Агентство «БМВ»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Марина получила от Капуетинской крохотный фотоаппарат, напоминавший размерами и видом сигаретную пачку. Для того чтобы произвести снимок, нужно было нажать на кнопку, все остальное аппарат делал сам: автоматически захватывал объект, наводил на резкость и перематывал пленку. Главное — хорошенько нацелить объектив. Борис зарядил эту почти игрушечную камеру очень чувствительной пленкой и сказал, что вспышка не потребуется — даже в темноте лестничной клетки.

— Где ты его достала-то? — поинтересовалась Марина, отхлебывая кофе из большой чашки с горошком на боках.

— «Где достала, где достала…» В Гонконге купила, — сказала Валентина с мстительным выражением лица, и Летова сразу поняла, что эту крохотную камеру ее шефиня и раньше использовала, возможно, для слежки за собственным мужем.

Бедный мужик, подумала она. У Валечки-то, видно, не больно уживчивый характер. С другой стороны — зачем было вывозить мебель? Ушел бы сам — и все…

Марина взяла старую сумочку — новую было жалко, — прокрутила в ее потертом боку ножницами дырку, а потом с помощью иголки и нитки закрепила аппарат таким образом, что крохотный глазок объектива стал весело поблескивать сквозь дырочку. Со стороны его было почти не видно. Даже если бы к Марине подошли очень близко, линзу бы приняли за декоративную бляшку или пуговку.

Некоторое время Марина тренировалась наводить камеру на объект и делать снимок. Щелчок звучал почти неслышно, а вот как получалась фотография, не знал никто. Проявлять пленку, чтобы проверить качество снимка, было некому, а самое главное — некогда. Было решено идти так — с не проверенной до конца техникой.

— В самом деле, — вскричала Валентина, — мы что — шпионы какие? Если Шилова захочет — узнает Кортнева даже на плохом снимке. Женщина своего мужа сердцем видит!

— Это непрофессионально, — сказал Борис, тыкая окурок дешевой сигареты «Пегас» в пепельницу. — Что это значит — «сердцем»? Иная баба видит исключительно то, что ей хочется!

— Ну ты, поклонник патриархата, — озлобилась Валентина на единственного в их компании мужчину. — Уж лучше бы сидел и помалкивал в тряпочку! Мужики что — лучше? Какой-нибудь кретин вобьет себе в голову, что его баба ему изменяет — и любое событие в совместной жизни толкует исключительно в этом смысле. Знаем, проходили.

— А не надо приходить после часа ночи, — не без ехидства в голосе сказал Борис. Было похоже, что об отношениях Капустинской с мужем он был осведомлен лучше, нежели Валюше того хотелось. — Тогда и не будет никаких толкований — ни в хорошую, ни в дурную сторону. Домой надо вовремя приходить — вот что!

Марина слушала этот обмен любезностями и молчала. Мужа у нее никогда не было, а потому эти экскурсы в практику семейной жизни казались ей просто-напросто глупыми. По мысли Марины, все в жизни проистекало исключительно от доброй воли жены и мужа. Любят друг друга — хорошо, а нет — так и сам черт не сведет. Другими словами, Марина верила, что браки совершаются на небесах. В этом смысле она была человеком наивным и цинизма своих компаньонов не разделяла. Она подключилась к разговору лишь в ту минуту, когда Валентина снова заговорила о предстоящей операции.

— Ты где стоять будешь, краса родимого села? У мусоропровода? — спросила Капустинская, злая и красная после перепалки со старинным другом. — Учти, на лестничной клетке с этой стороны две квартиры. Представь себе, выйдет наш красавчик из лифта — что тогда делать станешь?

— Она начнет ему глазки строить, — хохотнул Борис, наливая себе кофе из гигантского кофейника Валентины. — Сложит ручки на причинном месте и прижмет к нему сумку с камерой.

— А кто, кстати, проживает рядом с Катковской? — с серьезным видом поинтересовалась Марина. — Чья фамилия значится у тебя в списке, Валь?

— Фамилия-то есть, да не про твою честь, — сообщила ей Капустинская, вынимая из пачки у Бориса «пегасину» и прикуривая — свои у нее кончились. — Пенсионер там живет. Авилов фамилия. Внучку его, что ли, изображать будешь? Которая помойное ведро выносит? Тогда на хрена мы дырявили твою сумку? Надо было искать пластмассовое ведерко и вмонтировать аппарат в него.

— Хороша же она у нас будет, — Борис снова рассмеялся своим деревянным смехом, который уже не раз вызывал у Маринки раздражение. — С помойным ведром с дыркой! Вы, бабенгаген, думайте лучше. А то, мол, мы разведчицы, мы — абвер…

— Молчать, телятина! — гаркнула Валентина, вставая из-за стола в полный рост. — Кто здесь главный? Или ты, Боря, забыл, что это я тебя — а не твое вонючее командование — работой обеспечила?

У Бориса от злости на шее морскими канатами проступили вены. У них с Валей временами прослеживалась легкая взаимная неприязнь — как и у всех, впрочем, старых знакомых по двору, накопивших в душе за долгие годы общения кучу самых разнообразных претензий по отношению друг к другу. В основе же их трений, скорее всего, лежало древнее, как мир, желание первенствовать.

