Алхимическое активное воображение

Глава III Проблема тела и искупление христианской тени

Дорн объяснил, как дракон был вначале утоплен в двух источниках — белой и зеленой воды. Тепло заставляет воду испаряться, поэтому дракон лежит мертвый на земле. Затем он возрождается огнем, вновь получает свои крылья и улетает, оставляя ребенка, который был зачат благодаря драгоценной вещи, с которой дракон объединился в водах. Так ребенок живет и растет в огне, как саламандра; впоследствии ребенка нужно омыть еще раз в еще лучшей воде.

После этого в тексте странный перескок к тому, что тела больных становятся бледными и люди умирают, но оживают и воскресают с помощью лекарства.

Мы попытаемся перевести это на язык нашей современной мифологии, то есть на психологический язык. Начнем с того, как Дорн говорит, что то, что дешево и драгоценно, дается дракону в отношении 1 к 6, после чего беспокойный дракон засыпает. Сначала давайте посмотрим, как сам Дорн усиливает тему: для Дорна беспокойный дракон — это тело, а для нас это скорее что-то вроде физического человека, экстравертный аспект мужчины или женщины, который живет в конкретном физическом мире и следит только за этим. Под тем же, что дешево и драгоценно, Дорн подразумевает то, что мы бы назвали Самостью, но поскольку этого психологического понятия в то время не существовало, он описывает ее как внутренний божественный центр психе. Таким образом, это будет означать, что божественный центр психе, Самость, сталкивается или объединяется с беспокойной экстравертной личностью, которая сосредоточена на внешних физических вещах, в результате чего эта часть личности (иными словами, дракон) затем тонет в бессознательном.

Именно так происходит с нами. Когда люди приходят на анализ, они, как правило, долго рассказывают о своих бедах: о браке, о профессии и так далее. Обычно они говорят, что пришли на анализ по таким-то и таким-то причинам, и, как правило, причины основаны на том, как сознание видит ситуацию, и на виде ловушки, в которую пациенты считают себя пойманными. Очень немногие говорят, что у них внутренняя проблема, и даже если это внутренняя проблема, они описывают ее более как «беспокойного дракона». Когда они приходят к пониманию, что решение можно найти в своей собственной психе, а не в аналитике или в чем-то другом внешнем, волнение уменьшается и беспокойный дракон умиротворяется.

Сначала человек принимает ситуацию, как описано выше, но затем говорит: теперь нужно посмотреть, что скажет моя собственная психика. Этим человек принужден перестать беспокоиться и сказать: «Что ж, теперь я столкнулся с неизвестным, и остается только ждать». Затем поднимаются воды бессознательного. Это будет поток бессознательных фантазий, ночью в виде сна, а днем в виде мечтаний, и на этом сосредоточена вся аналитическая работа. В этом смысле все, кто начинает анализ, тонут в своей собственной творческой внутренней активности. Таким образом, мы сознательно прекращаем беспокоиться о внешних проблемах и их решении и, так сказать, помещаем все в реторту. Естественно, через некоторое время вода немного высыхает, что означает, что было найдено какое-то внутреннее решение. Затем проявляется естественная тенденция к возвращению к внешним контактам и внешней жизни.

Анализ — это временное, искусственное состояние полной интроверсии, которое не длится вечно. Кроме того, вода подсыхает — например, уменьшается материал снов, — а потом естественным образом либидо возвращается в определенной степени к внешнему миру. Здесь большая опасность в том, что люди могут просто переключиться назад, в свой прежний образ жизни, забыв все про горячую ванну, принятую ими в анализе, и все становится как прежде. В какой-то степени эта опасность всегда существует. Но, как заметил Дорн, когда анализ проходит надлежащим образом, такого рода рецидивов не бывает: что-то драгоценное занимает место во внутренней концепции, которую Дорн сравнивает с внутренним ребенком. В снах, как многие из вас знают, эта концепция часто представляется как ребенок, а Самость представляется как форма обновления. Единство и целостность личности потенциально существуют позади комплекса эго, это его родитель. Но поскольку мы понимаем Самость через сознательное усилие, концентрируясь на наших снах, она становится частью нашей сознательной личности; в этой форме она подобна внутреннему ребенку, который теперь, как саламандра, питается огнем эмоций и продолжает расти. Осознание важности и деятельности Самости все больше и больше увеличивается. То, что Самость привлекает жизнь из огня, означает, что она привлекает все больше и больше либидо.

Юнг часто говорил, что при анализе один из важных моментов, за которыми следует наблюдать, — это видеть, насколько большая часть личности слушает. Некоторые люди очень сильно сотрудничают со своим эго при анализе, предоставляя свой материал и делая большие усилия. Но другие части личности не слушают и продолжают работать полностью автономно, как если бы они никогда не слышали о психологии. Проблема состоит в том, чтобы подключить все эти части к процессу, а это занимает весьма и весьма долгое время. Может случиться, что даже после десяти лет сосредоточения на процессе человеку снятся люди, которые ведут себя так, будто они никогда не слышали о юнгианской психологии. Итак, если вы спросите себя: «А где же я сделал это?», вы можете сделать самые удивительные открытия. Я заметила, например, что я годами принимала решения о налоге на прибыль и денежных проблемах просто на основе здравого смысла. Мне никогда не приходило в голову связать их с моими внутренними проблемами. Я думала, что это были внешние вопросы, которые должны решаться с помощью здравого смысла, и таким предубеждением я просто оставила какую-то часть моих взаимоотношений с реальностью за пределами анализа. Вот как вы можете поймать себя на бессознательных предубеждениях, говоря: то или другое не имеет ничего общего с внутренним человеком, это лишь практическая или логическая проблема, а для логики не нужно спрашивать бессознательное, для этого используют свой собственный компьютер.

