Ангел ходит голым

Глава 7

Лёва Воркуль — другой коленкор. Хотя тоже не красавец, даже противен. Но колоритен. Оперативный псевдоним — Роджер.

Простая, казалось бы, истина: чем более колоритен, тем менее достоверен. Однако нас возвышающий обман дороже какой-то тьмы низких истин. Лёве ли не знать! Мэтр фотографии как искусства. Не ремесло (низкая истина), но искусство (возвышающий обман). Всё левое крыло пятого этажа на факультете — кафедра фотодела. Студенческий сленг: этаж красных фонарей. Брысь, ассоциации! Рождение фотографии — только при красных фонарях. И в темноте, конечно, и в темноте. Наука умеет много гитик.

Молодые-да-ранние с «мыльницами», сдающие в ателье, на голубом глазу предъявляющие стопку фоток ради зачёта — сразу: пшли вон!

Но почему?! Вот — портрет, вот — пейзаж, вот — репортаж, вот — ню. Всё, как было задано!

Кем было задано? Мой юный друг, фотки никто вам не задавал. Тем более, цифру. Заберите это с собой. Учились бы, на старших глядя. (Пальцем в небо). Придёте в следующий раз, осенью. Да, всего лишь зачёт, но автоматом получить — не получится.

Строг. Но справедлив. По-своему.

Пальцем не просто в небо, свыше, но в портрет за спиной и над головой. Поясной портрет-дагеротип. Луи Жак Манде Дагер. Художник, создатель фотографии. 1787–1851. Франция.

Строгий Воркуль и в себя бы ткнул, но Дагер внушительней как-то. Многие путают: о! препод свой портрет повесил! ну, ваще!.. Не его портрет, не его. Разительное сходство, да, налицо. Рукотворное. Не без ретуши, но самую чуть. Препод холил-лелеял анри-катр (Henri quatre), бородку клинышком под нижней губой, не ради сокрытия своего убывающего подбородка, но у Дагера такая же. И причёска romantique. Брови, нос, губы — тоже похоже. Если хмурить брови, морщить нос, кривить губы на определённый манер. Если навести любого сюда входящего на мысль: о! препод свой портрет повесил!

Конечно, переигрывал. О Франция, родина фотографии! Вот откуда вдруг вкрапления галлицизмов попёрли! Воркуль рулит! Он не картавит — грассирует. Не гриппует — это прононс. Не манерен — изыскан. Не нахален — галантен. Фотограф божьей милостью, не фиксирует — запечатлевает. Каналья трактирщик! Всучил нам анжуйское вместо шампанского и воображает, что нас можно провести!

Мой юный друг, немедленно покиньте аудиторию. Никто не гонит окончательно. Погуляйте пока в коридоре, по Галерее. Взвесьтесь. И возвращайтесь через четверть часа. Но если найдёте себя (сами-сами!) очень лёгким, тогда — по осени. А как иначе! À la Daguerre comme à la Daguerre![8] О, каламбурчик! На поверхности, но раз уж всплыл, да пребудет как воркулевский мем (так теперь говорят, молодёжь?).

Многая и многая молодёжь, матерясь и матерясь, возвращалась по осени, пропуская попытку «через четверть часа». Бессмысленно соваться. Воркуль — такое Манде!

Но-но!

Что — но-но? Дагер — Дагер, ан ещё и Манде (см.). Что в имени тебе моём? Нет, какая… какой Манде! Вшивый зачёт, но без него… Теперь всё лето к чертям, и тогда вообще! А если по осени на пересдаче завалит, вообще тогда! Не завалит. Никого ещё не заваливал. Просто манера. Что мы такого ему сделали?! Ну, поставь ты зачёт, и навсегда забудем! Нет, куражится, Манде! И ведь снова начнёт: погуляйте по Галерее… Когда ж это кончится!

О Галерея, о! Пятый этаж, вся коридорная стенка. Там, знаете, работы лучших мастеров. По одной на каждого — и Жак-Анри Лартиг, и Франк Фурнье, и Ян Артюс-Бертран. Французы, французы. Ещё б! Не американцев же сюда, не японцев — при всех ихних достижениях. Mauvais ton. Справедливости ради, пара-тройка снимков от Юрика Роста, Паши Маркина, от Валеры Плотникова. (Юрик, Паша, Валера — а как ещё!). Само собой, с полдюжины от питерского Карла Буллы, дедушки русского фоторепортажа. (Карл-Карлыч — а как ещё!). Остальное, числом поболее — Лев Воркуль. Пропорциональность — непроизносимое слово. Сочтёмся славою. Галерея обширная. Ню. Лев Давидович Воркуль, знаете, признан — по части ню.

Признан виновным?

