Анархия работает

Чтобы покончить со всеми иерархиями подчинения, расчистить пространство для горизонтальной организации и свободного общества, люди должны справиться с государственными репрессивными органами, капиталистическими, патриархальными институтами, структурами расового превосходства. Мы должны создать самоорганизующиеся сообщества, не зависящие от каких-либо властей.

Как вообще организованные на принципах безвластия и координации люди могут победить государство?

Если анархисты верят в добровольное участие и децентрализованные организации, как вообще они могут оказаться достаточно сильными, чтобы свергнуть правительство, в распоряжении которого находится профессиональная армия? На самом деле, в ряде революций армии и правительства оказались разгромлены сильными анархическими и антиавторитарными движениями. Зачастую это случается во времена экономического кризиса, когда государству не хватает критически важных ресурсов, или же в периоды кризиса политического, когда власть теряет свою иллюзорную легитимность.

Советская революция 1917 г. не была первоначально тем авторитарным ужасом, которым стала после того, как Ленин и Троцкий «угнали» её у народа. Это было многообразное восстание против царя и капитализма. В нём участвовали такие разные силы, как эсеры, демократы, синдикалисты, анархисты, большевики. Сами советы были спонтанными непартийными рабочими органами, организованными на антиавторитарных принципах. Большевики захватили контроль над революцией и, в конечном счёте, задушили её, разыграв эффектную политическую партию, в которую входила кооптация или саботаж деятельности советов, захват военного руководства, манипуляция и предательство союзников, переговоры с силами империализма. Большевики успешно заняли пустующие кресла свергнутых правителей, а их союзники совершили фатальную ошибку, поверив в большевистскую революционную риторику.

Одним из первых решений большевистского правительства было подписание предательского мира с Германской и Австрийской империями. Чтобы выйти из Первой Мировой войны и освободить армию для боевых действий внутри страны, ленинисты откупились от империалистов колоссальными денежными суммами, стратегическими ресурсами, отдали им Украину, не спросив мнения самих украинцев. Крестьяне южной Украины восстали. За всю историю советской революции именно в этих местах анархизм оказался наиболее силён. Бунтовщики называли себя Революционной Повстанческой Армией (РПА). Часто их называли просто махновцами, по имени Нестора Ивановича Махно, их наиболее влиятельного военного стратега и опытного организатора-анархиста. Махно был освобождён из тюрьмы вскоре после февральской революции 1917 г., после чего вернулся в родной город для организации анархистской милиции и борьбы с германскими и австрийскими оккупационными войсками.

По мере роста численности повстанческой анархической армии она развилась в более формальную структуру, чтобы осуществлять стратегическую координацию на нескольких фронтах. Вместе с тем, по своей сути она продолжала оставаться добровольным милицейским формированием, основанным на крестьянской поддержке. Основные направления политики и стратегии принимались в результате общих собраний крестьян и рабочих. Гибкая совместная структура и сильная поддержка со стороны крестьянства скорее помогли, чем воспрепятствовали освобождению области размером порядка 450 на 750 км с общим населением в 7 миллионов человек. В сердце этой области находился город Гуляйполе. Временами пограничные с анархическим районом города (Александровск, Екатеринослав — ныне Запорожье и Днепропетровск, — а также Мелитополь, Мариуполь и Бердянск) освобождались от государственного контроля, но по мере того, как гражданская война разгоралась, контроль над ними переходил из рук в руки. Более последовательно анархическую самоорганизацию в эти бурные годы удавалось реализовывать в сельской местности. В Гуляйполе анархисты организовали три средние школы и передали экспроприированные из банков деньги в распоряжение сиротских приютов. Уровень образованности среди крестьян в этой местности стал расти.

Помимо борьбы с германскими и австрийскими силами, анархисты сражались также и с националистами, пытавшимися подчинить обрётшую независимость страну доморощенному национальному правительству. Анархисты удерживали южный фронт перед лицом белогвардейцев (армии аристократов, сторонников капитализма, вооружённых и финансируемых Францией и Америкой). Предположительные союзники анархистов в этой войне — большевики — не предоставили повстанческой армии оружия и боеприпасов. Вместо этого они развернули в тылу махновских частей репрессии, чтобы остановить распространение анархических идей. В конце концов, белогвардейцы прорвали голодный и безоружный южный фронт и отвоевали Гуляйполе. Махно отступил на запад, оттянув на себя существенную часть белых. Остальные части белогвардейцев отбросили Красную Армию и начали планомерное наступление на Москву. В битве при Перегоновке (западная Украина) анархисты уничтожили белые части, брошенные за ними в погоню. Несмотря на то, что на стороне противника было численное преимущество, а также превосходство по количеству вооружения, анархисты победили благодаря эффективному исполнению серии блестящих манёвров, разработанных Махно. При этом сам Нестор Иванович никаким военным образованием и опытом похвастать не мог. Добровольческая анархистская армия бросилась назад к Гуляйполю, освободив по пути от белых сельскую местность и несколько крупных городов. Внезапное изменение ситуации в тылу белых лишило их линий снабжения как раз в тот момент, когда их части почти достигли Москвы. Белые были вынуждены отступить. Это спасло русскую революцию.

Ещё на один год в окрестностях Гуляйполя расцвело анархическое общество. Несмотря на все попытки Ленина и Троцкого репрессировать анархистов, как они это уже осуществили повсеместно в России и во всей остальной Украине, когда очередное вторжение белых (на этот раз под руководством Врангеля) стало угрожать революции, махновцы снова согласились объединиться с большевиками в борьбе против империалистов, несмотря на недавнее предательство. Анархический контингент взялся за выполнение самоубийственной задачи по захвату орудийных позиций на Перекопском перешейке в Крыму. Они справились с задачей, развили наступление и захватили стратегически важный город Симферополь, в очередной раз сыграв решающую роль в разгроме белых. После победы большевики окружили и перебили большую часть анархистских частей. Затем оккупировали Гуляйполе и казнили многих влиятельных анархистов-организаторов и захваченных в плен бойцов. Махно и нескольким его сподвижникам удалось бежать и объявить огромной Красной Армии партизанскую войну, длившуюся многие месяцы. В ходе этой войны на сторону анархистов переходили существенные силы красных. Но, в конце концов, уцелевшие анархисты решили бежать на Запад. Некоторые из украинских крестьян сохранили свои анархические взгляды и подняли анархические знамёна в борьбе с нацистскими и сталинистскими оккупантами во время Второй Мировой войны. И даже сегодня чёрно-красный флаг является символом украинской независимости, хотя мало кто из украинцев и украинок знает о его происхождении.

Махновцам южной Украины удалось сохранить анархический характер своей жизни и борьбы в крайне тяжёлых условиях: постоянные боевые действия, предательство и репрессии со стороны предполагаемых союзников, смертельно-опасное давление, которое требовало от них готовности в любой момент защищать себя, прибегая к организованному насилию. В этих обстоятельствах они продолжали бороться за свободу, даже когда это не соответствовало военным требованиям момента. Они старались помешать еврейским погромам, в то время как украинские националисты и большевики раздували огонь антисемитизма, чтобы выставить евреев виновными в проблемах, националистами и большевиками же порождёнными. Махно лично убил влиятельного атамана Григорьева — потенциального союзника, когда узнал, что тот приказал устроить погромы, в то самое время, когда анархисты отчаянно нуждались в союзниках. [111]

«В октябре и ноябре (1919 г. — прим. авт.) Махно на несколько недель занял Екатеринослав и Александровск, что дало ему возможность впервые применить принципы анархизма к городской жизни. После входа в большой город Махно первым делом (после открытия городских тюрем) постарался устранить впечатление, что он явился лишь для того, чтобы ввести новую политическую власть. Повсюду были расклеены объявления, сообщавшие горожанам, что отныне они вольны организовывать свою жизнь так, как считают нужным, что повстанческая армия не собирается «диктовать им или приказывать», что делать. Были объявлены свобода речи, печати и собраний, и в Екатеринославе едва ли не за ночь появилось с полдюжины газет, представлявших широкий спектр политических мнений. Тем не менее, всемерно поддерживая свободу высказываний, Махно решительно не одобрял те политические организации, которые пытались командовать людьми. Поэтому он и распустил «революционные комитеты» (ревкомы) большевиков в Екатеринославе и Александровске, посоветовав их членам “заняться каким-нибудь честным трудом”».[112]

Махновцы предпочитали защищать регион, предоставив социально-экономическое устройство отдельным городам и поселениям; эта позиция «невмешательства» подкреплялась акцентом на прямой демократии внутри движения. Каждое отделение избирало своего командира, который мог быть смещен по решению той же самой группы солдат; им не отдавали честь, материальных привилегий у них не было, отсиживаться во время атаки в тылу они не имели права.

Ярким контрастом предстают офицеры Красной Армии, назначавшиеся «сверху», получавшие значительные привилегии и зарплату на уровне царской армии. Фактически большевики переняли структуру и кадровый состав царской армии после октябрьской революции. Они оставили большую часть офицеров, но переименовали армию в «народную», добавив политических комиссаров, ответственных за выявление и уничтожение «контрреволюционных элементов» в рядах армии. Также большевики взяли на вооружение имперскую практику размещать солдат, набранных в определённой области, в другой части страны, то есть в таких регионах, где языковой и культурный барьеры помешали бы им занять сторону простого народа (который они были призваны репрессировать) или же дезертировать.

Да, в Революционной Повстанческой Армии была строгая дисциплина, подозреваемых в шпионаже и тех, кто эксплуатировал крестьян ради собственной выгоды (например, мошенников и насильников), расстреливали. Повстанцы во многом обладали такой же властью над мирным населением, как и любая другая армия. С учётом многих возможностей злоупотребить этой властью, наверняка, некоторые из них так и поступали. Тем не менее, их отношение к крестьянам было уникальным по сравению с остальными вооруженными силами. Махновцы не могли существовать без народной поддержки, и крестьянство обеспечивало их лошадьми, едой, медицинской помощью, убежищем и разведданными во время затяжной партизанской войны с Красной Армией. По сути, большинство анархистов в частях Махно были выходцами из крестьянства.

Ещё одним спорным моментом является то, насколько демократичными на самом деле были организации махновцев. Некоторые историки утверждают, что сам Махно владел большой степенью контроля над «свободными советами» — непартийнными собраниями, где рабочие и крестьяне принимали решения и организовывали взаимодействие. Даже симпатизирующие анархистам историки пересказывают анекдоты о Махно, угрожающем делегатам за их якобы контрреволюционное поведение на собраниях. Однако нужно также учитывать многочисленные случаи, когда Махно отказывался от занятия официальных должностей, помнить, что он покинул Реввоенсовет — орган, принимавший решения о деятельности народного ополчения, — в попытке спасти анархическое движение от репрессий большевиков.[113]

Одним из пунктов большевистской критики махновцев было то, что махновский Реввоенсовет — орган, больше всего походивший на авторитарную организацию, — на самом деле не обладал никакой реальной властью: на практике этот совет мог только вырабатывать рекомендации, в то время как отдельные группы рабочих и крестьянские сообщества сохраняли свою автономию. Вот слова советского историка Кубанина: «Во главе всей армии, как и в Красной армии, стоял Реввоенсовет, но избранный общим собранием комсостава и повстанцев (...). Все командование, включая и того, чьим именем называлось все движение, не руководило, в подлинном смысле, движением, а лишь оформляло стремление массы, являясь ее идеологическим и техническим агентом». Другой советский историк, Ефимов, писал, что ни одно решение не принималось по воле какой-либо личности, все военные вопросы обсуждались на собраниях.[114]

Недовооружённые добровольные анархические ополчения успешно разбили численно превосходящие и превосходно экипированные армии кайзеровской Германии, Австрийской империи, украинских националистов, белогвардейцев. Только усилия профессиональной армии, на которую работала промышленность величайших индустриальных держав мира, и своевременное предательство союзников смогли положить конец замыслам анархистов. Если бы они знали то, что знаем теперь мы (что авторитарные революционеры могут быть не меньшими тиранами, чем капиталистические правительства), если бы анархисты Москвы и Петербурга смогли помешать большевикам похитить Русскую Революцию, всё могло бы сложиться совсем иначе.

Даже более впечатляющей, чем пример махновцев, является победа, которую одержали несколько племён индейцев в 1868 г. В течение двухлетней войны тысячи воинов племён Лакота[115] и Шайенны[116] разгромили армию США и разрушили несколько армейских фортов — позже это стало известно под названием «война Красного Облака».[117] В 1866 г. представители Лакота встречались с правительством США в Форт-Ларами. «Белые» хотели получить разрешение обустроить фортами дорогу через долину реки Паудер, чтобы облегчить приток белых поселенцев-золотоискателей. Американские военные уже разбили племя Арапахо[118] в погоне за своей мечтой заселить край белыми. Но добиться военной победы над Лакота не удавалось. Во время переговоров стало понятно, что власти США уже начали строить военные форты вдоль дороги ещё до того, как начались переговоры. Военный вождь Оглала Лакота, Красное Облако, поклялся бороться с любыми попытками белых захватить эти земли. Тем не менее, летом 1866 г. военные США инициировали отправку войск в регион и строительство ещё большего числа фортов. Воины племён Лакота, Шайенн и Арапахо по совету Красного Облака начали кампанию партизанского сопротивления, по сути, блокировав сообщение по «пути Бозмана»[119] и постоянно атакуя расположенные в фортах части. Военные выпустили приказ об агрессивной зимней кампании, и 21 декабря, когда караван с древесиной в очередной раз подвергся нападению, отряд из примерно сотни солдат США отважился на преследование. Они наткнулись на ловушку в виде группы индейцев с участием воина Оглалы Неистовый Конь[120] и попались. Отряд был полностью перебит сидящими в засаде индейцами численностью от 1 до 3 тысяч. Командир «белых» был зарезан ножом в рукопашной схватке. В живых лакота оставили только молодого мальчика-горниста, который сражался за свою жизнь, отбиваясь горном, — как символ чести. Такого рода поступками индейские воины показывали белым возможность намного более уважительной формы войны. Белые солдаты и поселенцы имели обыкновение вырезать плод из беременных индейских женщин, а отрезанные у безоружных индейцев гениталии использовать в качестве табачных кисетов.

