Академик Ландау; Как мы жили

Глава 59

Итак, Крым, начало лета 1967 года. Боли в животе изменили характер. Ходить стали лучше. Но в парке почва под ногами опасная. Библиотека в санатории замечательная, взяла для Дау массу иностранных детективов.

— Дунька, ты вот почитай, а я сбегаю к морю. Только окунусь, и назад. Ты ни в коем случае не ходи без меня. Ковры, ступеньки… я боюсь, что ты упадешь.

— Хорошо, Коруша, только ты поскорей возвращайся. Заплыла, и назад. В мозгу возникли картины: Дау упал, зовет меня. Плыву что есть мочи назад. Судороги ног. Это нервы. Плыву стоя, плыву руками, еле добралась до берега. Прибежала в палату. Он лежит читает.

— Коруша, а я уже решил, если ты опоздаешь, хотел произнести тебе торжественную речь!

— И ты уже заготовил эту речь?

— Конечно.

— Ну говори.

Я в изнеможении опустилась в кресло, нет, так к морю бегать невозможно. Сердце хочет выскочить! — Коруша, если тебе надоело со мной возиться, ты сейчас имеешь полное право бросить меня. Я обещал тебя сделать счастливой, а сам уселся тебе на шею.

— Зайка, прекрати говорить глупости. Если бы заболела я, ты бы бросил меня?

— Ну что ты, конечно, нет.

— Ну тогда хватит говорить на эту тему. Даунька, мне очень жаль, что тебе здесь море недоступно. Чтобы добраться к морю, нужно преодолеть около ста ступенек, плюс лифт. Я решила перевести тебя в Алушту. Там есть филиал этого санатория, пляж там — ровный, не каменистый, рядом с санаторием, без единой ступеньки к морю.

Как-то, гуляя в парке, мы с Дау присели отдохнуть на скамейку. Подошла хрупкая аккуратная старушка. Обратилась к нам:

— Скажите, пожалуйста, здесь не проходил Сергей Степанович?

— А мы не знаем Сергея Степановича.

Она присела рядом с нами.

— Как же так, отдыхаете у него в санатории и не знаете нашего Сергея Степановича? А мы, все окрестные колхозники, знаем Сергея Степановича и все идем к нему с нуждой. Вот мне прописали в районной больнице лекарство, а в аптеке его нет. Пришла к Сергею Степановичу, он написал бумажку в свою аптеку, я пошла лекарство есть, а денег не хватило. У меня рубль, а лекарство стоит три рубля. Вот опять к нему. Он даст, он хороший, он добрый человек!

— Бабушка, возьмите, пожалуйста, трешку на лекарство. Очень приятно слышать о хороших, добрых людях.

Вспомнив этот рассказ старушки о сердечной доброте директора нашего санатория, я пошла к нему с просьбой перевести нас в Алушту, где ровная площадь и удобный пляж. Сергей Степанович, выслушав меня, моментально согласился.

— Завтра утром вас на машине перевезут в Алушту.

— Сергей Степанович, скажите, пожалуйста, в Алуште на пляже вашего филиала есть водные велосипеды.

— Нет, там водных велосипедов нет.

Помня старушку, я решилась попросить:

— Сергей Степанович, а нельзя ли один велосипед перебросить в Алушту не на пляж, а в парке возле санатория поставить. Мужу очень полезно вертеть педали ногами. Ему все это ортопеды прописывали.

— Ну задали вы мне задачу. У нас на пляж в «Ореанде» на машине не подъедешь.

— Да, наверное, это невозможно. Там кругом скалы. — Обещать не могу. Посмотрю, возможно ли это. Когда мы на следующий день приехали в Алушту, водный велосипед стоял в парке, возле санатория. Вот какие бывают добрые люди!

Этот филиал был райским уголком. Дворец выстроил в стародавние времена купец Елисеев у самого моря. Рядом пляж. Теперь в 7 часов утра Дау был уже на пляже. С 7 до 8 утра солнечные ванны и море.

