Агни Парфене

Глава 9 ЗАМОК

В поезде Нико чувствовал себя неуютно. Елизавета молчала — еще в Праге, перед их вынужденным отъездом, напоминающим ему бегство, они поссорились первый раз. И когда Нико возмутился — «из-за такой мелочи», она холодно посмотрела на него и усмехнулась. «Мелочи! — повторила она. И — процедила сквозь зубы: — Бросить бы тебя здесь, чтобы расплачивался за свои мелочи и шалости сам. Но — я не имею права. Я помогу тебе. В последний раз».

Да, он был согласен, что его перформанс не удался. И преследования ему порядком надоели. Но — ему совсем не хотелось расставаться с уютной Прагой, а уж когда он узнал, куда они едут…

— Подожди, мы будем жить в монастыре?

— А где нам жить? — усмехнулась она.

— Там же гостиницы…

— Нет, — отрезала она. — Если тебя не устраивает монастырь — хорошо, я попытаюсь договориться со старшим братом. Но — боюсь, не получится. Он сейчас занят. Замок его продается какому-то твоему соотечественнику — поэтому не думаю, что он сможет нам помочь.

— Ну у вас и семейка, — пробормотал Нико. — Замки какие-то… Монастыри.

— Древний род, — пожала она плечами. — Древний и славный род.

И вот — поезд, ее демонстративное молчание и его скука — и страх какой-то, ощущение тревоги, которое не покидает.

Чтобы отвлечься, Нико начал смотреть в окно — там уже сгущалась темнота, и пейзажи были однообразными, надоевшими до бесконечности. Елизавета читала какую-то книгу, он спросил, что она читает, и — не получил ответа, просто она показала обложку. Только он там ничего не понял. Потому что — Елизавета читала книгу какую-то странную, он даже спросил — не арабское ли это?

Она едва заметно усмехнулась и наконец произнесла одно слово:

— Греческая…

Все. Беседа была закончена. На попытки ее продолжить Елизавета не отвечала, делая вид, что для нее нет ничего важнее этого греческого текста.

Он попытался заснуть, но — не получалось, достал газету, купленную на вокзале, — начал читать, наткнулся, конечно, на пасквиль в его адрес: «Художнику-авангардисту и в Праге спокойно не живется. Он покупает десять мобильных телефонов и изготавливает таблички с их номерами. Таблички развешиваются на надгробных плитах одного из пражских кладбищ. Дескать, звоните, дорогие близкие, узнаете подробности. На другом конце линии — автоответчики. Каждому телефону — каждому умершему — Садашвили „подарил“ свою судьбу. На автоответчиках — звуки войны, секса, ругани, кваканья лягушек».

Дальше он читать не стал — дальше объяснялось: «Табу — нормальный инстинкт самосохранения. Заметьте, что на подъеме оказываются те культуры, в которых очень сильны запреты. Взять, например, ислам. Мусульманская культура очень сильно охраняет себя. И если мы взглянем на Европу, мы поймем, что она очень сильно сдает позиции. Она приобрела политкорректность, но потеряла христианство (которое было основой культуры), а значит, и вот этот инстинкт самосохранения. Кстати, интересно, что сами деятели современного искусства на частном уровне этот инстинкт терять пока не собираются. Вот, скажем, почему бы Садашвили, раз для него искусство превыше всего, не вернуться в Россию и не предстать пред судом? Это будет красиво».

Он свернул газету и бросил ее на столик.

Перед судом… Настроение было теперь окончательно испорчено. Он не любил, когда его обвиняли в трусости.

Он закрыл глаза и снова попытался заснуть. Перед глазами почему-то возникло это кладбище. Мобильники звонили сами, а никто не отвечал. Он знал, что звонят ему, но не хотел отвечать. Он знал, что там услышит. Кваканье лягушек. Звуки войны. Он не хотел этого слышать.

А телефоны звонили, их почему-то стало больше, они были везде. И спрятаться было некуда — они уже звонили в его голове, в нем самом, и он слышал голоса — голоса пели, с каждым мгновением становясь все ближе и ближе…

— Мы подъезжаем… Проснись.

Он открыл глаза.

«Как хорошо, — подумал он. — Как хорошо, что это был только сон. Как хорошо…»

— Тьма выдергивается по нитке, — сказала Елизавета. — Дело кропотливое и трудное…

Она говорила не с ним сейчас. Она смотрела вдаль — туда, где заканчивалась ночь и начинался рассвет.

Они прибыли на вокзал еще в темноте — и сначала Нико не покидало какое-то болезненное ощущение от этих темных фигур, окружающих его, идущих мимо — создавалось впечатление продолжения сна, — и, лишь когда они вышли на площадь, стало легче дышать.

Их ждала машина — небольшой старый джип, за рулем сидел мрачный румын с небритым лицом, на Нико он посмотрел сурово, но — когда перевел взгляд на Елизавету — изменился в лице, засиял и начал что-то говорить ей.

