Агентство «БМВ»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Всю жизнь, сколько Серебряков себя помнил, он был одинок, очень одинок, но, как ни странно, не испытывал от этого никакого неудобства. Не нуждался он также и в комфорте. Его небольшая однокомнатная квартира, чисто убранная, даже, пожалуй, вылизанная — как кубрик на подводной лодке, не содержала в себе ничего лишнего. Зато те предметы обстановки, которые в ней имелись, были самого, лучшего качества и стоили дорого. Телевизор «Панасоник» с огромным экраном, видеомагнитофон той же фирмы, музыкальный центр с мощными, разнесенными по углам колонками, отливали тусклым благородным блеском и больше походили на выставочные экспонаты, нежели на вещи, которыми пользуются изо дня в день.

В своей профессиональной деятельности Серебряков руководствовался сходными принципами — ни к каким группировкам не примыкал, ни под чьими «крышами» не отсиживался, а предпочитал работать в одиночку и оставаться — хотя бы до определенной степени — свободным. То обстоятельство, что он числился в составе сотрудников компании «Троя», он объяснял для себя одной-единственной фразой: «Надо же где-то числиться», — что было в каком-то смысле данью ушедшему уже совковому времени. Кроме того, Серебряков — хотя он вряд ли бы кому в этом признался — был по-своему неравнодушен к Шиловой. Дело было не в ее женских чарах, которыми, признаться, она была наделена в самой скромной мере, а в том, что Серебряков чувствовал в ней то же внутреннее неустройство и одиночество. Если бы Серебряков читал когда-нибудь Киплинга, то при встрече с Шиловой он, возможно, воскликнул бы — подобно известному герою этого писателя: «Мы с тобой одной крови — ты и я!» Но Серебряков Киплинга не читал, восклицал что-либо крайне редко, а потому отвечал Шиловой одной только молчаливой приязнью и безусловной преданностью — качествами, надо сказать, в нынешние времена крайне редкими.

Поскольку Серебрякова в течение ряда лет привлекали к выполнению определенного рода поручений самые разные люди, в том числе подозрительные незарегистрированные объединения, именуемые в народе «крышами», — он отлично знал многих представителей того параллельного мира, о котором обычно рассказывают в телевизионной передаче «Криминальная Россия». Знал он и про «крышу» банкира Хмельницкого, во главе которой стоял авторитет Черкасов. Поэтому, для того чтобы получить некоторые нужные ему данные, Серебрякову требовалось сделать всего несколько звонков. Дополнительной информацией — но полученной по своим собственным каналам — Тимофея снабдила лично Диана Павловна. По этой причине — когда Серебряков снова выехал на своей потертой «четверке» в город — он уже досконально знал, какие автомобили в гараже Хмельницкого обслуживают Черкасова и его братву.

Подъехав к гаражу банка «Эльдорадо», Тимофей припарковался у края тротуара на почтительном расстоянии от ворот и выезда, откинулся на спинку сплюснутого временем кресла и, приподняв воротник потертого пальто, погрузился в состояние анабиоза.

Серебряков ждал черный «сааб-турбо», на котором обыкновенно ездил Гвоздь — телохранитель Черкасова — вместе с другой шушерой, помельче. «Ягуар» находился в безраздельной собственности Мамонова, числившегося помощником Черкасова и являвшегося, так сказать, кем-то вроде его министра иностранных дел. Сам же шеф ездил на «БМВ-540» — предпочитал машину скоростную и маневренную, пусть даже и не столь комфортабельную, как большой и тяжелый «ягуар»…

Со стороны можно было подумать, что Серебряков спит или — того хуже — внезапно скончался от сердечного приступа: такое у него было бледное, безжизненное лицо. Как он при этом ухитрялся слышать, а тем более — видеть — оставалось загадкой. Несколько человек — из тех, кто знал Серебрякова чуть лучше прочих, ибо не осталось на свете никого, кто знал бы его хорошо — утверждали, что у него прозрачные веки. Вроде зеркальных солнечных очков.

Серебряков первым заметил Турка, который вылез из такси неподалеку от гаража и двинулся к металлической решетке, закрывавшей выезд. Нагнувшись к застекленному окошечку охранника и просунув ему внутрь будки какой-то документ, Турок немного постоял, притопывая от нетерпения черным ботинком, после чего был пропущен внутрь. За это время железная гармошка решетки дважды совершила путешествие — сначала отъехала, а потом вернулась на исходную позицию — и всякий раз ее движение сопровождалось металлическим лязгом и громким постукиванием.

Серебряков даже не пошевелился.

Зато когда из недр гаража вылупился, словно блестящий черный крокодильчик, приземистый, чуть приплюснутый «сааб-турбо», он экономным движением повернул в замке ключ, погрел мотор и покатил вслед за «шведом».

«Надеюсь, Турок доставит меня прямиком к Штерну — где бы тот ни находился, — думал Тимофей. — Смешно ведь, в самом деле, рассчитывать, что от Авилова он вернулся вместе со всем своим багажом домой к маме».

Серебряков когда-то знавал Турка, правда, плохо — только по Ростову, и хорошо помнил, что тогда им не пришлось обменяться и парой слов. Ну и потом — слишком много времени с тех пор минуло. Тем не менее Серебряков — чтобы не рисковать — старался держаться подальше от этого черноволосого горбоносого парня, который получил свое прозвище за характерную внешность, хотя и был родом не с берегов Босфора, а из донских казаков.