Но если этот ребенок растет и становится красным, принимая цвет крови, это будет означать, что реализация Самости включает в себя и понимает все больше и больше из жизни личности, привлекая все больше и больше либидо, пока не появится единая внутренняя личность, которая пронизывает всю деятельность сознательного человека. На этом этапе нужно добавить больше воды к созревшему внутреннему содержанию, очевидно, для поддержки того, что произойдет потом, потому что тогда приходит эта странная мысль: что внезапно красная саламандра-ребенок начинает излечивать больных, она становится своего рода панацеей. В других текстах алхимики говорят о стадии, на которой, после того как сделаешь в реторте красного царя, необходимо открыть реторту. Тогда начнется процесс, который в классической алхимии, как правило, называют умножением, — множественное внешнее воздействие.

Можно рассмотреть его наивно и буквально: от личности, реально прошедшей индивидуацию, исходит эффект влияния на других людей, вызывая в них тот же процесс. Можно приписать это положительному, заразному влиянию личности, которая стала более сознательной, чем средняя толпа: это невольно стимулирует других людей, и чем это менее осознанно, тем более эффективно. Таким образом другие люди втянуты в исцеляющий процесс.

На более высоком, символическом уровне это означало бы, что… и вот тут я застреваю, потому что как только хочешь поговорить о синхронистичности, оказывается, что нет языка, на котором это можно сделать: все наши европейские языки причинно-следственны. Я хотела сказать, что эффективность Самости возрастает благодаря синхронистичности, но эффективность — слово из языка причинности. Может быть, можно сказать, что архетип Самости попадает во все более и более вдохновленное или активированное состояние, в соответствии с которым вне и вокруг него происходят все больше и больше синхронистических явлений, которые относятся к нему. Некий вид опыта занимает место единства Самости с тем, что человек в целом, в течение всей жизни, понимает как космос или весь внешний мир. Я наблюдала такой конкретный факт, например, наблюдая за Юнгом: чем старше он становился, тем больше он получал информации, нужной ему для того, о чем он думал или над чем работал; она просто «преследовала» его. Однажды, когда он занимался конкретной проблемой, врач общей практики из Австралии отправил ему полный набор материалов, которые он мог бы использовать, и послание прибыло по почте именно тогда, когда он сказал: «Теперь мне нужны некоторые наблюдения по этой теме». Это выглядело так, будто коллективное бессознательное сотрудничало с ним даже в Австралии!

Можно было бы сказать, что такого рода совпадения — это опыт расширения архетипа Самости. Скорее, мы все более и более осознаем, насколько мы едины со всем человечеством и даже с природой, и начинаем читать все это, как иероглифы рукописи, которая указывает на один фактор.

Но здесь Дорн, будучи врачом, очевидно, больше озабочен лечением больных, как был бы озабочен этим знахарь или шаман. Как ни странно, его лекарство не сразу лечит больных, но сначала убивает их, после чего они излечиваются. Это означает, что высшее сознание личности поначалу оказывает очень тревожащее, если не разрушительное, воздействие на других. Именно поэтому широкая общественность ненавидит психологию и пытается блокировать ее всевозможными редуктивными предрассудками в духе «ничего, кроме». Лежащая в основе этого неосознанная мысль состоит в том, что если человек вникнет глубже в психологию, то придется отказаться от своего теперешнего мировоззрения, мыслей и занятий. Люди чувствуют угрозу, и в каком-то смысле они правы, они находятся под угрозой, потому что если они войдут в контакт со своей собственной глубиной, их прежние рамки жизни рухнут. Таким образом, в таком виде лекарство в первую очередь оказывает разрушительное действие на прежние рамки рационального сознания личности.

Каждый знает, что он или она должны быть утоплены и лежать, как труп, на дне под зелеными и белыми водами, перед тем как возродиться, но этот эффект идет дальше и, в конечном счете, лечит человека. Текст гласит: «Оно создает мир между смертельными врагами и возвращает жизнь и здоровье больному телу», явно имея в виду объединение противоположностей, умиротворяющее внутренние конфликты.

Следующий фрагмент я цитировала ранее, в нем Дорн указывает, что не следует искать то, что нам нужно, вовне, потому что все это есть у нас или даже внутри нас, хотя это приходит не от нас[22]. Это означает, что это есть в нас — как мы сказали бы, в нашем бессознательном, — но не приходит от нас: это сделало не эго. Если мы думаем, что это делает эго, мы готовы для психбольницы. После Дорн продолжает говорить о простоте природы. Все, что мы до сих пор сказали, есть лишь повторение первой части работы, которая называется «Спекулятивная философия» или «Семь степеней делания». Там есть введение, которое я не цитирую в деталях, где Дорн указывает на то, что он говорит о чем-то физическом и чем-то этическом или моральном, physica et moralia. Чтобы предотвратить мысль, что это чисто материалистическая химия или что это, например, чисто этическая проповедь в смысле оставления за рамками природы или физического аспекта, он говорит:

«Я не учу вас, как делать золото ради денег, но как найти самое простое лекарство, средство, которым вы сможете вылечить больные металлы тела метафизическими металлами, и как найти физический философский камень, с которым метафизические металлы преобразуют больные металлы тела в идеальные eleuseria metalla, в идеальные элевсианские металлы».

Здесь Дорн использует выражение Парацельса, который соединил два слова: Eleusis (Элевсинские мистерии) и Elisium, другое название рая в древности. Таким образом, слово означает элевсианские, элизианские, райские металлы. Если вы поищете, что такое элевсианские металлы у Парацельса, вы увидите, что это относится к идее веществ тела, восстанавливаемых до исходного состояния, до той формы, которая была у них при их создании. Бог изначально создал космос в безупречной и полной форме, и только из-за грехопадения Адама и появления греха, из-за вмешательства дьявола, в мир пришли болезнь и смерть. Таким образом, физический аспект человека действительно искупается восстановлением его к своему первоначальному состоянию, конкретному физическому состоянию, которое было у него до грехопадения. Дорн продолжает:

«Спекулятивная философия [название этого раздела] является добровольным отвлечением[23]. К телу прежде всего необходимо хорошо относится, вести умеренную жизнь. Не есть слишком много, достаточно спать, гулять и так далее, и хорошо питаться. Затем надо искусственно и добровольно отделиться от ума, mens. Тело желает того, что испорчено, но оно не может желать ничего без помощи души, ибо душа — это то, чем движется тело».