— Если вы скажете еще хоть слово, — произнесла Марина, тоже вставая из-за стола, — то я просто-напросто уйду! Вы несете такую ахинею и оба так распалились, что мне кажется, будто я единственная, кого занимает дело Кортнева! Вы уж как хотите, а я буду действовать по наитию — то есть как Бог даст. Встану у мусоропровода, буду курить и в случае чего скажу, что дедушки не оказалось дома. Проще не бывает! И ещё — не желаю, чтобы Боря меня страховал: он не охранять меня будет, а сковывать. Пусть сидит в машине у подъезда и ждет.

— Дура, — одновременно сказали Валя и Борис, но потом крепко задумались над словами компаньонки — в самом деле, трудно было предположить, что Кортнев сразу же станет подозревать в дурном умысле красивую девушку, застав ее случайно на лестничной площадке, а уж тем более кидаться на нее с кулаками.

— И ведра мне никакого не надо, — бросила Маринка, отметая брезгливой улыбкой прежние рассуждения компаньонов. — Скажу Кортневу, если он, разумеется, меня о чем-нибудь спросит, что жду дедулю, — и пусть он себе думает, что хочет.

— Он тебе придумает… — Борис снова сделался союзником Капустинской и вдруг вспомнил, что Валя предупреждала: вице-президент — мужчина очень сильный и никого не боится — даже своей змеюки-жены.

— Не усложняй, Боря, — Марина отмахнулась от водителя, как от назойливой мухи. — Я тоже видела Кортнева. Сидела дома, пила кофе, думала и пришла к выводу, что никакой он не зверь. Нормальный человек, просто запутался в этой жизни и решил поправить свои дела выгодной женитьбой. Мы ведь все не прочь поправить свои дела — верно?

— Только какой ценой? — вскинулась Капустинская, зажигая новую палочку «Пегаса». — Кортнев твой — самая настоящая проститутка! Продался Шиловой, сука!

— А ты? — ласково осведомилась Марина, меряя при этом, однако, Капустинскую не слишком доброжелательным взглядом своих зеленоватых глаз. — Разве ты не служишь этой особе за деньги? И Боря — да и я тоже? В таком случае мы все проститутки, а Шилова — содержательница всего этого большого публичного дома. Чего уж тогда изображать из себя оскорбленную невинность? Просто Игорь Кортнев служит Шиловой, гак сказать, на свой манер. Кстати, — снова напустилась она на Капустинскую. — Неверность господина Кортнева ещё предстоит доказать!

— Наконец-то я слышу что-то разумное. — Борис успокоился, откинулся на спинку стула и созерцал дам умиротворенным и добродушным взглядом. — Про дело-то мы и вправду забыли. Знаешь что, — обратился он к Валентине, — оставь ты ее в покое. По-моему, у нее и в самом деле отлично развита интуиция. Пусть действует по обстоятельствам. Что мы, в конце концов, эмиссары Центра, что ли? Разведчики? А я её подстрахую — уж будь покойна. Пусть только в случае чего орет погромче.

— Ну, — откликнулась Капустинская, — если вы уж так настроились — на этом и порешим. Пусть Летова делает, что хочет — хоть в постель с этим самым Кортневым ложится, но сфотографирует момент проникновения вице-президента на жилплощадь Катковской. Между прочим, за это Шилова нам отвалит львиную долю гонорара. Кстати, — Валентина посмотрела на часы, снова перехватывая инициативу в свои руки, — мы тут основательно заболтались, а ехать надо. На этот раз я сама с вами поеду — хочу собственными глазами убедиться, что вы не зря жуете свой хлеб. То есть не свой, а Шиловой, — Валентина позволила себе ухмыльнуться, давая понять, что маленький ее инцидент с Борисом исчерпан и они все трое — снова одна команда. — Как-никак президент компании «Троя» оплачивает каждый день нашего существования! А ты, «внучка», — хихикнула она, устремляя на Летову светло-серые, будто выбеленные солнцем глаза, — не забудь, что твоего дедушку Авилова зовут Александр Евлампиевич.

Телефонный звонок Капустинской поразил президента компании «Троя» Шилову как удар грома. В самое ближайшее время должно было выясниться главное: верен ли ей Игорек или задирает юбку какой-нибудь молоденькой профурсетке, у которой всего-то собственности — две ноги от шеи.

Офис президента занимал второй этаж выстроенного в прошлом веке здания в старинном московском переулке и был обставлен с особенной роскошью — здесь принимали глав иностранных фирм и корпораций и была сосредоточена святая святых компании — бухгалтерия, занимавшаяся подотчетными одной только Шиловой операциями.

Теперь Диане Павловне было, однако, не до финансовых документов. Словно тигрица в клетке она металась по своему застланному арабскими коврами кабинету, уставленному стильной итальянской мебелью в духе Людовика XVI. Дожидаться конца затеянного Капустинской расследования у нее не было мочи — минуты тянулись, словно годы, а часы складывались в десятилетия. И самое главное, она ума не могла приложить, что станет делать, если неверность Игоря откроется и будет, так сказать, подтверждена документально. Вернее, догадывалась об этом, но одновременно сама же своих мыслей и пугалась.