Когда Турок заехал во двор дома на улице Алабяна, Тимофей насторожился, но ничего не произошло. Турок даже не вышел из машины, а остался в ней сидеть, беззаботно насвистывая и посматривая по сторонам.

Тимофею стало ясно, что он кого-то ждет — но не Штерна, это уж точно. Впрочем, когда на улице во всем своем великолепии появился Гвоздь, все вопросы сами собой отпали.

«Ага! — сказал сам себе Серебряков. — Каша-то, судя по всему, заваривается нешуточная — раз Турок и Гвоздь собираются куда-то отъезжать вместе. Что же случилось?»

У Тимофея имелась одна смутная догадка на этот счет, но он решил с ней повременить, а сначала просто покататься по Москве за «саабом» и понаблюдать за людьми Черкасова.

Когда Гвоздь уселся в салон рядом с водителем, «сааб» вырулил с улицы Алабяна на главную магистраль и устремился к Белорусскому вокзалу, а потом и дальше — к центру. Через четверть часа избранный Гвоздем и Турком маршрут обозначился довольно ясно, а еще через четверть часа Серебряков окончательно для себя уяснил, что черный «сааб» держит путь в сторону Таганской площади.

«Все правильно, — кивнул головой Тимофей, — если только они едут с визитом к Штерну, то последнее место, где его надо искать, — это квартира его матери».

Мимо замелькали таганские переулки — многие дома готовили к сносу и они грустно смотрели на город черными провалами оконных проемов, напоминавшими пустые глазницы черепа.

Въехав в довольно ухоженный дворик — один из немногих, какие еще в этом районе старой застройки оставались, «сааб» притормозил у благоустроенного нового дома. Из машины вылез Гвоздь, прошелся из стороны в сторону перед подъездом, после чего — медленно и, по-видимому, без особой охоты — все-таки вошел в дом.

Серебряков ни минуты не сомневался, что десантника одолевали сомнения.

«С чего бы это? — удивился Тимофей. — Или он боится какого-нибудь подвоха со стороны Штерна?»

Сам он во двор заезжать не стал, а поставил свою «четверку» на улице — на крохотном пригорке, откуда двор был виден, как на ладони. Так Серебрякову было легче наблюдать, не привлекая к себе внимания — тем более что Турок с Гвоздем не пошел, а остался во дворе, в машине, и отлично видел, что происходит вокруг.

Прошло минут двадцать. Во дворе ничего не изменилось — Турок по-прежнему сидел в «саабе», временами чуть приподнимая голову и оглядываясь. Серебряков же, достав полевой бинокль, наблюдал за Турком сквозь сильную оптику, а потому от него не могло укрыться даже малейшее движение человека Гвоздя.

В кармане у Тимофея зажужжало — зазвонил мобильный телефон, которым снабдила его Шилова. Не отрывая глаз от окуляров бинокля, он вынул аппарат из кармана, приложил к уху и, чтобы обозначить свое присутствие, кашлянул в микрофон.

И сразу же услышал женский голос, который взахлеб, временами срываясь и переходя на плач и даже на визг, обрушил на него поток совершенно неожиданной информации.

— Тимофей Владимирович, это Аношкина! — пронзительно кричала в трубку насмерть перепуганная девица. — На меня напали, когда я готовила аппаратуру к съемке известного вам объекта! Боже мой! Какой-то маньяк! Громадный детина в черной шапке с дырками для глаз и рта! Ужас! Ткнул мне под ребра пистолет! Заклеил пластырем рот, связал руки и ноги. Даже туфли с меня зачем-то снял и выбросил! Потом открыл окно и выбросил на улицу мою видеокамеру и все спецоборудование! Говорю вам, это маньяк! Затащил меня на самый верх! Я бы сутки пролежала у двери на чердак, если бы меня не развязал какой-то бомж, который там, оказывается, живет! Ужас! У меня до сих пор трясутся руки и ноги как ватные…

Серебряков терпеть не мог воплей — ни мужских, ни женских.

— Молчать! — коротко рявкнул он в трубку, в надежде неожиданной грубостью остановить у женщины истерику.

Такого рода психотерапевтический подход оказал свое действие. Аношкина заткнулась и теперь лишь тихонько всхлипывала в трубку.

— Слушайте меня, Аношкина, внимательно и отвечайте на вопросы, — намеренно спокойным, даже равнодушным голосом произнёс Серебряков. — И прекратите реветь, иначе Шилова решит, что поручила ответственную работу дуре и истеричке.

Упоминание имени Шиловой подействовало на пресс-секретаря как хорошая доза успокоительного. Рыдания и всхлипы прекратились, словно по волшебству, и Серебряков обрел, наконец, возможность приступить к допросу.

— Прежде всего скажите — у него действительно был пистолет?

— А то как же? Был. Большой черный пистолет. Он им тыкал меня под ребра.

— Не пугач, нет?

— Откуда я знаю? Он же в меня не стрелял. — Дрожь в голосе Аношкиной исчезла, и теперь она заговорила куда спокойнее. Серебряков по собственному опыту знал, что самые простые вопросы — если их задавать в соответствии с определенной системой — способны упорядочить мысли даже чрезвычайно не уравновешенного и склонного к преувеличениям существа.

— Как выглядел налетчик? Постарайтесь получше его вспомнить и обойтись без преувеличений.

— Я же говорила — здоровенный детина в черной шапке-маске и грязном ватнике, — в голосе Аношкиной послышалось легкое раздражение, что являлось хорошим признаком. Девушка уже реагировала не на то, что с ней случилось, а на заданный ей вопрос.