Душа — трудное слово, и я не знаю, как перевести его: может быть, было бы правильно придерживаться слова anima, но тогда его могут спутать с юнговской идеей анимы. Дорн использует слово anima на латыни и думает о ней как о женщине, а тело он называет corpus. В человеке есть также третья составляющая, которую он называет animus или spiritus, и это сила воли, чтобы делать правильные вещи.

Прежде чем двинуться дальше по тексту, я должна попытаться объяснить, что он имеет в виду. Сначала нужно прочитать весь текст, чтобы увидеть, как он использует эти слова. Под телом он наивно понимает то же, что и мы (так же наивно) обычно называем телом, но позже вы увидите, что он также подразумевает под этим эндосоматический опыт тела. Например, далее он цитирует диалог, ссору между animus и телом, в котором тело высказывает свое мнение о жизни. Тело, которое описывает Дорн, нужно рассматривать как его собственное тело, у другого человека оно может весьма отличаться. «Тело-персона» Дорна — это чистый рационалист, который любит есть и пить, совершенно трезвый реалист, который говорит: «Я верю только в то, что вижу своими глазами, а все остальное идеалистический мусор фантазий». Кроме того, оно страстный экстраверт, оно верит только в то, что можно было бы назвать внешними фактами. Сам же Дорн — интровертный мыслительно-интуитивный тип, очень идеалистическая личность. То, что он называет телом, мы сейчас скорее назвали бы тенью: он проецирует тень на тело. Для него тень пребывает внутри, и она и есть тело. Но он весьма наивно воспринимает ее как свое собственное тело и говорит, что телу, возможно, нравится совершать зло, но оно не могло бы творить зла, если бы не двигалось: ведь труп не совершает никаких грехов. Так и тело не может сделать что-нибудь злое или плохое без поддержки или одушевления anima, a anima Дорн понимает как жизненный принцип, оживляющий тело.

Anima, говорит он, не является ни хорошей, ни плохой. Она нейтральна, это сила или импульс жизни. Дорн даже указывает, что у всех животных есть anima, и это даже подразумевает понимание, что anima — именно то, что движет кого-то по моделям поведения, желаний и хотений. Он рассматривает ее как пассивную и женскую; это, например, чувственные восприятия человека и его реакции на чувственные восприятия. Эта anima, нравственно нейтральная, не хорошая и не плохая, стоит между телом и animus. Animus для него ближе к тому, что мы сейчас назвали бы эго-комплексом, но, по его описанию, это именно то, что дает толчок, это центр силы воли в том, что мы рассматриваем как эго, и он предполагает, что animus в жизни всегда благонамерен.

Так что теперь у вас есть эти три элемента: во-первых, animus, эго-намерение личности, а также воля; затем anima, которая пассивна. (Дорн, разумеется, говорит лишь о мужской психологии, потому что он пришел ко всем этим понятиям, наблюдая себя.) Anima — это то, что движет тело, она движет его и получает ощущения. В-третьих, есть тело, которое я уже описала. Так вот, первая идея Дорна в том, что эти три составляющих несколько хаотично перемешаны. Все они более или менее присутствуют в жизни, и иногда одна или другая берет руководство на себя. Может случиться, что animus берет на себя руководство и приказывает человеку сделать то, о чем тело и anima просто не хотят слышать.

Теперь вы должны взять меч и полностью разрубить их надвое. Вам нужно развести этих супругов (anima и тело) и заставить anima стать единым с animus; и когда они стали одним, тогда Дорн называет их mens, ум. Это distractio, разделение на части. Вы изолируете тело, так сказать, от того, чтобы оно было частью двух других явлений, и вы говорите anima, что она должна сделать выбор, что она не должна заигрывать с этими двумя, но должна выбрать и быть полностью на одной стороне. Дорн иногда называет этот жестокий акт distractio или описывает его обычным термином алхимии, separatio, означающим разделение, разрезание. У тела есть естественная тенденция портиться и делать плохое, и именно поэтому animus имеет естественную тенденцию к доброй воле, в этическом смысле слова, и к желанию следовать тому, что в этих культурных традициях будет соответствовать религиозным заповедям христианства, как в них верил Дорн.

Anima находится между добром и злом, это просто дыхание жизни, и это транспортное средство или орган animus, или духа, так же как тело является органом души. Но если anima начинает склоняться больше к animus, чем к телу, они в объединении производят новый центр личности — mens, или, как я назвала его, ум. Однако для Дорна это слово не имеет того значения, которое придаем ему мы. Дорн также называет его внутренним человеком, или intemus homo, человек, который полностью повернут внутрь или полностью сосредоточен на внутреннем. Если человеку не удается выстроить внутреннего человека, тогда он остается экстериоризированным человеком и бездной тьмы. Мы бы сказали, что любой, кто не сможет произвести это distractio, остается в бессознательном.

«Animus находит удовольствие в трех вещах: в ratio, intellectus и memoria. (Примите во внимание тот факт, что мы имеем дело с текстом XVII века. Мы, следовательно, не можем применить наши, современные ассоциации.) Ratio предлагает интеллекту мысленный образ, который он вручает памяти, которая держит его в тайной сокровищнице. Исходный ratio — это знание вечного, нетленного порядка mens, который Бог получил в подарок от себя самого. Интеллект — это орган, которым мы усваиваем ratio, который мы затем передаем памяти. Существует своего рода окончательный порядок космоса, который есть также и внутри нас как окончательный порядок, который мы бы назвали Самостью. Порядок космоса и Порядок Самости — это одно и то же. Благодаря ratio мы получаем его мысленный образ».

В переводе на современный психологический язык мы бы назвали этот порядок Самостью, что означало бы возможность прихода к творческой гипотезе, глядя на внутренний или внешний порядок в природе. Мы смотрим на упорядоченность в природе, которая дает нам сначала размышление, творческую мысль об этом. Затем также становится ясным intellectus, представляя понимание и интерпретацию этой творческой гипотезы. Подумайте, например, о том, как современный ученый смотрит на порядок в природе или наблюдает некий природный факт: благодаря своей творческой фантазии, через свое ratio, он получает образ того, как это может быть объяснено, после чего его intellectus, его мышление, его способность переварить, интегрировать мыслительные гипотезы, будет хранить это в памяти и ассимилировать с другими фактами. Таково определение Дорна. Это то, чем страстно занят animus, сознательное эго.