Тьфу на вас! Было давно, и не так всё было! И ничего не было! Следствие опростоволосилось. Надо различать-таки, где вменённая порнография, где допустимая эротика, где обнажённая натура. Ангел тоже ходит голым, но он ангел. Не читали? Все читали, а вы нет? Почитайте, почитайте! Культурная столица! Стыдитесь!

Принесённые извинения приняты. Лев Давидович Воркуль — один из самых почтенных преподавателей в коллективе. Таким и признан.

Что же до поведенческих причуд — знаете, Альберт Эйнштейн язык показал при съёмке, но мы ценим его не за это. Хотя и за это. Мило, очень мило… Как — не знаете, не знаете? Артюр Сассе. 1951 год. Фотография. Та самая. В Галерее — на самом видном месте. Хотите, поднимемся? Там и другие наши знаменитости. Юрик Рост, Паша Маркин. Валера Плотников. Лев Давидович тоже. Заодно лишний раз убедитесь, что есть грань, между… есть грань… Только у нас теперь на входе охрана. Молодые люди, пропустите молодого человека со мной? На пятый этаж. Галерею показать. Нет, да? Да нет. Не звоните никуда. Пусть потом… Видите, как у нас теперь строго. Раньше шлялись — туда-сюда, туда-сюда. Теперь — охрана, договор, ЧОП «Цепь». Только по студенческому. А забавно, да? Журналисты — на цепи!.. Да нам тоже не забавно. Как угодно. В другой раз, так в другой раз.

Но по студенческому — пожалте! Кто на пересдачу? Скоро осень, кончается август. Entree! В смысле, войдите!

Итак, мой юный друг, вы снова здесь, вы собран весь. Что вы там за лето? Взвесились?… Вот в Галерее, мимо ведь не прошли, внимание обратили? Деревья, окружённые водой, близ Топона, департамент Рона. Ян Артюс-Бертран. Это — деревья, это — окружённые водой, это — близ Топона. А у вас пейзаж — как на паспорт фотографировался, в ателье Крыжополя. С трудом, но можно узнать… Анталия? Алания? Даже пальмы какие-то пластмассовые у вас получились. Зато, наверное, отдых удался? Всё включено? За исключением фотокамеры? Чем снимали? Canon? Pentax? Nikon? Впрочем, разница! Результат налицо… Вот наше поколение простым «Зенитом»… (Пауза-пауза-пауза!) Да получите свой убогий зачёт и уходите, уходите, уходите! (Никогда ты, младший черпальщик, не станешь ты старшим черпальщиком!) Следующий!

Нет, какая… какой Манде! Всю душу вымотает, пока… Но — зачёт!

Сколь, однако, пристрастен (беспристрастен) строгий Воркуль к предмету вожделения! К фотоделу? Или?

Или. Предмет вожделения — вменённая ранее порн… обнажённая натура.

Ай, перестаньте! Ворошить! Те непристойные, гривуазные картинки, которые в газетных объявлениях туманно называются «фотографиями парижского жанра».

Тогда-то мы его оттащили. От края.

Упирался, Аника-воин, тримушкитёрился. Держали пари с господином де Бюзиньи, что позавтракают на бастионе Сен-Жерве, ваше преосвященство. Отыграть назад? Как можно?! Никак не можно! Хоть немного ещё постою на краю!

Было давно и дурак.

Никто из нас тогда ещё не выведен за штат, никакого кулона Кузьмы в качестве девиза по жизни. Работаем, коллеги, работаем, не расслабляемся.

Нам расслабляться не к чему. Кто объект?

Да тут такой Воркуль. Лев Давидович.

О как! Прямо так и Лев Давидович! Затейник! Лев Давидович, гы!

Почему — гы? Великий физик Ландау тоже Лев Давидович.

Ах, Ландау!

Ну да. А что, ещё кто-то? (Вот теперь — гы! Не пошутишь, так и не весело!)

Попал Лев Давидович (не Ландау) из-за журнальчиков. Всего-то полудюжина журнальчиков, не особо крупные размеры. Статья, однако, уголовная. Двести сорок вторая.

Вот в Японии специфическое отношение к… На каждом шагу! Любой магазин, стойка с прессой — и обязательная полочка с хентаем. В крупных книжных под хентай целые этажи отведены. Хентай — оно самое, по-самурайски. Журнальчики, такие-сякие-разэтакие — стопками, на кассе в любом супермаркете и вовсе даром. Бери, не хочу! Старый, малый — без разницы. Отечественный аналог — «Метро» в метро. Качество, конечно, не сравнить. Полиграфия, глянец, бумага. А ракурс!

