Агент президента

Глава двадцать седьмая Бесплодная мирская суета[87]

Ланни Бэдд жил в мире, который ему не нравился. Мир, который на самом деле, казалось, катился к безумию. Работа, которую он выбрал, или которая, возможно, выбрала его, обязывала его встречаться людьми, которых он не мог терпеть, и запрещала ему видеться с теми, с которыми ему на самом деле хотелось знаться. В результате, он остался в одиночестве, за исключением того времени, когда собирал информацию и находил удовольствие в музыке или в книгах, которые мог свободно читать без разрешения нацистов. Он был вынужден все больше и больше уходить в себя и должен был бороться с депрессией и тягой к размышлениям о своих неудачах и трагических сценах, которым был свидетелем.

Например, о бедняге, которого он оставил в подземелье Шато-де-Белкур. Не то, чтобы Ланни винил себя за то, что оставил его там. Там ничего нельзя было сделать. Если бы эти три злоумышленники вынесли бы этого человека, то погубили бы все дело и карьеру агента президента. Возможно, из-за милосердия его надо было задушить до смерти. Но Ланни никогда никого не убивал, и даже не думал об этом. Теперь он продолжал задаваться вопросом, был ли бедняга все еще жив, и до сих пор подвергается пыткам за то, что пытался оказать помощь Труди?

Этот забитый человек стал своего рода символом дела, в которое верил Ланни и любил. Символом стал не только немецкий народ, хорошие немцы, хорошие европейцы среди немцев, лишённые свободы, с кляпом во рту, заключённые в тюрьмы и приговорённые к годам мучений. Но и все остальные несчастные народы, чьи судьбы наблюдал Ланни. Итальянцы, китайцы, абиссинцы, испанцы, австрийцы, а теперь чехи, следующие за ними в этом списке, стоящие беспомощными, наблюдающими за убийцами, хозяйничающими в их домах. Несчастный Пол Тейчер стал умножаться в воображении Ланни на тысячи, миллионы, сотни миллионов. Такова была судьба народов Европы и Азии. В их земли вторгались, убивали их молодых мужчин и насиловали их женщин, разоряли их поля, а их дома сжигали, их города бомбили в щебень, их лидеров и интеллектуалов расстреливали или вешали, обезглавливали или запирали в тюрьмы. Такое было развитие событий в течение всей жизни Ланни. Этого замечательного нового двадцатого века, который назвал себя "современным" и надеялся так много дать и получить.

С каждым годом положение дел ухудшалось. Преступления увеличивались в арифметической прогрессии. И теперь, казалось, всё, что произошло до сих пор, было лишь тенью истреблений и разорений будущего. Надежды Испании собирались полностью испариться. Этот холодный методичный убийца, генерал Франко, будет продолжать получать средства убийства из Италии и Германии, чтобы взрывать и терзать тела своих соотечественников, пока в Испании больше не останется ни одного человека с рассудком или даже с порядочностью. Каждый мужчина и женщина на земле, кто верил, во что верил Ланни, будет убит, или заперт в подземелье, чтобы погибнуть медленно от недоедания. Каждый ребенок в Испании превратится в благочестивого робота, спасающего свою душу, позволяя священнику черной рясе бормотать заклинания древней магии над его бедной маленькой головой, кишащей вшами.

И теперь это происходит в Австрии. Wien, Wien, du Stadt meiner Träume! У Ланни в голове возникала мелодия этого прекрасного вальса каждый раз, когда он думал о ней. И теперь она стала штаб-квартирой нацистов, и стала gleichgeschaltet, унифицированной, а это означало, что там тысячу раз повторились те беззакония, которые он наблюдал в Мюнхене и Берлине. А теперь красивый старый город Прага, и чехи, один из самых разумных и демократичных народов Европы, чье единственное преступление, что их предки почти тысячу лет назад разрешили многим немцам приехать в их страну и приобрести земли и другое имущество.

Эти накопленные ужасы заставили Ланни Бэдда задавать вопросы вселенной, в которую он без собственных намерений так внезапно и странно был вброшен. Что правит таким сложным комплексом явлений, провидение любого рода или просто слепой случай? Ланни не встречал каких-либо произведений искусства или ремесел, которые возникли в результате слепого случая. Так что он должен был верить, что это должно быть результатом работы какого-то интеллекта. Какой-то разум должен был ухитриться произвести два миллиарда человеческих существ на маленькой планете, вращающейся в обширных и сложных звездных и галактических системах. Каким может быть такой интеллект, и как он функционирует, и прежде всего, чего он хочет. Для Ланни становилось все труднее это представить, чем старше он становился и чем больше знакомился с многочисленными человеческими страданиями.

Предположительно, что провидение или Бог хотел, чтобы каждый человек делал все, что сможет. И у Ланни это может вызвать только большое недоумение и беспокойство. Возможно, это недоумение и беспокойство было частью процесса. Возможно, Бог имел в виду, что каждый из двух миллиардов существ будет пытаться, пока не научится мыслить более ясно и организовываться и сотрудничать со своими собратьями. Да, это должно быть так, но это казалось таким расточительным и жутким процессом. Почему они не смогли научиться сотрудничать с самого начала? Почему они не родились с достаточным здравым смыслом в головах, а только с желанием господствовать и угнетать, грабить и убивать?

На такие вопросы есть только один ответ: "Бог знает". Поскольку Бог не скажет. Ответа нет. Два миллиарда людей проживали здесь на этой планете без здравого смысла или правил сохранить то, что они сами могли придумать и создать. Если бы они когда-нибудь смогли прекратить господствовать и угнетать, грабить и убивать, то это случилось бы потому, что кто-то из их числа был достаточно умён, чтобы убедить других успокоиться и производить богатство для себя вместо того, чтобы пытаться отнять его у своих соседей.

Ланни казалось, что для этого нужно международное правительства и мировая полиция. Но потом он поймал себя на мысли: "Боже мой, а вдруг эту мировую полицию создаст новый Магомет!" Это стало для него самой ужасной мыслью в мире. И каждый день, казалось, приближал эту возможность человечеству.

Политика в Англии сейчас была накалена до предела так, что Ланни боялся ехать в Плёс, находившийся по близости, прямо из замка Уикторп. Он поехал в Лондон и позвонил Рику оттуда, прося его приехать в город. Ланни встретил его на вокзале и некоторое время повозил на машине, самый безопасный способ обсудить смысл визита Видемана и задач лорда Галифакса в Париже. Ланни действительно не мог сказать ничего нового. Левая пресса довольно четко очертила заговор нацистской партии с тори, которые были готовы отдать Гитлеру всё, что он хотел, в надежде направить его на восток. Но левые не могли доказать это. То, что они опубликовали, было беззастенчиво опровергнуто, а "умиротворители" прямо следовали своему курсу. Ланни мог подтвердить идеи Рика, но он не мог позволить ему опубликовать доказательства или даже намекнуть на них, потому что Седди знал, что Ланни и Рик были друзьями. Драматург должен был делать то, что он делал в предыдущих случаях, передавать информацию другим, немного здесь и немного там, чтобы, в конце концов, читатели оппозиционных газет получили довольно четкую картину.

Ланни рассказал о своем состоянии, и просил оказать ему честь побыть вместе с ним в течение нескольких дней. Почему бы Нине и Рику не устроить себе каникулы и не отправиться с ним в поездку? Почему бы не поехать на север и увидеть тот Озерный край, где Вордсворту удалось пережить все ужасы наполеоновских войн? "Этого мира слишком много с нами", — процитировал Ланни. Они будут избегать проторенных дорог и светскую публику, которая могла бы их узнать. Рик сказал: "Превосходно!", и они, не говоря никому, встретились в условленное время. Все чувствовали себя так весело, как три школьника, прогулявших уроки.

Озерный край находится в северо-западной части этого маленького компактного островка в нескольких сотнях километров от Лондона. Во времена поэта такое комфортное путешествие заняло бы неделю, но он редко так путешествовал за время своей восьмидесятилетней жизни. По подсчётам Ланни Бэдда этот путь можно было проделать за несколько часов, если спешить. Но в эти каникулы никто не торопился, останавливаясь осмотреть древние архитектурные памятники, о которых знает каждый школьник. Английская сельская местность носила свое летнее платье темно-зеленого цвета, а местные жители называли такую погоду жаркой. Но она не казалась такой тем, кто вырос на Юге Франции. У всей Англии, по-видимому, были каникулы. Поразительная вещь, приехав в тихую страну мечты поэта, погружённого в бездеятельное созерцание, и обнаружить там его дороги замощёнными, его берега озер застроенными виллами и гостиницами, а его озера, заполненными гребными лодками и каноэ. Чтобы найти жилье, им пришлось проехать некоторое расстояние.

С поэзией Вордсворта Ланни в возрасте семнадцати лет познакомил его двоюродный дел Эли Бэдд в штате Коннектикут, и Ланни внимательно и прилежно прочитал его, делая пометки. Рик, чье образование было больше того, что он называл "современным", не знал поэта так хорошо. Тем не менее, Ланни захватил с собой книгу со стихами, и они нашли время прочитать длинные отрывки и найти описанные вещи. Уже было слишком поздно в этом году найти золотые нарциссы, и они вряд ли нашли бы мирную юдоль. Но они слышали кукование кукушки, и видели сарыча, медленно планирующего со скалы. Они сидели на одном из многочисленных маленьких скалистых холмов и смотрели вниз на крошечное озеро Грасмир, километра два длиною с одним зеленым островом и скалистыми берегами. Они видели серебряные венки клубящегося тумана, а земля и природа говорила им то же самое, что и юному поклоннику полтора века назад.

Но есть предел тому времени, которое мужчины этого возраста могли бы провести в созерцании природных красот. Их окружала капризная бесполезная суета даже больше, чем во времена поэта. Подобно тому, как мысли поэта были захвачены угрозой Наполеона, так и мысли Ланни Бэдда были обеспокоены нацизмом и фашизмом, и он хотел воскликнуть Рику: "Скажи, мой друг, как путь найти прямей". Конечно, теперь, как никогда в писанной истории, Англия была болотом застойных вод, и все другие фразы поэта о горе и отчаянии также были применимы к этому новому веку.

Англичанин ответил: "Да, но мы пережили наполеоновские войны, и мне кажется, мы выдержим всё снова".

Ланни заявил: "Каждый раз, когда я еду в Германию и вижу, как готовятся нацисты, меня всё больше одолевают сомнения. Я не думаю, что вы когда-либо были в такой же опасности, как сегодня. Конечно, не со времен испанской Армады".

Рик согласился, но добавил, что в правительстве есть недремлющие люди, а кое-где реальная подготовка идет полным ходом. — "Альфи знает парней в военной авиации, и они прилагают все усилия, я тебя могу заверить".

Ланни выразил свое личное недовольство. Он не смог себя убедить, что он что-нибудь достиг, и кто-нибудь обратил внимание на ту информацию, которую он добыл. Его друг ему серьезно сказал: "Я не знаю, какие у тебя достижения в Штатах, но я могу тебя заверить, что ты здесь полезен. Твоя информация позволяет подтвердить то, что мы знаем, и точно знать, кто наши враги, и что они планируют. Я передаю информацию многим ключевым фигурам. И если у всех нас есть четкое представление о ситуации на сегодняшний день, то мы обязаны в этом и твоим усилиям. Конечно, ты мог сделать больше, если бы был на нашей стороне. Но тогда ты никогда не смог бы снова поехать в Германию, или войти в гостиную в Кливдене, или встретить таких людей, что во Франции или Штатах".

"Это правда", — был вынужден признать Ланни. — "Но только теперь вся задача кажется настолько огромной, насколько безнадежной".

"Я испытываю то же самое", — признался драматург; — "Но я не буду сдаваться, и ты не должен. Дом горит, и мы не знаем, сможем ли мы вывести людей из огня, но мы должны давать сигналы тревоги, как можно громче и чаще".

Сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт заявил: "В Новой Англии вешают на своего рода эшафот железное кольцо размером с вагонное колесо на цепи, и когда возникает пожар, они колотят по нему кузнечным молотом".

"Правильно!" — ответил другой. — "Ты парень, который бежит с молотом, а я тот, кто создаёт шум. Горожане толстые и ленивые, и не любят, когда беспокоят их сон, но мы продолжаем стучать и мало-помалу мы разбудим некоторых из них".

Марджи, вдовствующая графиня Эвершем-Уотсон, пригласила Бьюти приехать и провести некоторое время с ней, а Бьюти хотела взять с собой Фрэнсис, по крайней мере, на уик-энд. Ирма и ее мать никогда не забывали о похищении у Линдберга, и драгоценная любимица редко покидала имение. Но Ланни согласился взять ее и вернуть ее обратно, а он обладал законным правом сделать это, и Ирме пришлось довольствоваться только тем, что вместе с ней отправились гувернантка и горничная ребенка. В теории Фрэнсис могла получить все, что ей понадобиться, в поместье Уикторп. Но Ланни заметил, что ничто не может заменить внешнего мира. Всякий раз, когда малышка выезжала, она всегда была в диком восторге.

Когда Марджи Петрис из Кентукки стала второй женой лорда Эвершем-Уотсон, она перестроила и расширила особняк и переименовала место в Блюграсс. Когда ее муж, известный как "Мямля" умер, то пасынок Марджи, новый наследник титула, занял особняк, а Марджи построила себе виллу на другой части поместья. Бьюти должна была оставаться там вместе с Фрэнсис, в то время как Ланни должен был быть гостем пасынка, с которым играл мальчишкой.

Дэвид Дуглас Патрик Фитцджеральд, седьмой лорд Эвершем-Уотсон, был большим, красивым парнем, как его и отец. Общительный, беззаботный и без лишнего интеллекта. Ярый спортсмен, он принял на себя управление конюшней скаковых лошадей своего отца. Чистокровные лошади из Кентукки были одним из вкладов Марджи как в престиж семьи, так и в её финансы. Книги показали, что они выиграли почти полмиллиона фунтов после мировой войны. Дэви, как его называли, был чистокровным англичанином, но всегда принимал американцев в своем доме и пользовался американским сленгом.

Он был впечатлен достижениями Ланни и любил слушать его рассказы, особенно после того, как искусствовед стал приятелем нацистов номеров один, два и три. Все хотели услышать о них прямо сейчас, пока они делали такие чертовские неприятности сами, и Дэви заполонил свой дом людьми, которые хотели задавать вопросы.

Так Ланни провел уик-энд в обществе английского "спортивного круга". Наиболее важным среди них был маленький джентльмен, старый, почти трясущийся, с бахромой седых волос вокруг лысины и небольшими белыми усами, украшающими доброжелательно улыбающийся рот. "Старый Портленд" или "дорогой Портленд" так его называли все, потому что он напоминал им старое доброе время, когда не было никаких налогов на доходы и наследство. Он был герцогом на протяжении более шестидесяти лет и заведовал охотой королевы Виктории. Уильям Джон Артур Чарльз Джеймс Кавендиш-Бентинк было его имя, и он был кавалером Ордена подвязки, рыцарем Большого креста и обладателем других не менее важных наград, бароном Бальсовером и Серенстером, виконтом Вудстоком, графом Портлендом и маркизом Титчфилдом. Он застрелил одну тысячу оленей, присутствовал при убийстве огромного количества лисиц и устроил десять тысяч пиров. Сам по себе он был эпохой.

В детстве Ланни сопровождал Марджи и несколько ее друзей в огромное аббатство Уэлбек, где находился дом этого герцога. Это было в Мидлендсе, где он владел около сотни тысяч гектаров, в том числе землями с углём и несколькими деревнями. Для мальчика самым интересным фактом было то, что отец герцога был одержим страстью к подземному строительству. Подземный бальный зал длиной пятьдесят метров, подземная железная дорога, которая тайно вела в его село на удалении в два с половиной километра. У него был сад с печами, встроенными в стены, где быстро созревали плоды. Каток для служанок аббатства. Школа верховой езды с четырьмя тысячами газовых горелок для освещения. Мальчику трудно было забыть такие диковинки.

С такими людьми можно часто столкнуться в мире правящего класса Великобритании. Они были индивидуалистами, особенно когда у них было много денег. Они делали то, что им хотелось, и редко им препятствовал какой-либо закон. Некоторые из них переехали в Новую Англию, и их звали Бэдд, и Ланни знал о них всё и поэтому привык к эксцентричности. Он знал, что бывают герцоги, которые задают моду в одежде. Бывают и другие, которые носили старую одежду, которая им нравилась. Он слышал, как великий герцог Норфолк рассказывал историю о себе, как он прогуливался по территории своего поместья. Он открыл эту территорию для публики, которые использовали её в качестве парка. Герцогу сделали замечание представители этой публики за его прогулки по траве. — "Вы что читать не умеете? Разве вы не видите надпись: 'По траве не ходить'? Из-за таких людей, как вы, могут закрыть это место для всех остальных!"

Среди этой плохо одетой титулованной публики в Блюграсс был один. Он появился в синем шерстяном костюме, лоснившемся на локтях и сзади на штанах, в кепке из клетчатой ткани модели, известной как "Крысолов". Когда он одевался на ужин, его черный галстук сидел криво. У него был тонкий нос, широкий рот, а масса темных волос зачёсывалась на одну сторону и падала над левым глазом. Он выглядел, как поэт или художник из меблированных комнат в доме на Блумсбери. Такими домами он владел сотнями, а может быть, даже и тысячами.

Его звали Гастингс Уильям Саквилл Рассел, и когда умер его старый отец, он стал двенадцатым герцогом Бедфордом, маркизом Тавистоком, графом Расселом, бароном Расселом Торнхэ и бароном Хоулэндом Стритама. Его отец жил в одиночестве в особняке в Бедфордшире. Ланни слышал, что его особняк был полон старых мастеров, в том числе восемнадцать Каналетто в одной комнате. По этой причине он решил подружиться с сыном, но сын сказал ему, что в этом не было никакого смысла. Старый джентльмен приготовил для гостей шестьдесят комнат, а также более шестидесяти для него самого, но он занимал лишь три или четыре. Он предпочитал компанию жирафов и зебр. Их у него было целое стадо. Он запрягал зебр в упряжи, а его парк с оградой вокруг был отдан на откуп большому количеству лам из Анд, за которыми наблюдали охранники в зеленых мундирах и в шляпах с кокардами. Кроме того, у него были львы, тигры и пантеры. Ну, и все остальное. И у него имелся бронепоезд, чтобы он мог передвигаться среди них в безопасности. Он мог позволить себе иметь такие капризы, потому что он владел большими участками земли, на которых был построен город Лондон. Эта земля была "ограничена в порядке наследования и отчуждения", то есть, её нельзя было продать, только сдать в аренду, и она передавалась по наследству только старшему сыну.

Так достопочтенный Гастингс Уильям Саквилл Рассел честно стал экстравагантным. Он сам был любителем птиц и специализировался на разведении красивых попугаев. Он был армейским офицером, но на момент начала Мировой войны решил стать пацифистом, и стал мыть в посуду в столовой Молодёжной Христианской Организации. Он все еще был пацифистом, но особого рода, как сенатор Най из Северной Дакоты, который, казалось, исключил Гитлера от этого правила. Достопочтенный очень интересовался фюрером, и Ланни размышлял, намеренно ли его прическа совпадает с прической Ади. Дюжина других благородных леди и джентльменов сидела и слушала вопросы, заданные ему, и у американца не осталось никаких сомнений относительно содержания их мыслей. Известные проблемы. Какой людоед был менее опасен, коричневый или красный? Каковы перспективы, что они начнут убивать друг друга? Ланни вспомнил немецкую сказку о маленьком портном, который бросил комья в двух спящих великанов и тем самым спровоцировал их на страшную драку друг с другом.

Приходящий отец доставил свою маленькую дочь обратно в Уикторп с гувернанткой и горничной на заднем сиденье. Всю дорогу малышка болтала, как хорошо она провела время. О красивых лошадках, длинношерстных овчарках, добрых и отзывчивых людях. Она задала множество вопросов, и снова Ланни наблюдал за чудом раскрывающегося юного ума, характером и мнением в процессе их становления. Он очень хотел забрать ее и научить ее тому, что считал правдой о мире, в котором ей придётся жить. Но, увы, он не мог сказать ни слова этой правды, даже намекнуть на неё. Когда она спросила о бедных людях, и почему они были такими, что он мог ответить? Мог ли он рассказать об ужасной английской земельной системе? Две их спутницы услышали бы его и раззвонили бы это по всему замку. Если бы он дождался бы, пока не останется наедине с ребенком, то она, несомненно, ляпнула бы своей матери: папа говорит так, и папа не думает эдак. Это разрушит доверие Ирмы, и она будет чувствовать своим долгом предупредить своего мужа: "Будь осторожен, когда говоришь в присутствии Ланни, он по-прежнему в душе красный".

Нет, Фрэнсис Барнс Бэдд должна иметь такие взгляды, чтобы жить без каких-либо угрызений совести по английской земельной системе. Она должна верить, что она высшее существо по праву рождения и имеет право на огромные суммы, взятые из продукта труда других людей, и что всякий раз, когда она вернёт часть этих сумм людям, то это будет актом благотворительности, которым они обязаны восхищаться и за который они обязаны даже любить ее. В Англии были добросердечные графини и герцогини, некоторые из которых тратили свои состояния на защиту животных. В Блюграсс Фрэнсис могла встретить пожилую седовласую леди, выскочившую со своего лимузина, чтобы остановить возчика, бившего старую лошадь палкой. Такой леди была жена "Дорогой Портленда", которая рассказала ей пони в шахтах, которых она позволила откормить у себя на лугах в ее поместье в Уэлбеке. Маленькая Фрэнсис может превратиться в подобие леди Баунтифул. Её готовят наставники и семья, чтобы стать подходящей супругой какого-то одного из видных аристократов Англии. И самое лучшее, на что Ланни мог надеяться, что она не выйдет не за одного из таких чудаков.

Эта система была установлена после битвы при Гастингсе восемьсот семьдесят два года назад. Герцоги, графы и бароны были потомками норманнских завоевателей, а шахтеры и земельные арендаторы были потомками проигравших саксов. Эти два языка слились, но в повседневной речи можно легко распознать различия между этими двумя группами по одному предложению, иногда по одному слову. Английская система выжила и распространилась по всему миру, так что теперь в ней никогда не заходило солнце, потому, что правящие классы обладали мудростью относиться ко всем покоренным народам с долей великодушия.

Ланни, читая историю и наблюдая за событиями своего времени, решил, что существует разница между Британской империей и теми, которые собирались построить Гитлер, Муссолини, Франко и Сын Неба. Англичане всегда, где бы они ни были, оставляли меньшинство диссидентов, в то время как современные диктаторы расстреливали их, заключали их в концлагерях и уничтожали их идеи. Британская практика позволяла думать Ланни, что его маленькая дочь будет иметь возможность услышать некоторые гуманитарные идеи даже без вмешательства своего отца.

Гость на английский манер вписался в семью и в гостей этого хорошо отлаженного дома. Он оставался один и ни к кому не приставал. Он совершал долгие прогулки, читал книги из обширной библиотеки, а когда гости хотели музыку, то играл её для них. Ничего слишком долгого или слишком шумного, только правильно подобранную Salonmusik. И всякий раз, когда представлялся случай, он слушал обсуждения дел Империи. Вряд ли он мог выбрать лучшее место, из которого можно увидеть ход событий, и услышать, как они интерпретируются теми, кто направляет их или пытается направлять.

Среди других гостей на следующий уик-энд прибыл пожилой джентльмен, который до недавнего времени был простым мистером Уолтером Ренсименом. Теперь он унаследовал титул барона. Он был чрезвычайно богатым судовладельцем и входил в кабинет Асквита, когда тот был ещё жив. Он только что вернулся из Кауса, где занимался парусным спортом и приобрёл красивый загар. Но теперь премьер-министр вызвал его и возложил на него обязанность, которую сам Ренсимен причудливо назвал дрейфом в небольшой лодке посередине Атлантики. Он был одним из тех англичан, с особым чувством юмора, кто читал Алису в стране чудес и часто цитировал её. Его лоб был высоким и морщинистым, а его круглую голову не мешало разглядеть небольшое количество волос. Его тонкие губы часто улыбались, но глаза выдавали тревогу, потому что он собирался в Прагу, якобы неофициально. На самом деле он должен убедить чешское правительство согласиться на урегулирование, которое выработал британский кабинет через Джеральда Олбани и других эмиссаров.

Он прибыл в Уикторп проконсультироваться с Джеральдом и другими лицами, знакомыми с тонкостями переговоров. Они не приглашали сына Бэдд-Эрлинга на свои совещания, но они не могли удержаться от намеков. Затем лорд Ренсимен отказался от претенциозности и увлёк Ланни в библиотеку в воскресенье днем, засыпав его вопросами о различных нацистских лидерах, которых он рассчитывал встретить во время своей миссии. Знал ли Ланни случайно Генлейна? Ланни ответил, что не знал, но много слышал об этом бывшем банковском клерке, сделавшимся агитатором. Он рассказал всё, что знал о таких фанатиках.

Риббентроп? Да, Ланни встречал его несколько раз, но только случайно. Несомненно, лорд Ренсимен знал историю о том, как он вел себя, когда тот был назначен послом в Лондон. Представляясь королю, он дал нацистское приветствие и крикнул: "Хайль Гитлер!" Король смотрел на него с удивлением, и ещё раз, когда тот повторил представление, по-видимому, пытаясь заставить Его Величество ответить или, по крайней мере, признать салют. К нему отнеслись холодно, даже морозно, и с тех пор ненависть к этой стране стала его главным дипломатическим лейтмотивом.

"Несомненно", — сказал Ланни, — "он самый злой советник фюрера. Геринг осторожен и тянет назад вожжи всякий раз, когда нужно. Но Риббентроп дерзок и неутомим, настаивая на том, что Англия не будет драться и не сможет, даже если она захочет. К сожалению, продавец шампанского в настоящее время находится в фаворе, так мне сказали".

"Как можно иметь дело с таким человеком?" — спросил его светлость. И Ланни должен был ответить: "Я боюсь, что программа умиротворения, которую вы хотите продвигать, только усилит его самонадеянность".

Невозможно для тех, кто задаёт подобные вопросы, и не выдать тайные мысли своей души. Какова будет реакция Гитлера на это предложение, и на то? Явно, это были те предложения, которые были поручены сделать барону Ренсимену из Доксфорда. И перед тем, как закончить их разговор, он перестал скрывать детали урегулирования. Британский кабинет не хотел, чтобы Гитлер получил Шкоду, к примеру. Но они хотели отдать ему горы, где чехи построили укрепления. Только они могли защитить богемскую равнину. "Зачем", — спросил Ланни, — "грабителю утруждать себя взломом сейфа, если он не хочет утащить сокровища?"

Розмэри графиня Сэндхэйвен прислала короткую записку: "Почему бы тебе не навестить меня, Ланни?" Она имела право на это приглашение, являясь одной из его самых старых подружек, а он уже находился в этом районе в течение месяца. Он не мог придумать извинения, и поэтому пошёл в гости, где ему предложили чай. Как мило она выглядела в легком летнем платье с такими смелыми цветущими узорами, которые носили женщины! Они сидели на тенистой террасе с двумя большими собаками, спящими у ее ног, пили чай и болтали о родных и близких, а также о том, что они оба делали. Розмэри интересовали люди и события, которые становились личными, когда она говорила о них, потому что она знала тех лиц, которые совершали эти события, и могла объяснить всё, касающееся темперамента и желания этих лиц.

Она была на год старше Ланни, и у неё было трое почти взрослых детей. Но на ней возраст совершенно не отразился. Её кожа оставалась такой же прекрасной, как тогда, когда он впервые узнал ее, и ее две косы волос соломенного цвета никогда не подрезались, а укладывались венчиком вокруг ее головы. Она хорошо заботилась о себе все эти годы, и никогда не вступала в никакой конфликт со своей судьбой. Она была добрая, нежная, спокойная и мечтой детства Ланни. У её мужа были другие женщины, и она позволяла ему идти своей дорогой по современным обычаям. Она всегда была спокойна в сексуальных вопросах. Почему Ланни должен держаться от нее подальше?

Политические взгляды, которые он теперь исповедовал, Розмэри считала само собой разумеющимся, так что они могли бы вполне гармонично сочетаться. Если ему нужно узнать что-нибудь конкретное, то она помогла бы ему получить это. Они могли бы встречаться в Лондоне таким образом, который их мир называл "осмотрительным". А путешествовать вместе только на континенте. Их друзья знали бы об этом, и никто из них не был бы шокирован за исключением нескольких старомодных людей, которых почти не осталось в их мире. Союз был бы удобным и с точки зрения их мира, практичным.

Его неправильность заключалась в том, что Ланни возненавидел этот богатый и светский мир. Паразитическую группу, которая даже не ощущала себя такой, у которой не хватало мозгов, чтобы понять, во сколько она обходится роду человеческому. В один прекрасный день Ланни собирался открыто и полностью порвать с этой группой. Он не мог предугадать, как и когда. Но сейчас он не хотел идти на компромисс со своей совестью и не хотел ослабить своё внутреннее сопротивление. Обнимать женщину, чьи идеи он презирал, было бы нечестным ни по отношению к женщине, ни к себе.