— Даунька, можно я заплыву, вот на твоих глазах? Ты меня не зови. Я хочу доплыть только до холодного течения и сразу вернусь назад.

— Ну хорошо, Коруша, плыви.

Только я отплыла, душераздирающий крик на весь пляж, на все море. "Ко-ру-ша!" Плыву назад, спешу, глотаю воду, боюсь, на нервной почве схватят судороги. Нет, плавать мне нельзя.

Все на пляже смотрят на меня с большим упреком. Хочется всем в оправдание сказать: "Больше плавать не буду". Нельзя, чтобы Даунька так нервничал, так кричал.

— Заинька, милый, прости меня. Я больше не буду плавать.

— Коруша, но ты ведь так далеко заплыла, я испугался, что ты не успеешь вернуться, а мне понадобится туалет.

Здесь, в доме отдыха для здоровых, массажистки не было, пришлось мне заниматься общим массажем и массажем конечностей. По выходным дням дома я всегда делала массаж. Приемы массажистов я уже изучила.

В 8 утра мы уже возвращались с пляжа. Боялась горячих лучей солнца — весь день проводили в парке у самого моря, но в тени. На водном велосипеде Дау тренировался до 10 раз в день. Икра на больной ноге заметно округлилась. Это было занятием вместо физкультурного велосипеда. Главное — Дау нравилось крутить педали.

В Алуште дом отдыха был немногочислен. Это создавало своеобразный уют. К одной из сестер по имени Клара Дау был очень расположен. Всегда встречал ее словами:

— Клара, зачем вы украли у Карла кларнет?

Она ему вторила:

— Затем, что Карл у Клары украл кораллы.

В один из дней, гуляем с Дау в парке, навстречу идет Кларочка с Юлей Трутень.

— Мы вас разыскиваем. Вот к вам гость из Севастополя, сказала Клара. После приветствия Юля объяснила:

— У меня сейчас отпуск до первого сентября. Узнав, что вы обосновались здесь до осени, я с мамой приехала отдохнуть сюда. Комнату на все лето я сняла у Клары, а целый день буду отдыхать здесь, в парке у моря. Кора, вы ничего не будете иметь против, если я с вами буду гулять?

— Юлечка, я просто счастлива. Вы погуляете с Дау, а я побегу и за весь сезон хоть раз заплыву.

Мы были обе счастливы. С появлением Юли я могла беззаботно плавать. Я видела, я знала — эти прогулки Юле доставляют большое счастье, мне Юля принесла большую помощь. Я даже могла заснуть днем.

Юлечка каждый день с утра приносила Дау свежие газеты, ее глаза сияли счастьем. Она сменяла меня у Дау, а я бежала к морю, упиваясь его зеленой синевой и свежестью. Спасатели меня уже знали и разрешали заплывать подальше. Юля быстро усвоила массаж больной руки, Дау был очень рад, что я имею отдых.

Да и их беседы были взаимно интересны. Дау всегда интересовался программой и работой средних школ, а Юля всю жизнь проработала в школе. Дау был уверен, если разумно составить школьную программу, выбросить балласт, полное среднее образование должно вместиться в восемь лет. Молодежь должна раньше приобщаться к труду, самостоятельной жизни, тогда не будет пустого праздного времени, которое очень вредно отражается на психологии созревающего человека.

Наплававшись вволю, разыскала Дау и Юлю. Они сидели на скамейке, Юля делала легкий массаж искалеченных пальцев. Дау с воодушевлением говорил:

— Моя программа средней школы с общим объемом полезных, необходимых знаний вместилась в 8 лет обучения. К примеру, в геометрии я выбросил все бесполезные шарады-теоремы, оставив только практически необходимые теоремы, которые нужны человеческому обществу для применения в технике и науке. Из общего курса по геометрии я оставил только 15 процентов истинно полезных теорем.

У меня вся полезная школьная программа была готова, когда вдруг в 1954 году министр просвещения мне позвонил и попросил составить примерный план школьной программы. Я на следующий день ее отвез в Министерство просвещения, но она годы где-то лежит под сукном или затерялась.

