До особняка Рапидов мы добираемся новым горноходом. В среднем Каин меняет транспорт каждые несколько недель, так как он его регулярно ломает и разбивает до неузнаваемости.
Я никогда не бывала в лесах, огибающих горы с другой стороны от Ашшура. По дороге мы наталкиваемся на две деревни, но Каин утверждает, что они встречаются намного чаще, если добираться основной тропой.
Поместье раскинуто плоской черепахой в низине, поэтому, когда мы останавливаемся у окрашенных и ухоженных ворот, можно объять взглядом бесконечные холмистые дали парка, окружающего дом с трех сторон.
По-видимому, за жилыми площадями и примыкающей территорией кто-то регулярно ухаживает. Мы следуем из холла в гостиную, а оттуда в парадную кухню, и нигде нет и намека на пыль. Но поместье ощущается пустым и забытым.
Я несу Фредерико в коробке, и он выглядывает наружу, шевеля усами-иглами. Котокрыс так редко наслаждается свежим воздухом! Вообще, поездка на природу — замечательная идея.
Каин немногословен с тех пор, как мы завернули к темным воротам, даже для себя.
В горноходе он объяснил, что никто из его рода не проживал в этом доме, но редко использовал примыкающие прерии для охоты. Это место — единственное, что сохранилось от его семьи после расправы.
Я долго стою посреди спальни, всматриваясь в дикий сад за стеклом массивных дверей. Дом утопает в тени, а эта комната отделана тканью и металлами цвета слоновой кости, даря углам и зеркальным отражениям свет. Я поражена, насколько ценные и вычурные вещи использованы для украшения комнаты. Лимонный мрамор холодит мою ладонь, когда дотягиваюсь до подсвечника из литого дикого янтаря. Взгляд то и дело натыкается на диковинку и роскошное изделие.
Каин распахивает двери, ведущие в сад, с другой стороны.
Буйным зеленым ковром стелется тропа к крошечной беседке. С поржавевшей арки свисает лохматый горошек с редкими цветами и дикий хмель.
— Растет медленно с тех пор, как…
Да, с тех пор как природа потеряла силу…
Я выступаю в роли надсмотрщика над Фредерико в диком саду, пока Каин готовит нам обед. Котокрыс быстро возводит себя в чин короля природы, и находит неповоротливого жука, чтобы пнуть того от души. Мое воспитание приносит ровно ноль плодов.
Фредерико морщится, когда Каин ставит перед ним миску с аппетитной мясной кашей.
— И из-за этого капризного уродца ты рисковала своей жизнью.
— Не говори так, — громко шепчу я в стороне, — он все понимает.
Котокрыс демонстративно усаживается у закрытой двери, требуя допуска к глупым садовым жукам. Но на сегодня его прогулки закончились.
— Ты выросла в «Улье», на севере? Когда ты первый раз приехала в Ашшур?
— Много раз бывала в Ашшуре ребенком. Когда я еще младенцем была, родители жили в городе.
— Город основал мой отец. Ашшур.
— Я уже прочитала, — киваю я и беру себе добавки. Зверский аппетит как раз кстати, так как Каин приготовил большие порции.
— Не знал, что об этом еще можно прочитать.
— Надо знать как и где, — покачиваю вытянутый палец. Улыбаюсь, а он внимательно разглядывает меня.
— Почему у тебя такое своенравное восприятие Омег, да и Альф, если ты выросла в пансионате?
— У меня как раз адекватное восприятие. Индивидуальное. И критическое. Ясное дело, в пансионате такому не учили. Там дни наполнены белибердой. Сиди так, жуй то, в общем, кому это интересно?
— Ты делаешь себе комплимент, если называешь «критическим». Основанное на эмоциях и личном страхе — уж точно не критическое.
Протяжно выдыхаю, надув щеки.
— Профессор Рапид, у вас самого своенравное восприятия Альф, да и Омег. Твое сердце могло разорваться, если бы ты продолжил обхаживать меня угрозами и, давай честно, мерзким поведением.
— Желать свою льяну — не мерзко, — морщится он и смеется. — Какая же ты девчонка. Но ты права, мне стоило учесть, что ты ничего не понимаешь в плотских делах.
— Совсем не так все было! И Яна Мишмол — ас в плотских делах.
Выбираю кусок мяса потолще и впиваюсь зубами в мякоть, изображая рычание. Теленок будет растерзан.
