Анархия работает - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора (5. Преступность) #9

5. Преступность

Тюрьма — это организация, которая наиболее явственно символизирует доминирование. Анархисты хотят создать общество, которое может само защищать себя и разрешать внутренние конфликты без вмешательства полиции, суда или тюрем; общество, которое не делит всё на плохое и хорошее, дозволенное и запрещенное, законопослушных граждан и преступников.

Кто будет защищать нас, когда не будет полиции?

В нашем обществе полиция получает огромную выгоду из назойливой рекламы, будь то предвзятое и паникёрское освещение в СМИ разного рода преступлений или поток фильмов и телевизионных шоу, в которых копы выступают в роли героев и защитников. Однако опыт общения с полицией многих людей разительно отличается от тяжеловесной пропаганды.

Кого защищает полиция в иерархически построенном обществе? Кому стоит больше опасаться преступников, а кому — полицейских? В некоторых сообществах полиция подобна оккупантам; полицейские и преступные сообщества формируют своего рода тиски, из-за которых люди не способны выйти из тяжелых ситуаций или спасти свои сообщества от насилия, бедности и дробления.

Исторически полиция развилась не из нужды общества в защите людей от совершающихся преступлений. В США современная полиция возникла в то время, когда уровень преступности уже упал. Скорее, институт полиции возник как орудие правящего класса для осуществления большего контроля над населением и для усиления государственной монополии на регулирование социальных конфликтов. Это не было ответом на преступность или попыткой разрешить данную проблему; наоборот, возникновение полиции вызвало формирование новых видов преступлений. Одновременно с расширением и модернизацией полицейской системы происходит криминализация таких поведенческих моделей, присущих, как правило, низшим классам, как, например, бродяжничество, азартные игры и нахождение в состоянии алкогольного опьянения в публичных местах.[91] Люди, находящиеся у власти, определяют «преступные деяния» так, как им удобно, а затем представляют полученные дефиниции как нечто нейтральное и вечное. К примеру, гораздо больше людей может погибнуть из-за загрязнения окружающей среды и вследствие «несчастных случаев» на работе, чем из-за употребления наркотиков, однако же наркоторговцы заклеймлены опасными для общества, а владельцы заводов и фабрик — нет. И даже если владелец завода нарушит закон, и из-за этого погибнут люди, он не отправится в тюрьму.[92]

Сегодня более двух третей заключенных в США осуждены за ненасильственные преступления. Неудивительно, что большинство заключенных — бедняки и «цветные», учитывая криминализацию использования наркотиков и иммиграции, непропорционально жестокие наказания за преступления, связанные с теми наркотиками, которые используют бедняки, а также увеличенные шансы «цветных» быть обвиненными или осужденными более сурово по сравнению с белыми за одни и те же преступления[93]. Также значительное присутствие полиции в гетто и бедных районах связано с тем, что уровень преступности в данных местах остается высоким, но при этом сажают всё больше и больше людей. Полиция и тюрьмы — это контролирующие институты, которые охраняют социальное неравенство, распространяют страх и недовольство, исключают и отчуждают целые сообщества и используют насилие против самых незащищенных частей общества.

Те люди, которые могут самостоятельно организовать свою жизнь в рамках своих сообществ, лучше приспособлены для самозащиты. Некоторые сообщества, которые получили автономию от государства, организовывают патрули из добровольцев, чтобы помочь нуждающимся и препятствовать агрессивным действиям. В отличие от полиции данные группы обычно не обладают иерархической структурой, основанной на насилии или бюрократизме, а также чаще всего создаются из добровольцев, проживающих в данной местности. Они защищают людей, а не собственность или привилегии, и в отсутствии законов они лучше отвечают нуждам людей, чем неповоротливый нормативный акт. Другие общества организовываются против социального зла без каких бы то ни было особых институциональных форм. Вместо этого для сохранения окружающей среды они используют различные способы идейного воздействия, распространяемые в обществе посредством культуры.

Анархисты имеют абсолютно отличный взгляд на проблемы преступления и наказания по сравнению с авторитарными обществами. Преступление — это нарушение писаного закона, а законы навязываются нам элитой. В конце концов, это оказывается вопросом не того, что «преступник» своим действием нанёс кому-то вред, а того, что он не подчинился указаниям элиты. Ответом на преступление является построение отношений иерархии морализма и силы между преступником и вершителями правосудия. Преступнику отказывается в ресурсах, которые ему могут быть полезны для того, чтобы вновь интегрироваться в общество и перестать причинять другим людям боль.

В сильном обществе людям не нужны писаные законы; у них есть силы определить, что кто-то мешает им реализовать свои потребности, и позвать на помощь своих товарищей для разрешения конфликта. Таким образом, проблема не в преступлении, а в ущербе, наносимом обществу, например, нападением или вождение в пьяном виде, что действительно может принести вред людям. Такое видение проблемы избавляет нас от категории преступлений, в которых нет жертв, и раскрывает абсурдную сущность защиты прав на собственность привилегированных людей в то время, как другие пытаются выжить. Такие присущие капиталистическому обществу акты насилия, как задержание голодного за то, что он украл что-то у богатого, будут невозможны в рамках парадигмы, основанной на действительных человеческих потребностях.

В феврале 1919 г. во время всеобщей забастовки в Сиэтле рабочие захватили весь город. Сиэтл был закрыт для торговли, но рабочие не позволили ему погрязнуть в хаосе. Напротив, они поддерживали в рабочем состоянии все жизненно необходимые службы города, но только под управлением самих трудящихся, без хозяев. Всё равно каждый день именно рабочие поддерживали жизнь в городе, а во время забастовки они лишь показали еще раз, что знают, как делать свою работу и без вмешательства управляющих. Они координировали свои действия на уровне города посредством Генерального забастовочного комитета, состоящего из членов местных профсоюзов; структура его была похожа на то и, возможно, построена по образу того, как была организована Парижская коммуна. Местные профсоюзы и особые группы рабочих сохраняли свою автономию без того, чтобы Комитет или любой другой орган вмешивался в их деятельность. Работники могли свободно проявлять свою инициативу на местном уровне. Водители вагонов, развозящих молоко, установили систему распространения молока по районам, которую их боссы никогда бы не одобрили из-за ее неприбыльности.

Бастующие рабочие собирали мусор, организовывали общественное питание, раздавали бесплатную еду и поддерживали пожарную систему. Они также охраняли общество от асоциальных поступков: грабежей, избиений, убийств, изнасилований, — против той волны преступлений, которая должна была накрыть общество по прогнозам всех авторитариев. Городская охрана, состоящая из невооруженных ветеранов войны, гуляла по городу, наблюдая за обстановкой и помогая людям, которые в чем-то нуждались. Хотя надо отметить, что у стражей порядка в арсенале были лишь слова: они могли предупредить нарушителя или убедить его, но не применять силу. Благодаря чувству солидарности, возникшему во время забастовки, общество сплотилось и народные стражи порядка были способны поддерживать мирную обстановку, что не удавалось государству.