Он расслышал только: «Буна диминяце». И совсем странное — «Ам да друмул ла фок?». Елизавета тихо рассмеялась, покачала головой.

Они сели в машину — пропуская его, румын отвернулся с гадливым и в то же время жалостливым выражением.

«Да уж, похоже, тут мне не понравится», — подумал Нико, с тоской вспоминая гостеприимную Прагу.

И Елизавета очень изменилась — сейчас она держала себя как венценосная особа и даже не смотрела на него. Что-то говорила шоферу, иногда улыбалась — но глаза у нее были странные, напряженные, — или ему так казалось.

«Да, я чувствую себя сейчас так, как будто меня везут на казнь…»

Он даже не мог избавиться от тревоги, иногда его душа наполнялась страхом — и местность, по которой они сейчас ехали, была мрачной, пугающей, холодной.

— Какие странные места, — не выдержал он. — Я слышал, Румыния очень солнечная, красивая страна…

— Это уже Валахия, — сказала Елизавета. — Впрочем, на рассвете все кажется странным. Тьма встречается со Светом. Она еще не уступает ему, они сливаются в схватке — от этого мир заполняется призрачными тенями, причудливыми видениями… Осталось немного, потерпи…

И в самом деле — спустя некоторое время он увидел старый монастырь. Уже взошло солнце, но день выдался серый, мрачный, или — настроение у него было таким?

Они вышли из машины.

Он замерз, и мышцы затекли, он сделал несколько произвольных движений, но теплее не стало.

От ворот к ним почти бежал юноша в черном монашеском одеянии — черноволосый, с синими глазами и тонкими чертами лицами. На кого он так похож? Нико и в самом деле казалось, что он где-то его видел — этого совсем юного монаха, почти мальчишку, но — он не мог долго вспомнить, а потом вспомнил и удивился. Сходство действительно было поразительным. Если бы Сашка Канатопов не был постарше, он бы подумал, что они — близнецы.

Мальчик посмотрел на него — Нико снова почудилось напряжение в этих синих глазах, — он тут же отвернулся, продолжая разговор с Елизаветой — долетали только обрывки фраз, и сначала Нико казалось, что они говорят по-румынски, слова были такие же певучие и гортанные — «монастырья», потом — долетело как усталый вздох: «И адъя му телиони» — это сказал мальчик, а Елизавета сочувственно кивнула и ответила: «Эфхаристо», — и он понял — они говорят уже по-гречески.

Потом мальчик махнул рукой, приглашая пройти внутрь, — и Елизавета, обернувшись к нему, сказала:

— Тебе повезло. Мы сможем переночевать в замке. Но Влад сможет появиться лишь к вечеру, позже. Поэтому — пока мы отдохнем в монастыре, пообедаем, я покажу тебе окрестности. Здесь красиво.

— Одну ночь?

— Да.

— А потом? Что будет потом? Ты же знаешь, я не могу теперь в Прагу. И в Россию мне лучше не возвращаться…

— Не волнуйся, — улыбнулась она ему. — Не волнуйся, завтра все решится. И мы что-нибудь придумаем…

Ему показалось, что ее голос печален, как колокольный звон в этом монастыре. Как предсказание беды.

Впрочем, он просто устал. Он действительно устал, он так был измотан, ему нужно было отдохнуть.

Колокола все звонили. Они шли по узкой дорожке. К трапезной, как объяснила Елизавета.

Он чувствовал себя одиноким. Почему-то вспомнился маленький щенок, которого однажды не пустили в теплый дом, и он — скулил, а мать его не пускала, и — сейчас ему казалось, что он сам такой же — как этот щенок…

А еще зазвонил мобильник, он хотел ответить — но мальчик-монах, обернувшись, сказал что-то очень строго, и Елизавета перевела — выключи мобильник. Тут нельзя…

Он выключил. Да и номер звонившего был ему неизвестен. После этого и в самом деле стало спокойнее — они уже входили в трапезную монастыря, там было пусто, только седой старик сидел в углу и смотрел в окно.

Когда они вошли, старик обернулся. Глаза у него были бледно-голубые, и Нико казалось, что старик смотрит мимо него, что он — слеп. Но — старик слегка раздвинул губы в улыбке и сказал:

— Привезли… Ну, слава Богу! Хоть одного привезли…

Он говорил по-русски. Сначала Нико обрадовался — ему порядком надоело это гортанное щебетание. Да и старик казался приветливым — в конце концов, вдали от Родины и монаху-черноряснику русскому рад будешь.

— Привезли, — радостно заулыбался он.

— И хорошо. А то — душа вся в дырах да черная. Подлечить бы тебя — да трудно это. Как в больнице говорят-то? Лекарствами уже не обойтись. Нужна операция.

Нико нахмурился — ему совсем не хотелось слушать дурацкие проповеди. И к чему говорить о душе, что, он может ее видеть?