Каин старательно сдерживает шквалистый смех, хотя тот хрипами прорывается из грудины. Зануда. Нагибаюсь и поворачиваюсь к Фредерико. Он смотрит на меня широко распахнутыми глазенками. Да, мурзик, все это время ты проживал с монстром.
Каин оставляет дверь в сад открытой, когда настраивает свет в нашей спальне. Я покорно раздеваюсь догола, зная, что ему это нравится, и распускаю волосы.
Он подползает ко мне по кровати, захватывая губами мои бедра и ноги. Выпрямляется, когда я уже взмокла, и принимается терзать грудь и соски.
— Раньше Омеги только железо носили дома, — вполголоса повествует Каин. — Тут, — посасывает мой сосок. — Тут, — целует складки между ног. — И тут, — выдыхает мне в шею.
— Ты хотел… такую Омегу?
— А какого Альфу хотела ты?
Я всегда хотела компаньона, чтобы у нас была настоящая семья. Альфы вообще в столь мирную картину не вписывались. И вообще… Моя мама всегда, когда дверь входную открывала, улыбалась…
Не могу сейчас вспомнить, потом вспомню.
— Ты хочешь, чтобы мы сейчас, чтобы я сейчас… У тебя есть?.. Я имею в виду, ошейник?
Каин проводит большими пальцами по моему лицу. Его теплое дыхание чуть рваное, но заметно контролируемое. Его кожа слишком горячая, каждое прикосновение отзывается во мне, как ожог.
— Ты не ответила на вопрос. Про Альфу.
— Кого-то, как друга, — выговариваю с трудом, не в состоянии оторваться от цепкого взгляда. — Я не знаю точно.
— Не знаешь точно, — он повторяет едва слышно.
Мы погружаемся в переполох обоюдных ласк, и вскоре он нависает надо мною, продавливая жаром уже изнутри. Его руки жестко удерживают мои кисти у изголовья кровати.
Пытаясь утихомирить калейдоскоп эмоций после того, как спадает его узел, я замечаю усилившейся у Каина жар.
Перед тем как удается спросить его о самочувствии, он выходит в сад.
Я сажусь в кровати, когда Каин возвращается. В мясистых руках белеет кожаный ободок, а в серых глазах вскипают и спадают эмоции. Слишком много блеска во взгляде.
— Мне кажется, у тебя жар, Каин, — стараюсь призвать его к разуму.
— Может, гон начинается, но это вряд ли, — рассеянно отвечает он.
Когда он неуклюже пытается надеть на меня тончайший ошейник, его всегда стабильные руки трясутся. Обнимаю их пальцами, но он будто не замечает.
— Каин, — зову я, — Каин! Что с тобой? Как ты себя чувствуешь?
— Все будет хорошо. Как должно быть, — внятно отзывается Альфа и обращает ко мне свой неожиданно ясный взгляд.
Я впиваюсь в его шею ногтями, так как только так удается держаться, когда Каин качает наши соединенные тела. Мы замкнуты как единый механизм.
Горячка змеями переползает на мое тело и изредка вспыхивает в разных местах, как от ударов хлеста. Я дышу его приоткрытыми устами, и его вздохи становятся совсем лихорадочными. Каин удерживает меня чуть выше себя, а сам облокачивается на спинку кровати.
Что-то меняется, и я теперь стою на ладонях и коленях.
Он целует меня в волосы, а наши тела теперь соединяются в диком ритме. Иногда ошейник на моей шее натягивается. Только тогда вспоминаю о его существовании.
Ладони, сжимающие мои ребра, на удивление сухие.
Я фокусируюсь на этой незначительной детали, чтобы не исчезнуть с головой в зыбучих песках наваждения. Все происходящее ощущается диким и необузданным сном, где вместо воздуха — влага.
— Подожди, куда ты? — успеваю выговорить, когда Каин покидает кровать и выходит из спальни.
Мне вдруг остро необходимо взглянуть в его противоречивое лицо. В его беспокойные глаза. Я так и не спросила, как именно возникли мелкие шрамы.
Не хватает сил, чтобы поменять позу, когда он возвращается с чем-то тяжелым в руках.
Я продолжаю стоять на ладонях и коленях.
Он целует меня в щеку несколько раз перед тем, как я загляну в его лицо.
— Что такое, кошечка? — вроде спокойно спрашивает Каин.