Снова мы видим, как Дорн наивно проецирует свой мыслительно-интуитивный тип. Потому он считает, что сознание свободно, страстно и исключительно с благими намерениями изучает внутренний и внешний порядок вещей и пытается понять их. Это справедливо для него, это его форма сознания.

Он продолжает:

«Anima состоит из движений тела и чувственных восприятий, это у нас общее с животными. …Только очень немногие [я пропускаю часть текста, потому что здесь он становится довольно экспансивным] были в состоянии сделать это первое объединение animus и anima, и еще меньшее число добилось успеха в следующем соединении, в объединении animus-anima в mens, чтобы следить за здоровьем организма. Такие люди не признают доброй воли animus и не находят mens, единство сознательной личности, и они в конечном счете сходят с ума. Поэтому сначала нужно объединить animus и anima, и если это было принято телом, то из этих трех можно сделать гармоничное единство, но только если сначала произвести distractio или separatio. Одно сначала одиноко, и если оно останется одно, оно никогда ни с чем не объединится. Но если оно объединено с чем-то еще, необходимо сначала отделить другое от этого одного, потому что иначе оно не будет одно, но когда части исходного единства symbolizant [он использует здесь странный и необычный латинский глагол] из одного, тогда они могут снова объединиться».

Идея в том, что все эти три составляющих на самом деле изначально находятся в своего рода бессознательном единстве, которое сначала должно быть разделено надвое, именно этим separatio. Необходимо разделить это первоначальное единство, проанализировать его и дать его элементам осознать друг друга. Затем у этих частей происходит символическое соединение, но они не могут обращаться друг к другу напрямую. Вы увидите позже, что Дорн имеет под этим в виду. Сейчас же я расскажу вам о чудесной дискуссии между mens и телом, где тело честно силится понять mens, но не может, и mens называет тело дураком, что не есть весьма достойное психологическое лечение тела. И таким образом они только проходят рядом друг с другом. В конце оба говорят, что, похоже, изъясняются на совершенно разных языках и просто не понимают друг друга. А потом начинается «символизация»: когда говорят на таких разных языках, можно общаться только с помощью символов. Сначала тело не может понять символы и постоянно требует остановиться, прекратить этот символический способ разговора и быть конкретным, потому что оно этого не понимает. Но через некоторое время оно начинает понимать символизацию, а затем они могут воссоединиться в новом единстве.

«Вот почему сначала нужно разделение или отделение, distractio, mens от тела, чтобы позже могло быть достигнуто единство. Многие называют это distractio добровольной смертью, достигаемой объединением animus и anima и тем, чтобы заставить их покорить тело, которое должно быть принуждено отказаться от своей раздражительности, своего возбуждения и своего постоянного беспокойства о мирском, а также от отсутствия умеренности в своих желаниях. Это оказывает влияние на волю. Последней начинают нравиться эти изменения, и она становится лекарством.

Затем тело снизойдет и присоединится к празднеству. [Интересно, что тело добровольно снизойдет, немного ворча, как вы увидите, но он — я использую слово „он“, потому что тело, которое говорит, идентифицирует себя как мужчина, — все же снизойдет и присоединится к празднеству]. Подобно тому, как дикие звери становятся свирепыми, когда слишком много едят, и у них вырастает раковая опухоль, когда они не очищают свои тела от лишних соков через экскременты, через дефекацию, так же и философское лекарство должно очистить наш организм от всего, что излишне и что испорчено, а затем оно сможет вылечить тело».

Теперь вы уже начинаете понимать, а дальше станет еще яснее. На первый взгляд все это не сильно отличается от любой христианской этической программы. Если вы обратитесь к некоторым средневековым текстам о духовном воспитании монаха, таким как «Exercitia Spiritualia» святого Игнатия Лойолы, вы увидите, что в уставах некоторых орденов есть пункты о преодолении желаний тела. Дорн действительно имеет в виду аскетические упражнения, и понятно, что это та же старая история. Но есть очень существенная разница: в интроверсии монаха и медитативных упражнениях, направленных к христианскому одухотворению, тело полностью отбрасывается как зло и не снисходит позднее, чтобы присоединиться к празднеству. Монах не имеет намерения, чтобы оно делало это; чем скорее он умрет, тем лучше, и если ты умрешь в монастыре от туберкулеза в возрасте тридцати лет, есть больше шансов, что тебя назовут святым, чем если ты станешь старым и несчастным.

Святой Хуан де ла Крус даже сказал, что тот, кто действительно серьезно принял подражание Христу, не должен жить дольше сорока лет, потому что сам Христос умер в тридцать три. Итак, вы видите, что идея distractio или separatio в христианской программе является абсолютно явной и определенной. Тело есть зло и принадлежит дьяволу, князю мира сего, и вы можете только смирять его, уничтожать, заставлять голодать и бросить его собакам — что также означает, конечно, отсечение тени; как вы видели, тело действительно составляет то, что мы сейчас назвали бы проекцией тени.

С учетом этой точки зрения Дорн очень отличается, ибо, хотя он разделяет предрассудки и враждебность по отношению к тени и к тому, что он называет телом земного человека, он понимает этот образовательный трюк подчинения его с помощью аскетизма лишь как нечто временное — так сказать, подчинение его, — что составляет огромное различие. Поэтому, хотя Дорн излишне подчеркивает дух и в его сознании есть слегка моралистическая тенденция, он — настоящий алхимик. Он считает, что искупление личности в христианском понимании не относится к человеку в целом и что даже земной и физический человек может принять в нем участие, и к этому может присоединиться вся природа. Человеку не нужно сначала отрезать низкую часть своей личности и затем делать что-то прекрасное с оставшейся высшей частью. Он продолжает: «Таким образом, тогда, когда тело снисходит к присоединению, все вместе приходит в гармонию и умеренность, и тогда в нашем организме есть эфирная субстанция, бальзамическая субстанция, которая также сохраняет его в здоровой форме».

