Академик Ландау; Как мы жили

Глава 45

Дау все чаще и чаще стал жаловаться на неприятные ощущения в животе. Бесконечные ложные позывы мешали спать. Живот был вздут. Врачи, тщательно обследовав кишечник, сказали: "Вам нужно побольше ходить, вы залежались". И прописали стакан морковного сока.

Я застала диетврача в палате Дау со стаканом морковного сока. Дау ему говорил:

— И не пытайтесь меня уговаривать. Я эту гадость пить не буду. Морковка на вкус отвратительна. Я не выношу этого вкуса.

Врач старался убедить Дау в том, что вкус очень приятен и морковный сок очень полезен.

Я взяла стакан с соком у врача, подошла к Дау и сказала:

— Дау, ты болен?

— Да.

— Ты хочешь выздороветь?

— Очень хочу, Коруша.

— Лекарства разве бывают вкусные?

— Нет, лекарства должны быть невкусные по своей идее.

— Так вот, выпей морковный сок как лекарство.

— Как лекарство я его могу выпить. Лекарства как правило невкусные.

И каждый день, когда натощак приносили пить морковный сок с утра, меня в палате не было, он его пил, приговаривая: "Как лекарство я этот мерзкий сок выпью".

Где потеря близкой памяти? С Гращенковым я уже не могла разговаривать. О, только не потому, что он забыл мне позвонить по поводу благополучного исхода "мозговой операции", когда ночью Дау в больнице № 50 делали трепанацию черепа и убедились, что гематомы коры головного мозга нет. Я была так счастлива, что эта операция закончилась благополучно. Я понимала, насколько врачам в те дни было не до меня.

Другое дело, когда я встретила в коридоре Гращенкова, после того когда Дау объявил мне о непреклонном решении вступить в Коммунистическую партию в присутствии Гращенкова. Гращенков мне сказал:

— Конкордия Терентьевна, вы утверждаете, что ничего не замечаете. У вашего мужа поведение, несвойственное ему до травмы, а вы утверждаете, что не могут в мозгу погибнуть избранные клетки памяти.

— Да, я в этом убеждена.

— А вот мне Лившиц — самый близкий друг Ландау — сказал, что до травмы ему было несвойственно желание вступить в Коммунистическую партию. Лившиц был поражен, удивлен и опечален.

— Николай Иванович, это потому, что самому Лифшицу это несвойственно. Я — член партии, вы — тоже член партии. И Ландау мог стать членом партии. Рыдания душили, я ушла не прощаясь.

Как энтомологи рассматривают насекомых под микроскопом, так сейчас медики, физики и все прислушиваются к тому, что сказал Ландау. Это было нестерпимо больно. Как они все смеют так обращаться с ним? Он всю жизнь был «ненормальным» в том смысле, как Нильс Бор в свое время высказался об одной из теорий Гейзенберга: "Это, конечно, сумасшедшая теория. Неясно только одно, достаточно ли она сумасшедшая, чтобы быть еще и верной".

Медик Гращенков диагностировал у академика Ландау ненормальное мышление, он не понял, что таким мышлением наградила его природа, и это называется талантом!

Его сокурсник по университету, тоже незаурядный талант, соблазнившись на роскошные условия, предложенные Америкой, стал работать на бизнес. Прошли годы, прошли десятилетия. Обедая на кухне, Дау развернул только что полученные на домашний адрес журналы научной информации и ахнул: "Коруша, какой ужас! Во что американский бизнес превратил талант Гамова, просто позор, вот его последняя работа. Променять физику на бизнес!".

Ландау родился гением. На одиннадцатом году жизни его очень серьезно заинтересовал «Капитал» Маркса. Он его изучил, потом познакомился с трудами Маркса и Энгельса, в результате чего его мировоззрение стало марксистским. В самом благородном смысле. Гращенков же со слов Лифшица констатировал, что это несвойственно здоровой психике Ландау.

Лифшиц считался другом Дау. Дау его воспринимал с самых харьковских времен как необходимую нагрузку к ассортименту жизни. И Капуцин был полезен своими практическими умными советами в быту и, конечно, как грамотный, очень аккуратный, трудолюбивый и пунктуальный технический секретарь.