Летом 1867 г. отряды американской армии, вооружённые новыми самозарядными винтовками, смогли в двух боях серьёзно потрепать лакота, но им не удалось довести до конца свою победу и перейти в наступление. В конечном счёте, они попросили мирных переговоров, на что Красное Облако ответил, что будет говорить с «белыми» только тогда, когда они уйдут из военных фортов. Правительство США согласилось и в результате мирных переговоров признало права лакота на горы Блэк-Хилс и долину реки Паудер — права на огромный регион, ныне занимаемый штатами Северная Дакота, Южная Дакота и Монтана.

Во время войны лакота и шайенны организовывались без малейшего принуждения или воинской дисциплины. Вопреки типичным предрассудкам, относительная нехватка иерархии не повлияла на их возможность к организации. Напротив, они сражались плечом к плечу, как единое целое, на протяжении жестокой войны, — и в основу их организации были положены принципы коллективизма, самодисциплины и различные формы низовой организации. В армиях западного типа наиболее важным родом войск является военная полиция, или политкомиссары, которые прогуливаются в тылу с заряженными пистолетами, чтобы пристрелить любого, кто вздумает бежать. Лакота и шайеннам не было нужды в дисциплине, навязанной сверху. Они сражались за родную землю и жизненный уклад, сражались в группах, связанных родством и взаимными симпатиями.

Некоторые боевые группы имели иерархичную структуру, другие действовали на более коллективных принципах, но все они добровольно объединялись вокруг высокодуховных личностей с наибольшими организаторскими способностями, духовной силой и опытом боевых действий. Эти военачальники не столько контролировали тех, кто шёл за ними, сколько вдохновляли их. Когда боевой дух падал или бой казался безнадёжно проигранным, некоторые группы воинов решали отправиться по домам. Им никогда не препятствовали. Если вождь объявлял войну, он, безусловно, должен был на неё отправиться, но никто другой не был связан подобным обязательством, поэтому лидер, который не смог убедить других последовать за ним, ввязывался в сомнительное и самоубийственное предприятие. Очевиден контраст по сравнению с политиканами и генералами западного общества, которые столь склонны развязывать непопулярные в народе войны, вся тяжесть которых ложится на кого угодно, но не на виновников войны.

Сообщества войнов играли важную роль в организации индейцев накануне войны, но не меньшую роль играли сообщества женщин. Они выполняли функции сродни функциям начальника снабжения в армиях западного типа: обеспечивали армию провиантом и необходимыми материалами. Вот только начальник снабжения всегда был винтиком в военной машине, подчинявшимся приказам, тогда как женщины лакота и шайенн могли отказаться сотрудничать, если причины для войны им были не по душе. С учётом того, что одним из самых важных вкладов Наполеона в европейскую военную науку стало замечание: «Армия двигается вперёд за счет желудка», — становится очевидным, что женщины лакота и шайенн обладали много большей властью над своими жизнями и жизнями своих племён, чем нас пытаются убедить исторические заметки, составленные белыми (и не только) мужчинами. Более того, в индейских обществах женщина, решившая сражаться на войне бок о бок с мужчинами, не встречала на своём пути никаких препятствий.

Несмотря на подавляющее численное превосходство армии США и милиции белых поселенцев, коренные американцы одержали победу. После «войны Красного Облака» лакота и шайенны могли наслаждаться примерно десятилетним затишьем, автономией и миром. Вопреки тезисам пацифистов о заразительном характере радикального сопротивления, победители не принялись угнетать друг друга или «порождать неконтролируемые циклы насилия» просто потому, что использовали силу для изгнания белых поселенцев. Они отвоевали себе несколько лет свободы и мира.

В 1876 г. армия США снова вторглась на территорию лакота в попытке заставить племя переселиться в резервации, которые планомерно превращались в концентрационные лагеря в рамках кампании геноцида, направленного против коренных народов Америки. В операции участвовало несколько тысяч солдат. На первоначальном этапе операции армия потерпела ряд поражений, самым известным из которых стала «битва у ручья сочной травы», также известная как «битва при Литтл-Биг-Хорне». Около 1 000 воинов лакота и шайенн, защищаясь от нападения, перебили кавалерийскую часть под командованием Джорджа А. Кастера, убив при этом несколько сотен солдат. Сам Кастер незадолго до этого вторгался на земли лакота и распространял слухи о будто бы имеющемся там золоте, чтобы спровоцировать белых поселенцев на захват индейских земель. Помимо того, что поселенцы сами по себе являлись вооружённым военным формированием, несущим прямую ответственность за ряд самозахватов индейской земли и убийства, присутствие на территориях белых поселенцев всегда было прекрасным предлогом для геноцида против коренного населения. Военачальники и политики руководствовались такой логикой, что эти «бедные беззащитные пастухи и землепашцы», занятые вторжением в чужие края, должны быть под защитой от «этих бесчинствующих индейцев». В конечном счёте, правительство США одержало победу над лакота, атаковало их деревни, вторглось на их охотничьи земли, установило мощный репрессивный аппарат, который контролировал жизнь индейцев в резервациях. Одним из последних, кто сдался, был воин оглала по имени Неистовый Конь, бывший одним из самых эффективных военачальников в борьбе с армией США. После того, как его группа согласилась подчиниться требованиям военных и переселиться в резервацию, Неистовый Конь был арестован и убит.

Окончательное поражение индейцев вовсе не указывает на некую структурную слабость, присущую горизонтальной организации лакота и шайеннов. Причины поражения заключаются в том, что белое население Америки, которое в этот период активно пыталось уничтожить индейцев, численно превосходило племена Лакота и Шайен в пропорции 1 000:1. Белые имели возможность распространять болезни и наркотики на индейских территориях, при этом уничтожая источники продовольствия.

Сопротивление лакота никогда не прекращалось, и, в конечном счёте, возможно, они и победили в своей войне. В декабре 2007 г. лакота снова заявили о своей независимости, проинформировав федеральное правительство США, что они в одностороннем порядке отказываются от всех подписанных ранее договоров, которые к этому времени были многократно нарушены администрацией колонистов. Это решение объявлялось необходимой мерой «в условиях колониального апартеида».[121]

Сопротивление коренного населения власти государства часто принимает наименее компромиссные формы. Современные движения индейского сопротивления создали значительную часть тех немногих зон в Северной Америке, которые пользуются физической и культурной автономией и успешно защищают себя в ходе периодических конфронтаций с государством. Обычно подобные движения не определяют себя как «анархические», и, возможно, как раз по этой причине анархистам стоит поучиться у подобных движений. Но если только такое обучение не мыслится как очередной акт по приобретению материальных благ, как акт накопления, то оно должно происходить одновременно с формированием горизонтальных отношений взаимной ответственности и взаимной полезности. Другими словами, солидарности.

Племя Могавк долгие годы боролось против колонизации, и в 1990 г. они одержали серьёзную победу над силами поселенческого государства. На территориях Канехсатейк, возле Монреаля, «белые» из города Ока (канадский городок на северном берегу р. Оттава, на северо-западе от Монреаля — прим. пер.) собрались расширить свои поля для гольфа за счёт леса, в котором располагалось кладбище могавков. Это послужило искрой, из которой разгорелось пламя протестов коренного населения. Весной 1990 г. могавки разбили лагерь в районе строительства и заблокировали дорогу. 11 июля 1990 г. полиция Квебека напала на поселение, используя слезоточивый газ и автоматы, но оказалось, что могавки тоже вооружены и успели окопаться. Один коп был застрелен, остальные разбежались. Брошенные в панике полицейские машины использовались для строительства новых баррикад. В это же время воины могавк заблокировали мост Мерсье в районе Канаваки, перекрыв сообщение с Монреалем. Полиция осадила поселения могавков, но это привело лишь к тому, что в окрестностях появилось ещё больше индейских воинов, которые принялись контрабандой провозить продовольствие и медикаменты в индейские поселения. Повстанцы организовали доступ к пище, медикаментам и услугам связи. Блокада поселений продолжалась. В окрестных городах сформировались шайки белых расистов, которые организовали массовые беспорядки и требовали от полиции прибегнуть к крайним формам насилия, чтобы открыть движение по мосту и восстановить сообщение между городами. Позже, в августе того же года, эти банды совершили нападение на группу могавков на виду у безучастных белых полицейских.

20 августа индейцы всё ещё не были сломлены, и канадские военные переняли эстафету у полиции. 4 500 солдат при поддержке танков, БТРов, вертолётов, реактивной авиации, артиллерии и кораблей начали военные действия. 18 сентября канадские солдаты напали на остров Текаквита с применением слезоточивого газа и огнестрельного оружия. Могавки нанесли ответный удар. Солдат пришлось эвакуировать вертолётом. По всей Канаде индейские племена выступили с акциями солидарности с могавками. Захватывались дома, блокировались железные дороги и шоссе, происходили акции саботажа. Неизвестные сожгли железнодорожные мосты в Британской Колумбии и Альберте, срезали пять гидроэлектробашен в Онтарио. 26 сентября остававшиеся в осаде могавки объявили о своей победе и вышли из укрытий, предварительно уничтожив своё оружие. Поле для гольфа так и не было никогда расширено, а с большей части арестованных сняты все обвинения в незаконном ношении оружия и участии в массовых беспорядках. «Ока стала тем местом, где индейцы с новой силой почувствовали воинский дух предков и укрепились в намерении сопротивляться».[122]

В конце 1990-х гг. Всемирный Банк пригрозил отказом пролонгировать крупный займ, от которого сильно зависело Боливийское правительство, если оно не согласится приватизировать все водные ресурсы в городе Кочабамба (один из крупнейших городов Боливии, столица одноимённого департамента Кочабамба; в переводе с языка кечуа означает «болотистая местность» — прим.пер.). Правительство согласилось с условиями и подписало контракт с консорциумом, возглавлявшимся корпорациями из Англии, Италии, Испании, США и Боливии. Водный консорциум, не имеющий ни малейшего представления о местных условиях, немедленно поднял цены на воду, вынудив многие семьи отдавать пятую часть своих месячных доходов только за право пользоваться водой. Помимо этого была навязана суровая политика отключения от водоснабжения любого дома, который вовремя не платил по счетам. В январе 2000 г. вспыхнули крупные протесты против приватизации воды. Собравшиеся в городе толпы протестующих в основном состояли из коренных крестьян. К ним быстро присоединились уволенные рабочие, сотрудники потогонных мастерских, уличные торговцы, бездомная молодёжь, студенты и анархисты. Протестующие захватили центральную площадь и забаррикадировали основные дороги города. Они устроили всеобщую забастовку, которая парализовала жизнь города на 4 дня. 4 февраля главный марш протеста был атакован полицией и солдатами. 200 демонстрантов было арестовано. В столкновениях пострадали 70 человек и 51 полицейский.

В апреле народ снова захватил центральную площадь Кочабамбы, а когда правительство принялось за аресты организаторов, протесты распространились на города Ла-Пас, Оруро и Потоси, а также на многие сельские области. Большая часть основных шоссе в стране оказались заблокированы. 8 апреля боливийский президент объявил 90-дневное военное положение. Военное положение запрещало собрания более чем 4-х человек, ограничивало политическую деятельность, позволяло полиции совершать самовольные аресты, вводило комендантсткий час, устанавливало военную цензуру на радиостанциях. Эпизодически полицейские присоединялись к демонстрантам, требуя повышение зарплаты, и даже принимали участие в некоторых бунтах. Но как только правительство повысило им зарплату, они вернулись к работе и возобновили привычные практики избиения протестующих и арестов бывших товарищей по борьбе. По всей стране народ восстал против полиции и военных с камнями и коктейлями молотова. Число убитых и раненых росло. 9 апреля солдаты, пытавшиеся разобрать баррикаду на шоссе, столкнулись с сопротивлением и открыли огонь, убив двоих и ранив ещё нескольких протестующих. Свидетели происшествия напали на солдат, захватили оружие и открыли огонь. Позже они ворвались в госпиталь, взяли в плен военного капитана, которого ранили в перестрелке, и линчевали.

Перед лицом всё возрастающего насилия со стороны протестующих, несмотря на (а, скорее, благодаря) многочисленные убийства и жестокие репресии со стороны армии и полиции, государство было вынуждено расторгнуть контракт с водным консорциумом и 11 апреля отменило действие закона, который позволял приватизацию водных ресурсов в Кочабамбе. Управление водоснабжением было передано координационному комитету местных жителей, сформированному в сердце протестного движения. Некоторые из участников описанных событий позже отправились в Вашингтон чтобы принять участие в антиглобалистских протестах и демонстрациях, ставивших своей целью закрытие ежегодного саммита Всемирного Банка.[123]

Жалобы протестующих выплеснулись далеко за рамки возражений против приватизации водоснабжения в отдельно взятом городе. Сопротивление приняло общую форму социального восстания, включавшего социалистическую теорию отказа от неолиберализма, анархический отказ от капитализма, фермерский отказ от долговых обязательств, требования бедняков снизить цены на топливо и отказаться от мультинациональных прав собственности на боливийский газ, требования коренных народов на суверенитет. Схожее по характеру ожесточённое сопротивление последующих лет в нескольких случаях смогло победить политическую элиту Боливии. Фермеры и анархисты, вооружённые динамитом, захватили банки с требованием списать крестьянские долги. Под мощным народным давлением правительство национализировало газодобывающую промышленность, а сильный профсоюз фермеров-коренных жителей смог одержать победу над пролоббированной США программой уничтожения коки. Лидер фермеров, выращивающих коку, Эво Моралес, был даже избран президентом страны. Так главой государства впервые стал индеец. По этой причине Боливия переживает сейчас политический кризис, который правительство не способно разрешить. Представители традиционой элиты, проживающей в белых — восточных — частях страны, отказываются подчиняться прогрессивной политике правительства Моралеса. В сельской местности сообщества коренных американцев использовали более прямые методы обеспечения собственной автономности. Они продолжили практики блокады шоссейных дорог, ежедневными актами саботировали попытки правительства взять их деревни под контроль. Не менее чем в дюжине случаев, когда какой-нибудь мэр или другой правительственный чиновник оказывался слишком надоедливым и вёл себя оскорбительно, его линчевали.