Эта обстановка солидарности, бесплатной пищи и раскрепощения обычного человека играла роль в уничтожении преступности на корню. Бывшие маргиналы теперь получили возможность участвовать в жизни общества, принятии решений, что было недоступно для них при капиталистическом режиме. Отсутствие полиции, наличие которой усиливает классовые противоречия и создает атмосферу враждебности, в действительности, возможно, уменьшило уровень преступности нищих классов. Даже власти отметили, насколько организованным был город: генерал-майор Джон Ф. Моррисон, находившийся в Сиэтле, заявил, что никогда еще не видел такого «тихого и мирного города». В конце концов, забастовка была прекращена вторжением в город тысяч военных вкупе с давлением, оказываемым на рабочих главами профсоюзов.[94]

В городе Оахака в 2006 г. в течение 5 месяцев автономии на пике революции Народная ассамблея жителей Оахаки (далее APPO — Asamblea Popular del Pueblo de Oaxaca, исп.), состоящая из бастующих учителей и других активистов, для координации своих действий и организации жизни в Оахаке создала волонтёрские отряды для поддержания мира в такое жестокое время, когда общество раздирали разногласия. Со своей стороны полиция и парамилитарес (ультраправые вооруженные формирования, многие из которых тесно связаны с правительством — прим. пер.) убили более 10 человек — это было единственное кровопролитие в отсутствии государственной власти.

Народное движение Оахаки было способно поддерживать относительный мир, несмотря на всё то насилие, которое применяло государство. Это удалось благодаря модификации индейской традиции в новых условиях: мир охранялся так называемыми топилес, сменяемыми стражами, которые поддерживали порядок в индейских сообществах. Профсоюз учителей использовал топилес в качестве добровольных охранников еще во время их расположения в лагере до создания APPO, которая в свою очередь быстро распространила эту практику в работе комитета безопасности для защиты от полиции и парамилитарес. Большое место в работе топилес занимали захват правительственных зданий и защита баррикад и уже занятых зданий. Это значило, что им часто приходилось сталкиваться с вооруженными полицией и парамилитарес тогда, когда на их стороне из оружия были только камни и огонь.

«Одни из самых страшных нападений имели место перед захваченными зданиями. Мы охраняли здание Министерства экономики, когда поняли, что где-то в здании находилась группа людей, которые готовились атаковать нас. Мы постучали в дверь, но никто не отозвался. Пять минут спустя группа вооруженных людей вышла из-за здания и начала стрелять в нас. Мы пытались найти убежище, но знали, что если отступим, то жизни по меньшей мере 40 человек на баррикадах окажутся в смертельной опасности. Потому мы решили не сдавать позиции и защищаться камнями. Они продолжали огонь до тех пор, пока у них не кончились пули. Тогда они уехали, т. к. поняли, что мы не собираемся уходить. Несколько наших людей были ранены: один парень в ногу, еще один — в спину. Позже пришло наше подкрепление, но наемные убийцы к тому времени уже ушли.

У нас не было никакого оружия. У Министерства экономики мы защищались камнями. Так как время шло, а мы подвергались обстрелам всё чаще и чаще, то мы начали придумывать различные приспособления для самообороны: петарды, самодельные ракетометы из бутылок, коктейли Молотова; у каждого из нас было хоть что-то. И даже если бы у нас ничего этого не было, мы бы стали защищать наших людей на баррикадах своими телами или голыми руками».[95]

После таких нападений топилес помогали доставлять раненых в пункты первой помощи.

Добровольные стражи порядка также отзывались на сообщения об обычных преступлениях. Если кого-то грабили или на кого-то нападали, соседи поднимали шум и местные топилес приходили на помощь; если нападавший был под действием наркотических веществ, то его привязывали на ночь на центральной площади, а на следующий день заставляли собирать мусор или выполнять иной вид общеполезной работы. У разных людей разные взгляды на долгосрочную перспективу развития данного института, и так как восстание в Оахаке было очень разнообразно с точки зрения политических сил, не все идеи были революционными. Так, некоторые люди хотели отправлять воров и нападавших в суды, хотя широко известно, что государство отпускало всех нарушителей и, наоборот, поощряло их к совершению еще большего количества преступлений.

История Экзархии, района в центре Афин, на протяжении многих лет показывает, что полиция нас не защищает, а, наоборот, угрожает нам. Уже давно Экзархия является оплотом анархического движения и контркультуры. Этот район защитил себя от джентрификации и контроля со стороны полиции несколькими средствами. Дорогие машины регулярно сжигаются, если их припарковывают там. После разрушения собственности или общественного давления владельцы магазинов и ресторанов больше не пытаются срывать политические постеры со стен, прогонять бродяг или создавать коммерческую атмосферу на улице. Они сдались и согласились с тем, что улицы принадлежат народу. Тайные полицейские, которые заходили на территорию района, были не раз жестоко избиты. Во время подготовки к Олимпийским играм власти города пытались обновить парк Экзархии, чтобы превратить его из места для прогулок в туристическую достопримечательность. Новый план предусматривал, к примеру, большой фонтан и никаких скамеек. Жители района организовали митинг, пришли туда с собственным планом обновления и сообщили строительной компании, что они будут работать по плану жителей, а не по плану города. Постоянное разрушение строительной техники, в конце концов, показало строительной компании, кто там хозяин. Обновленный парк сегодня радует глаз большим количеством зелени, отсутствием туристического фонтана и новыми скамеечками.

В Экзархии очень часто нападют на полицию, поэтому около района всегда находится штурмовой отряд. За последние годы полиция и так, и эдак пыталась занять Экзархию, расположив вооруженных полицейских, готовых в любой момент атаковать, по периметру района. Никоим образом не удавалось полиции в нормальном режиме осуществлять свои функции. Полицейские никогда не патрулируют район пешком и лишь изредка заезжают сюда на машине. Когда они заходят сюда, то готовятся к столкновениям с целью защититься. Люди рисуют граффити и клеят постеры средь бела дня. Это зона, где не действует закон, и люди нарушают его с удивительной частотой и открытостью. Как бы то ни было, это неопасный район. Преступления носят политический характер и не направлены против личности, как, например, курение травки. Здесь безопасно ходить одному ночью по улице, если, конечно, ты не коп, люди на улицах расслабленны и дружественно настроены, и личной собственности ничто не угрожает, если это не дорогие тачки и тому подобные вещи. Полицию здесь не любят, не ждут, да она тут и не нужна.

И именно в такой ситуации полиция показывает свое истинное лицо. Она не является общественной необходимостью и создана не как реакция на преступления, а как институт для поддержания контроля над обществом. В последние годы полиция пыталась наводнить район, и в частности анархическое движение, наркотиками, например, героином. Они прямо подстрекали наркоманов тусоваться в парке Экзархии. Анархистам и другим жителям района пришлось защищаться от этого вида полицейского насилия и остановить распространение наркотиков. Будучи неспособными сломить мятежный дух Экзархии, полицейские перешли к более агрессивной тактике — военной оккупации района. 6 декабря 2008 года этот подход привёл к неизбежному: двое копов застрелили 15-летнего анархиста Алексиса Григорополуса в самом центре Экзархии. Спустя несколько часов начались контратаки: по всей Греции полицейских избивали битами, камнями, поджигали коктейлями Молотова и в нескольких случаях в них стреляли из огнестрельного оружия. Освобожденные зоны Афин и других греческих городов расширяются, и полиция боится выселять новые сквоты, потому что люди доказали, что они сильнее. В настоящее время СМИ наводят страх на людей, увеличивая количество сообщений о преступлениях против общества и связывая это с существованием автономных пространств. Преступление — это орудие государства, используемое для запугивания людей, изолирования их друг от друга и создания иллюзии необходимости государства. Но государство есть не что иное, как «крыша». Государство — это мафия, которая получила контроль над всем обществом, а закон — опись всего того, что они у нас украли[96].

