Алхимическое активное воображение

Глава IV Ум и Тело в замке Философской любви

Пока anima еще немного колеблется, не зная, какую сторону принять: сторону animus или сторону тела. Количество героев всегда составляет три: spiritus, anima и тело, но когда spiritus или animus (это не юнговский анимус) и anima (то, что оживляет тело) объединяются, они становятся тем, что Дорн называет mens. Реальное напряжение существует между animus и телом.

Дискуссия продолжается:

Spiritus: Видели ли вы, как мы пили из источника любви, из того родника любви в нижней части горы привлечения Господня?

Тело: Ты пил?

Spiritus: Вот ты и показываешь, насколько ты слепо!

Тело: Ну почему же ты не сказал мне, чтобы я тоже выпило?

Spiritus: Потому что ты не можешь сделать этого, пока ты не вместе с нами.

Тело: Когда это будет?

Spiritus: Когда ты станешь одним с нами. Но сначала мы должны стать одним, и тогда ты тоже станешь одним с нами.

Тело: И когда это будет?

Spiritus: Когда мы придем в алмазный замок.

Тело: Ну, тогда скорее, потому что я тоже хочу увидеть то, что видишь ты. Вот, мы пришли в первый замок, и я постучу. Но почему нет дверей? [Оно не видит дверь].

Spiritus: Это мы, несколько странников, пришли и хотим попросить у вас разрешения войти. Пожалуйста, откройте.

Философская любовь отвечает изнутри: Редко кто-нибудь приходит сюда. Кто вы?

Spiritus: Три ученика философии. [Философия в этой мысленной связи есть просто алхимия].

Философская любовь: Что вы ищете?

Spiritus: Мы хотим изучить философию.

Философская любовь: Почему вы хотите изучить еще раз то, чему вы уже научились?

Spiritus: О, у нас была очень плохая пища, и теперь мы хотим питаться лучше. [Какое-то время они говорят о духовной пище, которой хотят].

Философская любовь: Ну, я слышала, вы были обучены до определенной степени, и в любом случае мы никогда не прогоняем никого, кто приходит к нам, поэтому, пожалуйста, входите, но сначала снимите рога, прежде чем войти в дверь.

Spiritus: Хорошо, мы сделаем это.

Философская любовь: Затем, мы всегда экзаменуем наших новых учеников.

Spiritus: Хорошо, я согласен.

Философская любовь: Что есть философия?

Spiritus: Любовь к мудрости.

Философская любовь: Что есть мудрость?

Spiritus: Высшая мудрость всего, истина.

Философская любовь: Что есть любовь?

Spiritus: Это постоянное желание достичь истины, пока не постигнешь ее.

Философская любовь: Откуда вы научились этому?

Spiritus: От привлечения Господа.

Философская любовь: Кто передал это вам?

Spiritus: Те, кого Он учил первым и кто затем учил других.

Философская любовь: Но почему вы не слышали об этом в университетах?

Spiritus: О, там мы слышим только о философии Аристотеля и прочую ерунду. [Затем следует долгая полемика против аристотелевской схоластической философии].

Философская любовь: Итак, прежде чем войти, вы должны расписаться в нашей книге гостей. Как вас зовут?

Spiritus: Меня зовут Spiritus, или Animus, а это Anima, а вот это Тело.

Философская любовь: О, вы очень близки.

Spiritus: О да. Мы трое — братья.

Философская любовь: Теперь мы сначала хотим вызвать Свет, и вам также следует присоединиться к этому. [Затем Философская Любовь обращает длинную, скорее риторическую, молитву к Господу, чтобы Он просветил этих троих и даровал им свет Своей благодати, так чтобы они могли увидеть правду].

Заходите, вы вступаете сейчас в двери Философской Любви и будете учиться в школе вечной любви. Давайте сначала поедим, но, прежде чем мы начнем, давайте помолимся снова. [Тогда она[26] произносит другую молитву к Господу, прося Его благословить пищу, которую они собираются есть вместе].

Итак, Тело, теперь ты можешь есть в одиночку, есть и пить то, что здесь есть, но остальных я возьму с собой и дам им иную пищу. [И затем, обращаясь к Spiritus и Anima, она говорит:] Сейчас Господь ознакомит вас с изучением философии, но вы не сможете понимать все, что я вам скажу, потому что вас по-прежнему беспокоит тяжесть тела. Итак, сейчас, прежде чем вы пойдете к исходному колодцу или источнику любви, мне лучше повторить все важное. [Затем она дает длительное общее наставление по всему вопросу. Поскольку это то место, которые Юнг очень часто цитирует, это может звучать знакомо для некоторых читателей].

До грехопадения Адама был только этот широкий путь слева, а долины страданий, которую вы видели на другой стороне, не существовало. Страна блаженства была повсюду, но после ослушания первого человека Бог уменьшил этот большой благословенный путь до очень узкого, у входа на который стоит херувим с мечом в руке, чтобы помешать людям вернуться домой. [Это известная история изгнания из Рая]. И сын Адама повернулся к левому пути и оставил тот, что построил Отец, и построил другой, широкий путь, который заканчивается, как вы помните, в аду. Но, тронутый жалостью и любовью и столкнувшийся с обвинением в несправедливости, Бог решил взять у ангела меч гнева и заменить его тройным рыбацким крючком, а меч Он просто повесил на дерево. Так гнев Божий превратился в любовь, не сильно повредив справедливости.

Но прежде чем это случилось, эта большая река (вы знаете, что любви к философии еще не существовало), была не рекой, или водопадом, как сейчас, но покрывала всю землю, как роса. Но после грехопадения она вернулась туда, откуда появилась, и стала всего лишь этой узкой речкой. Теперь, однако, мир и справедливость наконец обняли друг друга с высоты этой горы, и вода благодати сошла вниз и вновь коснулась мира. Но те, кто идет налево, увидели только меч, подвешенный на дереве. Но они знают его историю, и поскольку они укоренены в мирском, они просто проходят мимо. Другие не хотят видеть его, потому что не знают о его воздействии, а некоторые даже не видят его вовсе или делают вид, что не видят, и все они спускаются в долину и пропадают, но если рыболовный крючок ловит их сзади, они снова становятся разумными, раскаиваются и их частично оттягивает назад. Но в наш век, который есть век благодати, меч превратился в Христа, который за грехи наши взошел на крестное древо. Это естественный закон и божественная благодать, но теперь давайте изучим природу неверного пути.