Стоя у выгнутого в виде арки окна, Шилова нервно обрывала висюльки с дорогой бежевой шторы — размышляла, как поступить с Кортневым в этом случае. Она готова была простить ему все — пьянство, игру в карты или в рулетку и даже впрыснутый в вену героин. Но измену — то есть нарушение с его стороны обещания хранить ей верность — прощать не собиралась. Для Шиловой это был своего рода акт хищения ее драгоценной собственности, а с подобными вещами она не мирилась в прошлом, да и в будущем мириться не собиралась. Без этого не было бы компании «Троя», сотен трудившихся на нее, Шилову, людей, а главное — того ощущения власти и могущества, которое она всегда испытывала, проезжая по московским улицам и глядя сквозь тонированное стекло дорогого автомобиля на торопившихся по своим грошовым делам простых граждан.

Стоило Шиловой заглянуть себе в душу поглубже, как ее внутреннему взору представал особняк компании «Троя» — ее создание, ее детище, но в то же время главное ее капище, у которого она, сама не отдавая себе в том отчета, готова была принести любую жертву.

Свою любовь или, скорее, болезненную привязанность к Кортневу она почитала высшим достижением своего духа, которое должно было венчать успех мирской, материальный, подобно тому как шапка Мономаха со святым крестом венчала царские золотые ризы.

Хотя Диана Павловна Шилова происходила из простой семьи и родителями ее были ткачиха и слесарь с завода имени Лихачева, более всего она любила следить по телевизору или в прессе за жизнью высочайших особ. Упоминание имени британской королевы Елизаветы II, датской Дагмары или голландской Беатрикс заставляло сладко замирать ее сердце. Не то чтобы она слишком уж верила, что в один прекрасный день сможет усесться на трон какой-нибудь хотя бы самой завалящей странишки, но мысль об этом приятно волновала ее сердце.

— Россия, — наставительно говорила Диана Павловна своим подчиненным, — страна непредсказуемая. Империя распалась, — она многозначительно замолкала, чтобы ее сотрудники основательнее вникли в суть того, что она говорила, — следственно, вполне вероятно, что на ее территории возникнет множество самостоятельных княжеств — как в древние времена — и мы должны быть к этому готовы.

Свою заветную мечту, что при этом — чем черт не шутит — ей, Диане Павловне, удастся надеть себе на голову хотя бы княжескую корону и сделаться, к примеру, великой княгиней Смоленской или Рязанской, — президент компании «Троя» не выдала бы никому даже под страхом смертной казни, но вот о создании империи промышленной или промышленно-финансовой толковала постоянно.

По этой причине она считала, что ее муж Игорь Кортнев — или, по-иному, принц-консорт, обязанный сопровождать свою госпожу всюду, — не только не имеет права изменять ей, Диане Шиловой, но не должен даже смотреть заинтересованным взором на другую женщину и подавать тем самым повод к сплетням.

Теперь в душе у нее клокотало сильнейшее негодование на мужа и, хотя исход затеянного Капустинской предприятия все еще не был ясен, в сердце своем она уже лелеяла планы мести.

— Позовите ко мне Серебрякова, — скомандовала Диана Павловна, нажав у себя на столе кнопку селекторной связи.

Серебряков среди сотрудников компании «Троя» занимал особое место. Никто, по большому счету, не знал, чем он занимается, а если и догадывался, то старался об этом не распространяться, — зато все без исключения его боялись. Внешне этот человек напоминал персонаж американского фильма о вампирах или прочей нечисти. При всем том из толпы он не выделялся, и только приглядевшись к его бледному, будто напудренному мелом лицу, узкой щели рта с брезгливо опущенными книзу уголками тонких, почти не сформированных губ, крючковатому носу, походившему на загнутый обломок напильника, а главное — встретившись взглядом с его бесцветными, водянистыми глазами с черными дырками зрачков и красными веками, человек содрогался всем своим существом и начинал понимать, что перед ним не подобное ему существо, сотворенное Господом, а подлинное исчадие ада. Другими словами, Серебряков был существом крайне неприятным и опасным.

Хлопнула дверь, что означало — Серебряков прибыл. Шилова намеренно продержала его пару минут у порога; она стояла у окна, не оборачиваясь, позволяя ему созерцать свои обтянутые деловым темно-синим жакетом лопатки. Диана Павловна — как и все на ее фирме — не слишком любила этого человека.

— Знаешь, Тимофей, — сказала она, поворачиваясь, наконец, к Серебрякову. — Я пришла к выводу, что ты засиделся без дела. Оброс жирком, потерял былую сноровку, а деньги между тем, — тут Шилова повысила голос, — получаешь исправно.

Серебряков стоял не шелохнувшись, как восковая статуя злодея из лондонского музея мадам Тюссо. В ответ на слова Шиловой он только чуть скосил набок рот, что на его языке гримас и жестов должно было означать улыбку.

— Я уже и так хотел просить у вас об увольнении, мадам, — весьма корректно проскрипел он. — Скучно здесь — нет настоящей работы. Среди всей этой роскоши покрываешься плесенью.

— Не дам я тебе увольнения, Тимофей, — даже и не мечтай. А насчет настоящей работы — вот, смотри. Узнаешь этого парня?

Бесцветные глаза Серебрякова глянули на фотографию, которую Шилова выбросила на полированную поверхность стола, как карточный игрок — пикового туза. Он одно только мгновение изучал снимок, после чего поднял взгляд на Диану Павловну.