В каждой избушке свои погремушки. У них там, в Японии, возраст согласия (то есть, чтобы педофилию не припаяли) вообще с тринадцати лет. Мы не в Японии! Тут вам не там. И гражданин ведь не из Японии возвратился? Тем печальней для него. Была бы хоть какая отговорка. Взял на кассе машинально, сунул машинально в сумку, даже не посмотрел, типа сувенир. А оно вон что! Понятия не имел! Хилая отговорка, уж какая есть. Пожурить, проводить, пальто не подавать. Включить в серый список. Впредь за кордон не пускать. Разве на условиях длительной нервотрёпки (серый список всё-таки не чёрный список). Чтоб неповадно, чтоб не позорил впредь! Просто за державу обидно.

Нет? Arrival не из Японии? А-а! Барин из Парижу прибыл! Тогда — пройдёмте. Бачили очi, що купувалы. В Париже эдакая печатная продукция нигде бесплатно не раздаётся. Значит, добросовестно приобретается. И недобросовестно переправляется в Отечество наше свободное. Что уже — статья. Двести сорок вторая. Ах, не в курсе? Теперь, барин, будешь в курсе. Распространение порнографии, о как! А ты как думал!

Положа руку на сердце, двести сорок вторая — не совсем наша поляна. Там по преимуществу менты — пасут, стригут, доят, электропастуха включают-выключают. Но мы, есть грешок, к братьям нашим меньшим то и дело захаживаем в гости, на их поляну. Почему грешок? Никогда не бьём по голове. Щадяще: нет ли чего любопытного для нас? Дело-то делаем общее. В общем. И целом. Частности — частности. Детали. Про дьявола вот только не надо сейчас. Задолбали афоризмами! С ментами мы — рука об руку, не разлей вода! (Поверили?)

Тогда как раз в Пулково Тарасик Заброда был рука об руку, отбывал. Вась-вась пулковский при нём. Ладно, пусть Тарасик при нём, корона не свалится.

Лев Давидович (не Ландау) и попал. Барин, видите ли, из Парижу, видите ли!

Вась-вась пулковский высоко сидит, далеко глядит. И давно! Видит он, видит. Насквозь.

Гражданин, что это у вас там?

Где?

Где-где! Показуэмо, будь ласка.

Мелкие несообразности — мимо соображения. Например, соображение: шмонают обычно при вылете, не по прибытии (поверили?), вообще какой-такой мент! Или соображение: двести сорок вторая — немножко не о том и не так, любая закорюка в оправдание обвиняемому. Или соображение: а какое-такое ваше собачье дело, таможня дала добро, я вернулся в свой город знакомый до слёз, такси!

До того ли, когда Вась-вась пулковский строго спрашивает: что это у вас там? От двух до пяти, если пренебречь закорюками.

Барин из Парижу все пять стадий прошёл последовательно, все пять ошибок совершил.

Первая — объясниться, ёжась от неловкости, сам над собой хихикая: вы не так поняли! я преподаю на кафедре! фотохудожник! по обмену!

Вторая — высокомерие-хорохор: знаете, какие люди за мной стоят?! один телефонный звонок — и вы пожалеете!

Третья — смиренное жертвование малым: может, как-нибудь договоримся, командир?

Четвёртая — бессильная истерика, пропади всё пропадом: хамы! ненавижу!

Вась-вась пулковский все эти стадии у каждого выдернутого из прибывших — каждый божий день. Даже скучно. Вась-вась пулковский в амплуа «дерево», упёртый хохол, это всего лишь наша работа.

Наконец, пятая. Она же неисправимая. Ошибка:

— Вы! Я же вижу, вы интеллигентный человек! Ну, хоть вы объясните этому… ‹«дереву»? договаривай, барин, договаривай!

К кому взываешь, барин? А! Тут, в служебном помещении, ненароком оказался… вроде да, интеллигентный. Сочувствие читается.

— Вы же видите, у этого… ‹«дерева»› одна мечта — взять и выдернуть ни за что ни про что и…

Тарасик Заброда вроде да, интеллигентный. Умеет. Когда захочет. А когда и вожжа под хвост попадёт:

— Лишь трэба рухать, шо наши мрии дужэ далэко не залэтять! — так вдруг Тарасик, на два фронта. И нашим, и вашим.

Вась-вась пулковский, он же буковинский по рождению. Поговорим, брат? Найдём общий язык? Заодно, барин из Парижу, не обольщайся. Тут, рухай, одна шайка-лейка!

А что Тарасик?! Что такого сказал?! Кто мову не рухает, тому вот: Только надо иметь в виду, что наши мечты м-м… имеют свои границы. Как-то так, в первом приближении.

Сказано ранее: спровоцированный лёгкий шок с надлежащей улыбкой привлекает, вызывает доверие.

Вась-вась пулковский (буковинский) не первый год рука об руку: добрэ, тримай цiкавого, вин твiй, розрахуваемся на майбутнэ.