Юнг в «Ответе Иову»[27] называет большой проблемой то, что, согласно христианскому учению, неправильное идет от человека, а все положительное исходит от Бога; тот же факт, что сам Бог создал в раю змея, который соблазнил человека, замели под ковер. То, что Бог мог бы посмотреть на свою собственную тень и взять вину на себя, вместо того чтобы обвинять человека, учителям христианской религии никогда не приходило в голову. Юнг приводит пример с биологом, который выращивает колонию бактерий, а если бактерии ведут себя не так, как следует, сердится на них. Человек, в конце концов, это просто бедное, бессознательное творение природы: как можно обременять его всем мировым злом? Естественно, у нас здесь это же учение, за исключением небольшого изменения в конце Ветхого Завета, где Бог поворачивается внутрь. Один раз он испытывает момент саморефлексии и тронут жалостью к человеку. До сих пор он просто топил людей в своей ярости, когда они ослушивались его. В нашем тексте он столкнулся с обличением правосудия.

Это очень интересно, поскольку предполагается, что внезапно божественное правосудие обвиняет самого Бога. Бог принимает это, и благодаря этому пониманию или через его влияние, он превращает ангела гнева в ангела любви и заменяет меч трехсторонним крючком. Остальное вы, вероятно, поймете в свете христианского учения: райское состояние мира начинает блекнуть, и появляются все страдания, но потом, когда пришел Христос, он был не рыболовным крючком, но мечом. Естественно, что Дорн имеет в виду высказывания Христа, такие, как: «Не мир Я пришел принести, но меч», так что вы снова видите нерешенную проблему. Трехчастный рыболовный крючок, который Дорн, вероятно, ассоциирует с Троицей, находится на одной стороне, но Христос не там, ибо он принес меч. Таким образом, несмотря на то, что Бог есть Бог любви и искупления, он все же отрезает часть человечества, которая затем идет по неверному пути, в ад.

Если вы посмотрите на это учение более внимательно, оно в целом весьма противоречиво. Если бы Дорн был честен с самим собой, он бы должен был сказать, что Христос действительно искупил всех и восстановил все в исходном состоянии, но Дорн знает достаточно о мире, чтобы понимать, что этого не произошло, и потому Христос внезапно превращается в того, кто приносит меч и вновь отсекает противоположности друг от друга вместо того, чтобы объединять их, и его отношение к трехчастному рыболовному крючку остается совершенно неясным. Это может раздражать, если мы смотрели бы на это с теми психологическими познаниями, которые у нас есть сегодня. В том, что здесь говорит Дорн, есть вид смещенной философии, с некой незначительной бессознательной нечестностью. Но если вы вспомните, что Дорн жил во второй половине XVI века и что только потом последовала Контрреформация, эра науки и раскол между религией и наукой, то, наоборот, надо признать, что со своей интуицией он удивительно близко подошел к идее единства противоположностей. И если он естественным образом делает больший упор на официальной христианской доктрине и застрял в дуализме и расколе, которые суть недостаток этой религии, мы не можем винить его, но скорее нам стоит увидеть, как много он на самом деле достиг.

Далее идет очень интересный отрывок из наставления Философской Любви, который на самом деле является попыткой создания первой социологической теории.

Философская любовь: Человек покинул путь истины и стал голым и занятым повседневными заботами. Сначала он стал крестьянином и так добывал свою пищу и жил собственным трудом. Затем последовали ремесла, но с ними пришло и неравенство между мастером и крестьянином, один из которых в некоторых странах богаче и лучше, чем другой. Благодаря этому социальному неравенству возникли ссоры и недоверие. Люди стали строить дворцы и развязывать войны. Все стало неустойчивым и беспорядочным.

Здесь можно увидеть зачатки социологической теории, которая далее развилась в марксизм, идею, что капитализм — корень всего зла в мире. Таким образом, можно даже увидеть здесь то, что уже давно признано: что теории Маркса и Энгельса являются продолжением определенных социологических теорий, уже существовавших в христианстве.

Затем Философская Любовь объясняет дальше, что собой представляет неверный путь:

Философская любовь: В двадцать один год большинство людей достигают распутья и должны выбрать между рыболовным крючком, с помощью которого они привлекаются к Господу, и тем, чтобы идти собственным путем. Но многие проползают под рыболовным крючком и даже не замечают его. Другие вырываются и идут по пути ошибок и просто бросаются в мирскую жизнь. Потом некоторых постигает неудача и они впадают в нищету, и иногда таким образом к ним возвращается разум. Большая часть, однако, строит на левом пути большой завод, большое здание в одном направлении, упорядоченное и управляемое работой. Там есть даже книжный магазин и мастерская. [Это было время появления газет, для которых день и ночь продолжался поиск новых, сенсационных событий]. После этого люди даже отказываются от морали своей работы, пока по мосту болезни они не придут к новому этапу. Для этого Бог попускает, чтобы такие люди стали больны, но, как и прежде, они снова пытаются лечить себя тем, что они знают, и они бегут к гостинице слева, где находится медицина, с ее фармацевтами, хирургами, врачами и прочими работниками медицины [прямо как санаторий или современная клиника], и когда они снова восстанавливают здоровье, оказывается, что они стали очень бедными [потому что врачи уже и тогда были грабителями, не только сегодня], и тогда они добираются до следующего моста — старости, по-прежнему игнорируя привлечение Господа, и лишь несколько на этом пути все-таки возвращаются на правильный путь. А потом приходят страдания старости, пока они не добираются до последней гостиницы, гостиницы смерти, и там их принимает гораздо более свирепый хозяин и убивает их с помощью стрелы смерти, которая отделяет тело от души.