Они поговорили о бизнесе Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, в котором Розмэри имела несколько акций. О картинах, которыми владел Берти и за которые он хотел слишком много денег. О миссии Ренсимена. Розмэри знала "Старого Уолтера", так она называла его, и сказала, что он был при всей своей причудливой манере проницательным торговцем, и, вероятно, вернётся со шкурой Риббентропа. Розмэри знала торговца шампанским, и сообщила с улыбкой, что он пытался назначить с ней свидание, когда они встречались в последний раз. Это было в Кливдене, и Розмэри свободно говорила о присутствующих там и о том, что они говорили. Например, о важности отрыва Франции от союза с Россией. Об урегулировании с Германией. Все это было важно Ланни, и он не хотел, чтобы этому мешали проклятые сексуальные дела. Он должен был придумать оправдание, чтобы не нанести рану чувствам старой возлюбленной. Экспромтом он сказал ей, что нашел счастливую любовь, но был под торжественным обещанием не заикаться об этом. Конечно, это возбудило у неё страшное любопытство, но он сказал: ни слова! Он мог успокоить свои угрызения совести, говоря себе, что он имел в виду Труди. Это был на самом деле Труди-призрак, который стоял между ним и графиней Сэндхэйвен.

Ланни изучал газеты, и не только лондонские, но и те, которые он получал из Парижа и Берлина. Миссия Ренсимена прибыла в Прагу, и её встречал на железнодорожном вокзале весь чешский кабинет в цилиндрах. Немецкие газеты делали все возможное, чтобы представить миссию, как официальное "посредничество", несмотря на заявление Ренсимена, что он был "исключительно частным лицом". Также берлинские газеты были полны сообщений о зверствах в Судетах. Что означало, что нацисты были полны решимости получить то, что они хотели, и продолжали угрожать войной.

Гитлер пригласил адмирала Хорти, венгерского диктатора, и заключил с ним секретный договор. Он устроил для него смотр нового немецкого военного флота, сто десять современных судов во главе с дредноутом Гнейзенау. Затем он устроил военный парад, на котором были продемонстрированы огромные полевые орудия, которые разбирались на четыре части, транспортируемые отдельно. Эти орудия могли быть повторно собраны в течение двух часов. Сотни тысяч рабочих были брошены на возведение укреплений в Рейнской области на границе с Францией. Была проведена "пробная мобилизация" грузовых и легковых автомобилей, и миллион немцев был взят под ружье. Deutschland über Alles!

В такой сложившейся критической ситуации Золтан Кертежи прибыл в Лондон. В конце августа "все" покинули город, но Золтану надо было увидеть несколько картин в одном из загородных домов в Ист-Райдинге, и Ланни доставил его туда. Сам Золтан машину не водил и смотрел на автомобиль, как на опасную игрушку. Но Ланни он доверял, и им нравилось быть вместе. У них не было конца профессиональным разговорам, и венгр рассказал, что у него был заказ на пару картин Геринга, которые ему перечислил Ланни. Ему их надо было увидеть, а не сможет ли Ланни отвезти его в Берлин?

Политический котёл, казалось, вот-вот достигнет точки кипения в Германии. И лучше находиться там. Без сомнения, по мнению Ланни, Гитлеру отдадут западные районы Чехословакии, но остаётся вопрос, как долго он собирается довольствоваться ими, и когда возьмёт следующее, Прагу или Польский коридор. Это было бы важным пунктом информации для ФДР. И Ланни хотел бы первым уведомить его об этом. Так всегда с секретными агентами. У них развит дух соперничества, и номер 103 хочет опередить своих сто два соперника. Ланни сказал: "Идёт" и вызвал стенографистку, отправив партию писем и телеграмм, сообщая отцу и матери, а также различным клиентам, в том числе фельдмаршалу Герингу, что его адрес до дальнейшего уведомления будет отель Адлон.

В жизни Ланни Бэдда почти не встречалось нескольких месяцев, в ходе которых он не складывал свои вещи в сумки, а сумки в автомобиль и не мчался в какую-то другую часть света. Процедура стала автоматической. Он мог выполнить её, беседуя или размышляя о проблемах своей собственной жизни и мира. В самом деле, у него в сознании были разные разделы поведения, один для Великобритании, а другой для континента его рождения, а также для земли своих предков. Он никогда не забывал, в каком месте он был, и никогда не путал правильную сторону дороги. Он въезжал на паром по левой стороне и съезжал с парома по правой. Как только это было сделано, то британская секция сознания Ланни отключалась.

Он никогда не уставал катиться по прекрасно мощеным автострадам Франции, Бельгии, Голландии и Германии. Мир панорамой раскручивался перед его глазами. Иногда он замечал его в быстрых взглядах, а иногда он проникал в его подсознание через кожу. С годами опыта он узнал, где была хорошая еда, и стал ждать, пока он не приезжал в те места. Владельцы помнили и приветствовали его. А ему было приятно пробежать глазами меню, а его аппетит подсказывал ему выбор. Да, мир был приятным местом в 1938 году, если путешествовать для своего удовольствия, иметь деньги в кошельке и не вникать в беды остального человечества!

Прибыв в гостиницу, Ланни нашел приглашение от Der Dicke посетить его в Каринхаллее. Он позвонил Фуртвэнглеру и сообщил, что принимает приглашение, и в то же время попросил его организовать просмотр картин для Золтана. Если бы он попытался, то мог бы получить приглашение в Каринхаллее и для своего коллеги. Но он этого не сделал, потому что для него это был деловой визит, а своими секретами он делиться не хотел. Венгр остался доволен. У него были свои дела, а знание о жизни нацисткого die grosse Welt он почерпнет из ярких рассказов своего друга.

Ланни поехал один в Шорфхайде, где находились толстый Nummer Zwei и его прекрасная дама, сейчас уже втроём, с маленькой девочкой, о которой раструбили по всей Германии, как о беспрецедентном достижении. Ланни, хорошо обученный царедворец, знал правильный ритуал при таких обстоятельствах. Он должен попросить увидеть эту королевскую малютку, а не ждать приглашения. Он должен продемонстрировать взрыв удовольствия, как только малютка попадёт в его поле зрения. Он должен изучить все чёрточки её лица и обсудить, какие она получила от отца, а какие от матери. Он не должен упустить из виду ни одной привлекательной черты, которой обладал каждый из трёх. И должен закончить словами, что при всем своем опыте общения с малютками он никогда не видел никого, кто не обещал так много достоинств. Когда он закончил весь этот обряд с проявлением всей искренности, весь Каринхаллее был в его распоряжении, и он мог просить, что захочет.

А он не хотел никаких земных сокровищ, только информацию. И он начал щедро делиться ею. Что может быть лучше, чем рассказать, что провел уик-энд с неким "исключительно частным лицом", только за день или два до того, как этот человек отправился с исключительно официальной миссией? Геринг сразу же начал забрасывать своего гостя вопросами. Каким человеком был этот эмиссар, чьим последним актом перед отъездом был молебен в Свято-Троицкой церкви за успех своей миссии? Действительно ли он верит в это, или это просто политика в земле дураков? Был ли он на самом деле так богат, как говорят? Он взял с собой жену, по-видимому, чтобы держать других женщин подальше от себя. Пьёт ли он или играет в азартные игры, любит ли хорошую еду или деньги? И как так случилось, что он был видным членом Либеральной партии, а теперь работает с тори? Загадочная вещь, эта британская политическая система!

Еще раз было доказано, что человек не может задавать вопросы, не раскрывая, что у него на уме. Толстый маршал поведал своему гостю, что за нацистским фасадом блефа и вызывающего поведения была группа сильно озадаченных людей, резко разделенных между собой. Перед отъездом Ланни из дома Der Dicke, ему удалось довести его до точки откровенности на тему Иоахима фон Риббентропа. По крайней мере, в той степени, что министр иностранных дел его страны был круглым дураком, снобом и шарлатаном, выскочкой, интриганом и сикофантом. Он стал неожиданно богатым из-за своего брака. И это богатство ударило ему в голову. Ему удалось убедить фюрера своим бойким языком, и он был отправлен в Англию, где тамошняя аристократия окрутила его вокруг пальца, заставляя его думать, что он, а не они, контролирует внешнюю политику империи, и что они были глиной в руках гончара, продавца шампанского!

"Вы знаете Англию, Ланни", — сказал Геринг. — "Кливден и Уикторп и другие загородные дома контролируют всё до определенного момента, но никто никогда не может быть уверен, когда чернь может восстать и заставить развернуть их политику. Это походит на плавание в небольшой лодке под парусом по одному из этих швейцарских озер. Все так спокойно, как в умывальной раковине, но вдруг задует биз и опрокинет все".

"Я видел это'', — ответил Ланни.

Его мучила совесть из-за страха, что он, легко соглашаясь с нацистами, может тем самым дать им поддержку. Было бы невыносимо думать, что, обладая весом перышка, он может повернуть чашу весов в любом из этих повторяющихся кризисов. Теперь он увидел шанс склонить чашу весов в свою сторону, и он поспешил согласиться с мнением Геринга о нестабильности английской черни, о её зависимости от внезапного безумия и о трусости самых могущественных политических лидеров при такой буре. Безответственная пресса и непокоренное рабочее движение почти нарушили политику тори по Абиссинии, и снова по Испании. Теперь они могут легко сделать то же самое с Чехословакией, и Германия может оказаться в состоянии войны с Англией, Францией и Россией, всеми сразу.

"Дайте нам еще два года, чтобы подготовиться", — посетовал глава ВВС — "и мы будем вне опасности. Но нет, мы не можем ждать! Риббентроп, как Мефистофель, шепчет на ухо фюреру, внушая сомнения в суждениях и даже доброй воли тех из нас, кто пытается его удержать, кто хочет ещё немного больше времени. Это страшная вещь!"

Внезапно великого человека озарила блестящая идея. — "Почему бы вам не поговорить с ним, Ланни?"

— Мне, Герман?

— Вы знаете Англию лучше, чем любой из нас, и он это знает. Скажите ему то, что вы только что сказали мне.

Ланни на самом деле много не говорил. Он слушал то, что говорил Геринг, и изредка соглашался с некоторыми его высказываниями. Но он не будет ставить под сомнение свой собственный авторитет. Он ответил: "Вы знаете, это не так просто поговорить с фюрером. Когда он принял решение, то говорит только он!"

— Я знаю, что он ещё не принял решения. Всё висит на волоске. Вы можете найти его в настроении, когда можно задавать вопросы. Вы один из немногих людей, в чьё бескорыстие он может верить. Вы никогда не просили у него что-нибудь, и я говорил ему, что он может доверять вам. Поэтому я считаю, что вы можете оказать хорошее влияние на него.

— Спасибо, Герман. Для меня всегда большая честь встретиться с ним, потому что я знаю, что он великий человек. Вам, наверное, было бы интересно узнать, как люди во всем мире собираются в толпы, чтобы задавать мне вопросы о нем, и о вас тоже. Вы больше всех маячите на мировом горизонте прямо сейчас.

"Толще всех", — ответил Der Dicke, чьё высокое положение не уничтожило полностью его чувство юмора. — "Я собираюсь принять восстановительное лечение. Но серьезно, позвольте мне позвонить фюреру и сказать ему, что вы здесь, и рассказать ему, что вы говорили с Рансиманом, Уикторпом и другими. Он пожелает видеть вас без какого-либо предложения от меня. Он, вероятно, скажет мне, чтобы я отправил вас в Берхтесгаден самолётом".

"У меня здесь мой автомобиль", — напомнил ему гость.

— Das macht nichts aus. Вас доставят обратно сюда самолётом, или доставят ваш автомобиль в Берлин, или в Берхтесгаден, куда предпочтёте. Это серьезный вопрос, судьба Германии, да и вообще всей Европы висит на волоске.

Так получилось, что Ланни увидел Германию от крайнего севера до крайнего юга буквально с высоты птичьего полета. Гигантская карта разворачивалась медленно и тихо, если не принимать во внимание рёв мощного двигателя. Он сидел в кресле второго пилота, рядом с очень молодым лейтенантом ВВС, одним из лучших в мире, как объявил Der Dicke, похлопывая их обоих по спинам после того, как он представил их друг другу. "Заботьтесь о нем, он является другом фюрера", — так он сказал офицеру.

Так что теперь через переговорное устройство пилот, отвечавший за судьбу Ланни, в течение часа или около того развлекал его названиями городов, поселков, деревень, рек, озер, каналов, лесов, гор, аэродромов, больших заводов, обозначенных на карте, что проплывали под ними, будь они природными или сделанными человеком. Большая часть Германии с птичьего полёта гляделась шахматной доской, но без квадратов. В разные времена года различные посевы имеют различные оттенки зеленого, коричневого или желтого цвета. Дороги гляделись крошечными серыми лентами. У зданий были видны только крыши, и они гляделись по-разному в зависимости от материалов, из которых они были сделаны, и от степени влажности или сухости. Такие детали составляют жизнь летчика, пока он находится в небе, и пока он изучает фотографии или карты на стене учебного класса. Когда он узнал, что отец его пассажира производит самый быстрый истребитель в мире, он испытал острые ощущения и задал много вопросов, упомянув, что заводы его страны только что превзошли этот рекорд на десять или двадцать километров в час.

Ланни успешно посадили в частном аэропорту фюрера Айнринге. Его ждал автомобиль, и его снова повезли в эти прекрасные горы. Земля прошла более половины своего годового круга вокруг Солнца, и начало марта стало концом августа. Снег сошел, а злая ведьма Берхта удалилась в свою пещеру. Пейзаж облачился в темно-зеленые цвета, блестящие на просветах солнца. Все добрые феи, гномы и карлики, обитающие в немецких лесах, попрятались под листьями папоротника, а миллионы пчёл собирали мед для стола фюрера. Они должны были работать сверхурочно, так как он, некурящий и непьющий, очень любил сладости, особенно, в виде кремовых тортов или круглых пирожных из заварного теста, или другие деликатесы, как правило, подходящие для дам.

Всё это было подано Ланни к обеду. И было гораздо лучше, чем блюдо, приготовленное для Шушнига во время его визита. И, безусловно, лучше, чем для бедняги, заключённого Гитлером в замке. От него больше не исходили прокламации о плебисците. Не было больше дерзостей по радио, когда он имитировал насмешливым голосом своеобразные интонации фюрера, приобретенные им в Иннфиртеле! Внешний мир почти ничего не слышал о судьбе экс-канцлера, но Ланни знал, что он его соединили с его графиней Верой заочно. В брачной церемонии его брат занял его место, а жениху и невесте не разрешили смотреть в глаза друг друга!

Хозяин Бергхофа радушно приветствовал своего гостя. Но Ланни знал его достаточно хорошо, чтобы сразу понять, что тот находился под большим напряжением. Целый дом был, как говорится, на иголках. Люди приходили и уходили, разговаривая шепотом, и глядя, чтобы их никто не слушал. Гесс был там, и первое, что он сказал Ланни, было: "Вам надо было бы привезти мадам, она могла быть очень полезной для нас". Ланни ответил: "Я планировал провести консультации с Прёфеником, но был отправлен в слишком большой спешке".

Сразу же после обеда фюрер пригласил гостя к себе в кабинет и усадил его в одном из этих крайне модернистских кресел, сделанных из легкого нержавеющего металла. — "Геринг сказал мне, что вы только что прибыли из Англии. Скажите мне, что вы там нашли. Для меня это важно".

Ланни тактично исполнил просьбу, начав со всех благоприятных обстоятельств, которые он смог придумать. Британские правящие классы были чрезвычайно впечатлены дипломатическим мастерством, которое неожиданно продемонстрировал человек из народа. Военные были в восторге от качества новых вооружений Германии. Крупные промышленники завидовали тому Ordung und Zucht, которые он сумел установить среди немецкой рабочей силы. Ланни рассказал о параде последователей Мосли, который он видел на улицах Лондона. О восхищении фюрером, высказанном высокопоставленными вельможами и их наследниками. Об энергичном допросе лорда Рансимана из Доксфорда. Фюрер светился, потирал бедра, хлопал себя по коленям и дал все доказательства того, что его вегетарианские блюда и безалкогольное пиво были хорошо усвоены у него в желудке.

Но, тогда — но! "Конечно, это не вся история, герр рейхсканцлер" — И лицо великого человека вытянулось. — "Герман считает, что я должен показать вам обе стороны медали, потому что вы должны принять серьезное решение, а при дружбе нельзя скрывать какие-либо факты".

— Конечно, герр Бэдд, расскажите мне самое худшее. Какие трудности вы видите?

Ланни рассказал о британской прессе, которая хвасталась своей "свободой", понимая под свободой политику публикации всего, что может вызвать интерес читателя и увеличить объемы продаж. В высоко конкурентной прессе преобладают коммерческие мотивы. Под влиянием покойного лорда Нортклиффа достоинство было выброшено на ветер и вылилось в заголовки и сенсации. Существуют, конечно, до сих пор ответственные газеты. Times, которую называют "Громовержцем", теперь принадлежит лорду Астору, который является другом фюрера. То же самое относится и к лорду Бивербруку, который владеет Daily Express и Evening Standard, а также к лорду Ротермиру, брату Нортклиффа, который владеет Daily Mail и Evening News, и зашел так далеко, что поддерживает Союз британских фашистов Мосли. На них можно было бы рассчитывать в любом кризисе. Но есть и другие газеты в состоянии поднять большой шум, выгодный профсоюзам и тому, что они называют либерализмом и демократией.

Этого было достаточно, чтобы выпустить пар из Ади, и Ланни знал, что это будет. В течение получаса без единой паузы он выплеснул свою ненависть на эту распущенную капиталистическую печать, этого ублюдка "свободы", которая позволяет ей увеличивать деградацию общества. Она принадлежит евреям и субсидируется Москвой. Оба эти факты фюрер мог доказать, и это было частью отвратительного заговора с целью большевизации Европы и всего мира. Срыву этого заговора фюрер посвятил всю свою жизнь. Для этой цели Божественное Провидение послала его в этом кризисе. Полная речь изобиловала всеми риторическими ударениями и жестами. Это, возможно, имело бы успех у семи сотен тысяч немцев, собранных на Tempelhofer Feld, или у семидесяти миллионов слушателей по радио, но он выступал перед одним американцем и четырьмя глухими стенами, если не считать подслушивающих домашних, как это было в случае с Шушнигом.

Оратор остановился так же внезапно, как и начал, это был его обычай, который знал Ланни. "Я завожусь", — сказал он, — "а у вас есть информация, которая мне нужна. Пожалуйста, простите меня и продолжайте".

"Факты, о которых я говорю вам, плачевны, Exzellenz", — ответил гость, оправдываясь. — "Но вы должны понимать, что не я создавал их. Но такому человеку, хозяину человеческих судеб, как вы, нужно говорить только правду".

— Конечно, герр Бэдд, я не ребенок и не имею ни малейшего желания, чтобы меня числили таковым. Говорите откровенно, и будьте уверенны, что я буду считать это актом дружбы.

— Я должен сказать, герр рейхсканцлер, что значительная часть британской общественности находится в нервном и возбудимом состоянии в настоящий момент. Она готова подыграть любому демагогу, который говорит им, что вы не удовлетворитесь возвратом территорий, где преобладают немцы, а нацелены на завоевания. Я не встречал людей с такими мыслями, поэтому я не могу сказать, что это из первых рук, но я знаю, что руководящие классы обеспокоены, опасаясь тех бурь общественных эмоций, которые возникают, так же внезапно, как биз на альпийском озере. Они умоляют облегчить положение для них. Дадите ли вы им время, чтобы провести изменения в порядке и по взаимному согласию? Этот вопрос, который я мне задавали десятки раз в Англии. И, конечно же, если вы сможете дать мне ответ, я буду рад передать его ключевым фигурам.

Фюрер всех нацистов не мог воспринять информацию, сидя на месте. Сначала он начал щелкать пальцами, а затем дёргать руками. Затем вскочил и начал расхаживать по комнате. Он остановился и начал прерывисто говорить, а затем глотал свои слова и заставлял себя слушать, как он и обещал делать. Когда он не смог больше себя сдерживать, то выпалил снова всё с перечислением унижений и оскорблений, пережитых им от народа и правительства Англии с тех пор, как он, сын Алоиса Шикльгрубера, стал понимать, что происходит в мире.

Сын Бэдд-Эрлинга знал, что ему нет никакой пользы стать объектом такой тирады, и на первом перерыве в лавине слов он воскликнул: "Помните, Exzellenz, я американец, и не надо сердиться на меня, когда я рассказываю вам о людях в Англии".

Великий человек воспринял это как повод, чтобы закончить разговор. — "Вы правы, герр Бэдд. Я должен дать историческому процессу время уладиться. Вы оказали мне услугу, и будьте уверенны, что я ценю это, и надеюсь, что вы никогда не будете стесняться говорить мне правду, какой она вам видится. Останьтесь теперь у меня на некоторое время, если у вас оно есть, и позвольте мне задать вам вопросы для получения дополнительной информации".

Всё было прекрасно, и Ланни пошел в свою комнату в надежде, что сможет на самом деле принести мир в Европу. Это настроение длилось в течение часа или более, пока не раздался стук в его дверь. Там был Рудольф Гесс, также с целью получения информации. — "Фюрер находится в одном из его черных настроений. Что же вы сказали ему, герр Бэдд?"

Так Ланни пришлось повторить свой рассказ. Он не был уверен, каково было личное отношение нациста номер три по отношению к нацисту номер два, но он счел нужным заявить, что маршал Геринг считал его информацию из Англии такой важной, что фюрер должен её услышать. Гесс, который воспитывался среди англичан и знал их особенности, оценил это сразу. Ситуация была критической, и было важно, чтобы кто-то должен взять на себя ответственность объяснить это фюреру, который не знал английский народ, его язык или их литературу, существовала опасность недооценки их отношения. Ланни, нащупавший свой путь в лабиринтах дворцовых интриг, был рад обнаружить, что номер три согласился с номером два и разделяет его ненависть к торговцу шампанским, который никогда не имел официально назначенного номера, но, по-видимому, зарекомендовал себя как номер Четыре и, несомненно, питал надежды протолкнуться наверх.

Преданный Руди счёл своим долгом объяснить это величайшему человеку в мире, чьим служителем и почитателем он был большую часть своей взрослой жизни. Фюрер был человеком действия. Когда наступало время для действий, он двигался с быстротой охотящегося льва, и это были времена, когда он был на самом деле сам собой. В другое время он был обеспокоен и неопределенным и подверженным многим видам настроений даже склонности к самоубийству. Не было секретом, что у Гесса было трудное время удержать его от самоубийства после провала путча почти пятнадцать лет назад. Его раздражали всякого рода детали, и он оставлял их Гессу или другим, на кого он возложил власть. Он упрекал их, когда они приносили ему проблемы. И говорил им, требует от них только успехов, в противном случае они были бесполезны для него и будут заменены.

Первой необходимостью его существования было одиночество. Таков был смысл длинных прогулок в лесу. Именно поэтому он выбрал Бергхоф, и поэтому он стал таким громадным поместьем. Он построил себе гнездо орла на Кельштайне, куда к нему никто не мог попасть. Он должен был внимать своим внутренним голосам. Он должен был дать своему гению шанс озариться в тайне и дать ему указания. В такое время в течение нескольких недель, он становился задумчивым, недоступным, раздражительным, когда кто-то приближался к нему.

"Я прошу прощения, если я принёс вам затруднения", — тактично сказал Ланни.

Заместитель ответил: "Вовсе нет, мы привыкли к этому, мы научились подстраиваться к настроениям вдохновенного лидера". А потом после паузы добавил: "В самом деле, тот, кто будет иметь затруднения, до сих пор ещё не прибыл, и я не расскажу ему о вашем участии в этом вопросе".

"Кто это?" — спросил гость. — "Риббентроп?"

— Нет, доктор Франк.

Ланни знал имя Карла Германа Франка в качестве заместителя фюрера Генлейна в Судетах. — "Что он наделал?"

— Он взял на себя смелость издать прокламацию, отменившую предыдущие указания наших людей там о том, что они должны отказаться от права на самооборону в настоящее время. Франк сказал им, что они должны противостоять атакам марксистских террористов. Конечно, они должны делать это, но, видимо, это преждевременно, и мешает чему-то, что планирует фюрер. Он в ярости, и приказал мне вызвать сюда Франка самолетом немедленно. Я не хотел бы быть в его шкуре.

Должным образом предупрежденный Ланни оставался в своей комнате. Но он взял на себя смелость оставить дверь приоткрытой, согласно обычаю в Бергхофе, о котором он знал. Позже, когда он услышал крики внизу, он занял свой пост сразу за дверью, лучшее место услышать все новости. И, конечно, он их услышал. Видимо, фюрер был в такой ярости, что он не стал ждать, пока несчастного заместителя доставят в его кабинет. Он бросился вниз по лестнице и встретил его в вестибюле. Это означало, что все в доме слышали каждое слово.

Вначале было несколько перерывов в тираде. Можно было представить себе испуганного чиновника, пытавшегося вставить объяснения или извинения. Но после того не было никаких перерывов. Фюрер кричал на него, как никогда. Во всей своей жизни Ланни Бэдд не слышал таких звуков, исходивших из человеческого горла. Взбучка Штрассеру, даже Шушнигу, были летним зефиром по сравнению с этим торнадо. Несчастный герр доктор был назван Sie Trottel, Sie verdammter Esel, Sie Schweinhund. И, когда обычных немецких ругательств не хватило, он был назван полными именами, известными только мужикам из Иннфиртеля. Он превысил свои полномочия, он угрожал полностью разрушить и свернуть осмотрительную политику фюрера соблюдения законности. Германия может быть погружена в войну этой ночью его безумной самонадеянностью, и только он один, der lumpige, abgesetzte, unsägliche доктор Карл Герман Франк будет нести ответственность за все это. Предатель своего Фатерланда и своего фюрера, он заслуживает того, чтобы его вывезли перед Бергхофом и расстреляли немедленно. Ланни слышал слова erschossen worden, по крайней мере, дюжину раз в течение такой словесной порки, и каждый раз, он мог себе представить, как перепуганный негодяй должен раболепно кланяться и, возможно, падать на колени.

Это должно было быть достаточно для любого хозяина по отношению к любому слуге по англосаксонскому суждению. Но это было недостаточно для представителя расы господ. Крики усилились. Они стали походить на рёв пантеры, а не человека. Ланни давно решил, описывая Ади Шикльгрубера, что он "наполовину гений, наполовину сумасшедший". Но теперь у него в голове сместились пропорции. Он начал задаваться вопросом, может ли фюрер физически атаковать свою жертву, избивая его хлыстом. Хлыст он носил в течение многих лет, которые провел в Мюнхене, хотя потом отказался от этого обычая за некоторое время до занятия государственных должностей. Ланни слышал от Хильде фон Доннерштайн и других, что у Гитлера выступает пена у рта во время таких приступов сильного гнева. Его губы синеют, и пот течёт по его лицу. Теперь можно было легко представить себе, как эти вещи происходят. Ланни был поражен способностью человеческого организма переносить такие затяжные усилия и напряжения.

Потом наступило внезапное молчание. Действительно весьма зловещее, и Ланни задался вопросом, задушил ли Ади свою жертву, или же он сам упал без сознания? По-видимому, это было второе, потому что он услышал, как бегут люди, а потом он подумал, что правильнее открыть дверь и выйти наружу. Он мог видеть лестницу и наблюдать, как полдюжины секретарей и сотрудников несли тяжелый сверток наверх в апартаменты фюрера. Это все, что увидел и услышал гость. Он вернулся в свою комнату и закрыл за собой дверь, лелея надежду на то, что это может быть апоплексический удар, который освободит Германию и Европу за раз всех от этого безумного Магомета.

Но, видимо, это не выходило за рамки обычного. Когда на обед прозвонил колокол и в соответствии с правилами Ланни спустился вниз, туда пришёл фюрер, свежевымытый, выбритый и одетый, улыбаясь, как и любой благовоспитанный хозяин. К сожалению, доктор Франк не появлялся и даже не был упомянут. Ланни осталось задаться вопросом, был ли он помещён в тюрьму Штаделхайм, недалеко от Мюнхена, куда самого Ланни поместили по досадной ошибке. Но нет, он вскоре опять был в сводках новостей, выполняя свои функции заместителя в Судетах, но предположительно с осторожностью, чтобы не превышать своих полномочий.

По просьбе присутствующих Ланни играл Молитву Елизаветы и Хор паломников из Тангейзера, а затем слушал игру на аккордеоне герра Канненберга и баварские крестьянские песни. Позже он лег спать, говоря себе, что он помог продлить жизнь Чехословацкой Республики, возможно, на двадцать четыре часа!

Глава двадцать восьмая Звёзды с путей своих[89]

Ланни позвонил по телефону в Берлин и заказал переправлять его почту в Бергхоф. Среди пришедших писем было одно от Хильде фон Доннерштайн. В Оберзальцберге у неё было летнее шале, и она приглашала его посетить её там, добавив, что там с ней была ее мать, так что всё было бы вполне комильфо. Место располагалось на расстоянии хорошей пешей прогулки от Бергхофа, если вам нравились трудные восхождения на фоне горного пейзажа. Ланни позвонил ей, и она привезла его в летний домик на вершине скалы, откуда можно увидеть всё вокруг и убедиться в том, что никто не подслушивает разговор, вызывающий дрожь. Княгиня, жившая слухами, хотела бы услышать новости об ее многочисленных друзьях в Англии, в том числе и об Ирме, а взамен она была готова заплатить натурой.

Фюрер нацистов, как оказалось, жил в стеклянном доме. Его слуги рассказали своим возлюбленным о том, что происходит там, и даже некоторые из его секретарей и военных адъютантов не смогли удержаться от нашёптывания секретов в одну пару ушей. Одна пара ушей могла проинформировать все окрестности. Более того, если верить Хильде, мощные полевые бинокли вели наблюдение за этим заметным домом на склоне горы. Во всяком случае, Хильде знала все о том эпизоде с доктором Франком и была разочарована, узнав, что Ланни в то время был заперт в своей комнате. Она знала, или утверждала, что знает все о Раубаль и полдюжине других молодых женщин, чье счастье было сорвано своеобразными привычками фюрера. Она даже знала, что Юппхен Геббельс сказал Магде в последний раз, когда она вернулась из Бергхофа.