Децентрализованное сопротивление может победить правительство в вооружённом противостоянии и может оказаться разбитым правительственными силами. В 1997 г. коррупция власти и экономический коллапс вызвали массовые восстания по всей Албании. За несколько месяцев народ вооружился и изгнал правительство и сотрудников тайной полиции из страны. Нового правительства или руководящей партии никто не назначал. Вместо этого государство было изгнано, чтобы обеспечить пространство для автономных зон, где люди сами могли бы решать, как им жить. Восстание распространялось спорадически, без центрального руководства и даже без координации. Люди по всей стране определяли государство как своего главного врага и атаковали его. Из тюрем освобождали заключённых, полицейские участки и правительственные здания сжигали дотла. Люди искали способ решать проблемы на локальном уровне, в рамках сложившихся социальных сетей. К сожалению, восстанию не хватало сознательного анархического или антиавторитарного движения. Интуитивно, но не явно, отказавшись от политических решений, люди оказались без анализа, который помог бы им взглянуть на всякую политическую партию как на врага по самой своей сути. В итоге оппозиционная социалистическая партия установила власть над страной, хотя для окончательного умиротворения населения потребовалась оккупация силами тысяч солдат ЕС.

Даже в наиболее богатых странах планеты анархисты и другие бунтовщики могут разгромить государство на ограниченной территории, расчистив пространство для автономной зоны, в которой могут процветать новые социальные отношения. В 1980-1981 годах консервативная партия ФРГ (христианско-демократическая) потеряла власть в Берлине после неудачной попытки силой подавить сквоттерское движение[124]. Сквоттеры захватывали дома в борьбе против джентрификации и разрушительной политики городских властей, либо просто из желания обеспечить себя бесплатным жильём. Многие сквоттеры, известные как «автономы», идентифицировали себя с антикапиталистическим антиавторитарным движением, которое было склонно относиться к сквотам, как к пузырькам свободы, в которых могут прорасти семена нового общества. Район Берлина под названием Кройцберг оказался местом наиболее ожесточённых боёв. В некоторых его частях население состояло из автономов и мигрантов — в каком-то смысле уже автономная зона сама по себе. Город положился на полицейскую мощь, чтобы выселить сквоты и «переломить хребет» движению. Но автономы приняли вызов. Они защищали свои районы баррикадами, камнями, коктейлями молотова, оказались более манёвренными и гибкими в уличных столкновениях, чем полиция. Они контратаковали, сея хаос и разрушения в финансовых и коммерческих кварталах города. Правящая партия ушла под свист недовольных, а её место заняли социалисты. Поскольку силовые методы очевидно не сработали, социалисты попытались использовать стратегию легализации в попытке подорвать автономность движения. В это же время автономы Кройцберга приняли меры для защиты своего района от продавцов наркотиков, инициировав кампанию «Кулаки против иголок». Они также боролись с наползающей джентрификацией, громя буржуйские рестораны и бары.

В 1986 г. и 1987 г. в Гамбурге автономам удалось задержать полицию на баррикадах, когда была предпринята попытка выселения сквотов на Хафенштрассе. После поражений в нескольких серьёзных уличных стычках и потерь в результате контратак автономов (координированные поджоги тринадцати крупных универмагов города с ущербом более чем на 10 миллионов долларов США), мэр был вынужден легализовать сквоты, которые существуют и поныне, до сей поры продолжая оставаться центрами культурного и политического сопротивления.

В Копенгагене, Дания, молодёжное движение автономов перешло в наступление в 1986 г. В период радикальных акций сквотирования, актов саботажа против заправочных станций корпорации Shell Oil и прочих эпизодов антиимпериалистической борьбы несколько сотен людей внезапно перенаправили марш протеста и оккупировали Рейсгад, улицу в районе Остербро. Они построили баррикады, заручились поддержкой местных жителей и снабжали продовольствием пожилых жителей квартала. В течение 9 дней автономы удерживали улицы, нанеся поражения полиции в нескольких крупных сражениях. Свободные радиостанции по всей Дании помогали мобилизовать сторонников бунтов, обеспечить автономов едой и ресурсами. Наконец, правительство объявило о намерении бросить на баррикады войска. Молодёжь, контролировавшая баррикады, объявила о пресс-конференции, но в назначенное утро баррикады оказались безлюдными. Городские переговорщики недоумевали:

«Куда отправились оккупационные бригады? Какие уроки вынесла для себя мэрия? Похоже, что всё это может повториться снова в любом месте, в любое время. В большем масштабе. С теми же действующими лицами». [125]

В 2002 г. в Барселоне полицией была предпринята попытка выселить Can Masdeu, большой засквотированный социальный центр, расположенный на горном склоне за чертой города. Can Masdeu имел тесные связи со сквоттерским движением, движением за охрану окружающей среды и местными группами сопротивления. Склон был покрыт садами, за многими из которых ухаживали пожилые местные жители, прекрасно помнившие времена борьбы против диктатуры Франко. Они понимали, что борьба продолжается по сей день, несмотря на демократические виньетки тут и там. Соответственно, сквот получал поддержку из самых разных слоёв общества. Когда в центр пришла полиция, его обитатели забаррикадировались внутри, перекрыв все входы в здание. В течение нескольких дней 11 человек висело в скалолазных подвесных системах снаружи здания, покачиваясь на высоте над обрывом, протестуя против предполагаемого сноса здания. Сторонники социального центра устремились на выручку и вступили в столкновения с полицией. Другие перешли к действиям в самом городе, перекрывая движение на улицах, атакуя банки, офисы домовладельцев и строительных компаний, McDonalds и прочие капиталистические объекты. Полиция попыталась уморить голодом вывесившихся скалолазов, затем перешла к тактикам психологичеких пыток, но, в конечном счёте, всё это потерпело неудачу. Движение сопротивления выиграло схватку, и эта автономная зона существует до сих пор, с действующими общественными садами и социальным центром.

6 декабря 2008 г. греческая полиция застрелила 15-летнего анархиста Алексиса Григоропулоса в самом сердце Экзархии, оплота анархии и автономии в центре Афин. В считанные минуты анархические аффинити-группы, поддерживающие связь по интернету и сотовым телефонам, перешли к действиям по всей стране. Сотни этих аффинити-групп взрастили за прошедшие годы отношения доверия и чувство локтя, способности проводить наступательные акции. Это оказалось возможным по мере их становления, организации и проведения мелкомасштабных нападений на государство и капитал. Этими акциями были простые граффити-атаки, экспроприации продуктов из супермаркетов в пользу бедных и неимущих, молотовы, брошенные в полицию, полицейские машины и комиссариаты, подрывы офисов и автомобилей политических партий, институтов и корпораций, возглавлявших государственный террор против общественных движений, иммигрантов, рабочих, заключённых и прочих угнетённых слоёв общества. Продолжительность и непрерывность подобных атак обеспечила греческую жизнь фоном бескомпромиссного сопротивления государству. И когда греческое общество оказалось готово к новому броску к свободе, эпизоды анархического сопротивления с заднего плана переместились на передний край социальной борьбы.

Гнев в связи с убийством Алексиса помог группам анархистов скоординироваться для единой атаки, и по всей стране пронеслись нападения на полицейских ещё до того, как полицейские департаменты страны разобрались в ситуации. Ярость атак разрушила иллюзию общественного согласия, и в последующие дни сотни тысяч недовольных людей вышли на улицы, чтобы выплеснуть на систему накопившийся гнев. Иммигранты, студенты, учащиеся старших классов, рабочие, революционеры прошлых поколений, старики — всё греческое общество вышло на улицы и приняло участие в самых разнообразных акциях. Они боролись с ментами и одержали победу, завоевав для себя власть преобразовать собственные города. Дорогие бутики и правительственные здания были разгромлены и сожжены. Школы, радиостанции, театры, прочие культурные учреждения оккупированы. Скорбь обернулась праздником, когда люди принялись зажигать огни в память о сгоревшем старом свете, ушедшем в прошлое в первые минуты после убийства. Полиция ответила силой. Сотни протестующих получили ранения и были арестованы, а воздух заполнили клубы слезоточивого газа. Люди защищались, поджигая всё, что вызывало у них ненависть, что могло гореть и производить густые облака чёрного дыма, который нейтрализовывал слезоточивый газ.

В те дни, когда люди возвращались домой, быть может, чтобы вернуться к нормальности повседневной жизни, анархисты сохраняли темп и движущую силу бунтов, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что улицы принадлежат теперь народу, что новый мир оказался в пределах вытянутой руки. Среди многих граффити, появлявшихся в те дни на улицах, мне запомнилось обещание: «Мы — образ из будущего». Бунты продолжались две недели без перерыва. Полиция потеряла какие-либо надежды на контроль над ситуацией, у неё закончился слезоточивый газ. В конечном счёте, люди вернулись домой по причине физического истощения. Но они не остановились. Атаки продолжались, огромные пласты греческого общества стали организовывать собственные творческие акции. Социум преобразовался. Народным массам оказались отвратительны все символы капитализма и правительства. Государство потеряло легитимность, а СМИ оказались редуцированы до рефрена (явной лжи): «Эти бунтовщики не знают, чего хотят». Анархическое движение завоевало уважение по всей стране, воодушевило новое поколение революционеров. Бунты приутихли, но акции продолжились. На момент написания этой книги по всей Греции люди продолжали захватывать дома, организовывать социальные центры, протестовать, нападать, переоценивать стратегии, проводить огромные ассамблеи, чтобы определить дальнейшее направление борьбы.

Демократические государства до сих пор заигрывают с идеями о вводе войск, когда полицейские силы не могут сохранить порядок, и даже в самых «прогрессивных» странах это иногда случается. Но этот выбор открывает двери и достаточно опасным возможностям. Недовольные могут захватить оружие. Если борьба продолжит пользоваться народной поддержкой и набирать популярность, то всё большое число людей будет относиться к правительству как к оккупантам. В крайнем случае, возможен военный мятеж и дальнейшее распространение борьбы. В Греции солдаты распространили заявления, гласившие, что в случае, если армию бросят на подавление восстания, солдаты передадут народу оружие и откроют огонь по полиции. Военное вмешательство — неизбежный шаг со стороны власти при любой борьбе против государства. Но если общественные движения могут продемонстрировать отвагу и организационные возможности нанести поражение полиции, они могут справиться и с военными. Или же переманить их на свою сторону. Благодаря риторике демократических правительств, современные солдаты много хуже подготовлены в психологическом плане к подавлению мятежей на своей родине, чем за рубежом.

Из-за глобально интегрированной природы системы государства и прочие властные институты действуют по взаимному усилению и поддержке, поэтому до определённого момента они в очень сильной позиции по отношению к движению сопротивления. Но как только этот момент оказывается пройден, они обвально слабеют, стремительно приближаясь к коллапсу, беспрецендентному в человеческой истории. Политический кризис в Китае способен уничтожить экономику США, что в свою очередь запустит цепную реакцию как в домино. Мы пока что не достигли той точки, когда появляется шанс свергнуть глобальную систему власти, но представляется важным, что в определённых условиях государство оказывается неспособным сокрушить нас. И пузырьки автономных пространств продолжают существовать в самых разных уголках системы, заявляющей о своей мнимой универсальности и безальтернативности. Правительства свергаются каждый год. Но систему не победили по той причине, что победители в подобных политических схватках всегда оказывались кооптированы и возвращены в лоно глобального капитализма. Но если явно антиавторитарные движения смогут взять инициативу в глобальном движении сопротивления, это даст нам всем надежду на будущее.

Откуда нам знать, что вчерашние революционеры не станут завтрашними правителями?

Революционерам вовсе не обязательно становиться новыми диктаторами, особенно если их основная цель — отмена всякой власти, основанной на угнетении. Повсеместно революции XX века породили новые тоталитарные системы, но нельзя забывать, что эти революции либо изначально возглавлялись, либо были «похищены» у народа политическими партиями, ни одна из которых не отказывалась от авторитаризма. Напротив, многие из этих партий обещали воплотить в жизнь «диктатуру пролетариата» или националистическое правительство.

В конечном счёте, политические партии — по природе своей авторитарные организации. Даже в тех редких случаях, когда они могут легитимно опереться на лишённые власти и маргинализированные слои общества при создании демократических структур, — всё равно даже такие политические партии вынуждены вести переговоры с власть придержащими, чтобы укрепить собственный политический вес. И конечная цель любой подобной партии — получить контроль над структурой централизованной власти. Если политическая партия надеется прийти к власти через парламентские процедуры, ей придётся отложить в сторону все эгалитарные принципы и революционные цели, чтобы взаимодействовать с уже утвердившимися коцептами власти: выгодой капиталистов, имперскими войнами и тому подобным. Этот печальный процесс повторялся раз за разом различными социал-демократическими партиями по всему миру: от лейбористов Великобритании и до коммунистов Италии, и совсем недавно партией зелёных в Германии и Рабочей партией в Бразилии. В тех же случаях, когда политические партии — такие как большевики, красные кхмеры или кубинские коммунисты — пытаются навязать перемены посредством вооружённого государственного переворота или гражданской войны, их авторитарный характер ещё более очевиден.

