Ангелы на кончике иглы

20. СИРОТКИНА НАДЕЖДА ВАСИЛЬЕВНА

АВТОБИОГРАФИЯ ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА

Я, Сироткина Н.В., родилась 10 апреля 1946 г. в Москве. Моя мать, Сироткина А.П., русская, работала заместителем начальника Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства, умерла в 1962 г. Отец, Сироткин В.Г., русский, генерал-майор.

В 1953 г. поступила в среднюю школу No 110, в 1963 г. окончила эту школу с серебряной медалью. Параллельно окончила музыкальную школу по классу фортепьяно.

В 1960 г. вступила в комсомол. По окончании школы пошла работать в редакцию газеты «Трудовая правда» – сначала машинисткой, затем учетчицей отдела писем и массовой работы. Тогда же поступила на факультет журналистики МГУ (вечернее отделение).

Общественной работой занимаюсь: в школе работала пионервожатой в младших классах, в редакции – машинисткой в стенгазете.

В 1965 г. ездила в туристическую поездку за границу (Польша).

Мой адрес: Москва, Староконюшенный пер., 19, кв. 41, тел. 249-41-14.

Личная подпись: Сироткина.

НИ ВЗЛЕТОВ, НИ ПАДЕНИЙ У НАДИ СИРОТКИНОЙ

Когда в редакции появлялась новая машинистка, у сотрудников мужского пола возникала острая необходимость немедленно диктовать срочную статью. Кому первому удавалось получить в секретариате визу «Срочно в номер!», тот потом и становился обладателем первоначальной информации о новенькой. Если он ошибался или машинистка оказывалась не в его вкусе, все равно это мнение надолго определяло отношение мужской половины редакции к новенькой.

Не повезло Надежде. Хотя ей, когда она пришла в машбюро, было восемнадцать с половиной, от нее разило такой тринадцатилетней наивностью, что даже смеяться не было сил. В первый день, когда Сироткина появилась утром в машбюро, толстая заведующая Нонна Абелева, которую вся редакция звала полковник Абель, что ей очень шло, посадила ее за стол и сама сняла чехол с «Континенталя».

– Ой, девочки, еле доехала! – сказала Надя соседкам, которые наводили марафет после дороги. – В метро духота жуткая, тесно, локтями бьют в живот! А главное, ехать стыдно!

– Это почему же стыдно?

– Все смотрят и думают: бедненькая, у нее денег на такси нет!

Среди редакционных машинисток были всякие, кроме разве что счастливых и обеспеченных. Беззаботная фраза Надежды облетела редакцию еще до того, как самый любознательный мужчина получил визу «Срочно в номер!». Никому не хотелось связываться с генеральской дочкой.

Сироткина была невысокого роста, худая, пожалуй даже, слишком худая. От этой худобы груди ее, расходящиеся в стороны, казались больше, чем это было в действительности, что придавало ее внешности некоторую сексуальность. Лицо ее было приятным, лоб и нос прямыми, щеки и губы свежими, почти детскими. А тонкие руки с длинными пальцами и длинные ноги просто можно было считать красивыми. В ней ощущалась легкость и простота. Что касается образа мыслей Нади, то он напоминал одуванчик. Но еще никто не дунул.

Надина мать была волевым человеком и воспитала дочь в следовании программе, в которой сама никогда не сомневалась. Школа – быть только отличницей, музыка – играть каждый день четыре часа и выступать на воскресных концертах. Для культуры – консерватория, для здоровья – дача и питание. Если читаешь – скажи что. Если подруга – скажи кто. Единственный раз мать отпустила почти взрослую Надю с отцом в Москву, а сама осталась еще на неделю в санатории. Она написала дочери по дням расписание, собираясь через неделю проверить. Но у самолета, которым мать возвращалась, отказало шасси. Надин отец поднял на ноги лучшие медицинские силы, но Алевтина Петровна скончалась, не придя в сознание. Надя ходила в девятый класс. Отец всегда много работал, а теперь перестал щадить себя.

По мечте матери, которую Надежда должна была осуществить, ей предстояло поступить в консерваторию или училище Гнесиных. На одноклассников она все еще смотрела глазами матери: теряют даром время, не стремятся к цели. Однако эти качества постепенно наполнялись для Нади очарованием, гуляние по улице без смысла было в сто раз интереснее пассажей. А она четыре часа в день бренчала на рояле. Материнская воля продолжала руководить Надей после смерти Алевтины Петровны, и Надя подала документы в консерваторию, но на творческом экзамене провалилась. Она попытала счастья в училище Гнесиных, но не вышло. Отец, пользуясь связями, мог бы помочь в другом вузе. А тут отказался.

Надежда вставала поздно, слонялась по квартире целые дни. Стремиться куда-то ей надоело. Она жила в благополучном мире, в самой передовой стране, могла на будущий год снова поступать в любой вуз. А сейчас был вакуум. Она Золушка, гадкий утенок, глядеть на себя в зеркало – нет противнее занятия. Она держала дверцу шкафа в своей комнате открытой, чтобы зеркало было обращено к стене.