Вышеизложенное вряд ли требует комментариев. Вы видите, что если цель вашей жизни — работать и зарабатывать деньги, то в конце концов вы заболеете: у вас будет сердечный приступ, а затем по мосту болезни вы достигнете реального нового царства и второго привлечения Господа. Интересно видеть, что уже в то время (и здесь у Дорна такое же отношение, как у Парацельса) имел место строгий отказ от чисто физической, материалистической медицины и знание, что по крайней мере часть проблем болезней и старости являются психологическими.

Затем Философская Любовь продолжает наставлять Animus’а и Spiritus’а. Тело в это же время наслаждается хорошей едой в другой комнате. Это опять по-человечески, потому что в средневековых медитативных текстах тело всегда мучили, подавляли и оскорбляли, насколько это возможно, относясь полностью как к врагу. Здесь же тело представлено совсем не как враг, а как бедный парень, который мало понимает и вкусно ест в другой комнате. Он не просто подавлен или отклонен, как и в средневековых трактатах вроде Diligendo Deo, или в трудах святого Хуана де ла Круса и других. Здесь огромная разница в отношении к телу.

Философская любовь: Вы слышали раньше, что меч ангела и первое притяжение были подвешены на дереве на берегу реки, и этот меч является не чем иным, как Сыном Божьим, Спасителем человечества, Христом. Он привлекает проявлением любви, не ругая с помощью аллегорий тех, кто проходит мимо, но привлекая их, как магнит притягивает железо, если только не вмешиваются грязь и сорняки мира.

Людей, которые восхищаются этой рекой, рекой божественной любви, и любовью, которая есть в ней, и позволяют себе быть привлеченными, приводят сюда, как вас, например, и слуги истины принимают их, как вы услышите.

Но прежде чем это произойдет, давайте немного поедим, а затем возблагодарим Бога, что вы пришли сюда. [Далее следует еще одна молитва]. Выпьем из этого колодца, и после того, как вы выпили из колодца любви, вас не должно больше называть Animus [или, скорее, Spiritus] и Anima, и вы не будете больше двумя существами, но одним Mens. [Вот тот момент, где происходит объединение]. Будучи так укреплены, вы сможете противостоять враждебному телу [тело явно снова становится враждебным], и вы должны бороться с ним, пока оно не закончит свой естественный ход, и mens отделится от него. Позже, однако, случится, что тело тоже очистится, а затем снова воссоединится с вами в божественном таинстве. Но как вы должны бороться с телом или какой будет эта борьба, вы услышите лишь позже, когда вы достигнете четвертой степени философского пути — частоты или повторения.

Я немного провожу вас сейчас, а также опишу дальнейший путь. Благодаря помощи частоты или повторения вы придете к замку мудрости, где вы получите пищу даже лучшую, чем вы получили здесь. Здесь я даю вам только молоко, потому что вы еще младенцы. [Это аллюзия на апостола Павла: «как младенцев… я питал вас молоком»[28]. Вино высшего духовного наставления придет позже. Добродетель будет учить вас плодам любви. Позже придет шестая степень умения или действенности, к которой можно прийти только через добродетель, а затем следует седьмая степень, так называемые чудеса, на которой даже муки этого мира станут для вас удовольствием. С этого времени Сам Бог будет вести вас дальше, и все другие спутники оставят вас].

Видимо, после этого Философская Любовь возвращается к Телу, которое закончило трапезу.

Тело: Что тут за смешная компания? [Он видит Философскую Любовь]. Где моя Anima?

Mens: Я здесь, чего ты хочешь?

Тело: Я тебя не вижу.

Mens: Ага, теперь ты, наконец, признало, что ты слепо?

Тело: Но где же дух?

Spiritus: Разве ты не видишь меня? Я стою перед тобой.

Тело: О Боже мой, двое говорят одним ртом.

Mens: Почему нет? Разве ты не помнишь, что я говорил? Что со временем тебе придется бороться только с одним вместо того, чтобы быть одному против двух.

Тело: Что я слышу? Вы не заколдовали ли меня и мои глаза?

Mens: Нет, я никогда не использую никакой магии, я далек от этого, но мы выпили вместе из колодца любви, и потому нам нужно было стать одним. Теперь тебе и вправду не нужно больше жаловаться, что приходится бороться с двумя, потому что мы полностью стали одним: mens.

Тело: А слово mens ассоциируется со многим другим, потому что с него начинаются многие слова: mensa — стол, mensura — мера, menses — месяцы.

Mens: О, если бы ты поставило меру на свой стол и помнило, как мало месяцев дано тебе для жизни.

Тело: Ты говоришь странные вещи. Ты хорошо знаешь, что я не могу жить без пищи.

Mens: Это я знаю точно так же, как и ты, но ты должно знать, что не хлебом единым жив человек.

Тело: Чем же тогда ты питаешься? Я еще не видело тебя за едой.

Mens: Опять ты показываешь свою слепоту.

Тело: Каким образом?

Mens: Я живу каждым глаголом, исходящим из уст Господа.

Тело: О, я хочу жить так тоже!

Mens: У тебя будет возможность сделать это позже, но только после смерти.

Тело: Ты действительно жесток.

Mens: Нет, я обещаю приятное.

Тело: Ты имеешь в виду, что смерть приятна?

Mens: Да, для тех, кто понимает что это такое.

Тело: Тогда, пожалуйста, опиши мне смерть, потому что все ее очень боятся.

Mens: Очень хорошо, но только ты боишься смерти.

Тело: А ты не боишься смерти?

Mens: Ничуть.

Тело: При всей своей мудрости ты просто настоящий сумасшедший.

Mens: Нет, это ты сошло с ума.

Тело: Ну да, я знаю, что все ненавидят смерть.

Mens: Действительно.

Тело: Ну, тогда говори, чтобы я могло понять тебя.

Mens: Ну, я объясню попроще, так чтобы ты смогло понять. Mens человека бессмертен и поэтому не боится смерти, а мужественно преодолевает ее; тело, однако, подвержено смерти, и именно поэтому оно боится ее.

Тело: А откуда ты знаешь, что mens не умирает с телом?

Mens: Я знаю, что все, что рождается из смерти, смертно, но то, что рождается из жизни, не может умереть, а также о том, что то, что между жизнью и смертью, а именно anima, будут сохранено для жизни.

Тело: Ты говоришь совсем неясно.

Mens: Нет, совершенно ясно.