И стало так.

Оттащили от края.

Азы, азы…

Никакого нажима. Сам-сам-сам, Лев Давидович. Подходящий оперативный псевдоним — тоже сам-сам-сам. Чем проще, тем лучше. Нет, Дагер вряд ли годится. На поверхности, слишком прозрачно, согласитесь… Роджер? М-м. Ну да, ну да. Люди Флинта песенку поют. Нет? А почему Роджер? Простое любопытство. Почему Роджер?

Чтоб никто не догадался. Роджер Баллен, южноафриканец, самый экстравагантный живой классик современной фотографии? Собственный жанр определяет как документальный вымысел(documentary fiction)?

Лев Давидович просто кладезь! И совершенно неисправим! Да нет, почему не годится! Вполне годится! Роджер, так Роджер. Южная Африка, документальный вымысел. Конспиратор, Лев Давидович, конспира-а-атор!

И стало так.

Конспира-а-атор — похвала. Доброе слово и Воркулю приятно. Куратор одобрил — агент приосанился.

Н-нет. Куратор, агент — не те слова, не те. Всякие рефлексирующие шарахаются, открещиваются, не признаются и не признаются даже самим себе. Вот ещё источник… тоже не то. Как бы так на дистанции прилежно вписаться в морально-этический вираж? А дистанция большая…

Конфидент! Оно, слово! Конфидент — (устар.) тот, с кем ведут интимные разговоры, кому поверяют секреты, тайны. Лев Давидович — конфидент Тараса. В свою очередь, и Тарас — конфидент Льва Давидовича. Ведь так и есть?

С кем с кем, а сам с собой всякий рефлексирующий всегда договорится.

Мы, конфиденты, Тарас… э-э…

Я вас умоляю, Лев Давидович! Просто Тарас. Вы всё-таки на кафедре преподаёте, а тут всего лишь рядовой, обычный…

Знает-зна-ает Лёва Воркуль этих рядовых, обычных! Все они там беспринципные аморальные сволочи! Все до единого! Других туда просто не берут. Другие туда просто не идут.

Однако бывают же исключения! Лёва Воркуль на себе испытал. С пеной у рта готов отстаивать того же Тараса, если речь зайдёт в среде. Но не станет. Истолкуют превратно в среде. Не отмоешься. Не переубедишь. И на устах его печать. Откровенно поговорить по душам и вообще… Ну с Тарасом. Как конфидент с конфидентом. Нет, удачное слово! И никакое не устар.! Актуальное!

Снова и опять рутинная процедура. Тем, кто знает, объяснять не надо. Тем, кто начитался чтива и думает, что знает, пусть так и думает. Тем, кто не знает, знать и не надо.

С конфидентом Воркулем (агентом Роджером) случилось и вовсе расплошно, помнится. Всем табуном ржали потом, в узком кругу. Он же, Лев Давидович, как бы стал причастный на правах равного, но дистантный. О святая простота!

Так вот, они с Тарасиком Забродой ненароком (конечно же ненароком!) заглянули в кабачок типа японский — при отельчике «Все флаги» на Конюшенной. Суши, сашими, вообще.

Хозяин заведения почтил вниманием, рукой помахал.

— О Тарас!

— О Макс!

И глава охранной структуры «Цепь» совершенно случайно тут же оказался, бойцов своих проверял на пригодность.

— О Тарас!

— О Виталь!

Не составите компанию?! Присаживайтесь, друзья, присаживайтесь!

Почему бы нет?!

(Смотрины. Да, не без лихости, за которую по головке не погладят. А с другой стороны! Я не знаю, кому и зачем это нужно, кто послал их… Кулон Кузьмы, в конце-то концов!)

А хорошо сидим! Кухня отменная. Тем более за счёт заведения. Непринуждённость общения. Видал, Лев Давидович, какие у нас с тобой теперь приятели?! Обрати внимание, даже не подозревают, кто такие мы с тобой. Согласись, жизнь заиграла новыми красками. Перспективы воодушевляют! Не так ли?

Так-так. Не прошло ещё четверти часа, а уже показалось, что теперь самое подходящее время пить водку. Ну, сакэ, сакэ. Душевно, душевно… но. Но! Надо блюсти некоторую осторожность при общении, даже разудалом, тем более разудалом.

Вот Макс небрежно глянул в навесной телевизор у барной стойки (а там пурга с государственным апломбом). Вот Макс воздел палец и проартикулировал:

— Перед зрителем восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение.

Чего-чего? Багдашов! Хорошо же сидим!

— Идиоты вообще очень опасны. И даже не потому, что они непременно злы, а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним.

Ну, ясно-понятно. Понесло Макса. Хозяин заведения, сам чёрт ему не брат. Неловко.