Здесь это не просто вопрос одухотворения и отбрасывания земного человека. Дорн даже считает, что его трансформация имеет соматический исцеляющий эффект и что эта внутренняя метаморфоза также даст физической личности долгую и здоровую жизнь. Здесь он предвосхищает то, за что борется сейчас наша психосоматическая медицина: идею, что большинство болезней имеют соматический и психический аспект и что при лечении психических нарушений может быть улучшен соматический аспект заболевания; так что нужно попытаться вылечить болезнь с обеих сторон. У Дорна та же цель, и он говорит, что как только происходит то, что мы бы назвали реализацией Самости, это оказывает жизнесберегающий и здоровьесберегающий эффект на наше конкретное физическое существование.

Затем Дорн делает небольшое отступление. Некоторые люди, говорит он, убеждены, что это лекарство (которое мы бы назвали переживанием Самости) само имеет метафизическое тело, но он отказывается принять эту гипотезу, так как считает, что наше реальное тело, когда с ним должным образом обращаются посредством mens, создаст основу для лекарства. Здесь он отбрасывает то, что все еще сохраняется в определенных традициях в Европе в настоящее время и касается астрального или тонкого тела. Он говорит: «Нет, нет, я не верю в астральное внутреннее тело или тонкое тело. Я имею в виду реальное тело, которое было очищено или подверглось лечению».

Здесь вы снова видите, насколько истинным алхимиком является Дорн, потому что он никогда не позволяет себе уйти от факта реального конкретного тела путем уловки — объектом лечения является реальный конкретный человек как он есть, с его тенью. Дорн не удовлетворен просто отрезанием того, что беспокоит, чтобы достичь прекрасных результатов с оставшимся.

Это нечто уникальное в алхимии: она отличается, например, от буддийского обучения медитации, потому что на Востоке нет такого возвращения к телу (за исключением некоторых дзэн-буддийских традиций). Всегда есть идея, что некоторые вещи, такие как мирское, поверхностность и так далее, должны быть безусловно устранены, так что это всегда своего рода образовательная программа. У Дорна действительно есть нечто подобное — нужно сделать определенное количество этого, но он всегда возвращается к идее, что настоящий человек, как он есть, является объектом и даже носителем внутренней трансформации. Вот где и Юнг, и я согласны с алхимией больше, чем с любой другой традицией: ибо, если вы потворствуете себе, убирая то, что вы не можете изменить или трансформировать, у вас будет замечательный идеалистический результат, который не удержится, когда дело дойдет до опыта.

В следующем отрывке Дорн объясняет, что то, что он называет разделением или отвлечением, distractio, это просто искусственное ожидание того, что обычно происходит в момент смерти; вот почему он также называл его добровольным ожиданием опыта смерти. Он продолжает:

«В человеческом теле скрыта определенная метафизическая субстанция, которая известна очень немногим и которая не нуждается в лекарстве, поскольку она сама есть нерушимое лекарство. Философы, через божественное вдохновение, признали мощь и небесную силу этого вещества и то, как освободить его от оков: не через какой-то противоположный принцип, как физическое лекарство, но аналогичное лекарство в себе».

Я думаю, что это понятно. Он видит опыт исцеления, хотя он дается Богом, не внешним религиозным опытом или внешним учением, но подлинным личным внутренним опытом. Каждый может извлечь опыт исцеления из себя самого. Он даже говорит (и это интересно, после многократных упоминаний о презрении к телу, которые можно найти в любом медитативном тексте того времени), что исцеляющее лекарство находится в теле, а не в anima или animus. Именно в той части личности, которая наиболее сильно сопротивляется любому сознательному усилию и которую мы назвали бы тенью, и находится исцеляющее лекарство. Оно нетленно, и оно должно быть определено и извлечено оттуда.

У интроверта экстраверсия происходит через своего рода наивную проекцию. Никто не верит в полную прочность и уникальную реальность внешнего мира более, чем интроверт, поскольку он обладает бессознательной и, следовательно, примитивной, сильной и наивной недифференцированной экстраверсией. Никто так сильно не привязан к мирскому, как он. Это его и разделяет. Каждый интроверт, не прошедший через длительный период анализа, страдает от этого. (Экстраверт тоже разделен, но по-другому; я говорю сейчас об интроверте, потому что таков наш автор)[24].

Интроверт очень хочет видеть субъективную сторону внутри себя, насколько это касается его интроверсии, но когда вы приближаетесь к его экстравертной теневой стороне, вы встречаетесь с наивным, примитивным человеком, который всегда считает, что трудности состоят во внешних обстоятельствах, а не в его собственных проекциях. Идея теперь в том, что если вы смогли найти проецирующий фактор, который идет изнутри этой личности, тогда есть возможность объединения. Я приводила вам пример своей наивности — когда я в течение многих лет полагала, что проблемы с деньгами не имеют отношения к психологии, а должны решаться с помощью здравого смысла, средствами внешней реальности, так как деньги — это внешняя проблема (как я думала). Тем не менее, даже такая примитивная, низкая экстравертная часть интровертной личности может рассматриваться символически, принимая то, что происходит в этой сфере жизни, как знаковое событие; в этом случае ее можно привнести внутрь. Таким образом, интроверту особенно трудно видеть через те проекции, которые он делает на внешний мир. Только если он может привнести их внутрь, он может добраться до «одного» Самости, потому что его эго и эта часть его личности никогда не смогут объединиться, кроме как через активацию Самости.

Дорн заканчивает небольшим отрывком под названием «Из философских исследований», в котором он переходит к бурным поэтическим похвалам цели. Там он говорит, что истина является высшей добродетелью и крепостью, которую никто не может завоевать. У нее только несколько друзей, и ее атакует много врагов, сейчас — даже весь мир. Но она имеет большое внутреннее значение. Ее ядро — истинный философский камень, сокровище, которое не может быть съедено молью или ржавчиной и которое существует в вечности, когда все остальное растворится. Этот замок истины был возведен ради разрушения многих и спасения многих.