Тело: Хорошо, что такое жизнь?

Mens: Anima тела. Ты помнишь, что anima — это жизненный принцип тела.

Тело: Что же такое смерть?

Mens: Конец жизни.

Тело: Что же, я не стало умнее, чем раньше.

Теперь, если мы критически посмотрим на все это с нашей точки зрения, которая принимает текст в качестве активного воображения, то Дорн (или фигура, которую он представляет) пропускает возможность объединения. Вы видите, что тело действительно очень хочет сотрудничать, и в определенный момент, когда двое, ставшие одним, говорят, что они теперь называются mens, вместо того чтобы бороться или высказывать глупые мнения против mens, оно начинает ассоциировать и говорит: «Mens напоминает мне многие слова, например, mensa — стол, mensura — мера, и menses — месяцы».

Если сейчас мы воспримем это как активное воображение, нам нужно принять эту разумную ассоциацию. Это объединение, кстати, этимологически правильно, поскольку все эти слова действительно происходят из одного корня, и этим тело демонстрирует весьма замечательную мудрость. Во-первых, оно, кажется, знает многое об этимологии слов, а также затрагивает существенные проблемы. Но вместо того, чтобы идти тем же путем и говорить телу: «Да, верно, mensa, menses, mensura, а какие еще ассоциации?» — mens раздражается и говорит: «О, если бы ты поставило меру на свой стол [имеется в виду по отношению к еде] и помнило, как мало месяцев дано тебе для жизни». Затем происходит вся дискуссия о смерти и так далее. Но вы видеть, что Mens здесь по-прежнему нечто вроде эмоционального пропагандиста, и я бы даже сказала, что здесь начинается вражда. Тело не настроено враждебно. Оно начинает пытаться понимать, и если мы попытаемся перевести этот переломный момент обсуждения на наш психологический язык, вы увидите, какой важный поворот здесь пропустил Mens.

Если взглянуть на то, что было написано о религиозной жизни первобытных обществ, кажется наиболее вероятным — по крайней мере, таково было мнение Юнга, которое я разделяю и которое, думаю, со временем будет легко доказать, — что в самых примитивных популяциях, которые еще существуют, религия состоит в основном из определенных ритуалов, которые в значительной степени являются физическими актами: тотемы, еда, танцы и другие виды деятельности, молитвенные жесты и т. д. Ритуал, подобный мессе, состоит из громких молитв и жестов. Человек, вероятно, никак не осознает, что эти ритуалы выполняются в немалой степени так же, как и у животных. Из изучения поведения животных мы знаем, что многие из моделей поведения животных не служат (по крайней мере, никто не может доказать, что служат) какой-либо немедленной утилитарной цели, такой как распространение вида, еда или выживание.

Адольф Портман объясняет эти «ритуалы», как их теперь называют зоологи, тем, что они выражают смысл существования животного. Выполняя их, оно проявляет свое собственное существование или, можно сказать, выражает смысл своей жизни на земле, и даже самые скептические зоологи не смогут найти в них каких-либо дальнейших практических целей. Если не давать животным выполнять такие ритуалы, они болеют и их жизнеспособность падает[29]. Можно считать, что даже на этом уровне уже есть необходимость выражать — давайте использовать выражение Портмана — смысл собственной жизни, без дальнейших практических целей, и очень вероятно, что наиболее оригинальные и наиболее архаичные человеческие ритуалы были аналогичной природы.

Это также причина, почему, углубляясь в историю религии, вы уже не можете отличить игры от ритуалов. История игр, которые до сих пор существуют в примитивных обществах, таких как кубики, бросание кольца на воткнутую в землю палку и все групповые игры и игры с мячом, показывает, что в них играли и ритуально, и одновременно как в игры. В определенной части современной литературы ведется большая дискуссия, хотя мне кажется, что проблема очевидна и совсем не загадочна.

Наиболее разумные исследователи говорят, что нельзя делать различие между этими двумя вещами. Другими словами, когда человек не занят охотой, едой, любовью или сном, если у него осталось немного энергии, то — давайте используем выражение зоологов — он движется и делает то, что для него выражает смысл его жизни, а этим, как правило, являются ритуалы-игры или игры-ритуалы. А согласно виденному мной материалу, по крайней мере 90 %, если не все они, всегда группируются вокруг того, что мы сейчас назвали бы символизмом Самости.

Как правило, где-то обязательно присутствует структура мандалы: нужно бросать кольца в центр или кидать камешки в круглую чашу, попадая в цель или промахиваясь. Модели всех этих ритуальных игр в большей или меньшей степени являются моделями мандалы, и даже используемые принадлежности, например кости, как правило, имеют структуру мандалы, и так во всем мире, будь то Северная Америка, Индия, Китай, Австралия и так далее. Эти ритуальные игры и представления, таким образом, являются старейшими признаками религиозной жизни, которые мы можем проследить исторически, и это действительно очень хорошо стыкуется с тем, что мы сейчас выкапываем из зоологии. У животных в некоторой степени есть ритуальные игры, но у человека они гораздо более развиты.

Таким образом, можно сказать, что в действительном положении дел, которое может быть доказано исторически, нет никакой разницы между инстинктивным импульсом и религией. Религия и инстинктивная физическая жизнь не разделены, и если применить это к нашему тексту, это будет означать, что такой борьбы между mens и телом в первоначальном состоянии не было, они были полностью едины. Как продолжает Юнг, инстинктивная жизнь на примитивном уровне вовсе не проста[30]. Не нужно думать, когда вы используете слово «инстинкт», что это своего рода простое физическое влечение. Напротив, он проявляет себя как сложная система классовых браков, организованных игр и так далее. В самой примитивной инстинктивной религиозной деятельности всегда существует очень строгая организация, много строже, чем в современном праве. Нарушение табу в первобытных обществах влечет за собой наказание гораздо хуже, чем в нашем современном обществе, и многие люди, если они не наказаны племенем за нарушение табу, болеют или умирают, потому что сами чувствуют, что, преступив племенное табу, они предали весь смысл своей жизни.