— Если не ошибаюсь, — ни на мгновение не изменившись в лице, сказал он, — это вице-президент компании Игорь Кортнев, ваш муж.

— Почти угадал, — сказала Шилова, поджимая губы и становясь в эту минуту похожей на Серебрякова. — Но кое в чем ошибся. К сожалению, я уже вдова. Скорее всего.

— Вдова — или вдова скорее всего? — уточнил Серебряков, поддевая ногтем фотографию, подбирая её со стола и укладывая во внутренний карман мешковатого пиджака. Из всех мужчин в компании «Троя» Тимофей был самым несветским и неэлегантным.

— Пока что — вдова скорее всего. Но кризис может последовать быстро, — не без душевной боли произнесла Диана, вспоминая, как Кортнев ночами прижимал её к груди. Она по мере сил сдерживала свой бешеный темперамент, поскольку чувствовала, что мужчину, подобного Игорю Кортневу, заполучить в свои сети ей будет не так-то легко. Он был не просто конфетный красавчик — он был личностью.

— И как скоро может последовать кризис? — сумрачно поинтересовался служащий Шиловой, уже не позволяя себе улыбок.

— Исключительно с моего разрешения, но сердце подсказывает мне, что это произойдет очень скоро, — проговорила Диана, снова отворачиваясь к окну. — Возвращайся домой и оставайся там. — Жди, когда я позвоню. Будет тебе работа!

— И чтобы сюда никто не смел входить, Мамонов, — скомандовал Черкасов, одетый в английский костюм, который, впрочем, тоже обрисовывал его неуклюжую, грузную фигуру не лучшим образом. — Что хочешь делай — хоть сними всю эту чертову сауну целиком суток на двое, но добейся того, чтобы нас оставили в покое, — ты меня понял?

— Сделаем, шеф, — глухо ответил «сукин кот», который еще не успел отмыться от предыдущих грехов — как-никак, Касыма они с Гвоздем все-таки проглядели. С Гвоздя, впрочем, взятки были гладки — кто в здравом уме решился бы наехать на десантника с его «Борхардт-Люгером» под мышкой? Натурально, гнев шефа обрушился на Мамонова, и он все еще почесывал щеку, горевшую от прикосновения хозяйской руки. Александр Николаевич сурово карал нерадивых подчиненных, так что «сукин кот» должен был радоваться, что наказание ограничилось только рукоприкладством.

Раненого Мансура подвесили за ноги в парилке. Предварительно, правда, его перевязали: Черкасов не хотел, чтобы казах истек кровью.

Гвоздь стрелял, как боевая машина: первая пуля, как положено, поразила бегущего в мягкие ткани бедра, а вторая — когда появилась вероятность, что инородец уйдет, — разнесла ему голеностоп. В общем, десантник оказался на высоте и не слишком повредил дичь.

Зато теперь Гвоздю придется побыть в роли палача, что ему, в сущности, больше всего и пристало, мстительно подумал Мамонов, выполняя распоряжение Черкасова и договариваясь об аренде с трепещущим директором сауны.

Шнелль и Турок сидели внизу и, если так можно выразиться, несли охрану, хотя — в этом Мамонов не сомневался — просто-напросто дули пиво в неограниченном количестве. С другой стороны, Мамонов знал, что пиво для этих двоих было чем-то вроде лимонада, а потому не волновался.

— Ну-с, — произнес Черкасов, вытряхивая содержимое чемоданчика Мансура на деревянный стол, — как видишь, это доллары, о чем я тебе, сукин кот, и говорил!

Мамонов посмотрел на гору «зелени», которая лежала на столе. Подошел, подержал в руках несколько бумажек, пошуршал ими между пальцев, после чего в изумлении воззрился на Черкасова.

— Шеф, вы просто провидец. Здесь же сотни и сотни тысяч…

— Ровно девятьсот штук, мы уже пересчитали с Марьяшей. — Шеф хлопнул по плечу одетую только в крохотные трусики-невидимки свою неизменную массажистку. Мамонову при виде обнаженной девушки мгновенно стало жарко, но в присутствии шефа он не позволил себе даже чуточку ослабить галстук. Так и сидел, как болван, в костюме и галстуке в плетеном кресле, где прежде, бывало, сиживал в халате на голое тело. С другой стороны, они с Черкасовым приехали сюда не развлекаться — так что пенять было не на что.

— Мансур, сволочь, отрубился, — сообщил, выходя из парилки Гвоздь, облачённый в тельняшку и длинные черные трусы, которые в совковое время назывались семейными. При всем том его голубой десантный берет по-прежнему сидел у него на голове как приклеенный.

— Ну, отрубился — стало быть, надо снизить в парилке температуру. Пока. Градусов эдак на двадцать, — хладнокровно произнес Черкасов, снимая с помощью Марьяши пиджак и рубашку и облачаясь в легкий льняной халат. — Но ты, Гвоздь, слишком не увлекайся. Мансур этот, между прочим, азиат, к жаре привычен, а потому способен выдержать еще и не такую температуру. Будет молчать — мы его и живым огнем припечем. Пусть знает.

Час проходил за часом. Мамонов — с разрешения шефа — освободился, наконец, от костюма, рубашки и галстука и теперь блаженствовал в привычном шелковом халате, поигрывая шнурами от пояса. К нему, как и к Черкасову, тоже вызвали массажистку — Любашу. Дело перевалило за полночь.