Более важным для Ланни был рассказ одного из её друзей о том, что происходит в Вильгельмштрассе. Она знала о провокациях в Судетах, как их планировали и как они были освещены в прессе. Она слышала, кого собираются поставить во главе Шкоды, когда её захватят. Это, несомненно, будет представлять интерес для барона Шнейдера! Оглядев нервным взглядом пейзаж и взяв клятву о вечной тайне с гостя Бергхофа, она рассказала о недавнем визите графа Чиано, зятя Муссолини и министра иностранных дел, который выслушав бред фюрера о чехах, вышел, всплеснул руками и воскликнул: "Боже мой, этот человек верит своим собственным выдумкам о зверствах".

Гость отметил любопытное явление. Эта утончённая леди, презиравшая грубых людей, захвативших власть в её стране, готова рисковать безопасностью своей семьи ради удовольствия повторять светские насмешки над ними, но в то же время тайно в душе гордится их достижениями. Циничная космополитка, она была всё же немкой. Фатерланд должен расширяться, отметила она как-то. Эти энергичные люди имели несчастье жить на маленькой территории и быть отрезанными от остального мира британским флотом. Этот флот, по сообщению прессы, собирается продемонстрировать Германии свою силу парадом сорока линейных кораблей в Северном море. Это даже любыми словами нельзя назвать вежливым поведением.

Ланни мог рассказать ей о своих встречах с профессором Прёфеником, опустив всё касающееся Труди. Княгиня сказала: "Кстати, одна моя подруга только что получила необыкновенный опыт с молодым астрологом в Мюнхене. Конечно, он себя так не называет, так как это противоречит закону, но он может показать своё искусство людям, которым он доверяет. Он рассказал моей подруге самые удивительные вещи о ее прошлом и о ее будущем, и некоторые его предсказания уже сбылись".

"Я почти ничего не знаю об астрологии", — ответил гость. — "Я никогда не мог найти ей рационального объяснения".

"Я знаю, но когда случаются такие вещи, как эти", — и Хильде начала перечислять эпизоды, которые люди называли чудесами, но не всегда были их свидетелями.

Её собеседник сказал: "Гесс истово верит в астрологию. Интересно, знает ли он этого человека". Он записал имя человека, Реминеску, он был румыном, и добавил: "Может быть, я попробую его, я знаю очень многих людей, которые хотели бы взглянуть на будущее прямо сейчас!"

В ходе его любительских занятий паранормальными явлениями, Ланни, естественно, встречал и верующих в астрологию. Они изучили сложные диаграммы из двенадцати знаков зодиака и были твердо убеждены в том, что знак, под которым родились, определяет характер и судьбу. Они составляли свои гороскопы, выглядели чрезвычайно мудрыми и говорили на малопонятном и таинственном жаргоне. В газетных киосках Лондона или Нью-Йорка можно увидеть ряд журналов, доказывающих, что существует большое количество людей, верящих в эту древнюю науку или древнее искусство и готовые платить хорошие деньги за это. В первый раз Ланни услышал об этом предмете, когда был мальчиком. И он спросил мнение старого друга в Бьенвеню, бывшего швейцарского дипломата, мсьё Рошамбо. Этот знаток книг и жизни ответил на вопрос следующим образом: "В небе можно увидеть группу звезд, которые напоминают определенную форму или фигуру, например, скорпиона или льва, и эту группу начали называть созвездием и давать каждому созвездию имя. Всё не менялось очень долго с тех пор, как звезды были впервые обнаружены, и было выдумано множество всяких мистических историй об этом. Пока современные мощные телескопы не выявили, что звезды, которые составляют созвездия Скорпиона или Льва отстоят друг от друга миллионы миллионов километров и не имеют никакой связи друг с другом, кроме того, что они существуют в одной и той же вселенной. Это как если бы глядеть из окна и увидеть трех мух на оконном стекле, а также три листа на дереве снаружи, и трех птиц в небе и, возможно, самолет, и все это в какой-то момент, гляделась определённой фигурой. Она могла выглядеть, как гроб, и предрекала смерть, или, как ботинок, и предполагала прогулку".

Это удовлетворило Ланни на какое-то время, пока он не убедился в реальности телепатии и ясновидения, и был готов пересмотреть свое представления о всех явлениях, называемых "оккультными". О них мало известно. Как происходят паранормальные явления, и какие состояния сознания и подсознания вызывают их. Может быть, что изучение астрологических карт, или образцов чайного листа, или линий на руке человека являются формами самовнушения, по достижении определённой концентрации, вызывают мистические настроения или чувства, которые могли бы вызывать искры и выделения некоторого количества энергии. Этому можно дать любое название. Дело в том, что эти современные провидцы, или древние, которые наблюдали за полетами птиц и рассматривали внутренности жертвенных животных, возможно, обнаружили, что они достигли некоторого особого психического состояния с помощью таких методов. Вера в плацебо, как известно, исцеляет некоторых лиц от болезней.

Так что теперь, вернувшись в Бергхоф, Ланни говорил с Рудольфом Гессом, и слушал его размышления о звездах с их путей, которые сражались против Сисары,[90] а теперь сражаются за Адольфа Гитлера и его Национал-Социалистическую Рабочую Партию Германии. Ланни заметил: "Мне только что рассказали о замечательном прорицателе в Мюнхене, молодом румыне по имени Реминеску. Вы когда-нибудь слышали о нем?" Когда нацист ответил отрицательно, Ланни сказал: "В городе есть картины, которые я хочу посмотреть, и я мог бы там остаться и попробовать его, если вы не возражаете, что я нарушу закон".

"Сейчас все средства хороши", ответил собеседник без тени улыбки. "В эти критические дни нам нужны любые советы".

Находящийся вне закона интерпретатор звезд арендовал себе кабинет в жилом районе, постепенно превращавшемся в район любовных свиданий и искусства. Небольшая вывеска на двери характеризовала его, как "френолога[91]", а его комната была украшена привычными схематическими изображениями головы в обрамлении писем от довольных клиентов. Молодая женщина ответила на звонок в дверь, а затем исчезла, и сразу же появился астролог. По мнению Ланни, ему было до тридцати. Довольно хрупкий смуглый парень с нежными чертами лица и заискивающим поведением. Он носил обычный темный деловой костюм, и, видимо, не собирался устраивать всякие фокусы-покусы. Когда Ланни сказал, что хотел бы получить свой гороскоп, и пообещал держать всё втайне, то собеседник посмотрел на него и спросил: "Вы иностранец?" Когда Ланни ответил: "Да", тот сказал: "Мой тариф десять марок". Ланни вынул банкноту и заплатил заранее.

Затем началась обычная канитель. Посетитель предоставил сведения о годе, месяце, дне недели и часе своего рождения, согласно тому, что рассказала ему его мать. Человек достал свои графики из ящика и стал колдовать над ними, делая заметки и расчеты. Тем временем Ланни наблюдал за ним, молча и думая: "У него есть еврейская кровь", но об этом не принято спрашивать в Нацилэнде. Ланни подумал: "Он выглядит озабоченным и несчастным". Ему сказали, что у гестапо были списки всех медиумов и экстрасенсов в Фатерланде, и гестапо затрудняет им жизнь.

Внезапно мужчина встал и придвинул стул ближе к посетителю. — "Вы не возражаете, если я подержу вашу руку?"

Ланни согласился, и его рука была взята собеседник мягкой и теплой рукой с чувствительными тонкими пальцами. Он не смотрел на Ланни, а закрыл глаза и сидел, не двигаясь. Ланни подумал: "Он совсем не доверяет своим звездам". Он задался вопросом, как и много раз до этого, существуют ли колебания какой-то неясной природы, которые исходят из человеческих рук или из его мозга? И если это так, то как их получить и интерпретировать? Он был уверен, что что-то произошло.

Внезапно мужчина заметил: "Вы американец? Когда Ланни ответил, он добавил: "Но у меня есть ощущение, что вы родились совсем близко отсюда".

Это было попадание яблочко, Ланни родился в Швейцарии в более ста километрах от Мюнхена. "Да", — признался он, и астролог попробовал еще один выстрел. — "Звезды говорят мне, что вы родились богатыми, и стали ещё богаче".

Но это, возможно, можно было понять из внешнего вида и поведения Ланни. Он сдержанно ответил: "Понятия богатства явно относительны". На что астролог ничего не ответил. Вместо этого он заметил: "Похоже, что вы были женаты дважды".

К этому времени в мире осталось только четыре человека, которые могли знать этот секрет: Нина и Рик, Монк и президент Соединенных Штатов. Даже если предположить, что Реминеску признал Ланни, что было маловероятно, что он мог узнать о тайном браке в Англии под вымышленными именами?

Ланни рискнул и сказал: "Только один раз". Собеседник пожал плечами и ответил: "Я могу сказать только то, что говорят звезды". Клиент был достаточно любопытен и спросил: "Смогу ли я снова жениться?" Ответ был таков: "Вы можете желать, но я сомневаюсь, что вам это удастся". Ланни подумал: "Я снова влюблюсь не в ту женщину?" Такова была его несчастная привычка.

Следующее заявление было сделано с внезапностью выстрела. — "Вы умрете в Гонконге".

Оказалось, что Ланни Бэдд знал об этом удалённом городе не больше его названия. Он сказал: "У меня нет никаких оснований для поездки в это место".

"Вы найдёте причину". — был ответ. — "И вы умрете там. Так говорят звезды".

— Я надеюсь, что это не будет слишком скоро".

Астролог вернулся и изучил свои графики. Затем он объявил: "Это будет, когда Сатурн будет в созвездии Тельца, где-то через три — четыре года".

"Я не пытаюсь быть умным", — ответил Ланни. — "Я искренне интересуюсь возможностями предвидения, и хотел бы понять ваши методы. Предположим, я принимаю ваше предупреждение и должен воздержаться от поездки в Гонконг, смог бы я таким образом обмануть эту судьбу?"

— Никто не может обмануть свою судьбу. Если бы вы смогли воздержаться от поездки, то этого не было бы в звездах. Будет какая-то важная причина для вас поехать, и вы поедите.

Ланни улыбнулся. — "Вам не следовало бы слишком убеждать меня, в противном случае вы сами могли бы разрушить планы звезд".

— Если бы смог убедить вас, то этого не было бы в звездах. Вы не примите мое предупреждение, а уйдёте, сказав себе, что это глупость.

"Я, конечно, вспомню это, если я когда-нибудь буду на пути в Гонконг!" — сострил Ланни.

Этим и должен был закончиться сеанс. Но посетитель не был удовлетворен. Он был заинтригован утверждением, что был дважды женат, хотя никогда не обсуждал или даже упоминал об этом. Он достал из кармана еще одну банкноту в десять марок и положил её на стол. — "Меня очень интересует этот предмет, герр Реминеску. Могу ли я оплатить ваше время, чтобы вы поговорили со мной немного дольше?"

— Конечно, mein Herr. Что я могу вам ещё сказать?

— Мне интересно, какую часть в ваших сообщениях играют звезды, а какую часть может играют телепатия или ясновидение или какие-то другие средства. Держите ли вы, как правило, руку своего клиента?

Молодой человек признался, что, когда звезды не дают ему удовлетворительного ответа, то он его получает с помощью своей таинственной "интуиции". Он рассказал немного о себе и о своей подготовке, а Ланни в свою очередь, дал ему свое имя и назвал себя в качестве эксперта по покупке картин в Мюнхене. Они вызвали симпатию друг у другу и поболтали, хотя уже прибыл клиент и ожидал собеседника. Ланни собирался уходить, когда астролог вдруг воскликнул: "Герр Бэдд, могу ли я надеяться на вашу доброту. Я в беде. Я боюсь, и мне очень нужен совет".

"С удовольствием", — сказал Ланни, и вернулся на свое место. После чего его собеседник изложил историю своих трудностей с немецкой полицией. Это не было связано с его незаконной профессией. Эту трудность можно избежать выплатой небольшой взятки. Он постоянно путешествовал туда и обратно между Мюнхеном и Бухарестом, имея клиентов в обоих городах. И теперь полиция обвиняет его в том, что он вывозил контрабандой драгоценности из Германии. Он признался, что однажды он вез небольшой пакет для богатого клиента, но не имел ни малейшего представления, что содержал пакет или что он нарушил какое-либо правило. Его вызывали три раза на допрос, и теперь они не дают ему разрешение на выезд и держат его в состоянии тревоги неделю за неделей.

Это была достаточно обычная история, но не та вещь, в которую Ланни мог позволить себе вмешаться. Астрологическая наука или параномальный дар не могли бы удержать человека от небольшой контрабанды на стороне. Конечно, если он это сделал. Он искренне настаивал, что не знал, что он делает. Без сомнения, очень эффективное гестапо вело наблюдение за ним в этот момент, и Ланни не хотел попасть в их список в качестве подозреваемого в контрабанде. Он сказал: "Мне очень жаль слышать о вашей беде, герр Реминеску. У меня нет влияния на немецкие власти, но я есть одно предложение. Я знаю одного видного человека, который интересуется астрологией, и если вы сможете представить ему убедительный гороскоп или сеанс, по вашему выбору, то сможете завоевать его доверие, а затем рассказать ему свою историю, как вы рассказали её мне".

"О, господин Бэдд", — воскликнул собеседник, — "У меня нет слов, чтобы высказать вам свою благодарность! Когда придёт этот господин, и как его зовут?"

— Он может предпочесть не давать своё имя и прийти анонимно, как и я. Я расскажу ему об обстоятельствах, и он выберет как ему лучше связаться с вами.

— Vielen, vielen Dank! Я прошу вас не затягивать слишком долго. Вы знаете, как быстра нацистская полиция, и никогда нельзя знать, что от них ожидать.

Ланни хотел было спросить, почему интерпретатор звезд не получит свой собственный гороскоп и не выяснит, собирается ли он умереть в тюрьме Штаделхайм или Дахау. Но это было бы не очень любезно, а сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт всегда был любезен, когда у него был свободный выбор.

Ланни вернулся к своему другу заместителю фюрера и сообщил: "Это действительно экстраординарный астролог. Он рассказал мне много замечательных вещей. Я уверен, что у него не было возможности узнать мое имя или что-нибудь обо мне. Он сказал мне, что я умру в Гонконге, и это действительно заставило меня вздрогнуть, потому что у меня есть старый школьный друг, который живет там и умолял меня совершить кругосветное путешествие и нанести ему визит там. Я совершенно серьезно намеревался сделать это, но теперь думаю отказаться!" Ланни изобрел этого друга из Гонконга в качестве замены для второго брака, который он считал подлинным случаем какого-то чтения мыслей, но о котором он не мог рассказать.

"То, что вы говорите, мне чрезвычайно интересно", — ответил смуглый заместитель. — "У меня сейчас накопилось много вопросов, которые я хотел бы спросить у своей судьбы".

"Тогда лучше не откладывать", — рискнул Ланни. — "Я имел беседу с этим парнем после того, как он сделал мне гороскоп, и кажется, что у него неприятности с полицией, и он попросил у меня о помощи".

— Из-за своей профессии?

— Нет, его подозревают в контрабанде драгоценностей из страны. Он рассказал мне правдоподобную историю, но у меня, конечно, нет средств проверить, насколько это верно. Я сказал ему, что не могу иметь ничего общего с этим вопросом, потому что являюсь иностранцем. Но я сказал, что у меня есть видный друг в Германии, глубоко интересующийся астрологией, и что я расскажу этому другу об этом случае. Естественно, я не дал ему ваше имя или какой-либо намек на вашу личность, так что вы можете делать по этому поводу, что хотите.

— Спасибо, герр Бэдд. Дайте мне имя и адрес этого человека, и я сделаю запрос, и, возможно, нанесу ему визит. Или, возможно, передам ему необходимые данные и позволю ему поработать над проблемой. Я ужасно занят в настоящее время.

"Когда вы так загружены, вам нужна помощь от звезд", — заметил друг философ.

Когда два могучих борца борются на ковре, схватившись в неразрывной схватке, тяжело дыша и напрягаясь изо всех своих сил, они качаются туда и сюда, и их мышцы рельефно выделяются, вены, как будто рвутся сквозь кожу, а глаза вот-вот высочат из орбит. Они постоянно увеличивают свои усилия, и вот оказывается, что один начинает медленно уступать, но вдруг к нему приходят новые силы, и он не сдаёт своих позиций. Зрители этой схватки ловят их тяжёлое дыхание и качаются таким же образом и силой своего воображения представляют их физические усилия. Так теперь происходит на дипломатической арене Европы, где когда-то побитый чемпион Антей касался земли и возобновлял свои силы и продолжал драться, несмотря на то все ставили против него. Он решителен, чистосердечен и целенаправлен, в то время как его противник размягчился за счет своей простоты, растерялся и не решился использовать свои силы, которыми он обладал.

Ланни Бэдд наблюдал эту международную схватку с удобного места. Стучали телеграфные ключи, гудели телефонные провода, носились курьеры на мотоциклах, автомобили привозили важных посетителей. Смысл этих сообщений распространялся полусекретным шепотом по всему Бергхофу. Никто никогда не обладал таким искусством заводить друзей, как сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Как американец, он считался нейтральным, даже своего рода арбитром, апелляционным судом, лицом, не связанным прецедентами и конвенциями. "Вы видите, что они делают с нами?" — говорил придворный врач, когда кое-кого из судетских немцев побили в кабацкой драке, а доктор Геббельс опубликовал об этом на первых страницах всех газет Фатерланда. "Sehen Sie, Herr Budd!" — воскликнул сам фюрер. — "Я принимаю ваши советы и стараюсь быть умеренными, а они доводят мой народ до отчаяния". Человек, который верил своим выдумкам о зверствах!

Фюрер сел на самолет и вылетел в город Кель в Рейнской области проинспектировать новые укрепления, которые он спешил завершить, противостоя линии Мажино. Кель, его название гремело, как колокол в душе Ланни, ибо именно на этом мосту через Рейн нацисты передали ему то, что осталось от Фредди Робина после всех пыток и мучений. Всего четыре года назад, а сколько воды утекло под этим мостом. И сколько надежд Европы уже утекло навсегда! Фюрер вернулся в ярости, потому что французы ответили на его инспекцию, выдвинув больше войск к границе. Что еще он мог ожидать, этот вопрос никто не осмеливался задать ему.

Дипломаты и "исключительно частные лица" летали туда и сюда между Прагой, Берлином, Берхтесгаденом, Лондоном и Парижем. Генлейн и Риббентроп прибыли с отчётом своему фюреру, и Ланни получил представление о нём. Гесс рассказал ему, что они доложили о новых предложениях чешского правительства. Они делали всё возможное, чтобы удовлетворить немцев. Немцам предоставлялись всякого рода равенства, политическое и образовательное, и полное местное самоуправление во всех кантонах. Всё возможное, что соответствовало сохранению целостности Чехословацкой Республики. Но именно этого не хотели нацисты, потому что они не доверяли чехам и считали их существами низшей расы.

Ланни особенно интересовало, какую роль играл лорд Ренсимен из Доксфорда в этой дипломатической схватке. Это "частное лицо" с мощной поддержкой своего правительства имел целью получить от Праги ряд уступок, которые практически означали бы конец республики и ее демократических институтов. С одной стороны, они должны были уничтожить свободу слова в стране. Поскольку нацисты были недовольны, что коммунисты и социалисты и евреи говорят правду о том, что делали нацисты. Кроме того, должен быть положен конец союзам с Россией и Францией, а также должны были заключены коммерческие договоры с Германией, которые поставили Прагу в экономическую зависимость от Берлина. Это были вещи, которые хотели получить нацисты. А благородный английский джентльмен отказался от занятий парусным спортом в Каусе, чтобы приехать и объяснить давнему союзнику Британии, что он должен сдаться и стать рабом Германии.

Как только Ланни получил эту информацию, он сказал своему другу Гессу, что у него картинный бизнес в Мюнхене, и он воспользуется этим случаем, чтобы еще раз посетить румынского астролога. Он хотел бы остаться на ночь, чтобы посетить концерт, добавил он, забрал сумку и свою портативную пишущую машинку в свой автомобиль и укатил. Но направился он не в Мюнхен. Убедившись, что за ним не следят, он повернул на юг в высокие горы Австрии и оттуда вверх по долине Инн до швейцарской границы. Переехав через Верхний Рейн, он остановился в маленькой гостинице, получил комнату и пошел работать над своим большим отчётом в двух экземплярах, по одному для Рика и для Гаса. Опасаясь, что стук его машинки, возможно, привлек внимание, он поехал в другой швейцарский город, где он бросил письма в почтовом отделении и быстро исчез. Само собой разумеется, что его имени не было в письмах, ни внутри, ни снаружи.

На следующее утро он добрался до Мюнхена, и во второй половине дня посетил кабинет звездочёта. Молодая женщина отворила дверь, и в тот момент, когда она его увидела, воскликнула: "Ach, Herr Budd! Die Polizei!" Она была растеряна, и ее лицо выражало страх, который мог бы быть за себя, а также за ее работодателя.

Ланни ничего не сказал, пока он не вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Потом: "Расскажите мне, что случилось".

— Позавчера пришли два гестаповцы и забрали его, и это все, что я знаю.

— Они не сказали, в чём его обвиняют?

— Они пошли наверх, чтобы позволить ему упаковать сумку. Я не слышала, что они там говорили. Они ничего не сказали мне, а я, конечно, боялась спрашивать.

— Вы не навели справки?

— Du Lieber Gott! Какие справки, только, чтобы меня арестовали тоже?

Ланни сказал ей: "Я наведу справки и посмотрю, смогу ли я что-нибудь узнать". С этими словами он извинился и ушёл.

Но он дошёл только до своего автомобиля. И садясь в него, увидел, как у тротуара остановилось такси. Из него вышел астролог с чемоданом в руке. "Gruss Gott, Herr Budd!" — воскликнул он. Он заплатил водителю, а затем повернулся к Ланни. — "Um Gottes willen, kommen Sie herein!"

Они вошли в дом, Реминеску открыл своим ключом. Он мимоходом поздоровался с женщиной, посвятив свои мысли целиком Ланни. Закрывшись в комнате, он опустился на диван, восклицая: "Иисус Христос!" Он вынул носовой платок и вытер лоб. — "Что за приключение!"

"Я надеюсь, что они не относились к вам слишком плохо", — сказал Ланни, стараясь быть общительным.

"Они относились ко мне, как будто я Парацельс, Пифагор и Трисмегист в одном лице", — ответил астролог. — "Но упаси меня Бог от такого гостеприимства в будущем!"

"Расскажи мне об этом", — предложил посетитель без смущения за своё любопытство.

Еще возбуждённый молодой человек закурил и сделал пару быстрых затяжек, а затем начал любопытный рассказ. — "Позавчера пришли два гестаповцы и приказали мне идти с ними, не задавая никаких вопросов. 'Возьмите с собой все ваши графики и книги', сказали они, я их взял с собой. Они привезли меня, вы себе представить не можете куда, в Отель Vier Jahreszeiten, который, как мне сказали, теперь управляется гестапо. У меня был самый элегантный люкс с амурами на потолке, а майор СС Мертвая голова или что-то в этом роде отдавал почтительно мне честь 'Мои извинения, герр Реминеску. Я выполняю приказы сверху. Желательно, чтобы вы подготовили гороскопы для некоторых важных персон. Пока вы будете делать это, вы будете моим гостем, и вам будет предоставлено всё, что пожелаете в пределах разумного. Вы не понесёте никакого ущерба, но, к сожалению, необходимо, чтобы вы оставались в этом номере, пока работа не будет завершена. Я предоставлю вам данные о рождении двенадцати человек и, когда ваша работа будет завершена, я отправлю её заказчикам, и если она будет признана удовлетворительной, вам будут выплачено двести пятьдесят марок, и вы получите разрешение на выезд, на который, я понимаю, что вы подали заявку'. Вы когда-нибудь слышали что-либо подобное этому, герр Бэдд? "

Ланни должен был признать, что это было новинкой в его опыте.

— Так передо мной появился машинописный список, и я разложил свои диаграммы и начал работать. Такой еды я никогда не ел, и такой мягкой постели с вышитыми льняными покрывалами я никогда не видел за пределами музея. И сигареты, шампанское, коньяк. Я жил, как персидский шах, или, может быть махараджа Индура. Но там я сидел, и мурашки бежали по всему моему телу, и пот заливал мне глаза, и я едва смел дышать. Когда я пробежал глазами даты рождения, и я не осмеливаюсь сказать вам, что я увидел.

"Я могу догадаться, если вы позволите мне", — улыбнулся Ланни.

Собеседник посмотрел на него с тревогой, а затем шепотом промолвил: "Bitte, sprechen Sie leise!"

Ланни ответил шепотом: "20 апреля 1889 года". Собеседник кивнул, и страх охватил их обоих, ибо это был день, когда родился последний и единственный сын у таможенника из Браунау Алоиса Шикльгрубера, который изменил свое имя на Гитлер.

"Было бы несправедливо спрашивать меня, что мне сказали звезды, или то, что я записал", — пробормотал астролог, и посетитель ответил: "А я и не спрашиваю".

Через несколько мгновений, Ланни продолжал: "Помните ли вы другие даты?"

— Они отобрали список у меня, но, конечно, они не вытащить эти даты у меня из головы. Тем не менее, я бы не рискнул дать их вам. Владение ими может быть очень опасно для вас.

— Вполне возможно, герр Реминеску. И вы можете быть уверены, что я буду держать всё в секрете, по крайней мере, пока вы не окажетесь в безопасности у себя на родине. Я понимаю, что ваше присутствие указывает на то, что вам удалось порадовать высшие силы.

— Я сделал все возможное, и двенадцать гороскопов забрали рано утром. Некоторое время назад офицер пришел и сообщил мне, что работа была в порядке, но есть некоторые дополнительные вопросы. Мне дали их в письменной форме. Я написал ответы на том же листе, а затем он заплатил мне деньги и сказал мне, что я свободен, и что моя выездная виза будет мне доставлена. Так что я здесь, и я жду. Как вы думаете, они действительно доставят её?

— Я не знаю, мой друг. Но если бы я был на вашем месте, то не стал бы упоминать об этом случае кому-либо еще. Случилось, что я хорошо храню секреты. Я предполагаю, что то, что случилось, было результатом моих усилий, чтобы помочь вам. И я думаю, что мне лучше больше не пытаться. Я просто скажу, что вы нездоровы и были не в состоянии выполнить работу для меня сегодня. Позвольте мне дать вам мой домашний адрес во Франции, так что вы можете написать мне, и мы не будем терять связь друг с другом. Не записывайте, его легко запомнить.

Звездочет сказал, что у него хорошая память, и Ланни продиктовал ему: "Жуан-ле-Пен, Приморские Альпы, Франция". Потом они крепко пожали друг другу руки и расстались навсегда.

Все в Бергхофе, кто имел право иметь мнение о дипломатической ситуации, хотел обсудить её с Ланни Бэддом. Они обнаружили, что он знал практически всех, кого они могли бы назвать в Англии и Франции. Так он оказался еще раз в той позиции, которую занимал на Парижской мирной конференции, переводчика не только языков, но и знатока личностей и национальных особенностей, нравов, климата, органов государственной власти, правительств. Услышав его слова, что британские народные массы находятся в патологическом состоянии, молодые нацисты, обслуживающие поместье, которые были воспитанные на идее непогрешимости фюрера, внезапно оставили свои восхваления и беспокойно посмотрели на Ланни, спрашивая: "Разве такое действительно может быть в Великобритании? Как можно быть великой нацией без непререкаемой власти, без кого-то, кто знает, что надо делать?"

Это казалось им опаснейшим делом, совсем, как еврейский большевизм. Но хорошо замаскированным. Нацисты собирались покончить с этим в один прекрасный день, и единственный вопрос был, когда и каким образом? Если им в голову приходили мысли, что они двигаются слишком быстро и могут подвергнуться опасности, то они тут же их выбрасывали из головы. Потому что, конечно, фюрер знает всё, фюрер всегда прав. Ведь невозможно представить, чтобы англичане были настолько глупы, чтобы рисковать бросать вызов ВВС Германии? И из-за такого политического уродства как Чехословакия? Unsinn!

Ади столкнулся с одним из самых труднейших решений в своей жизни. Оно может привести его к победе или разрушить все, что он совершил до сих пор. Он был в постоянном нервном напряжении, и его сотрудники, если могли, старались не попадаться ему на глаза. Он общался с Ланни через Гесса, который задавал различные вопросы о Рансимане, Чемберлене и сэре Невиле Хендерсоне, британском после в Берлине. Однажды он спросил, может ли мадам снова приехать в Бергхоф. К сожалению, мадам лежала с гриппом в Бьенвеню и не могла перенести путешествие, даже, чтобы помочь определить судьбу Европы.

Затем пришла королевская команда, герру Бэдду отправиться в поездку с фюрером в конце дня в то время, когда великий человек, как правило, ходил гулять со своими собаками и своим daimon. На этот раз он и его гость ехали на заднем сиденье, а адъютант на переднем сиденье рядом с шофером. Они ехали по дороге, которая вилась по склону горы, делая крутые повороты. Ланни быстро понял, что это была за дорога. "Я вижу, что вы не забыли свои обещания, герр рейхсканцлер", — рискнул он, и ответ был: "Niemals".

Они поднимались на Кельштайн. Но, не доходя около ста пятидесяти метров до вершины, дорога вдруг резко свернула прямо в склон горы.

Там дорогу преграждала большая бронзовая дверь, по-видимому, управлявшаяся фотоэлементом. Она сдвинулась назад, раскрывая грот, высеченный в твердой породе с вымощенным полом и бетонной стеной. Достаточно большой для въезда и разворота нескольких автомобилей. Освещенное отражённым светом место тепло светилось. Когда Ланни вышел из машины, он увидел на дальнем конце еще одну бронзовую дверь, которая также открывалась автоматически. Он вошел в лифт, достаточно большой, чтобы вместить восемнадцать человек. Но на этот раз там ехали только двое. Фюрер нажал кнопку, и они стояли, молча во время путешествия вверх через сердце горы.