Таким образом, вы видите, что духовный порядок, который мы ассоциируем с религиозным учением, и инстинктивная деятельность находятся в полной гармонии, но снова и снова в истории человечества и в истории религий это первоначальное единство или гармоничное функционирование модели смысла и порядка и инстинктивных физических импульсов разваливается; и только тогда, как указывает Юнг[31], появляется раскол и религиозные учения становятся враждебны и ядовиты для инстинктивной физической импульсивности. Такие расколы, с которыми мы сталкиваемся здесь, у Дорна, и которые мы встречаем в огромном количестве во всей истории христианства, происходили ранее во многих других религиях и, вероятно, были вызваны самим бессознательным с целью повышения осознанности.

Мы знаем, что в конечном счете все конфликты создаются не только, скажем, неправильным сознательным отношением, но и собственно бессознательным, чтобы объединить противоположности на более высоком уровне. Поэтому ситуация, в которой религиозная доктрина, учение или традиция ядовиты и разрушительны для физической инстинктивности человека, должна рассматриваться не только как катастрофа или отклонение от исходной модели, но в такой же степени и как провокация бессознательной психе для получения более высокого сознания. Однако, если это заходит слишком далеко, человек попадает в ситуацию раскола и испытывает такое напряжение между противоположностями, что полностью теряет свое внутреннее равновесие и даже способность к выживанию. В таких случаях, когда бессознательное, так сказать, создало раскол, оно впоследствии также создает символы, которые призваны согласовать его. Наиболее частые символы, которые появляются в такой момент, это символы великого целителя или Богочеловека, или фигура спасителя, которая снова объединяет противоположности, преодолевает раскол и приносит новый порядок вещей, в котором физическая инстинктивность человека, его, если можно так выразиться, исходные корни и его бессознательное снова находятся вместе, в живом сотрудничестве, как новое видение или новый порядок вещей.

Первоначально поэтому (и Дорн даже признает это ниже) можно предположить, что нет никого менее алчного или несбалансированного, чем животное и первобытный человек. Инстинкт в своей первоначальной форме несет свои собственные меры в себе. Животные очень редко переедают — разве что собаки, которых потом тошнит, но это, как правило, потому, что они уже вступили на беспокойные территории человека. Люди вмешались в привычки и ритмы питания собак, так что давайте не будем брать домашних животных в качестве примера: все они испортились под нашим влиянием. Но животные, живущие в природе, никогда не переусердствуют ни в чем: ни в сексе, ни в пище, ни в чем-либо другом, потому что их модели поведения всегда определяют правильную меру и момент для остановки. Момент начала и момент остановки встроены в их систему поведения, поэтому Юнг всегда говорил, что животные гораздо более благочестивы и религиозны, чем люди, потому что они действительно повинуются своему внутреннему порядку и действительно следуют смыслу того, чем они призваны быть, никогда не выходя за рамки этого. Только человек способен это делать, и мы знаем, до какой степени.

Вы видите, что тело говорит здесь нечто очень интересное: mens, ум, связан на латыни с mensa (столом), mensura (мерой) и mensis (месяц; множественное число menses). Таким образом, оно вдруг верно проявляет интуицию и говорит: «О, мы связаны. Ты mens — тот, кто хочет сосредоточиться на духовном порядке, а то, что меня интересует, — это жизнь здесь, на этой земле, еда и прочее, в этом тоже есть mens». Если бы corpus’у было разрешено поговорить немного больше, они могли бы пожать друг другу руки и согласиться, что в основном они следуют одной и той же линии. Тело должно прислуживаться к своей mensura по поводу mensa, и это именно то, что хочет mens, поэтому нет необходимости в конфликтах. Но mens, имеющий свои эмоциональные предрассудки, продолжает: «О, ты не должно так много есть, тебе нужно помнить, что ты скоро умрешь», — читает эмоциональную проповедь бедному телу.

Таким образом, читать текст нужно очень тщательно. Если вы делаете это, всегда прислушиваясь к тому, что говорит тело, тогда вы поймете, что существовала возможность союза. Но mens, просто чтобы запугать тело, размахивает угрозой смерти, и, естественно, телу это не нравится. И даже после этого тело почти понимает или действительно готово понять, потому что оно говорит: «А скажи мне, что такое смерть?». А потом пришли все эти очень условные фразы вроде: «Ты пришел от смерти и к смерти возвратишься», и «anima находится между [жизнью и смертью], но она будет спасена в вечности», и «Ты, тело, просто боишься смерти». Затем бедное тело говорит: «Что ж, я не стало умнее, чем раньше».

Таким образом, несмотря на свои попытки понять, тело не может совладать с тем, что имеет в виду mens. Это выглядит как если бы они просто обвиняли друг друга в сумасшествии и не могли объединиться. Как мы увидим позже, это не так плохо, как выглядит в данный момент обсуждения. Затем mens продолжает пытаться объяснить, что такое смерть.

Mens: Послушай, то, что ты называешь смертью, для меня означает начало вечной жизни, и я не могу себе представить ничего более приятного, но ты ненавидишь смерть, потому что она отнимает у тебя мирские удовольствия. Тебе нужно знать, что между мирскими удовольствиями и вечным блаженством такие же отношения, как между желчью и медом, но ты само знаешь, что все удовольствия [mens подразумевает неумеренные удовольствия — похоть, жадность; по-латыни это voluptas, что, как известно, означает есть слишком много и переусердствовать в чем-то] заканчиваются тошнотой, а после тошноты происходит еще худшее: болезнь и, наконец, смерть. Когда ты ешь, ты всегда хочешь еще и еще, и ты никогда не прекращаешь желать больше, и то же самое с питьем, и несмотря на это, ты боишься смерти. И все же ты само причиняешь себе смерть, ты, ненасытное тело. Тот, кто не может защитить себя от того, что для него плохо, и кто боится того, кем является сам, — это человеческое тело, которое не живет в гармонии с mens [вы видите, что mens утверждает, что его мера правильная], и оно более несчастно, чем любое животное, потому что животные желают только самое необходимое для них.

