Oh weh, oh weh, что означало горе и bitte sehr, что означало пожалуйста. Всё, о чём мог думать напуганный бедный пожилой слуга. "Согрешил: невоздержанием душевных и телесных чувств; нечистотою душевною и телесною", — так звучит исповедь в молитослове, а этот жалкий житель Померании произнёс всё это на своем родном языке. Ланни толкал его вперёд и ловил его, когда тот спотыкался, и продолжал говорить: "Vorwärts, marsch, machen Sie sich auf die Socken! Продолжайте двигаться и не присаживайтесь, тогда опять заснёте, и вас найдут пьяным".

"Ja, ja, mein Herr! Danke schön, mein Herr!" — И так далее. Ланни знал, что еще была пара часов до рассвета в середине ноября, а если человек будет достаточно напуган и будет держаться на ногах, то сможет отойти от своего загула и добраться до своей постели, не привлекая внимания. Ланни прошёл с ним весь путь вокруг шато, а затем не осмелился остаться с ним больше. Он выдал окончательный набор запретов и получил окончательный набор обещаний, а затем подошел к лоджии, тщательно вытер ноги и вошел в окно библиотеки. Внутри он тщательно закрыл окно, и закрепил все болты. Он посветил фонариком и убедился, что всё кругом было в порядке, а затем спокойно пошел к лестнице. Там никого не было, насколько он мог видеть. Он тихо прокрался вверх по лестнице и пошел по коридору к своей комнате. Он не преминул запомнить, какой была его собственная дверь. Он повернул ручку, бесшумно вошёл, закрыл дверь и запер ее. А затем подошел к кровати, упал на неё и стал тихо плакать про себя, отчасти из-за Труди, и частично от страшного напряжения, в котором он находился не в течение трех часов, не в течение трех дней, а в течение трех долгих месяцев своей жизни.

Ланни не спал вообще. Он лежал на кровати и вспоминал свои ночные дела, стараясь обнаружить недостатки в том идеальном преступлении. Он поискал на своём пальто капли крови, которые было бы трудно объяснить. Он нашел их несколько на рукавах, но они были маленькими, и он вытер их влажным платком. К счастью, на твиде пятна не заметны. Он тщательно вымыл руки, не забывая при этом свои ногти. Он оттёр и отполировал подошвы своей обуви, и увидел, что на них ничего не осталось. Он повесил свою шляпу над лампой для чтения с включенным светом, чтобы быстро её высушить. Он побрился и надел чистую рубашку, а когда спустился к завтраку, то выглядел в достаточно хорошей форме и спокойным. Было ли у из нацистов что-нибудь на уме? Если да, то они были такими же хорошими актерами, как Ланни. Пришли утренние газеты из Парижа, и все жадно смотрели в них, а потом говорили о том, что там увидели. Аресты продолжались, и l'affaire Cagoulard занимала внимание всей Франции. L'Action française, которая поддерживала дело этих смелых отважных героев, обвиняла в броских заголовках сторонников Огненных крестов в предательстве и что рейд правительства был вызван вендеттой ревности со стороны этих сторонников. Это была междоусобица между Леоном Доде и герцогом Поццо ди Барго, с одной стороны, и полковником де ля Роком, с другой стороны, и нацисты за завтраком согласились, что это было убедительным доказательством невозможности иметь дело с французами, таких женственно неустойчивых, настолько отравленных вирусом индивидуализма и демократии.

Ланни со всем соглашался. И после того, как он выпил кофе и съел тосты, он почувствовал себя лучше. Он попросил одну из газет и уселся в библиотеке, чтобы прочитать её. Между прочим, он хорошо оглядел третье окно с северо-западного угла и убедился, что ковер был не слишком грязным, и что длинные бархатные шторы висели должным образом. Закончив читать, он разыскал Эдуарда фон Рата в офисе и сказал: "Герр фон Рат, я прочитал новости, обдумал их и пришёл к выводу, что это очередная буря в стакане воды, на которые я нагляделся в этой нестабильной стране. Я больше не чувствую, что я в серьезной опасности, пока буду заниматься своим картинным бизнесом и держаться подальше от тех, у кого возникли проблемы с полицией".

— Ich verstehe, Herr Budd. Было очень приятно быть в вашей компании.

— Я знаю, что Его Высокородие был встревожен моим присутствием здесь, и причины его тревоги понятны и заслуживают уважения. Не будете ли вы так добры, передать ему моё почтение и уведомить о моём решении?

— Selbstverständlich, Herr Budd.

— Я знаю, что правила приличия требует от меня поблагодарить его лично за его гостеприимство, но при этих своеобразных обстоятельствах было бы неразумно для меня даже навестить его, позвонить по телефону или написать ему.

— Ja, ja, das wird er einsehen.

— Если он позвонит, вы можете сказать ему, что гость ушел, не называя моего имени, и когда вы увидите его, передайте ему мою глубокую и искреннюю благодарность за его любезность.

— С удовольствием, герр Бэдд.

— Не говорите никому, что я был здесь, и будьте уверенны, что я буду не менее осторожным.