Ротума (Rotuman) — традиционно безгосударственная народность, которая проживает на острове Ротума в южной части Тихого океана, к северу от островов Фиджи. Согласно антропологу Алану Ховарду, члены этого осёдлого общества воспитываются так, чтобы им не пришлось использовать насилие. Культурные нормы распространяют идеи уважительного и спокойного отношения к детям. Физическое наказание используется крайне редко, и оно практически никогда не направлено на то, чтобы действительно причинить вред непослушному ребенку. Вместо этого взрослые ротума пристыжают детей, в результате чего они вырастают людьми с высоким уровнем восприимчивости к нуждам общества. Взрослые особенно сильно стыдят детей, которые ведут себя как забияки, а в своих собственных конфликтах они всячески пытаются не злить своих оппонентов. По мнению Ховарда, как человека с более авторитарного Запада, детям даётся «удивительная степень самостоятельности», и принцип самостоятельности личности распространен во всём обществе: «Индивиды практикуют свою автономность не только в рамках своих домов или сообществ, но и деревни также автономны относительно друг друга, а районы представляют собой исключительно автономные политические образования». [97] Вероятно, сами ротума по-другому оценивают ситуацию, но в любом случае мы не можем найти никаких отчетов самих ротумов. Возможно, они могли бы большее внимание уделить горизонтальным связям домашних хозяйств и деревень, но для наблюдателей, выросших в европейской или американской культуре и обученных тому, что общество едино лишь благодаря власти, самым значительным фактом являлась автономность различных домашних хозяйств и деревень.

Хотя ротумы сейчас живут с навязанным им правительством, они избегают контакта с ним и попадания в зависимость от него. Неслучайно количество убийств среди ротума весьма невелико и составляет 2,02 человека на 100 000 человек в год, это в три раза ниже, чем в США. Ховард описывает взгляд ротума на преступление как очень похожий на анархический: не как нарушение кодифицированного закона, а как причинение вреда или нарушение общественных связей. Таким образом, посредничество играет важную роль в мирном разрешении конфликтов. Вожди и их заместители выступают в роли посредников, хотя выдающиеся старцы также могут принимать на себя данные функции. Вожди не судьи, и если они не будут беспристрастными, то потеряют доверие своих последователей, так как семьи свободны в выборе групп. Самым важным механизмом разрешения конфликтов является публичное извинение. Публичное извинение играет весомую роль; в зависимости от тяжести оскорбления, оно также может быть дополнено ритуальными примирительными подарками. Правильно извиниться — почётно, тогда как отказ от извинения является постыдным. Члены группы сохраняют свою репутацию и статус в группе только благодаря тому, что они подотчётны другим членам группы, чувствительны к их мнению и участвуют в разрешении конфликтов. Если кто-то сделал что-то так, как мы бы могли ожидать от него в обществе, построенном на формуле «преступление-наказание», он бы изолировал себя и, таким образом, ограничил бы своё вредное воздействие на общество.

В течение двух месяцев 1973 г. заключенные, отбывающие сроки в тюрьме с максимальным уровнем безопасности штата Массачусетс, показали, что так называемые преступники менее ответственны за насилие в нашем обществе, чем их охранники. После того, как восстание в тюрьме в Аттике в 1971 г. сконцентрировало внимание страны на провале пенитенциарной системы в деле исправления и реабилитации людей, осужденных за преступления, губернатор Массачусетса назначил реформистски настроенного комиссара в Управление исправительных учреждений. Тем временем заключенные в тюрьме Уолпол создали союз заключенных. Целями союза были защита заключенных от охранников, блокирование попыток тюремной администрации ввести программы по модификации поведения, а также организация образовательных, оздоровительных программ для заключенных. Они требовали большего количества посещений, возможности работать на платной или добровольной основе за пределами тюрьмы, а также возможности зарабатывать деньги для того, чтобы помогать своим семьям. И последнее, они надеялись покончить с рецидивами — то есть случаями, когда уже отсидевшие люди снова совершали преступление и возвращались в тюрьму, — а также совсем отказаться от тюремной системы.

Чёрные заключенные создали культурную и образовательную групп Black Power (Черная сила), чтобы объединить чёрных и противостоять расизму белого большинства, и это оказалось полезным в деле образования союза, вопреки репрессиям со стороны тюремщиков. Прежде всего они должны были покончить с расовой войной между заключенными, которая провоцировалась тюремщиками. Лидеры всех групп заключили перемирие, которое гарантировалось обещанием убить любого заключенного, нарушившего его. Союз заключенных поддерживался извне гражданскими и религиозными активистами, умеющими работать со СМИ, хотя связям между этими двумя группами иногда мешали ментальность последних и ортодоксальная приверженность ненасилию. Помогло и то, что глава Управления исправительных учреждений одобрил идею союза заключенных, а не препятствовал ему, как поступили бы на его месте другие чиновники.

В начале существования союза заключенных тюрьмы Уолпол старший полицейский инспектор попытался разделить их, приняв решение об изоляции заключенных именно тогда, когда черные заключенные готовились к празднованию Кванзаа[98]. Белые заключенные без проблем провели празднование Рождества, а черные весь день готовили еду, желая увидеть поскорее своих родных и близких. В удивительном проявлении солидарности все заключенные начали бастовать, отказываясь работать или покидать свои камеры. В течение трех месяцев они подвергались избиениям, одиночному заключению, голоду, отказу в предоставлении медицинской помощи, становились зависимыми от транквилизаторов, которые бесплатно раздавались тюремщиками, а также их содержали в отвратительных условиях, когда их экскременты и мусор скапливались около их камер и никуда не вывозились. Но заключенные отказались сдаться или разделиться. В конце концов, государству пришлось сдаться: у них кончались номерные знаки, которые изготавливали заключенные тюрьмы Уолпол, а также пресса плохо отзывалась о тюрьме в связи с конфликтом.

Заключенные добились исполнения их первого требования: отставки старшего полицейского инспектора. Затем они вскоре добились дополнительных прав: увеличение количества посетителей, возможность уходить в отпуск, свои собственные программы, пересмотр дел и освобождение заключенных, находящихся в изоляции, а также присутствие гражданских наблюдателей в тюрьме. В обмен они вычистили тюрьму и добились того, чего никогда не получалось у охранников, — мира.

В знак протеста против потери контроля охранники ушли с работы. Они думали, что этот акт покажет, насколько необходимы они были, но к их стыду это произвело совершенно противоположный эффект. В течение двух месяцев заключенные сами управляли тюрьмой. Большую часть этого времени охранников не было в блоках камер заключенных, однако государственная полиция контролировала периметр тюрьмы во избежание побегов. Гражданские наблюдатели находились в тюрьме круглыми сутками, но они были обучены не вмешиваться; их задачей было документировать обстановку, общаться с заключенными и не допускать проявления насилия со стороны охраны, которая иногда появлялась внутри. Один наблюдатель рассказал:

«Атмосфера была очень спокойной — совсем не то, чего я ожидал. Я обнаружил, что моё собственное мышление было чрезвычайно обусловлено обществом и влиянием СМИ. Эти люди не животные, они не опасные маньяки. Я открыл для себя, что мои страхи были беспочвенными».