Тайным образом mens возвращается к тому, что хочет сказать тело. Он уже действительно принял эту мудрость и знает, что у животных нет такой проблемы и что если бы человеческое тело, в той мере, в какой оно есть животное, просто прислушивалось к своей внутренней тошноте и другим реакциям, дающим нам намек на внутреннюю меру, то не было бы никаких проблем. Так, обходным путем, притворяясь, что не согласен, mens теперь проповедует то, к чему до этого подводило тело, так что они на самом деле не так далеко друг от друга, как кажется. Только человек с его разумом может переусердствовать и даже есть то, что его убивает. Но затем идет длинная моралистическая проповедь против переоценки удовольствий тела: «О, бедное тело, ты действительно боишься только себя, потому что от тебя приходит смерть в результате желаний». На самом деле mens обвиняет тело, что оно неправильно не само по себе — само по себе оно действительно хорошо, mens это признает, — но потому, что у него есть эти неумеренные желания. Сейчас мы бы сказали, что преувеличенные желания — это психологическая проблема, не имеющая ничего общего с телом, но связанная с тенью.

И таким образом mens спроецировал тень на тело, а затем преподнес ему все эти проповеди, но если бы мы отделили тень от тела и приняли последнее за то, чем оно является, — за вполне разумное животное, у которого есть свои собственные внутренние духовные законы, — не обвиняя его и не говоря, что все желания происходят от него, то обсуждение перешло бы другой уровень, и вопрос был бы в том, откуда же приходят эти безмерные желания. Откуда эта невротические тенденции к перееданию и так далее появились в нашей картине? Сейчас мы бы видели это ясно, как психологическую проблему, а не обвиняли тело, но в то время, не имея понятия о бессознательном, люди не могли понимать это таким образом.

Затем mens продолжает проецировать, говоря: у них есть невыясненные теневые проблемы, которые они просто бросают один в другого, обвиняя друг друга в непоследовательности. Mens, однако, вообще не логичен, но обходит кругом в своей логике, говоря:

«Теперь посмотрим, как ты непоследовательно, ты не можешь устоять против других людей или даже против себя. Теперь, пожалуйста, будь разумным, насколько это возможно, и не смущайся так сильно, потому что нам нужно бежать в сады Frequentia [Повторения], и там ты услышишь об этом больше!»

Следующий отрывок подводит итог четвертой главы, которая описывает третью степень внутреннего развития:

«Вы должны знать, братья, что все, о чем я упоминал раньше, и все, что я буду упоминать потом, может быть отнесено к алхимической подготовке. То, что я сказал о частях человека как отделении путем спекулятивной философии, может так же точно быть применено к отделению одного элемента от всех других тел».

Дорн вдруг испугался, что можно было бы неправильно понять это как чисто внутреннее моральное обсуждение, как своего рода нравственную проблему, как будто он обсуждает внутренние побуждения и не понимает это как объяснение настоящей алхимии, настоящей химии. На этом раннем этапе химии простейшим способом разделения различных веществ было их нагревание. Как вы знаете, различные элементы имеют разную температуру, при которой они начинают испаряться, поэтому если у вас много химических веществ и вы их нагреваете, сначала испаряется один элемент и вы можете осадить его, а затем другой, и вы можете осадить и его тоже, и так далее. В те времена часто разделяли различные химические элементы и сплавы подобным образом. Mens говорит здесь, что с помощью тепла можно разделить различные вещества,

«и это то, что я делаю в этом диалоге. Я действительно использую огонь для разделения различных элементов. Поэтому это не следует понимать как моралистическую религиозную проповедь, как текст средневекового святого, но нужно понимать химически, и если такое разделение не сделано, то алхимики никогда не найдут универсальное лекарство, излечивающее все болезни. Нет ни одного слова во всей этой книге, которое не относится к искусству алхимии и его объяснению».

Таким образом Дорн хочет отринуть идею, которая легко могла бы прийти, что он подразумевает лишь внутренние психические конфликты человека, а не природные явления. Здесь вы снова видите, как концепция коллективного бессознательного, как понимал ее Юнг, служит сохраняющим фактором. Только благодаря этой концепции мы можем видеть внутренний конфликт объективно, без проецирования его на тело или на субъект.

Mens является более или менее развитым хорошо осмысленным эго-сознанием, с религиозным убеждением и самоконтролем, имеющим в своем распоряжении всю мудрость христианской традиции, в время как тело несет проекции многого из того, что мы сейчас назвали бы бессознательным и, более конкретно, тенью.

Но, не имея концепции бессознательного, Дорн не может решить эту проблему: либо этот конфликт существует в mens, и тогда напряжение находится на уровне эго, либо это чисто химическое нарушение в природе. Среди современных людей 80 % все еще думают подобным образом, потому что еще не видели важности концепции бессознательного. Они по-прежнему видят только субъекта с личными конфликтами, a mens, естественно, находится в том же положении. Всегда существовала тенденция недооценивать конфликты либо материалистически — думая, что вся проблема находится в теле, которое нужно излечить химической медициной, — либо психологически, но подразумевая, что проблема заключается только в том, что субъект думает о себе, в сложностях, которые имеет с собой и создает для себя эго. Мысли, что конфликт может лежать в другой области, то есть в бессознательной психе, где также находится и излечение, естественно, не было. Теперь вы поймете, почему Юнг был вынужден вернуться в XVII век, запереться там и изучать процесс оттуда[32].

Но здесь Дорн четко утверждает (поскольку постепенно понял это), что он говорит не только о сознательном конфликте, но о чем-то ином: об исцеляющем факторе — он бы сказал, божественном духовном лечебном факторе в материи или в природе. И вот почему он заканчивает эту главу, говоря, что нужно понимать, что он описывает не моральный конфликт, но алхимическую процедуру.

Дорн продолжает объяснять это и далее:

«Философская любовь и вражда в материальной части такая же, как в частях тела человека. Объединение двух может быть достигнуто, только если до coniunctio сначала удалить разрушение, и именно поэтому надо помирить врагов, чтобы они стали друзьями. Во всех несовершенных телах [металлах, которые можно найти в природе], которые еще не достигли своего полного совершенства, одновременно существует состояние дружбы и вражды. Но если, с большим пониманием и усердием, человек удаляет вражду, то, как мы объяснили, они достигают совершенства через становление в человеке в единстве. Таким образом, отдели нечистые части в каждом теле огнем и очисти их (чистым частям это не нужно). Затем смешай снова то, что было очищено, с чистым, то, что тяжело, с тем, что легко, и после того, как ты возгонишь это, ты сможешь сотворить то, что фиксировано и изменчиво, и то, что является физическим и духовным».