В зарослях парка я присела почти рядом, осталась незамеченной. Дау ко мне сидел спиной, лицо Юли удачно освещало солнце. Меня впервые поразило — да ведь она красива, подумала я. Во всяком случае, была красивой. Правильные, почти точеные черты лица (примерно моего возраста).

Годы студенчества в стенах Харьковского университета у нас с Юлей были одни. Разница была только в факультетах: она — на физическом, я — на химическом. В те мои молодые годы университетские сплетни доносились на наш факультет о легендарном молодом профессоре Ландау и влюбленной в него без надежды на взаимность студентке-украиночке его факультета.

Сейчас мне кажется, что благополучная любовь — пусть большая, пусть взаимная — через десятилетия жиреет, исчезает трепетная сила любви. Ураганная сила любви может длиться бесконечно, если каждый день перед тобой встает угроза потерять любимого!

А у Юли тоже любовь, тоже большая, тоже на всю жизнь. Но любовь без надежды, без взаимности. В юности полюбить безответно и на всю жизнь! С молодых девичьих лет повесить над постелью портрет любимого, и точка! Раз в год, в отпуск обязательно приезжать в тот город, где живет Ландау, пятиминутный визит, короткий разговор о жизни, о науке и работе — и это все. Зарядка на год. В день рождения Дау и на Новый год — короткие поздравительные звонки из Севастополя. Чувство большой безответной любви у Юли было очень гордое, очень ранимое чувство. Никогда за всю жизнь ни единой попытки навязать себя. Дау к Юле относился всю жизнь с большим человеческим уважением, но женщину он в ней не видел, зная, что она его любит.

Когда я переехала в Москву к Дау и была в Малом театре на спектакле с участием знаменитой актрисы Яблочкиной, Дау мне рассказал легенду. Молодую актрису Яблочкину полюбил взаимно красавец-князь! Княжеские родители, категорически запретили молодому князю жениться на актрисе. Князь застрелился! Молодая актриса сохранила на всю свою долгую жизнь верность любимому. Это красиво и понятно. Но Юля, ее любовь к Дау? Это было непостижимо!

Не каждый смертный может заслужить вот такую любовь. Это следствие обаяния могучего таланта, гениальности личности. Да, личность Дау гениальна. Это я знаю теперь, в 1975 году. Но как молоденькая, строгих правил студенточка в начале 30-х годов, это сумела оценить, понять, полюбить?! Так бескорыстно и на всю жизнь!

Как-то ночью Дау было плохо. Заснул Дау уже утром, я очень испугалась, спать не могла, и Юля утром застала меня в слезах. У Юли сделалось очень строгое и серьезное лицо.

— Кора, давайте выйдем. Я хотела с вами давно поговорить.

— Кора, может быть, вы думаете, что раньше, в молодости, у меня с Дау были близкие отношения? Ни слова не говоря, я обняла ее:

— Милая Юлечка, я знаю лучше вас, что у вас с Дау никогда не было интимных отношений. А сейчас ваше появление здесь меня просто осчастливило. Мне сейчас даже трудно представить себе, как бы я обошлась без вас. Юлечка, мне так приятно, что Даунька с удовольствием остается с вами. Вы давнишний его настоящий друг. Я очень благодарна вам за вашу помощь. Ведь вы же мне здорово помогаете, я это очень ценю!

Юлечка, расцвела, повеселела. Видно, у нее свалился камень с души.

Вскоре, спокойно оставив Дауньку на Юлю, я только собралась нырнуть с причала, как ко мне подошла одна из отдыхающих.

— Вы давно знаете эту женщину, что без вас гуляет с вашим мужем в парке?

— Да, давно.

— А вы знаете, что она любит вашего мужа?

— И это я давно знаю, но как вы об этом догадались? — Она сама об этом рассказала вчера вечером на женском пляже всем присутствующим. Так и сказала: я его люблю всю жизнь, с юности по сегодняшний день. Она так пламенно, так долго говорила о своей безответной любви к этому академику.