Он хотел ответить дерзко, но — одумался. Куда ему идти? Он ведь сейчас зависит от них. От Елизаветы. От мальчишки. От старика. Может, старший брат нормальный будет. Раз у него какой-то замок…

— Один мужик поехал в лес за дровами. Утомившись от трудов, лег отдохнуть под большим дубом и, смотря на ветви дуба и видя на нем множество крупных желудей, подумал: «Было бы лучше, если бы на дубе росли тыквы». С этой мыслью закрыл глаза, и вдруг упал один желудь и больно ударил его по губам. Тогда мужик и говорит: «Я ошибся, Бог умнее меня и хорошо устроил, что на дубе желуди, а не тыквы», — проговорил старик. — Так и ты — радуйся, что желуди, а не тыквы.

Он засмеялся.

И повернулся к мальчику:

— Накорми его. Он так голоден и так устал, что ему не хватит сил выучить урок.

Нико встрепенулся — посмотрел на старика с вызовом, хотел сказать: «Я не маленький мальчик, мне нет нужды в ваших уроках». В груди закипало раздражение, — но старик смотрел со спокойной, насмешливой и участливой улыбкой.

— Все, что ты творишь, — выходки неразумного мальчишки, — проговорил он тихо. — Мальчишки, который из кожи вон лезет, чтобы показать всем, что он умный и самостоятельный, — а на деле он глуп, и труслив, и дерзок, не более того. Там, где мерещится свобода, нередко оказывается тюрьма. Зачем телу свобода, если душа — в оковах?

— Моя душа свободна. Мой разум, вернее, — поправился Нико.

— Душа… — засмеялся старик. — Именно душа. Она же у тебя скована ржавыми цепями. Ржа пожирает уже и ее, одни лишь дыры скоро останутся, и все твои метания — это лишь следствие болезни твоей души. А — так как тебе больно, ты хочешь, чтобы и другим стало так же больно. Вот и придумываешь, как сделать так, чтобы кому-то стало так же больно, как тебе. Чтобы — твоя ржа дотронулась до их душ… Тебе нужен урок.

Он встал.

— Мне же пора на молитву. Время подходит — сторож с Сеира кричит…

Он что-то тихо сказал мальчику — тот кивнул, и они вышли вдвоем — Нико удивился, что их движения так легки, словно они оба ходят не по земле, а немного — над ней.

Они остались вдвоем с Елизаветой — та молчала, и — когда подняла глаза, ему показалось, что смотрит она на него с состраданием.

Он решил, что она думает, будто ему тяжело тут, в монастыре.

— Мне не тяжело, — сказал он. — Мне любопытно… Например, вот эта икона… Кто это?

Икона в самом деле привлекала его внимание — она висела в самом центре трапезной, на стене, и изображала темноволосого мужчину с грустными глазами в одеянии средневекового князя.

— Это основатель монастыря и местночтимый святой, — сказала Елизавета. — Мы принадлежим к его роду. Князь Влад…

Он подошел ближе. Прочитал надпись и, не выдержав, рассмеялся:

— Князь Влад? Тепеш? То есть — Цепеш? Дракула — местночтимый святой? И это вот — ваше христианство…

Елизавета усмехнулась.

— Жил да был на свете кровожадный князь Дракула. Он сажал людей на кол, поджаривал на угольях, варил головы в котле, заживо сдирал кожу, разрубал на куски и пил из них кровь… — проговорила она, глядя при этом на икону с любовью. — Да, так рассказывал некий писатель Брэм Стокер, устами Ван Хельсинга… Идея «превратить» Дракулу в вампира возникла только в XIX веке. Состоявший в оккультном ордене «Золотая Заря» (он практиковал черную магию) Брэм Стокер заинтересовался этой исторической личностью с подачи профессора Арминиуса Вамбери, который был известен не только как ученый, но и как венгерский националист. Так и появился граф Дракула — литературный персонаж, постепенно превратившийся в массовом сознании в главного вампира всех времен и народов. Заметь — как все охотно поверили тому, кто сам — нечист.

— Но — не на пустом же месте появилась легенда, — начал Нико.

— Князь Влад по сей день покоя не дает врагам христианства, — проговорила Елизавета. — Клевета и ложь, ложь и клевета распространяются по земле… Но — раз ненавидят так до сих пор враги, значит, такова сила… Однако:

На пороге появился тихой тенью мальчик — он смахнул со стола пыль тряпицей, поставил тарелки с фасолевым супом. Жестом, молча, пригласил к столу.

— Эвхаристо, — проговорила Елизавета.

Нико уже хотел сесть за стол, он сразу ощутил, как он голоден, но — Елизавета начала молитву, и ему ничего не оставалось, как застыть на месте с глупым видом. Слов он не понимал и поэтому во время молитвы рассматривал странную икону, ему даже показалось, что эти большие, умные, печальные глаза смотрят прямо на него, а еще ему не давал покоя чудесный запах супа. Конца молитвы он дождался с трудом и был очень рад, когда Елизавета наконец закончила свое бормотание.