Мансур, однако, по-прежнему молчал.

— Скажите на милость, Александр Николаевич, — обратился к шефу Мамонов, — какого черта вам от этого Мансура нужно? Чурка — он и есть чурка.

— Долбодуб, — нежно обозвал подчиненного Александр Николаевич. — Ведь взял же Касым у кого-то эти полтора-два миллиона — и, между прочим, половину с собой все-таки увез. — Черкасов со значением посмотрел на своего приятеля. — Помнишь второй чемоданчик? А мы с тобой уже выяснили, что деньги эти у местных казахов он занять не мог. И ни у кого другого тоже. Значит, — Черкасов осторожно стряхнул пепел со своей сигары в литую серебряную пепельницу, — у него появился новый источник, откуда он черпает средства. — А нам о нем ничего неизвестно.

— И этот загадочный источник, — во-первых, готов так вот запросто рискнуть двумя с половиной миллионами, делая ставку на Касыма, а во-вторых — что самое примечательное, — эти два с половиной миллиона имеет. Причем, заметьте, в наличности, так сказать, чистоганом, — промолвил Мамонов, развивая мысль шефа.

— Одно только плохо, — добавил он, — вряд ли Мансур, в чьи показания вы, Александр Николаевич, верите, как в святое пророчество, знает контакты Касыма. Он — охранник, не более того. А если даже и знает — будет молчать как рыба. Пока что — несмотря на все усилия Гвоздя — он сообщил нам только свое имя — а мало ли в Казахстане Мансуров?

— Не скажи: кто чирикнул «а», тот обязательно прочирикает и «б», — Черкасов, уже набивший морду Мамонову, теперь поостыл и подобрел. Он видел, что Мамонов думает чуть ли не в унисон с ним, отставая, правда, на полшага — как то и положено подчиненному, — и это, признаться, доставляло ему удовольствие.

— Видишь ли, котище, — продолжал он, — положим, наш Мансур и в самом деле не имеет представления о контактах Касыма — но глаза-то у него есть? Причем весьма зоркие. — Александр Николаевич налил себе бокал белого вина и выпил, промокнув салфеткой полные чувственные губы. Марьяша, стоявшая за его спиной, мгновенно наполнила бокал шефа снова.

— Ты думаешь, отчего я разделся? Хочу предаться утехам вот с ней вот? — Шеф ткнул толстым пальцем в сторону массажистки. — Да ни черта подобного. Просто сидеть нам предстоит долго, а жар из парилки — хочешь не хочешь — сюда доносится. Гвоздь-то работает на совесть! А наш кабинет и парилка — как ни крути — сообщаются. Это же не подводная лодка с переборками, верно?

— Так вы все-таки надеетесь что-то от него узнать? — Мамонов выпучил глаза на шефа. — Даже то, чего он не знает? Но это же невозможно!

— Человек, котяра, знает значительно больше того, в чем отдает себе отчет, — хладнокровно заверил шеф Мамонова. — Можно, конечно, вколоть «чурке» кое-какие психотропные препараты — для оживления памяти, но я думаю, что они не понадобятся. И потом — кто сказал тебе, что я собираюсь пытать этого Мансура всю ночь? По твоим же, кстати, рассказам — он отличный боец. Попарится еще часа два-три, а потом я предложу ему жить в Москве, трахать Марьяшу или Любашу — кто ему больше понравится — и работать на меня — разумеется, за большие бабки.

— Шеф, Мансур начал давать показания, — произнёс Гвоздь, входя в кабинет и вытирая руки тем, что поначалу показалось Мамонову красной тряпкой, а потом оказалось носовым платком, напитанным кровью. — Уже дал словесный портрет контакта, правда, плохонький — не хватает у чурки русских слов и память на лица у него, судя по всему, неважнецкая.

Гвоздь служил в прошлом у десантников в группе захвата, а потому изъяснялся языком, отчасти напоминавшим речь плохого военного юриста.

— Очень интересно, — оживился Черкасов, жестом предлагая Гвоздю сесть на деревянную лавку и оттянуться после ударной работы коньяком. Бутылка испанского коньяка стояла на столе, но до сих пор к ней никто так и не притронулся. — А имен он пока не называл? Или кличек? Хоть что-нибудь, к чему можно было бы прилепиться?

Гвоздь, обтерев окровавленным платком руки и сполоснув их в чашке со слабым раствором ароматического спирта, где Марьяша прежде споласкивала бокалы перед тем, как выставить их на стол, налил себе полный фужер «Фунтадора» — грамм эдак двести пятьдесят — и вытянул его единым духом, словно путник, у которого пересохло в горле после недельного странствия по пустыне.

— Упоминал, шеф, как же, — осклабившись, доложил он, вынимая без спросу из лежавшего на столе портсигара Мамонова «гавану» и раскуривая ее. — Того, кто встретился с ними в кафе-баре «ВВС» в посёлке Первомайский — на полпути от Шереметьево к Москве. Касым называл его Цитрус. Мансур сказал, — тут Гвоздь снова скривил рот в ухмылке, намекая, каких усилий ему стоило разговорить Мансура, — что этот Цитрус — брюнет лет двадцати восьми — тридцати, высокий, ходит в кожаной куртке «пилот» и носит берет с кожей — прямо как у меня, только чёрный, как у морпехов. — Гвоздь с удовольствием дотронулся до своего небесного цвета десантного головного убора, походившего на блин.