В то же время явно антиавторитарные революции дают нам примеры, когда революционеры уничтожали власть вместо того, чтобы брать её в свои руки. Ни одно из восстаний прошлого не было идеальным, но они давали людям надежду на будущее и бесценные уроки того, как можно добиться анархической революции. И хотя авторитаризм всегда будет угрожать любой социальной борьбе, авторитарный исход революции не предопределён.

В 2001 г., после многих лет дискриминации и жестокости, амазиг (берберы), обитающие в части Алжира с названием Кабилия, восстали против преимущественно арабского правительства. Искрой, из которой возгорелось пламя, послужило убийство жандармами местного юноши и последующий арест ряда студентов 18 апреля. Возникшее вслед за этим движение сопротивления явно продемонстрировало, что оно является чем-то большим, чем реакцией на полицейскую жестокость. С 21 апреля люди вступили в схватки с жандармами, принялись жечь полицейские участки, правительственные здания и офисы оппозиционных политических партий. Местные интеллектуалы и журналисты, а также французские леваки заметили, что представительства правительственных социальных служб также не пощадили. На основании этих наблюдений этими интеллигентами был сделан патерналистический вывод, что сбитые с истинного пути бунтовщики уничтожают собственные кварталы. Из лицемерия или по незнанию умалчивался тот факт, что социальные службы в нищих кварталах играют ту же роль, что и полиция. Разница лишь в том, что социалка выполняет свою часть работы по «умиротворению» мягче.

Бунты переросли во всеобщее восстание, и народ Кабилии вскоре добился одного из своих главных требований: вывода частей жандармов из региона. Многие полицейские участки, которые не удалось спалить, были взяты в осаду, а их линии снабжения перерезаны — так что жандармам пришлось прибегать к вооружённым рейдам по окрестностям только для того, чтобы добыть провиант. В первые месяцы описываемых событий полиция убила более сотни протестующих, счёт раненых шёл на тысячи. Но повстанцы не отступили. Благодаря неистовству мятежников, а вовсе не по причине щедрости правительства, на 2006 г. Кабилия оставалась районом, свободным от полиции.

Скоро движение принялось организовываться в освобождённом регионе на основе местных антиавторитарных традиций. Сообщества вернулись к амазигской традиции аарч (мн. ч. — ааруч). Аарч — это самоорганизовавшаяся народная ассамблея. Антиавторитарная культура пустила глубокие корни в Кабилии: во времена французской колонизации в этом регионе случались частые бунты и не затухало ежедневное сопротивление правительственной администрации.

«Например, в 1948 г. деревенская ассамблея формально запретила какие-либо сношения с правительством, касающиеся внутренних дел сообщества: «Передача правительству какой-либо информации, будь то сведения о моральных качествах другого гражданина или о налогах, будет наказываться штрафом в размере 10 000 франков. Это самый высокий существующий штраф. Мэр и члены ополчения не являются исключениями»... И когда нынешнее движение принялось организовывать районные и сельские комитеты, один из делегатов (из аарч деревни Аит Дженнад) заявил (и по его словам видно, что, по крайней мере, память о традициях 1948 г. осталась): «В былые времена, когда тажмат брал на себя разрешение конфликта между людьми или наказывал вора, мошенника, необходимости обращаться в государственный суд не было. На самом деле это было постыдным».[126]

С 20 апреля 2001 года делегаты из 43 городов подпрефектуры Бени Дуала, Кабилия, совместными усилиями призывали к всеобщей забастовке. Во многих деревнях и районах народ организовывал ассамблеи. 10 мая делегаты различных ассамблей со всей Бени Дуала собрались, чтобы сформулировать свои требования и организовать движение. Пресса опубликовала лживое заявление якобы от лица организаторов о том, что собрание отменяется (и тем самым СМИ в очередной раз показали всем, на чьей они стороне). И всё же большое число делегатов собрались вместе. В основном это были люди из вилайета (района) Тизи-Узу. Они выгнали мэра, который пытался принять участие в собрании. «Здесь не место мэрам или каким-либо иным представителям государства», — заявил один из делегатов.

Делегаты от ааруч продолжали регулярно собираться и создали межрайонную координацию. 11 июня они встретились в Эль Ксер:

«Мы, представители городов Сетиф, Бордж-Бу-Арреридж, Буйра, Бумердес, Беджая, Тизи-Узу, Алжир, а также Коллективного Комитета Университетов Алжира, провели встречу сегодня, в понедельник 11 июня 2001 г., в доме молодёжи «Мулуд Фераун» в Эль Ксер (Беджая). Нами был выработан следующий список требований:

 Государству следует немедлено принять на себя ответственность за всех пострадавших от репрессий в ходе недавних событий и их семьи.

 Над инициаторами, подстрекателями и соучастниками этих преступлений должен состояться гражданский трибунал. Все они должны быть изгнаны из сил безопасности и уволены из органов гражданской администрации.

 Всем свидетелям драматических событий обеспечить защиту, а за всеми достойными жертвами произошедших событий признать статус мучеников.

 Немедленный вывод всех сил жандармерии и приданных им военных частей.

 Отказ от юридического преследования всех и каждого протестующих и освобождение тех из них, кого уже приговорили к тюремному заключению.

 Немедленное прекращение карательных рейдов, запугиваний и провокаций против местных жителей.

 Роспуск комиссий по расследованию, созданных государством.

 Удовлетворение требований амазиг по всем важным для них вопросам (этнической идентичности, цивилизации, языка и культуры) без референдума и прочих условий. Объявление тамазигхт национальным и официальным языком.

 Государство должно гарантировать всем своим гражданам все социально-экономические права и демократические свободы.

 Мы выступаем против проводимой правительством политики недоразвития, пауперизации[127] и доведения до нищеты алжирского народа.

 Перевод всех исполнительных функций государства, включая контроль над силами безопасности, под эффективное управление демократически избираемых органов.

 Срочная разработка социально-экономического плана развития всей Кабилии.

 Мы выступаем против Tamheqranit [деспотизма — прим. автора] и всех форм несправедливости и дискриминации.

 Требуем отдельного пересмотра каждого случая проваленных единых государственных экзаменов.

 Требуем введения дотаций по безработице для каждого жителя страны, зарабатывающего менее 50% МРОТ.

 Требуем официального, немедленного и публичного ответа на все наши требования.

Ulac Smah Ulac [борьба продолжается — прим. автора]».[128]

14 июня 2001 года сотни тысяч людей вышли на демонстрации в Алжире, чтобы предъявить эти требования правительству, но они попали в полицейскую засаду и были рассеяны жесткими действиями полиции. И хотя движение сопротивления было наиболее сильным в Кабилии, оно никогда не ограничивало себя национальными или культурными границами, благодаря чему оказалась возможной широкомасштабная поддержка по всей стране. Тем не менее, оппозиционные политические партии попытались ослабить движение, редуцировав его требования до призывов к властям принять меры против полицейского беспредела и официального признания берберского языка. Но поражение демонстрантов в Алжире показало слабость позиций движения за пределами Кабилии. «Им повезло. В Кабилии они не одиноки. У них есть вся их культура и инфраструктура солидарности. А мы тут живём в окружении стукачей и постеров Рэмбо», — как сказала одна из участниц движения по поводу трудностей сопротивления в столице.

В июле и августе движение поставило перед собой задачу стратегических размышлений о собственной структуре: за основу была принята система координаций между ааруч, дайрас и сообществами внутри вилайета с выборами делегатов от городов и кварталов. Делегаты образовывали муниципальную координацию, которая бы пользовалась полной автономией в своих действиях. Координация для всего вилайета состояла бы из двух делегатов от каждой муниципальной координации. В Беджая произошёл типичный случай, когда координация изгнала профсоюзных активистов и леваков, которые проникли в совещательный орган. После чего по независимому решению координации началась всеобщая забастовка. Кульминацией этого процесса рефлексии стал момент, когда движение осознало, что одной из основных его слабостей является относительный недостаток участия женщин в деятельности координаций (хотя женщины играли огромную роль в восстании и прочих аспектах деятельности движения сопротивления). Делегаты решили поощрять женщин к более активному участию в деятельности координаций.

В течение всего этого процесса некоторые делегаты пытались вести тайные переговоры с правительством, а пресса металась между попытками демонизировать движение и предположениями, что, может быть, наиболее цивильные требования правительство могло бы принять во внимание. В то же время сколь-нибудь радикальные требования повстанческих советов игнорировались. 20 августа движение показало свою силу на марше протеста в Кабилии, за которым последовало несколько встреч советов вилайета. Правящая элита надеялась, что собрания продемонстрируют «зрелость» движения и позволят начать диалог, но координации продолжали отказываться от тайных переговоров и подтвердили свою приверженность решениям, достигнутым в Эль Ксер. Комментаторы отмечали, что если движение продолжит отвергать диалог с властью, одновременно настаивая на своих требованиях и успешно защищая свою автономию, то это, по сути, сделает невозможным управление государством и приведёт к коллапсу государственной власти, по крайней мере, на территории Кабилии.

10 октября 2002 г., пережив более года государственного насилия и попыток втянуть повстанческие советы в политические игры с властью, движение объявило о бойкоте выборов. К большому разочарованию политических партий выборы оказались полностью заблокированы в Кабилии, а явка в остальных районах Алжира оказалась замечательно низкой.

С самого начала самоорганизованный характер восстания угрожал политическим партиям, которые всеми правдами и неправдами пытались включить движение в существующую политическую систему. Тем не менее это оказалось не так просто. С самого начала движение приняло своего рода кодекс чести, который клялись соблюдать все делегаты координаций:

«Делегаты, представляющие движение, обещают:

 Уважать пункты главы «Основополагающие принципы взаимодействия координаций ааруч, дайрас и местных сообществ»

 Чтить кровь, пролитую мучениками, до полного достижения всех целей движения и не использовать их память в личных или фракционных интересах.

 Уважать мирный характер движения.

 Не предпринимать никаких действий, которые бы привели к установлению прямых или косвенных связей с представителями власти.

 Не использовать движения для достижения фракционных целей, не втягивать его в предвыборную борьбу или попытки захвата власти.

 Публично уйти из движения, прежде чем баллотироваться на выборную должность.

 Не принимать никакой политической должности (получение назначения) в каких-либо властных институтах.

 Проявлять приверженность народным интересам и уважение к другим людям.

 Способствовать образованию национального измерения в движении.

 Не обходить сложившиеся структуры коммуникации.

 Проявлять солидарность с любым(ой), пострадавшим(ей) от своей деятельности в качестве делегата(ки) движения.

Примечание: От любой(ого) делегатки(а), публично нарушевшей(его) Кодекс Чести, движение публично отречётся».[129]

И действительно, делегаты, нарушавшие обещания, подвергались остракизму, а иногда на них даже нападали.

Давление со стороны властей с целью кооптации движения продолжалось. В прессе появились заявления анонимных комитетов и советов, осуждающих «спираль насилия», раскрученную молодёжью, и «посредственный политический расчёт» «тех, кто продолжает паразитировать на общественном диалоге» и «затыкает рот лучшим представителям общества». Позже было пояснено, что под «лучшими представителями общества» подразумевались «все представители науки и политики из нашего муниципалитета, способные придать движению цель и целостность».[130]

В последующие годы ослабление антиавторитарного аспекта движения сопротивления указало на серьёзное препятствие на пути либертарных восстаний, которым удаётся отвоевать небольшое пространство автономии: опасность не столько со стороны авторитарных участников и противников движения, сколько со стороны постоянного международного давления на движение с целью его институционализации. В Кабилии большую часть давления в этом направлении оказывали европейские НПО и международные агентства, которые якобы трудились на благо мира в регионе. Они требовали от координаций аарч перехода к мирным тактикам борьбы, отказа от бойкота политических процессов, выдвижения своих кандидатов на национальные выборы. С тех пор движение раскололось. Многие делегаты отдельных аарч и старейшины, самопровозгласившие себя лидерами, ушли в политику, где их главной целью стало переписать алжирскую конституцию с тем, чтобы дать ход демократическим реформам и положить конец диктатуре. В то же время Движение за Автономию Кабилии (ДAK) продолжало настаивать на децентрализации власти и получении независимости региона.

Кабилия так и не получила ощутимой поддержки или выражений солидарности от других антиавторитарных движений земного шара, что могло оказать определённое влияние на стремления к институционализации протестов. Отчасти это случилось по причине изоляции и европоцентризма многих движений. С другой стороны, само движение сопротивления ограничило себя рамками национального государства и ему недоставало откровенно революционной системы идей. Если рассматривать его в изоляции, то акцент на автономии и гражданских правах каждого жителя сообщества, который присущ культуре амазиг, обладает явно антиавторитарным характером. Но в контексте государства возникают двойственные смыслы. Если бы требования движения сопротивления были полностью воплощены, то государство, по сути, лишилось бы смысла к существованию. С этой точки зрения требования революционны. В то же время в них нигде не содержалось призывов «уничтожить власть» в явном виде, поэтому для государства оставались лазейки, через которые оно могло бы проникнуть и воскреснуть уже внутри самого движения. Хоть Кодекс Чести явно запрещал сотрудничество с политическими партиями, ориентированная на защиту гражданских прав идеология движения делала подобное сотрудничество неизбежным, поскольку подразумевала собою требования «хорошего правления», что является кодовым словом для самообмана и предательства.