— Мне показалось… С тобой точно все в порядке?
— Кошечка, — задумчиво повторяет он и смотрит в сторону. — Ко-ше-чка.
Ошейник в его ладонях будто слит из камня, но на ободке столько шероховатостей и мелких уступов, словно его носили веками. Страшно представить сколько он весит.
И Каин надевает мне его на шею, защелкивая механизм замка с первого раза.
— Зачем… этот? Что это за штука?
Камень неумолимо тянет мою голову вниз, но я выпрямляю шею и стараюсь удерживать голову ровно.
Сначала чудится, что шептание исходит прямо из щербинок темного камня, но потом я различаю: это Каин бессвязно говорит шепотом.
Ничего не могу разобрать, шептания сливаются в единый звук сиплого шуршания.
— Сними его с меня, — вымучиваю я. — Сними!
— Это ты, — надломленным голосом взрывается он. — Это ты! Ловушкой в «Ново-Я» все это время была ты!
— Ч-что ты говоришь? Какой ловушкой?
Каин обезумел, его руки двигаются без цели, а тело не может решить в какую сторону повернуться. По вискам струится пот.
Весь жар собрался в его глазах, теперь залитых кровью по уголкам.
— Сними это с меня!
— Ты! Ловушка — это ты! — его кривая усмешка обрывается, чтобы начать формироваться снова. — Ты отправила мне фотографию до того, как мы увиделись. Ты не вписываешься… ни во что! Ты ничего не понимаешь, потому что ты попросту не росла, как все остальные.
— Ч-что! Я отправила фотографию случайно. Случайно! Ты сошел с ума. Что ты говоришь?
Пытаюсь расстегнуть замок, но влажные пальцы соскальзывают с механизма. Да, лишь замкнутый мир механизма прекрасен. У меня все перепуталось в голове.
К-какие глупости он кричит. Я вписываюсь. Я понимаю. Я отправила фотографию случайно. Я росла на севере, в «Улье», я же сказала ему, как надо.
В мыслях все бурлит, словно мой разум враз стал многослойным. Каин одичавше мечется перед кроватью.
Остановись же, мне тяжело… тяжело сфокусироваться.
Я точно вписываюсь. Фотография была случайностью!
— Ты и есть эксперимент, — выплевывает он без пауз, — ты — ненастоящая, тебя подсунули, чтобы влиять на меня, чтобы раскрошить меня, чтобы уничтожить. Ты — ловушка, и как я только раньше не понял. Ты только не можешь быть истинной, ты не можешь быть льяной, но ты есть. Как, как они это сделали!
Каждый его крик образовывает новый слой в моих мыслях, а остальные истончаются.
Хватит, я не выдержу.
Пальцы соскальзывают с каменного ободка, и я стараюсь держать себя за голову.
— Нет! — выдыхаю я. — Сними с меня это! Я настоящая! Я — Яна Мишмол, я работала чертежницей, а потом инженером. Я создаю… — ловлю воздух горлом, — я создаю, Каин! Помнишь? Сними с меня это!
Когда Каин бросается ко мне, сначала в глазах темнеет от страха. Он готов разорвать меня. Но он ослабляет механизм, а потом стягивает с моего тела каменный ошейник.
Держусь ладонью за горло, лишь чтобы почувствовать гладкость собственной шеи. Свободной шеи.
— Ты обезумел, — всхлипываю я. — С тобой что-то случилось, жар и горячка, что-то произошло…
— Да-да, — жестко кивает он. — Приближение гона, но все стало понятно, когда ты прикоснулась к камню. Ты и есть эксперимент! Провиденье, ты!
Каин хватается руками за волосы, и я пытаюсь придвинуться к нему поближе.
Какой эксперимент? Причем здесь каменный ошейник?
— Очнись, Каин, я — это я. Твоя Омега. — Слезы попадают в рот и стекают по шее. — Я люблю тебя, помнишь? Я сказала, что буду с тобой.
— Тебя специально поставили в «Ново-Я», — безжалостно тихо, но яростно продолжает Каин. — Что ты помнишь о себе? О своих родителях?
О моих родителях? Мысли разрываются, потому что стали тонкими как паутина. Моя мама всегда, когда дверь открывала, улыбалась…
— Моя мама всегда, когда… — стараюсь говорить внятно, но Каин перебивает меня.