— Это всё? — осведомился Черкасов, устремляя на Гвоздя пронизывающий взгляд, который, впрочем, не произвел на десантника особого впечатления. Судя по всему, такие понятия, как сила взгляда, были Гвоздю незнакомы, а потому и не оказывали на сознание никакого влияния.

— Пока всё, — ответил тот, снова наливая себе «Фунтадора», который он пил как воду, без всякого видимого ущерба для своего душевного равновесия. — Но ничего. Дам ему немного передохнуть, чтобы не умер, и снова начну поддавать жарку.

— Не надо ничего больше поддавать, Гвоздь, — скомандовал Черкасов, поднимаясь из-за стола. — Азиат заговорил — и это главное. Теперь его уже не остановишь. Он нам все выболтает, все — даже то, о чем сам не знает…

Марина заняла свой пост на лестничной площадке пятого этажа ровно за четверть часа до предполагаемого появления объекта. Тот, разумеется, мог и задержаться чуточку — как-никак ему приходилось ловить такси, но заявиться туда, к примеру, на час раньше обычного он — по единодушному мнению компаньонов — уж никак не должен. Марина с Борисом еще раньше отметили, что вице-президент был весьма постоянен в своих привычках и сматывался из здания компании «Троя», когда у его сослуживцев начинался обеденный перерыв.

На крохотную, не слишком опрятную лестничную площадку, выложенную коричневым кафелем, выходили две двери. Одна принадлежала ослепительной госпоже Катковской, которую Летова подозревала в любовной связи с Кортневым и к которой уже заходила днем раньше, а вторая — пенсионеру Авилову А. Е. — совершенно не знакомому Марине человеку, чью внучку, однако, она должна была в случае необходимости изображать.

Как это осуществить, если такая необходимость возникнет, Марина знать не знала. Правда, Валентина ей сообщила, что ее мнимого дедушку зовут Александр Евлампиевич, но ничего другого об этом гражданине она сказать не могла.

Какого черта мне ломать голову еще и над этим, подумала Марина, забиваясь в самый дальний уголок лестничной клетки — поближе к окну — и закуривая. Вряд ли Кортнев вообще имеет представление, что гражданин Авилов А. Е. живет на свете. Да и на нее, Марину Летову, он скорее всего посмотрит только мельком — пока будет открывать дверь Катковской, если та, конечно, дала ему ключ.

Летова, впрочем, считала, что ключа у Кортнева нет. Все-таки ключ — лишняя улика. В таком случае он выйдет из лифта, позвонит и будет ждать, когда ком-позиторша ему откроет. На это уйдет минуты две-три. За это время она, Марина, должна успеть его сфотографировать, причем так, чтобы в кадр попал не только подлый изменник, но и табличка с номером квартиры Катковской — для пущей солидности.

Тогда уж Кортневу точно не отвертеться, сказала себе Марина. Если Дианке захочется во всем удостовериться лично, ей останется только заехать в местный ДЭЗ и свериться с домовой книгой. Или того проще: зная точный адрес композиторши, ее имя, фамилию и возраст, получить по телефону из справочного бюро подтверждение, что гражданка Катковская существует на самом деле и проживает по указанному адресу.

Марина еще раз проверила затвор фотоаппарата — да какой там затвор, кнопку — и лишний раз убедилась, что все устроено очень просто. Нажал — и порядок: снимок есть. Правда, перед этим еще требовалось открыть сумочку, но у всякой женщины столько причин, чтобы без конца туда лазать, что это ее действие не должно вызвать у Кортнева ни малейшего подозрения. На всякий случай Летова запаслась даже тяжелой связкой ключей, чтобы иметь возможность вытащить ее и при необходимости продемонстрировать. Дескать, пришла к дедушке, его нет дома, вот она и тычет в замочную скважину ключом — что тут особенного?

Борис снизошел к ее настойчивым просьбам и на лестничной клетке пролетом ниже — как намеревался поначалу — не стоял. Они с Валентиной ждали ее внизу — в машине.

Вот и отлично, вот и хорошо, думала Марина, стряхивая пепел в консервную банку, обнаруженную на подоконнике. Плохим актером будет меньше. Один — это еще ничего. Одного дурного исполнителя Кортнев еще, может быть, и не раскусит, но когда на сцене двое бездарностей — то это уже плохой театр, а плохой театр зритель за версту чует.

Внизу хлопнула дверь — кто-то вошел в лифт, и у Марины сжалось сердце. Сколько бы она ни пыталась уверить себя, что задача у нее пустячная, все-таки она испугалась — и не Кортнева вовсе, а неизвестности. Вернее, того непредсказуемого хода, который могли обрести события. В глубине души Марина отлично понимала, что все они — и Валентина с ее апломбом, и офицер-отставник Боря, да и она сама, недоучившаяся журналистка, — ужасные, непроходимые дилетанты, ни черта, по сути, не смыслящие в сыскном деле.