Мировозрение или анализ, революционные и антиавторитарные по своему характеру, могли бы предотвратить интеграцию движения и облегчили бы налаживание связей солидарности с другими движениями сопротивления за границами Алжира. Однако и сами антиавторитарные движения в других странах могли бы проявить больше солидарности, если бы им хватило способности к анализу борьбы и широты кругозора. Так, например, алжирское восстание вряд ли когда-либо идентифицировало бы себя как «анархическое». По целому сонму исторических и культурных причин. И в то же время, данное восстание — один из самых воодушевляющих примеров анархии в свое время. Большая часть самоопределившихся анархистов не смогли осознать этого, не смогли установить связи взаимопомощи с восставшей Кабилией по причине культурной пропасти и предубеждений против народных движений, которые не разделяют эстетику и культурные элементы, превалирующие в среде европейских и американских революционеров.

Исторические эксперименты по коллективизации и формированию основ общества анархо-коммунизма, проводившиеся в Испании в 1936-1937 гг., могли случиться только потому, что анархисты готовились к вооружённой борьбе с испанской армией в ходе всеобщего вооружённого восстания. И когда фашисты попытались осуществить военный переворот, анархистам удалось нанести им поражение на территории большей части страны. Для защиты нового мира, который они вот-вот создадут, анархистам пришлось организоваться, чтобы дать отпор фашистским частям, которые превосходили их по вооружению. Анархические ополчения оказались вовлечены в окопную войну. Был принят лозунг: «No pasarán!» (Они не пройдут!)

Несмотря на колоссальный фронт работ в тылу (организация образования, коллективизация земли и заводов, реорганизация общественной жизни), анархисты в то же время организовывали и готовили отряды ополчения для борьбы на фронте. На раннем этапе войны анархическая Колонна Дурутти отбросила фашистов на Арагонском фронте и в ноябре 1936 года сыграла важную роль в разгроме фашистского наступления на Мадрид. Буржуазные журналисты и сталинисты, желавшие уничтожить народные ополчения и восстановить профессиональную армию под своим полным контролем, распространяли критику добровольных ополчений. Джордж Оруэлл, сражавшийся в ополчении троцкистов, пишет без обиняков:

«Все — от генерала до рядового — получали одинаковое жалованье, ели ту же пищу, носили одинаковую одежду. Полное равенство было основой всех взаимоотношений. Вы могли свободно похлопать по плечу генерала, командира дивизии, попросить у него сигарету, и никто не счел бы это странным. Во всяком случае, в теории каждый отряд ополчения представлял собой демократию, а не иерархическую систему подчинения низших органов высшим. Существовала как бы договоренность, что приказы следует исполнять, но, отдавая приказ, вы отдавали его как товарищ товарищу, а не как начальник подчиненному. Имелись офицеры и младшие командиры, но не было воинских званий в обычном смысле слова, не было чинов, погон, щелканья каблуками, козыряния. В лице ополчения стремились создать нечто вроде временно действующей модели бесклассового общества. Конечно, идеального равенства не было, но ничего подобного я раньше не видел и не предполагал, что такое приближение к равенству вообще мыслимо в условиях войны.

…Позднее стало модным ругать ополчение, и приписывать все его недостатки не отсутствию оружия и необученности, а системе равенства. В действительности же, всякий новый набор ополченцев представлял собой недисциплинированную толпу не потому, что офицеры называли солдат «товарищами», а потому, что всякая группа новобранцев — это всегда недисциплинированная толпа. … Журналисты, которые посмеивались над ополченцами, редко вспоминали о том, что именно они держали фронт, пока в тылу готовилась Народная армия. И только благодаря «революционной» дисциплине отряды ополчения оставались на фронте; примерно до июня 1937 года их удерживало в окопах только классовое сознание. ... В подобных условиях регулярная армия, не имея в тылу частей заграждения, безусловно, разбежалась бы. … В первое время меня ужасал и бесил хаос, полная необученность, необходимость минут пять уговаривать бойца выполнить приказ. Я жил представлениями об английской армии, а испанское ополчение, право, ничем не походило на английскую армию. Но учитывая все обстоятельства, нужно признать, что ополчение воевало лучше, чем можно было ожидать».[131]

Оруэлл рассказал, что народные ополчения преднамеренно недоснабжались вооружением и аммуницией, которая была им необходима для победы над политическим аппаратом, решившим их уничтожить. Несмотря на этот факт, в октябре 1936 г. анархические и социалистические ополчения смогли отбросить фашистов на Арагонском фронте и ещё 8 месяцев удерживали новую линию фронта, пока их силой не сменила правительственная республиканская армия.

Этот конфликт был затяжным и кровавым, полным опасностей, непредвиденных возможностей и трудных решений. В течение всех этих событий анархистам приходилось доказывать жизнеспособность их идеала по-настоящему антиавторитарной революции. Они пережили ряд успехов и неудач, которые в совокупности показывают, чего можно добиться и каких опасностей следует остерегаться революционерам, не желающим становиться новыми властителями.

В тылу анархисты и социалисты воспользовались возможностью, чтобы воплотить свои идеи на практике. Повсюду в испанской глубинке происходили экспроприации земли крестьянами, которые решительно взялись за отмену капиталистических отношений. Не существовало однобразной политики, которая бы определяла методы создания крестьянских анархо-коммун. Сельские жители применяли разнообразные методы для свержения своих хозяев и создания общества нового типа. В некоторых местах служителей церкви и землевладельцев убивали. Но зачастую подобные действия являлись возмездием за сотрудничество с фашистами или старым режимом, за выдачу карательным органам радикалов, которых арестовывали и казнили. В ряде восстаний, прокатившихся по Испании в период 1932-1934 гг., революционеры демонстрировали крайне малое стремление убивать своих политических противников. Например, когда крестьяне андалузской деревни Касас Вьехас развернули чёрно-красный флаг, единственным актом насилия оказалось сожжение земельных документов. Ни политическое руководство региона, ни землевладельцы не были атакованы. Их просто проинформировали, что теперь они лишены власти и собственности. Тот факт, что впоследствии эти миролюбивые крестьяне были массово истреблены военными частями по требованиям тех самых политиков и землевладельцев, объясняет более агрессивный настрой анархистов в 1936 г. Что касается испанской католической церкви, то она являлась откровенно профашистской структурой. Священники уже долгое время являлись активными сторонниками различных форм обучения молодёжи, основанных на унижении и телесных наказаниях, поборниками идей патриотизма, патриархата, божественного права землевладельцев на землю. Когда Франко предпринял попытку вооружённого захвата власти, многие клерикалы по всей Испании участвовали в создании полувоенных фашистских формирований или играли в их деятельности активную роль.

В анархических кругах уже довольно давно идут дебаты о том, насколько допустимым в ходе борьбы с капитализмом являются нападения на конкретных облечённых властью людей, когда такого рода действия не связаны с самообороной. Тот факт, что наделённые властью люди в ответ на проявленное милосердие затем отдают приказы расстрельным командам и призывают к жестоким расправам над восставшими, чтобы запугать потенциальных недовольных, ясно говорит о том, что представители элиты не являются некими невинными агнцами, по воле случая играющими свои роли. Они осознанно и целенаправленно принимают участие в войне с угнетёнными. Поэтому убийства, совершавшиеся испанскими анархистами и крестьянами, нельзя считать признаком авторитаризма, который якобы присущ революционной борьбе. Это была осознанная стратегия в условиях опасного противостояния. Пример из того же времени, когда испанские сталинисты создали тайную полицию для пыток и казней своих бывших товарищей по оружию, наглядно показывает, как низко могут пасть люди, считая, что они «борются за правое дело». Но пример анархистов и других социалистических сил разительно контрастирует с порочной практикой авторитарных левых и доказывает, что подобное поведение вовсе не неизбежно.

Открытая демонстрация отсутствия авторитарных устремлений у анархистов видна на примере того, что те самые крестьяне, прибегавшие к насилию для самоосвобождения, впоследствии не заставляли крестьян-индивидуалистов коллективизировать их землю. В большинстве деревень, которые распологались в районах, контролировавшихся анархистами, коллективные и личные земельные наделы существовали бок о бок. В самом худшем случае, когда какой-нибудь крестьянин — противник коллективизации владел землёй в самом сердце земельного надела крестьян-сторонников коллективизации, большинство могло попросить индивидуалиста обменять спорный земельный надел на другой, чтобы у других крестьян всё-таки была возможность объединить землю для совместной обработки. В одном задокументированном примере крестьяне, проводившие коллективизацию, предложили индивидуалисту лучший земельный надел, чтобы достичь консенсуса по этому вопросу.

Ситуация в городах и внутри структур НКТ[132] (анархо-синдикалистский профсоюз с более чем миллионом членов) оказалась более сложной. После того, как группы самообороны, подготовленные и вооружённые НКТ и ФАИ (Иберийская Федерация Анархистов), нанесли поражение фашистам в Каталонии и захватили оружие из армейских арсеналов, рядовые члены НКТ спонтанно организовали рабочие советы на заводах, ассамблеи в жилых кварталах и другие организации, которые должны были координировать экономическую жизнь людей. Что самое важное — анархисты организовывали структуры, в которые приглашали рабочих различных политических взглядов, то есть они не были склонны к сектантству. Несмотря на то, что анархисты являлись самой мощной силой в Каталонии, они не проявляли желания подавлять другие политические группы. Это контрастировало с деятельностью Коммунистической партии, троцкистов (ПОУМ) и каталонских националистов. Проблемы возникли в среде делегатов НКТ. Профсоюз не смог выстроить себя так, чтобы предотвратить собственную институционализацию и бюрократизацию. Делегатов региональных и национальных комитетов нельзя было отозвать в случае претензий к их деятельности со стороны рядовых членов НКТ, не существовало традиции, которая бы мешала одним и тем же людям оставаться на властных должностях в руководящих профсоюзных комитетах. Профсоюзные лидеры могли вести переговоры и принимать решения, не оглядываясь на мнение всего профсоюза. Более того, принципиальные анархо-активисты последовательно отказывались от руководящих позиций в Конфедерации, в то время как интеллектуалы, увязшие в абстрактных теориях и экономическом планировании, имели склонность попадать в центральные комитеты. Таким образом, к революции июля 1936 г. в НКТ существовала устоявшаяся властная верхушка, изолированная от низового анархического движения.

Анархисты, вроде Стюарта Кристи, и ветераны группы либертарной молодёжи, продолжавшие партизанскую борьбу с фашистами в последовавшие за поражением анархической революции десятилетия, высказывали предположения, что такого рода динамика власти отделила руководство НКТ от рядовых членов организации и приблизила профсоюзных функционеров к профессиональным политикам. Так, они согласились вступить в Народный Антифашистский Фронт Каталонии наряду с авторитарными социалистами и республиканцами. Для них это был жест принятия плюрализма мнений и солидарности, а также способ организации самообороны перед лицом фашистской агрессии.

Отчуждённость верхушки НКТ от народных масс помешала им осознать то, что власть не была уже сосредоточена в правительственных зданиях; она уже выплеснулась на улицы, на фабрики, где рабочие захватывали производство. Не имея об этом ни малейшего представления, руководство НКТ, по сути, принялось ставить палки в колёса социальной революции, требуя от вооружённых масс отказаться от попыток полностью воплотить в жизнь идеалы анархо-коммунизма. Это было продиктовано опасениями огорчить новых союзников.[133] В любом случае, анархистам того периода приходилось принимать очень сложные решения. Их представители оказались между двух огней: фашистское наступление, с одной стороны, и предательство союзников, с другой. А ополченцы на фронте и улицах городов были поставлены перед выбором: соглашаться ли с сомнительными решениями самоназванного руководства или рисковать расколом движения по причине излишне критических позиций.

Но, несмотря на внезапную власть, свалившуюся в руки НКТ, — они были доминирующей политической силой в Каталонии и других провинциях, — и «лидеры» анархистов, и рядовые члены организации предпочитали принимать решения и действовать на основе взаимного сотрудничества вместо того, чтобы подчинить других своей власти. Так, в Антифашистском Комитете, создать который предложило каталонское правительство, анархисты допустили равное количество членов как от себя, так и от относительно слабых в военном и политическом плане социалистического рабочего профсоюза и Каталонской националистической партии. Одной из главных причин сотрудничества с авторитарными политическими партиями, которую называло руководство НКТ, было предположение, что отмена правительства в Каталонии, по сути, означала бы установление анархической диктатуры. Но их предположение, что избавление от правительства (если быть более точным, это сделали бы сами люди, предоставь им НКТ такую возможность) обязательно означало бы установление диктатуры НКТ, демонстрирует росшее в них ослепляющее чувство собственной значимости. Лидеры анархо-синдикалистов не смогли понять, что рабочий класс в тот период самостоятельно развивал новые организационные формы, вроде советов заводских рабочих, которые могли бы расцвести, выйди они за рамки существовавших организационных форм — будь то НКТ или правительство. Лидеры НКТ «не смогли осознать ни того, насколько мощным являлось народное движение, ни того, что их роль профсоюзных вождей теперь мешала развитию революции».[134]

Вместо того чтобы нарисовать красивые картинки анархического прошлого, мы должны понять, что приведённые примеры наглядно демонстрируют крайнюю сложность балансирования между эффективностью и авторитарностью. Быть эффективными и неавторитарными трудно, но можно.

Как сообщества могут принять изначальное решение о самоорганизации?

Все люди способны самоорганизовываться, независимо от их опыта политической деятельности. Конечно, первоначально задача взять на себя управление собственной жизнью покажется непростой, но со временем это пройдёт. В большинстве случаев люди идут по очевидному пути, спонтанно организовывая большие, открытые для всех собрания с соседями, сослуживцами или товарищами на баррикадах, чтобы разобраться, что необходимо делать. В некоторых случаях общество организуется на основе ранее существовавших революционных организаций.