Когда двери открылись, они вошли в большую гостиную, бывшую частью виллы со спальней, небольшой кухней и комнатой для двух слуг. Вилла была расположена на самой вершине горы, и её можно было разглядеть только с воздуха. Вокруг виллы была терраса, с которой можно было рассмотреть то, что, казалось, всеми горами Европы. Рельефная карта глубоких долин и вздымающихся гор. Вся глубокого зеленого цвета, испещренная ярко-голубыми маленькими озерами и разного цвета селениями, расположенными в долинах и домами вдоль склонов. Ланни как зачарованный смотрел на всё это и даже крикнул несколько раз: "Herrlich! Herrlich!"

Ади Шикльгрубер, бывший ефрейтор, создал это и владел этим. Мысль, что он не должен гордиться этим, никогда не приходила ему в голову. Его сердце переполнялось, и самые глубокие струны его души трепетали от его любви к горам и лесам, к музыке, к Herrenvolk и своему собственному правлению. Он слышал эту грандиозную гармонию звуков, с которыми скандинавские боги возносились по радуге в Валгаллу. Он слышал музыку ковки меча Зигфрида: "Nothung, Nothung, neidliches Schwert!" Как могли люди, имевшие такую музыку, призывающую их к славе, отказаться от своей судьбы?

Они сидели в двух полосатых холстяных креслах и наблюдали за закатом солнца. Золотой и розовый цвет заката становился темно-красным, а затем бледно-фиолетовым. Фюрер нацистов заявил: "Это капиталистическая эпоха умирает перед вашими глазами. Люди думают, что для меня значит только Национальная половина названия моей партии, но поверьте, я не собираюсь устраивать миру сюрпризы. Мне хватит сил сдержать каждое обещание, которое я когда-либо делал".

— Я верю в это, Exzellenz. У меня нет сверхъестественных способностей читать в звездах будущее, но я вижу изо дня в день, как оно наступает.

Это был капкан, который поставил Ланни, и ноги его хозяина немедленно попали в него. — "Скажите, герр Бэдд, верите ли вы во влияние звезд на человеческую судьбу?"

— Для меня это всегда была проблемой, герр рейхсканцлер. Я не могу найти никаких научных объяснений этому. Но у меня были случаи, когда делались удивительные предсказания, и они сбывались. То же самое случалось с моими друзьями, и я вынужден сделать вывод о том, что есть силы, которых я не понимаю. Как раз на днях, к примеру, я зашёл совершенно случайно к молодому астрологу в Мюнхене, и он составил гороскоп для меня. Я уверен, что он ничего не знал про меня, и то, что он рассказал мне, не могло быть догадкой.

— Расскажите мне об этом.

— Ну, в самом начале он сказал мне, что я американец, но родился недалеко от Мюнхена. Но в Швейцарии не рождается много американцев. Я уверен, что на мне не написано, что я не мог войти в этот мир в доме моей матери на Ривьере или моего отца в Коннектикуте.

Ланни продолжил рассказывать удивительную историю, которую он частично выдумал о Гонконге. Как и следовало ожидать, что фюрер должен выразить любопытство относительно такого способного астролога: его имя, возраст, личный облик, характер, и какое мнение о нём сложилось у Ланни. "Некоторые из моих друзей интересуются этой тематикой, и, возможно, пожелают посоветоваться с ним", — объяснил великий человек. И Ланни тактично воспринял это. Он задался вопросом: Не собираются ли взять Реминеску ко двору? И если такая судьба выпадет для него, то его пригласят или заставят?

Но нет, это было не так! Фюрер всех немцев уже получил свой гороскоп, и пытается понять, в какой степени он мог доверять ему. В такой самый опасный кризис, перед которым робела его сокровенная душа, он нуждался в помощи сверхъестественных сил. Но так трудно понять, получаешь ли такую помощь, или стал жертвой хитрого карьериста!

— Мое собственное отношение к этим так называемым оккультным вопросам очень похоже на ваше, герр Бэдд. Я видел вещи, которые я не могу объяснить. Но я не могу доверять профессионалам, потому что среди них есть много преднамеренных обманщиков, и потому что даже честные могут не говорить мне правду, опасаясь рассердить меня.

"Так!" — подумал Ланни. — "Реминеску сделал благоприятный гороскоп, и он хочет поверить в него".

Ади продолжал: "В таких вопросах, как эти, я должен был научиться доверять своей собственной внутренней интуиции, я полагаю, этим словом я могу назвать это. Я жду, я слушаю все советы, я просчитываю все участвующие факторы, а затем вдруг как будто включается внутренний свет, и перед моими глазами каждая вещь становится ясной. В такой момент надо действовать, и я никогда не позволю себе сомневаться".

— Это то, Exzellenz, что мир согласился назвать гением.

Это было похоже на прикосновение к кнопке, вызывающей лифт, чтобы подняться через сердце Кельштайна. Адольф Гитлер начал говорить о гениальности. Он обсуждал Рихарда Вагнера, величайшего музыканта, который когда-либо жил. Он обсуждал Карла Хаусхофера, величайшего ученого, к счастью, до сих пор живущего. Он назвал Наполеона военным, а Бисмарка политическим гением. Вскоре он объяснял трудности сочетания этих различных видов в одно целое. Это было то, что случается только один раз в тысячу лет или около того. И когда это происходит, то открывается новая эра в истории человечества. Такую эпоху создает он сам, создатель НСДАП.

Сын Алоиса Шикльгрубера не извинился за эти слова. Он заявил прозаичным образом, что это была правда, а он всегда говорит правду. Кроме, конечно, политических вопросов, которые необходимо подкреплять сложными механизмами притворства. Но здесь, в присутствии доверенного друга, бывший постоялец дома для бездомных Вены сказал то, что открыл ему этот энергичный дух, который обитал в глубинах его личности. Этот на вид слабый, скорее обрюзгший человек с носом картошкой и плохо растущими небольшими усиками увидел себя в зеркале своей души героической фигурой в сверкающих доспехах и был воодушевлён этим возвышенным видением. Стоя с непокрытой головой под первыми бледными звездами в сумеречном небе, он указал на них и воскликнул: "Вы, небесные тела, когда-то управляли судьбами людей. Но теперь пришел человек, который определит свой путь. И кто может сказать? Возможно, ему хватит сил определить и ваш путь тоже!"

Гесс пригласил Ланни быть его гостем на Parteitag, огромной недельной оргии расизма и реакции, которую готовили нацистские главари в начале сентября каждого года для своих подчиненных. Она проходила в древнем городе Нюрнберге, в двухстах километрах к северу от Мюнхена. Съезд не сулил никаких радостей секретному агенту, но предоставлял возможности встретиться с партийными лидерами и узнать их планы. Поэтому он с удовольствием приглашение принял.

Поскольку многие люди покидали Бергхоф, он предложил нескольким сотрудникам поместья место в своем автомобиле. Так он оказался в течение нескольких часов в обществе трех молодых патриотов СС, которые никогда не знали никаких других правил и веры, кроме тех, чему учила их партия. У них были весьма фантастические представления о внешнем мире. Они и открыли своему водителю мнение Бергхофа в отношении его самого. Он должен быть тем человеком, кого выбрал фюрер на место гаулейтера североамериканского континента. Явно, что он подходил для этого, иначе, что еще может быть причиной тех милостей, которыми осыпали иностранца?

В городе, чья история насчитывала девять веков, были узкие и кривые улицы. Он казался городом сказок братьев Гримм с домами с высокими скатными крышами, остроконечными фронтонами и металлическими колпаками над дымовыми трубами. Там были церкви с высокими шпилями и всякого рода готическим изобилием. В пятиугольной башне была устроена выставка орудий пыток, включая "железную деву". Сейчас население Нюрнберга обычно в четыреста тысяч умножилось в несколько раз. Толпы партийных руководителей всех рангов, прибывали на поездах, автобусах и автомобилях. Целые палаточные города были возведены на окраине города, и армейские кухни выдавали миллионы горячих блюд каждый день. Все было сделано с немецкой обстоятельностью. Флаги на улицах были похожи на листья в лесу, и всюду были оркестры и марширующие одетые в форму люди со знамёнами и транспарантами.

За пределами города на огромном поле Цеппелин было подготовлено захватывающее зрелище. Адольф Гитлер, один из величайших шоуменов в мире, работал над этим в течение полутора десятилетий, репетируя своё шоу каждый год и внося в него улучшения. Там были праздничные убранства и декорации, как в вагнеровской опере, церемониалы и святость, как на католической торжественной мессе. Обращение ко всем примитивным чувствам, всем воспоминаниям дорогим сердцу тех германцев, живших на протяжении веков в темных лесах, где они готовились к завоеванию древней Римской империи. Это Гитлер разработал церемонию поимённого перечисления мучеников, которых Рудольф Гесс раньше озвучивал на каждом съезде партии. Это Гитлер разработал мистический обряд освящения знамён, и сам его совершал, проходя по рядам знамён и торжественно касаясь их священным Blutfahne, знаменем, который несли во время пивного путча пятнадцати лет назад, и который был окроплён кровью в том бою.

Кровь была святыней в немецкой мифологии. Это самая благородная и лучшая кровь в мире, и немцы проливали её в бою и не только для защиты Отечества, но и для расширения своих границ, так что священной крови может оказаться больше в сердцах, артериях и венах немцев. Blut und Boden, Кровь и Почва был лозунг. Древний немецкий воин, погибший в бою, возносился в Валгаллу, и это была славная смерть, а умереть в постели было неблагородно и позорно. Фюрер возрождал все эти древние варварские эмоции, и его легионы, маршируя, пели без умолку о крови, железе и о войне. — "Встань с оружием в руках сражаться, ибо для сражений мы родились!" Старый германский Бог был богом войны, который никогда не мог получить достаточно крови. А теперь было Его время, как и Его любимой новой песни, Deutschland, Erwache. "Буря, шторм, буря, шторм! В башне бьют колокола тревоги!"

Ланни ходил по улицам этого романтического старого города, родины мейстерзингеров, Дюрера и других великих художников. Теперь он кишел ордами краснолицых и потных существ мужского рода с фанатизмом в их лицах и яростью в их сердцах, furor Teutonicus, которого боялись древние римляне. У американца было довольно тяжело на душе, потому что он ненавидел войну и жестокость, он ненавидел ненависть. А эти люди были воспитаны на ненависти, их учили ей систематически со всем мастерством, которое современная наука предоставила их учителям. Всё искусство психологов и специалистов по рекламе было использовано для привития фанатизма. Одно из любимых слов Гитлера, редко отсутствующего в любой его речи, даже очень короткой.

Физически Ланни был устроен максимально комфортно, насколько человек мог ожидать, находясь при таких ненормальных обстоятельствах. Он был размещён в Deutscher Hof, месте встреч партийной верхушки. На встречах у него было зарезервировано место среди почетных гостей, куда вошли дипломаты из всех стран Земли. В течение восьми дней его топили нацистским красноречием, воздействующим на его уши с помощью ревущих громкоговорителей. Основная мысль этого красноречия была выражена в первом обращении фюрера: "Камрады по партии! Большевистская опасность разрушения наций стала наиболее угрожающей, чем когда-либо. Она угрожает миру в тысячу раз сильнее. Мы видим, в этом мире вредителей действия еврейского вируса!"

Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, пять дней непрекращающегося красноречия ненависти, с грохотом оркестров, хоровым пением песен, с парадом флагов и знамён. В пятницу вечером на фоне яркого света прожекторов в одном из огромных залов, которые были выстроены для этих встреч, Ланни услышал обращение фюрера к ста восьмидесяти тысячам своих партийных руководителей всех рангов. Он сказать им: "В то время, когда на горизонте собираются тучи, я вижу вокруг себя миллионы непоколебимых, нет фанатичных, национал-социалистов, руководство которыми вы осуществляете и за руководство которыми вы несете ответственность. Подобно тому, как я мог слепо полагаться на вас в дни нашей борьбы, поэтому сегодня Германия и я могут положиться на вас".

А на следующий день фельдмаршал Геринг обратился к лидерам Arbeitsfront, нацистских трудовых батальонов. В гостинице, в которой они остановились, он выразил Ланни Бэдду такое же желание проявлять осторожность и законность, как и в Каринхаллее, но под влиянием толпы и ярких огней, он потерял голову, бесновался и орал в течение полутора часов. Он рассказал им, сколько накопил припасов для войны, как мобилизовал рабочую силу для завершения Западного вала. Им, возможно, придется работать по десять часов в день во славу рейха. "Наша военная промышленность работает с огромным напряжением в каждой отрасли". Говоря о своих Чешских соседях, он сказал: "Это жалкая раса пигмеев без культуры, никто не знает, откуда она взялась, угнетает культурный народ. И за этим стоит Москва и вечная маска еврейского дьявола". У Ланни не было возможности спросить Der Dicke об этом внезапном изменении его настроения. Когда он спросил в гостинице о нём, то узнал, что старомодный барон разбойник переоценил свои силы и был отправлен для излечения от бронхита и воспаления ног.

Но у секретного агента были возможности говорить с другими лидерами и слушать их разговоры между собой. Он убедился, что все они как один собирались забрать не только судетские районы, но и всю Чехословацкую Республику. Он слышал, как министр иностранных дел фон Риббентроп сделал заявление по этому вопросу, которое показалось ему настолько важным, что у него был соблазн понестись стрелой к французской границе и отправить без задержки отчет в Вашингтон и в Плёс. Но такое действие могло возбудить подозрение, было бы немыслимо для Гесса, не говоря уже о самом фюрере. Разве кто-нибудь может покинуть Нюрнберг непосредственно перед заключительной речью фюрера, которого ждала вся Европа, как зов трубы архангела Гавриила.

Так Ланни остался и слышал речь, произнесённую перед наибольшим количеством людей, когда-либо собранных в одном месте. Как считалось, их там было более миллиона человек, но были утверждения, что их было значительно больше. На фоне толпы на поле Цеппелин фюрер немцев должен был выглядеть крошечной фигурой, но с помощью магии современной электроакустики его голос звучал, как гром в горах. Волны эфира разнесли его голос по всей земле, и на самом деле мало осталось мест, где цивилизованные люди их не услышали. В конце каждых двух или трех предложений слушатели могли услышать дикий звериный рев этого могучего скопления: "Sieg heil! Sieg heil! Sieg heil!"

Как обычно, когда у Ади возникал серьёзный повод, он говорил очень долго. Как всегда, он перечислял обиды немецкого народа. Как всегда, он осуждал большевиков и евреев. Как всегда, он поносил всех своих врагов и угрожал им. Он хотел устрашить Европу и особенно государственных деятелей Чехословакии и ее союзников, Англию и Францию. Про судетских немцев он сказал: "Эти немцы, тоже являются творениями Бога. Всемогущий создал их не для того, чтобы подчинить их государственному образованию, сделанному в Версале, и внешней силе, которая ненавистна им…. Их угнетают бесчеловечным и невыносимым образом… жестоко бьют… терроризируют или жестоко обращаются… преследуют, как диких зверей, за каждое выражение своей национальной жизни". Граф Чиано, если бы он услышал это, должен был опять всплеснуть руками.

Ади продолжал говорить миру, что он делает, чтобы защитить этих немцев. Строит вдоль Рейна "самые гигантские укрепления, которые когда-либо существовали". Он продолжил: "На строительстве этих укреплений сейчас работают 278 тысяч рабочих армии доктора Тодта. Кроме того, там есть, ещё 84 тысячи рабочих и 100 тысяч человек службы труда, а также многочисленные саперные и армейские части…. Эти самые гигантские усилия всех времен были сделаны по моей просьбе в интересах мира…. немцы Чехословакии не покинуты и не оставлены без защиты…. У нас есть обязанность никогда не склоняться перед внешним нажимом. Это наше обещание, да поможет нам Бог!"

Ланни хотел было уехать сразу после этой встречи и пробыть всю ночь за рулём до границы. Но даже это могло быть опасно. Он должен был сидеть в течение нескольких часов и обсуждать выступление вождя с толпой его возбужденных приспешников. Пить пиво с ними, извиняться за отсутствие способности много выпить и стремиться всеми способами оправдать их представление о себе, как о будущем гаулейтере североамериканского континента. Утром он должен был поблагодарить своего хозяина и просить его передать занятому фюреру комплименты гостя за великолепную и ясную речь. Ланни кратко объяснил, что у него неотложное дело по сделке на картины, и он скоро вернется в Мюнхен провести консультации с астрологом и посмотреть, что дальше говорят звезды о будущем национал-социалистического движения. Наконец, Ланни был свободен, как птица в полёте, или как автомобиль на одном из Autobahnen, построенным армией доктора Тодта. Прямо к границе в город Кель, где недавно фюрер рассматривал самые гигантские оборонительные сооружения, которые когда-либо существовали. Сына владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт не пригласили просмотреть на них, но ни один турист, проезжающий мимо, не мог не видеть ведущиеся работы на близлежащих высотах, не слышать рокота машин и не обратить внимание на интенсивное движение через город. Сто шестьдесят восемь лет назад город был маленькой деревушкой, и в начале весны туда прибыла большая кавалькада, пройдя весь путь от Вены, чтобы привезти пятнадцатилетнюю принцессу Марию-Антуанетту, выходящую замуж за будущего короля Франции. Тогда там не было никакого моста, и несколько сотен тяжелых карет пришлось переправлять на паромах через реку Рейн к старому собору города Страсбург.

Еще раз секретный агент представился у шлагбаума моста. Его документы были в порядке, и он въехал на французскую землю. Он не отправился в Отель-де-ла-Виль-де-Пари, потому что боялся, что кто-то может вспомнить его пребывание там с Фредди Робином. Он устроился в Мэзон Руж, заперся в комнате, достал свою маленькую пишущую машинку и приступил к работе. Что мог сделать один человек, чтобы помочь Англии и Америке осознать опасность, грозившую им? Адольф Гитлер, руководствуясь своим собственным безумным daimon и подстрекаемый болезненным тщеславием Иоахима фон Риббентропа, не остановится, пока он не сотрёт все демократические институты с почвы Европы. Ланни Бэдд заявил в своём заключении: "У него есть определенная цель не оставить в любой точке мира никого, кто мог свободно критиковать его партию или его программу".

Глава двадцать девятая Раны чести[92]

Ланни уже тошнило от нацистов. От вида их маршей в военной форме, от звуков их криков и пения, от их запаха, исходящего из прижатых друг к другу молодых мужских тел. Его единственной мечтой было сесть в машину и уехать в Бьенвеню в студию в тихом саду с видом на закат. Там было пианино, были картины на стенах и на полках несколько тысяч хорошо отобранных книг. Вода все еще была теплой для купания. Он мог бы пойти на рыбалку с Джерри Пендлтоном, играть в теннис, и, возможно, убедить Нину и Рика приехать в гости, покатать их под парусом, и разговаривать с ними о старых временах.

Но Труди-призрак сказал: Нет. Ведь Ланни обещал помочь сохранить жизнь подполья и уберечь народ Франции и Великобритании от попадания под обаяние злой ведьмы Брехты и ее стада овец в человеческом обличии. Вне зависимости от своего счастья, он должен продолжать зарабатывать деньги и отдавать их туда, где на них рассчитывали, и поставлять Рику информацию, а не искушать его каникулами. Кроме того, была работа, за которую он взялся в Гайд-парке, чуть больше, чем год назад. Как он мог оправдаться перед ФДР, что не следит за событиями, которые сотрясали мир?

Он получил газеты из Лондона и Парижа и Берлина. Две сотни тысяч военнослужащих вермахта были на австрийской границе, обращенной к Чехословакии. Эта страна на карте выглядела колбасой. И механизированные войска, находящиеся у середины, могли разрезать её пополам за один день. Они уже сделали это в Австрии, и Ади нужно было только сказать слово, и они сделают это снова. Во всей Судетской области нацисты атаковали чешские общественные здания и забрасывали камнями чешских полицейских. Это могло быть только по приказу, а его цель была, чтобы вызвать негодование в Германии и оправдать следующий шаг фюрера. Французы проводили мобилизацию. Чем можно объяснить рокот грузовиков и танков, который Ланни слышал ночью под окнами отеля Мэзон Руж? Если начнётся война, Страсбург станет одним из первых мест, по которому немцы нанесут удар, повторяя воздушные бомбардировки, которые они основательно отрепетировали в Гернике, Барселоне, Валенсии и Мадриде. Они сделают это без какого-либо предупреждения. Такая новая стратегия называется Блицкриг, о которой Геринг и его офицеры свободно говорили. Решайся, Ланни! Восток или Запад не имеет значения, в любом месте, кроме ничейной земли между двумя армиями!

Он оставил Золтана в Берлине, пообещав связаться с ним, как только покинет Берхтесгаден. Они говорили о картинах в Мюнхене, на которые они могли бы найти покупателей. Они будут помогать друг другу и поделят комиссионные. Теперь Ланни позвонил, говоря: "Я могу быть в Мюнхене сегодня вечером". Собеседник ответил: "Я сяду на ночной поезд".

Секретный агент, упаковал свои вещи, расплатился и отбыл. Не желая привлекать к себе внимание, он поехал вниз по Рейну по французской стороне и переехал в Германию первым паромом. До Мюнхена было чуть больше трёх сотен километров, день приятной езды со свободным временем для неторопливого обеда и остановками для осмотра Шварцвальда и восхищения заснеженными Альпами с их подножиями. В промежутке между этими удовольствиями путешественник размышлял в состоянии мира, изредка включая радио, чтобы услышать "последние известия" о надвигающемся кризисе в Европе.

Бывший банковский клерк Генлейн решил урегулировать этот кризис прямыми действиями. Его последователи ограбили еврейские магазины, а правительство Чехии объявило военное положение. Тогда в среду утром Генлейн выдвинул ультиматум, требуя вывода чешских войск и полиции из Судетской области. Когда правительство не обратило внимания на это заявление, его штурмовики попытались захватить казармы и общественные здания, используя ручные гранаты, пулеметы и даже танки, которые они получили из Фатерланда. Бой продолжался весь тот день, и сто или двести человек было убито с каждой стороны. Но чешское правительство устояло. К ужину, когда Ланни достиг Мюнхена, даже нацистскому радио пришлось признать, что путч потерпел неудачу. Генлейновцы отовсюду бежали в Германию, где нацисты приветствовали их как героев и мучеников, и осуждали чехов как террористов и убийц.

У Ланни не было никаких сомнений о происшедших событиях. Он был уверен, что Генлейн и его заместитель, хорошо выдранный доктор Франк, не устраивали собственной революции, и не для себя Юппхен Геббельс приветствовал этих мучеников. Ади готовился действовать. Или, во всяком случае, он рассказал всему миру, что собирается действовать. Он не мог позволить, чтобы его блеф назвали так во второй раз, как это было в мае. Он объяснил этот эпизод в своей речи в Нюрнберге, говоря, что он позволил этому случиться, потому что не был готов. Но теперь он был готов, и мир был уведомлен. Как долго он будет ждать? Ланни догадался, что он не будет ждать больше, чем день или два, а возможно, не больше часа или двух.

Путешественник устроился в отеле Регина Паласт и заказал легкий ужин с вечерней газетой за компанию. Когда он вошел в свою комнату, то включил новую штуковину, которая появилась на рынке, портативную рацию, которую не нужно подключать к розетке или к электрической сети автомобиля. Там он услышал официальное заявление Министерства иностранных дел Великобритании, выданное мюнхенским радио на английском и немецком языках. Премьер-министр Чемберлен направил через своего посла в Берлине сообщение о том, что он готов вылететь немедленно в Германию, чтобы проконсультироваться с фюрером в попытке найти мирное решение существующего кризиса. Он попросил фюрера назвать место для встречи, и фюрер ответил, что принимает это предложение. "Соответственно, премьер-министр вылетает в Германию завтра самолётом".

Без сомнения, что в городе Мюнхен не было человека, для которого эта новость означала что-то большее, или кто мог лучше объяснить её. Президентский агент мог мысленно перенестись в Замок Уикторп и выслушать планы Седди и Джеральда о вторжении. По всей вероятности, один из них и предложил его. Они находились в состоянии растерянности, почти отчаяния. Им было трудно представить себе такого человека, как Адольф Гитлер, правящего в европейской стране. Они не знали, как можно иметь дело с ним, и даже не могли надеяться, что американский искусствовед мог бы успокоить его и умерить его гнев. Сэр Невилл Хендерсон, их посол, был бессилен сделать это. Лорд Рансимен из Доксфорда униженно потерпел неудачу. Маркиз Лондондерри, маркиз Лотиан, граф Перт, сэр Александр Кадоган, виконт Галифакс, целый ряд благороднейших и внушающих доверие английских джентльменов бывал в Берлине и Берхтесгадене в течение года, без каких-либо видимых результатов. А теперь обыкновенный мистер Чемберлен, простолюдин, производитель стрелкового оружия в Бирмингеме, собирался сделать последнюю попытку.

Ланни встречался с этим государственным деятелем только случайно, но внимательно наблюдал за его участием в государственных и общественных делах. Он был высок и худ, с тонким землистым лицом, выдающимся носом и длинной шеей с адамовым яблоком, бросающимся в глаза. Он одевался в черное и носил старомодный стоячий воротничок бабочкой. Его можно было принять за гробовщика. Так как он жил в стране, где часто идет дождь, он никогда не выходил без характерного плотно свернутого черного зонта. Карикатуристы в поисках чудачеств немедленно это отметили, и в скором времени мир принял черный зонт как символ политической точки зрения.

Такую точку зрения сам Невилл называл "практичной", хотя более правильно её можно было бы назвать "коммерческой". Конечно, в большом масштабе. Он был бизнесменом, а это означало, что он покупал вещи и продавал их дороже. Он верил в эту процедуру. Конечно, в большом масштабе. Он считал, что она будет продолжаться достаточно долго и распространится по всему миру. Всё будет работать само собой, и все проблемы решатся сами по себе. Он происходил из старинного рода торговых аристократов. Он был лорд-мэром города Бирмингема, как и его отец, пять дядей и двоюродный брат. Лично Невилл был сухим и лишённым воображения стариком, интересующимся птицами и рыбами больше, чем людьми. Он был пацифистом, который производил орудия убийства. Он считал, что может продолжать делать их в больших масштабах без их использования. Ему никогда не приходило в голову, что если его клиенты не намерены их использовать, то они перестанут их покупать.

Ланни узнал из газет, что фюрер был в Бергхофе, и не трудно было догадаться, что переговоры будут проходить там. Он мог бы позвонить Гессу и получить приглашение. Но зачем? Ему, конечно, не будет предложено выступить в качестве переводчика на этом чрезвычайно важном мероприятии, и он мог быть уверен, что в доме не будет никаких криков. Ади относился с большим уважением к английским правящим классам и самым серьезным образом хотел получить их согласие на то, что он был полон решимости сделать. Он всегда был вежлив в общении с ними, и в этом случае будет стараться изо всех сил вести себя как бирмингемский гробовщик.

Ланни мог предвидеть, что должно было произойти, как если бы он там присутствовал. Эта встреча, которой был взбудоражен весь мир, на самом деле была своего рода сценической постановкой, на репетиции которой присутствовал Ланни. Детали урегулирования были разработаны Джеральдом Олбани в Берлине и Видеманом в Уикторпе и Кливдене. Ади выдвинул свои требования, и их приняли. Данное драматическое путешествие главы британского правительства должно было иметь дело не с тем, что делать, а каким образом и когда делать. Удастся ли убедить Его Превосходительство продемонстрировать лучшие манеры поведения за столом и не хватать всё обеими руками, рискуя опрокинуть супницу? Сможет ли он убедить судетских немцев выдержать ещё несколько дней, пока мистер Чемберлен и его друзья не убедят французов, что они должны отказаться от своих обязательств перед Чехословакией, и заставить чехов поверить, что у них не осталось друзей в Европе, и что у них нет выбора, кроме как сдаться?

Вот для чего будет этот драматический полет. А когда фюрер уступит еще несколько дней, то это станет триумфом британской дипломатии, о котором раструбят миру по радио. Факты об этом, отпечатанные на машинке Ланни в одном из лондонских отелей, уже нескольких недель лежали на столе президента Рузвельта. И все, что Ланни мог получить сейчас, было бы мрачным удовлетворением, говорившим: "Я предупреждал вас об этом". А поскольку это было так, он отказался слушать чьи-либо возбужденные речи, а будет спать, а утром не предложит Золтану ехать в аэропорт и присоединиться к ликующим толпам, встречающих премьер-министра. Скорее всего, пара пойдёт смотреть картины и будет обсуждать цены и клиентов, как будто бы Европа уже не стояла на пороге второй мировой войны.

Мысли Золтана были в запутанном состоянии. Он был мирным человеком, человеком широких взглядов, хорошим европейцем, который не имел ни с кем никаких разногласий по вопросам национальности, вероисповедания или политической идеологии. Он встречал людей на приятных залитых солнцем полях искусства. Его род занятий включал одновременно и бизнес, и удовольствие. Он позволял ему передвигаться по всему западному миру. Он научился вежливо слушать, что говорят другие люди, и, если бы они попытались втянуть его в полемику, то он сказал бы им, что любитель искусства должен быть выше всех сражений. Теперь ему казалось, что мир сходит с ума, что цивилизация совершает самоубийство. Он принял за действительность сценическую постановку, получившую название "Мюнхен". Чемберлен действительно пытался сохранить мир в Европе, и Золтан ждал исхода в болезненной неизвестности. Таково было настроение среднего неосведомленного человека во всем мире, и Ланни должен был присоединиться к миллионам других, говоря: "Господи, помоги ему!"