Игорь Кортнев прибыл. Лифт остановился, как ему и было положено, на площадке пятого этажа, где находилась Летова, после чего металлическая дверь с лязгом распахнулась. Марина, разом позабыв обо всех инструкциях, которыми ее снабдили Валентина и Борис — и, кстати сказать, свои собственные мысли насчет затеянного ими предприятия, — продолжала курить, стоя в углу, и все так же стряхивала пепел в жестяную баночку из-под рыбных консервов, чьими-то усилиями утвержденную на подоконнике. Рука у нее при этом отчаянно тряслась, что не было записано ни в одном сценарии, которые они с компаньонами один за другим прокручивали, собираясь выезжать на «дело». Казалось, еще секунда — и она разрыдается, позабыв про свою миссию, и отшвырнет в сторону потертую сумочку с аппаратом — дескать, делайте со мной что хотите — хоть с кашей ешьте, господин вице-президент!

— Замерзли, да? Ничего удивительного — здесь жуткие сквозняки, — послышался весьма доброжелательный мужской голос. — Ждете кого-нибудь? Уж не внучка ли вы Авилова? Вот сюрприз-то Сергею будет…

«Батюшки! — ахнула про себя девушка. — Он же мне все ответы подсказывает! Вот человек, а? Наверное, и не догадывается даже, что за ним следят. Только я одного не пойму, почему Авилов — Сергей, а не Александр Евлампиевич?»

— Внучка, — послушно пролепетала дрожащим голосом Марина, поднимая взгляд на Игоря Кортнева. Таких темно-синих, сверкающих, будто воды Тихого океана, глаз, как у него, ей прежде не приходилось видеть ни у одного мужчины.

Боже, подумала она в восхищении, ведь бывают же на свете такие красивые люди. Родятся же где-то! А я, а я… за ним шпионю.

Секунды складывались в минуты, а Марина никак не могла освоиться в своем новом положении, которое не было предусмотрено никакими инструкциями и сценариями. Правда, у нее сразу же возникла мысль, что пора фотографировать — но вот только что?

Вице-президент компании «Троя» Игорь Кортнев стоял рядом с ней, Мариной, в самом углу лестничной площадки и не делал ни малейшей попытки проникнуть на жилплощадь гражданки Катковской. Черт возьми, так они с Валентиной не договаривались!

Марина полезла в сумку, нажала — сама не зная хорошенько, зачем — на кнопку затвора фотоаппарата и одновременно извлекла на свет связку ключей.

— Вот, — трепещущим голосом произнесла она, протягивая зачем-то связку Кортневу. — Никак не могу с ними разобраться.

Что делать и говорить дальше, она не имела представления.

По счастью, объект слежки был настроен вполне миролюбиво и пришел ей на помощь, принявшись снова подсказывать ответы. Казалось, именно он — а не Валентина с Борисом — явился вдохновителем и постановщиком этой маленькой сценки на лестничной площадке у мусоропровода.

— Пришли проверить, в порядке ли Серега содержит квартиру, да? Не мусорит ли? — поинтересовался Кортнев, открывая дверь в квартиру Авилова своим ключом и чуть ли не насильно впихивая Марину в крохотную прихожую. — Должен вас разочаровать: мусорит — да еще как. Он, знаете ли, художник. А наш брат всегда оставляет после себя груды скомканной бумаги, раздавленные тюбики от красок и лысые кисти. Такова уж специфика работы — ничего не поделаешь.

Игорь провел Марину на кухню и сразу же поставил на газ чайник. Видно было, что здесь он чувствовал себя, как дома.

— Попьем кофейку — вы не против? — Синие глаза Игоря заглядывали девушке прямо в душу. Он был само обаяние — предупредителен, вежлив, хорош собой, а главное — в нем не чувствовалось ни малейшего напряжения, свойственного человеку, которого застали на месте преступления.

Марина же, неожиданно оказавшись в квартире пенсионера Авилова на пару с объектом, которого должна была фотографировать, совсем растерялась. Она действовала и говорила теперь автоматически, большей частью реагируя на предложения и вопросы Игоря. Хотя тот всячески за ней ухаживал — помог снять пальто, усадил за стол и налил кофе — растворимый, конечно, — по некоторым признакам Марина поняла, что Кортневу хочется побыстрее от нее отделаться.

— Ну-с, барышня, — произнес Кортнев, присаживаясь за столик на кухоньке, которая для его большого и красивого тела была явно тесновата, будто одежда, из которой он вырос, — зачем вас прислал дедуля? Что, соседи накапали? Дескать, Серега шумит, устраивает гулянки, бутылки из окна бросает — так, что ли? — Он изогнул в улыбке красиво очерченные губы и смерил свою собеседницу проницательным взором весьма неглупого человека. — Так вот, — веско сказал он, — все это вранье. Серега ведет себя хорошо — это я вам как его лучший друг говорю, а всё остальное, поверьте — бабьи сплетни. Теперь не любят, когда соседи по лестничной клетке квартиру сдают, потому что квартирантов боятся — вдруг они бандиты? Оттого и доносы пишут. Могу заметить по этому поводу, что Серега — москвич, художник и снимает квартиру по семейным обстоятельствам — с женой поругался. — Кортнев отхлебнул кофе и выжидательно посмотрел на лжевнучку Авилова.