В ходе народного восстания в Аргентине в 2001 г. люди продемонстрировали беспрецедентный уровень контроля над собственными жизнями. Они формировали районные ассамблеи, захватывали заводы и заброшенные участки земли, создавали сети бартерного обмена, блокировали шоссе, чтобы заставить правительство гарантировать пособие по безработице, удерживали улицы перед лицом смертельно опасных полицейских репрессий и заставили четырех президентов и многочисленных вице-президентов одного за другим подать в отставку за довольно короткий срок. В течение всего этого периода народ не назначал лидеров, а большая часть районных ассамблей отказалась от попытки кооптации со стороны политических партий и профсоюзов. В рамках ассамблей, комитетов оккупированных заводов и иных организаций повстанцев практиковались модели принятия решений консенсусом и горизонтальные структуры. Как заметил один из активистов, вовлечённый в установление альтернативных социальных структур в своём районе (где уровень безработицы достигал 80%): «Мы строим власть, а не захватываем её».[135]

В одном только Буэнос-Айресе люди сформировали более 200 районных ассамблей, в работу которых были вовлечены тысячи жителей города. Если верить одному из опросов, каждый третий житель столицы посещал собрания районной ассамблеи. Всё началось с совместных встреч жителей района, часто за общим приёмом пищи (olla popular). Затем происходил захват пространства, которое использовалось в качестве социального центра, — зачастую таким пространством служил заброшенный банковский офис. В скором времени районная ассамблея начинала проводить еженедельные собрания «по вопросам сообщества, а также по таким темам, как обслуживание внешнего долга, война и свободная торговля». Не менее важную роль играли обсуждения «того, как мы можем совместно трудиться для всеобщего блага и каким мы видим будущее». В конечном счёте, многие социальные центры могли предложить посетителям:

«информационное пространство, возможно с компьютерами, библиотеку, занятия по йоге, самообороне, языковые курсы, курсы первой помощи, электрики и тому подобного. Многие также организовали общественные сады, взяли под патронаж детские школьные клубы и курсы для взрослых, стали регулярно проводить социальные и культурные мероприятия, организовали всеобщее приготовление пищи. Люди политически мобилизовались ради самих себя и для поддержки бастующих и захваченных фабрик».[136]

Участники ассамблей образовали рабочие группы (такие как медицинская помощь и альтернативные СМИ), которые проводили дополнительные собрания для людей, наиболее заинтересованных в этих проектах. Вот заметки посетившего регион независимого журналиста:

«В некоторых ассамблеях участвует порядка 200 человек, в других — намного меньше. В одной из ассамблей было порядка 40 человек, совершенно разного происхождения. Начиная от двух матерей, сидевших на тротуаре и кормящих грудью малышей, худющего хиппи в клёше, престарелого таксиста, велокурьера с дредлоками до студента-медика и юриста в деловом костюме. Представители всех слоёв аргентинского общества выстроились кружком на углу улицы под оранжевым светом фонарей. Новенький мегафон переходил из рук в руки, пока люди обсуждали вопрос возвращения себе контроля над собственными жизнями. Периодически проезжавшие мимо машины выражали поддержку бибиканьем. И всё это продолжалось в среду вечером с восьми до полуночи!»[137]

Вскоре уже районные ассамблеи координировались на уровне города. Раз в неделю каждая из них отправляла делегата на общий (интербаррио) пленум, собиравший тысячи людей со всего города, чтобы обсуждать общие проекты и протестные планы. Решения на общем пленуме принимались большинством голосов, но в самой структуре собрания отсутствовало подчинение, поэтому никто не был связан обязательствами по исполнению принятого решения: их воплощали в жизнь, только если люди искренне этого хотели. Соответственно, если большое количество участников и участниц общего пленума голосовало против (или воздерживалось) по определённому вопросу, предложение перерабатывали, чтобы оно могло получить большую поддержку.

Структура ассамблей быстро распространилась на провинциальный и национальный уровни. Через два месяца после начала восстания национальная «Ассамблея ассамблей» призывала уже заменить правительство ассамблеями. Этому не суждено было сбыться, но, в конечном счёте, правительство Аргентины удалось заставить принимать пронародные решения: оно объявило о дефолте по международным долговым обязательствам — беспрецедентный шаг.

Международный Валютный Фонд оказался настолько напуган народным восстанием и международной поддержкой, которую оказало движение антиглобалистов, и настолько выбит из колеи коллапсом своего детища (проекта неолиберальных реформ в Аргентине — прим. пер.), что смирился с этим тяжелейшим поражением. Аргентинское движение сопротивления сыграло решающую роль в достижении одной из основных целей антиглобалистов: одержало победу над МВФ и Всемирным Банком. На момент написания этой книги эти институты дискредитированы и находятся под угрозой банкротства. В это время аргентинская экономика стабилизировалась, а народный гнев по большей части прошёл. И всё же часть ассамблей, занимавших ключевые ниши в дни восстания, продолжает функционировать даже спустя семь лет. И когда конфликт в очередной раз вспыхнет, эти ассамблеи будут храниться в коллективной памяти людей этакими семенами будущего общества.

Город Кванджу в Южной Корее освободил себя сам за шесть майских дней в 1980 г., когда студенческие и рабочие протесты против военной диктатуры вылились в восстание в ответ на объявление военного положения. Протестующие сожгли офис государственной телекомпании и захватили оружие, после чего организовали «Гражданскую Армию», которая вытеснила полицейские и военные части. Подобно другим городским восстаниям (например, парижским 1848 г. и 1968 г., событиям в Будапеште в 1919 г., в Пекине в 1989 г.), студенты и рабочие Кванджу быстро сформировали ассамблеи для организации городской жизни и налаживания контактов с внешним миром. Участницы тех событий рассказывают о сложной организационной системе, которая развилась спонтанно и за короткий период времени — и без влияния лидеров основных студенческих групп и протестных организаций, которых к этому моменту уже арестовали. Их система включала в себя Гражданскую Армию, Ситуационный Центр, Комитет Граждан и Студентов, Планово-Ревизионный Совет, департаменты самообороны, расследования, информации, общественных услуг, похорон и прочие.[138] Для подавления восстания и воспрепятствования его расползанию по стране потребовалась широкомасштабная операция специальных сил корейской армии при поддержке американских военных. В ходе военной операции несколько сотен людей было убито. Даже враги описывали вооружённое сопротивление восставших как «ожесточённое и хорошо организованное». Комбинация спонтанной организации, открытых ассамблей и специальных тематических комитетов произвела на всех свидетелей событий неизгладимое впечатление. Люди воочию увидели, как быстро сообщество может перестроиться после того, как вырывается из привычной рутины подчинения правительству.

Во время революции 1956 г. в Венгрии государство рухнуло после того, как студенческие и рабочие массы вооружились. Большая часть страны перешла под непосредственное управление народа, который быстро реорганизовал экономику и сформировал милицейские ополчения для борьбы с вторжением советских войск. Первоначально каждый город самоорганизовывался спонтанно, но оказалось, что формы этой самоорганизации были очень похожи, возможно, по причине общего культурного и политического контекста. Венгерские анархисты играли важную роль в новых Революционных Советах, которые были организованы на федералистских принципах для координации обороны, а также принимали участие в деятельности рабочих советов, которые управляли захваченными заводами и шахтами. Старые политиканы в Будапеште сформировали новое правительство и попытались кооптировать автономные советы в структуру многопартийной демократии, но влияние правительства не распространялось за пределы столицы, пока второму вторжению советских войск не удалось сокрушить повстанцев. Анархическое движение Венгрии не отличалось тогда многочисленностью, но народная поддержка многих советов показывает, насколько анархические идеи становятся заразны, как только люди принимают решение о самоорганизации. Эффективность описанных организационных форм подтверждается способностью управлять страной и обороняться во время первой попытки вторжения со стороны советской армии. Не было никакой нужды в выстраивании сложной институциональной структуры по неким заранее подготовленным лекалам после свержения авторитарного правительства. Всё, что было нужно народу, — это желание собираться вместе на открытых собраниях и совместно решать свою судьбу, вера в себя и в свою способность воплотить собственные идеи в жизнь, даже если поначалу это и кажется сложным.

Как будет решаться вопрос с компенсацией за былые ущемления?

Даже если вдруг завтра утром мы проснёмся и обнаружим, что правительство и капитализм сами собой исчезли, люди все еще будут разделены. Наши места обитания обусловлены нашими историями угнетения. Оно же определяет степень нашего доступа к земле, воде, чистой окружающей среде, инфраструктуре. Оно же влияет на степень насилия в наших сообществах. Люди имеют довольно сильно разнящиеся социальные привилегии в зависимости от цвета кожи, гендера, гражданства, экономического класса и прочих подобных факторов. Что именно унаследуют эксплуатируемые планеты после того, как они восстанут и захватят, наконец, все богатства, созданные обществом? Здоровую землю, чистую воду и больницы или истощённые заражённые радиацией пустоши, свалки мусора и ржавые водопроводные трубы? В значительной степени это будет зависеть от цвета их кожи и национальности.

Ключевым моментом анархической революции является понятие глобальной солидарности. Солидарность — это противоположность благотворительности. Она не зависит от неравенства между дающим и получающим. Как и всё хорошее, что случается в жизни, солидарность можно только разделить. Таким образом, уничтожаются сами категории дающего и получающего, существующее неравенство в динамике власти между участниками в равной степени не поощряется, но и не игнорируется. Между революционеркой в Иллинойсе и революционером в Мато Гроссо не может быть настоящей солидарности, если им приходится игнорировать тот факт, что дом одной построен из древесины, похищенной с земель другого, что почва загрязнена и все перспективы будущего общины в Мато Гроссо ограничены.

Анархия должна стать несовместимой с колониализмом, будь то колониализм, существующий и по сей день в новых обличиях, или же колониализм как историческое наследие, которое мы пытаемся игнорировать. Таким образом, анархическая революция должна опираться в том числе на борьбу против колониализма. Это означает оказание поддержки народам Глобального Юга, пытающимся обратить вспять неолиберальные процессы в своих странах, борьбе индейских племён за свои земли, борьбе чернокожего населения с последствиями рабовладельческого наследия. Те, кому посчастливилось родиться в привилегированном положении — белые и все, кто проживает в Европе и странах, образованых европейскими переселенцами (США, Канада, Австралия), — должны оказывать борьбе народов Глобального Юга политическую, культурную и материальную поддержку. Поскольку масштаб антиавторитарных восстаний пока ещё слишком невелик, а возмещение ущерба будет носить глобальный характер по причине глобальности колониального угнетения, на данный момент не существует полноценных примеров того, как будут выглядеть наши репарации. Однако некоторые небольшие случаи указывают на то, что среди анархистов существует желание возместить ущерб угнетённым и что это намного проще сделать, руководствуясь анархическими принципами взаимопомощи и прямого действия, чем опираясь на демократические правительства (с их неизменным отказом осознать собственные преступления былых веков и достойными сожаления полумерами). Вышесказанное справедливо и в отношении «революционных правительств», которые традиционно наследуют и скрывают факты угнетения в своих странах. Это видно на примерах того, как нагло и беспринципно правительства СССР и Китая встали во главе рухнувших национальных империй, одновременно заявляя о своей антиимпериалистической политике.

В 1994 г. в южном мексиканском штате Чиапас произошло восстание сапатистов, которые завоевали автономность для дюжин индейских поселений. Назвавшиеся так в память о мексиканском революционере, защищавшем интересы крестьянства, Сапате, и демонстрируя приверженность к индейским, марксистским и анархическим идеям, сапатисты сформировали армию, управляемую народными «энкуэнтрос» (собраниями), с целью борьбы против неолиберального капитализма и продолжающейся эксплуатации и геноциде индейского населения со стороны мексиканского правительства. Сапатисты просили поддержать их в деле вытаскивания сообществ индейцев из глубин нищеты (навязанной многими поколениями колониальных отношений) и в борьбе с последствиями военных блокад и угнетения со стороны силовых структур государства. Тысячи добровольцев и людей с техническими знаниями со всего света устремились в поселения сапатистов, чтобы помочь с созданием инфраструктуры. Ещё больше людей оказывали поддержку, пересылая деньги и оборудование или приобретая товары fair-trade[139], производимые на автономных территориях. Это пример солидарной поддержки. Что ещё более важно — так это то, что поддержка оказана в формах, которые пожелали сами сапатисты. Это очень сильно контрастирует с христианской моделью благотворительности, в которой привилегированные навязываются в благодетели обнищавшему получателю благотворительной помощи, от которого ожидается благодарность.

Крестьяне в Испании были угнетены в течение всей многовековой истории феодализма. Частичная революция 1936 г. позволила им отвоевать привилегии и богатства, накопленные угнетателями за счёт эксплуатации крестьянского труда. В освобождённых деревнях созывались крестьянские ассамблеи, которые решали вопросы перераспределения земли, отнятой у крупных землевладельцев, чтобы бывшие крепостные, наконец, смогли получить в собственность обрабатываемую землю. В отличие от фарсовых Комиссий правды и примирение, организованных в ЮАР, Гватемале и других регионах, которые, по сути, защищают угнетателей от каких-либо ощутимых последствий и, прежде всего, ставят своей целью сохранить неравенство в распределении власти и привилегий, полученных в результате угнетения, ассамблеи испанских крестьян наделили последних властью самостоятельно принимать решения о том, как восстановить своё достоинство и вернуть равноправие. Помимо вопроса перераспределения земли ассамблеи занимались решением проблем с профашистски настроенным католическим духовенством и переоборудованием вилл богатеев в социальные центры, склады, школы, клиники. За пять лет государственной аграрной реформы республиканское правительство Испании перераспределило всего 876 327 гектаров земли. За несколько недель революции крестьяне самостоятельно захватили 5 692 202 гектара.[140] Этот показатель становится ещё более значимым, если принять во внимание, что против перераспределения выступали как республиканцы, так и социалисты, и что оно могло проводиться только в той части страны, которую не контролировали фашисты.

Каким образом зародится общая антиавторитарная экологическая этика?