Лев Давидович вдруг:

— Простите, не истолкуйте превратно. А где тут у вас можно… поправить галстук? (Попудрить носик.)

И Макс на правах хозяина:

— Прямо, налево, потом… Лучше провожу. Заодно и сам…

Ступайте в уборную, я сейчас приду.

В уборную? Зачем?

Потому что я не знаю, где она.

Вон там.

Ступайте вперёд, старина.

Да мне не нужно.

Не валяйте дурака.

Прямо шпионаж какой-то!

Это и есть шпионаж, старина. Во всяком случае, так это называют в романах.

Как вы думаете, не обменяться ли нам штанами?

Будет выглядеть неестественно. Но мозги у вас варят правильно.

И там, над писсуаром, конспиративный проброс от Льва Давидовича:

— Будьте осторожней.

— То есть?

— В словах.

— А что такого я сказал?

— Ничего. Но будьте осторожны. Поверьте мне, я знаю.

Что за прелесть! Он знает! Предупредил симпатизанта насчёт Заброды, намекнул. Причастный, но дистантный Лёва Воркуль.

Мы ржали. Потом.

Особенно когда Макс усугубил, вернувшись к доброй компании после сортира. С тем же воздетым пальцем, продолжая разговор, надсадно:

— Может показаться, что это люди хотя и суровых, но крепко сложившихся убеждений, которые сознательно стремятся к твердо намеченной цели. Однако же это оптический обман, которым отнюдь не следует увлекаться. Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа, которые ломят вперед, не в состоянии осознать себя в связи с каким бы то ни было порядком явлений.

И надо было видеть (мы видели!) Лёву следом. Ах, как вы, Макс, неосторожны! Я же предупредил! И Тарасику мимически: «Не воспринимайте всерьёз! Он просто пьян! А так-то он наш, лояльный. Просто перебрал. Я… ручаюсь за него! А?»

Что за прелесть!

Проверку классикой Лёва не прошёл. А ещё на кафедре преподаёт! Макс всего-то Салтыкова-Щедрина процитировал, никак интонационно не закавычив, по обыкновению. Водится за Багдашовым такое обыкновение. Мулька и мулька.

Ржали и ржали. Потом.

Но таки пряниковсладких за годы нашей с ним тесной и плодотворной связи Лёва наполучал предостаточно.

Вот Париж тот же.

Оно, конечно, пострел сам поспел. Ещё до нас, до того. Сначала письмецо на бланке — французским коллегам: кафедра фотодела Университета (Санкт-Петербург) чтит талант маэстро Дагера как зачинателя и т. д. Были бы рады видеть вас на выставке (пятый этаж факультета, Галерея), посвящённой и т. д.

Французские коллеги apriori «за»! Ещё и культурная программа наверняка, белые ночи, умышленный город и т. д. Apriori на халяву, разве нет? Они, французы, известные сантимщики (по-русски, скупердяи).

И всё заверте…

Минуточку! Почему — на халяву?! Кто оплатит?! Умышленный город?! У него, у города, и в мыслях не было! И так еле-еле концы с концами!..

Поздно! Едут, едут! Или дадим от ворот поворот? Во-о-от. Изыщи внутренние резервы, город. Деваться-то куда?!

Некуда. Однако явите-ка нам, городу, этого… инициативника, зазвавшего этих… этих… Просто в глаза посмотреть!

Нет ничего проще. Вот он. Лёва Воркуль. А в чём дело? Где — зазвал? Где — самовольно? Копия письма, извольте. Да, чтим талант маэстро. Да, рады были бы видеть. Или вы не чтите? Или вы не рады были бы видеть? Французы истолковали как приглашение? С него какой спрос?! Теперь не — с него. Да ради бога! Дай гостям отбой, город: все назад! к себе! не так поняли! а у нас денег нет! И обязательно чтоб: виновные будут строго наказаны, виновные в укреплении франко-российских культурных связях — это чтоб обязательно! А он готов понести любую ответственность хоть сейчас.

Гад какой! Воркуль! Лев ещё и Давидович. Нет, ну вот как с ними, а?! Вот как?!

Потом, потом. А пока придётся — скрепя сердце, скрипя зубами: soyez la bienvenue! Извините за наш французский, добро пожаловать!

И всё заверте…

Потом… Не суп с котом, не суп. Всё по накатанной. Суета, выдаваемая за темперамент. Негромкий, но успех. (А не надо громкого. Иначе набегут на звук всякие-якие!) Достигнута договорённость, что и впредь. Открываются широкие возможности для дальнейшего плодотворного. Культура всегда была тем самым связующим. Воркуль прощён и даже поощрён. Почётная грамота, что ли? Сразу — на дверь сортира с внутренней стороны.