Наверное, он на самом деле был очень голоден — он набросился на еду с жадностью, и — самое странное было то, что ему казалось, что нет ничего вкуснее этой фасоли, хотя он терпеть не мог с детства ее зеленые стручки — сейчас ему казалось, что он так многого лишал себя, ведь — это вкусно, это очень вкусно, просто — первое впечатление когда-то оказалось решающим, вот и все…

Потом Елизавета снова молилась, а потом — предложила ему прогуляться.

Как раз зазвонил колокол, собирая монахов на молитву.

— Нам нельзя туда, — сказала Елизавета. — Не время… Пойдем.

На улице стало немного теплее.

Они шли по узкой тропинке все выше, и Елизавета рассказывала ему, что существовало поверье — если взобраться на самую вершину горы, Господь услышит твою молитву и исполнит ее.

— А ты — поднималась? — спросил он ее.

— Да, — кивнула она. — Поднималась… Но не для молитвы. Я поднималась туда, чтобы…

Она замолчала, ее глаза стали печальными.

— Впрочем, это уже не важно.

Она улыбнулась:

— Жаль, что мы тут оказались зимой. Весной Карпаты красивее… А вон там — замок Бран, в котором мы переночуем.

— Как? Тот самый замок?

Он замер на месте. Сердце учащенно билось. Разве он мог даже мечтать о такой удаче? Он уже представлял себе, как потом, вернувшись, будет рассказывать своим приятелям… Нет, он сделает новый перформанс, про местночтимого святого, он — о, какой же успех его ожидает!

— Твой брат — из Габсбургов? Я слышал, теперь этот замок принадлежит им…

— Можно сказать и так, — усмехнулась Елизавета. — Да, пожалуй, он из Габсбургов… Тебе в самом деле повезло — вместе с братом приедет тот человек, который собирается купить Бран. Твой соотечественник. Скажи, Нико, откуда у некоторых русских такие деньги? Они — продали душу Дьяволу?

— О, им повезло, раз они с ним встретились, — засмеялся он в ответ. — Мне вот пока не довелось.

Она посмотрела на него с жалостью:

— Или — повезло. Но на тебя потребовалось меньше денег. Ты ему просто не так нужен. Дьявол жаден, он не платит лишнего. Но мы отвлеклись. Габсбургам трудно содержать замок. Он требует больших вложений. Недавно статуя знаменитого Дракулы, датированная XIII веком, таинственным образом исчезла во время грозы из запертого зала. «Молния ударила в замок и погрузила его в темноту. Когда все успокоилось, выяснилось, что статуя исчезла. Это странно, поскольку ворота были заперты, а в стенах толщиной двадцать восемь футов нет никаких окон». Говорят, что это был очень умный вор и знал, что он делает… Или — вор этот был не человек. Кому-то статуя мешала.

— Или кто-то просто наварит на ней баблоса, — рассмеялся Нико. — Все проще, Лиза. Если статуя стояла в замке с XIII века, то представь, сколько она стоит!

— Она стоит миллион долларов, — сказала Елизавета. — Сделана была она из аметиста и вулканического камня… В принципе, она стоит столько же, сколько… икона. На аукционе. Только продать ее там будет значительно труднее, чем краденую… икону. Кстати, сам замок продают за шестьдесят миллионов евро. Будущий хозяин, насколько я знаю, собирается устроить в Бране парк развлечений. Грустно все это…

Она махнула рукой и отвернулась. Ему показалось, что в ее глазах блеснули слезы. «Как странно, — подумал он. — Как странно она реагирует — будто этот замок Бран ее родной дом, в котором она провела детство и юность».

Что ей до этого замка?

Он посмотрел туда, на белые стены и красные черепичные кришы со шпилями, и на минуту ему тоже стало жаль этого величия, обреченного превратиться в игрушку для богатых людей — но с другой стороны, может быть, это правильно. Если бы этот замок попал ему в руки, он ведь устроил бы там что-то в том же духе. Только разве что — с большей выдумкой…

— Как быстро темнеет тут, — сказала Елизавета. — Нам пора. Ты не боишься ночевать в Бране? Может быть, лучше тебе остаться в монастыре?

— Нет, — рассмеялся он. — Напротив — мне любопытно.

— Хозяин замка принадлежал к жестокому веку, — задумчиво проговорила Елизавета, глядя на начинающие чернеть шпили далекого Брана. — И сам кажется нам жестоким. Может быть, кто-то прав, утверждая это. Его ненавидели турки. Его ненавидели купцы. Его предали. Но он защищал свою землю, он защищал свою веру. И — я принадлежу к его роду…

Она резко развернулась и пошла вниз, спускаясь так легко, как будто привыкла вот так легко сбегать с горы, как будто — она в самом деле здесь родилась и здесь выросла.