Человек с черным зонтиком приземлился в аэропорту Мюнхена и был немедленно доставлен к бронепоезду фюрера, который отвёз его в Берхтесгаден. Везде толпы приветствовали его. В Бергхоф его доставили на автомобиле, а нацистское радио рассказало, как фюрер вышел с непокрытой головой под дождем поприветствовать его. В течение трех часов два государственных мужа сидели в кабинете Гитлера только с переводчиком. Затем официальное коммюнике объявило, что они имели "всеобъемлющий и откровенный обмен мнениями". Позже, рассказывая об этом в Палате общин, премьер-министр сказал, что у него там сложилось впечатление, что "канцлер обдумывал немедленное вторжение в Чехословакию".

Чемберлен продолжил петь: "В вежливых, но вполне определенных словах герр Гитлер дал понять, что он решил, что судетские немцы должны иметь право на самоопределение и на возвращение в рейх, если они пожелают". В этих последних словах премьер-министр повторил один из любимых обманов герра Гитлера. Нельзя было поверить, что он сделал это по наивности. Конечно, Джеральд или Седди или какой-либо другой из его постоянных сотрудников министерства иностранных дел должны были сообщить ему, что судетские немцы никогда не принадлежали Рейху, так как они покинули Германию девятьсот лет назад. А что касается "самоопределения", то этих немцев об этом никто не спрашивал. "Определились" нацистские агенты и агитаторы, и среди их определений было, что в этом регионе никогда не должен проводиться справедливый плебисцит.

Здесь был автор Mein Kampf, демонстрируя свой тезис о том, что чем больше ложь, тем легче заставить в неё поверить. По его мнению, если повторять ложь достаточно часто, то её примут за правду. Ади заставил поверить, что он был хозяином Германии, и он собирался заставить поверить, что он хозяин всех земель, где живёт какое-то количество немцев. Такова была доктрина Blut und Boden. Ади передвинул две трети своей армии к границам Чехословакии. Решился бы он на такой риск, если бы ему "не дали понять" британские государственные мужи, что они не собираются защищать эту страну? Чемберлен считал, что члены палаты общин поверят, что он рискнул бы, и, предположительно, позволят ему продолжить играть роль государственного деятеля, который спасает Европу от разрушительной войны.

Премьер-министр получил обещание, что немецкие войска не будут двигаться, пока он не вернётся в Лондон и не проконсультируется со своим кабинетом, а также с французами. Эти консультации начались и продолжались днем и ночью. Премьер Даладье и его министр иностранных дел Боннэ прибыли в Лондон. По радио было множество бесконечных спекуляций о том, что они там решали. В Германии за прослушивание зарубежных передач грозили тяжёлые наказания, но Ланни мог запереться в своей комнате отеля и убрать громкость и слушать в безопасности. Тяжелое преступление состояло в передаче услышанной информации другим лицам, а у него не было ни малейшего желания это делать.

На самом деле с точки зрения морали не так много разницы было в том, что вещали нацистские и британские радиостанции об этом кризисе. Все это было "пропагандой", служившей целям правительств, которые не хотели, чтобы их общественность поняла, что они делали. Ланни знал бледного обрюзгшего и хитрого политика, который стал премьером Франции. Он знал и его министра иностранных дел, который был в душе фашистом, а его жена выбирала немецких агентов для близких знакомств. Чемберлену не нужно будет тратить день и ночь, убеждая таких людей, чтобы одобрить предательскую сделку. Нет, они будут говорить, как "практичные" люди. Только о том, какие обещания, они смогут получить от Гитлера, которые позволили, чтобы их капитуляция казалась бы менее жалкой. И о том, как они должны представить это миру, чтобы всё выглядело менее горьким. Вот такие вопросы обсуждались в доме № 10 на Даунинг-стрит. Для Ланни это не стоило времени, чтобы лететь в Лондон и узнать детали таких переговоров.

Устав слушать ложь, агент президента надел непромокаемый плащ и вышел пройтись. Он обещал заглянуть к румынскому астрологу, а это был самый нужный час для общения со звездами. Он нашел комнаты пустыми, а привратницу не особо разговорчивой. Герр Реминеску съехал, и молодая леди также, они не оставили никакого адреса. Нет, полиция не приходила, жильцы только что съехали и ничего не сказали. Вот так это было. Ланни подумал: ''Я когда-нибудь получу письмо в Жуане". Но он никогда не получил никакого письма, и никогда не слышал ни слова о молодом исследователе мистики. Это был один из самых неприятных аспектов диктатуры, по наблюдениям Ланни ее в течение полутора десятилетий. Люди исчезали, и с ними было всё кончено для их родственников, друзей, клиентов, поставщиков, а всех остальных. Спрашивать о них было опасно. И, если это был кто-то вам не особенно дорогой, то можно было сделать правильный выбор между осторожностью и любопытством.

Итак, посмотрим на старых мастеров и получим цены на них, вызовем стенографистку и напишем письма и телеграммы своим клиентам и подождём их ответов. Не существует закона, запрещающего вывоз произведений искусства из Германии, для нацистов нужны иностранные деньги для закупок нефти, олова, каучука и других видов сырья, необходимых военной промышленности. Фатерланд испытывает недостаток в них, потому что другие страны появились там первыми и захватили желаемые колонии. Все это будет изменено в ближайшее время. А пока мы позволим любящим искусство иностранцам приезжать. Мы вежливо их обслужим, сделаем вид, что мы их любим. Но настанет День, и это будет скоро, и тогда мы отберём всё, что мы потеряли, с процентами, которые мы сами назначим.

В Мюнхене можно было услышать хорошую музыку, увидеть спектакли, посмотреть на картины. Можно также было встретить очаровательных людей, которые не приветствуют вас криками о Гитлере и не говорят глупости о крови и почве, о крови и расе, о крови и железе и о крови и силе воли. Там проживал барон фон Цинсцоллерн, у которого Ланни купил картину несколько лет назад при попытке вызволить Фредди из Дахау. Прекрасный дом барона был заложен, так что он был очень рад еще раз встретиться с искусствоведом, а встретиться сразу с двумя было для него ещё радостнее. Так как они были социально приемлемыми людьми, он не просто показал им свою коллекцию и обсудил цены, но пригласил их остаться на обед и провел большую часть дня в разговоре с ними.

Он был типичным баварцем, с круглой головой, темными волосами и глазами, и грубыми чертами лица. Общительным и любящим жизненные блага. Он получал удовольствие от жизни и продолжал получать. После того, как он убедился, что имеет дело с двумя хорошими европейцами, он рассказал им забавные истории о калейдоскопе истории, в которой он и его коллеги мюнхенцы прожили последние полвека. Монархию с её безумными правителями, мировую войну, социалистическую республику и коммунистическую революцию, демократическую республику и Националистическую революцию. Барон с улыбкой заявил, что он не мог уследить за ними всеми, и не помнит названия того режима, который они имели в этот момент.

Он был вне политики, но его, по-видимому, никогда не покидал юмор. Когда он узнал, что Ланни был исследователем оккультных вопросов, он спросил, встречался ли тот с фрейлейн Эльвирой Луст, маленькой старой леди, которая жила на Нимпенбургерштрассе здесь в Мюнхене. Её можно найти в телефонной книге, как "графолога", так как астрология была запрещена. Её скрутил артрит, но фюрер каждый раз посылал за ней машину, и ее возили к Бергхоф. Говорили, что высокопоставленные нацисты пользовались её советами, которые они хотели получать от звезд, а не от простых смертных.

Ланни не сказал, что он был гостем в Бергхофе, ибо это могло бы остановить поток городских сплетен. Он спросил о молодом румынском астрологе, которому якобы покровительствовал Гесс, но барон никогда о нём не слышал. Он заявил, что самым известным из оккультных советников Regierung была одна по имени "Эльза", которая жила через дорогу от мюнхенской квартиры фюрера. Она была беззубой и использовала пачку черных резиновых карт без рубашки. Друг барона был у неё несколько дней назад и заплатил ей десять марок только за то, чтобы она перетасовала карты и сказала ему то, за чем он пришел. А его интересовал вопрос, который интересовал всех, о возможности войны. Ее ответ содержал только шесть слов: "В этом году войны не будет". Скептически настроенный аристократ не был впечатлен, потому что он сказал, что Гесс и другие сотрудники фюрера часто бывали у Эльзы, и она, конечно, имела полную информацию об их запросах.

Так говорил барон фон Цинсцоллерн и другая зажиточная публика, с которой Ланни познакомился во время своего пребывания в этой столице хорошего пива и Gemütlichkeit. Нацистам удалось уничтожить многие свободы мюхенцев, но не их свободу шутить. И все же, как ни странно это может показаться, этот любящий удовольствия джентльмен относился с пониманием к потребностям Германии в колониях и к её праву на расширение. На самом деле прошло много лет с тех пор, когда Ланни встречал в Германии людей, которые не считали, что Германия должна была расширяться. Он решил, что последние из таких лиц, должно быть, были пойманы и были либо обезглавлены или заперты в концлагере.

Утром в понедельник 19 сентября радиостанции в Европе раструбили на всех языках о результатах обсуждений английских и французских глав правительств в Лондоне. Это был ультиматум, который был предъявлен Праге. С лицемерием, не часто встречающимся даже в дипломатическом мире, два великих правительства сообщили маленькому и беспомощному правительству, что оно должно разорвать свою страну на части для "поддержания мира и безопасности жизненно важных интересов Чехословакии". Маленькая страна должна была вернуть в рейх "районы, в основном заселенные судетскими немцами". Ответ должен быть дан "в кратчайшие сроки", на том основании, что "премьер-министр должен возобновить переговоры с герром Гитлером не позднее, чем в среду, а то и раньше, если это возможно". Ультиматум не говорил, что будет сделано правительству в Праге в случае отказа от выполнения. Предположительно, герр Гитлер будет сам участвовать в этой части процедуры.

Для Ланни Бэдда этот ультиматум был похож на сообщение о смерти Труди. Он был уверен, что услышит эту новость, и до сих пор в глубине души переживал это событие. Он выключил радио и какое-то время, энергично ругаясь, ходил взад и вперед по комнате. Затем он напомнил себе, что он был агентом президента, и вызвал по телефону Гесса в Бергхофе. Он уже написал преисполненное признательности письмо, в котором благодарил заместителя за его гостеприимство. Теперь он сказал: "Фюрер проявил величайшее искусство дипломатии". Ответ был: "Он далеко не уверен об этом. Приезжайте и скажите ему об этом". Так Ланни очутился за рулём в теплый солнечный день с мягкой дымкой над горами и без малейшего дуновения ветерка, который мог поколебать миллионы еловых иголок. Ко времени своего прибытия он уже тщательно продумал свою программу, и опять стал учтивым царедворцем и восхищённым другом.

Фюрер принимал ванну, как объяснил один из его помощников. Это было его обычаем, когда он находился под нервным напряжением. Ланни согласился, что теплая вода расслабляет, но не спрашивал, действительно ли это было так. В Мюнхене говорили, что фюрер принимал три ванны каждый день. Определенное "лечение природными средствами". Доктор этого города Буммке прописал эту схему лечения, и фюрер следовал ей, хотя поссорился с пожилым консультантом. Трудно понять, во что можно верить в Мюнхене о том, что случилось в Вене. В двух городах чувство юмора, казалось, превалировало над строгой заботой о фактах.

В большом зале Ланни встретил молодую женщину, одетую в английский дорожный костюм. Высокая, прямая блондинка с прекрасными правильными чертами лица, совершенное воплощение арийской мечты фюрера. Ланни однажды встречал ее на скачках в Англии, но она не помнила его, и он должен был напомнить ей при случае. Она была одной из двух дочерей лорда Редесдейла, горячего сторонника нацизма. Её звали Юнити Валкири Фриман-Митфорд. Её сестра была дважды замужем за сэром Освальдом Мосли, лидером Британского союза фашистов. Второе бракосочетание состоялось в Германии, с фюрером в качестве шафера. Юнити произносила нацистские речи в Гайд-парке, и газеты считали её одной из самых увлеченных поклонниц Ади. Она следовала за ним, куда бы он пошел, и сплетничали, что она собиралась выйти за него замуж, и, таким образом, привести к союзу двух стран. Было неясно, как далеко собирался Ади следовать этой программе, но было хорошо известно, что он любил смотреть на красивых девушек, а Юнити отвечала этой цели. У нее были золотые локоны до плеч, и ей было двадцати четыре года.

Ланни вежливо осведомился, что она прибыла с той же целью, что и он сам, чтобы поздравить великого человека с его дипломатическим триумфом. Он пытался заставить себя выглядеть приятным, говорил о чудесах, которым они были свидетелями на Parteitag. Но он заметил, что дама казалась беспокойной и продолжает смотреть в сторону лестницы. Внезапно она извинилась и пошла наверх, и в тот же момент Ланни заметил Рудольфа Гесса, входящего в комнату. Особо не понижая голос, заместитель заметил: "Я хотел бы кто-нибудь пнул эту суку вниз с лестницы". Так что еще раз Ланни заметил, что эти маленькие нацистские дети не всегда подчиняются предписанию любить друг друга.

Водные процедуры, по-видимому, не оказали надлежащего эффекта в этом кризисе. Когда Ланни сопроводили в кабинет фюрера, он нашел его в диком раздражении, меряющим шагами пол, щелкающим пальцами и подергивающим одной ногой. Его лицо напомнило Ланни тех, кого он наблюдал в игорных залах казино Ривьеры. Лица мужчин и женщин, которые поставили все, что они имели, на раздачу карт или поворот колеса. Гитлер делал то же самое. И моралисты, возможно, могли бы заметить, что нельзя достигнуть мировой власти, не заплатив за неё. "Diese verdammten englischen Staatsmänner!" — выпалил он. — "Можно ли верить их слову?"

"Я думаю, что в этом случае вы можете верить в то, что они говорят, Exzellenz," — спокойно ответил посетитель. — "Они взяли на себя обязательства перед всем миром".

— Да, но вы читали текст этого заявления?

"Я слышал его по радио, на английском и немецком языках". — Это высказывание предполагало, что Ланни был принят в ряды расы господ, и фюрер не будет возражать против получения им новостей из любого источника.

— Вы видели, какие трюки они вставили в этот текст? Они ссылались на плебисцит, а ведь это факт, что чехи отказались от него. Но эти оставляют его как возможность того, что чехи могут изменить свое мнение.

— Я думал, что англичане были необыкновенно проницательны, герр рейхсканцлер, они сказали Праге, что они верят их слову, и ясно заявляют, что они ожидают метод прямой передачи.

— Но тогда они продолжают говорить о переговорах, положениях о корректировке границ, и так далее. Я никогда не читал так много расплывчатых слов в моей жизни. Они делают самую большую ошибку, если они думают, что могут втянуть меня в бюрократическую волокиту и заставить меня слушать придирки тех, кого они называют 'некоим международным органом, включающим чешского представителя'. Я не потерплю никакого чешского представителя рядом с собой, пока я жив!

— Вы хотите знать мое мнение, Exzellenz?

— Конечно же, я спрашиваю его.

— Ну, вы следовали курсом законности в течение многих лет внутри Германии, и я слышал, что некоторые из ваших последователей жаловались, что у вас 'комплекс легальности'. Но вы знаете, что всё время он хорошо послужил вам, и я думаю, что он тоже послужит вам, если вы будете иметь дело с англичанами на основе законности.

— Это то, что они поручили вам сказать мне?

Ланни не должен был притворяться, что был шокирован. — "Никто в Англии не может поручать мне что-нибудь, герр рейхсканцлер. Я американец, и мой единственный интерес в том, чтобы мир возобладал в Европе. Вы не можете иметь друзей, если вы не можете заставить себя доверять им".

— Ja, ja, Herr Budd, Sie haben recht. Вы должны понимать, что я под сильным переутомлением. Они волынили со мной по этому поводу в течение нескольких месяцев. А я по своей природе человек действия.

— Конечно, но зачем человеку провоцировать войну, когда устойчивым давлением и терпением он может добиться тех же целей без войны?

— Вы правы, я должен признать это. Расскажите мне об этом потрясающем Чемберлене. Разве может человек так обманывать себя, как он?

Так Ланни пришлось пуститься в рассуждения, которые могли бы выйти из сборника Эмерсона Черты английской жизни. Он пояснил, что своеобразное сочетание религиозности и санкционированной алчности позволили человеку стать лорд-мэром Бирмингема в стадии приближающегося краха капитализма. Пожилые английские тори страшатся будущего, страшатся всякого рода изменения, и в этом кризисе не могли решить, стоит ли доверять своим дредноутам или своим молитвам. Рансимен молился публично перед отбытием в Прагу, Галифакс молился несколько раз каждый день, и жена Чемберлена молились за него в Вестминстерском аббатстве, когда он летел в Мюнхен. В то же время сорок британских дредноутов вышли в Северное море.

В ответ на прямой вопрос, Ланни сказал, что у него нет никаких сомнений, что Чемберлен уверен, что чехи вернут Германии те части Судет, где немцы составляют более пятидесяти процентов населения. Любая опасность планам фюрера исходит не от неискренности британских государственных деятелей, но от непостоянства британского общественного мнения. Возможно, но маловероятно, что разразится такая буря, и правительство будет свергнуто, а сделка отменена. "Если это произойдет, то это означает войну!" — воскликнул Ади, а его гость ответил: "Они знают это, и именно поэтому это вряд ли произойдет".

Было решено, что следующая встреча двух глав правительств должна состояться в месте ближе к Англии. Это предложение сделал Гитлер, а Чемберлен объяснил его желанием "пощадить старика не делать такой долгий путь". Местом был выбран летний курорт на Рейне недалеко от Кельна, где река протекала внутри Германии. Место называлось Годесберг, что на старо немецком означало Холм Богов. Конечно же, старых богов, богов Blut und Eisen, которых воскресили фюрер и его главный мистик Розенберг. Годесберг был излюбленным местом отдыха Ади, заботящегося о своём здоровье. Газеты сообщили, что он посетил отель Дризен не менее шестидесяти семи раз. Именно в этом месте немного больше, чем четыре года назад, он получил срочный и страшный телефонный звонок от Геринга. В результате этого он взял Геббельса и отправился в Мюнхен, где приказал убить одного из своих лучших друзей Эрнста Рёма и тысячу или более других. Те страшные дни и ночи Ночи длинных ножей, которые могли бы закончить карьеру агента президента до того, как она началась.

Ланни мог бы тактично намекнуть, чтобы быть под рукой на этих новых переговорах. Он подумал об этом, но потом решил, что делать этого не будет. Там будет стая газетчиков, а их присутствие было причиной того, чтобы быть в другом месте. Многие из старых знакомых знали его со времен, когда он был "розовым", а он не хотел объяснять им, когда и как он изменил свой цвет. Когда какой-нибудь репортер пытался взять у него интервью, он отвечал, что его визиты в Бергхоф были связаны с продажей произведений искусства, в чём фюрер считался авторитетом.

Переговоры в Годесберге начались 22-го. Гитлер остановился в отеле Дризен, и премьер-министр в отеле Петергоф на противоположной стороне реки. Чемберлен пересек реку на пароме, и они совещались весь день, после чего Чемберлен призвал к терпению и порядку в Судетах. Этого было достаточно, чтобы появились сообщения, что не все идет гладко. На следующий день пара снова встретилась, а затем премьер-министр вернулся на свою сторону реки. И они стали посылать ноты туда и обратно. Процедура, которая вызвала ещё более тревожные сообщения. Чемберлен вернулся, и они спорили весь вечер, а в половине второго утра следующего дня, когда они расстались, Чемберлен заявил: "Я не могу сказать, что это безнадежно", что выглядело столь же зловеще, каким оно могло бы быть.

Ужас распространился по всей Европе. Французские и британские правительства уведомили чехов, что они не могут "продолжать нести ответственность за совет не мобилизоваться". Что звучало, как необходимость им готовиться к войне. Испуганные чехи в спешке подчинились, а газеты Геббельса обезумели, сообщая о больших актах насилия в каждом новом выпуске. Венгры и поляки предъявили требования к части чешской территории, а русские предупредили поляков, что, если они двинутся против Чехословакии, то русские денонсируют свой пакт о ненападении с Польшей. Это было так, как это бывало в несчастной старой Европе. Народы были похожи на ряд оловянных солдатиков, стоящих близко друг к другу, при нажатии на одного упадёт весь ряд. Французы призвали до полумиллиона солдат, а в Лондоне были открыты пункты выдачи противогазов, и толпы людей собирались, чтобы их получить. Военные начали уладывать мешки с песком вокруг общественных зданий, а также рыть окопы в парках, чтобы люди могли укрыться от летящих осколков бомб. Правительственная организация, известная как Защита населения от налетов авиации начала транслировать сложные инструкции по радио и из динамиков на улицах.

Короче говоря, это была война. И что же все это значит? Ланни мог сделать предположение, что Ади высказал свои настойчивые возражения против "втягивания в бюрократическую волокиту" и "придирок международного органа, включающего чешского представителя". Он требовал право немедленной военной оккупации Судетской области, и молящийся английский джентльмен пытался удержать его, утверждая, что фюрер повысил свои требования по сравнению с тем, что было согласовано в Берхтесгадене. Чемберлен был человеком слова, в то время как Гитлер был человеком своих желаний, и это было тем различием, которое заставило их посылать ноты туда и обратно через реку.

Конечно, они попытаются надуть друг друга. У них обоих были проницательные участники переговоров, и они играли, не раскрывая карт, с будущим Европы в качестве ставки. Оба боялись, в этом Ланни мог быть уверен, но он предположил, что у Ади было преимущество, потому что он был наполовину безумен, и его ярость могла преодолеть его страх. Размышляя над этим вопросом днем и ночью, Ланни задавался вопросом, была ли эта дипломатическая дуэль вполне искренней. Не могли бы обе стороны решить, возможно, не озвучивая, что надо еще раз напугать публику, чтобы увеличить спрос на мир и уменьшить протест тех элементов в Англии и Франции, которые осуждали программу "умиротворения"? Зная, что дипломаты обсуждали между собой в течение последних нескольких месяцев, Ланни было трудно действительно поверить, что кто-то серьезно думает о войне за Чехословакию.

Мюнхен получил свою долю ужаса. У чехов были военно-воздушные силы на расстоянии менее получаса лёта. Предположим, что эти вероломные недочеловеки решатся ударить первыми, не дожидаясь, пока это сделает Herrenvolk! Лётчики маршала Геринга на Oberwiesenfeld разогревают свои моторы, а молодые люди города были одеты в форму, посажены в грузовые вагоны и увезены в сторону границы. Прекратились спектакли любимой комической оперы фюрера, Веселая вдова, которая давались каждый вечер в Театре-ам-Гарттнерплатц, с очень молодой и прекрасной танцовщицей, полностью обнаженной, выходящей на сцену через центр. Из труппы исчезли почти все танцовщики. А поощрение того, что нацисты называли "здоровым эротизмом" потерпело неожиданный провал.

В Мюнхене ежегодно проходила Октябрьская ярмарка, начинавшаяся с середины сентября и работавшая в течение месяца. В Терезиенвизе, на огромном лугу ниже выставочного парка проходили все виды общественных развлечений, известных в западном мире: Кони-Айленд, Луна-парк, Кристал Палас, Воксхолл Гарденс, Марди Гра, Барнум и Бейли, и государственные ярмарки в сорока восьми Соединенных Штатов Америки. Любому, кто хотел считаться хорошим мюнхенцем, пришлось кататься на американских горках и каруселях, слушать оркестры, бросать кокосы в головы клоунов и научиться есть баварский хрен вместе с кренделями и пивом.

Ланни и Золтан отправились туда в понедельник вечером, через два дня после того, как прекратились переговоры в Годесберге. Туда пришло четверть миллиона южных немцев, чтобы повеселиться на открытом воздухе, а также два иностранных гостя, желавших посмотреть на их веселье. Посетители забыли, что это была ночь, которую выбрал фюрер всей Германии, чтобы обратиться к своему народу, и что это будет означать для ярмарки. Весь день и до середины вечера, радость была неограниченной. Огромные толпы толкались здесь и там на фоне ярких огней и щедрых украшений. Они начинали петь по малейшему поводу и танцевали со своими Mädels везде, где был гладкий пол или дерн под ногами. Музыка звучала везде, зазывалы аттракционов зазывали, звонили колокола, ревели американские горки, а люди кричали со смехом или с притворным испугом.

И вдруг раздался рев громкоговорителей. Фюрер собирался обратиться к миру из Дворца спорта в Берлине. Все остальные звуки словно по волшебству затихли. Танцы прекратились, разговоры прекратились, и четверть миллиона мужчин и женщин замерли в своём движении. То же самое произошло со всеми другими видами деятельности повсюду в Германии. Все работы на фабриках, демонстрация всех кинофильмов, продажи в магазинах, обслуживание в ресторанах, хождение по улицам. Всё остановилось, и семьдесят миллионов человек, за исключением только младенцев, слушали один чудовищный Голос. Не слушать или уйти было преступлением, и много людей было отправлено в концлагерь. Адольф Гитлер заявил:

"Если я сейчас представляю этот немецкий народ, то я знаю, что в эту секунду весь народ, все его миллионы соглашаются с каждым моим словом, подтверждают их и делают их собственной клятвой. Пусть другие государственные мужи спросят себя, есть у них такая же поддержка!"

Этот Голос, ревущий над десятками гектаров Терезиенвизе и по всей земле по радио, рассказал не только то, что делали немецкие люди в эту секунду, но и то, что они делали в течение последних двадцати лет, и то, что их великий фюрер делал для них. В ходе речи, состоящей из шести тысяч слов, Голос использовал слова я, мне, мое и мною в общей сложности сто тридцать четыре раза. Этот голос заявил: "Я предлагал разоружение до тех пор, пока оно было возможно. Но когда оно было отклонено, тогда я принял смелое решение. Я национал-социалист и старый фронтовой немецкий солдат. В эти пять лет я фактически вооружался. Я потратил миллиарды на эти вооружения. Это теперь должен знать немецкий народ!"

Это была политика в высшей степени хитрого государственного деятеля, желавшего иметь дело только с одним врагом зараз. Поэтому в этой речи, в ультиматуме Чешской Республике, он приступил методично исключать любое другое противодействие. С Польшей, сказал он, достигнуто "постоянное умиротворение". Что касается английского народа, он надеется, что "миролюбивые силы одержат верх". Что касается Франции, не было сейчас "абсолютно никаких разногласий, стоящих между нами…. Мы ничего не хотим от Франции, решительно ничего!" С Италией, под "редким гением их Дуче, был создан "истинный союз сердец".

Расправившись со всеми этими вопросами, Голос перешёл к тому, что он назвал "последней территориальной претензией, которую я предъявляю в Европе". Эта проблема, сказал он, существует из-за "одной лжи, и у отца этой лжи есть имя Бенеш". Ложь заключалась в том, "что существует страна Чехословакия". Эту ложь рассказали государственным деятелям в Версале, и они поверили. Остальная часть длинной речи была посвящена рассказу о дуэли между этим лжецом и его ложью с одной стороны, и фюрера немцев и его правды с другой стороны. Теперь эта борьба подошла к своей кульминации. Фюрер заявил: "Я потребовал, чтобы теперь, после двадцати лет мистер Бенеш должен наконец смириться с истиной".

Первого октября, спустя пять дней, у ненавистного чеха потребовали передать Судеты Адольфу Гитлеру. Это был ультиматум, и ни одно из его увиливаний и уловок никогда не принесёт мошеннику никакой пользы. "Мистер Бенеш в настоящее время возлагает свои надежды на мир, и он и его дипломаты не делают секрета из этого. Они заявляют: 'Мы надеемся на то, что свергнут Чемберлена, что удалят Даладье, что везде начнутся революции'. Они возлагают надежду на Советскую Россию. Он до сих пор думает, что тогда он сможет уклониться от выполнения своих обязательств".

— И тогда я могу сказать только одно. В настоящее время друг против друга стоят два человека, там мистер Бенеш, а вот здесь стою я. Мы два человека разного характера. В великой борьбе народов, в то время как мистер Бенеш вился ужом по миру, я, как порядочный немецкий солдат, выполнял свой долг. И вот сегодня я стою против этого человека как солдат моего народа.

Голос продолжал благодарить мистера Чемберлена и повторять заключительные гарантии, которые были даны ему раньше. "Немецкий народ не желает ничего другого, кроме мира…. Я далее заверил его, и я повторяю это здесь, что когда эта проблема будет решена, у Германии не будет никаких территориальных проблем в Европе…. Мы не хотим чехов!"

Затем, в конце этот всемогущий голос обратился к своим верным чадам во всем рейхе:

"И поэтому я прошу вас, мой немецкий народ, встаньте стеной позади меня, мужчина к мужчине, и женщина к женщине. В этот час мы все хотим сформировать общую волю, и эта воля должна быть сильнее любой трудности и любой опасности. И если она будет сильнее трудностей и опасностей, то в один прекрасный день она победит все трудности и опасности. Мы полны решимости! Пусть теперь мистер Бенеш сделает свой выбор!"

С точки зрения ораторского искусства речь была неоспоримо решительной, и в качестве примера дипломатической стратегии, которая предшествует войне или продолжает война, она была шедевром. А как она виделась немецкому народу? Ланни как бы стал свидетелем плебисцита, проходившего на Терезиенвизе. У четверти миллиона немцев спросили, хотят ли они "быть сильнее любой трудности и любой опасности", и они отдали свои голоса, но не на словах, а действиями, которые говорят громче слов. Там не было рукоплесканий, ни приветствий, даже не одной улыбки. Четверти миллиона немцев, собравшихся для простых радостей бедных, было предложено стать героями. Мужчины, которым приказали встать стеной за их фюрера мужчина к мужчине, вели себя, как собаки, которых пнули тяжелым сапогом. Женщины, которым приказали встать стеной женщина к женщине, втянули головы, как курицы, которых облили с мыльной водой из таза.