Главное, хочешь не хочешь, сантимщики, но с вас — ответочка. Так принято, не так ли?

Mais oui! Да, конечно! Bien! В свою очередь, soyez la bienvenue! В очередь, сукины дети, в очередь! Только учтите, во Франции сейчас кризис, и мы (да, сантимщики! да, такие!) не в состоянии обеспечить вам подобающий уровень, который порадовал нас, когда мы у вас… и т. д.

Ой, кто бы сомневался, что халявы не будет! Apriori. Не очень-то и хотелось! (Нет, хотелось бы, но…)

Зато они (сантимщики) готовы безвозмездно разместить некоторые работы ваших видных мастеров фотографии в очень престижных (ага, конечно!) наших альбомах. М?

Тоже бартер. Хоть шерсти клок. Лёва, по сути, к тому и шёл, того и добивался. Надо ли уточнять, кто первым делом был зазван в ответку? Вот тот вот, который нас к вам зазвал! Пусть не первым номером (там, понятно, тёти Моти, официоз), но первым делом.

Грамотно сработал. Без особых затей, но грамотно. Да таких грамотеев нынче пруд пруди. Не возомни о себе, но задайся целью и — пердячим паром, пердячим паром… Глядь, ты уже и барин из Парижу! Вот, глядь!

Не с нашего стола пряник сладкий, да. Всё — сам. Иной коленкор — могли бы и кнута ему ещё тогда, в Пулково (а нечего тут!). Но Тарасик Заброда решил так, как решил. Правильно сделал!

На кой сдался Лёва Воркуль (агентурный псевдоним Роджер)? Во-первых, риторич. Во-вторых, не вашего ума дела. В-третьих, см. во-вторых.

Но так и быть. Намёком. Для тех, кто понимает.

Регулярное общение с вольнодумной студенческой братией — доминантное. Братия от препода, зависит: зачёт? незачёт? Препод от неё — никоим образом. Значит — влияние. Как, впрочем, и выявление.

Частые, даже участившиеся, вояжи за кордон — тоже в копилку. Связи, связи. Какой красивый язык! Связать — наладить диалог. Связать — обездвижить, подчинить. Всегда пригодится. Не сейчас, так на будущее — и связать, и связать.

Наконец, просто хороший фотограф! Не просто хороший! Уникальный! Мастер documentary fiction![9] Не уступит и Роджеру Баллену! Не знаете Роджера Баллена? И не знайте. Где-то в захолустной Африке. А здесь — культурная столица, и здесь — Воркуль! Специализация — ню (фр. nudite). К нему череда на фотосессию — за год вперёд! Студенточки, студенточки. Но и дамы света, прослышав, туда же. Как преуспеть в жизни без портфолио? Никак!.. Где-когда всплывут или (внимание!) не всплывут те непристойные, гривуазные картинки, которые в газетных объявлениях туманно называются «фотографиями парижского жанра»? Снова см.: не вашего ума дела.

Ещё вопросы «на кой сдался Лёва Воркуль»? Вопросов нет. И чудненько!

Да! Насчёт уникального. Пара фраз а parte.

Стартуя, всё же необходимо иметь некий навык. А уж потом, на дистанции, как сложится. Вернее, как сам сложишь.

Сказано: творите о себе мифы, боги начинали именно так.

Сказано: видимость важнее сути, ибо нет другой приманки для великосветской суки и для нищей оборванки.

Потому имеем уникальных донельзя: ваятель Ркацители, живописец Софронис, писатель Белобокин-Воровкин, голкипер Котофеев. И каждый: кто, если не он!

Тпру! Голкипер Котофеев — потом, позже. Иначе некто Лилит Даниялова спонтанно ка-ак прыгнет! Глаза выцарапает за своего Юлика Берша! Перво-наперво тому же Котофееву. Жаль убогого. И так-то подслеповат стал. Но! Кто, если не он!.. Всё, всё! Потом, позже.

В общем и целом (и в принципе, и в принципе!), рождение знаменитости укладывается в особенно долгое молчание, затем выпуск в лицо громадного облака дыма и величественное произнесение: «А видели вы, дорогой мой, как течет река?»

Понимающие поймут. Для остальных после небольшой паузы, сообщим: ну, звиняйте! классику надо знать!

Это была пара фраз а parte. Смело можно пропустить. Или вдумчиво перечитать, вникая. Или тупо перечитать, пожимая плечами: а при чём тут?!

Да ни при чём! (Поверили?)

Лёва Воркуль, разумеется, пользовал статус ещё и Роджера с избытком. Должен хоть что-то с этого иметь! Чисто менатально хотя бы!

Имел.

И раньше, до того, до Роджера, был-бывал несносен. Студентки подыгрывали. Вынужденная снисходительность: забавник!

Забавник?