Другой наблюдатель настаивал:

«Необходимо, чтобы никто из охранников Блока №9 (карцер) не вернулся. Стоит заплатить им, чтобы они ушли на пенсию. Охранники — вот проблема безопасности».[99]

Уолпол была одной из самых опасных тюрем в стране, но пока заключенные сами управляли ей, уровень рецидивов значительно снизился и количество убийств и изнасилований стало равным нулю. Заключенные развеяли два основных мифа преступной системы правосудия: люди, совершившие преступление, должны быть изолированы, и они должны быть насильственно реабилитируемы, а не сами контролировать процесс своего исправления.

Охранники жаждали прекратить этот постыдный для них эксперимент отмены тюрьмы. Союз тюремщиков был достаточно могущественным, чтобы спровоцировать политический кризис и чтобы глава Управления исправительными учреждениями не мог их уволить, даже тех, кто был замечен в использовании пыток или расистских высказываний при общении со СМИ. Чтобы сохранить работу, глава Управления был вынужден вернуть тюремщиков в тюрьму, и в итоге он «продал» заключенных. Ключевые фигуры силовых ведомств, включая полицию, тюремщиков, прокуроров, политиков и работников СМИ выступили против тюремной реформы и сделали невозможным достижение этого в рамках демократических средств. Гражданские наблюдатели без колебания согласились с тем, что тюремщики вернули хаос и насилие в тюрьму и что они сознательно разрушили мирные достижения самоорганизации заключенных. В конце концов, для разрушения союза заключенных, тюремщики организовали бунт и вызвали полицию, которая застрелила несколько заключенных и пытала главных организаторов. Самый знаменитый лидер черных заключенных смог спасти свою жизнь лишь благодаря вооруженной самообороне.

Многие гражданские наблюдатели и сам глава Управления исправительными учреждениями, который вскоре был вынужден покинуть свой пост, пришли к выводу о необходимости отмены тюрьмы. Заключенные, которые захватили Уолпол, продолжили бороться за свою свободу и достоинство, но союз тюремщиков в итоге стал более сильным, чем ранее, СМИ перестали говорить о тюремной реформе. На момент написания книги в тюрьме Уолпол, которая теперь называется MCI Cedar Junction, до сих пор людей помещают в психушки, пытают и убивают тех, кто достоин находиться в своих сообществах, работая над созданием более безопасного общества.

А как бысть с бандами и хулиганами?

Некоторые боятся, что в обществе без власти сильнейшие выйдут из-под контроля и будут делать, что им взбредет в голову. Неважно, что это именно то, что с нами происходит в обществах с правительствами! Этот страх возникает из государственнического мифа о том, что все люди изолированы. Правительству очень бы хотелось, чтобы вы думали, что без его защиты вы будете подвержены капризу любого человека, который окажется сильнее вас. Как бы там ни было, ни один бандит не может быть сильнее целого сообщества. Человек, который посягает на социальный мир, не уважает нужды других людей и ведет себя авторитарно, может быть побежден или выгнан соседями, которые работают сообща для сохранения мира.

В Христиании, антиавторитарном автономном квартале датской столицы, жители сталкивались как со своими собственными проблемами, так и с проблемами, связанными с приезжими, которых они принимают, что ведет к высокой социальной мобильности. Многие приезжают сюда в качестве туристов, но гораздо больше для того, чтобы купить гашиша: в Христиании нет никаких законов и здесь легко купить легкие наркотики, хотя тяжёлые наркотики удалось благополучно запретить. В Христиании действует множество мастерских, производящих различные товары, самые знаменитые из которых – высококачественные велосипеды. Там также есть кафе, рестораны, детский сад, больница, магазин здоровой пищи, книжный магазин, место для анархистов и место для концертов. В Христиании никогда не доминировали преступные группировки или местные гопники. В 1984 г. банда на мотоциклах приехала в Христианию в надежде захватить беззаконное пространство и монополизировать торговлю гашишом. После нескольких столкновений жителям Христиании удалось выгнать байкеров, используя в основном мирные средства.

Самое худшее проявление бандитизма пришло от полиции, которая в последнее время снова начала входить в Христианию и арестовывать людей за марихуану и гашиш, используя это как предлог для увеличения напряженности. Местные застройщики с радостью бы посмотрели на разрушение свободного сообщества, так как оно располагается на земле, которая стала очень дорого стоить. Десятилетия назад жители Христиании вели горячие споры о том, как решить проблему тяжелых наркотиков, попадающих туда извне. Вопреки возвражениям многих, было решено попросить полицию помочь, но в результате обнаружили, что полиция сосредоточилась на отправке людей за решетку за легкие наркотики и «крышевала» распространение тяжелых наркотиков (например, таких, как героин), видимо, в надежде на то, что массовое пристрастие к ним разрушит автономное пространство.[100] В любом случае это не первый раз, когда полиция или другие госагенты распространяли наркотики, вызывающие привыкание, одновременно с этим запрещая легкие или галлюциногенные наркотики. На самом деле, это похоже на часть полицейской стратегии. В конце концов, жители Христиании выгнали полицию и сами разобрались с проблемой тяжелых наркотиков, не позволяя драгдилерам появляться на их территории и используя моральное давление, чтобы воспрепятствовать использованию тяжелых наркотиков.

В Христиании, как и в любом другом месте, государство представляет наибольшую опасность для сообщества. В отличие от бандитов, которых мы представляем себе терроризирующими общество без законов, государство не может быть так легко побеждено. Обычно государство ищет монополию на использование насилия под предлогом защиты граждан от других бандитов. Это является оправданием для запрета использования силы кем бы то ни было вне государственного аппарата, особенно для запрета самообороны от правительства. В обмен на отказ от этой силы граждан направляют в суды, которые провозглашаются средством защиты их интересов; но, конечно же, судебная система – часть государства и защищает прежде всего его интересы. Когда правительство решает предоставить вашу землю, к примеру, под строительство торгового центра, вы можете обратиться в суд или даже в Городскую думу, но может оказаться так, что вы будете разговаривать с теми, кто получит выгоду от строительства этого торгового центра. Бандитские суды не будут справедливы с жертвами бандитов, и они не будут на вашей стороне, если вы будете защищаться от незаконного выселения. Вместо этого, они посадят вас за решетку.

В этом контексте те, кто хотят разрешения конфликта, вынуждены искать его за пределами суда. Военная диктатура захватила власть в Аргентине в 1976 г. и развязала «грязную войну» против леваков, подвергнув пыткам и убив 30 000 человек. Офицеры, ответственные за пытки и казни, были прощены демократическим правительством, которое пришло к власти вслед за диктаторским. Матери Плаза Де Майо[101], которые собрались, чтобы потребовать прекратить похищения людей и узнать, что случилось с их детьми, были важной социальной силой, которая положила конец царству террора. Так как государство никогда не принимало серьёзных мер для того, чтобы убийцы и мучители отчитывались о своих действиях, люди разработали народное правосудие, которое функционирует в виде протестов и мемориалов, организованных Матерями.