Он не поспевал за ней, начал задыхаться — Елизавета была уже внизу.

— Быстрее! — крикнула она. — Мой брат уже приехал за нами. Он ждет!

Сначала он увидел большой, длинный черный лимузин, застывший у ворот монастыря. Присвистнул, подумал про себя — в какое общество ты попал, дорогой, — потом вспомнил, с кем имеет дело. Ну да, один хозяин замка, происходящий из древнего рода. Второй — выскочка-олигарх. И он не удивится, если окажется, что именно второму и принадлежит этот прекрасный, комфортабельный «катафалк».

Он видел их обоих теперь, когда они подошли ближе. Невысокий черноволосый мужчина в черном пальто слушал второго с легкой усмешкой. Второй был немного повыше, но — Нико казалось, что во время разговора он слегка нагибает голову, получалось это подобострастно и как-то по-рабски, тогда как черноволосый держал голову прямо, немного даже надменно, и величественно.

Неподалеку от них маячили две темные, громоздкие фигуры, в которых он опознал секьюрити — охранников драгоценного тела олигарха, и удивился, что их только двое.

Когда они с Елизаветой подошли совсем близко, черноволосый обернулся, Нико невольно замер — сходство с увиденной в трапезной иконой было поразительным. Большие зеленые глаза, обрамленные густыми черными ресницами, смотрели печально и немного настороженно. Во взгляде чувствовались ум и глубина. Нос был великоват, но при этом черты лица отличались тонкостью и аристократичностью.

Несмотря на невысокий рост и достаточно хрупкое телосложение, в его фигуре чувствовалась сила. Напротив — его собеседник выглядел рыхлым и бесформенным, несмотря на то что пытался выглядеть хозяином жизни. Рядом с черноволосым он выглядел скорее прислужником, рабом или… «купцом», которых так не любил Влад Дракула.

— Брате! — закричала Елизавета, бросаясь черноволосому на шею.

Он обнимал ее с нежностью, радостно улыбался, гладил по волосам — о чем они говорили, Нико не мог понять. Да и «купец» тоже — на одну минуту он позволил недовольству и недоумению проявиться на лице, губы скривились в брезгливой и высокомерной гримасе, но — он тут же овладел собой и вот уже смотрел на них со снисходительной улыбкой.

А когда появились старик в воротах и мальчик-монах — его лицо стало немного испуганным, в глазах мелькнула злость — Нико и сам не воспринимал эту компанию, но — то, что появилось на минуту и погасло в глазах богача, — было странным даже для него.

«Ослепляющая ненависть», — подумал он.

Старик это тоже заметил, слегка усмехнулся, и — остановился, глядя богачу прямо в глаза. Смотрел он долго, с прищуром и что-то шептал одними губами, от чего нечаянный их спутник покраснел, опустил взгляд первым — старик же рассмеялся.

— Владе, — сказал он, — ты… помягче будь. Помни: «Другому пожелаешь — себе получишь». Проявишь к падшим милосердие — и тебе прощение будет дано. Враг нам — тот червь, который добрый плод уничтожил, а не сами плоды…

— Я помню, — кивнул Влад, улыбаясь старому монаху. — Только — некоторые плоды червь почти целиком сожрал, а в некоторых — все-таки осталось что-то… Ну да, — благослови, отче, пора нам ехать!

Он склонил голову к морщинистой руке старика, а тот с теплой улыбкой посмотрел на него и произнес:

— Господь да благословит тебя!

Елизавета тоже подошла, только они вдвоем остались стоять в стороне, и первый раз Нико почувствовал, что ему неуютно в компании этого типа. Ему бы хотелось оказаться сейчас ближе к тем, непонятным, которых он еще отвергал всем своим разумом — из-за нелепой и странной, на его взгляд, веры их, но — этот, который сейчас был рядом с ним, казался хоть и понятным, объяснимым, и даже близким, но — смотреть на него не хотелось. Точно — он видел в нем, как в зеркале, собственное отражение, и от этого было смутно на душе и неприятно…

Шофер тоже показался Нико странным — он был высок, молчалив, мрачен. Когда они сели в машину, вышло так, что Нико оказался рядом с нуворишем — он даже невольно отодвинулся и пытался смотреть только на Елизавету, — но Елизавета тоже изменилась. Лицо ее стало серьезным, сосредоточенным и — загадочным. Он бы даже сказал, что современная девушка на его глазах превратилась в средневековую красавицу.

— С богом! — крикнул им вслед старик.

И Нико почему-то вспомнил стихотворение Пушкина, которое учил давно и сейчас помнил плохо, но — строчки как-то сложились в уме сами собой:

Ему показалось, что стало холоднее, — он закрыл окно в машине и подумал — с Карпат каким холодом веет… Постепенно согрелся, даже немного расслабился, но — чем ближе был Бран, тем громче стучало сердце, да и за окном теперь царила темнота, и луна почему-то замерла прямо над высокими шпилями замка.