— Ваша осторожность заслуживает восхищения, герр Бэдд, и все мы наслаждались вашей компанией.

— Будьте так добры, передать мой Lebewohl остальной части вашего персонала, так как я не хочу отрывать их от работы. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер.

Бойся гостя стоячего! Ланни зашёл в свою комнату и сложил свои немногочисленные пожитки в сумку. Его автомобиль был доставлен в крытый подъезд к дверям, место, которого никогда не забудешь. Он уехал, чтобы никогда больше не возвращаться, так он надеялся. По крайней мере, пока шато снова не станет французским, а он смог бы взяться за распродажу нескольких достаточно хороших картин.

Конспиратор настолько вообразил себя Кагуляром, что из предосторожности в отель к Хофману не поехал, а позвонил ему в гостиницу. Слесарь встретил его на улице, и, убедившись, что за ними не следят, они взяли такси до отеля Монка. Там они устроили то, что называется мужским трёпом! Три ветерана войны. И весь мир знает, как старые солдаты любят переживать свои битвы снова. Они хотели узнать все детали приключений Ланни: как он сумел заставить графа Герценберга принять его, кого он встретил в шато, как вели себя собаки и сторож. Все эти вопросы были предметом тревожных догадок, а теперь, услышать истинную историю было, как побывать за кулисами истории.

Они не добились своей цели, но сделали все возможное, и Ланни поспешил заверить их, что он это понял. Задача, которую он поставил, лежала за пределами его возможностей. Хофман и Монк были убеждены в этом с самого начала и говорили ему об этом. Они не видели никакой надежды для художницы, но, как практичные люди, они не могли вести себя иначе. Слесарь может проникнуть во французское шато, но не в цитадель нацизма. Так и Монк, он же капитан Герцог, он же гауптман Брантинг, сказал, что у него была рота жестких бойцов, ожидавших его в красных холмах Арагона, и это было то место, где можно было бы спасти Труди Шульц.

Трое улеглись спать, а затем приняли ванну и поели. Вечером Ланни имел разговор с каждым из них по отдельности. Монк настаивал, что он потерпел неудачу и не заслужил оговоренной суммы. Но Ланни сказал, что капитан выполнил все, о чём договаривались, и провал был не его, а Ланни. Монк связался со своей женой через подполье, и она, и дети должны были быть в Париже через несколько дней. Они договорились, что Ланни должен был получить сто тысяч франков из своего банка, около четырех тысяч долларов, а в течение нескольких следующих дней Монк разменяет их, чтобы в банкнотах не было последовательных номеров. На одну половину он приобретёт чеки Америкэн Экспресс для своей семьи, а другую половину он передаст в подполье для продолжения работы Труди.

Профессор Адлер, как он сообщил, как-то пронюхал о похищения Труди и бежал из Парижа, но теперь он вернулся. Он отрастил седую бороду, и был уже не кларнетистом, заметное занятие. Он живет в другом рабочем районе и планировал зарабатывать на жизнь переводами. Только три человека знали о нем, Ланни, Монк, и тот раненый, о котором Монк говорил Ланни в Испании. Ланни должен был написать Адлеру кодированное письмо, и они должны были встретиться на улице, как и в старые времена. Это было похоже на возвращение Труди. Самая важная работа, которую Труди поручила ему. А Труди-призрак это подтвердит. По крайней мере, это даст ему повод для продажи большего количества картин и получения больше денег.

Хофману не сказали, что Труди Шульц была женой Ланни, и Ланни приходилось скрывать свое горе в присутствии слесаря. Слесарь был убеждён, что Труди мертва, и он заявил об этом категорически. Что касается Монка, он старался из любезности убедить Ланни в этом, чтобы тот не тратил свои усилия попусту. Когда они остались вдвоем, он сказал ему это, и Ланни поблагодарил его, сказав: "Вы может быть и правы, и я боюсь, что это так, но, конечно, я должен в этом убедиться, прежде чем успокоится моя душа".

— Как вы сможете убедиться?

— У меня есть идея. Я собираюсь заставить Гитлера подтвердить мне это. Потом, видя удивление своего друга, он добавил: "Не думайте, что я сошел с ума. Пока это только идея, но это может сработать. Гитлер верит в оккультные явления, как мне сказали, и если я смогу его заинтересовать общением с духами, он мог бы взять на себя труд проверить это".

"Por Dios!" — воскликнул Капитан. — "Если вам это удастся, обещайте, что расскажете мне об этом?"

— Мы где-нибудь пообедаем вместе, и я расскажу вам историю. Но тем временем, не забывайте, что все это самый большой секрет на этой земле.

Позже Ланни имел личную беседу с Хофманом, который по-прежнему настаивал, что не хочет платы за свою часть работы. Он совершил восхитительную поездку в Париж, видел достопримечательности и слышал новости, жил по-царски. Что еще может хотеть человек? Особенно, когда он потерпел неудачу в работе.

Ланни ответил: "Вы открыли каждый замок".

"Я бесплатно получил знания", — возразил Meister-Schlosser — "в двух различных областях, в исследованиях паранормальных явлений и сущности нацизма. И то и другое интересно для меня, и я не истратил на это ни цента".