Когда становится известно о местонахождении участника «грязной войны», активисты развешивают плакаты по всему району, сообщая о его присутствии; они также могут попросить местные магазины запретить данному лицу входить, а также призвать следить за ним и приставать к нему, используя тактику, называемую «эскраче», когда сотни или даже тысячи людей могут собраться у дома участника «грязной войны» с плакатами, баннерами, куклами и барабанами. Они поют, кричат и играют музыку целыми часами, пристыжая бывшего палача и давая всем знать, что он натворил. Толпа может также атаковать его дом шариками с краской.[102] Несмотря на судебную систему, которая защищает власть имущих, социальные движения Аргентины организовались для публичного осуждения и изоляции самых худших бандитов.

Как предотвратить убийство?

Наиболее жестокие преступления имеют свои корни в культурной традиции. Уровень таких жестоких преступлений, как, например, убийств, значительно снизится в анархическом обществе, так как большинство причин, его порождающих, — бедность, прославление насилия по телевидению, тюрьмы и полиция, военная служба, сексизм и нормализация индивидуалистических и асоциальных настроений, — исчезнут вовсе или заметно уменьшатся.

Различия между двумя сообществами сапотеков[103] наглядно иллюстрируют, что поддержание мира в обществе — это результат выбора. Сапотеки — это оседлая сельскохозяйственная народность, проживающая на земле, на которую заявляет свои права Мексиканское государство. В одном сапотекском сообществе — Ла Пас, что в переводе означает «мир», — уровень убийств равен 3,4 человек на 100 000 человек. В соседнем сообществе сапотеков уровень убийств гораздо выше и равен 18,1 человек на 100 000 человек. Какие характерные черты общества можно выделить при более мирном образе жизни его членов? В отличие от своих более жестоких соседей, сапотеки из сообщества Ла Пас не бьют своих детей. Соответственно, дети видят меньше насилия и используют меньше насилия в своих играх. Также здесь считается неприемлемым бить своих жён, и это редко происходит; женщины считаются равными мужчине, и они свободны в своей экономической деятельности, что исключает их зависимость от мужчины. Что касается воспитания детей, то выводы данного конкретного сравнения подтверждаются по меньшей мере одним межкультурным исследованием по социализации, которое обнаружило, что теплые, нежные техники социализации коррелируют с низким уровнем конфликтности в сообществе.[104]

Семаи и норвежцы ранее были упомянуты, как общества с низким уровнем убийств. До колонизации семаи жили без государства, тогда как Норвегия находилась под руководством правительства. Социализация в сообществах как норвежцев, так и семаи проходила относительно мирно. В обществе семаи практиковалась экономика дара, так что блага распределялись поровну между всеми членами сообщества. Норвегия же — страна с одним из самых низких разрывов в доходах среди капиталистических стран вследствие внутренней социалистической политики. Еще одно сходство — использование примирения вместо наказания, полиции или тюрем для разрешения конфликтов. В Норвегии существует полиция и тюремная система, но в сравнении с большинством государств степень использования механизмов примирения довольно высок и не слишком отличается от тех механизмов, которые процветают в безгосударственных, мирных обществах. Большинство гражданских споров в Норвегии должны быть представлены к рассмотрению посредником-примирителем до их отправления в суд, тысячи уголовных дел также рассматриваются примирителями. В 2001 г. уровень соглашений, достигнутых посредством примирения, составил 89% от общего числа споров.[105]

Итак, в анархическом обществе насильственные преступления будут гораздо меньше распространены. Но когда они всё же будут происходить, окажется ли общество более беззащитным перед лицом преступников? Всё же кто-то может возразить, что, когда насилие перестанет быть рациональной реакцией на существующий строй, психопаты-убийцы могут время от времени появляться. Достаточно на это ответить, что общество, способное разрушить правительство, вряд ли подчинится одиноким психопатам-убийцам. И общества, возникшие не в результате революции, но в которых царит сильное чувство общности и солидарности, также способны защититься. Инуиты, племя охотников-собирателей в арктической части Северной Америки, являют собой пример того, что может сделать безгосударственное общество даже в случае наихудшего варианта развития событий. Согласно их традициям, если человек совершил убийство, сообщество простит его и заставит его примириться с семьёй убитого. Если этот же человек снова убьёт кого-то, он будет убит, как правило, членами его же семьи, чтобы не возникло причин для вражды и мести.

Карательные государственные методы по борьбе с преступлениями только портят ситуацию, а не улучшают ее. Восстановительные методы, используемые во многих безгосударственных обществах, открывают новые возможности для избежания злоупотреблений, наказаний и вреда, которые слишком уж знакомы каждому из нас.

Что скажете об изнасиловании, домашнем насилии и других формах физического воздействия?

Многие действия, считаемые правительством преступлениями, совершенно безвредны; некоторые «преступления», такие как кражи у богатых или диверсия в отношении инструментов ведения войны, могут даже снижать вред. Однако значительное число нарушений закона, считаемых преступлениями, действительно причиняют реальный социальный вред. Из них убийство является самым скандальным, но его редко сравнивают с другими более общими проблемами.

Сексуальное и домашнее насилие неистовствуют в нашем обществе, и даже в отсутствие правительства и капитализма эти формы насилия продолжат существовать, если не обращать на них внимание. В настоящее время многие формы сексуального и домашнего насилия допустимы; более того, некоторые из них исподволь поощряются Голливудом, церковью и другими господствующими институтами. Голливуд часто сексуализирует изнасилования и наравне с другими корпоративными средствами массовой информации восхваляет женскую пассивность и покорность. В рассуждениях, на которые влияют эти институции, часто игнорируется проблема супружеских изнасилований, и в результате многие верят, что муж не может изнасиловать жену, т. к. они связаны договорным сексуальным союзом. СМИ и голливудские кинофильмы постоянно показывают изнасилование совершаемым незнакомцем, особенно часто цветным бедным незнакомцем. По их версии женщина может надеяться на защиту только со стороны полиции или бойфренда. На самом же деле подавляющее большинство изнасилований совершаются бойфрендами, друзьями и членами семьи в ситуациях, теряющихся в неопределённостях общепринятых определений согласия и принуждения. Чаще всего Голливуд полностью игнорирует проблемы изнасилований, оскорблений и домашнего насилия, увековечивая вместо этого миф о «любви с первого взгляда». В соответствии с этим мифом мужчина располагает к себе женщину, и они удовлетворяют эмоциональные и сексуальные потребности друг друга, отлично соответствуя друг другу без разговоров о согласии, работы над коммуникацией или исследования эмоциональных и сексуальных границ.

Полиция и другие институты, претендующие на защиту женщин от изнасилований, рекомендуют им не сопротивляться из опасения разъярить нападающего, хотя очевидность и здравый смысл подсказывают, что сопротивление часто является лучшим выходом. Государство редко предлагает занятия по самообороне для женщин, но часто наказывает женщин, убивших или покалечивших насильников при обороне. Люди, обращающиеся к государству с сообщениями о сексуальном или физическом насилии, сталкиваются с дополнительными унижениями. Суды ставят под вопрос честность и моральную чистоту женщин, имевших храбрость выйти на публику после сексуального насилия; судьи назначают опекунами над детьми жестоких отцов; полиция игнорирует вызовы с сообщениями о домашнем насилии, даже безучастно наблюдая, как муж избивает жену. Иногда местные законы требуют от полиции арестовать одну или обе вовлечённые стороны в случае домашнего насилия, и часто женщина, звавшая на помощь, сама отправляется в тюрьму. Трансгендеры ещё чаще преследуются правоохранительной системой, которая отказывается признавать их индивидуальность и часто отправляет их в тюремные камеры к людям иного пола. Наёмники правоохранительных органов систематически насилуют выходцев из рабочего класса и бездомных транссексуалов.