Однажды утром Надя, бродя по квартире в поисках источника странного запаха, заглянула в комнату отца. У него на тумбочке стоял флакон духов с резким запахом. Рядом на диване лежал цветной журнал. Надежда сразу разглядела на обложке обнаженную женщину в позе, не оставляющей сомнений в ее намерении, и двух мужчин, готовых ей помочь это намерение осуществить. Надя отшвырнула журнал. У нее закружилась голова, и, не сядь тотчас на отцовскую кровать, она упала бы без сознания на ковер. Посидев немного, Сироткина опять взяла в руки журнал и, чтобы проверить закравшееся подозрение, сразу стала искать у отца такие же. В тумбочке их лежала целая стопа. Вот чем развлекается отец, – как ему только не стыдно! Мама бы такое никогда не простила! Принеся стопу журналов к себе, Надя снова забралась под одеяло. Сердце у нее трепетало, голова не переставала кружиться, она дрожала, никак не могла согреться. Вдруг она представила себя на месте этой женщины, обхваченной волосатыми руками. Ей захотелось крикнуть, но она заплакала. Надю трясло, журнал дрожал мелкой дрожью, но она перелистывала страницы. Ей восемнадцатый год, а никто даже не целовал ее в губы, не говоря уж о поцелуях, которые здесь, в журналах. От одного-единственного такого поцелуя Надя умрет, не сумеет жить. А вдруг она останется в живых? Это еще хуже. Ведь она не сможет жить, как раньше.

Надежда перелистывала страницы в каком-то гипнозе. Она заснула, проспала немного, потом встала и долго разглядывала себя в зеркале по деталям, будто в первый раз познакомилась сама с собой. Она отнесла журналы к отцу. Голова раскалывалась от боли. Надя прожевала таблетку анальгина, потом сварила чашку кофе. Постепенно она успокоилась, но мысли о том, что она еще не женщина, а жизнь идет, пронзили теперь все остальные ее помыслы. Как же она могла оставаться ребенком до взрослости? Она ведь стареет. Надя бродила по улицам, не зная зачем, разглядывая мужчин и женщин. Она позвонила школьным подругам, но те были заняты. Впрочем, через день с одной из них, Катей, Сироткина встретилась, поделившись тревогой. Они пошли в кафе «Космос» на улице Горького и взяли по мороженому и бокалу шампанского.

– Ты что, с луны свалилась?

Оказалось, Катя давно все попробовала и не раз. Заговорили о работе. Катина мать работала корректором в редакции «Трудовой правды».

– Иди туда. Мама говорила, у них машинистки нужны. Там мужчин полно – всяких, – Катя захохотала.

Вечером Надежда сказала отцу, что собирается пойти работать.

– Зачем тебе это, Надежда?

– Я хочу быть журналисткой, папа! Я все обдумала. Это мое призвание.

Отец посмотрел на нее внимательно.

– Но ты же ничего не умеешь!

– Научусь! У меня пальцы разработаны – а в газете «Трудовая правда», я узнала, машинистки нужны. С улицы не возьмут, но если ты…

– Ладно, попробую…

Заведующему редакцией Кашину позвонили и попросили взять на работу машинистку без опыта, но грамотную и с хорошей анкетой. Надя быстро повзрослела от разговоров женщин в машбюро, но оставалась теоретиком. Легкость отношений оказалась для нее возможной только на словах. В действительности ей хотелось привязаться к человеку, думать о нем, говорить с ним. За ней ухаживали, хотя продолжали побаиваться ее наивности. А она думала, что, раз несерьезно, значит, в ней чего-то не хватает. Постепенно ее перестали называть генеральской дочкой, хотя иногда шофер отца завозил ее на машине на работу.

По рекомендации газеты она поступила на вечернее отделение факультета журналистики. Могла бы уйти на дневное, но жалко было расставаться с редакцией. Ее перевели на должность учетчицы писем, и она стала зарабатывать на десять рублей в месяц больше. Зарплаты хватало на чулки, которые она рвала каждый день. Она их выбрасывала, тогда как другие отдавали поднимать петли.

У Надежды сложились взгляды. Политика – то, о чем писали и говорили вокруг нее, – ее не волновала. Она жила логикой бабочки: прожить день! Какая радость была сегодня? Кто тебе понравился? Кому понравилась ты? В заботе об этом Надежда похорошела, стала больше требовать от отца хороших вещей. Она сдерживала свои желания и ждала. Но так не могло продолжаться бесконечно.

Имя его Надя боялась произнести даже себе самой. Самое глупое, что в нем не было ничего особенного. Он относился к ней по-приятельски, но без всяких особых знаков внимания. Он посоветовал Сироткиной поступить на журфак, но потом даже не спросил, поступила ли она. Надя знала, что он женат, что у него шестилетний сын. Он мог, разговаривая, пройти с ней пешком пол-Москвы, а после не замечать ее в коридоре две недели.

Теперь она больше не открывала журналов, лежащих в тумбочке у отца. «Так можно только с ним!» – говорила себе Надежда. Она давно была готова и к взлету, и к падению. Но ни к тому, ни к другому никто не приглашал.