Из Октябрьской ярмарки ушла вся жизнь. Карусели закружились, но никто не хотел кружиться. Зазывалы закричали, но никто их не слушал. Сосиски зашипели, но никто не хотел есть. Народ направился прочь. Кто-то пошел домой, а кто-то собирался в небольшие группы, говоря шепотом. Пара незнакомцев не смогла услышать, что они говорили, но их мрачные выражения лиц были достаточно красноречивы. Мужчина к мужчине и женщина к женщине, они восприняли эту речь, как войну. Но всё, что было полно тонких обманов, содержало одну неопровержимые правду, что немецкий народ не желает ничего другого, кроме мира.

Глава тридцатая Испытание адом[93]

Следующие два дня были кошмаром для жителей Мюнхена. Все считали, что война была неизбежна. Все, кто знал Ланни Бэдда, хотел спросить, что он думает. А он мог только ответить, что знает не больше, чем они. В душе он был уверен, что войны не будет, пока еще нет. Англия и Франция уступили, как они это всегда делали. Но эти мысли он не мог высказать даже другу и коллеге по искусству. Его выводы давно были переданы Рику и ФДР, так что теперь ему оставалось только слушать радио, читать газеты и ждать событий.

Газеты опубликовали телеграмму, которую президент Рузвельт послал Гитлеру и Бенешу, умоляя их не прерывать переговоры. По официальной версии, президент едва ли мог избежать такой позиции, и ответ Гитлера был точно в соответствии с формулой. Длинная тирада, повторяющая свои претензии к Чехословакии. Ланни представил своего шефа лежащего в постели в Белом доме, читающим огромную кипу телеграмм. И что он будет делать с ними? Поверит ли он тому, что он читал, или же он знал уже факты, которые ему сообщил его агент?

В ночь после речи Гитлера британский флот вышел в море. Это стоило много денег, и, конечно, выглядело серьезно. Тогда Польша разорвала отношения с Чехословакией, а это означало, что диктатор Польши заглотал наживку, подслащённую лестью, которую ему подбросил Ади. Польша собиралась захватить кусок разграбленной страны, а также не допустить предоставления Советским Союзом обещанной помощи жертве. Нет сомнений в том, что британские тори поддержали это действие. Меньше всего на свете они хотели, чтобы Советский Союз принял участие в успешной войне против Германии и превратил её в коммунистическое государство. Ланни вспомнил разговор между Джеральдом и Седди во время кризиса по Абиссинии. Они согласились, что не могли позволить свержения Муссолини, из-за уверенности, что какое-то левое правительство займёт его место в Италии.

Ланни хотелось быть сейчас в Лондоне и услышать, что говорят эти друзья. Но он знал, что из этого не выйдет ничего хорошего, потому что кризис закончится задолго до того, как он сможет передать что-нибудь Рузвельту. Нет, дело агента было здесь, на игровой площадке фюрера. Фюрер выйдет из этого кризиса в великолепном расположении духа и будет хвастаться тем, замышляет делать дальше. Можно быть уверенным, что заявление Ади относительно его "последней территориальной претензии в Европе" было бессмыслицей и приманкой для простаков.

Через два дня после речи из Дворца спорта премьер-министр Великобритании появился в Палате общин, чтобы представить свой доклад. Торжественно, как если бы он председательствовал на похоронах, он рассказал длинную историю своих переговоров. Его руки были полны бумаг и дрожали, когда он читал их. Он рассказал о нотах, которыми они обменивались, о сделанных предложениях, о меморандумах о своих двух поездках и том, что в них было сказано. Он заявил, что он отбросил все мысли о себе и чувстве достоинства своего поста. Он стремился сохранить мир в Европе. Он сообщил, что он только что отправил ещё одно последнее письмо Гитлеру. В нем он предложил нанести третий визит в Германию, и, заручившись полномочиями правительств Англии и Франции, увидеть, что достигнутые соглашения будут "выполнены должным образом в полном объеме и незамедлительно". Кроме того, он написал Муссолини, прося его присоединиться к переговорам, и использовать свое влияние на Гитлера "согласиться на мое предложение, которое удержит все наши народы от войны". Драматический эпизод. Как только Чемберлен достиг этой части своей речи, посыльный из министерства иностранных дел бросился вверх по лестнице к лорду Галифаксу на балконе и доставил конверт. Галифакс прочитал содержимое и передал его Джеральду Олбани, который поспешил вниз и передал его премьер-министру. Последний прочитал, и улыбка облегчения осенила его измождённое лицо. "Это еще не все", — объявил он. — "У меня есть, что сказать палате еще. Сейчас я был проинформирован герром Гитлером, что он приглашает меня встретиться с ним в Мюнхене завтра утром".

А потом наступила реакция на услышанное. Палата общин забыла все свои правила, и взорвалась приветствиями, рукоплесканиями и топотом ног. Сухой и равнодушный премьер-министр рыдал, и другие того же рода не предпринимали никаких попыток сдерживать свои чувства. В конце концов, не будет войны! Глава британского правительства собирался забыть свое достоинство еще раз и дать Ади Шикльгруберу шанс выжать из него ещё больше уступок. "На этот раз все в порядке!" — крикнул Невилл толпам, которые приветствовали его на улицах. Королева-мать вышла, рыдая. Весь народ плакал, и никто не остановился подумать, как фюрер Расы господ может использовать такой откровенный колоссальный страх войны, который выражает "дегенеративная демократия".

Для Ланни такой расклад был удобнее. Он решил не ехать в Лондон, а теперь Лондон приезжает к нему! Как только он закончил читать в утренних газетах известие о драматической сцене в палате общин, два самолета из аэропорта Хестон близ Лондона приземлились в аэропорту Обервизенфельд, и из них вышли премьер-министр и его сотрудники, включая лорда Уикторпа и Джеральда Олбани. Их решили поселить в отеле Регина Паласт, где у Ланни и Золтана были апартаменты. Оттуда многих людей внезапно выселили. Но само собой разумеется, что друг фюрера не разделил их судьбу. Два постояльца получили специальные пропуска, которые позволяли им проходить мимо охраны СС, которая окружила отель и прилегающие к нему улицы. Они могли узнать о прибытии высоких гостей из оглушительных приветствий толпы, окружавшей здание. Мюнхен ожил снова, и в сердцах всех баварцев человек с черным зонтиком уже занял место даже выше, чем фюрер.

Гитлер отбыл в своём личном поезде к границе встретиться с Муссолини и переговорить с ним заранее. На обратном пути дуче старался убедить своего партнера по Оси быть разумным. И на железнодорожной станции Дуче приветствовали больше, чем в настоящее время у него дома. Дворец Принца Карла поспешно привели в порядок для итальянского персонала, в то время как французам предоставили отель Vier Jahreszeiten под надзором гестапо. Стоял прекрасный день, повсюду реяли флаги, а радио рассказывало людям, куда идти и кого надо приветствовать. Главы трех великих держав прибыли по призыву фюрера, и все понимали, что это триумф. Все верили магии своего боговдохновенных лидера, который вел их до сих пор к благополучию и будет вести их к счастию.

Ланни послал свою визитную карточку в Седди и был приглашён в комнату его светлости для обмена торопливыми приветствиями. Идеальная арийская блондинка занималась уборкой, и гость подошёл поближе и вручил ему крошечный листок бумаги с машинописным сообщением: "Не забывай, что твой номер наверняка прослушивается". Седди прочитал и поднял брови. "В самом деле?" — сказал он на английский манер, заглатывая звуки. Ланни ответил: "Поверь мне на слово", а затем передал второй листок со словами: "Скажи Старику стоять твердо. Другая сторона отступит, если на них надавить". Уикторп приник к уху своего друга и прошептал: "Я не смогу. Все решено". Ланни протянул руку за двумя записками и порвал их на мелкие кусочки. Он бросил их в унитаз и нажал на рычаг. Эту технику он давно узнал от своего отца.

У них было время для нескольких слов о семейных делах. Ланни прочитал в лондонской газете новость о том, что Ирма подарила своему мужу сына и наследника своего великого титула и поместья. Седди был чрезвычайно горд, и, конечно, Ланни радушно поздравил его. Ланни сказал, что вернётся в Англию, как только он разделается со своими картинными сделками. Пока они беседовали, за Седди пришли, прибывшие делегации были приглашены на обед в Führerhaus, и после этого начнется обсуждение. "Люди, кажется, рады видеть нас", — заметил его светлость вслух. Это заявление гестапо примет к сведению.

Остальную часть дня и до часу ночи весь мир ждал конца этих переговоров. Заранее было известно, что фюрер настаивал на военной оккупации Судетской области в субботу через четыре дня. А что будет дальше, было неопределенно. Ланни остался в своей комнате, стараясь держаться подальше от газетчиков. Газетчики роились в гостинице и в отсутствие реальных новостей были бы рады заполучить человека, который был недавно гостем в Бергхофе. Радио сообщит результаты, как только они появятся. А пока лучше взять самую интересную книгу, которую можно было бы достать, и попробовать зачитаться и забыть страдания мира. Ланни досталась американская книга, рассказывавшая о жизни на ранчо, затерявшемся в широких открытых площадях Великого юго-запада. Какой-то турист оставил её, а Ланни углядел её на открытом прилавке магазина старых книг. Это была та часть мира, которую он никогда не посещал, но она, тем не менее, была его родиной. Несмотря на горных львов, гремучих змей, тарантулов и бандитов, он выбрал бы ее в качестве места жительства взамен любого города старой Европы на грани войны.

В первом часу ночи, те немцы, которые ещё бодрствовали, узнали по радио, что их фюрер поставил свою подпись на Пакте четырех держав, определяющий порядок передачи судетской территории Германии. Эвакуация чехов должна была начаться на следующий день и завершится в течение десяти дней. Немецкие войска должны вводиться последовательно в каждую из четырех зон, отмеченных на сопроводительной карте. Обе стороны должны были освободить политзаключенных, а также жители переходящих территорий должны за шесть месяцев решить, каким гражданством они хотели бы обладать. Все эти вопросы должны контролироваться международной комиссией, а четыре главы правительств договорились гарантировать новые границы чехословацкого государства против неспровоцированной агрессии.

Вот так мир в Европе был спасен. Три делегации, находившиеся с визитом, отправились домой в дождь. Когда англичане прибыли домой, над Букингемским дворцом была радуга в небе, а толпы пели и возбуждённо кричали приветствия. Они называли Чемберлена отличным малым, что, безусловно, должно было удивить его друзей. В ответ он сказал толпе, что это был "честный мир" и "мир в наше время". Премьер Даладье рассказывал потом, что он ожидал, что его затопчут, пока он доберётся до дома. Но его тоже приветствовали и ему пели все двадцать километров дороги до Парижа. По приезде его несли на плечах к могиле Неизвестного солдата. Лишь немногие ворчуны и чехи не видели ничего хорошего в этом урегулировании, и Ланни Бэдд знал и тех и других. Когда, позже в тот же день, он прочитал, что помощник госсекретаря США его страны похвалил этот успех, он почувствовал себя забытым человеком.

Действительно трагическое время для проницательных людей и любителей справедливости. Жадные потирали руки, а мясники точили ножи по всему миру. Отказались от всех завоеваний в мировой войне и надсмехались над всеми принципами Вудро Вильсона. Каждый день приносил свежие унижения, и агенту президента нужно было собрать все силы духа, чтобы удержаться от отказа от своей работы, от возвращения к пляжному отдыху в Жуане и больше не мешать миру катиться к чёрту своим путём.

Фюрер вернулся в Берлин, и, конечно, имел триумфальный приём. Ровно через час его войска перешли границу из Верхней Австрии, и вскоре после этого он последовал за ними, сначала в Эгер, а потом в Карлсбад. В то же время Польша выдвинула ультиматум, требуя Тешенский район, о котором в дни мирного договора Ллойд Джордж заявил, что он никогда о нём не слышал. Поляки уже запомнили это, и теперь захватили его. Венгры также начали рвать куски от поверженной туши. Нацисты получили все, что хотели, а "международная комиссия" в Берлине решала все споры нужным образом. Ненавистный президент Бенеш подал в отставку, когда стало очевидно, что он больше ничего хорошего не смог сделать для своей страны. Всё, что осталось от туши, попало в зависимость от нацистов. Пльзень был захвачен в первые дни, а большой завод Шкода стал выпускать военные материалы для следующей кампании Гитлера. Ланни Бэдд мог только слабо улыбнуться, задаваясь вопросом, как это понравилось барону Шнейдеру.

Жизнь вернулась в Мюнхен, как после ливня в пострадавший от засухи сад. Заиграли оркестры, закружились карусели, заревели американские горки на Терезиенвизе, и все настоящие мюнхенцы смеялись и пели, как в былые времена. Те, кто разрешил сомнениям в их фюрере заползти в их сердца, устыдились и пытались забыть об этом. Он был самый большим в мире чудотворцем, и отныне они будут следовать за ним, без сомнений, в уверенности, что он может делать все, что захочет с остальной частью Европы.

Золтан должен был вернуться в Париж. Но Ланни остался, потому что хотел застать фюрера в непринуждённый обстановке. А Бергхоф был тем местом. Рано или поздно он всегда возвращался, как правило, неожиданно и без предварительного уведомления. А пока Ланни занялся картинным бизнесом, делая деньги среди богатых и заводя друзей среди всех классов.

Среди тех, кого он встретил в Бергхофе, был Адольф Вагнер, гауляйтер Баварии, и один из старейших приятелей Ади. Они вместе с ним участвовали в пивном путче, и он помогал ему в Ночь длинных ножей. Он был громадным мужчиной и имел еще более громкий голос, чем Ади. Он успешно пытался имитировать голос своего хозяина и был официально известен как "Голос фюрера". Он зачитывал речи для Ади во многих случаях, среди которых были всегда открытия Parteitag. У него с войны была деревянная нога, но ему удавалось удерживать своё громадное тело на ней. "Большой Адольф" был политическим боссом того рода, к которым привыкли города в Америке, но ему не мог помешать никакой закон. Когда шел дождь в Мюнхене, а это бывало часто, у него болели культи, и он посылал католических священников в Дахау. Когда, напротив, светило солнце, он заполнял мюнхенцами огромный Дом художников, который спроектировали и построили Большой и Малый Адольфы. От него его друзья могли бы получить все, что хотели.

Художественные вкусы баварского гауляйтера отличались от вкусов Ланни Бэдда, но Ланни хранил этот факт в секрете. Буйный главарь гангстеров гордился своей любовью к культуре и назначил себя государственным министром образования, культуры и внутренних дел. Он покровительствовал всем искусствам и все художникам, особенно тем, кто был молод и красив. Тот, кто был гостем этого фюрера, не жаловался, так что у Ланни были ключи от города. Он не посещал вечеринки с пивом, ссылаясь на отсутствие потенциала. Но сейчас, когда вся Германия праздновала, он не мог не принять приглашения на прогулку на плотах по реке Изар, уникального рода экскурсию.

С ледников высоких Альп сходили чистые холодные воды, по ним сплавляли бревна из тщательно охраняемых государственных лесов. Когда поток был достаточно велик, бревна связывали между собой цепями, и они образовывали плот. Когда политический босс хотел развлечь своих друзей, то он приказывал настелить доски на такой плот, прицепить специальный вагон к поезду и компанией отправлялся на ночь в Бад-Тёльц, где их приветствовал на вокзале духовой оркестр, а арийские крестьянские девушки танцевали с ними. После завтрака с сосисками, запив его местным пивом, они шли к плоту, на котором установлены удобные пароходные кресла, а также корзины с бутербродами leberwurst и Schweizerkäse и конечно бочонок пива.

Плот выгонялся шестами в поток и проходил под мостами, заполненными ликующими толпами. Не было никаких проблем, чтобы заставить людей ликовать в Германии в октябре 1938 года! Можно любоваться прекрасными пейзажами, получить интересные впечатления, проходя через шлюзы различных плотин на реке. В монастыре нажарят речной рыбы, и, наконец, добраться до любимого места купания в Мюнхене. Там компания сойдёт на берег, а плот продолжит свой путь к прекрасному голубому Дунаю, возможно, для того, чтобы стать частью дома в Вене или в Будапеште.

Фельдмаршал Геринг построил себе шале в Оберзальцберге. Его плохой вкус позволил ему построить шале выше поместья своего фюрера. В это место он удалился для излечения от бронхита и опухших ног. Теперь он выздоровел и стрелял свиней в своём лесу. Он пригласил Ланни в гости, и Ланни с радостью согласился, но предпочел наблюдать кабанов с расстояния. Из-за этого в общественном мнении он не упал, потому что это развлечение считалось опасным, и Der Dicke был доволен показать свое мастерство и покрасоваться перед более слабыми мужчинами. Охотились на лошадях, и два егеря с винтовками ехали сразу позади готовые на всякий случай. Но ничего не случилось, а три больших мохнатых кабана были поражены в сердце метким выстрелом толстяка.

После ужина они сидели перед пылающим огнем, а охотничьи трофеи были настолько огромны, что для них пришлось вызывать тележку на резиновом ходу. Они говорили о состоянии мира, и маршал был горд примером искусства своего фюрера управлять государством, как он был горд своими собственными результатами охоты на свиней. "Был ли такой человек с начала мира?" — спросил он, и Ланни не пытался возражать. Он отложил восхищение к случаю, когда расскажет то, что он знал о рисках. Всё весело на волоске, ибо британские государственные мужи были почти сломаны давлением общественной оппозиции. Все это позволило Ланни сказать: "Я провёл несколько минут с Седди Уикторпом в Регина Паласт, как раз перед его уходом на переговоры. Это был сильно озабоченный англичанин, glauben Sie mir". Это было сленговым выражением у американцев, но как ни странно, у немцев такого выражения не было.

"Скажу вам откровенно, что я очень мало спал в течение нескольких ночей", — признался Der Dicke. — "С фюрером трудно иметь дело в такое время, у него привычка звонить по телефону, когда он не может спать".

"Что он собирается делать дальше?" — спросил посетитель.

— Weiss Gott! Я сомневаюсь, знает ли он сам.

Какой вопрос, таков и ответ, и умелый шпион быстро перейдёт к другой теме, с тем, чтобы вопрос показался случайным. Он сказал: "Газетчики приставали ко мне, и я заперся в моем гостиничном номере на все время переговоров. Я прочитал книгу об охоте на американском юго-западе, и там была одна история, которая, кажется, похожа на то, что происходит сейчас. Это было в округе Рио Нуэсес штата Техас. Человек обнаружил место, где устраивались на ночлег дикие индюки, и он пошел туда как раз на закате солнца, чтобы добыть их. Он привязал свою лошадь к дереву на некотором расстоянии и подкрался к тому месту и стал ждать. Когда взошла луна, он застрелил шесть индюков. Он связал индюков вместе и водрузил их себе на спину и понёс их через густой кустарник. Но прежде чем он удалился не очень далеко, он обнаружил, что за ним следят горный лев".

"В Техасе есть львы?" — спросил Геринг.

— Это пантера или кугуар, у него много имен. В Южной Америке пума.

— Я понял.

— У этого горного льва самый страшный рык, и человек понял, что находится в серьезной опасности, от его карабина не было никакой пользы при внезапном нападении из темноты. Существо чуяло кровь этих индюков, что означало, что оно не позволит им уйти от себя. Так что человек остановился и отрезал одного индюка и оставил его лежать на дороге. Этого хватило на некоторое время. Но затем человек обнаружил, что лев снова нагоняет его, так что он оставил другого индюка. Так продолжалось, и каждый раз, когда человек оставлял индюка, он был в безопасности на какое-то время. Потом, чтобы спасти свою жизнь, ему пришлось бросать и дальше. Наконец, он бросил своего последнего индюка. Но тогда по счастливой случайности он достиг своей лошади, вскочил на неё и, как говорят в этой стране, 'был таков'. История продолжилась, когда он вернулся домой, то рассказал своей жене о приключении, и она увидела, что он вдруг начал дрожать, она спросила: 'Почему ты дрожишь теперь, когда ты в безопасности?' Он ответил: 'Мне как раз пришло в голову, предположим, что я настрелял только пять индеек, что бы тогда случилось?'

Der Dicke ухватил смысл этой истории, прежде чем она была наполовину рассказана. В конце концов, он расхохотался так, что более громкого хохота посетитель никогда не слышал из этого широкого горла. "Wunderbar!" — воскликнул он. — "Herrlich!" Затем он добавил: "Женщина должна была ответить".

Конечно, Ланни должен был спросить: "И каков был ответ?"

— Она должна была сказать ему: 'Если бы ты вообще не настрелял бы никаких индюков, то лев никогда побеспокоил тебя.

И тогда настала очередь Ланни посмеиваться, и пара веселилась над тяжелым положением премьер-министр Великобритании, чьим карабином был черный зонтик и его индюками были названы Абиссиния, Испания, Австрия, Чехословакия и Польша, и, кто мог бы подсказать о номере шесть?

"Возможно, это будет называться Турцией[94]", — предложил сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт.

Ланни думал, что хорошо знает нацистов и не ожидал никаких сюрпризов. Но Геринг ему его преподнёс. Подняв своё тяжёлое тело с переполненного кресла, он подошел к ближайшему шкафу и достал грампластинку. "Вот это ответит на все ваши вопросы", — сказал он и начал её проигрывание. Затем он вернулся на свое место, а Ланни услышал голоса, обсуждавшие отношение британского правительства к Красным и к "их так называемой Советской Социалистической Республике". Это был английский голос, изысканный, неторопливый, с оксфордским акцентом. Было сказано два или три предложения, а затем остановка, а другой голос стал переводить эти предложения на немецкий язык. Английский голос продолжил, заявив, что британское правительство не будет иметь никаких возражений против действий, которые немецкое правительство может предпринять на востоке. При условии, что немецкое правительство придёт к удовлетворительному соглашению с поляками. Британское правительство твердо убеждено в том, что коммунизм является большой угрозой, и будет склонно рассматривать распространение его влияния очень опасным для европейской цивилизации.

В этой точке зрения не было ничего нового. Ланни слышал её много десятков раз от Седди и Джеральда и их гостей, а также от других высокопоставленных дам и господ в Блюграсе и в Кливдене. Голос, к которому он теперь прослушивался, говорил с медленной точностью, очевидно, на каком-то официальном мероприятии. Это был смутно знакомый голос и наводил мысль на парламент, и Ланни подумал: "Это не может быть Лондондерри. Это не может быть Рансимен. Может быть Невил Хендерсон?" Нет, пока не вмешался третий голос, задавая вопрос на немецком языке. Внезапно агент президента понял, что он слушает. Английским был голос премьер-министра, а мероприятие было первым из его переговоров с Гитлером, на которых он установил, или думал, что установил, судьбы Европы для следующего поколения.

Грампластинка закончилась, и Ланни, как более молодой и подвижный, встал и остановил патефон. Он стоял подле него, глядя на толстого маршала. "Клянусь Богом, вы поймали его врасплох!" — воскликнул он.

Der Dicke затрясся от смеха. — "Можете ли вы представить себе такого дурака?"

— Он знает, что у вас есть эта запись?

— Herrgott, nein! У нас есть новое и чудесное изобретение, которое ловит даже самый тихий шёпот.

Ланни внутренне содрогнулся, вспоминая сцену в Каринхаллее, когда его отец написал ему записку, предостерегая его от слишком сердечных отношений с женой Германа. А также случаи, когда он сплетничал с Хильде, и когда у него был соблазн посплетничать с Седди в отеле Мюнхена. И было ли ещё место, где он поддался искушению?

"Это всего лишь несколько отрывков, которые мы собрали на одной пластинке", — добавил маршал, все еще улыбаясь. — "Я мог бы проиграть вам все это, только всё это заняло бы несколько часов и было бы очень скучно".

Ланни сказал: "Пока шли эти переговоры, я пытался занять себя разглядыванием картин, но понял, что в это время очень трудно разглядывать картины". Затем, после паузы: "Скажите мне, Герман, могу ли я рассказать об этом моему отцу?"

— А разве я просил вас сохранить это в тайне?

— Нет, но есть вещи, которые так понимаются среди джентльменов.

— Подумайте об этой ситуации. Англичане делали все, что в их силах, чтобы блокировать наши шаги в Восточной Европе. Куда бы мы ни направлялись, мы везде встречали препятствия, которые они устанавливали на нашем пути. В один прекрасный день в экстренном случае я могу пригласить наших российских друзей, которые понимают английский язык, чтобы прослушать эту запись, и если мистер Чемберлен знал бы, что у нас есть эта запись, то у него может возникнуть соблазн уменьшить пыл своих дипломатических агентов. Вы знаете, мы не хотим неприятностей, которые мы можем избежать.

"Вы предоставили мне восхитительную тему для разговора в следующий мой приезд в замок Уикторп", — ответил сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт.

— Вам не следует говорить, где вы слышали эту запись, просто скажите, что вы её слышали, а человек с зонтиком вспомнит, что он говорил.

Ланни пошел в свою комнату убежденным, что действительно получил восхитительную тему, но к тому времени, когда он был готов лечь в постель, он начал задаваться вопросом, действительно ли он получил что-нибудь вообще. С нацистской привычкой лгать, нельзя верить ничему, что они говорили. Что было бы проще, если у Геринга была такая сфабрикованная запись? Можно нанять за несколько фунтов какого-нибудь негодяя англичанина с изысканным произношением поручить ему изучить реальные записи речей Чемберлена. Что касается Гитлера. Ну, если он не захочет взять на себя труд сделать эту запись, Адольф Вагнер мог сделать это за него, и ни один русский не услышит разницы. Ланни решил, что проведёт расследование, прежде чем поможет распространить эту восхитительную новость.

Вернувшись в Мюнхен, Ланни нанес визит этой травмированной леди на Нимпенбургерштрассе, которая пользуется такой высокой репутацией среди нацистской верхушки. Очевидно, что профессия "графолог" хорошо оплачивалась. У дамы была фешенебельная квартира и горничная в чепце и форме. Ланни сидел в роскошной гостиной со слабым освещением, чтобы ожидающих клиентов нельзя было разглядеть. Когда подошла его очередь, горничная его попросила десять марок заранее, так как он был ей незнаком.

Его проводили к столу в небольшом помещении, где он был освещён, а леди нет. Он мог видеть, что она горбилась и была одета в темно-синий халат, скрывавший её травмированную фигуру. "Будьте так добры, написать несколько слов на блокноте", — пробормотала она, и он макнул ручку, которая лежала перед ним, в чернила и написал немецкий эквивалент: "Сейчас настало время для всех хороших людей прийти на помощь партии". Это имело такое же значение в Германии, как и в Америке.

Маленькая старушка взяла блокнот своими узловатыми пальцами и в течение долгого времени сидела, изучая почерк. Ланни догадывался, что часть времени она изучает его. Наконец она воскликнула, надтреснутым голосом: "Какой странный человек! Что случилось с вами?"

Посетитель догадался, что был риторический вопрос, и ничего не ответил. "Вы несчастный человек", — продолжала она, а потом: "Вы мне не нравитесь!"

"Я сожалею", — смиренно ответил он.

— В вас два человека, и они борются между собой. Сейчас вы не знаете, кто вы на самом деле. Решите, или вам будет плохо. Я вижу для вас трагическую судьбу в скором будущем.

Был пауза. Затем Ланни спросил: "Можете ли вы сказать мне, где меня ждёт эта судьба?"

Он подумал, что она собирается сказать — "Гонконг". Даже если бы она так сказала, то он, конечно, не был бы удовлетворен. Он назвал бы это "телепатией". Как во фразе Текумсе — "эта старая телепатия!"

Женщина сказала: "Ваше присутствие беспокоит меня. Я ничего не могу сделать больше для вас, я извиняюсь".

Отвергнутый клиент не попросил свои десять марок назад. Он вышел с мыслями об этом странном мире подсознания, которым сильно пренебрегает ортодоксальная наука. Каким-то образом он принял это как должное, что существует возможность чтения мыслей, которой обладал медиум. Ведь были обнаружены различные аспекты его жизни, такие как дед, производитель оружия, или двоюродный дед, трансценденталист. Но предположим, только предположим, что какая-то старая ведьма может вызвать штаб-квартиру гестапо во дворце Виттельсбахов и сообщит: "Я только что прочитала мысли американского Kunstsachverständiger, и он здесь с целью шпионажа за Номером Один, Номером Два и Номером Три".

Ланни решил, что прекратит паранормальные исследования, пока находится внутри Третьего рейха!

Рудольф Гесс вернулся в Мюнхен. У него здесь был дом с семьей, которую он не выставлял напоказ, как делали другие нацистские лидеры. Он был лично самый приличный из тех, кого встречал Ланни, самым приятным из-за своего международного воспитания и мировоззрения. Он был фанатично предан своему лидеру, но там, где не касалось дел партии, у него было чувство юмора, и люди, которым он доверял, не замечали его мрачную внешность.

Ланни навестил его в Коричневом доме, партийном здании, купленным фюрером и перестроенным по его вкусу. Оно размещалось на Бриеннер штрассе, в модном квартале, с домом папского нунция прямо через улицу. Это было четырехэтажное здание, стоящее в глубине от проезжей части и защищенное высокими заборами. Снаружи были эсэсовцы, а внутри было изобилие свастик всех размеров на ограждающих решётках, бра, окнах, дверных ручках и потолках. Офис Гесса был простым и неброским. Его окна выходили на Führerhaus, одно из великолепных сооружений, которые были построены Ади с момента получения им власти, и в котором были проведены недавно потрясшие весь мир переговоры.