Значительная часть насилия, не вызванного властями напрямую, является результатом того, что люди вымещают свою злобу на тех, кто находится ниже их в социальной иерархии. Дети, обычно находящиеся в основании пирамиды и часто получают большую долю этого насилия. Те, кто должны бы заботиться об их безопасности, — родители, родственники, священники, учителя — совершают акты насилия над ними чаще всех остальных. Поиск помощи может только ухудшить ситуацию, поскольку ни при каких условиях правоохранительная система не позволит людям вернуть контроль над своей жизнью, даже если именно в нём больше всего будут нуждаться пережившие насилие. Вместо этого каждый случай рассматривается социальными работниками и судьями, которые мало знают о ситуации и должны рассмотреть ещё сотню случаев.

Нынешняя парадигма наказания преступников и игнорирования потребностей жертвы показала свою полную непригодность, и усиливаемое давление законов не изменит её. Люди, которые совершают насильственные акты, часто сами были жертвами насилия; маловероятно, что отправка их в тюрьму заставит их действовать менее жестоко. Людям, пережившим насилие, может быть полезным безопасное место, а отправка насильников в тюрьму лишает их шанса на примирение, а если они ещё и экономически зависят от насильника, как это часто бывает, они могут вообще не сообщать о преступлении из страха остаться бездомными, нищими или у приёмных родителей.

В условиях государственной власти мы считаем сексуальное и домашнее насилие преступлениями — нарушениями дарованных государством прав жертвы, неприемлемыми, поскольку они нарушают государственные заповеди. В отличие от этого многие безгосударственные общества использовали основанную на потребностях парадигму. В этой парадигме такие формы насилия рассматриваются как социальный вред, фокусируясь на потребности потерпевшего исцелиться и потребности причинившего вред стать полноценным человеком, который может иметь дела со всем сообществом. Поскольку акты социального вреда происходят не в изоляции, эта парадигма вовлекает всё сообщество и пытается восстановить всеобщий социальный мир, учитывая при этом независимость и самостоятельно определённые нужды каждого индивидуума.

Метод «миротворчества» индейцев навахо использовался веками, несмотря на колониальное насилие. Навахо до сих пор прибегают к этому методу, чтобы работать с социальным вредительством и уменьшить зависимость от правительства США; люди, изучающие так называемое «восстановительное правосудие» (restorative justice), рассматривают пример навахо, как руководство. В практике восстановительного правосудия уважаемый и считающийся честным и беспристрастным обеими сторонами человек выступает в роли миротворца. Каждая персона может поискать миротворца для помощи в решении личных проблем, если семья или сообщество озабочено её поведением, если она нанесла кому-то ущерб или ущерб был нанесён ей, или если она находится в ссоре с другой персоной и они хотят помощи в решении конфликта. Сравните это с государственной системой карательной юстиции, при которой на людей обращают внимание — всегда негативное — лишь при совершении ими наказуемого законом правонарушения. Сам вред и причины, вызвавшие его, кажутся неуместными в судебном процессе.

Цель процесса навахо — соответствовать нуждам тех, кто пришёл к миротворцу, и найти корни проблемы. «Когда члены сообщества навахо пытаются объяснить, почему люди причиняют вред себе или другим, они говорят, что ответственные за вред ведут себя так, потому что они отсоединились от окружающего мира, от людей, с которыми они живут и работают. Они говорят, что „человек ведёт себя так, как будто у него нет родственников”». Миротворцы решают эту проблему, «высказывая» её и помогая человеку, причинившему вред, воссоединиться со своим сообществом и вновь обрести поддержку и почву под ногами, необходимые ему, чтобы действовать правильно. Кроме того, они обеспечивают поддержку потерпевшему, ища способы помочь этому человеку снова почувствовать себя в целости и безопасности.

С этой целью в миротворческий процесс вовлекаются семьи и друзья участников. Люди рассказывают свои истории, описывают видение проблем и чувства. Конечная цель состоит в нахождении практического решения, восстанавливающего человеческие отношения. Для этого миротворец читает проповедь, часто описывающую истории создания народа навахо, чтобы показать, как традиционные или мифические персонажи решали схожие вопросы в прошлом. В случаях, когда очевидно, что кто-то действовал неправильно и нанёс вред другому человеку, в конце процесса виновный часто должен уплатить установленную сумму возмещения, наальих (Nályééh). Однако наальих не является формой наказания вроде «глаз за глаз», это просто способ «уладить дела с человеком, потерпевшим потерю». 104 из 110 общин, или полуавтономных сообществ, народа навахо сейчас имеют назначенных миротворцев, и часто в прошлом уважаемые члены семей призывались для разрешения споров на неофициальной основе.[106]

«Критическое сопротивление» (Critical Resistance) — американская антиавторитарная организация, основанная бывшими заключёнными и членами семей заключённых с целью отмены тюремной системы и причин её существования. Пока мы пишем это произведение, группа работает над обустройством «зон, свободных от вреда». Предназначение таких зон — обеспечить «инструменты и тренинги местным сообществам для усиления и развития их способности разрешать конфликты без полиции, судебной системы и тюремной индустрии. В свободных от вреда зонах практикуется аболиционистский подход к развитию сообществ, который означает построение моделей того, как мы хотим жить в будущем, уже сегодня».[107] Путём построения прочных отношений среди соседей и усиленного создания общих ресурсов люди, живущие рядом друг с другом, не допускают торговцев наркотиками, обеспечивают поддержку страдающим зависимостью, вмешиваются в ситуации семейного насилия, присматривают за детьми и создают альтернативы образованию банд, улучшают межличностное общение.

Другие антиавторитарные группы под влиянием этой модели начали упорную работу по устройству зон, свободных от вреда, в своих городах. Конечно, даже при отсутствии насильственных преступлений расистское капиталистическое правительство всё равно находит поводы запирать людей: создание внутренних врагов и наказание отступников всегда было функцией правительства, и сейчас так много частных компаний инвестирует в тюремную систему, что она стала быстрорастущей индустрией. Но когда люди больше не зависят от полиции и тюрем, когда сообщества больше не изуродованы самопричиняемым социальным вредом, гораздо проще организовать сопротивление.