— Да-да, когда дверь открывала, улыбалась. Я слышал уже. Десятки раз. Это то, как ты обошла Альфа-приказ. Ты ненастоящая.
— Я — настоящая! — кричу всей душой и вскакиваю с кровати.
Но он пятится и отходит в сторону.
Нет! Мое сердце сбивается гулким ритмом, и будто уменьшается с каждым новым стуком.
Нет! Каин!
— Ты не прав! Не прав во всем! Я — твоя Омега. Ты сам говорил, что все, как должно быть.
Он сжимает собственные виски ладонями, словно это у него мысли истончились, а не у меня. Качает и качает головой, и стискивает зубы.
— Прекрати это! — кричу я. — Я — это я, посмотри на меня.
— Нет, — шепчет он, — нет-нет. Они обманули меня. Забрали у меня уже все. Ты — эксперимент. Как ты можешь быть льяной? — потрясенно шепчет он, глядя в пол и будто держа в ладонях что-то невидимое.
— Потому что я и есть твоя истинная льяна! — захлебываюсь слезами. — Ты сошел с ума от паранойи. Я помню… помню… своих…
Но я не помню своих родителей. Голова сейчас лопнет от напряжения. Не помню севера. Не помню детства. Помню, как взяла чертеж в руки и была счастлива. А потом стала несчастной. А потом Каин прикоснулся ко мне, и я стала… А потом…
— Нет, — всхлипываю я, — этого не может быть! Я — настоящая. Яна Мишмол.
— Они даже назвали тебя как издевку над льяной, — горько выплевывает Каин. Его глаза вращаются, и он поднимает их на меня: — Ты — не моя льяна, Яна. Не моя Омега.
Нет!
Сердце глухо грохочет. Оно уменьшается, а стук увеличивается.
Оно становится столь тяжелым внутри меня, что я сажусь на кровать.
Его дикий ход перекрывает все остальное. Долбежка набирает обороты у меня за грудиной.
Прямо, как… Это у Альф разрывается сердце, если их отвергает Омега. Но я ведь не настоящая Омега. Камень взбудоражил меня. Я никогда не подходила близко к скале. Почему? Только у Альф может разрывается сердце, а я не Альфа.
Ткань под спиной ощущается холодной и гладкой. Мне нужно лежать и пытаться подсчитать. Сколько ударов в минуту. Потолок залит желтым светом, изуродованный резкими тенями.
— Наверное, да, — медленно стараюсь выговорить. — Мое сердце… Оно бьется…
Каин зовет меня по имени. Оно — мое, да? Действительно, прямо как «льяна».
— Что с тобой? — ревет его голос где-то совсем рядом. Он насильно поворачивает мою голову. — Яна, что с тобой? Что случилось? Тебе плохо?
Я прижимаю руку к сердцу, теперь так считать удары будет удобнее. Но я не умею так быстро считать. В ушах повисает сплошной гул, прерываемый помехами.
Помехи — это крики Каина.
Черные вены вздулись на его лице. В серых глазах — неутихающее ненастье. Таких глаз больше ни у кого нет.
— Что с твоим сердцем! Почему оно так бьется? П-почему!
— Каин…
Он зачем-то разглаживает мои волосы, и прощупывает грудину и ребра.
— Нет! Яна! Почему оно так бьется!
— … недели с тобой были самыми…
Мое горло опоясывает сухой спазм, и сердце успокаивается. На мгновение. А потом несется дальше вскачь, ошалело отбивая свободный ход.
— Нет! Нет! Я остановлю его! Посмотри на меня.
Я нахожу силы поднять руку, чтобы сжать его теплую ладонь в своей.
— … недели с тобой были самыми счастливыми в моей жизни, — шепчу я напоследок, но не слышу сама себя…
… потому что сердце бьется так сильно, так быстро.
Оно скоро разорвется. Наверное, я ничего не помню, потому что нечего вспоминать. Осталось вспоминать только время с Каином. Оно скоро разорвется.
Я хочу отвернуть голову, но Каин мне не дает. Да и силы у меня закончились. Кажется, оно бьется уже в горле.
Глаза сами собой закрываются, от усталости и боли, но я тут же пытаюсь их открыть.
Клыками Каин рвет мне кожу на шее, удерживая мою голову ладонями, и я кричу и кричу.
И последнее, что удается различить сквозь собственный крик, это замедляющийся и смягчающийся стук моего сердца.