Чтобы отвлечься, он начал вспоминать стихотворение дальше, и ему это даже удалось — вот только легче не стало…

И точно он не сам вспомнил, а услышал голос вдалеке, детский, едва слышный.

Когда подъехали, вздохнул с облегчением. Ему совсем не нравилась эта местность. Он с тоской вспоминал о Праге, и даже — с удовольствием оказался бы сейчас дома, в России. «Зачем я все это устроил?» — подумал он. Но — что толку оглядываться назад, если изменить ты ничего не можешь?

Они вышли из лимузина — теперь он уже прочно ассоциировался в его воображении с катафалком, — и вошли во двор замка.

— Ин спинил де аци, аратэ, Домне, са кти цэ аштепчи де ла мине [16], — проговорил Влад, смотря вверх, и сначала Нико показалось, что он плачет, но потом он понял, что это была молитва.

А нувориш тем временем словно изменился — его глаза потеряли детскую растерянность, он оглядывал двор, смотрел вокруг, словно подсчитывая что-то в уме. Ходил по двору, заглядывал в окна — Нико бросил взгляд на Влада, но тот держался спокойно, даже мускул не дрогнул на его лице. Елизавета опустилась на скамью, видно было, что ей грустно, а еще — он видел, что она устала сильно-сильно, и подумал — скорей бы уж ночь, скорей бы отдых, завтра все покажется другим — утром всегда мир изменяется.

Он подошел поближе к Елизавете — проходя, услышал обрывки разговора нувориша и Влада.

Первый спрашивал, как обстоит дело с обслуживающим персоналом.

— Прислуги сейчас нет, — бросил холодно Влад. — Я отпустил их…

И вошел внутрь. Нувориш подумал, огляделся еще раз вокруг — в его взгляде уже ощущалась уверенность, что этот замок принадлежит ему, что — он здесь хозяин.

Подумав, он все-таки пошел вслед за Владом.

А Нико присел рядом с Елизаветой.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Так, ни о чем… Пытаюсь вспомнить стихотворение… А вместо этого приходят странные мысли — то ли воспоминания, то ли фантазии. О двух мальчиках, попавших в турецкий плен… А, вот стихи, я вспомнила их… из детства явившись вновь караван шатров возникает порой в копоти и дыму… говорят коварны эти шатры протянется вдруг рука и схватит кого-нибудь из глазеющей детворы был случай такой говорят когда одному мальцу щипцы раскалив докрасна вырвали прочь язык превратили беднягу в цепного пса под телегу швырнули его чтобы он впредь не смел показывать им язык… [17]

— Мрачное какое стихотворение, — усмехнулся он. — Уж лучше воспоминания про мальчиков.

— Нет, — покачала она головой. — Это не лучше. Два брата попали когда-то давно в заложники к туркам. Они были маленькие… Первый эпизод — повесть о султанском милосердии. Дело было так: один из вассальных князей поднял восстание и этим обрек на смерть двух своих сыновей-заложников. Мальчиков со связанными руками привели к подножию трона, и султан Мурад объявил, что по своей бесконечной милости он решил смягчить заслуженную ими кару. Затем, по знаку властелина, один из янычар-телохранителей выступил вперед и ослепил обоих братьев. Слово «милость» применительно к данному случаю употреблялось вполне серьезно, без всякой издевки. Вторая история связана с огурцами. Гостеприимные турки выращивали для стола пленных принцев привычные им овощи, и вот однажды обнаружилось, что с грядки похищено несколько огурцов. Дознание, срочно проведенное одним из визирей, не дало результатов. Поскольку подозрение в краже редкого лакомства падало в первую очередь на садовников, было принято простое и мудрое решение: немедля выяснить, что находится в их желудках. «Специалистов» по вспарыванию чужих животов при дворе хватало, и волю визиря тут же исполнили. К радости верного слуги повелителя правоверных, его прозорливость получила блестящее подтверждение: в пятом по счету разрезанном животе обнаружились кусочки огурца. Виновному отрубили голову, остальным же было дозволено попытаться выжить.

Она вздохнула. Где-то далеко крикнула выпь — словно заплакала. Нико невольно поежился. Ему показалось, что он снова слышит где-то далеко-далеко детский смех… Или — плач?

Ночь уже властвовала повсюду, в замке Бран зажглись огни, и Лиза почему-то вспомнила последние строчки стихотворения — «…и они… из грязных мешков выпускают на волю ночь»…

А потом они шли по узкому, длинному коридору, тускло освещенному настенными бра, имитировавшими старинные канделябры.

— Вот здесь стояла статуя, — показала Елизавета. — Видишь? В самом конце… Как бы встречая гостей. Я помню ее — знаешь, иногда мне в самом деле казалось, что это — он. Как в «Каменном госте»…

— «Я, командор, прошу тебя прийти к твоей вдове, где завтра буду я, и стать на стороже в дверях. Что? будешь?» — рассмеялся Нико, шутливо кланяясь опустевшей нише.