Повсюду в США и других странах феминисты и феминистки организуют мероприятия «Вернём себе ночь» («Take back the night»), чтобы обратить внимание на насилие по отношению к женщинам. Раз в год большая группа женщин и тех, кто их поддерживает, проводят марш по городу или в кампусе ночью — во время, ассоциируемое многими женщинами с повышенными риском изнасилования, — чтобы исправить своё окружение и сделать проблему заметной. Некоторые группы «Вернём себе ночь» также обращают внимание на зверское насилие нашего общества по отношению к транссексуалам. Первый марш «Вернём себе ночь» прошёл в 1976 г. в Бельгии и был организован Международным трибуналом преступлений против женщин (International Tribunal on Crimes against Women). Это мероприятие многое позаимствовало от традиционных германских протестов в Вальпургиеву ночь. Ночь с 30 апреля на 1 мая, известная как ведьмина ночь, традиционно является временем розыгрышей, буйства, языческого и феминистского сопротивления. В 1977 г. немецкие феминисты и феминистки, участвующие в автономистском движении, провели в Вальпургиеву ночь марш под лозунгом «Женщины возвращают ночь!». Первое мероприятие «Вернём себе ночь» на территории США прошло 4 ноября 1977 г. в районе «красных фонарей» Сан-Франциско.

Такие действия являются важным первым шагом к созданию коллективной силы, способной изменить общество. В условиях патриархата каждая семья изолирована, и хотя многие люди переживают одинаковые трудности, они одиноки. Совместные собрания для разговора на запретные темы, для возврата ранее закрытого публичного пространства — ночных улиц — живое подобие анархического общества, в котором люди совместно победят любого представителя власти, любого угнетателя.

Сексуальное насилие в патриархальном обществе касается каждого. Оно случается и в радикальных сообществах, борющихся с сексизмом и сексуальным насилием. Если не фокусироваться на сознательном преодолении патриархального образа жизни, доморощенные радикалы часто отвечают на сексуальное насилие, преследование и другие формы злоупотреблений и насилия точно таким же поведением, столь схожим со всем остальным обществом: игнорированием, осуждением, отказом занять определённую позицию, недоверием или даже обвиняют потерпевшего за случившееся. Для борьбы с этим феминисты и анархисты Филадельфии сформировали две группы. Одна из них, Philly’s Pissed, поддерживает переживших сексуальное насилие:

«Вся деятельность Philly’s Pissed происходит конфиденциально, если только потерпевший не попросит обратного. Мы не сертифицированные «эксперты», а группа людей, в жизни которых неоднократно случалось сексуальное насилие, и мы делаем всё возможное для создания более безопасного мира. Мы используем свои и не только свои знания, чтобы выяснить, что кажется наиболее безопасным каждому человеку. Philly’s Pissed поддерживает переживших сексуальное насилие, удовлетворяя их неотложные нужды, а так же помогая им сформулировать и понять, что необходимо, чтобы они вновь почувствовали себя в безопасности и контролировали свою жизнь».[108]

Если пострадавший ждет какого-то поступка со стороны человека, причинившего ему боль,— например, что совместного обсуждения проблемы, публичного извинения или обещания никогда больше и близко не подходить к пострадавшему, — группа поддержки обеспечивает это. По желанию потерпевшего группа может опубликовать персональные данные насильника, чтобы предупредить других людей или заставить этого человека перестать скрывать свои действия.

Вторая группа, Philly Stands Up, работает с людьми, совершившими сексуальное насилие, чтобы поддержать их во время процесса признания ответственности за свои поступки, обучить их и изменить их поведение, восстановить здоровые отношения с сообществом. Обе группы проводят семинары в других городах, чтобы поделиться опытом ответа на сексуальное насилие.

За гранью юстиции, приватизированной государством

Понятие о юстиции, вероятно, самый опасный результат авторитарной психологии. Самые худшие государственные злоупотребления происходят в тюрьмах, следственных органах, во время принудительного исправления и реабилитации. Полиция, судьи и тюремная стража — главные фигуры принуждения и насилия. Во имя юстиции головорезы в форме терроризируют целые сообщества, в то время как инакомыслящие пишут обращения к тому самому правительству, которое их репрессирует. Многие люди до такой степени приняли правила игры государственной юстиции, что их приводит в ужас мысль об отмене защиты и разрешения споров, которые, якобы, обеспечивает государство.

Когда юстиция становится сферой интересов и компетенции узких специалистов, до притеснения остаётся один шаг. В безгосударственных обществах в точке возникновения вектора в сторону развития принуждающих иерархий, ведущих к появлению правительства, часто можно увидеть группу уважаемых мужчин старшего возраста, постоянно разрешающих конфликты и восстанавливающих справедливость. В таких условиях привилегия может закрепиться, и те, кто ею пользуется, могут изменить социальные нормы таким образом, чтобы сохранять и приумножать привилегии. Без этой силы их индивидуальное благосостояние и власть покоятся на слабом основании, которое каждый может оспорить.

Государственная юстиция начинается с отказа заниматься человеческими потребностями. Эти потребности динамичны и могут быть полностью осознаны лишь тем, кто их испытывает. Государственная юстиция, напротив, является исполнением универсальных предписаний, систематизированных законом. Специалисты, истолковывающие закон, сосредоточены на изначально заложенном законодателем смысле закона, а не на рассматриваемой ситуации. Если вам нужен хлеб, и вы украдёте его, вас накажут, даже если вы возьмёте хлеб у кого-то, кому он не нужен. Но если общество сосредоточено на удовлетворении человеческих потребностей и желаний, а не на строгом законодательном принуждении, у вас будет возможность убедить сообщество, что хлеб был вам необходим больше, чем тому, у кого вы его взяли. В таком случае действующее лицо и пострадавшие от его действий остаются центральными фигурами процесса и всегда имеют возможность объясниться и подвергнуть сомнению нормы сообщества.

Юстиция, наоборот, вертится вокруг приговора, вознося могущественного человека, принимающего решения, над обвинителем и обвиняемым, которые бессильно ожидают исхода. Юстиция является принуждением к нравственности, которая, по сути своей, преподносится как данная свыше. Когда общество отходит от религиозных объяснений, нравственность становится универсальной, или «естественной», или научной, — эти сферы всё дальше отдаляются от влияния общественности — до тех пор, пока не будет почти полностью сформирована и упакована СМИ и правительством.

Понятие о юстиции и социальных отношениях, к которым она применима, неотъемлемо от авторитаризма. На практике системы правосудия всегда дают несправедливые преимущества сильным мира сего и наносят ужасные обиды слабым. Одновременно они портят нас этически, вызывая атрофию нашей инициативной энергии и чувства ответственности. Подобно наркотику они делают нас зависимыми, прикрываясь удовлетворением естественных человеческих потребностей, необходимостью разрешения конфликтов в данном случае. Таким образом, люди выпрашивают реформы у юридической системы вне зависимости от степени реальности их ожиданий, а не берут дело в свои руки. Для исцеления от насилия пострадавшему человеку необходимо вернуть контроль над своей жизнью, применившему насилие — восстановить здоровые отношения со своим окружением, а сообществу следует проверить свои нормы и тенденции власти. Юридическая система препятствует всему этому. Она накапливает власть, разобщает целые сообщества, мешает исследованию корней проблемы, сохраняя, прежде всего, существующее положение вещей.

Полиция и судьи могут обеспечить некоторую степень защиты, особенно для людей привилегированных, в условиях расизма, сексизма или капитализма, но самой большой опасностью для большинства людей является сама система. Например, ежегодно тысячи рабочих гибнут из-за халатности работодателя и небезопасных условий труда, но работодатели никогда не наказываются за убийства и практически никогда не обвиняются как преступники. Большинство рабочих семей могут надеяться на денежную компенсацию от гражданского суда. Кто решил, что босс, получающий прибыль за счёт смертей рабочих, получает всего лишь гражданский иск, жена, застрелившая мужа-насильника, отправляется в тюрьму, а чернокожий подросток, убивший полицейского при самообороне, заслуживает смертной казни? Уж точно не рабочие, не женщины и не «цветные».