Вы видите, каков ход мысли Дорна: он начинает с религиозного учения, затем спускается к проблеме, какова она есть в человеке с его конфликтами, затем он применяет это к телу, а затем к элементам природы в целом, и говорит, что во внешней природе — скажем, в обломке руды, в куске дерева или в камне — точно такая же ситуация, как с человеком: то есть состояние напряженности, вражды с одной стороны и некоторое количество любви с другой. Он подразумевает отталкивание и близость в физическом смысле, и здесь тоже нужно идти путем удаления отталкивания, или вражды, из всех различных частей, так, чтобы все они могли быть объединены.

Его ассоциация с историей алхимии состоит в том, что золото, сейчас понимаемое как реальный металл, есть идеальное состояние каждого металла. Железо, медь, сплавы и так далее — просто пока несовершенные металлы, которым препятствует то, что враждебно к ним. Поэтому, если вы делаете такое высшее separatio и удаляете все, что тормозит внутреннее развитие этого металла, он естественным образом станет золотом.

Такова была теория алхимиков, и мы не слишком убеждены, что это действительно можно понимать буквально, по крайней мере не в отношении материи. Для нас, однако, это дает ясное представление о том, что мы обнаружим в бессознательном, которое содержит одновременно тенденции противоречия и распада. Тенденция распада может привести к психозу, если бессознательное и сознание сталкиваются, потому что тогда конфликт торжествует, и человек распадается на все те части, которые враждебны друг другу, как, например, психотик слышит различные голоса, которые ссорятся друг с другом. С другой стороны, мы также знаем, что бессознательное содержит тенденции синтеза или интеграции, которые исходят от регулирующего центра, который Юнг называет Самостью.

Самость является центром интегрирующих тенденций и исцеления в пределах бессознательного, так что мы можем сказать, что по-прежнему действуем так же, как алхимики. Мы стараемся удалить вражду между элементами, не отбрасывая ее, но заставляя людей объясниться со своими конфликтами, самим противостоять своим конфликтам, а не просто дать им происходить в бессознательном, а также путем поддержки интегративных тенденций бессознательного. Если кто-то видит сны, которые предлагают решение, мы продолжаем, заставляя эти сны и их стремления подняться в сознание и поддерживая и вдохновляя, так сказать, тенденции интеграции. Очень часто в мотивах таких снов видишь вражду элементов как борющихся животных: как во многих сказках и мифах, сражаются птица и змея, или две птицы, или две собаки, сплетенные вместе в борьбе[33]. Борьба животных всегда символизирует конфликт в самом бессознательном, когда две инстинктивных тенденции сплетаются рогами. Если туда входит сознание, то конфликт меняется.

То же самое происходит в сказках, где герой находит дерущихся животных и примиряет их, а затем получает от них подарки. Одно животное дает ему орлиное перо и говорит: «Когда бы ты ни позвал меня, я помогу тебе», а другое дает ему волосок из своего хвоста и говорит: «Всякий раз, когда придет нужда, просто возьми волос и сожги его, и я приду к тебе на помощь»[34]. Это мотив бесчисленных мифов и сказок. Там тоже есть эта вражда различных элементов внутри бессознательного, которая через вмешательство сознания может быть решена путем компромисса или путем сознательного конфликта.

Это открывает путь тенденциям интеграции Самости, чтобы те могли продвинуться вперед и работать на интеграцию и объединение личности. Эти конфликты возникают частично от воздействия окружающей среды и, вероятно, от того, что наша психика наследует противоречивые тенденции от наших предков. Мы, как правило, рождаемся с определенным их количеством, и если мы не будем заниматься ими, они воюют внутри нас, борются между собой за нашей спиной и таким образом ослабляют и отвлекают сознательную личность. Такие конфликты можно наблюдать на уровне животных: все, наверное, хоть раз да видели маленькую собачку, которая пятится и в то же время неистово лает, дрожа и испытывая страх перед большой собакой?

Дорн продолжает:

«Теперь я должен предостеречь читателя, чтобы он сделал определенные различия таким образом, чтобы не запутаться и не начать сомневаться во всем целиком. Если я упоминаю бездушные предметы, речь идет о растительном и минеральном царствах, то есть царствах растений, камней и металлов на земле. У этих предметов, однако, также есть свои растительные и минеральные души. Поэтому, если я говорю о мертвых телах, никто не должен думать, что я хочу идти против алхимиков, которые считают, что все в природе обладает духом, душой и телом».

Дорн считает, что даже то, что мы грубо называем мертвой материей, имеет некую собственную психику, хотя и иного качества, чем человеческая психика. Когда он говорит о мертвой материи, он выражается разговорно, он убежден, что не существует такого понятия, как мертвая материя. Дорн наделяет душой животное, не рациональной, но чувствительной душой, обладающей, мы бы сказали, более расплывчатым эго-сознанием.

«Чувствительный» означает здесь способный к ощущениям, страстям и чувствам. Некоторые бихевиористы все еще думают, в духе Декарта, что животные — это чисто физические автоматы. Но некоторые школы все в большей и большей степени приходят к выводу, что у животных действительно есть рудиментарные начала всех психических качеств, которые есть у нас, хотя, возможно, не столь развитые, и что у высших млекопитающих есть чувства и реакции, очень похожие на наши. Вот почему этолог Конрад Лоренц сказал в шутку, что животные — это люди ощущательного типа. Каждый, кто знаком с ними, согласится с этим, и Дорн, по-видимому, мыслит подобным образом.

