Академик Ландау; Как мы жили

Глава 41

Больница Академии наук СССР предоставила академику Ландау палату-люкс с санузлом и ванной. Сразу были разрешены столь сложные проблемы.

— Корочка, здесь очень хорошо. Я почувствовал себя человеком. Я могу принимать ванну каждый день. После ванны боли немножко смягчаются. Но почему ты все-таки не взяла меня домой. Я очень хочу домой.

— Даунька, ты еще не совсем здоров. Тебя здесь вылечат, и тогда домой.

Все медсестры из больницы Академии наук были высокой квалификации, ухаживали за больными с любовью.

В палату зашел главврач Академии наук. Он меня спросил, каких медиков взять из нейрохирургии. Я ответила, если можно, одного Владимира Львовича, он занимался гимнастикой. Лев Давидович к нему привык, занятия по физкультуре у них проходят очень весело. Если надо, я буду доплачивать этому врачу.

— Нет, теперь академик Ландау в нашей больнице, и уже мы сами все будем оплачивать. Это по закону наш больной, наши фонды обеспечивают все, что необходимо. Вам больше ни за что не придется доплачивать.

Когда главврач ушел, я сказала дежурным медицинским сестрам, чтобы они передали другим медсестрам: пока Лев Давидович будет здесь, в больнице, я от себя буду доплачивать ту же сумму, какую они получали от меня с первых дней. Самоотверженный труд медсестер внес немалую толику в дело спасения жизни Дауньки! Моя благодарность медсестрам была безгранична.

На второй день его пребывания в больнице Академии наук с визитом с утра явился Лифшиц. Он бесцеремонно потребовал себе халат: "Я — Лифшиц, пришел к академику Ландау". Но ему дежурный персонал ответил, что посещение больных начинается с 17 часов. Он помчался к главврачу. Там он тоже сообщил, что он есть Лифшиц, самый близкий друг Ландау, ему во всех больницах было предоставлено право беспрепятственного посещения Ландау в любое время дня и ночи. "Мой отец был крупнейший медик нашей страны, выдайте мне неограниченный пропуск к Ландау, как было в больнице № 50 и в Институте нейрохирургии".

Главврач ему спокойно ответил: "Я только жене академика дал такой пропуск. Сам академик зовет к себе только жену. Вас он не вспоминал. Все друзья наших больных приходят в дни и часы, отведенные специально для посещений".

Входит в палату Н.И.Гращенков — член-корреспондент АН, профессор-невропатолог. Лев Давидович обедал в палате. Он принялся за очень аппетитного поджаренного цыпленка-табака. Только унесли поднос с посудой, Николай Иванович спросил:

— Лев Давидович, что вы ели на обед?

— Обед был вкусный, но я не помню, что я ел.

— Лев Давидович, вспомните, что вы только что съели на второе.

— Нет, абсолютно не помню, что я ел.

— Лев Давидович, кто был ваш отец?

— Мой отец? Он был зануда!

— Лев Давидович, как это понять?

— Николай Иванович, он был скучнейший зануда. Николай Иванович ушел, пятясь из палаты. Я его догнала в коридоре:

— Николай Иванович, это нормальные ответы до болезни. До аварии он всегда так говорил!

— Конкордия Терентьевна, вы слишком близки Льву Давидовичу. Мы, медики, не принимаем во внимание мнение о состоянии наших больных от близких родственников. А вот Лифшиц сказал, что Лев Давидович находится полностью в невменяемом состоянии. Я лично тоже нахожу его состояние невменяемым. Ведь он вчера Евгения Михайловича выгнал из палаты и стал звать вас, все считают это ненормальным.

Я беспомощно опустилась в близстоящее кресло. Накануне Даунька действительно выгнал Женьку из палаты. Еще в приемные часы и при посетителях. Мигдал вышел от Дау и заявил во всеуслышание:

— Ну если Дау Женьку выгнал, значит, Дау сошел с ума!

Эти страшные слова, брошенные невзначай Мигдалом, медработники больницы подхватили. Эти слова до меня дошли уже в такой форме: "Ученики академика Ландау, физики, говорят, что Ландау сошел с ума". Гращенков сказал, что считает Ландау невменяемым.

Мне стало очень страшно. Я почувствовала: мои силы кончаются. Столько времени бесконечного нервного напряжения и страха. Сначала за жизнь! Теперь за разум! К обоснованному страху еще столько нелепостей, которые на каждом шагу мне преподносит жизнь.

Медсестра Марина (ей около 40 лет), она не замужем, прошла всю войну, имеет настоящие боевые награды. Медсестра высочайшей квалификации. Все медсестры называют Дау на «вы» и "Львом Давидовичем". Марина с Дау на «ты» и называет его «Дау». Я стараюсь этого не замечать. Я даже стараюсь не замечать, когда она при мне целует Дау. Но Женька оскорбительно, грубо пытался поставить Марину на место: "Марина, как вы смеете называть академика на «ты» и в обращении называть его «Дау»! Если вы этого не прекратите, я добьюсь, чтобы вас отстранили от дежурств у Ландау". Ну Марина озлобилась, рассказала Дау, что Женька требовал у меня деньги для ежедневных банкетов на консилиумах и на все расходы по комитету физиков. Я не знаю, что и при каких обстоятельствах Марина наговорила на Женьку. Когда явился Женька, разъяренный Дау в мое отсутствие, в Маринино дежурство, Женьку встретил такими словами при посетителях: "Я считал тебя другом, а ты оказался подлецом. Как ты смел, когда я был в смертельной опасности, требовать у Коры денег?! Ты знал, я денег не копил. У Коры не было денег. А свои деньги ты боялся потратить. Ты боялся потерпеть убыток в случае моей смерти. Пошел вон".

Я пришла в ужас от этих событий.

— Марина, зачем вы так, Дау еще по ночам бредит, он еще болен, его нельзя ссорить с физиками, его надо беречь. Я вас очень прошу, не встревайте в отношения между Дау и физиками.

Я начала говорить Дау, что Женька никаких денег у меня не требовал, что Марина ошиблась, поверила сплетням.

Как-то зашла в палату Дау — Гращенков заканчивал осмотр Ландау.

— Коруша, как я тебя ждал, сколько я доставил тебе хлопот своей болезнью. А когда я тебя нашел в Харькове, я так мечтал устроить тебе счастливую жизнь. Помнишь, как ты уговаривала меня в Харькове вступить в Коммунистическую партию. По своим убеждениям я всегда был марксистом, Коруша, сейчас я решил вступить в Коммунистическую партию.

У Гращенкова глаза округлились.

— Даунька, ты сначала выздорови.

— Нет, Коруша, я окончательно решил вступить в Коммунистическую партию. Ты ведь всегда этого хотела.

— Дау, сейчас у меня одна мечта — чтобы ты стал здоров.

— Корочка, естественно, я сначала выздоровлю.

Вспомнила, что в Харькове очень хотела, чтобы Дау стал коммунистом, в те далекие молодые комсомольские годы у меня было твердое убеждение: вне партии, вне комсомола должны оставаться только мелкие людишки вроде Женьки Лифшица, чуждые нашей советской идеологии, это было в начале тридцатых годов.