В долгосрочной перспективе анархическое общество будет, безусловно, работать лучше, если выработает культуру, основанную на ценности сотрудничества, автономии и экологически ответственного поведения. То, каким образом будет структурировано новое общество, может или поощрить, или затруднить появление подобной этики, подобно тому, как современное общество вознаграждает соперничество, угнетение и загрязнение окружающей среды, одновременно препятствуя антиавторитарным моделям поведения. В обществе, основанном на ненасилии, социальные структуры уже не смогут заставлять людей жить в соответствии с какими-либо принципами (пусть даже анархическими): у людей должно появиться естественное желание так жить и идентифицировать себя с этой системой ценностей. К счастью, факт восстания против авторитарной капиталистической культуры может сам по себе способствовать популяризации антиавторитарных идей.

Анархист-антрополог Дэвид Грэбер рассказывает о племени тсимихетов на Мадагаскаре, которые восстали против власти династии Мароансетра. Уже больше столетия минуло с тех пор, а тсимихеты до сих пор «отличаются прочно укоренившимися эгалитарными принципами общественной организации и деятельности», которые, зачастую, определяют идентичность представителей этноса.[141] Название тсимихеты, выбранное племенем, означает «те, кто не стрижётся», — это отсылка к традиции, по которой подданные Мароансетра обязаны обстригать волосы в знак подчинения.

Ряд культурных изменений произошёл в испанском обществе во время Испанской Гражданской войны в 1936 г. Активную роль по критическому переосмыслению консервативных обычаев и внедрению анархо-коммунистической культуры в деревнях играла молодёжь. В особенности это касалось быстрого изменения роли женщин. Женщины организовали анархо-феминистскую группу «Свободные Женщины» («Mujeres Libres»), которая должна была помочь делу революции и обеспечить женщинам достойное место в первых рядах борьбы. Женщины воевали на передовой, в составе боевых частей анархической милиции, удерживали фронт перед натиском фашистов. «Свободные Женщины» организовали курсы огневой подготовки, школы, программы ухода за детьми и специальные социальные группы «только для женщин», чтобы помочь женщинам овладеть навыками, необходимыми для равноценного с мужчинами участия в борьбе. Участницы группы часто дискутировали с мужчинами-анархистами, делая акцент на важности освобождения женщин от пут патриархата как необходимой части всякой революционной борьбы. По их мнению, проблемы патриархального угнетения нельзя было рассматривать как второстепенные задачи, которые можно начать решать после победы над фашизмом.

В городах Каталонии удалось существенно снизить социальный гнёт в отношении женского населения. Впервые за всю историю Испании женщины получили право ходить одни по улицам города с непокрытой головой. Не говоря уже о том, что многие сразу же оделись в одежды ополченок и взяли в руки винтовки. Анархистки, вроде Люсии Санчез Саорнил, писали о воодушевлении, которое испытывали, привнося изменения в культуру, ранее пронизанную патриархальным угнетением. Мужчины-современники (Джордж Оруэлл и Франц Боркенау) также отметили перемены в статусе женщины в Испании периода Революции.

Участие в народных ассамблеях в ходе восстания 2001 г. в Аргентине (вызванного экономическим коллапсом) позволило в прошлом аполитичным людям создать антиавторитарную культуру взаимодействия. Ещё одна популярная форма сопротивления — движение piquetero («пикетерос» — блокады и перекрытия дорог, массовые несанкционированные шествия по ним — прим. пер.) — оказала огромное влияние на жизнь и культуру многих безработных. Первоначально пикетерос состояли из безработных, которые закрывали лица масками и устанавливали баррикады на шоссе, чтобы перекрыть транспортные потоки и, таким образом, сделать свои требования справедливого распределения еды или выплат по безработице более весомыми. Помимо упомянутых форм деятельности, пикетерос старались организовать антикапиталистические экономические отношения, которые бы включали школы, группы медиа-активистов, бесплатную раздачу одежды, пекарни, клиники и ремонтные бригады для помощи в быту и создания инфраструктур (например, канализации). Многие из групп пикетерос были связаны с Движением Безработных Рабочих (MTD). К тому времени, когда в декабре 2001 г. средний класс начал громить банки, это движение уже было достаточно сильным, чтобы играть важную роль в антикапиталистической борьбе в Аргентине.

Двое добровольцев проекта Indymedia, отправившихся в Аргентину из США и Британии для документирования восстания для англоговорящих стран, провели некоторое время с группой активистов в районе Адмирал Браун в южном Буэнос-Айресе.[142] Подобно многим другим участникам движения MTD и пикетерос, участницы и участники этой группы перешли к активным действиям под воздействием недавно начавшейся безработицы. Однако их мотивы не ограничивались соображениями материального достатка. Так, они часто организовывали культурные и образовательные хэппенинги. Два активиста Indymedia вспоминали семинар, проводившийся в пекарне, аффилированной с MTD, на котором члены коллектива обсуждали различия между капиталистической и антикапиталистической пекарнями. «Мы производим для соседей... и для того, чтобы овладеть новыми навыками, навыками производства для самих себя», — говорила 50-летняя женщина. Ей вторил юноша в майке Iron Maiden: «Мы производим продукцию ради улучшения жизни всех и каждого».[143] Эта же группа управляла Ropero, мастерской по пошиву одежды, и участвовала во многих других проектах. Она существовала благодаря работе добровольцев и зависела от добровольных пожертвований соседей, хотя весь район считался довольно бедным. Несмотря на трудности, мастерская два раза в месяц устраивала бесплатную раздачу одежды для всех тех, кто не мог себе позволить её купить. В остальное время волонтёры ремонтировали старую одежду, брошенную на улицах. В отсутствие мотивации поощрять капиталистическую систему отношений люди из этих проектов находили повод для гордости в том, чем они занимались, с радостью демонстрируя посетителям, какими хорошими могут быть отремонтированные вещи, даже несмотря на дефицит материалов.

Общий идеал, к которому стремились все пикетерос, включал в себя твёрдую приверженность неиерархическим формам организации и участие в совместной деятельности и дискуссиях всех членов коллектива, независимо от возраста. Зачастую женщины первыми выходили на пикеты, и они владели существенным вниманием внутри движения. Многие женщины впервые в жизни получили возможность участовать в крупных собраниях по принятию решений или исполнять традиционно мужские функции внутри этих автономных организаций. В той самой пекарне, где проходил описанный выше семинар, безопасностью (традиционно мужская стезя) заведовала молодая женщина.

Во время восстания 2006 г. в Оахаке, Мексика, ровно также, как и до, и после этого, коренная культура была неиссякаемым источником сопротивления. Поскольку они являли пример кооперативных, антиавторитарных и экологически устойчивых отношений до колониализма, коренные народы в оахакском сопротивлении стремятся взрастить и усилить те аспекты культуры, которые контрастируют с системой, ценящей собственность дороже жизни, порождающей конкуренцию и господство и эксплуатирующей природу, приводя к вымиранию. Их способности к практике антиавторитарной и экологической культуры, работе в духе солидарности и тому, чтобы кормить себя на маленьких клочках земли, которыми они обладали, увеличили мощь их сопротивления и тем самым шансы к самому их выживанию. Таким образом, сопротивление капитализму и государству — одновременно средство защиты коренных культур и тигель, в котором куется мощный антиавторитарный дух. Многие люди, участвовавшие в восстании сами, не были представителями коренных народностей, но испытывали на себе влияние коренных культур и были вдохновлены ими. Таким образом, акт восстания сам по себе позволил людям выбирать социальные ценности и формировать их собственные идентичности.

До восстания доведенный до нищеты штат Оахака «продавал» свою коренную культуру как товар для приманивания туристов и привлечения бизнеса. Гуэлагуэца, важное для местных жителей собрание представителей коренных культур, стало спонсируемым государством туристическим аттракционом. Но во время восстания 2006 г. туризм был отодвинут на второй план, и в июле социальные движения организовали Народную Гуэлагуэцу — не для продажи туристам, а для собственного удовольствия. После успешного блокирования коммерческого мероприятия для туристов сотни студентов города Оахака и людей из деревень со всего штата приступили к организации собственного фестиваля. Они сделали костюмы, подготовили песни и танцы из всех семи районов Оахаки. В итоге Народная Гуэлагуэца имела огромный успех. Все участвовали бесплатно, и на месте действия было полно народа. Было больше традиционных танцев, чем даже во время коммерческих Гуэлагуэц. Ранее фестиваль проводился ради денег, большая часть которых попадала в карманы спонсорам и государству, теперь это был день, когда все делились друг с другом, как это традиционно и было. В сердце антикапиталистического и по большей части местного движения был фестиваль, праздник тех ценностей, которые объединяли движение вместе, и возрождения коренных культур, которые до этого уничтожались или низводились до ходкого экзотического товара.

В то время как Гуэлагуэцы были восстановлены как часть коренной культуры для поддержки антикапиталистического восстания и того либертарного общества, которое оно должно породить, другой традиционный праздник был видоизменен для службы движению. В 2006 г. в День мертвых, мексиканский праздник, который соединяет в себе местные религиозные культы с католическими влияниями, совпал по времени с правительственным наступлением на движение. Незадолго до 1 ноября полицейские силы и полувоенные формирования убили около дюжины людей, так что смерть была свежа в памяти у всех. Художники граффити долгое время играли важную роль в движении в Оахаке, покрывая стены посланиями задолго до того, как народ захватил радиостанции, чтобы обрести голос. Когда в ноябре совпали День мертвых и жестокие правительственные репрессии, эти художники возглавили работу по адаптации праздника для того, чтобы почтить память погибших и прославить борьбу. Они покрыли улицы традиционными tapetes — цветными фресками, нанесенными с помощью песка, мела и цветов, но на этот раз tapetes содержали послания сопротивления и надежды или изображали имена и лица всех убитых людей. Люди сделали также скульптуры в виде скелетов и алтари для каждого убитого полицией и полувоенными формированиями. Один из художников граффити, Еска, описывает это:

«В этом году в День мертвых традиционные фестивали обрели новое значение. Угрожающее присутствие отрядов Федеральной полиции наполнило воздух нависшей над городом атмосферой уныния и хаоса. Но мы смогли преодолеть наш страх и наши потери. Люди хотели следовать традициям не только ради своих предков, но также ради всех участников движения, кто погиб в последние месяцы.

Несмотря на то, что это звучит немного противоречиво, День мертвых — одно из тех событий в Оахаке, где больше всего жизни. Карнавалы, люди, наряженные в разные костюмы — дьяволов, скелетов, полные разноцветных перьев. Они проходят парадом через город, танцуя или играя театрализованные комические сценки, — в этом году с социально-политическим уклоном.

Мы не позволили силам Федеральной полиции помешать нашему празднику и нашему трауру. Весь туристический путь по центру города, Macedonio Alcalá, был полон жизни. Звучала протестная музыка, и люди танцевали и наблюдали за созданием наших знаменитых песочных фресок, называемых tapetes. Мы посвятили их всем убитым участникам движения. Любой желающий мог присоединиться, чтобы установить свой кусочек мозаики. Разнообразие цветов выражало наши смешанные чувства, вызванные репрессиями и свободой. Радость и печаль, ненависть и любовь. Рисунки и песни, вырвавшиеся на улицу, создали незабываемую сцену, которая, наконец, обратила нашу грусть в радость».[144]

В то время как искусство и традиционные фестивали играли роль в развитии освободительной культуры, сама борьба, особенно баррикады, создали среду для общения, где отчуждение было преодолено и соседи построили новые взаимоотношения. Одна женщина описывает свой опыт:

«На баррикадах вы увидите народ всех мастей. Много раз люди говорили нам, что познакомились друг с другом на баррикадах. Хотя они и были соседями, они не знали друг друга до этого. Они даже говорили: «Я никогда не заговаривал со своим соседом прежде, потому что не думал, что он мне по душе, но теперь мы вместе на баррикадах и он мой компаньеро».

Так что баррикады не были только лишь препятствием на пути транспорта, но стали пространством, где соседи могли побеседовать, а общины вели диалог. Баррикады стали способом, которым общины усиливают себя»[145].

По всей Европе десятки автономных поселков построили жизнь вне капитализма. Особенно в Италии, Франции и Испании, эти поселки существуют вне контроля государства и с небольшим влиянием логики рынка. Иногда покупая дешевую землю, часто сквотируя покинутые деревни, эти новые автономные сообщества создают инфраструктуру для либертарной общественной жизни и культуру, которая идет в ногу с ней. Эти новые культуры заменяют малую семью более широкой, содержательной и гибкой семьей, объединенной скорее близостью и всеобщей любовью, чем кровными родственными связями и собственнической любовью. Они отменяют гендерное разделение труда, ослабляют возрастное разделение и иерархию и создают общественные и экологические ценности и отношения.

Особенно замечательная сеть автономных поселений находится в горах около Итоис, в Наварре, которая является частью Страны Басков. Самое старое из них, Лакабе, было занято за двадцать восемь лет до написания этих строк и служит домом для тридцати человек. Проект любви, Лакабе, бросает вызов и изменяет традиционную эстетику сельской бедности. Полы и аллеи выложены прекрасными мозаиками из камня и керамики, а последние дома, построенные там, могли бы сойти за роскошную усадьбу миллионера, но, несмотря на это, они были построены силами людей, живущих в них, и спроектированы в гармонии с окружающей средой таким образом, чтобы улавливать тепло солнца и не впускать холод. В Лакабе есть свои общественные пекарня и столовая, в которой в обычный день устраивают восхитительные пиры, на которых присутствуют все жители деревни.