— Понятно, — произнес Серебряков. — Хотел, должно быть, чтобы его приняли за слесаря или водопроводчика. Он говорил что-нибудь?

— Он страшно ругался. Рычал, как дикий зверь. Сказал, что, если я и впредь буду заниматься такими вещами, он разыщет меня и убьет. А ещё он сказал, что знает, кто я и откуда. Потом схватил мою камеру, размахнулся — и швырнул ее в окно.

Серебряков помолчал. Его поразили слова Аношкиной — «он разыщет меня и убьёт». В том параллельном мире, к которому Тимофей имел самое непосредственное отношение, подобными угрозами не разбрасывались.

— Вы уже звонили Шиловой?

— Нет, что вы. Я бы не посмела. Сейчас мой не посредственный начальник — вы.

— Ну что ж. — В голове у Серебрякова уже сложился определенный план. — Все, что мне нужно было знать, вы уже рассказали. Теперь поезжайте назад и расскажите то же самое Диане Павловне. Ах да, — Серебряков чуть помедлил, — передайте ей, что я знаю, как поступать при сложившихся обстоятельствах.

Серебряков нажал на кнопку отбоя и сунул телефон в карман. Во дворе все оставалось по-прежнему. Гвоздь так и не вышел. Впрочем, на беседу с Аношкиной у Тимофея ушло не более пяти-семи минут. Но в общей сложности — с того момента, как во двор въехал черный «сааб» и Тимофей приступил к наблюдению — прошло уже около получаса. Надо было поторапливаться.

Спрятав бинокль в футляр, Серебряков отстегнул подмышечную кобуру и вытянул ее вместе с пистолетом наружу. Вынув из кобуры пистолет ТТ, он проверил обойму, передернул затвор и переложил оружие в карман пальто. Сунув пустую кобуру под сиденье поглубже, чуть не на самые уши натянув вязаную шапку, он вылез из машины, захлопнул дверь и огляделся. Вокруг не было ни души. Серебряков хмыкнул. Район старой застройки определенно начинал ему нравиться.

Подволакивая ноги и чуть покачиваясь, как основательно загулявший, но, в общем, вполне еще сохранивший рассудок мужчина, Серебряков побрел к дому, в подъезде которого скрылся Гвоздь. Сидевший в «саабе» Турок сразу же его засек, как только он появился во дворе, и некоторое время провожал взглядом. Потом, решив, что этот странный подгулявший тип никакой опасности не представляет, Турок отвернулся и стал смотреть в другую сторону — теперь во двор входила компания бомжей, облюбовавших себе под жилье одно из выселенных строений.

Как только Турок переключился на бомжей, Серебряков преобразился. Молнией он метнулся от подъезда к машине, распахнул заднюю дверцу и плюхнулся на сиденье. Одновременно В его руке появился пистолет ТТ и уперся украшенным глушителем стволом в основание черепа Турка.

— Только тихо. Смотри прямо перед собой, держи руки на руле и говори правду, Турок, — очень тебя прошу.

— Вы меня знаете? — Серебряков увидел в зеркале заднего вида напряженные глаза бывшего донского казака.

— Это к делу не относится. К кому приехал Гвоздь? К Штерну?

— Нет, к Тимонину.

— Все рассказывай, не серди меня. Кто такой, зачем понадобился Гвоздю — ну и дальше — по привычной схеме…

— Штерн пропал. Тимонин — его приятель с Измайловского рынка. Прописан в этом доме, в квартире 40.

— Какое отношение к Штерну имеет Игорь Кортнев?

— Не знаю никакого Кортнева. Я — человек маленький, знаю мало — понял? У Гвоздя спрашивай…

— Само собой. Идо него очередь дойдёт…

Во двор, полыхая мигалками, въезжала машина ПМГ, следом за ней — выкрашенный в защитную краску микроавтобус с решетками на окнах, а за ним — бело-голубой «газон» — тоже с мигалкой. Из машин, на ходу распахивая двери, выскакивали омоновцы с автоматами.

По двору прокатился вопль, стократно отразившийся эхом в пустых домах, окружавших двор.

— Шухер! Менты!.. Облава! — бомжи, как горох, бросились врассыпную.

— М-да, видно, сегодня я уже Гвоздя не дождусь… — Серебряков нажал на спуск, пистолет издал негромкий хлопок, и Турок, вздрогнув, ткнулся лицом в рулевое колесо. Бросив на пол пистолет, Серебряков покинул машину.

Захлопнув дверцу и не обращая ни малейшего внимания на омоновцев, он неторопливо обошел вокруг машины и, приблизившись вплотную к открытому окну «сааба» — с той стороны, где сидел мертвый Турок, — тихо произнёс:

— Извини, так уж сложилось, — после чего громко, во всеуслышание, добавил: — Ну, бывай здоров, Иван Петров!

Просунув руку в салон и потрепав мертвеца по плечу, Серебряков — все так же неторопливо — пошел со двора прочь. Пальто он распахнул, демонстрируя белоснежную рубашку и строгий — синий в тонкую бордовую полоску — галстук.

— Да нельзя тебе возвращаться, как ты не понимаешь! — Маринка выскочила из постели и как была — голая — пробежала по комнате и распахнула штору. После того что у нее только что случилось с Кортневым, по всему телу волной разливалось благодатное тепло, а кожу приятно покалывало — как после массажа. Тем не менее дело оставалось делом. Маринка вернулась к Кортневу, который дремал на её узкой постели, завернувшись в простыню, и принялась его тормошить.