Каждую человеческую потребность тоталитарная система должна либо обеспечить, либо подчинить, либо заменить суррогатом. В вышеприведённом примере юридическая система рассматривает убийства рабочих как проблему, решаемую предписаниями и бюрократией. СМИ способствуют этому, чрезвычайно фокусируясь на несопоставимых по масштабам серийных и «хладнокровных» убийцах, почти всегда бедных и обычно не белых, меняя тем самым восприятие рисков, с которыми сталкиваются люди. В результате многие люди боятся других бедных людей больше, чем собственных боссов, и хотят поддерживать полицию и суды, которые их преследуют.

Безусловно, в некоторых случаях полиция и суды реагируют на убийства рабочих или женщин, хотя и это часто делается для отвода народного гнева и чтобы отбить у людей охоту искать собственные решения. Даже в этих случаях реакция часто вялая или контрпродуктивная.

Меж тем юридическая система эффективно работает в качестве инструмента формирования общества и управления низшими классами населения. Рассмотрим «войну с наркотиками», ведущуюся с 1980-х гг. по настоящее время. По сравнению с работой или изнасилованиями большинство запрещённых препаратов сравнительно безвредны; в случае же вреда от них медицинское вмешательство намного более эффективно, чем время, проведённое в тюрьме. Но юридическая система объявила эту войну, чтобы изменить общественные приоритеты: она оправдывает полицейскую оккупацию бедных районов, массовые тюремные заключения и порабощение миллионов бедных и «цветных» людей, расширение власти полиции и судей.

Что полиция делает с этой властью? Она арестовывает и запугивает самых беспомощных членов общества. Бедные и «цветные» преобладают в числе арестованных и осуждённых, не говоря уже о ежедневных преследованиях и даже убийствах со стороны полиции. Попытки реформировать полицию редко идут дальше увеличения её бюджета и разработки более эффективных методов, которыми ей позволено лишать людей свободы. Но что же происходит с миллионами людей в тюрьме? Их изолируют, их медленно убивает скудная диета и плохие условия содержания или быстро — охранники, которых почти никогда не наказывают. Тюремная стража потворствует бандам и расовому насилию, чтобы удерживать контроль, и часто тайком проносит и продаёт наркотики, вызывающие зависимость, чтобы набивать карманы и держать население в подчинении. Десятки тысяч заключённых содержатся в одиночных камерах, иногда десятилетиями.

Бесчисленные научные исследования показали, что криминализация наркотической зависимости и других психологических проблем неэффективна и негуманна; дурное обращение с заключёнными, лишение их человеческого общения и возможности обучения гарантированно увеличивают рецидивизм.[109] Но каждое исследование, показывающее как покончить с преступностью и уменьшить население тюрем, правительство отвергает и делает прямо наоборот: власти сокращают образовательные программы, увеличивают применение одиночных камер, удлиняют сроки и укорачивают свидания. Почему? Потому, что тюрьма является не только механизмом контроля, но и индустрией. Она всасывает миллиарды долларов общественных денег в институты, усиливающие контроль государства, такие как полиция, суды, слежка, частные охранные компании, и обеспечивает рабской рабочей силой производство товаров для правительства и частных корпораций. Принудительная работа всё ещё легальна в тюремной системе, и большинство тюрем имеет фабрики, где заключённые работают за несколько центов в час. В тюрьмах, кроме того, имеется современное подобие фабричной лавки, где заключённые должны тратить все деньги, которые они заработали и которые прислала им семья, покупая одежду, еду или телефонные звонки по завышенным ценам.

Нет надежды реформировать тюремную систему. Тюремные чиновники-реформисты либо сдались, либо перешли на позицию отмены тюрем. Один высокопоставленный чиновник, управлявший департаментами исправления несовершеннолетних в Массачусетсе и Иллинойсе, пришёл к выводу, что:

«Тюрьмы являются жестокими, старомодными бюрократическими аппаратами, не обеспечивающими общественную безопасность. В них невозможно никого реабилитировать. Благоприятные условия для жестокости создают ещё больше таких заведений. Это самовоспроизводящаяся система. Тюрьмы часто предлагают себя в качестве решения тех самых проблем, которые они же и создали. Учреждения устроены так, что заставляют людей проваливаться Это их скрытое предназначение».[110]

Это не те проблемы, которые можно решить реформами или изменением законов. Юридическая система расставила приоритеты и приняла законы с особой целью — контролировать и наказывать нас. Проблемой является сам закон.

Часто люди, живущие в государственном обществе, считают, что без централизованной юридической системы с ясными законами будет невозможно разрешать конфликты. Без общего набора законов каждый будет бороться за свои интересы, что приведёт к бесконечной междоусобице. Если способы обращения с социальным вредом децентрализованы и добровольны, что помешает людям «взять юстицию в свои руки»?

Важный уравнивающий механизм в безгосударственных обществах заключается в том, что люди иногда действительно берут юстицию в свои руки, особенно имея дело с теми, кто на лидерских должностях действует авторитарно. Каждый может руководствоваться своей совестью и предпринимать действия против персоны, предполагаемо наносящей вред сообществу. В лучшем случае это может подтолкнуть других к осознанию и противостоянию проблеме, которую они пытались игнорировать. В худшем — разделить сообщество на тех, кто считает такие действия оправданными, и тех, кто считает их вредными. Даже в таком виде это лучше институционализированного дисбаланса власти; в сообществе, где каждый может взять власть в свои руки, где все равны, люди поймут, что намного проще договориться и попытаться изменить мнение оппонента, чем делать что угодно или вызывать конфликты, действуя самоуправно. Этот метод не используется в демократических, капиталистических обществах не потому, что он не работает, а потому, что есть определённые мнения, которые нельзя менять, определённые противоречия, на которые нельзя обращать внимание, определённые привилегии, которые нельзя подвергать сомнению.

Во многих безгосударственных обществах проблемой неправильного поведения занимаются не специализированные защитники справедливости, а каждый, включая то, что антропологи называют неопределённымираспределёнными санкциями, — санкции или негативные реакции, неопределённые во всём обществе. Каждый приучен отвечать на несправедливость и вредоносное поведение, таким образом, каждый сильнее и больше вовлечён. Когда нет государства, монополизировавшего ежедневное обслуживание общества, люди учатся этому сами и обучают друг друга.

Нам нет нужды называть насилие преступлением, чтобы знать, что оно делает нам больно. Законы не нужны в договорном обществе: есть и другие способы реагировать на социальный вред. Мы можем обозначить проблему как посягательство на чужие потребности, а не как нарушение писаных правил. Мы можем помочь пострадавшим выразить свои потребности и поддержать их. Мы можем держать людей под присмотром, если они вредят другим, поддерживая их и давая им шанс научиться и восстановить взаимоуважительные отношения с сообществом. Мы можем рассматривать проблему как нечто, за что ответственно все сообщество, а не как вину отдельного человека. Мы можем вернуть себе силу исцелить общество и прорвать окружающую нас изоляцию.