Ну да! На факультете — навстречу Воркуль. И он вдруг трубно-мхатовски: «Никому ни слова о наших интимных отношениях!!!» Или, жаждая зачёта, поймаешь уже на выходе: «Вы уже всё?! Ой, вы мне так нужны!». И он вдруг трубно-мхатовски: «Если б вы знали, сколько женщин мне это говорило!!!» Или пятиминутно припоздала на пару, якобы конфуз: «Простите, ради бога. Метро, пробки…» И он вдруг трубно-мхатовски: «Никогда! Ни-ког-да не прощу! Ибо! Ибо если бы простил — значит, допустил, что любая женщина может быть хоть в чём-то виновата!!!»

Очаровательный говнюк? Так и позиционировался. Многие верят. До сих пор. Студентки. Студенты — нет. Для них он — без «очаровательный».

Надо думать, Лёва в своё время попробовал всё. Свободный художник, как же! И, надо думать, ему не понравилось. Типа не моё. Но попробовал. Один раз — не… считается. А даже если два раза. И три. Четыре. Пять. Не пойду искать. Не моё.

Потому, наверное (наверняка?), студентов и гнобит. А вот студенток привечает. Ну, это к дядюшке Фрейду. Перекапывать прошлое, рыться в окаменевшем говне — охота была! Неохота. (Поверили?)

Да пусть себе. Ты, главное, Роджер, конфидента своего не подведи. Работаем! Работаем?

А как же! Стильно, нет?

Стильно, да. Француз, француз! Милый друг! Ты снимай на плёночку, снимай, Роджер! Негативчики — сюда. Все негативчики? Смотри, Лёва, не подводи! Минуточку! А где? У тебя ведь была фотосессия с этой… как её… такая… звезда курса. Что-то с памятью моей стало. Некто Данилова? Яловая?… Была? Или не было? Ещё скажи: это личное! Лёва! Ты болван, Лёва! Как конфидент конфиденту. Папаша, пройдёмте в закрома. Или мы не друзья? Не друзья?! Как же мне теперь относиться к тебе, сволочь?

Тарасик Заброда умеет. Нас всех так учили. Даже не стал первым учеником, скотина. Базовая техника манипулирования. Но умеет, да. Вот этот мгновенный перепад: искреннее дружелюбие — искренняя ненависть (и обратно). Дисциплинирует подотчётного только так!

Роджер неосторожно впадёт ненароком в панибратство — щирый западэнец Тарасик спустя раз-два включает Гоголя. Смур тем ужасней, что внезапен. Общаешься накоротке. Тут собеседник чернеет лицом: а тёзку моего, Бульбу нашего, не прощу вам!

Чего-чего?

Того-того! Как вы тёзку моего, Бульбу нашего, до Варшавы-то?!

Предлагал ведь — и в порожнюю бочку спрятать, и в груду рыбы урыть. Ой, никак не можно! Единственный вариант… Теперь строят везде крепости и замки, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана. «Делай, как хочешь, только вези!» И через час воз с кирпичом выехал из Умани, запряжённый в две клячи.

М-м. Но до Варшавы довёз-таки! По обоюдному согласию! Нет?

Да. Однако морально тяжело. А уж физически! Да, вынесем всё! Но почему вы нам вечно диктуете условия, на которые мы вынуждены соглашаться?! Ещё и кормите через дырочку снизу!

Пребывай, Лев Давидович, в перманентном состоянии вины — Тарас Заброда впал в смур. Панибратство?! Знай своё место, Роджер! Ну, всё-всё. Снова дружим, Лёва, снова дружим. Но учти…

Отрезвляюще.

Пожалуй, так сыграть щирого западэнца — надо иметь талант. Или быть им, щирым западэнцем.

И пусть! Лишь бы не мешало при работе, а то и помогало.

Как гласит негласная заповедь: убеждения можешь иметь любые, но не доводи их до окружения.

Вот! Именно!

Стиль? Стиль ещё заслужить надо. Разве что амплуа. Сам избрал себе амплуа, Лёва. Типа француз. Noblesse oblige[10].

Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жаннетта, Жоржетта, Полетта, Колетта, Кларетта, Лоретта, Мариетта.

Мамзельки. Все и каждая прошла через студию.

Студия? Чердак в старом фонде. Такая… мансарда. Repete медленно, внушительно: в старом фонде. Вторая линия Васильевского.

Хрен тебе в сумку, Лёва, когда бы ты не Роджер. Иначе — никакой чердак (ну, мансарда, мансарда!), ещё скажи спасибо, что живой. Пришлось поразруливать, пришлось. Пользуйся, Лёва. Тебе нужней. Ты ж художник! Теперь это всё — твоё. Закреплено. Студия! Кровать под балдахином. Фальш-стеллаж с золотыми корешками. Пыльные театральные костюмы. Набор париков. Треноги, штативы. Всё такое. Отнюдь не зазорно пригласить хоть кого. Иветту, Лизетту… etc. Не ради же банального соития! Вот ещё! Фотосессия — люблю, а так — нет.