— Вставай, ну вставай же — нет у нас времени разлеживаться!

Игорь неожиданно выпростал из-под простыни руку, охватил плечи девушки и с силой притянул ее к себе. Маринка не удержалась на ногах и упала прямо в его объятья, снова оказавшись у него в плену. Правда, это был сладкий плен и ей пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы оторваться от губ и рук Кортнева.

Вывернувшись из объятий Игоря и оказавшись от него на почтительном расстоянии, она решила некоторое время к нему не приближаться — опасалась, что в следующий раз ей не хватит сил, чтобы отказаться от ласк любимого мужчины.

Уяснив, что продолжения не последует, Кортнев сначала приподнялся на локте, а потом присел на кровати, утвердив на полу свои длинные изящной формы ступни. Тем временем Марина, собрав разбросанную по комнате одежду, торопливо одевалась, временами бросая на вице-президента озабоченные взгляды.

— Нет, — заявил после минутного молчания Кортнев. — Все-таки я к Дианке вернусь — чтобы поставить её в известность, что я больше жить с ней не намерен. В противном случае я буду себя чувствовать крайне мерзко. Уж слишком все это напоминает банальное бегство.

— Ты что — так и не понял, о чем я всё время тебе толковала? — Марина так и застыла на месте, сжав в руках свитерок, который собиралась на себя натянуть. — Диана тебя убьет! У нее и человек специальный для таких дел имеется — ручной вампир — так, кажется, его Борька называет.

Игорь расхохотался, после чего, вытянув вверх руки, с удовольствием — до хруста в суставах, потянулся.

— Не видел я у Дианки никакого вампира. У Борьки твоего фантазия чрезмерно развита — вот что я тебе скажу, Мата Хари.

Марина представила себе четырехугольную, коротко остриженную голову своего коллеги по агентству и улыбнулась. До сих пор в избытке фантазии Бориса еще никто не обвинял.

— Так она тебе его и покажет! Он у нее шеф по тайным операциям. Зачем ей его светить? К тому же он не у вас в особняке, а в офисе у нее обретается. — Марина передернула плечиком и отвернулась к окну.

Зазвонил, рассыпался дребезжащей трелью телефон.

Марина подхватила трубку.

— Слушаю!

По мере поступления информации лицо у девушки вытягивалось все больше и больше. Когда собеседник отключился и в трубке послышались короткие гудки, она еще некоторое время держала ее в руках.

— Что случилось? — с волнением спросил Игорь, заметив, как побледнела Летова.

Девушка не ответила, а прошла к окну, распахнула его во всю ширь и чуть не по пояс высунулась наружу. Высмотрев то, что ее интересовало, она поманила к себе Игоря.

— Видишь? — спросила она у вице-президента, указывая на валявшиеся во дворе какие-то обломки.

— Положим… — сказал Игорь, не понимая, к чему она клонит. — Ну и что?

Марина отвернулась от окна, закрыла его створки и задернула штору. Потом, нервно прогулявшись пару раз по комнате, она сжала руки и сказала, обращаясь к Кортневу:

— То, что ты видел, — доказательство моих слов. Твоей супруге мало, что она заставила следить за тобой меня — и не только следить, но и попытаться склонить тебя к адюльтеру, — тут Летова слегка покраснела. — Не доверяя ни одному человеку на свете, а уж мне — в последнюю очередь, она подрядила свою сотрудницу следить за мной… за нами, — помолчав, поправилась она. — Скажи, фамилия Аношкина тебе что-нибудь говорит?

— Ха — так это же Дианкин пресс-секретарь, — с игривой улыбкой произнес Игорь. — Симпатичная такая девулька… черненькая. — Он давно уже оделся и теперь сидел на краю Летовской кровати, которую сам же очень быстро и ловко застелил. — На меня всё поглядывала — только что не облизывалась.

— Так вот, — с нажимом сказала Летова, чувствуя в сердце мимолетный укол ревности, — эта симпатичная, как ты говоришь, девулька только что пыталась заснять нас в постели с помощью специальной аппаратуры, которую ей предоставила Шилова. Из окна в доме напротив. Если бы Борька с Капустинской её не остановили — Борька выкинул ее аппаратуру из окна, — то нам с тобой, дружочек, в прямом смысле была бы крышка. Так что ещё раз повторяю: сматываться тебе надо — и поскорее. Рано или поздно Дианка тебя всё равно достанет! Нечего разыгрывать благородство, когда над твоей головой занесен топор!

— А куда сматываться-то? — с мрачной ухмылкой спросил Игорь. — Не к матери же? Зачем ее подставлять? Разве что к себе домой… Но ведь меня станут искать именно там… если, конечно, станут. Есть шанс, пусть и небольшой, что Дианка одумается и не захочет меня преследовать. В конце концов, насильно мил не будешь…

Летова всплеснула руками.

— Неужели ты, прожив с Шиловой бок о бок больше года, все еще не понял, что это за человек? Сам же мне наговорил про нее черт знает что! А теперь, значит, совесть заела? «Лучше мертвый, чем неверный!», — с пафосом процитировала Маринка слова Шиловой. — Забыл, что это ее любимое изречение? А если забыл, — Летова повысила голос и блеснула глазами, — я тебе другую цитату приведу — из нашего классика — «Так не доставайся же ты никому!». После этих слов, как ты помнишь, главный герой зарезал свою невесту!

Марина перевела дух и снова заговорила, нервно сжимая и разжимая пальцы.