— Но ведь любовь прекрасна, — сказала я, нырнув в набежавшую волну.

Я люблю плыть не оглядываясь, любуясь прозрачной, чистой цветовой гаммой сине-зеленых волн. Вот так плыву, любуюсь волнами и думаю: хорошо бы быть русалкой, как мягко, должно быть, спать, качаясь на волнах. Не успела выбраться из моря, меня атаковала все та же отдыхающая.

— Как вы можете так долго плавать, а эту женщину оставлять с мужем? Вы не боитесь? Вы не ревнуете? У меня опустились руки.

— Он очень болен, — сказала я. Круто повернувшись, быстро ушла.

Но отдыхающие дамы заметно оживились. Теперь Юлечка и Дау гуляли под их пристальным надзором. Ко мне подходили еще отдыхающие дамы с жадным любопытством во взоре: как, неужели вы не ревнуете? Вы не ревнуете мужа к женщине, которая его любит?

Не могла же я объяснить этим дамам, что по теории Дауньки любовь и ревность несовместимы, хотя бы потому, что я сама за всю свою жизнь этого понять не смогла. А в данном случае Дау был прав.

Уехали мы в самом конце августа. Только в самолете я увидела, как Дау посвежел, загорел, окреп. Выглядел он замечательно. По возвращению из Крыма врачи, наблюдавшие Дау, пришли к единодушному мнению: живот вздут довольно сильно. Надо произвести тщательное обследование кишечника в клинических условиях. Вишневский сказал: "В загородной кунцевской больнице первоклассный рентгеновский кабинет". В конце октября отвезли Дау на три недели обследовать кишечник в эту больницу. На общительного Дауньку неразговорчивые новые, незнакомые врачи нагнали уныние. Он привык быть дома, чтобы я была рядом. Два раза он еще позволил себя раздеть и улегся на холодный металлический рентгеновский стол. Эта процедура сопровождалась еще уколами. А потом категорически заявил: "Сколько можно колоть, лежать на холодном металлическом столе и все — без толку? Вызовите мою Кору. Если она скажет мне о необходимости этих процедур, тогда я на них соглашусь".

Мне выписали пропуск в любое время дня и ночи. По вызову врачей я мчалась в больницу. Меня он слушал, рентгеновский отдел в этой больнице был замечательный. Но Дау очень нервничал. Снимки были неудачные. Рентген повторяли много, много раз. Потом собрали консилиум. Я была в коридоре, меня не пригласили. Консилиум из врачей был в палате у Дау. Врачи вышли, мне ничего не сообщили. Я вошла к Дау в палату.

— Дауленька, что эти врачи тебе сказали?

— Коруша, они мне ничего не сказали. Понюхали, понюхали и прочь пошли. (Цитировал Гоголя всегда).

Да, этих врачей разговорчивыми не назовешь. Потом мне сообщили: рентгеновское обследование показало камни в желчном пузыре с грецкий орех. Как следствие забрюшинной гематомы, за годы болезни гематомы обизвестковались и превратились в камни. По-видимому, и вся печень в таких обизвестковавшихся гематомах. В печени нет нервов, они болей не дают. А камни в желчном пузыре необходимо удалить, надо оперировать. "Я согласна на операцию, поспешила ответить я. — И муж тоже согласится. Чем скорее, тем лучше".

Сама подумала: прежде чем до желчного пузыря доберутся, увидят, что происходит в кишечнике.

На следующий день в больнице мне сообщили: желчь проходит, камни желчи не задерживают. Поэтому необходимость в операции отпала. С таким диагнозом в конце ноября я Дау привезла домой. Этот диагноз меня не взволновал, если камни не мешают желчи выходить, возможно, их и вовсе нет. Я знала измотанную нервную систему Дауньки: когда он ложился раздетый на холодный металлический рентгеновский стол, он превращался в напряженный нервный комок. Возможно, просто были нервные спазмы, не пропускавшие пунктира.