Другое поселение рядом с Итоис, Арицкурен, представляет пример определенной эстетики, которая представляет отличную модель истории. Тринадцать лет назад несколько людей заняли деревню, пустовавшую более пятидесяти лет. После этого они построили все свои жилища из обломков строений старого села. Наполовину Арицкурен все еще состоит из руин, медленно разрушающихся в горном лесу в часе езды от ближайшей дороги с покрытием. Руины напоминают об истоках и основании живой части деревни, а также служат как склады стройматериалов, которые будут использованы для восстановления другой ее части. Новое восприятие истории, живущее среди нагромождений камней, является ни линейным, ни амнезическим, но органическим, где прошлое — это скорлупа настоящего и почва для будущего. Также оно является посткапиталистическим, предполагающим возвращение к земле и создание нового общества на руинах старого.

Ули (Uli), другое покинутое и вновь заселенное поселение, прекратило свою деятельность после более чем десятилетия автономного существования. Но уровень успеха среди поселений в общем воодушевляет — 5/6 все еще полны сил. «Провал» Ули демонстрирует другое преимущество анархической организации: коллектив может самороспуститься вместо того, чтобы навсегда погрязнуть в ошибке или подавлять индивидуальные нужды ради поддержания искусственной общности. Эти деревни в их первой инкарнации веком ранее были разрушены экономической катастрофой индустриализировавшегося капитализма. С другой стороны, их жители были зажаты в консервативной системе кровного родства, всячески поддерживаемой церковью.

В Арицкурене, также как и в других автономных поселениях по всему миру, жизнь одновременно и трудоемка, и расслаблена. Жители должны строить всю свою инфраструктуру сами и создавать большую часть нужных им вещей своими руками, поэтому у них всегда много работы. Люди просыпаются утром и работают каждый над своим проектом, или же все собираются вместе для коллективной работы, решение о которой было принято на предшествующем собрании. После обильного обеда, который готовит по очереди кто-то один для всех, остается весь вечер для того, чтобы расслабиться, почитать, съездить в город, поработать в саду или заняться починкой строений. В некоторые дни никто не работает вообще. Если кто-то захочет пропустить день, его не осуждают, потому что проводятся собрания, на которых обязанности равномерно распределяются. В этом контексте, характеризуемом близкой связью с природой, неприкосновенная индивидуальная свобода объединена с коллективной социальной жизнью. Размывая границы между работой и удовольствиями, жители Арицкурена создали не только новый образ жизни, но и этос, подходящий для жизни в анархическом обществе.

Школа, которую они возвели в Арицкурене, — яркий символ этого. В Арицкурене и соседних деревнях живет некоторое количество детей. Их окружение уже само по себе предоставляет изобилие возможностей для обучения, но желательна также и формальная система образования. Проект предоставляет возможности для внедрения альтернативных методов обучения, которые могут быть доступны для детей из всего региона.

Как показывает школа, автономные поселки не вписываются в стереотип хипповской коммуны как эскапистской попытки создать утопию в микрокосме, вместо изменения реального мира. Несмотря на физическую изоляцию, эти поселения активно взаимодействуют с внешним миром и социальными движениями, борющимися за его изменение. Жители делятся своим опытом по созданию устойчивых коллективов с другими анархистскими и автономными коллективами страны. Многие люди делят свой год между поселением и городом, уравновешивая более утопическую жизнь с участием в текущей борьбе. Поселения также служат убежищами для активистов, отдыхающих от полной стрессов городской жизни. Многие поселения занимаются проектами, которые вовлекают их в социальную активность. Например, одно автономное поселение в Италии предоставляет спокойную базу для группы, которая занимается переводами радикальных текстов. Аналогично, поселения около Итоиса принимали решающее участие в двадцатилетнем сопротивлении строительству гидроэлектростанции в их районе.

В последние почти десять лет, начиная с захвата Ралы, что под Арицкуреном, автономные поселения округа Итоис создали сеть, обмениваясь инструментами, материалами, опытом, едой, семенами и другими ресурсами. Периодически они общаются, чтобы обсудить взаимопомощь и общие проекты. Жители одного поселения ходят в гости к жителям другого, чтобы пообедать, поболтать и, возможно, еще донести десяток кустов малины. Они также принимают участие в ежегодных встречах, которые собирают автономные общины со всей Испании для того, чтобы обсудить процесс создания устойчивых коллективов. Здесь каждая группа рассказывает о проблеме, которую они не могут разрешить (например, распределение обязанностей или принятие решений методом консенсуса на практике). Затем каждый из них выступает посредником, в то время как другой коллектив обсуждает свою проблему — желательно такую проблему, опыт в решении которой есть у группы-посредника.

Поселения Итоиса замечательны, но не уникальны. Восточнее, в Арагонских Пиренеях, в горах Ла Солана, есть почти два десятка заброшенных деревень. На момент написания этого текста семь из них были вновь заселены. Сеть между ними все еще на неформальном уровне, и во многих деревнях на раннем этапе их обновления живет всего по несколько человек. Но каждый год туда приезжает большее количество людей, и вскоре тут может возникнуть даже более крупная плеяда сельских поселений, чем в Итоисе. Многие из этих поселений поддерживают плотные связи со сквоттерским движением Барселоны и всегда готовы принять людей, которые хотят приехать, помочь или даже обосноваться там.

При определенных обстоятельствах сообщество может получить автономию для построения новой формы общежития, купив землю, а не захватив ее. Хотя этот путь может быть более безопасен, он также создает необходимость зарабатывания денег для того, чтобы выжить, но это давление все же не является фатальным. Лонго Май — это сеть кооперативов и автономных поселений, которая зародилась в Базеле, Швейцария, в 1972 г. Название по-провансальски означает «пусть это длится долго», и с тех пор они и живут в соответствии со своим эпонимом. Первыми кооперативами Лонго Май являются фермы Le Pigeonnier, Grange neuve и St. Hippolyte, расположенные рядом с поселком Лиманс (Limans) в Провансе. Здесь 80 взрослых и множество детей живут на трехстах гектарах земли, где они занимаются земледелием, садоводством и скотоводством. Они держат 400 овец, домашнюю птицу, кроликов, пчел и упряжных лошадей. Действуют гараж, кузница, пилорама, плотницкая и ткацкая мастерские. Альтернативная радиостанция кооператива «Радио Зинзин» выходит в эфир уже 25 лет (на 2007 год). Сотни молодых людей прошли через кооператив или помогали ему, тем самым обучаясь новым навыкам и часто впервые имея контакт с коммунитарной жизнью или неиндустриальным сельским хозяйством и производством.

С 1976 г. Лонго Май использует кооперативную прядильную фабрику в Чантемерле, что во французских Альпах. Используя натуральные красители и шерсть от 10 000 овец, по большей части местных, они производят свитера, рубашки, холст и полотно для прямой продажи. Кооператив основал профсоюз «АТЕЛЬЕ» («ATELIER»), сеть животноводов и шерстопрядильщиков. Фабрика обеспечена собственным электричеством при помощи малой ГЭС.

Также во Франции, рядом с Арлес, на двадцати гектарах земли расположился кооператив Mas de Granier. Он заготавливает сено и растит оливковые деревья, в хорошие годы производя масло не только для себя, но и для других кооперативов Лонго Май. Три гектара выделено для выращивания органических овощей, которые еженедельно доставляются к заказчикам из других коммун. Некоторая часть овощей закатывается в банки в виде консервов на кооперативном заводике. Также они выращивают зерно, чтобы печь хлеб, делать пасту и кормить животных.

В Закарпатской области Украины Зеленый Хай, небольшая община Лонго Май, зародилась после распада Советского Союза. Здесь они создали языковую школу, плотницкую мастерскую, скотоводческую ферму и молокозавод. Также у них есть свой коллектив, исполняющий традиционную музыку. Сеть Лонго Май использовала свои ресурсы для помощи созданию кооператива в Коста-Рике в 1978 г., который предоставил землю четыремстам безземельным крестьянам, бежавшим от гражданской войны в Никарагуа, позволив им создать новую общину и обеспечить себя. Также кооперативы Лонго Май есть в Германии, Австрии и Швейцарии. Они производят вино, занимаются строительством из местных экологических материалов, организуют школы и т.п. В Базеле они содержат офисное здание, служащее как координационная точка, информационный узел и центр для посетителей.

Призыв к созданию сети кооперативов, изданный в Базеле в 1972 г., содержит в себе следующее:

«Чего вы ожидаете от нас? Что мы ради того, чтобы не стать изгоями, примем несправедливость и безумные жестокости этого мира без надежды или ожиданий?

Мы отказываемся продолжать эту войну, в которой нельзя победить. Мы отказываемся играть в игру, которая уже проиграна, в игру, единственным результатом которой является наша криминализация. Индустриальное общество, без сомнения, идет к собственной гибели, и мы не желаем в этом участвовать.

Мы предпочитаем искать пути к строительству собственных жизней, созданию нашего собственного пространства, того, для чего нет места в этом циничном капиталистическом мире. Мы можем найти достаточно места в экономически и социально депрессивных районах, откуда молодежь уезжает во все большем количестве и остаются только те, кто не имеет другого выбора».[146]

По мере того, как у капиталистического сельского хозяйства все хуже получается прокормить мир, в связи с катастрофами, вызванными изменением климата и загрязнением, почти неизбежным видится то, что большое количество людей будет вынуждено вернуться назад на землю, чтобы создать местные устойчивые формы сельского хозяйства. В то же время обитатели городов должны понимать, откуда приходит их пища и вода. Один из способов осознания этого — поехать в поселение, чтобы посмотреть и помочь.

Революция, состоящая из множества революций

Многие думают, что революции всегда проходят трагический путь от надежды к предательству. Конечным результатом революций в России, Китае, Алжире, на Кубе, во Вьетнаме и где бы то ни было еще явилось установление нового авторитарного режима. Некоторые были даже хуже предыдущих, а другие — почти неотличимы от них. Но главные революции ХХ века были организованы авторитариями, собирающимися создать новое правительство, а не уничтожить его. Сейчас очевидно (если ранее не было), что правительства всегда поддерживают деспотичный социальный порядок.

Но в истории полно доказательств того, что люди могут свергнуть своих угнетателей без того, чтобы найти им замену. Для этого им нужно обратиться к эгалитарной культуре: явно антиавторитарным целям, структурам и средствам и эгалитарной этике. Революционное движение должно отказаться от всех возможных правительств и реформ так, чтобы невозможно было их восстановить, как это произошло в Кабилии и Албании. Оно должно быть организовано гибким горизонтальным образом, гарантирующим, что власть не будет навсегда делегирована лидерам или закреплена за формальной организацией, как это было с CNT в Испании. В конце концов, оно должно принять во внимание то, что восстания вовлекают разные стратегии и разных участников. Это множество использует с выгодой для себя коммуникации и координацию, но оно не должно быть гомогенизированным или контролироваться из центра. Такие стандартизация и централизация ни желательны, ни необходимы; децентрализованная борьба, какую, например, ведут Лакота или сквотеры Берлина и Гамбурга, доказала эффективность в преобладании над более медленными силами государства.

Новый идеал может появиться в процессе сопротивления, когда мы найдем общую почву для сотрудничества с незнакомцами и осознаем нашу собственную силу. Он также может подпитываться от окружающей среды, которую мы выстроим для себя. В действительности, идеал освобождения — не только новая система ценностей, но и новый подход к отношениям между людьми и их культурой; нужно, чтобы люди отошли от пассивного потребления культуры в сторону участия в ее создании и реинтерпретации. В этом смысле революционная борьба против иерархии никогда не заканчивается — она тянется от одного поколения к другому.

Чтобы быть успешной, революция должна произойти на многих фронтах сразу. Не получится уничтожить капитализм, оставив государство и патриархат нетронутыми. Успешная революция должна состоять из многих революций, совершенных различными людьми, использующими различные стратегии, уважающими автономию друг друга и строящими солидарность. Это не произойдет за одну ночь, а в течение серии столкновений, где каждый расширяет достижения предыдущих.

Неудачные революции не неудачи, если люди все еще продолжают надеяться. Книгу о народном восстании в Аргентине двое английских активистов завершают словами пикетчика из Солано:

«Думаю, что декабрь 2001 г. не был ни упущенной возможностью для революции, ни неудавшейся революцией. Это было и это есть часть продолжающегося здесь революционного процесса. Мы извлекли много уроков о коллективной организации и силе, о барьерах для самоорганизации. Многие изумились, увидев то, что мы можем сделать вместе и что, взяв контроль над своими жизнями и действуя совместно (будь то часть деятельности пикетеро, пекарни или продленки), мы улучшаем качество нашей жизни. Если борьба останется автономной, во время следующего восстания у людей будут ”прочные фундаменты для строительства”…».[147]

Рекомендуемая литература

1. Dee Brown «Bury My Heart at Wounded Knee», New York: Holt, Rinehart & Winston, 1970.

2. Diana Denham, C.A.S.A. Collective (eds.) «Teaching Rebellion: Stories from the Grassroots Mobilization in Oaxaca», Oakland: PM Press, 2008.

3. Alexandre Skirda «Nestor Makhno, Anarchy’s Cossack: The Struggle for Free Soviets in the Ukraine 1917-1921», London: AK Press, 2005.

4. John Jordan, Jennifer Whitney «Que Se Vayan Todos: Argentina’s Popular Rebellion», Montreal: Kersplebedeb, 2003.

5. Jaime Semprun «Apologie pour l'Insurrection Algιrienne», Paris: Editions de L'Encyclopédie des Nuisances, 2001.[148]

6. George Orwell «Homage to Catalonia», London: Martin Secker & Warburg Ltd., 1938.

7. George Katsiaficas «The Subversion of Politics: European Autonomous Social Movements and the Decolonization of Everyday Life». Oakland: AK Press, 2006.

8. A.G. Grauwacke «Autonome in Bewegung», Berlin: Assoziation A, 2008.

9. Leanne Simpson, ed. «Lighting the Eighth Fire: The Liberation, Resurgence, and Protection of Indigenous Nations», Winnipeg: Arbeiter Ring, 2008.