— Значит, так. Сейчас мы едем к тебе. Капустинская и Борька избавились от Аношкиной. Так что «хвоста» за нами не будет. Там ты возьмешь все необходимое — хотя бы на первое время, а потом мы подыщем тебе убежище. А я, чтобы затянуть время, в условленный час отправлюсь с докладом к твоей Шиловой, скажу, что встречалась с тобой, но между нами ничего не было и ты якобы после нашей встречи поехал к ней. Пусть она потом разбирается, куда ты делся… На этом мы выиграем минимум сутки… Где твое пальто? Мы отправляемся прямо сейчас, не откладывая!

Из машины Мамонов следил за тем, как маленький Шнелль, нагруженный огромной пачкой газет, из-за которой едва виднелась его голова, пытался протиснуться в массивные двери МАХУ. Это ему с трудом, но удалось, и Мамонов удовлетворенно вздохнул. Это была последняя пачка. Для того чтобы снабдить Шнелля таким невероятным количеством газет, им пришлось подъехать к ближайшей станции метро и обобрать в буквальном смысле почти всех лоточников, торговавших прессой. На удивленные вопросы «сукин кот», не моргнув глазом, отвечал, что у него в квартире ремонт и ему нужно укрыть полы и мебель. Очень скоро пачки газет, которые Шнелль раз за разом относил и укладывал в багажник и на заднее сиденье «ягуара», заполнили в машине все свободное пространство.

Мамонов затеял все это, чтобы выманить даму из деканата на улицу. Черкасов требовал от него «срочно что-нибудь придумать», и Мамонов, основательно «поморщив репу», в течение нескольких минут составил план действий. Вполне возможно, детище Мамонова страдало бесчисленными недостатками, но у плана имелось два существенных плюса — простота, а главное — быстрота, с какой его можно было воплотить в жизнь. Времени для более продуманных и тщательно подготовленных действий не оставалось.

Шнелль сбежал по ступеням к машине и доложил Мамонову, что все исполнено в полном соответствии с замыслом: газеты заложены во всех туалетах на всех этажах, а туалеты, в свою очередь, заперты на ключ. Вернее было сказать «на отмычку»: Шнелль орудовал этим прибором с невероятной ловкостью и, пожалуй, с известным изяществом.

— Ты их поджёг? — коротко поинтересовался Мамонов.

— Ясный перец, — ответил, ухмыляясь, Шнелль. — Но не очень, только с краю. Бензином, во всяком случае, не поливал. Водичкой — это да, самую малость. Для дыма. Так что полыхать не будет, но дымить — это уж не извольте беспокоиться.

— Отлично, — сказал Мамонов и, набрав номер, позвонил в Управление внутренних дел округа. Старательно выговаривая слова то ли со скандинавским, то ли с прибалтийским акцентом, он потребовал позвать дежурного.

— Дежурный слушает.

— Сторонники присоетинения Карельской опласти к Финлянтии хотят претупретить орканы прафосутия и мэра Лушкофа, что они палашили бомпу пальшой мощности в стание Маскофскако акатемическако хутошестфенного училища. Бомпа фсарфется черес тфатцать минут, — сказал Мамонов и нажал кнопку «отбой».

— А теперь посидим и посмотрим, что будет дальше.

— Слышь, Мамоныч, — обратился к «сукиному коту» юркий Шнелль. — А есть такие?

— Какие такие? — удивился Мамонов.

— Ну эти… Сторонники… Присоединения Карелии к Финляндии?

— Кто его знает, может, и есть? Да какая, к чёрту, разница? Сейчас всяких организаций пруд пруди. Что ни день, то новая объявляется.

«Ягуар» Мамонова располагался чуть сбоку от главного входа на противоположной стороне узкой улочки. Поэтому когда через четверть часа к МАХУ подкатил целый кортеж автомобилей и микроавтобусов, забитых омоновцами и специалистами по разминированию с собаками, машина «сукиного кота» оказалась вне сферы их действий. Вооружённые автоматами милиционеры оцепили здание и главный вход училища, но проезжую часть перекрывать не стали.

Спустя несколько минут из главных дверей валом повалили охваченные паникой люди. Милиционеры выгоняли из здания всех до единого, чтобы специалисты по разминированию могли поскорее приступить к работе.

Шнелль и Мамонов прилипли к стеклам «ягуара», высматривая в толпе линялую деканатскую крысу в очках.

— Вот она, суконка! — воскликнул быстроглазый Шнелль, тыча пальцем в тонированное стекло. — Третья слева, среди таких же, как она, крыс. Даже цвета в ней никакого — будто ее пылью обсыпали.

— Заткни фонтан, Шнелль, — скомандовал Мамонов. — Трогай-ка лучше потихоньку вслед за этими канцелярскими швабрами. Надо подумать, как от тереть нашу дамочку в сторону от этой тёплой компании.

Шнелль, пропустив оживленно переговаривавшихся женщин вперед, оперся локтем о руль и повернулся к Мамонову.

— Черта лысого она ототрется, Мамоныч. У этих телок сейчас базару про дым да про бомбу — до утра молоть языками не устанут!

— Вот блин! — в сердцах сказал Мамонов и сплюнул. — А ведь ты прав. Но все равно — трогай, езжай себе помаленьку.

Между тем женщины, чтобы сократить себе путь до метро, свернули с оживленной улицы в переулок, где пешеходов в это время дня было немного.