Так и оказалось впоследствии: при вскрытии — печень чистая, без изъянов, как у новорожденного ребенка, желчный пузырь чист, никаких камней нет, обизвестковавшихся гематом тоже нигде не было.

В день приезда Дауньки из больницы в почтовом ящике без конверта достала бумагу с отпечатанным на машинке текстом. Не читая, я отдала ее Дау. А сама спешила сервировать стол для обеда. Через некоторое время, войдя в комнату Дау, я была потрясена его опустошенным взглядом. Его внезапная подавленность поразила меня, он был так счастлив возвращению домой, с таким нетерпением ждал Гарика и Свету, и вдруг такая внезапная отрешенность.

— Даунька, что случилось?

Он безжизненным, вялым жестом поднял руку с этой бумагой.

— Коруша, где ты ее взяла?

— Даунька, в почтовом ящике. Она даже не согнута, была без конверта.

— Да это Женька сам ее напечатал и опустил в ящик.

— А в ней что-нибудь плохое?

— Куда хуже. Это мой приговор.

— Дай я прочту.

Я сразу все поняла. Как я могла не прочесть и отдать Дау? Это было непростительно, надо было уничтожить, не показывая Дау. Но я решила, что это институт оповещает, когда Дау прийти на очередной семинар. Обычно институтские бумаги опускались для Дау, не запечатанные в конверт.

— Коруша, подумай сама. Я еще в юности задумал создать этот курс теоретической физики. После этого курса — очень хорошего учебника для начинающих молодых физиков — я еще мечтал создать учебники для школы. У меня была заветная мечта — сделать в нашей стране образование лучшим в мире. А теперь я знаю — последние два тома мне не суждено дать физикам.

Говорил он тихо, медленно, как человек, потерявший все. А сколько затаенной боли и горечи! Я разрыдалась.

— Даунька, мой драгоценный! Ты очень большое значение придешь этому подлецу Женьке. Он с младенчества усвоил, что на горе и несчастье ближних нужно создавать свое благополучие. Я забыла все его злые обиды, я ему устроила зеленую улицу, чтобы он посещал тебя. Было мнение, что этот «капуцин» вопьется в тебя, и ты начнешь заниматься ну не физикой, а начнешь работать над книгами. Я в это не очень верила, к этому меня вынудили медики. Дау, прости меня. Я его допустила к тебе, у тебя еще тогда полностью не восстановилась память.

— Коруша, но все это говорит о том, что я обречен и что я не выздоровею. Коруша, мне с тобой в прятки играть нечего — я обречен. Боли у меня никогда не исчезнут, в физику я не вернусь! Иначе Женька не позволил бы себе подобной наглости. Ты ведь меня, Коруша, любишь?

— Ну еще бы, Даунька. Если честно — ты мне дороже Гарика. Я так и думал. Ты должна мне помочь. Пойми, жить без физики я не могу. Коруша, помоги мне кончить жизнь.

Как это было сказано! Я задохнулась от рыданий. Я умоляла, я все отрицала. Я действительно очень верила, что Дау скоро выздоровеет. Но на все мои уверения, на все мои мольбы, он ответил тем же отрешенным голосом:

— Ну что ж, придется самому. Я так надеялся на тебя, на твою мне сейчас так необходимую помощь.

— Даунька, вот придет Вишневский…

— Коруша, хватит. Чук умер на руках Александра Александровича. А его последний звонок ко мне был полон радостных надежд на выздоровление. Смерть есть нормальное природное явление. Я не боюсь смерти, но жить в мучительных болях без физики я больше не могу! Существовать без науки невозможно! Мне хотелось от тебя ничего не таить, ничего не скрывать. Ближе тебя у меня никого не было и нет, а ты отказываешь мне в необходимой помощи, без ненужных мучений уйти из жизни. Это жалкое существование без физики — для меня хуже смерти!