Елизавета побледнела.

— Зачем так? — спросила она. — Ты играешь с тенями… Это опасно.

— Ты же говорила, что владелец замка святой, хоть и местночтимый. Хотя мне странно, что упыря считают святым. Впрочем, это еще одна странность вашей веры. Но если верить этому, он не должен разгуливать по замку ночами, пугая постояльцев.

— И все-таки извинись, — попросила Елизавета.

Ее лицо в самом деле было испуганным.

— Если ты настаиваешь… Все для тебя.

Он склонился перед ней, поцеловал холодные пальчики — и подумал, что атмосфера, царящая в этом месте, невольно рождает в душе странную, до этого не свойственную ему, галантность.

— О statua gentilissima / Del gran' Commendatore!.. …Ah, Padrone! [18] — сказал он, слегка наклонив голову снова в сторону пустой ниши.

И рассмеялся. «Как же я глупо выгляжу сейчас», — подумал он.

— Не смейся, — попросила Елизавета.

— Да глупо же бояться того, чего нет.

— Он есть, — тихо сказала она.

— Ну хорошо, если тебе хочется, пусть. Он есть. Но — святые не пугают.

— А пугает не он, — еще тише сказала Елизавета. — Я хочу тебе сказать, что… Если ты сегодня увидишь что-нибудь, странное и страшное…

Она вздрогнула. Обернулась. Обернулся и он.

На пороге стоял темноволосый хозяин и смотрел на них спокойно и печально.

— Мы вас ждем, Елизавета, — сказал он. — Уже поздно, наши гости устали. И голодны.

Она кивнула и прошла вперед, наклонив голову. Нико последовал за ней, но Влад остановил его.

— Странно, что, не веря в Бога, ты пытаешься заглянуть в окна, — сказал он. — Что же ты рассчитываешь там увидеть? Или ты не понимаешь, что — не веря в Свет, ты обречен увидеть в окне… Тьму?

Он хотел сказать ему, что он ничего не рассчитывает там увидеть. И — он не помнил, чтобы они разговаривали с ним по душам, откуда же ему известно, во что он верит, а во что — не верит?

— Мы продолжим нашу беседу после ужина, — сказал Влад. — Сначала надо накормить человека, а потом уже попытаться понять его, не так ли?

Он резко повернулся и пошел вдаль, и Нико снова подумал, что у него удивительно легкая поступь, как у тех монахов, старого и молодого — как будто они движутся не по земле, а над ней. И подумал еще — а какая походка у Елизаветы? Сейчас ему казалось, что у нее — такая же, летучая походка.

Как будто — они все ходят по облакам…

Ужин проходил в молчании. Олигарх, которого, как оказалось, звали Олег Сергеевич, пытался завязать беседу с Владом — но тот молча смотрел на него, слегка улыбаясь. Олег Сергеевич после бесплодных усилий наконец затих и начал оглядываться вокруг — в его глазах появился блеск, как у ребенка, который вот-вот получит новую игрушку.

После ужина Влад сказал:

— Ну, а теперь я могу показать вам замок, если желаете… И если вам не страшно.

— Конечно, — закивал Олег Сергеевич. — А почему нам должно быть страшно?

— Ну, — хитро улыбнулся Влад. — Говорят, что хозяин замка был вампиром. Личностью неприятной во всех отношениях. Особенно его не любили местные купцы и турки. Впрочем, его и католики не любили и окккультисты… Человек, который смог вызвать такое раздражение, — вас не страшит?

— Но он давно умер, — рассмеялся Олег Сергеевич. — Влад, вы сами-то верите в эти байки?

— В то, что он давно умер, вернее — убит? — прищурился Влад. — Я знаю, что смерти, как таковой, нет.

— Влад, откуда вы-то можете это знать? Вы можете верить в то, что ее нет. Думать, что ее нет… Но — знать вы не можете!

Влад улыбнулся, и губы его шевельнулись, словно он хотел что-то сказать, да смолчал.

Поднявшись, он поднял глаза к потолку, губы его шевелились — и Нико показалось, что он читает молитву. «Странная семейка, — подумал он. — С виду нормальные, современные люди. Один братец — монах, там хоть понятна эта страсть к молитвам. Но Елизавета производит впечатление обычной девушки, да и Влад, несмотря на пристрастие к черному цвету и сходство с далеким предком, выглядит нормальным мужиком. И — тем не менее они постоянно сосредоточены на своих молитвах, как будто нет для них ничего важнее».

Они шли по замысловатым переходам с низкими потолками, и Влад тихонько рассказывал, что замок был построен в 1382 году и был крепостью для Брашова.