— Слышь, Мамоныч, — затараторил возбужденным голосом Шнелль. — Давай её прямо сейчас возьмем, а? Нет, правда, чего тянуть? У тебя пушка есть? У меня имеется. Выскочим, стволы наставим — она и пикнуть не успеет, как у нас в машине окажется. А подруженции её так и останутся на улице с открытыми варежками стоять. Голосить потом начнут, когда мы отъедем…

Мамонов обдумал предложение Шнелля. Риск, конечно, был: увозить насильно женщину в разгар дня — да еще в двух шагах от оцепления ОМОНа — дело нешуточное. За это Черкасов не похвалит. Но если они со Шнеллем упустят деканатскую даму, Черкасов их тоже по головке не погладит.

Мамонов хлопнул Шнелля по плечу.

— Что ж, попробуем. Доставай пушку. — Мамонов полез в бардачок, вынул оттуда зеркальные солнечные очки и, хотя в небе вместо солнца стояло какое-то светло-серое марево, водрузил их на нос. С отвращением он достал из тайника под сиденьем не большой пистолет «Вальтер». «Сукин кот» терпеть не мог оружия и испытывал к нему какую-то брезгливость, но в ход пускал — и не однажды.

Шнелль свернул в переулок. Одной рукой он выкручивал руль, а другой доставал из кобуры угрожающего вида автоматический пистолет «Че-Зет» чехословацкого производства — хотел, чтобы оружие в ответственный момент было под рукой.

«Ягуар» поравнялся с женщинами. Шнелль притормозил, распахнул дверцу и сразу же, колобком, выкатился им под ноги. Мамонову показалось, что машина все еще двигалась, когда Шнелль уже стоял на заледеневшем, нечищеном асфальте и, скорчив зверскую рожу, тыкал в сторону бледных канцелярских дам своим большим черным пистолетом.

Понятное дело, те замерли, словно им гвоздями прибили к асфальту ступни. Надо было срочно воспользоваться их замешательством. Мамонов не обладал, конечно, такой реакцией, как у Шнелля, но в отдельных случаях, когда требовалось показать прыть, «сукин кот» мог дать несколько очков вперед даже неплохому спортсмену. Как говорится, жизнь научила.

Мамонов зашел сзади и, приставив ствол «Вальтера» к шее женщины — той самой, что отказалась дать ему папку с личным делом Штерна, — замогильным голосом произнес:

— Садись в машину, стерва. Станешь рыпаться — положу на месте. Будешь хорошо себя вести — денег дам.

После такой леденящей душу преамбулы Мамонов схватил женщину за руку повыше локтя, втолкнул на заднее сиденье «ягуара» и сам сел рядом, оттеснив даму к противоположной двери. Большого труда ему это не стоило, поскольку замдекана отлично выполняла команды — как пациент, погруженный в транс, выполняет команды врача.

Шнелль всё это время продолжал держать остальных женщин на мушке. Увидев, что нужный экземпляр угодил в западню, он впрыгнул в машину и, не закрывая двери, сразу же вдавил в пол педаль газа. Тяжёлый «ягуар» взревел двухсотсильным мотором и, словно камень, выпущенный из пращи, рванулся вперед. Вся операция заняла не более минуты.

Мамонов оглянулся. Как и предсказывал Шнелль, товарки замдекана продолжали оставаться на месте. Они смотрели вслед машине, выпучив глаза и широко раскрыв рты, и ни у кого из них, по-видимому, не было ни малейшего желания кричать.

В машине Мамонов сразу же сменил гнев на милость: спрятал пистолет, снял и сунул в карман очки и вполне светским тоном заговорил с дамой:

— Видите, что происходит, когда нарушаешь долг — к примеру, начинаешь продавать сданные в архив дела?

Женщина, сцепив на груди руки, стала всматриваться в лицо Мамонова, голос которого неожиданно показался ей знакомым.

— Так это вы приходили сегодня в деканат за личным делом нашего выпускника Штерна?

— Точно так, госпожа… не знаю, как вас звать, — вежливо сказал Мамонов и улыбнулся. — Но поскольку вы отказали мне в этой ничтожной просьбе, пришлось вас похитить.

— Меня зовут Виктория Федоровна, — сообщила женщина, начиная понемногу успокаиваться. — Я только не возьму в толк, зачем вам было меня похищать, если вы с самого начала знали, что личного дела Штерна у меня уже нет?

— Совершенно справедливо, — подхватил Мамонов. — Но уж если такое случилось, у меня, Виктория Федоровна, естественно, возникает вопрос: как зовут человека, который купил у вас архивную папку?

— Я не знаю, как его зовут, — замдекана поникла головой. — Вы, разумеется, можете мне не верить, но это так. Я его никогда раньше не видела.

— Наоборот, охотно вам верю, — с энтузиазмом отозвался «сукин кот». — Не каждый день встретишь человека, готового заплатить деньги за никому не нужную дрянь. Но ведь вы можете, по крайней мере, дать мне описание его внешности? Так как же он выглядел, Виктория Федоровна? — Мамонов полез в бумажник, вынул сторублевку и положил женщине на колени. — Пусть эта купюра освежит вам память. Итак?

— Странный он. Бесцветный какой-то весь, если так можно выразиться, — начала деканатская дама, аккуратно складывая деньги и пряча их в карман. — Я вижу вблизи не очень хорошо, — продолжала она, уже совершенно успокаиваясь, — так вот, хочу вам сообщить, что хотя он находился от меня на расстоянии не более полуметра, его лицо мне напомнило гипсовую маску — такое оно было бледное. И только когда он пошел к двери, я поняла, что внешность у него весьма угрожающая — нос острый, как клюв, рот похож на щель, а глаза — как у альбиноса — красные. Может, он и есть альбинос, но я лично в ту минуту подумала, что он похож на выходца с того света.