"Хорошо", — предложил хозяин. — "Следуйте своему хобби. Нескольких дней здесь, в Париже, я должен ждать своего отца, а вы тем временем поищите старые замки, которые вы хотели бы добавить в свою коллекцию. Если найдете, то дайте мне купить их для вас. И моя совесть будет спокойна. Ведь вы можете мне понадобиться когда-нибудь снова, вы знаете".

Ланни должен был увидеть своего красного дядю и проверить, как там дела. Племянник научился осторожности и не рассказал Джессу, что произошло в Шато-де-Белкур. Он просто сказал: "Предприятие провалилось, так что вы можете заплатить Жану и сказать ему, чтобы он забыл обо всём и покинул мельницу". Он не попросил отчета, а Джесс его и не предложил.

Они обсудили разоблачение Кагуляров, как это делали все в Париже в данный момент. Ланни боялся, что его задержка испортит выступление его дяди, но Джесс заявил: "Если бы я выступил об этом в Палате, все назвали бы это уткой, но когда правительство нажало на все пружины, то пусть эти негодяи получат, по крайней мере, несколько дней тюрьмы, черт побери, их грязные души!"

Депутат французской республики рассказал о забавном аспекте этого дела. Очень сдержанный представитель Огненных крестов пришел к нему и объяснил, как они планируют наказать своих клеветников. Они слышали слухи о том, что мсьё Блок-лесс собирает информацию по этим вопросам, и они хотели добавить её к своей собственной и представить все это правительству. Сначала Джесс не захотел доверять этому человеку, но тот сумел убедить депутата в своей добропорядочности. Он хотел информацию так сильно, что предложил за неё заплатить, и Джесс фактически продал копию своих заметок за десять тысяч франков, самый неожиданный вклад в фонд коммунистической кампании. "С миру по нитке — голому рубашка", — сказал он. А Ланни ответил еще более острой поговоркой: "Крайности сходятся!"

Хофман знал, где искать замки, и он нашел коллекцию древних египетских хитроумных устройств, которые дилер держал в надежде, что ими когда-нибудь заинтересуется какой-нибудь богатый американец. Хофман рассказал об этом Ланни, и этот богатый американец заинтересовался. Оказалось, что строители пирамид разработали такой хороший замок, что никто никогда не смог придумать лучше. Единственное отличие заключалось в том, что современные производители замков имели в своём распоряжении стали и точные инструменты, в то время как египтяне имели только древесину. Хофман пояснил:

"Они запирали двери длинным полым засовом и скобой из тика, самым крепким деревом, который они могли найти. В верхней части скобы, они устанавливали несколько свободных штырей, которые падали в соответствующие отверстия в засове и удерживали его на месте. Ключ был плоской палкой из дерева, как правило, тридцать или тридцать пять сантиметров длиной для уличной двери, с колышками на конце, соответствующим штырям в засове. Для того, чтобы открыть дверь, египтяне втыкали ключ через круглое отверстие в стене, поднимали штыри, пока они не очистят болт, затем отодвигали засов, потянув за ключ, который удерживал его колышками, торчащие в отверстиях засова. Египетские слесари носили свои готовые ключи на своих плечах, как вязанки хвороста".

"Что хочет этот дилер за свою коллекцию?" — спросил Ланни.

— Он хочет шестьдесят тысяч франков, но это гораздо больше, чем я позволил бы вам потратить на меня.

"Я бы легко заплатил это", — сказал сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, в чьих карманах деньги долго не задерживались. — "Но вы можете быть уверены, что ваш дилер не ожидает получить запрашиваемую цену даже не от американца. Предложите ему тридцать тысяч".

— Я предложил тридцать пять, и он смеялся надо мной.

— Вы дали ему свое имя и адрес?

— Да, и я сказал ему, что уезжаю в Нью-Йорк через несколько дней.

— Потерпите немного. Он надеется получить пятьдесят тысяч, но согласится на сорок. Но не называйте цену больше тридцати пяти, пока не посоветуетесь со мной. Помните, что я покупаю и продаю произведения искусства в этом городе около пятнадцати лет.

Хофман принял совет и купил коллекцию за тридцать восемь тысяч франков за деньги Ланни. Он принес замки домой и разложил их на кровати и объяснил их своему другу. Они были использованы, без сомнения, в зернохранилищах или других сокровищницах дома какого-то богатого египтянина, возможно, фараона почти три тысячи лет назад. Они были тщательно очищены, и до сих пор работали, и Meister-Schlosser был в восторге от них, как ребенок от большой куклы, которая закрывает глаза, когда её кладут на спину вниз. Когда эти двое расставались, это было на самом деле "до свиданья", а не "прощайте". Хофман сказал: "Если у вас когда-нибудь будет что-нибудь, романтичное и развлекательное, как последнее задание, то обязательно дайте мне знать". Он усмехнулся и добавил: "Когда я был мальчишкой, мы привыкли говорить такие вещи, как это, и заканчивали: 'А, вот и нетушки!' "