А как «писец» для писания томов теоретической физики он был просто незаменимым. В течение 35 лет я была свидетелем как писались эти книги. Они писались у нас в доме, чаще всего вечерами. Когда Дау не занимался наукой, он по телефону приглашал Женьку.

Вся ценность Лившица как соавтора была именно в том, что Лившиц ничего не мог развить, но он не делал элементарных ошибок в том, что говорил ему Ландау. Собственное творческое мышление отсутствовало, а грамотность и образованность помогали ему в этой работе. Дау всегда говорил: "Женька не физик. Физик его младший брат Илья".

Цитирую слова Дау: "Удивительная разновидность братьев Лившиц. Женька умен, он жизненно умен, но никакого таланта. Абсолютно неспособен к творческому мышлению. Илья в жизни дурак дураком, собирает марки, все время с детства на поводу у Женьки, но очень талантливый физик. Его самостоятельные работы блестящи".

Когда Ландау решил, что Илья Лившиц по своим работам должен стать членом-корреспондентом АН СССР, он приложил максимум усилий и харьковский Илья Лившиц был избран членкором АН СССР.

Цитирую слова Топчиева: "Как только был получен результат голосования за Илью Лившица, я подошел к Ландау и спросил: "Лев Давидович, на следующих выборах мы, вероятно, будем избирать старшего брата Лившица?".

Лев Давидович засмеялся и сказал: "Нет, Александр Васильевич, вот старшего брата Лившица мы никогда не будем выбирать в члены-корреспонденты АН СССР". И если бы Ландау остался жив, Лившиц никогда не стал бы академиком.

Еще один пример дружеских чувств Лившица к Дау.

В начале 50-х годов Дау отдыхал в Крыму, а Женька совершал автотуристическое турне со своей подругой Горобец. К концу санаторного срока у Дау, Женька прикатил в санаторий и предложил Дау отвезти его на своей машине в Москву. Дау, естественно, согласился. Женька очень увлекался автотуризмом, и его покрышки были уже полностью изношены. На моей новой машине я ездила редко, покрышки были совершенно новые. По приезде в Москву Женька пришел к Дау и сказал: "Я тебя вез из Крыма в Москву и порвал все свои покрышки. Я с вашей машины сниму целые покрышки, а взамен поставлю свои изношенные. Кора ездит редко, а у тебя персональная машина". И Дау, конечно, разрешил.

Наш шофер с персональной машины В.Р.Воробьев следил и за нашей личной машиной, он пришел ко мне очень взволнованный:

— Конкордия Терентьевна, вы знаете, что сделал Евгений Михайлович?

— Знаю.

— И вы смолчите?

— А что сделаешь, если ему разрешил Лев Давидович?

— Тогда разрешите, я ему морду набью.

— Валентин Романович, я уже это пробовала. Он невоспитуем! А вас Лев Давидович может уволить. Ничего, стерпим.

С первых дней, когда трагедия обрушилась на меня и Даунька попал в больницу, Евгений Михайлович Лившиц по старым традициям своей семьи медицину считал всесильной и очень прислушивался к словам именитых медиков. Первый пришел к выводу, что Дау потерял ближнюю память.

Вначале мнение Лившица о мозговой травме у Дау меня не интересовало. Я на его утверждения и заключения не обращала внимания. Во мне жила уверенность: Дау выздоровеет и сам поставит всех на место!

Когда я была после смерти мужа в издательстве "Международная книга", куда меня пригласили для подписания договоров по изданию трудов Ландау за границей, я спросила у главного редактора: "Почему все тома изданных за границей книг присваивает Лившиц?". Мне официально ответили: "Международная книга" адресовала все книги на имя основного автора — Льва Давидовича Ландау. У Лившица от Ландау была доверенность на получение этих книг. Экземпляров на имя Лившица не было".

Доверенность только на получение этих томов — по нашим советским законам это не документ, на основании которого можно присвоить не принадлежащую академику Академии наук СССР Лившицу очень ценную многотомную библиотеку книг, принадлежащих Ландау. У Лившица нет наследственных прав после смерти академика Ландау на присвоение этих книг.