— На выходца так на выходца, — с готовностью согласился Мамонов, доставая из кармана «гавану» и начиная её раскуривать. — Будем считать, что на первый вопрос вы ответили. Довольно сносно охарактеризовали внешность этого субъекта. Тем не менее завами числится еще один должок — Сергей Штерн. В сущности, мне не нужно его личное дело целиком. — Мамонов затянулся сигарой, и салон «ягуара» окутался клубами удушливого дыма. — Меня бы вполне устроило, если бы вы сообщили мне его домашний адрес, подарили его фотографию — пусть бы и самую завалящую, и сообщили какие-нибудь сведения личного характера — женат он или нет, есть ли у него увлечения, или, к примеру, куда его направили на работу после окончания МАХУ.

Мамонов извлёк из портмоне «пятихатку» — так в некоторых кругах именовали купюру достоинством в пятьсот рублей — и сам затолкал ее в карман Виктории Федоровны.

Женщина крепко задумалась. Она даже потерла себе лоб и несколько раз провела пальцем по носу — сверху вниз.

— Знаете что? — сказала она наконец. — Поедёмте ко мне. У меня дома хранится масса древних бумаг, копий старых приказов и характеристик на студентов. Давно хотела выбросить, да так и не собралась. Кроме того, — она подняла на Мамонова водянистые глаза, — у меня имеется несколько старых записных книжек, где, вполне возможно, записан телефон Штерна. В прежние времена работники деканата часто звонили студентам домой, чтобы, так сказать, «вызвать на ковер» нерадивых — за пропуски, академическую неуспеваемость и тому подобные вещи.

Глебушка Тимонин отчетливо себе представлял, что может с ним произойти в случае, если до него доберется Гвоздь. Оловянный безжалостный взгляд десантника преследовал его даже во сне, хотя за последние сутки спать ему пришлось не более двух часов. Глебушка до того разнервничался, что в том месте на горле, куда десантник в голубом берете блином приставлял ему острие выкидного ножа, кожа покраснела и стала шелушиться.

«Это нервное, — говорил себе Глебушка. — Надо взять себя в руки — и всё пройдёт».

Но страх не проходил — наоборот, он ширился и наполнял душу — все её самые заповедные уголки. К страху примешивался еще и стыд — десантнику удалось выбить из Глебушки — да что там «выбить» — вытянуть силой одного только взгляда — сведения о его приятеле Сергее Штерне. Глебушка не желал Сергею зла, более того, он отдал бы всё на свете, чтобы этой встречи с десантником не было и ему, Глебу, не пришлось говорить о своем друге. Хотя Глебушка дал детальный отчет Сергею об этой встрече, и тот, потрепав его по плечу, сказал, что ничего страшного не произошло, Глебушка сразу понял, что в их с Сергеем спокойной и по-своему упорядоченной жизни произошли кардинальные изменения.

Об этом он догадался ещё и по той причине, что Сергей вручил ему ключи от какой-то квартиры и назвал адрес. Это означало, что в комнату, которую Глебушка снимал, возвращаться не стоило. Мысль о том, что Сергей сразу признал как данность тот факт, что на старом месте десантник его достанет, тоже не слишком прибавила Тимонину оптимизма.

Тем не менее, ещё раз заглянув Штерну в глаза и мысленно попросив у него прощения за проявленную слабость, Глебушка вылез из «победы» у станции метро и поехал под землей по указанному Штерном адресу. Ехать было далеко — на другой конец Москвы, и Глебушка, проехав полдороги, неожиданно вспомнил, что ему срочно требуется прибарахлиться. Тимонин высадился на станции метро «Комсомольская», перешёл по подземному переходу к громадному универмагу, равного которому размерами, как говорили, не было во всей Европе, и бродил несколько часов по этажам и отделам этого величественного здания, покупая то, что ему казалось образчиком вкуса и хорошего тона.

Покинув универмаг с полиэтиленовыми сумками и пакетами, набитыми весьма и весьма неплохими и довольно дорогими — даже по европейским меркам — вещами, Глебушка Тимонин кликнул такси и покатил по выданному ему Штерном адресу, но на этот раз по земле.

Дом, где он должен был провести день-два — до тех пор, пока до него не дозвонится «по системе» Штерн, — находился рядом со станцией метро «Бабушкинская» и представлял собой типовую двенадцатиэтажную башню с единственной дверью внизу. Глебушка высадился со всеми своими пакетами рядом с подъездом и, щедро вознаградив старания водителя, поднялся на девятый этаж. Он открыл дверь ключом и оказался в квартире, сплошь покрытой слоем белесой застарелой пыли.

Вот уж точно — конспиративная явка, подумал Глебушка и принялся всюду включать свет. В какой-то книге он прочитал, что яркое освещение поднимает настроение, а темнота, наоборот, вызывает у человека сильнейший стресс. Глебушка обожал свет и терпеть не мог темноту.

Комната принадлежала художнику, в этом не могло быть сомнений. По стенам висели в скромных рамочках офорты и большой, писанный маслом городской пейзаж с видом Москвы двадцатых-тридцатых годов. У окна, под брезентовым чехлом, красовался офортный станок.

«Вот черт, — подумал Глебушка, — Серега, оказывается, подсунул мне квартиру эмигранта — какого-нибудь знакомого парня, который жирует сейчас в Австралии или в Новой Зеландии. Впрочем, мне-то какая разница?»