Естественно, что они говорили об этом событии и его последствиях. Заместитель фюрера объяснил, что для него это означало значительное увеличение обязанностей и ответственности. У него появилась новая партийная провинция, которой надо управлять. Поскольку партийное руководство было повсюду важнее политического управления, в руках Гесса сейчас была сосредоточена вся власть. Он пояснил, что тип людей, подходящих для агитации и партизанской войны, не удовлетворял требованиям, необходимых для управления после победы. Поэтому ему придется многих понижать, а других повышать. И заново сколачивать руководство. Ланни слушал сочувственно, и в душе был рад, что ему не нужно никем руководить и никому подчиняться.

Это был период, когда Гитлер день за днем увеличивал свои требования к чешским развалинам. "Международная комиссия", которая должна была решать споры, состояла из одного нацистского чиновника и одного чешского, а также из британского, французского и итальянского послов в Берлине. Эти последние были занятыми господами, и не хотели беспокоиться из-за жалоб или говорить о честной игре. Когда нацисты объявляли, что в какой-то части Чешской равнины проживает более пятидесяти процентов немцев, послы не выезжали проверить подсчеты, при этом они не обращали внимание на тот факт, что территория содержала определённое количество минеральных ресурсов или промышленных предприятий, которые были необходимы фюреру для его подготовки к войне. Они только голосовали против чешского делегата и за ввод немецких войск.

Конечно, это означало разногласия и стенания чехов, некоторые из которых попадали в иностранную прессу и раздражали нацистов. Герр Геббельс было прекратил кампанию в прессе против этого фрагмента государства, но теперь возобновил её снова. Ланни сказал: "Вы не можете поладить с этими людьми, они слишком отличаются от немцев".

"Я боюсь, что вы правы, герр Бэдд", — признал заместитель.

"Фюрер сказал: 'Мы не хотим чехов', но я думаю, что он сможет найти работу для них, если ему прид1тся принять их". — Секретный агент сказал это с улыбкой, и угрюмый заместитель улыбнулся в ответ. Между друзьями не нужно больше слов.

Ланни добавил: "Я задаюсь вопросом, почему фюрер должен был пойти так далеко, чтобы дать гарантии Чехословакии. Англичане, конечно, хотели этого. Но разве ему было нужно уступать?"

"Он всегда знает, что делает", — ответил Гесс. (Hitler hat immer Recht!) — "То, что он дал, является гарантией против неспровоцированной агрессии, но вы можете быть уверены, что если и будет какая-то агрессия, то спровоцируют её чехи". Улыбка сошла с лица заместителя, и он утверждал это без тени иронии. Тот, кто слышал это, был рад, что не был чехом.

Адольф Гитлер не любил холодный и официальный город Берлин, и оставался там только, когда этого требовали церемонии и дипломатический этикет. Мюнхен был его местом отдыха и развлечений и местом рождения его партии. Здесь были люди его собственного сорта. Он свалит ответственность на своих подчиненных и улетит в свой горный замок. Оттуда до Мюнхена было всего лишь пару часов езды. И он залезет в свой черный пуленепробиваемый Мерседес, за которым следуют три машины, полные эсэсовцев, и умчится прочь к своим своеобразным удовольствиям.

Он любил посещать район Швабинг, который был Латинским кварталом Мюнхена, а также обедать в ресторане Остерия Бавария, где его овощные блюда готовил шеф-повар, который знал его вкусы. Он любил надевать черные замшевые шорты и зеленую охотничью куртку Loden Frey и посещать Октябрьскую ярмарку, смешиваться с людьми и фотографироваться с детьми вокруг него. Его охранники в штатском тщательно избегали объективов камеры. Он любил одевать черные брюки и безукоризненно белый пиджак и посещать Театр ам Гартнерплац, где давали Летучую мышь Штрауса. Он лично выбирал "танцовщицу", выступавшую во втором акте. Ади приходил во время антракта, его личный штандарт фюрера вывешивался на перилах его ложи. Прежде чем возобновить выступление люди в штатском в разных местах зала хайлят Гитлера, и вся аудитория встает и присоединяется к приветствию. Затем в интересах здорового эротизма фюрер будет сидеть с мощным биноклем, направленным на молодую, гибкую и полностью обнаженную Дороти ван Брук и её многочисленные прелести.

Или, возможно, он посетил бы Дом художника на Ленбахплатц, который он только что перестроил. В старые времена это было здание клуба всемирно известных художников, и Ади, который радовался званию "величайшего художника в мире", данному ему его обожателями, перестроил его с великолепием, присущим его Новому Порядку. Для него в доме были устроены апартаменты. И когда он обнаружил, что большая еврейская синагога не вписывалась в его взгляды, он приказал её снести, а участок использовать для стоянки нацистских автомобилей. Все уважающие себя художники место больше не посещали, и оно превратилось фактически в легкий клуб для партийных боссов. Красивые девушки с театральными амбициями всегда были по вызову, а также труппы давали частные спектакли по команде. Такие шоу, как американские акробаты и балет канкан с французскими танцовщицами, отдававший гитлеровское приветствие одной ногой вместо одной руки, помогали отвлечь мысли завоевателя мира от его забот. Номер Один уезжал домой в три или четыре часа утра, и тогда начиналась настоящая забава для его упившихся шампанским подчиненных.

Таков был Дом художника. Но в Английском саду только что закончилось строительство более грандиозного здания под названием Дом немецкого искусства. Это был, в некотором смысле, памятник одному из самых значимых событий в жизни Ади Шикльгрубера. В Вене приемная комиссия отказала ему в приёме. Все его юношеские надежды были сосредоточены на карьере художника. Но когда он представил свою работу, ему холодно сказали, что у него нет никакого таланта. Это стало для него приговором спать в приюте для бомжей и зарабатывать свой хлеб рисованием и продажей открыток. Когда его политический гений сделал его хозяином Германии, его жгучим желанием стало доказать, что он является самым крупным критиком и меценатом искусства в Фатерланде. Так появилось колоссальное мраморное сооружение, построенное на болотистой земле огромной стоимости. Но это не имело никакого значения в деле доказательства, насколько велика была ошибка приемной комиссии в Вене!

После завершения четырехлетней работы мюнхенские остряки окрестили его "Греческим железнодорожным вокзалом". Это был необычный музей искусств, в нём также размещались ресторан, пивная и ночной клуб. Разве нацистская партия родилась не в пивной, а разве все ранние выступления фюрера не происходили в таких местах? Новый порядок должен был истребить дух христианско-еврейского аскетизма. Еда, питье и веселье были в порядке нового дня. Всем молодым немцам было предписано иметь сильные тела и приносить в мир новых сильных здоровых арийцев как можно раньше и как можно чаще. Большинство нацистских храмов обеспечивало обилие частных помещений, в которых можно было начать это делать в любое время дня или ночи.

Ланни Бэдд посетил этот храм искусства, и нашел, что не так просто не показать свою дрожь. Не то, чтобы там не было никаких хороших картин, Мюнхен был домом искусства на протяжении многих веков, и не все хорошие художники были в концлагерях. Когда они писали пейзажи, то места были узнаваемы, и когда они рисовали баварских крестьян, то они часто вызывали симпатию. Но когда они рисовали голую арийскую Леду в объятиях лебедя, то можно было подумать о "непристойных открытках", распространявшихся во всех средиземноморских странах. Когда они рисовали штурмовиков в форме и нацистское оружие, то казалось, что работа выполнена в Министерстве пропаганды и народного просвещения под председательством хромого маленького карлика.

Посетитель стоял перед большой и очень плохой картиной под названием Сила духа штурмовиков, изображавшей колонну нацистской молодежи, марширующей в храбрые старые времена, когда они освобождали улицы для коричневых батальонов. Об этой картине сплетник старого режима барон фон Цинсцоллерн рассказывал страшную историю. В июле прошлого года на фестивале под названием "День немецкого искусства" была представлена миру эта и тысячи других новых работ. Одним из проклятий нацистского режима был гомосексуализм, и во время Ночи длинных ножей Гитлер использовал это в качестве предлога для убийства Эрнста Рёма и других его старых соратников. Было необходимо запретить эту практику, и это преступление было описано в статье 175 Уголовного кодекса. Цивилизованные люди всегда найдут какой-то тонкий способ намека на вещи, которые не стоит упоминать прямо, в Германии эта форма отклонений от нормы получила название "hundertfunfundsiebzig[95]".

И вот настало открытие этой великолепной художественной выставки, о которой раструбили на весь мир, как о свидетельстве нацистской любви к высшим проявлениям жизни. Были напечатаны несколько сотен тысяч каталогов, предназначенные для продажи за одну марку двадцать пять пфеннигов каждый. То ли по воле слепого случая или по замыслу какого-то злонамеренного ловкача из выставочного комитета номер, присвоенный картине под названием Сила духа штурмовиков, оказался номером, который часто произносили шёпотом. Всё открылось с помощью американского корреспондента, который сообщил об этом в гестапо, в результате чего все каталоги были уничтожены. Если верить слухам, то кто-то в высоких в художественных кругах Мюнхена лишился жизни. Когда "Греческий железнодорожный вокзал" был открыт, марш нацистских героев можно было найти под безобидным номером, в то время как hundertfunfundsiebzig был назначен картине Ваза с цветами.

Ланни Бэдд навестил фюрера в его элегантной квартире в Мюнхене на Принцрегентенштрассе. Он обнаружил, что великий человек был так счастлив, как кошка, которая проглотила канарейку и не получила пинка за это. Он не стал упоминать, что мудрый и понимающий американец посоветовал ему, как поступить. Ланни был, конечно, слишком тактичен, чтобы намекать на это. Он решил, что представился случай для хорошей неприкрытой дозы лести. И он сказал величайшему государственному деятелю современности, что мир дивился дипломатической тонкости, показанной им. Прежде всего чувством времени, которое являлось сутью этой самой трудной работы. Такое унижение для премьер-министра Великобритании, и такие жалкие усилия в парламенте, чтобы облагородить себя! Не было ничего подобного со времён хождения короля Генриха IV в Каноссу.

Фюрер вел себя, как кошки, лежащие перед теплым огнем, и которых чешут за ухом. Он высоко ценил проницательность этого симпатического гостя. И, когда посетитель намекнул, что в позиции фюрера может быть слабость, то он сразу же спросил, в чём она заключалась. Когда ему сказали, что она заключалась в гарантии против неспровоцированной агрессии данной Чехословакии, он хитро улыбнулся и сказал, что это является гарантией от агрессии других государств. Посмотрите, как он снизил требования Польши и Венгрии на территории Чехии! Но это не означает, что чешские политики могут продолжать свои интриги против Германии за границей, и если они продолжат делать это, то вскоре они обнаруживают, что не имеют никакой гарантии против немецкой дисциплины.

"Мы нацисты знаем, что дипломатия и война две стороны одной и той же медали", — заявил фюрер. — "Конечно, мы не позволим никому воевать с нами безнаказанно". Он рассказал, что министр иностранных дел Польши только что был в Румынии с попыткой заключить соглашение о взаимной обороне. Конечно, такое соглашение не может быть направлено ни на кого, кроме как на него самого, заявил Гитлер, и начал называть поляков племенем недочеловеков, жертвами вмешательства духовенства в светские дела и клерикальной интриги. "Крест и свастика не могут существовать рядом друг с другом", — заявил Ади. — "Версальский Диктат дал полякам возможность оторвать Германию от Восточной Пруссии, и кто, кроме наших врагов, может себе представить, что я позволю такой занозой продолжать гноиться в теле рейха?"

"Ага!" — подумал агент президента — "ещё одна территориальная претензия в Европе!" Он сказал: "Это замечание меня интересует по личным причинам, Exzellenz. Могу ли я рассказать о своих планах?"

— Я всегда заинтересован в планах моих друзей, герр Бэдд.

— Несколько месяцев назад я проезжал через Коридор, и случайно увидеть небольшое поместье, которое мне захотелось иметь. Вы знаете, как это. Вы доказали это здесь в Бергхофе. Вы сэкономили много времени, когда получили место с постройками. У вас есть дороги и красивые деревья. А чтобы всё это сделать самим, то это займёт всю жизнь. Я сделал запрос об этом маленьком поместье и обнаружил, что оно находится в пределах моих средств. Только одна вещь меня отпугивает. Я не могу жить под реакционной польской диктатурой. Я подумал: 'Я подожду и посмотрю, что произойдёт'.

— Вам не придется ждать неопределенное время, герр Бэдд, вот что я могу вам сказать.

— Я не хочу совершить непристойность и поставить себя в положение спекулянта недвижимостью. Если я совершу покупку, то получу дом до конца моих дней. И одно из моих соображений было, что поместье находится на удобном расстоянии от Курта Мейснера, и вас, если я могу взять на себя смелость, чтобы рассчитывать на вашу дружбу. Я, вероятно, хотел бы стать гражданином вашего третьего рейха.

— Вас примут, я вас уверяю. И, конечно, вы можете рассчитывать на то, что все ошибки Версаля будут стерты из книги истории. Если поместье, о котором вы говорите, находится в районе, в котором немцы составляют большинство, или в котором они составляли большинство, прежде чем они были вытеснены польским плохим руководством, то вы можете быть уверены, что оно будет очень скоро под моей защитой.

— Herzlichen Dank, Herr Reichskanzler! Нет никаких причин, почему я должен платить больше, чем нужно. Я пожду, пока не проявляются ваши намерения, а поляки не станут более склонны продавать.

Ланни сказал это с улыбкой, и фюрер расплылся в улыбке. Его юмор становился омерзительным, когда речь шла о его способности перехитрить своих противников. — "Подождите около шести месяцев, герр Бэдд, и я обещаю снизить цену вашего будущего дома!"

Фюрер только что приказал новому марионеточному правительству в Праге разорвать союз с Россией, и приказ был выполнен. Теперь он сказал, что надеется в ближайшее время увидеть, что французы придут в себя и осознают, что баловство с чудовищем большевизма не принесёт им ничего, кроме вреда. Это баловство представляет низший предел разврата, до которого могли опуститься продажные политики. Французские газеты и члены кабинета были куплены напрямую русским золотом. И до тех пор, пока такие люди находятся у власти, не может быть никакой дружбы между Францией и Германией. Это доказывало утверждение фюрера, что дипломатия и война были двумя сторонами одной и той же медали. Союз с Россией был вечным актом агрессии против его Regierung.

Ланни заметил: "Вы знаете, конечно, что многие государственные мужи во Франции и Великобритании надеются, что вы для них раздавите большевизм".

— А они будут сидеть и смотреть, как я истекаю кровью! Поверьте, герр Бэдд, я не стану ничьей обезьяной и не буду не для кого таскать каштаны из огня. Когда начинается война с большевизмом, они будут помогать, а я удостоверюсь, что они все вступили в войну, прежде чем вступлю сам.

"Скажите мне", — сказал посетитель, — "Вы думали о возможности вступить в пакт о ненападении с Советами? Это устроило бы Англии и Франции серьёзную встряску".

— Конечно, устроило бы. И будьте уверенны, что я не упущу ни одной карты в моей руке. Я хорошо знаю, что Англия и Франция делали все возможное, чтобы настроить большевиков против меня. Я не собираюсь позволять моим врагам сделать шаг первыми.

"Когда я приеду в Лондон", — отметил искусствовед, — "Лорд Уикторп спросит у меня о ваших взглядах. Что я должен сказать ему?"

— Расскажите ему всё, что я сказал вам. Это преимущество моей позиции. Я говорю им всю правду. Но это, как будто я ничего не сказал, потому что они мне не верят.

— Вы нечто уникальное в истории Европы, Exzellenz, и они не знают, что делать с вами. Я никогда раньше не называл вас 'Mein Führer', но я думаю, что отныне мне придется делать это.

И после этого, конечно же, у агента президента был доступ ко всем тайнам нацистской дипломатии!

Глава тридцать первая В нелегком деле мужество крепчает[96]

Ланни получил информацию, которую он хотел, и в Мюнхене ему делать было нечего. Он нашел покупателя ещё на одно произведение искусства, от которых Геринг решил избавиться. Он отправится в Берлин, заплатит за картину и возьмёт её с собой. Как правило, он ничего не отправлял из Нацилэнда. В этой стране мошенничество так сильно пустило корни, что он перестал доверять даже немецким сотрудникам Америкэн Экспресс. Он нанесёт визиты нескольким знакомым в Берлине, таким как герр Тиссен и доктор Шахт, которые не прикусывали язык в разговорах. Он выслушает генерала Эмиля Мейснера о новейших технических достижениях рейхсвера. Кроме того, он не откажется посплетничать с княгиней фон Доннерштайн.

За день до того, как он покинул столицу Баварии, по радио пришла ужасная новость. Еврейский юноша в Париже, беженец, обезумевший от своих личных страданий и от страданий своего народа, застрелил Эдуарда фон Рата, чиновника германского посольства, которого Ланни встречал в Шато-де-Белкур. Нацистское радио пришло в бешенство, обвинив в преступлении подстрекательства британской прессы, которая упорно продолжало публикации рассказов о преследовании евреев в Германии. Так случилось, что день стрельбы в Париже совпал с годовщиной пивного путча, поэтому все нацистские лидеры были в Мюнхене. В ту же ночь Адольф Вагнер отдал приказ, и началось дикое разграбление еврейских магазинов. Ланни в своем гостиничном номере слышал звон стекла и вопли штурмовиков. Он вышел и наблюдал, как дисциплинированные мародеры разбивали зеркальные окна и витрины палками и камнями, заполняя свои карманы часами и ювелирными изделиями, укладывая в мешки меха, нижнее белье, шелковые чулки и всё, что они думали, могло бы порадовать их подруг.

Эти массовые грабежи шли всю ночь, и многие из нацистов из-за их жадности получили сильные порезы от разлетающихся осколков стекла или острых краёв витрин. Ланни стал свидетелем одного из самых странных зрелищ, королевской битвы между штурмовиками и эсэсовцами маршала Геринга перед Бернхаймерской Галереей, в которой были восточные ковры, антиквариат и предметы искусства. Он предположил, что это была драка за обладание этими сокровищами, но позже узнал, что герр Бернхаймер был "почетным арийцем", единственным в Мюнхене. Он поставил толстому командующему всю обстановку в Каринхаллее, и, таким образом, имел право на защиту.

На следующее утро, когда Ланни выезжал из города, отдел очистки улиц города занимался уборкой битого стекла и погрузкой его в грузовики. Для рядовых нацистов грабежи уже прекратились, но они были систематизированы в надлежащей немецкой манере. Управлению культуры города было поручено обыскать еврейские дома и вывести в музеи все произведения искусства любого характера, которые могли бы заинтересовать арийскую общественность. Все еврейские мужчины Мюнхена были окружены гестаповцами и увезены в Дахау. Те, кто узнал, что происходило в этом месте ужаса, стрелялись сами или выпрыгивали из окон.

Так было по всей Германии. Более шестидесяти тысяч евреев были помещены в концентрационные лагеря в этот ужасный "ноябрьский Погром", а о числе убитых можно было только догадываться. Ланни, который выехал поздно, остановился на обед в Регенсбурге, где размещался один из больших авиационных заводов Геринга. Там он наблюдал, как пожилой бородатый еврей крался по улице, как испуганное животное, несомненно, пытаясь добраться до своего дома или какого-либо другого места укрытия. Банда полдюжины Гитлерюгендовцев, мальчишек возрастом не более четырнадцати или пятнадцати лет, напала на него с дубинками и со своими "кинжалами почета". Бедняк кричал о пощаде, опустив голову и втянув её плечи, чтобы защитить себя от ударов. Они сбили его на землю, а затем били и пинали его и резали его одежду и тело своими кинжалами. Они бросили его только, когда он превратился кровавую массу, что они не могли прикоснуться к нему, не запачкав своей коричневой формы. Они ушли с песней Хорста Весселя, оставив неподвижное тело, лежащим в канаве.

С этим Ланни ничего не мог поделать. Он был в безопасности, потому что был арийцем и выглядел арийцем, но он навсегда разрушил бы свою карьеру, если бы предпринял какие-либо шаги, чтобы помешать немецким усилиям защитить свою "расовую чистоту". Несчастье лишило его аппетита, и он вернулся в свою машину, лишая оживленный город Регенсбург своих двух или трех марок, которые он мог бы оставить в одном из их кафе.

Те же сцены происходили во всех городах, расположенных вдоль автобана Мюнхен-Берлин. Разграбленные магазины зияли разбитыми окнами и пустыми полками, а проезжающие грузовики были полны несчастными евреями, у многих из которых лица и одежда была залита кровью. Хуже всего было в Берлине. Организованная жестокость царила там целую неделю и превратила холодную и гордую столицу в склеп для Ланни Бэдда. Там стали невозможны любые виды деятельности. Невозможно было читать газету, принимать участие в жизни общества, вести нормальный разговор. Живопись, поэзия, драма, музыка, все было отравлено этим систематизированным безумием. Можно попробовать пойти в концертный зал и послушать отличную музыку из прошлого. Но современная Германия сделала посмешищем Баха, Бетховена и Брамса. Их скерцо были как танцы на могиле, их адажио стало невыносимой агонией великой и благородной культуры, ныне унижаемой и оскверняемой.

В сущности две культуры немецкая и еврейская одинаково достойны и зависят друг от друга. Ланни встречал много евреев в Фатерланде. Разных, как хороших, так и плохих, как это было и в случае с немцами. Он отметил, что имеются характерные еврейские недостатки, как и характерные немецкие недостатки, и он не мог выбирать между ними. Он не любил немецкую властность так же, как не любил еврейскую неискренность. С другой стороны, он любил пламенный еврейский идеализм так же, как он любил немецкую доброжелательность, и он знал, что эти качества дополняли друг друга. Он знал, что они хорошо ладили друг с другом, потому что он видел это в жизни.

Трагические события того времени были на самом деле семейной ссорой, ибо евреи жили в Германии на протяжении многих веков, и считали себя сначала немцами, а потом уже евреями. Они процветали и внесли свою долю в историю страны и её культуру. Они были горды собой и смотрели свысока на евреев Польши и России, считая их низшей породой. Теперь фашисты поставили их ниже собак в Германии. Те же Гитлерюгендовцы, убившие старого еврея в Регенсбурге, любили и лелеяли своих собак.

В Ланни Бэдде души Гейне, Толлера, Мендельсона, Малера, Маркса, Лассаля, Эрлиха и Эйнштейна и сотни других великих немецких евреев кричали от этого ужаса. На самом деле это не немцы совершали эти преступления, а группа фанатиков, захвативших нацию и развращавших ее молодёжь, превращая их в убийц и психопатов. Немцы проснутся в один прекрасный день от этого кошмара и будут созерцать с омерзением и ужасом преступления, которые были совершены от их имени. Они будут каяться в течение многих столетий, читая страницы истории, на которых записаны эти дела. Они склонят головы и обольют слезами эти страницы, зная, что для остального человечества имя немца стало нарицательным и отвратительным.

Ланни подумал об образованных и вежливых евреях, которых он знал в этой кошмарной стране. Те в Мюнхене, которые ещё не были мертвы или не находились в Дахау, будут искать убежища в лесах по берегам реки Изар или в предгорьях Альп, завися от еды, которую смогут получит из-за благотворительности крестьян. Те в Берлине, которые ещё не перерезали себе глотки или не утопились в каналах города, будут скрываться в подвалах, выходя ночью и пытаясь сбежать на грузовиках или в лодках по каналам. Предположим, что один из них дозвонится до Ланни в отеле Адлон, говоря: "Моей жизни угрожает опасность. Помогите мне!" Что он ответит? В прежние времена он делал всё, что мог, для семьи Робинов, но что он мог сделать сейчас для Хеллштайнов или скромной семьи Шёнхаусов? Он не мог сказать: "Я секретный агент, и мой долг в другом месте". Он мог только бормотать что-то в своё оправдание, которое означало для слушателя: "Я трус и у меня нет человеческих чувств".

Ланни закончил свои дела в Берлине, а затем холодным дождливым днём отправился к бельгийской границе, а затем прямо в Париж, останавливаясь только перекусить. Там, в своей гостинице, он написал свой последний доклад о Германии и отправил его по почте.

В течение нескольких дней la ville lumière казался ему домом. Золтан был здесь и Эмили, старые друзья, чьи души были теплыми и чьи мысли не были отравлены. Его мать вернулась в Бьенвеню, и он позвонил ей по телефону и получил семейные новости. Марселина вскоре получит развод. Она танцует без удержу. С ребенком всё было хорошо. Мадам выздоровела от гриппа. Ланни сообщил, что собирается в Лондон, а затем в Нью-Йорк, где у него было много дел, некоторые из них срочные.

Шёл осенний салон, который стоил времени любого искусствоведа. Там было много обнаженной натуры, но не было марширующих нацистов, а под номером 175 был безвредный пейзаж с овцами. Он также посетил семью де Брюинов, желавшую услышать последние новости о новом союзнике la patrie. Они выразили сожаление о погроме, но извиняли его и считали Пакт четырех держав наиболее удачным событием в истории Франции за много лет. Ненавистный франко-русский союз был практически мертв, и теперь Даладье получил чрезвычайные полномочия и был в состоянии управлять "по указу". Чума забастовок будет подавлена без привычных ненужных компромиссов.

Короче говоря, семья французских аристократов считала французскую политику более обнадеживающей, чем остальное население. Они гордились своим личным мученичеством, считая то, что произошло в Мюнхене, своим оправданием. Они свободно говорили, как обычно, и Ланни слушал последние детали закулисной деятельности "двухсот семей", коллективно решивших, что компромисс с Гитлером будет самой дешевой формой страховки. "Это означает сдачу нашей власти в Центральной Европе", — признал с сожалением Дени отец. — "Но у нас есть еще Северная Африка и колонии, и мы в безопасности за нашей линией Мажино. Прежде всего, мы не должны делать какие-либо дополнительные уступки революции у себя дома". Не дело Ланни учить этого обязанного всем самому себе капиталиста, он может только делать замечания, когда его заставят высказаться. То же самое было и в случае с Шнейдером, который находился в своём городском доме и пригласил сына владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт на обед. У пожилого оружейного короля было не всё хорошо. Он, казалось, волновался. Его интересы были разбросаны по всей Европе, поэтому он не был столь оптимистичен, как Дени. Он сообщил о договоренностях, которых он достиг в отношении Шкоды. Он останется хозяином и будет получать щедрые прибыли, но не сможет вывести их из Германии. Он должен их вкладывать в расширение завода или в строительство нового завода, как решит правительственное бюро в Берлине. "Проще говоря, я отдаю свое время и умение вооружению Германии, а если мне не нравится, то я могу продать всё за то, что они предлагают мне, то есть практически ни за что". — Барон пожал плечами во французской моде. — "Что может сделать человек в эти странные времена?"

Ланни не мог сказать ему, что ему делать. Он мог сообщить только то, что нацисты номер один, номер два и номер три говорили, что произойдёт с остальной частью Чехословакии, а также с Польшей, а затем с Венгрией и Румынией и с другими индюками. Самым ошеломляющим было предположение, что если Франция и Англия не поторопятся заключить мир с фюрером, то он может обратиться за дружбой к России. Это действительно было похоже на то, что мир перевернулся с ног на голову и трясётся. "Неужели у этого человека нет никаких принципов?" — спросил хозяин Ле Крезо. По своим собственным принципам он сумел уберечь свои оружейные заводы от бомбардировок во время мировой войны, но теперь он не мог видеть, сможет ли он добиться этого во второй раз. "Ваш отец мудрый человек", — заметил он. — "Он получил наличные деньги и вывез их из Европы!"

Еще один отчет в Вашингтон, на этот раз по ситуации во Франции. Затем Ланни поставил свой автомобиль на хранение в Париже и вылетел в Лондон. В Уикторпе его встретили и показали прекрасного новорожденного, получив от Ланни все надлежащие комплименты. Эта крошка с розовыми щеками, золотыми волосиками на голове и всегда сосущими губами, была достопочтенным Джеймсом Понсонби Кавендишем Седриком Барнсом Мастерсоном. Названная в честь различных родственников, в том числе его американского деда. Он же полностью отодвинул Френсис в тень и будет держать ее там остаток её дней.

В доме англичанина теперь Ланни мог спокойно говорить. Его замок не был оборудован никакими диктофонами. Интересно услышать, что действительно происходило внутри конференц-зала Führerhaus в Мюнхене. Мелкие детали о личностях и поведении четырех человек, определивших судьбу Европы. Его светлость был призван на один из этапов составления документа, потому что он специально исследовал течение рек и границ городов, намеченных на передачу. Обсуждение проходило на немецком языке, и каждое слово должно было быть переведено премьер-министру. Дуче считал, что знает немецкий, но его речь была ужасна, и не принесла ему ничего хорошего в отношениях с Гитлером, который кривился. Немецкий собственно фюрера был далек от совершенства, но это не удручало его.

У Ланни было много, что рассказать. И он сделал это свободно, основываясь на принципе, что справедливый обмен не является ограблением. Если услышать реакцию постоянного сотрудника Министерства иностранных дел на последние взрывы Гитлера, то можно было узнать, наверняка, что правительство тори Великобритании собиралось делать в течение следующих нескольких месяцев. Правительство собиралось делать все возможное, чтобы не задеть обидчивого рейхсканцлера, даже подвергнув цензуре британское общественное мнение по теме "Мюнхен". Американские новости, осмеливавшиеся критиковать, были отстранены, и в жизнь британского радио было введено строгое правило запрета порицания Чемберлена в настоящее время.

Но призрака не унять. Ибо не было никакого способа удержать людей от выказывания чувств негодования в печати и на публичных собраниях. Прямо сейчас шёл горячий спор вокруг столкновения полковника Линдберга и леди Астор. "Линди" был в Германии в августе, где ему показали все секреты ВВС, а затем он отправился в Советский Союз, где его приняли, как почетного гостя. Он вернулся в Англию прямо в критический момент, когда кризис был в самом разгаре. И тогда, по слухам, он рассказал гостям Нэнси в Кливдене, что советская авиация была "совершенно деморализована", и что ВВС Геринга может победить объединенные силы Великобритании, Франции, Чехословакии и Советского Союза. Как настаивали критики, это создало перелом и привело к решению о капитуляции. Так что теперь на "Кливлендскую клику" взвалили всю вину за величайшее дипломатическое поражение в истории Великобритании.