Вы увидите позже, что с юнгианской точки зрения одно из критических замечаний, которое мы можем сделать Дорну, состоит в том, что он не видит темную сторону Самости. Он видит эго и тень, но и у Самости тоже есть темная сторона[25]. Другими словами, он не принял бы то, что образ Бога обладает темной стороной, здесь он полностью согласен с христианской точкой зрения, что Бог — это только свет и только добро. Но если присмотреться, то можно увидеть, что время от времени он говорит кое-что, так сказать, у себя за спиной, например:

«Этот замок внутренней правды уничтожит много людей, это дешевая вещь, в основном презренная и даже ненавистная. Но не должно ненавидеть его, а скорее любить его, он самое большое сокровище, он любит всех и враждебен всем. Вы можете найти его везде, но практически никто никогда не находил его. Измените себя, говорит небесная мудрость, из мертвых философских камней в живые философские камни, ибо я есмь истинное лекарство, и я изменяю все, что не может существовать как нечто вечное. Почему ты одержим безумием? Через вас, но не от вас [то есть в пределах личности, но не от эго] есть все, что вам нужно и что вы ошибочно ищете снаружи. Там сияет в нас, хоть в темноте и смутно, жизнь и свет человека, свет, который исходит не от нас [то есть не от эго], который, однако, заключается в нас, и поэтому мы должны найти его в нас. Он принадлежит Тому, Кто поместил его в нас, мы можем найти его в Нем, в Его свете. Поэтому истину следует искать не в нас [он имеет в виду эго], но в образе Бога, который живет в нас; это единое без второго. Это Бытие и само по себе все существование».

Дорн возвращается к тому, что Юнг упоминает как нечто столь тщательно отбрасываемое официальным христианским учением: к тому, что каждый человек имеет на дне своей психики божественную искру, часть Божества, которую Юнг назвал Самостью. Но тогда все богословы набросились на него. Критики из лагеря теологов, будь то раввины, пасторы или священники, всегда говорят: «Вы превращаете религию во что-то только психологическое». Но если в нашей психе есть образ Божий как активный центр, тогда мы должны почитать нашу психику как величайшую вещь на земле — и тогда никто не может сказать «только психологически». Если богослов говорит «только психологически», он предполагает, что психе — это «ничего, кроме».

Дорн, будучи искренним, приходит к этому внутреннему образу Бога, говоря, что он есть в христианстве, но не осознан. Он говорит: «Давайте считать, что у нас есть образ Бога как активного субъекта, как сущности, в нашей собственной психике, и потому мы не должны бегать и искать его». Он принимает этот образ всерьез. В значительной степени это справедливо и для всей алхимии, поскольку алхимик не идет в другом направлении или за пределы христианства, но впервые воспринимает христианство с истинно практической точки зрения. Впервые алхимики пытаются действительно верить тому, что проповедовалось в течение столетий, но во что никогда не верили. Дорн продолжает:

«Истина — это вечный путь, что Адам потерял при грехопадении, вот почему он покинул рай голым: это свадебный наряд, что Бог вернет Адаму через Своего сына, Иисуса Христа. Истина неразрывно сочетается с благочестием и правосудием, и все это учит каждого признать или осознать себя — ибо mens speculative, ум провидца, выше, чем научный труд».

Я думаю, это говорит само за себя, но если попытаться вникнуть в психологию Дорна глубже, видно, что он ставит под сомнение аристотелевскую науку — и здесь можно угадать экстравертную проекцию.

И вот появляется вторая ступень «Философского знания». Стать сознательным, или приобрести понимание — вот путь к примирению воюющих мнений посредством истины. Позже Дорн также говорит, что это растворение сомнений. Обычно мы все страдаем от этого, и он, естественно, тоже страдал. Мы никогда не верим в одно и то же в течение одного дня. Обычно люди движутся настроениями. Они слушают кого-то, кто говорит, что то, во что они верят, — вздор, и переубеждаются. Через внешние воздействия человек разбрасывается: в одну минуту он знает что-то, а в следующую сомневается в этом, и таким образом у него в действительности никогда нет собственного мировоззрения. Как сказал один философ: «По утрам я всегда кантианец, а по вечерам верю в Ницше!».

Для Дорна истина, а также объединяющее действие, есть единство (мы бы сказали, Самость). Идея в том, что, найдя единственную внутреннюю истину, эти сомнения или иные убеждения медленно растворяются. Именно поэтому он даже говорит, что растворение означает отказ от сомнений. Он, кажется, играет словами, но это не игра слов, он имеет в виду solutio в алхимическом смысле растворения тела — плавление металлов и соответствующее психологическое состояние, в котором вы берете все эти враждующие мнения и кладете их во внутренний плавильный котел, из которого вытекает одна внутренняя правда. Естественно, чтобы найти это, мы должны начать с себя, «но никто не может стать сознающим себя, если он не знает, что, а не кто он такой». Это высказывание Дорна, которое Юнг очень часто цитирует, потому что оно очень интересно.

Есть люди — интроверты, например, — которые ничего не знают о реальности бессознательного, но могут тратить многие часы в размышлениях внутри своего эго о своем же эго. Иногда эти люди приходят на анализ с огромным осознанием своего эго-характера. Они знают свое эго удивительно хорошо. Конечно, никто не знает его полностью, но такие люди действительно честно пытались думать о себе. Даже в наши дни большинство людей все еще думают, что осознать себя — значит размышлять о собственной личности, просто думать и размышлять на тему «Каков я?». Вот почему люди считают, что анализ и психология сплошь эгоцентрические и что не стоит размышлять о таких вещах; скорее нужно помочь голодающему человечеству. Но это не то, что мы делаем при анализе. Размышления об эго совершенно бесплодны; я бы сравнила их с собакой, которая пытается поймать собственный хвост.

Истинное знание себя — это знание объективной психе, как она проявляется в снах и в утверждениях бессознательного. Только глядя на сны, например, человек может увидеть, кем он на самом деле является; они говорят нам, кто мы есть на самом деле: нечто, что объективно существует. Медитация на этом — это усилия, направленные на самопознание, потому что это научно и объективно, и не в интересах эго, но в интересах выяснения, «кто я» на самом деле. Это знание Самости, более широкой, объективной личности.