Глебушка разобрал пакеты и, раздевшись до голубых, изукрашенных авангардными узорами и разводами трусов, прошел в ванную, чтобы и заняться примеркой только что купленных вещей, потому что самое большое зеркало в квартире находилось там.

«Правильно говорил тот мужик, что меня подвозил, — сказал себе Глебушка, — рожа у меня, конечно, не слишком. Не говоря уже о шмотках. Пора менять имидж».

Неожиданно позвонила Шилова.

— Валентина? Странно, что ты дома, — холодно сказала она. — Тебе бы сейчас колбасой по Москве носиться. По городу разные слухи ходят, события происходят — прямо-таки из ряда вон, но в твоей конторе, оказывается, тишь да гладь.

— Ты это к чему? — раздражённо спросила Капустинская, которая только что вошла к себе в квартиру и даже не успела снять пальто. За окном было темно, в шкафу хранилась заветная бутылочка «Монастырского», перед диваном стояла новейшая модификация телевизора «Сони», и Валечка собиралась основательно расслабиться. — Мои сотрудники слухами не занимаются, а выполняют совершенно конкретные задания. А по ночам, между прочим, спят.

— А Летова? — от голоса Шиловой повеяло арктическим холодом. — До сих пор она работала на меня. Даже деньги взяла — и, кстати сказать, не малые. Должна же ты была ее страховать? Ведь у вас, кажется, «общий котёл» — все доходы поровну делите?

— Чего ты добиваешься от Летовой? — мрачно сказала Капустинская, понимая, что последний вопрос — это своего рода проверка и Шилова о судьбе Аношкиной уже знает. — Она сделала все, как ты велела. Отвезла вице-президента к себе домой, пыталась его соблазнить — увы, безуспешно. Потом, по ее словам, Кортнев уехал к тебе. Не могу взять в толк, что ещё от нее нужно? К тому же ты, наверное, забыла, что мое агентство больше на тебя не работает, а ваш договор с Летовой — ваше с ней личное дело.

— Мне нужно знать, где сейчас находится Игорь, — ответила Шилова. — Он не пришел ночевать.

Капустинская была готова к этому вопросу. Она сняла пальто, повесила его на плечики, налила себе «Монастырского» и прилегла на диван, где проводила свои одинокие ночи.

— Ты меня слушаешь? Да дома он, скорее всего, у матери — где ж ему еще быть? — сказала она Шиловой, сделав хороший глоток. — Думаю, что твой Игорь, не выдержав слежки и тому подобных унижений и мерзостей, которыми ты ему без конца досаждала, просто-напросто от тебя слинял. Да и вообще… — Валечка с минуту помолчала, а потом добавила: — Сука ты, Шилова, вот что я тебе скажу!

— Приехали! — с иронией в голосе произнесла Диана Павловна. — До сих пор ни для тебя, ни для Игоря я сукой не была, а теперь вот — совершенно неожиданно — сделалась. Это все штучки твоей Летовой! Это она настроила вас против меня…

— Врешь! — неожиданно заорала вдруг Капустинская-. — Против тебя никого и настраивать не надо — стоит только на тебя посмотреть! У тебя рожа мрачная! Мужик с бабой, у которой рожа мрачная, долго не живет — сначала у него аппетит пропадает, а потом он начинает на сторону поглядывать — в поисках более жизнерадостной физиономии.

— То-то, Валечка, от тебя муж ушёл, — ядовито заметила Диана, но тут же вернулась к прерванному разговору. — Оставим это. Сейчас я веду речь о вещах куда более серьезных, нежели веселые или мрачные рожи, — произнесла уже иным, более сдержанным тоном Шилова, которой подобный обмен любезностями с Капустинской был не внове. — Ты, конечно, этого не знаешь, но у меня появились неопровержимые доказательства, что мой муж — вернее, мой бывший муж — я, знаешь ли, подала на развод, — она намеренно сделала ударение на последних словах, — фальшивомонетчик!

— Боже мой! — воскликнула Капустинская. — Что ты такое говоришь?

— Он за тем и к Штерну ездил — помогал ему работать. А я, каюсь, невесть что о нем тогда подумала. Хотя, — тут Шилова неожиданно хихикнула, — один мой сотрудник считает, что одно другому не мешает. Говорит, что общее занятие сплачивает.

— Это не тот ли твой сотрудник, который на вампира похож? — ядовито осведомилась Капустинская, обретая наконец дар речи.

— Тимофей, разумеется, неказист, но уж фальшивые доллары у себя дома не делает — это я тебе могу гарантировать.

— Конечно, зачем это ему — твоему Тимофею? Он у тебя в конторе на других ролях подвизается — например, в роли палача! — бабахнула Капустинская и по продолжительному молчанию, установившемуся в трубке, поняла, что попала в цель. Впрочем, слишком уж злить Шилову в ее планы не входило. Капустинская решила выяснить еще одну вещь.

— Ты уже заявила в милицию? — сухо, по-деловому, обратилась она к Диане Павловне. — С такими вещами затягивать не следует.

— Я? В милицию? Да ты шутишь? — в голосе Шиловой ясно читалось удивление. — Я предпочитаю государство в свои дела не впутывать. Сама разберусь. Кстати, о твоей Летовой. Она уже звонила мне с докладом. Так вот, можешь ей передать, что в её услугах я больше не нуждаюсь. И пусть держится от Кортнева подальше. Как бы с ней не приключилась неприятность — сама ведь знаешь — «лес рубят — щепки летят».