Эта история стала подарком для красных и их попутчиков! Во всех пабах Великобритании, также и в гостиных, этот вопрос обсуждался с большим накалом. Леди Нэнси, урожденная Лэнгорн из Вирджинии, Консервативный овод Палаты общин, заявила, что вся эта история была "коммунистической пропагандой". Сначала она сказала, что Линдберг в последнее время не появлялся ни на одном обеде в Кливленде и не говорил ничего о Советском Союзе. Потом ее память посвежела, и она сказала, что он был на завтраке и "говорил о России в целом", но она не могла вспомнить, что он говорил, или кто присутствовал. Создатели коммунистической пропаганды нашли это маловероятным, и это только подлило масла в огонь.

Ланни знал, что Рузвельт был знаком с хозяйкой Кливленда, и что он интересовался выпадами в адрес своих знакомых. Поэтому добросовестный агент собрал имена тех, кто присутствовал на знаменитом обеде. Члены "Кливлендской клики" нашли забавным, что их так называют, и рассказали, что, конечно, они пытались узнать все, что могли, о противостоянии германской и советской авиации. Ведь они были обеспокоены защитой своей страны от втягивания в войну, которую она не сможет выиграть. Война не будет простой шуткой в наши дни, потому что она не ограничится боями в полевых условиях, но будет проходить у всех у себя дома. И что удержит бомбы от падения на Букингемский дворец или Палату общин? Какой государственный деятель смог бы допустить такие риски, чтобы удовлетворить Красных или их попутчиков, или сохранить для такой смешанной страны, как Чехословакия, полоску земли, которую когда-то утащили из Австрии, и которая должна отойти Германии, потому что она уже получила Австрию?

Короче говоря, британское правительство было привержено политике удовлетворения желаний фюрера, и должно продолжать в том же духе, даже если им придётся ходить по струнке. По струнке означало, что фюрер очень сердился на выступление мистера Ллойд Джорджа, а затем на британскую критику общенационального погрома. По струнке означало, что при обсуждении ограничения военно-воздушных сил имелось в виду немецкая постоянная готовность и их трёхкратное превышение сил англичан. Правительство отказалось от этого, но решило изменить свою программу строительства, чтобы удовлетворить желания Гитлера. Они будут иметь меньше бомбардировщиков, предназначенных для нападения, и больше истребителей, предназначенных для обороны. Когда Джеральд Олбани рассказал Ланни об этом, то Ланни ответил, что, если такое случится, то его отец спешно прибудет в Англию!

В рамках политики умиротворения должно быть соглашение с дуче. Все в соответствии с пожеланиями этого завоевателя мира. Они признают его право на Абиссинию и его право вмешиваться в испанскую войну. Лоялисты там все еще держатся, несмотря на частые объявления Франко, что они были разбиты. Теперь англичане признают за Франко статус воюющей стороны и заставят французов сделать то же самое. Ответ дуче на эту любезность был самым изящным. Когда французский посол представил этот подарок итальянским депутатам, то депутаты кричали: "Тунис!" Это означало, что они хотели взять эту французскую колонию, предположительно методом Гитлера в Австрии и Чехословакии. Снаружи на улицах фашисты выкрикивали: "Ницца! Савойя! Корсика! " Эти крики вызвали особый интерес у Ланни Бэдда, который не забыл идею своего бывшего зятя возвратиться во Францию со своей армией. Ницца, где Витторио продал украденные картины, была только в двадцати километрах от Бьенвеню. А не именно там его Дуче проведёт линию границы?

Для премьер-министра Чемберлена и его кабинета жизнь стала "сплошной черной полосой". Фюрер торжественно пообещал, что если он получит Судетскую область с британской помощью, то на несколько лет забудет о колониях. Но теперь он заговорил о колониях в той грубой и жесткой форме, которую он привел в дипломатическую гостиную. — "Мы хотим вести переговоры, но если нам отказывают в наших правах, то мы обеспечим их по-другому". И что британское правительство собирается делать по этому поводу? Делом агента президента стали встречи с ключевыми фигурами и рассказы им, что он слышал от фюрера по этому поводу. Тем самым получая от них реакцию. Само собой разумеется, британское правительство никогда не отдаст ничего, что принадлежит Великобритании. Но были Того и Камерун, принадлежащие Франции, и, возможно, фюрер мог бы удовольствоваться этой парой индюков.

Пытливый агент прослушал различные предложения, все, что связано с жертвами, которые могут сделать другие страны. Ведь британский флот защищал колониальные владения маленьких стран. Если Британия когда-либо перестанет править морями, то что останется Французской империи, бельгийской, португальской или голландской? Не было бы разумно ожидать, что эти зависимые страны вносили бы свой вклад, по крайней мере, по одному индюку на праздник Рождества Ади Шикльгруберу? Ланни слышал на британских чаепитиях ссылки на различные страны, которые до настоящего времени были для него просто названиями. Это вынудило его обратиться к большому глобусу в библиотеке замка Уикторп. Французская Экваториальная Африка, огромная территория, от которой наверняка можно было бы отрезать кусочки темного мяса. Бельгийское Конго такое же огромное и очень толстое. Португальская Ангола была небольшой, как и Португалия. Но Португалия имела договор с Великобританией в течение шести веков, Джеральд заявил, что это самый старый действующий договор в мире. Прошло несколько столетий с тех пор, как Португалия была в состоянии защитить себя. И, конечно, теперь её можно попросить заплатить давний долг. Безопасность стоит денег в эти времена, сказал благочестивый высокий верующий.

Ланни отправился в Лондон и встретился с Риком, в соответствии с новым соглашением. Они пообедали в гостиничном номере для большей конфиденциальности, а также обменялись секретами, которые, несомненно, поставили у Седди и Джеральда их арийские светлые волосы дыбом. По своему обыкновению, Ланни дал пару сотен фунтов своему другу для продвижения антинацистского дела в Англии. Имевший друзей среди красных, Рик мог знать, что Гитлер только недавно сделал подходы к Москве по вопросу сближения. "Они будут рассматривать это?" — спросил Ланни, и ответ был: "Боже мой, нет".

Ланни очень хотелось верить в это. Но он жил в запутавшемся мире, где никто не мог рассчитывать слишком много на что-нибудь. Он заметил это своему другу, который ответил: "Есть одна вещь, на которую я бы поставил свою жизнь. Это вопрос идеологических разногласий, совершенно несовместимых".

Впервые в своей жизни Ланни Бэдд обнаружил, что думает об Америке, как о своём доме. Америка пока еще не дошла до коррупции как в старой Европе. Люди там были добрее. Возможно, менее изысканные, менее культурные, но и менее опасные. Социальные конфликты, раздиравшие старый мир, развивались в новом, но еще не достигли угрожающих масштабов. По крайней мере, в запасе оставалось несколько лет передышки. Ланни решил, что он устал от скитаний и сможет найти жену, или пусть его мудрая и добрая мачеха найдёт её для него. Он приобрёл бы постоянное местожительство, прочитал бы какое-то количество книг, обновил бы свою технику игры на фортепиано и наслаждался бы роскошью говорить то, что он думает.

Он взошёл на борт одного из больших океанских лайнеров в Саутгемптоне, который в конце ноября перевёз его через штормовой океан. Время пролетело быстрее с помощью очаровательной вдовы из Калифорнии, штата, который Ланни никогда не посещал. Она выглядела и действовала, как если бы она имела деньги, и дала понять, что ей нравится сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, и она была готова утешить его загадочную меланхолию. Он танцевал с ней и избегал выражать неортодоксальные мысли. Но когда она пригласила его посетить Золотой штат, он сказал ей, что должен заняться бизнесом своего отца, не раскрыв тайну, что это был Великий Белый Отец в Большом Белом доме.

Сойдя на берег в Нью-Йорке, он добрался до аэропорта и позвонил Гасу Геннеричу в Вашингтон. Он был потрясен, узнав, что человек умер, сопровождая президента в его поездке в Южную Америку в августе прошлого года. У них не было никакого способа сообщить об этом секретному агенту. Он задумался, что делать, когда женский голос спросил: "Вы звоните по официальному делу?" Когда он ответил положительно, то она сказала: "Позвоните мистеру Бейкеру" и дала номер. Так Ланни вызвал другой номер, и когда мужской голос сказал: "Бейкер", он ответил: "Захаров 103, звоню из Нью-Йорка". Голос велел ему прийти на определенную улицу в Вашингтоне.

Он успел до того, как вылетел самолет, позвонить Робби и сообщить о своем прибытии. Он был картинному бизнесу, сказал он, не сказав где. Он не хотел, чтобы его отец связал его имя с Вашингтоном и начал гадать о связях Ланни. Вместо этого он сказал, что "барон Тэйлор" назвал Робби мудрым человеком, а также сообщил новость, что Великобритания изменила долю истребителей по сравнению с бомбардировщиками. Эта новость выбила все другие мысли из головы отца.

За остающееся еще время, Ланни позвонил Йоханнесу в его офис и пообещал ему кучу новостей в скором времени. Все члены его семьи были в порядке, сообщил их глава. Ганси играет в Карнеги-холл на следующей неделе, а новостей от Аарона Шёнхауса не поступало. "О, Ланни, этот ужасный погром!" — воскликнул финансист в изгнании с придыханием в своём голосе. Ланни сказал: "Я кое-что видел и вам расскажу".

Движущиеся ступени вознесли его в роскошно отделанный салон самолёта. А затем настало чудо полета, к которому Ланни никогда не мог остаться равнодушным. Более молодые люди принимают его как должное, но не тот, кто видел, как самолёт пришёл в мир. Ланни уже был довольно взрослым мальчиком, когда его отец взял его и Рика увидеть своими глазами, как мечта Икара и Леонардо воплотилась в реальность. Это было на равнине Солсбери в Англии, как раз перед началом Мировой войны. А теперь зрелый человек удобно сидел и смотрел вниз на землю своих отцов с точки обзора, которой они никогда не смогли достичь. Под ним проплывали крыши городов и сел, дороги, с перемещавшимися по ним крошечными точками, реки с лодками, которые казались застывшими в стекле, сельские дома с крашеными крышами и темные от сырости поля. Затем в течение целого часа белые мраморные здания столицы, постоянно разрастающейся, потому что интересы Америки переместились от бизнеса к политике, от Уолл-стрита в Вашингтон. Более мягко, чем утка скользит по воде, самолет очутился на взлётно-посадочной полосе, и Ланни вышел с двумя легкими сумками. Он проверил их на станции и взял такси.

У небольшого кирпичного дома он позвонил, и дверь открыл энергичный моложавый человек. "Бейкер", — сказал он, и Ланни ответил: "Захаров". Приглашенный войти посетитель сказал: "Я только что узнал о смерти Гаса".

— Что вам угодно?

— Увидеть шефа.

— Вы понимаете, что вы должны мне идентифицировать себя.

— Мне приказано не называть своего имени.

— Я знаю это. Расскажите мне о Гасе и как вы с ним сотрудничали.

Ланни рассказал все детали, которые пришли ему на ум. — "Гас Геннерич был высоким блондином. Спокойный и непреклонный. Раньше он служил в нью-йоркской полиции, как мне рассказал губернатор. Гас никогда не говорил о себе, на самом деле он не разговаривал со мной вообще. Я встречал его на улице в ночное время по предварительной договоренности. Он брал меня в свою машину и отвозил в Белый дом к "социальной двери". Мы поднимались по лестнице на второй этаж всегда в ночное время. Шеф был в постели за чтением. Он носил шёлковые пижамы, сине-полосатые или просто синие, голубую вязаную куртку, но последний раз, когда я его видел, на нём была синяя пелерина. У него всегда была стопка бумаг, детектив или морская история. В углу справа за спиной кровати печатная машинка. Цветным камердинер сидит за дверью. Этого достаточно?"

— Вы должны понять, я не могу привести постороннего в эту комнату, не обследовав его. После того, как шеф подтвердит вас, всё будет по-другому.

"Конечно", — ответил Ланни. — "Вы имеете в виду сейчас?"

— Я получил приглашение для вас на десять вечера.

— Все в порядке. Должен ли я прийти сюда?

— Я заберу вас, как это делал Гас. Человек назвал угол, и Ланни быстро записал его для осторожности. Он почувствовал облегчение, потому что боялся, что не сможет добраться до президента, не раскрывая свою личность.

Путешественник достал свои сумки и оставил их в отеле Мейфлауэр. Затем он отправился на прогулку посмотреть на новые достопримечательности столицы своей страны, которая строилась почти полтора столетия, и выросла более чем наполовину за последний десяток лет. Белый мрамор превалировал, и Дом немецкого искусства Ади в Мюнхене оказался в тени Национальной галереи искусств, которая стоила пятнадцать миллионов долларов и вместила множество больших коллекций, начиная с коллекции банкира Меллона. В плохие старые времена Кулиджа этого двести раз миллионера назвали "величайшим секретарём казначейства со времён Гамильтона". И это он привел финансы своей страны в коллапс, а затем будет вынужден признать, что он не имел ни малейшего представления, как собрать снова Шалтая-Болтая.

Ланни пообедал в одиночестве, прочитал вечернюю газету и отправился снова на прогулку, чтобы проветрить мозги и продумать, что он хотел сообщить своему боссу. Он решил просить освобождения от дальнейших обязанностей. Он не собирался критиковать то, что босс делает или не делает, а просто сказать, что не чувствует, что он, секретный агент, добился очень много. Он хотел сбросить свой камуфляж и рассказать миру, что он на самом деле думает о нацизме и фашизме, и сделать то, что может добиться один американец, показав демократическим народам ту опасность, в которую они сползают. Если это разрушит его картинный бизнес, ну и пусть. У сына владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт было достаточно средств, чтобы жить дальше. Он мог бы даже заняться производством истребителей, от которых, как представляется, зависит будущее мира.

Ровно минута в минуту он влез в машину Бейкера. За рулем был еще один человек, и пока автомобиль ехал, новоприбывший был подвергнут обыску быстрыми и хорошо тренированными руками. У него прощупали не только все его карманы, но и под мышками и в его штанинах, где может быть спрятано небольшое оружие. Даже внутренность его шляпы была не упущена из виду. "O.K.", — наконец, сказал досмотрщик и извинился: "Мы не можем допустить никаких случайностей в эти дни".

"Я надеюсь, что нет", — ответил Ланни с чувством.

Он еще раз прошёл знакомый путь и оказался в компании этого большого человека с мощными плечами и широкой улыбкой. Его приветствие не оставило сомнений охраннику, что этот "Захаров" был настоящим. Человек вышел, закрыв за собой дверь, и посетитель присел у постели и подвергся испытующему взгляду ярких и живых голубых глаз ФДР. "Ну, Ланни!" — сказал теплый голос с глубоким обертоном. — "Вы долго ждали следующего визита".

— Многое происходило, а я продолжал следить за этим. Получили ли вы мои отчеты?

— Все до единого, в порядке вашей нумерации. У меня есть для них специальная папка. Кстати, я держу их в голове. Скажите мне, что будет дальше.

— Гитлер собирается взять Прагу и то, что осталось от Чехословакии. Об этом можете побиться об заклад.

— И как скоро?

— К концу зимы, как я догадываюсь. Это будет через шесть месяцев после захвата Судет. По-видимому, этот срок понадобится ему, чтобы освоить приобретения и продолжить свой процесс умягчения для следующего шага. В соответствии с этим к следующей осени он должен быть готов захватить Данциг и Польский коридор.

Ланни продолжал давать обоснования для этих выводов. Это говорил Гитлер, это сказал Геринг, и что сказал Гесс. В середине этого президент прервал его: "Черт возьми! Когда вы мне скажете, что они поручили вам планировать их военные операции?"

Ланни рассмеялся. — "Это связано в значительной степени с престижем моего отца. У него есть то, что им нужно. Это сблизило меня с Герингом, а когда Гитлер увидел мои доверительные отношения с Герингом, то подумал, что со мной должно быть все в порядке. Вот так всё и закрутилось. Я делал всё возможное, чтобы их развлечь, и рассказывал им вещи о Франции и Англии, которые они хотели знать. Кроме того, я позволял себе дерзости, которые они считают присущи американцам. У них своеобразное отношение к нам, они нам завидуют и нам подражают, несмотря на то, что они не признают это даже самим себе. Гитлер, Геринг, Гесс, любой из них сотрёт в порошок любого немца, который осмелится сказать им, что говорю им я. Например, моя история об индюках".

Ланни рассказал эту историю, и его слушатель, запрокинув голову, расхохотался, почти так же от всей души, как это сделал Геринг. "Это говорит о многом", — отметил он. — "Геринга не возмущает, что в его фюрере видят хищного зверя!"

— Геринг всегда имеет львенка в качестве домашнего животного, а Гитлер до недавнего времени носил с собой везде хлыст для верховой езды. У них есть бригада СС Мертвая Голова и многие другие символы жестокости и террора. Они связали себя с этим, конечно, и не смогут повернуть назад.

Ланни продолжал свой рассказ. Он рассказал, как он наблюдал развитие мюнхенского кризиса, и то, что говорили и делали англичане и французы в связи с этим. Он описал Чемберлена, Рансимена, Галифакса, Лондондерри, Уикторпа, всех умиротворителей, и ту роль, которую они играют в этом бесчестье. Как и предвидел Ланни, ФДР захотел узнать все о Линдберге и леди Нэнси, и что случилось на самом деле. Он был доволен эпиграммой Рика, что может и не быть "Кливлендской клики", но, безусловно, есть "Кливлендский вид". Он хотел услышать о тайном интересе Ади Шикльгрубера к оккультным наукам. Идею запереть оказавшегося вне закона астролога в гостинице гестапо и заставить его составить десяток гороскопов, он назвал сказкой тысяча и одной ночи, но Ланни заверил его, что это случилось на самом деле, и это действительно произошло.

Этот занятый великий человек с заботами о ста тридцати миллионов человек на своих плечах оторвал часы от сна, чтобы засыпать Ланни Бэдда вопросами относительно событий и личностей Западной Европы. Что сказал Шахт о немецких финансах. Что говорил Тиссен, как будет контролироваться промышленность. Что Шнейдер рассказал о договоренностях относительно Шкоды. Что рассказывали де Брюины о Лавале и Боннэ и их интригах с Куртом Мейснером и Отто Абецем. Об аристократичной любовнице Даладье маркизе де Круссоль и ее интригах. О Седди и Джеральде и их надеждах, что нацисты выполнят соглашения относительно ограничения вооружений. О "Старом Портленде" и "Молодом Бедфорде" и Мосли и его чернорубашечниках, и даже о Юнити Митфорд и что она делала в Бергхофе. В ходе этого жёсткого экзамена Ланни мог убедиться раз и навсегда, что его доклады не просто были прочитаны и обдуманы, но его идеи стали частью умственного склада главы исполнительной власти его страны.

Так секретный агент не смог подать в отставку, или, во всяком случае, он никогда не рискнул бы это сделать. Эта идея просто тихо растаяла в тепле сочувствия и благодарности этого великого человека. Единственной жалобой, высказанной Ланни, стало, что постоянно находясь в нацистской фашистской Европе, ему не с кем поговорить по душам. Ответ президента был: "Считайте себя солдатом, выполняющим приказ. Разведчик, который идёт ночью в лагерь противника, чувствует то же самое, но он идёт".

"Если вы так считаете", — ответил Ланни, — "конечно, я выдержу всё до конца. Но иногда мне интересно, я действительно делаю что-нибудь полезное".

Президент стал вдруг серьезным и сказал: "Вы думаете, что я никогда не задавал этот вопрос о своей работе, Ланни?"

— По крайней мере, вы можете постоянно что-то сделать.

— Не так часто, как я хочу, поверьте! Если вы думаете иначе, то это происходит потому, что вы не знаете хорошо американскую конституцию и нашу политическую систему. Меня не только хорошо проверяют и балансируют, но я выполняю приказы, так часто, как любой рядовой в армии. Мой босс Американский народ, и моя работа выяснить, что он хочет, и выполнить это. Я мог бы пропихнуть что-то, но что толку, если люди аннулируют это на следующих выборах?

"Я полагаю, что это правда", — признался посетитель.

— Я знаю, как вы себя чувствуете в Европе, Ланни. Вы видите, как накапливаются ужасы, и вы пишите об этом в отчетах, и ничего не происходит! Но вы должны понимать, что я не Гитлер или Муссолини, чья воля есть закон. У меня есть мое личное мнение, конечно, но я должен помнить то, что я говорю, это голос народа. Между прочим, я являюсь лидером партии. И я только два года, как президент, и я не могу действовать, не думая, какое влияние окажут мои действия на будущее партии. Иначе я мог бы выбросить свою шестилетнюю работу, и с унижением видеть, как мой преемник отменит весь мой Новый курс. Если вы увидите, что в начале этого месяца возвращаются выборы, то знайте, что республиканцы добились успехов. А я должен остановиться и спросить себя, что я сделал, чтобы такое произошло, и что я могу сделать, чтобы узнать эту тенденцию и сохранить её от сползания?

"Я должен признать, все это имеет большое значение", — сказал агент, сильно смягчаясь.

— Мой долг вести людей, но я могу вести их только с такой скоростью, которую они могут выдержать. Я уже объяснил вам раньше, если я иду быстрее, то теряю контакт, и кто-то другой становится лидером. Никогда не забывайте, что требуется время, чтобы изменить мышление ста миллионов человек, или даже образованной их части. Вы едите в Европу и видите события своими глазами, но люди никуда не едут, и трагедия кажется им далекой и нереальной. Если бы я осудил захват Чехословакии и намекнул на помощь Англии и Франции, вы представьте себе на одну минуту, какая часть американского народа поддержала бы меня?

— Очень малая, наверное.

— Я просто должен был вручать правление умиротворителям и реакционерам. Когда приходит какое-то жуткое событие, как этот погром, я могу выразить свое отвращение, я отозвал нашего посла из Берлина, вероятно, не отправлю его обратно. Такой жест ваши высокопоставленные нацистские друзья не смогут не понять. Кроме того, я могу сказать Конгрессу, что наступают опасные времена, и что нам необходимо увеличить средства нашей национальной обороны. И мы это делаем, я вас уверяю. Но для всего остального я должен ждать событий, а также, что из них извлекут люди. Факты являются единственными учителями, которые будут слушать.

— Что делает меня несчастным, губернатор, это опасение, что эти уроки будут усвоены слишком медленно.

— Не думайте, что вы единственный, у кого такие опасения. Они заставляют меня бодрствовать много ночей, и тянут меня к тому, что считается неосмотрительностью. Вы видели, что произошло, когда я позволил вам убедить меня произнести эту 'карантинную речь'. За это я еще не прощен.

"Я надеюсь, что вы простили меня", — сказал совестливый посетитель.

Ланни много раз в своем уме прокручивал этот разговор. И у него был целый ряд вопросов, которые он хотел прояснить во время этого разговора. Самым важным из всех был вопрос о лимите времени, отпущенном его шефу. График устанавливал не Рузвельт, а Гитлер. Теперь, говоря серьезно, Ланни сказал: "Губернатор, я хочу задать вопрос, на который вы можете не отвечать. Но вы должны знать, что такой вопрос стоит".

"Давай!" — сказал этот неформальный великий человек.

— Вопрос заключается в следующем: Что именно вы сделали бы, если вас разбудили бы в середине ночи и сказали, что Лондон только что разбомбили в пыль и щебень?

Последовало молчание. Затем: "Я не думаю, что я мог бы ответить на этот вопрос, Ланни, без большого раздумья".

— Было бы разумно это продумать. И вот ещё. Предположим, что премьер-министр Великобритании позвонит вам по телефону и скажет вам, что у вас есть двадцать четыре часа, чтобы решить, следует ли отправить помощь Великобритании, или её флот должен будет сдаться.

— Боже мой, Ланни! Вы думаете, что это так серьезно?

— Я совершенно уверен, что это одна из возможностей.

— И как скоро?

— Я думаю, что война начнётся не позже, чем через год или два. Я могу вам сказать наверняка, что это тот срок, на который рассчитают нацистские лидеры. Геринг наиболее консервативен, а два года является тем сроком, который он просит. Конечно, я не могу сказать, могут ли его военно-воздушные силы сделать то, на что он рассчитывает. Но, несомненно, он попытается. Все британские лидеры знают это, и именно поэтому у них душа ушла в пятки. Если он будет в состоянии стереть Лондон с лица земли, то я не вижу, как британское правительство может продолжать существовать, если не уйдет вместе с флотом в Канаду. Но что из этого толку, если мы не предложим им свою поддержку?

Наступила пауза, пока осторожный глава исполнительной власти взвешивал свои слова не для протокола. "Я не думаю, что американский народ когда-нибудь допустит немцев в Канаду", — наконец, сказал он. — "Кроме того, я признаю тот факт, что наша страна живет в безопасности на протяжении более века под прикрытием британского флота. Мы не поняли это, но в таком кризисе можно кое-что сделать, чтобы американский народ это понял. Вы понимаете, все это только для вас".

— Будьте уверены, губернатор, что я никогда не цитирую слов, которые вы мне говорите, я никогда не упомянул, что знаком с вами, даже ни моей матери, ни отцу.

Лицо, которое, как правило, было доброжелательно и улыбчивым, стало мрачным. И человек, кравший время ото сна, сидел, глядя перед собой, хмурясь. "Вы знаете Библию?" — вдруг спросил он. — "Есть несколько слов, я думаю, святого Павла: 'Бог поругаем не бывает' ".'

– 'Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет'[97].

— Я думаю, что это относится и к народам и к частным лицам, Ланни. Я не пытаюсь угадать, как оно пойдёт, но я отказываюсь верить, что люди могут совершать такие преступления, какие совершили нацисты, не вызвав сил правосудия против себя. Если эти силы должны появиться, то американский народ должны взять на себя это бремя, я надеюсь, что он не будет уклоняться от этого бремени.

Снова наступила пауза. Затем глава государства, следя за лицом своего агента, спросил: "Что вы знаете о Линкольне?"

— Мне стыдно не знать свою собственную страну, как я знаю Европу.

— Примите мой совет и прочитайте всю биографию Линкольна. Он был мирным человеком, который был вынужден вести долгую войну. Обратите внимание на его мудрое терпение, его проницательность при понимании общественного мнения, на его мастерство вести за собой людей шаг за шагом. Если когда-нибудь вы будете склонны задаться вопросом о том, что я делаю в кризисной ситуации, то вы можете быть уверенны, что я спрашиваю, что сделал бы Линкольн в этом случае. Он спас Союз, он спас то, что он назвал 'властью народа, волей народа и для народа'. И будьте уверенным, что он не делал это исключительно для одного народа, а в качестве примера, к которому должно стремиться все человечество. Помните это, когда почувствуете себя одиноким и обескураженным там, среди нацистских львов и фашистских шакалов.

В таком состоянии Ланни покинул пристанище великого человека. Так как ему был задан урок, он сразу не пошел в гостиницу, а долго шёл наугад, погруженный в мысли. Когда он пришел в себя, то заметил на расстоянии большое мраморное здание, которое он сразу узнал, как Мемориал Линкольна. Мемориал стоял в ярком электрическом сиянии всю ночь. Ланни решил начать свое изучение Авраама Линкольна без задержки и вошел в здание. Вошел и стоял, глядя на шестиметровую мраморную статую Великого освободителя, сидящего в кресле. В этот поздний час никого не было в здании, кроме часовых, поэтому его никто не беспокоил. Он повернулся к каменной плите, где была высечена Геттисбергская речь, и прочитал бессмертные заключительные слова:

"Давайте же мы, живые, посвятим себя тому неоконченному делу, которые вершили здесь эти воины. Давайте посвятим себя здесь великой работе, которая нам предстоит, и преисполнимся ещё большей решимости отдать себя той цели, которой павшие здесь отдали себя всецело и до конца. Давайте торжественно поклянёмся, что смерть их не окажется напрасной, что эта Богом хранимая нация обретёт возрождённую свободу и что власть народа, волей народа и для народа не исчезнет с лица земли".

Сын Робби Бэдда снова повернулся к большой статуе. Он был сильно взволнован. Сейчас он радовался, что был американцем, что возобновил свою веру в демократию и решил никогда больше не колебаться. Еще раз его родина столкнулась с кризисом, и еще раз народ с глубоким пониманием нашел себе лидера, достойного доверия. Мысли Ланни вернулись назад через море к тому другому человеку огромной власти, которого ему пришлось хорошо узнать. Три раза за полтора года он провёл в разъездах между Франклином Рузвельтом и Адольфом Гитлером, и понимал, что будут ещё такие поездки. Внезапно события того времени сложились в его воображении в поединок воль между этими двумя. Одного защитника демократии, власти всенародного согласия и прав человека, имевшего свои мысли, высказывающего свое собственное мнение, живущего своей собственной жизнью, не затрагивающего равных прав своих собратьев. И другого приверженца тех древних темных сил тирании и угнетения, которые правили миром до рождения понятия свободы. И не надо никакого пророка, чтобы предвидеть, что эта борьба будет продолжаться, пока не включит в себя весь мир и все будущее человечества.

Рузвельт против Гитлера! Эти двое не создавали силы, а вели их и воплощали их. Они сделали себя сами, один главный герой, а другой его враг в мировой драме, подобной которой никогда раньше не играли в истории. Ланни Бэдд решил, что до тех пор, пока судьба будет щадить его, в этой драме он будет играть роль верного друга и вестника защитника демократии.