Вот оно в чем дело, осенило наконец Летову. Кортнев приходит сюда к приятелю, который снимает квартиру у пенсионера! Но ведь Валька мне и словом не обмолвилась, что Авилов квартиру сдает — а еще выписки из книги участкового делала, дура!

Но как же мне быть? Поскорее сматываться или, наоборот, согласиться с тем, что сказал Кортнев, и основательно здесь все осмотреть — когда еще такая возможность представится?

Решительно тряхнув светлой головой, Марина ответила подозреваемому колючим взглядом и сказала:

— Дедушка попросил меня узнать, как вы живете. Не буйствуете ли, не водите ли девок, не пьянствуете ли? Это, между прочим, его собственные слова, — со значением добавила она и, отставив чашку, поднялась из-за стола.

На самом деле это было отчаянно смелое предприятие — устроить обыск в квартире у Сереги — приятеля Кортнева. Ведь она не имела представления, где и как расставлены вещи — более того, она не знала, какие вещи принадлежали Александру Евлампиевичу, а какие — его жильцу Сереге. Тут ей приходилось полагаться исключительно на собственную интуицию, которую, правда, не так давно прославлял Борис. С другой стороны, расположение комнат и встроенных шкафов в этой крохотной двухкомнатной квартирке она знала отлично — прежде всего, у нее с родителями была почти такая же квартира, а потом — она уже успела находиться по этажам в этом доме и выучила его анатомию чуть ли не наизусть.

— Ага! — воскликнул Кортнев, поднимаясь из-за стола вслед за девушкой, — внучка все-таки решила осмотреть свое будущее наследство — не слишком ли его повредил жилец. Что ж, очень мило — изволь те проследовать в комнаты.

Хотя в голосе Кортнева крылась ирония, Марина напустила на себя серьезный вид и прошла в первую комнату — маленькую, смежную со второй, чуть большей по размеру.

— Но где же мусор, о котором вы столько говорили? — спросила Марина, чуть не назвав Кортнева по имени. Мне кажется, здесь довольно чисто.

Комната и вправду была довольно чистой, мебель стояла аккуратно вдоль стен, и нигде не было видно следов того чудовищного разора и запустения, которые — по словам Кортнева — имели обыкновение оставлять за собой все художники на свете. Правда, на скромной польской стенке, придвинутом к окну столе и крошечном серванте, стоявшем в углу, лежал толстый слой пыли.

Можно подумать, что здесь вообще никто не живет, тем более неряшливый Серега — друг Кортнева, решила Летова. Как-то все это не слишком вяжется с его словами.

— Здесь чисто, потому что мой приятель Сергей считает чрезмерным для художника жить и работать сразу в двух комнатах, — с улыбкой поведал Кортнев, будто отвечая на ее невысказанный вопрос и открывая дверь во вторую, смежную с первой крохотную комнатку. — Он — сторонник разумного ограничения, которое проповедовали в прошлом веке русские интеллигенты.

«На хрена же он тогда снимал двухкомнатную квартиру?» — едва не ляпнула Марина, но вовремя удержалась. Тем более что вторая, чуть более просторная комната являла собой воплощенный хаос — точь-в-точь соответствующий описанию знатока богемных нравов.

В самом ее центре высилась огромная гора из скомканных бумажных листов, запятнанных краской. На некоторых из них просматривались очертания рисунков, но настолько размытые, что распознать изображение было невозможно. У окна стоял некий массивный предмет, заботливо укутанный простыней.

Все от той же пыли, наверное, подумала Летова, но промолчала. Однако Игорь Кортнев, мгновенно уловив ее немой вопрос, поспешил с разъяснениями.

— Отличная штука, — сказал он, неожиданно по-дружески цепляя Марину под локоток, — для тех, кто понимает, конечно. Офортный станок. Мой друг Се-рега — как, впрочем, и я — любитель офортов и графики. У него, кстати, неплохо получается — только взгляните!

У вице-президента заблестели глаза. Широким жестом он обвел стены комнаты, на которых висели в аккуратных рамках одна к другой небольшие графические работы — кстати, весьма тщательно исполненные.

— Половина из них — моя! — с гордостью сообщил вице-президент компании «Троя», которая занималась продажей и перепродажей чего угодно, но только не предметов искусства. — Как вам нравится этот дивный домик?

Домик и в самом деле был хорош. Тонко вырисованные деревья, среди которых он скрывался, только подчеркивали его романтическую прелесть.

Как необычно, подумала Марина. Изображение напоминает японскую графику и в то же время удивительно русское по стилю. Бог мой — так ведь Кортнев, оказывается, художник — и, кажется, талантливый! Как же я этого раньше не поняла? Вот это да, вот это открытие! Валька с Борькой только рты раскроют, когда я им расскажу!

— Так вам понравилось? — спросил Кортнев, с удовольствием отмечая про себя восторженное выражение и легкий румянец, появившиеся на лице девушки. — Берите, я вам его дарю. Этот домик в Гагаринском переулке — ваш.

Вице-президент компании «Троя» снял со стены маленькую работу в тонкой металлической рамке и вручил ее Марине. Та попыталась было отказаться, но Игорь сам раскрыл ее сумочку и вложил рисунок туда.

Не соображая хорошенько, что она делает, Марина сунула руку в сумку — будто бы для того, чтобы как следует уложить подарок — и механически нажала на кнопку спуска фотоаппарата.