Мечтательный Олег Сергеевич тут же не замедлил показать уровень осведомленности, процитировав Брэма Стокера:

— «Замок стоял на краю могучей скалы. С трех направлений он был неприступен. К западу тянулась огромная долина, а за нею вдали различались зазубрины горного хребта. Отвесные скалы, поросшие рябиной и колючим кустарником, цеплявшимся за каждую выемку, трещину и щель в камне. Широкие окна размещались так, чтобы до них невозможно было достать ни стреле, ни камню, ни ядру, то есть чтобы в комнатах было настолько светло и удобно, насколько это возможно для места, которое приходится непосредственно оборонять».

Влад усмехнулся и едва заметно поморщился.

— Любите этого бездарного ирландца? — поинтересовался он.

— Почему бездарного? — возразил Олег Сергеевич. — Я вырос на этой книге… Я помню, как читал ее в детстве, а потом — боялся заснуть. Мне все казалось, что сейчас появится великий вампир…

— Говорят, характер человека формирует самая любимая книга, прочитанная в детстве, — заметил Влад. — Теперь становится понятно, почему вы служите не тому Богу, которому стоит служить. А книга все-таки бездарна и состоит из вранья и клеветы. К слову сказать, сам Стокер не был к моменту написания книги знаком с историей Дракулы, он услышал впервые о нем от своего приятеля, румынского историка. Сам же писатель, как мне известно, был оккультистом.

— Но вы же не будете отрицать, что Цепеш был жесток! Вот это стихотворение Михаэля Бехайма, оно появилось раньше книги Стокера!

— Что скажете на это?

Он смотрел сейчас с победой и радостью, а Нико почему-то подумал, что он специально выучил это стихотворение в «процессе подготовки к поездке», чтобы блеснуть эрудицией, и — поймал себя на том, что он на стороне Влада, потому что — если уж выбирать, чью принять сторону, то Влад был ему симпатичнее.

— А вы чем упрочняете свой удел? — слегка улыбнулся Влад. — Не грехами ли?

— Нет, подождите, мы переходим на личности, — возмутился Олег Сергеевич.

— Почему переходим? Мы перешли уже на личности, вы не заметили? Я вам просто заметил, что Влад Дракул, он же Цепеш, никогда не был вампиром. А ложь о нем — живет по сей день. О жестокости же могу сказать, что изменились времена, те времена были другими, и… неизвестно еще, лучше ли вы, новые воеводы… Жестокость Дракула была другой. Ему надо было защищать свою страну. А — вот ваша жестокость не оправдывается ничем, потому что — в отличие от того же Дракула, вы не найдете оправданий… Кстати, известно и другое свидетельство о Дракуле. Дьяк Федор Курицын свидетельствовал, что: «И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет живъ…» То есть — «И так ненавидел зло в своей земле, что, если кто совершит какое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет — не избегнуть тому смерти. Будет ли знатный боярин, или священник, или монах, или простой человек, пусть он владеет несметными богатствами, все равно не откупится он от смерти, и так грозен был…»

— Ну, это вообще особенность православного сознания, — рассмеялся Олег Сергеевич.

Влад нахмурился. Странным образом последняя фраза не понравилась и Нико, чему он удивился — сам всей душой отвергающий странную веру, сам — атеист — сейчас он был готов возмутиться, задать вопрос — при чем тут это, и чуть не спросил, но его опередила Елизавета, молчавшая до этого мгновения.

— При чем тут это? — спросила она. — Если вы чего-то не понимаете, не хотите понять, отвергаете, как неудобное для себя, — зачем же сразу обвинять, отрицая? Вас ведь тоже можно обвинить. В течение трех веков о Владе Цепеше никто особенно и не вспоминал, может быть, он так и остался бы персонажем средневековой истории, если бы не роман Брэма Стокера «Дракула», вышедший в 1897 году. В принципе сочинение Стокера — не более чем бульварный роман начала века, который сейчас читать просто-напросто скучно. Исследователи, изучавшие черновики Стокера, утверждают, что в первых вариантах вместо Трансильвании была Штирия, а главным героем был австрийский граф, но потом Стокер случайно встретился с неким венгерским краеведом, и все изменилось. А не было бы этой встречи, кто бы знал о Владе? Кто сегодня, скажем, в Америке слышал о таких исторических личностях, как Штефан III Мушат, Влад III Бассараб, Матьяш Хуньяди? И — представьте себе на мгновение, что кто-то напишет книгу про вас и вы останетесь на века с несмываемым клеймом — «вампир». Осуждать же его — легче, чем осудить себя. Влада нельзя ни судить, ни оправдывать исходя из наших представлений. Это был другой мир. Это ни хорошо ни плохо. История бесстрастна — было то, что было. Пристрастны люди.

Она говорила спокойно, и в то же время ощущалось, что она сейчас напряжена. Это почувствовал и ее брат. Подойдя к ней, он с нежностью провел по ее волосам рукой.

— Поздно, — сказал он. — Пора. Ночь настала. Пусть каждый найдет то окно, которое заслужил…

И, быстро повернувшись, пошел вверх по ступеням, увлекая их за собой.