Кого-то Лёва разочаровал: птичка вылетела, всем спасибо, все свободны! Кого-то, наоборот, очаровал: у-у, какая у вас, оказывается, птичка! аист! у-у, какой! По ситуации. Резвись — не хочу! Главное — имидж. Художник! Француз, говоришь (позиционируешься)? Щас подберём. А, вот! Парижская школа, Монпарнас. Модильяни, Сутин, Шагал. Во главе с таким Паскеном (болгарин, между прочим). Портреты обнажённых-полуобнажённых проституток. Кредо: в искусстве ничто не аморально. С учётом, однако: сорокапятилетний этот самый Паскен повесился в своей студии — на пике славы, когда Париж готовился к ретроспективной выставке его работ. Чего вдруг? А художник, чужая душа — потёмки.

Лёва? Лёва! Роджер, мать твою!!! Всё понял? Что — всё? Нет, сорокапятилетний — просто совпадение, прекрати! Паскен выискался! Был ты и есть порнушник на цыпочках! Возомнил! Успокойся, ну. Будь проще. Ты же у нас француз. Они все такие легкомысленные, не заморачиваются особо. Всё нормуль, Роджер. Двинем-ка в кабак! «Все флаги», а? Там улитки только-только с виноградов, шампансква! Правда, поехали! Отметим твой диссер! Заранее — да, дурная примета. Верим в приметы? Неужто хоть тень сомнения, что — не диссер, что диссер — не?!

Дороги, которые выбираем. Амплуа, в которые впадаем. Noblesse oblige.

По совести (вот странное слово!), Воркуль француз — так себе. Типичная соломенная шляпка. В смысле, комеди-совьетик. Галантен с перебором. Умозрителен, как пастуш(ф) ок-постуш(ф) ок. Селяне, прованс. Бычок. Бык. Латентный… этот самый.

В общем, никак не ворон. Нет, не ворон. Nevermore![11] Но пару-тройку ласточек приманил. Сдал под расписку — из своей студии. От Тарасика Заброды сдержанная похвала: гивно гивном, ан толк хоть так!

Элементарно, Роджер! Когда я давеча был в Париже… Ну, был. И снова буду. Что? И спрашивать глупо! Кто же, как не я составляет список делегации! О-о, Мариетта! Выглядишь, как всегда. А всегда ты выглядишь, как никогда! Только без глупостей! Ладно, пусть не без глупостей. Но в пределах разумного. Ах, какой беспредельный разум у тебя, Мариетта!.. Значит, а теперь слухай сюды…

Однако всё до поры. Ничто не вечно. Француз французам приелся. Не то чтобы заподозрили. Здесь гарантия безупречности. Чай, мы не профи?! Просто приелся. Да и сантимщики они все там. Вот ещё продолжать тратиться на него — мелочь, а неприятно.

Категорический отказ в прежнем таком налаженном гостеприимстве — слишком. Но — французская, кстати, классика, Дюма-пэр: вы, конечно, очень милы, но будете просто очаровательны, если уйдёте.

Ах, какая неожиданность! А он-то, Лев Давидович Воркуль, понагородил перспектив! Уже и своей Лилит обещал: поместье, мы вместе, не Париж (да ну его! для беспорядочных!), но Арль, Арль! И тут…

И тут?!

Стоп-тайм!

Своей Лилит?

С этого места подробней!

Легко!

Ну, тяжело.

Ох, тяжело доказать Еве: гр-ка Даниялова Лилит, да, косвенно и, тем не менее, причастна к умертвию гр-на Воркуля Льва.

Доказала?

Себе — да. Женская интуиция. Не по-женски цепкий ум. Рвение — не служебное, нет. И логика, да. Плюс полномочия, которые не всякий Вась-вась запользует, просто не зная, с какого боку. Тем более, со своей, мужской, логикой. Вась-вась и есть Вась-вась. А она — Ева.

В этой стране стало страшно жить. Недавно случайно нашла в Интернете базу данных поиска людей http: //syim.com/baza. И главное, сделали вроде как для поиска утерянных родственников. Но здесь вся информация о каждом из нас: переписки с друзьями, адреса, телефоны, место работы, и, что самое страшное, есть даже мои обнажённые фото (правда, не знаю откуда). В общем, испугалась очень. Но есть такая функция, как «скрыть данные». Воспользовалась и всем советую не медлить. Мало ли, что эти придурки могут сделать дальше!

Написал sd354wetsdg — 23: 16: 17