«Нужно понять то, что я объяснял ранее, — что есть двойное рациональное разделение [рациональный = ratio: обладающий правильным взглядом на вещи]: одно — это произвольное разделение, которое я обсуждал ранее, а другое — естественное разделение, которое не относится к алхимии. [Под этим он подразумевает естественную смерть]. В смерти происходит то же самое, но это не относится к алхимии; это просто событие. Но разделение воспринимающей души и так называемого мертвого тела также двойное, ибо снова одно естественно, а другое искусственно, и снова только последнее относится к алхимии. Произвольное разделение происходит в состоянии, в котором все части сохранились, чего не бывает при естественном разделении. В смерти тело разрушается, но если я ожидаю опыта смерти, как здесь, при этой алхимической процедуре, то тело сохраняется, оно отделено, отложено в сторону и сохранено, и я могу взять его позже. Но если одно и то же разделение происходит по всему телу, я не могу снова взять тело, оно уничтожено. Инструмент произвольного разделения есть дух и дыхание жизни, инструмент естественного разделения есть смерть, а инструментом искусственного разделения [то есть в реторте] является огонь. Но я не стал бы возражать, если соединить в одно алхимию rationalia [под этим он имеет в виду то, что описал ранее в диалоге] с эффективным ощущением и так называемым мертвым телом».

Это звучит очень странно, потому что Дорн всегда говорит о них как о двух, но заявляет, что не будет возражать, если их будут понимать как единое целое. Другими словами, он просто не в состоянии использовать то, что можно было бы назвать унитарным языком, и потому всегда вынужден говорить о так называемых внешних вещах в реторте или в металле и так называемых внутренних психических фактах, которые он называет rationalia, а мы назвали бы бессознательным. Но он утверждает, что не возражает, если их действительно будут понимать как единое целое.

Дорн столкнулся с трудностью, которая существует в современной психологии до сих пор. Физик Вольфганг Паули всегда говорил, что теперь нам нужно постараться найти нейтральный, или унитарный, язык, в котором каждое понятие, которое мы используем, применимо как к бессознательному, так и к материи, в целях преодоления того ложного мнения, что бессознательная психика и материя — это две разные вещи[35]. У нас до сих пор нет такого унитарного языка, а уж у Дорна его не было и подавно. Потому он был вынужден говорить двойственным образом, но в то же время он всегда уверяет, что его следует понимать единым образом. Он не может выйти за пределы этого, потому что выражать свою интуицию единства ему мешает язык того времени. Но он говорит здесь: «Я не хочу создать впечатление, что я оставил природную алхимию». Любой, кто читает эту исключительно моральный, этический спор, может сказать: «Хорошо, это моральные и богословские проблемы. И какое отношение они имеют к природной алхимии?» — имея в виду то, что происходит в реторте, — но Дорн не хочет создавать такое впечатление.

Он продолжает:

«Надо понимать это правильным образом, и поэтому я сейчас начну с separatio. Вы знаете, что человек живет только некоторое время, а затем, в соответствии с природой, он разделяется на дух, душу и тело, и тело растворяется в гниении смерти. Затем природный огонь тела, тепло тела, останавливается, и humor radicalis, основная радикальная жидкость тела, перестает течь. Затем дух и душа оставляют тело, и тело помещается в землю, и там, в процессе гниения, оно распадается на элементарные части, каждая из которых возвращается к своему элементу: земля пожирает земные части тела, вода — жидкие и так далее. Дух и душа, однако, возвращаются к своему истоку, но они не должны оставаться отделенными от тела навсегда и, следовательно, в дальнейшем воссоединяются с ним в лучшем составе через божественное искусство, чтобы потом они не были больше разделены. И высшая ценность союза заключается в том, что они становятся неразделимым соединением всех частей в одно целое».

Здесь Дорн описывает идею тела славы, или физическое воскресение после смерти, как оно преподносится в христианстве. Для него естественная смерть воспринимается как временное разделение, в течение которого тело распадается, а другие две части отделены от него. Тогда Бог предстает великим алхимиком, который потом, божественным искусством, объединяет их. Он каким-то образом воскрешает тело, а затем в этом втором объединении тела, ума и души они действительно становятся полностью одним. Вы помните, я говорила, что один из корней алхимии идет от египетского стремления к созданию вечного тела. Многие химические и алхимические процедуры — это действительное продолжение химических попыток египтян мумифицировать тело так, чтобы создать вечное тело как поддержку и цель для продолжения жизни духа и души после смерти. Таким образом, вы видите, насколько далеко этот архетип уходит в века.

Дорн принимает христианское учение о теле славы точно так же, как египтяне, для которых физическая мумия была тем, что мы сейчас назвали бы телом славы, химически преображенным телом, в то время как для христиан идея в том, что Бог совершает чудо. Вы, возможно, видели средневековые изображения, где рассыпающиеся скелеты выходят из своих могил, когда ангел Страшного суда трубит в свою трубу; а еще все эти ужасные мысли, будете ли вы так же уродливы, как были при земной жизни, и что будет, если некто лишился ноги? Возродится ли он с деревянной ногой? Проблема тела славы всегда была камнем преткновения для верующих. Даже сегодня, если вы спросите пастора, как это произойдет, он смутится, прежде чем ответить. Вера Дорна была цельной. Он верил в учение христианства и был убежден в нем. И сейчас мы попадаем на правильный путь, потому что если Бог может это сделать, то алхимик, если он сможет войти в соприкосновение с творческим духом Бога, тоже мог бы это сделать и даже может сделать это за время своей жизни! Естественно, он не может сделать это только своими собственными силами, но с помощью медитации он может соединиться с Богом, который знает тайну создания вечного тела. Таким образом вы можете еще при жизни создавать внутри себя психологическими усилиями бессмертное тело или тело славы, еще до естественной смерти. Это большой труд, и Дорн наряду со многими другими алхимиками приходит к точке зрения, которая хорошо известна на Востоке, а также среди некоторых христианских мистиков.

В некоторых упражнениях йоги для создания алмазного тела и в тех, что описаны в «Тайне золотого цветка»[36], которая является своего рода китайским учебником йогической медитации, целью является создание в смертном теле своего рода тонкого тела, обители духа и души после смерти. Затем, когда происходит распад, умирающее физическое тело сбрасывается, как оболочка, и наружу выходит бессмертное тело славы, которое уже было создано внутри с помощью психологических усилий и медитации. Таким образом, идея, хорошо знакомая Востоке, появляется на Западе практически только в алхимии, потому что алхимики были достаточно озабочены телом и проблемой его прославления.