Дорн видел то же самое: что познать себя не есть знание, кем человек является — например, доктор Такой-то, живущий так-то и обладающий таким-то характером; это может видеть каждый. Скорее это означает знать, что есть этот человек (это значение слова quid на латыни), и таким образом видеть нечто объективное, которое не совпадает с субъективным эго.

Дорн продолжает усиливать ясность еще более, говоря: «от чего человек зависит, и чему он принадлежит, и с какой целью он был создан». Таким образом, истинное самопознание есть знание о том, от чего человек зависит — эго постоянно зависит от бессознательного. Мы зависим от бессознательного каждую секунду, когда мы действуем. «Чему человек принадлежит» означает, где находятся обязательства эго-личности. Знать, «с какой целью он был создан», означает найти смысл своей жизни от одной секунды до другой. Конец или смысл нашей жизни, говорит потом Дорн, это бессмертие — состояние, в котором мы постоянно наслаждаемся присутствием Бога. Он продолжает:

«Каждый должен внимательно рассмотреть наедине с собой то, что я сказал прежде, и должен испытывать это снова и снова, как будто пить это вновь и вновь, и должен распространять это с честным сознанием. Затем постепенно придут нужные искры. Изо дня в день они будут оживать и выходить на свет перед внутренним психическим взором, и постепенно эти искры сольются в такой свет, что со временем человек всегда будет знать, что ему нужно, и только этим будет присоединен к той внутренней истине, для которой нужны великое спокойствие и великий покой ума».

Мы не можем подойти к этому внутреннему опыту напрямую. Но если размышлять о фактах, которые Дорн представил здесь, тогда у человека всегда будет искра — можно сказать, ага-реакция, — и много-много этих искорок света или ага-реакций постепенно станут чем-то более непрерывным и будут консолидироваться в том, что на языке юнгианской психологии можно назвать постоянным осознанием Самости.

Это точно описывает то, что мы пытаемся сделать. Каждый сон, если он правильно понят — не только интеллектом, но действительно эмоционально понят, — воздействует на человека таким подобным выстрелу ага-эффектом. Если у вас не происходит этого, то вы еще не поняли сон, он не был сформулирован так, чтобы вы могли принять его. Каждый понятый сон — как небольшой электрический шок в высшее сознание, как правило, у человека появляется чувство: «О, теперь я понял», и это обладает живительным действием.

Сон, который снится ночью, всегда подобен письму из одного и того же внутреннего центра, от Самости. Каждый сон таков, и автор письма всегда один и тот же — Самость, одно, quid. Поэтому, если на протяжении длительного времени у вас возникают такие ага-реакции, вы постепенно осознаете природу этого ночного друга по переписке или постоянно ощущаете присутствие и реальность Самости. Это дает эго спокойствие ума. Если, например, вы попадаете в какие-нибудь внешние затруднения, вы можете волноваться до определенной степени, но потом думаете, что подождете и посмотрите, что говорит бессознательное или Самость. Таким образом, у вас есть второй источник информации. Вы не всегда должны следовать собственному голосу, и это дает эго терпеливое отношение и определенную преемственность, поскольку оно ожидает услышать внутренний источник информации, благодаря которому оно будет справляться с невозможной ситуацией, вместо того чтобы бегать вокруг, как перепуганная мышь, и думать так, как всегда стремится думать эго: «что оно должно приставить стебельки к вишням», как когда-то сказал Юнг. Так связь с Самостью приводит к определенному спокойствию и постоянству личности.

«Изучайте поэтому из самих себя, — продолжает Дорн, — все, что находится между небом и землей, так чтобы вы могли понять все». Это то, что мы назвали бы архетипом Самости, а Дорн назвал бы божественным образом в бессознательном, который расположен в психике или в теле и является также микрокосмом. Вы можете узнать обо всех внешних вещах, рассматривая микрокосм внутри себя.

«Таким образом, смотрите, вы становитесь того качества, которое вы хотите, чтобы было у вашей работы. [Под работой он имеет в виду алхимическую работу]. Если вы жадны до денег, то вы захотите, чтобы ваша алхимическая работа принесла золото, чтобы обогатить вас, и ваша работа будет соответствующей. Таким образом, прежде чем приступить к работе над химическими веществами, необходимо сначала получить верное внутреннее качество, потому что тогда вы будете работать с этим, и результат будет согласным с тем, чем вы являетесь. Каждую часть работы вы согласуете с вашими собственными качествами. Вы находитесь во всем, что вы делаете; это не зависит от того, что вы делаете конкретно. Вы находитесь в этом».

Это очень похоже на восточную мудрость, где говорится, что правильное лекарство в руках неправильного человека оказывает неправильное действие, а неправильное лекарство в руках правильного человека оказывает правильное действие. Не то, что делается, но то, кто делает работу, определяет, что воспоследует.

Затем Дорн делает неспешное традиционное отступление о том, как Бог создал мир, как создал Адама в раю и Еву из его ребра. Отсюда он делает вывод, что из хаотического единства личности вышли два, а позже эти два должны быть воссоединены. Адам был андрогинной massa confusa до того, как из его тела было вырезано ребро, чтобы создать Еву, а потом они воссоединились, стали парой и создали человечество. Для Дорна история сотворения Адама и Евы — это сравнение с тем, что он пытается здесь объяснить, поскольку алхимическая работа — имитация создания человечества, которое также началось с разделения мужского и женского.

Следующая глава называется «Беседа, посредством каковой Animus пытается привлечь к себе Душу и Тело». Ранее я сказала, что у Дорна есть некоторые драматические диалоги, которые очень близки к тому, что мы бы назвали активным воображением. Это, однако, не совсем то же самое, потому что он включил в них свои теории. Он не давал этим беседам литься абсолютно свободно, как мы делаем в активном воображении, но, слава Богу, в этой беседе есть один персонаж, а именно Тело, который явно дает совершенно подлинные ответы.

Хотя Дорн хотел сочинить обычный философский «пропагандистский» диалог, время от времени в нем искренне играет бессознательное, причем очень забавным образом, даже до такой степени, что иногда mens, который, предполагается, знает все, становится весьма расстроен и не знает, что здесь не так. Таким образом, разговор иногда превращается в то, что мы называем реальным активным воображением, хотя вам следует простить Дорна за то, что иногда он просто ведет пропаганду своих теорий, и за те места, где его сознательный ум становится слишком активным.