— Дау, остановись. Женька сейчас как с цепи сорвался. Он потерял контроль, он так легко сделался членкором против твоей воли. Он уверен, что у тебя погибла навеки ближняя память. Дау, пойми одно: Женька тебе всю жизнь зло завидовал черной завистью. А сейчас он хочет, как видно, по этой зловредной бумажке присвоить и то, что ты уже успел сделать для следующего тома.

— Коруша, Женьку я физиком никогда не считал, но что он такой подлец — я ожидать этого не мог. Коруша, так ты думаешь, мне удастся переиздать мои тома без Женьки?

Я уверяла Дау, но все-таки не спускала с него глаз ни днем, ни ночью. Теперь я старалась все время быть с Дау. Я почти не выходила из его комнаты, а уложив спать, садилась у постели в кресло. Сна не было и в помине. Был большой страх, а вдруг не услежу и он попытается кончить жизнь самоубийством. От Гарика все скрыла, рассказала только Кириллу Семеновичу. Кирилл Семенович мне сказал, что о самоубийстве ему Дау тоже говорил:

— Кора, не спускайте с него глаз.

— Кирилл Семенович, я так и делаю. У меня от страха сна больше нет. Заказы продуктов я оформила на дом. Из дома теперь не выхожу, я переполнена страхом, от малейшего шума вся трясусь.

Примерно через неделю вдруг зашел Питаевский — ученик Дау. Из новых молодых, Дау о нем говорил как об очень способном. Открыв дверь, я сказала:

— Дау наверху.

Он сказал:

— Конкордия Терентьевна, я не к Дау, я к вам.

— Пожалуйста, заходите, — сказала я, приглашая его к себе.

— Конкордия Терентьевна, у нас, всех учеников Дау, к вам огромная просьба: дело вот в чем. Евгений Михайлович и я хотим выпустить 8-й том по курсу Ландау. Вы сейчас имеете очень большое влияние на Дау, если вы его попросите, он вам не откажет, а нам необходима подпись Дау вот под этим документом.

Он протянул мне копию той же бумажки, напечатанной Женькой и принесшей Дау столько огорчений. Сдерживая себя, я холодно сказала:

— Мне странно поведение учеников академика Ландау. Когда Дау был здоров, никому бы из вас в голову не могла прийти такая глупая вещь, что жена Дау должна влиять и вмешиваться в его научные дела. Так вот я вам заявляю категорически: Дау уже прежний, и посредничать между учителем и учениками я не буду. Если вы считаете такую просьбу дозволенной, то идите к нему и поговорите сами.

И он пошел, не придавая никакого значения моему слову «дозволенной». Он пошел наверх к Дау. Там была Таня. Я готовила обед. Через некоторое время он стал спускаться по лестнице. Я вышла его проводить, он весь сиял счастьем, улыбался, помахивая злополучной бумажкой.

— Неужели он вам подписал?

— Нет, конечно, он меня погнал, но я убедился: Дау прежний, Дау выздоравливает!

"Что ж, — подумала я. — Этот Питаевский не законченный подлец. Он физик, доктор наук, Дау считал его способным. Неужели этот интеллигентный ученик академика Ландау не понимает, что нельзя обращаться к больному, неприлично сказать ему: "Ваша песня спета, вы уже никогда не сможете закончить своих книг, подпишите, мы закончим ваши книги, мы станем авторами ваших работ".

Даже новогодний таинственный букет роз не улучшил моего настроения. Дау был грустный, он сомневался в своем выздоровлении. Мне тоже не хотелось жить. Иногда подлость беспредельна!

Питаевский из более молодого поколения учеников Ландау. Дау при мне не высказывался о человеческих качествах Питаевского, а вот Дзялошинскому он явно симпатизировал. Еще до аварии он мне как-то сказал: "Очень славный Дзялошинский, Коруша, он влюбился в замужнюю девушку. А когда выяснилось, что ее муж по-хамски обращается со своей женой, он ее увел от мужа. И какая из них получилась счастливая пара! Между прочим они сегодня вечером придут к нам пить чай".