Участники этого разговора таковы: Дух, Anima, Тело и Философская Любовь. Философская Любовь на самом деле означает любовь к истинной философии, которой является алхимия. Этот персонаж приходит только в конце, поначалу их только три. (Spiritus, кстати, то же самое, что и Animus. Дорн не слишком систематичен.)

Spiritus: Ну, Душа моя и Тело мое, встаньте и следуйте за проводником вашим.

Animus: Он хочет сейчас пойти на ту гору напротив нас. С ее вершины я покажу вам двойной путь, разделение пути, о котором уже у Пифагора было смутное представление, но мы, чьи глаза были открыты [под словом «мы» он имеет в виду христианскую традицию] и кому показывает путь солнце благочестия и справедливости, не преминем найти пути истины. Теперь пусть ваши глаза посмотрят в правую сторону, так, чтобы вы не могли видеть суеты и поверхностности левого пути, но взирали бы на мудрость. Видите ли вы там прекрасный замок?

Anima и тело: Да.

Spiritus: В нем обитает Философская Любовь, из которой течет источник воды живой. Тот, кто сделал глоток ее, не будет жаждать вовек в этом скучном мире. С этого приятного места мы должны затем сразу пойти на еще более красивое место, которое есть обитель Мудрости, и там вы также найдете источник воды, которая даст больше благословений, потому что даже если враги изопьют ее, они будут вынуждены помириться. Есть люди, которые пытаются устремиться даже выше, но им нечасто это удается. К северу есть место, куда смертный не может вступить, если он ранее не вступил в божественное, бессмертное состояние, но прежде чем он действительно вновь вступит туда, он должен будет умереть и отбросить свою земную жизнь. Тот, кто дошел до этого замка, не имеет больше оснований бояться смерти. Помимо этих трех мест есть еще четвертое место, которое превосходит все, что люди могут знать. Первое место вы могли бы назвать хрустальным замком, но четвертое невидимо: вы даже не будете способны увидеть его, прежде чем достигнете третьего. Это золотое место вечного блаженства. Сейчас посмотрите на левую сторону: там вы видите мир, полный своих желаний, и богатства, и всего, что радует глаз смертных. Но посмотрите на конец этого пути: там темная долина, полная тумана, которая простирается до конца горизонта — это ад [естественно, с христианской точки зрения].

Anima и тело: Да, мы видим это.

Spiritus: Теперь мы идем по этому широкому пути [он имеет в виду левый путь, путь в ад], и там каждое удобство превратилось в бесконечную пытку. Вы слышите, как стенают люди в отчаянии?

Anima и тело: Да, мы слышим, но разве люди не вернутся оттуда?

Spiritus: Они не могут видеть конца этого пути, и вот почему они просто идут дальше, и они в большинстве своем уже прошли место покаяния и, следовательно, не могут больше вернуться.

Anima и тело: Есть и другие пути, на которых можно подвергнуться опасности.

Spiritus: Да, есть два боковых пути, которые также раздваиваются перед нами и о которых я расскажу вам позже. Теперь мы проходим вперед в то место, а именно на этих двух путях, в рай и в ад, после чего есть еще два пути, это пути болезни и нищеты, которые находятся между раем и адом. Они не приводят в рай или в ад; многие люди выбирают их, а затем, после того как болезнь и бедность научают их вернуться на правильный путь или, возможно, заставляют их идти по пути в ад, так что они находятся в промежутке каждой попытки и несчастны, и человек не знает, какой путь он завершит. Широкий путь слева — это путь ошибок, два других пути — пути болезни и нищеты, и путь, на котором мы сейчас находимся, если мы перейдем на другую сторону, это путь истины, и при входе на этот путь стоит ангел Господень, которого также называют tractus Божественного. [Под словом tractus он подразумевает род любящего притяжения, мы бы сказали, бессознательное очарование]. Здесь, даже на первом пути, этот tractus привлекает их всех, но есть люди, которые сопротивляются ему и не идут по этому пути, так как они сдаются своим минутным импульсам и желаниям. Эти люди подвергаются физическим болезням, и лишь немногие через физические заболевания могут увидеть свои ошибки, а затем вернуться на путь истины.

Здесь точка зрения Дорна близка к нашей. Поэтому он задает тот же вопрос, который задаем и мы: если физическое заболевание означает, что что-то не в порядке в нашем психическом балансе, то может ли человек выздороветь, если увидит этот дисбаланс и исправит его? Но многие люди не задают такой вопрос, говорит Дорн, а еще есть другие, которые просто продолжают путь болезни и в конце концов попадают в ад.

Anima и тело: Мы видим немногих, кто идет назад, но их очень мало.

Тело: О нет! Я бы скорее сто раз умерло, чем дошло бы до конца левого пути в ад.

Spiritus: Вы говорите так, потому что я показал это вам, но давайте подождем и посмотрим, вспомните ли вы это позже.

Тело (очень серьезно): Куда ты ни пойдешь, я всегда буду следовать за тобой, но прежде чем мы пойдем, пожалуйста, скажи мне, почему мы не перешли на тот другой путь.

Spiritus: Есть люди, которым этот tractus — это притяжение — образа Божьего был дан заранее, так, чтобы они чувствовали его и не сбились с пути.

Тело: Разве не каждого он притягивает?

Spiritus: О да, каждого!

Тело: Но почему тогда они поступают неправильно?

Spiritus: Когда они здесь, в области разделения, они обращают глаза влево, на все эти удовольствия мира, более чем на воду жизни на правой стороне и на эту прекрасную гору.

Тело: Как называются эта гора и эта река?

Spiritus: Они оба называются первыми привлекательностями от Господа.

Тело: Есть также другие привлекательности, кроме тех, что ты указал?

Spiritus: Есть много других между ними, которые люди могут чувствовать посредством своей совести, если не игнорируют ее.

Тело: Почему ты задержался здесь?

Spiritus: Чтобы посмотреть на эту божественную реку! Доводилось ли тебе видеть так много прекрасной воды?